«Перемножьте восемнадцать на девять! У вас двадцать секунд! У вас двадцать секунд! У вас... Первые три слова колыбельной, которую пела ваша мать...У вас двадцать секунд! У вас двадцать секунд! У вас... Сколько стоит килограмм докторской колбасы? У вас двадцать секунд!...У вас два... - Голос психолога Павла Калинковича (в быту, Калиныча) и усыпляет и подстёгивает. Вопросы пересекаются, повторяются, выворачивают правду из сопротивляющихся мозгов. Наверное, так ведётся допрос с пристрастием. Мне кажется, что я иду по канату. Успеть с ответом - то же, что удержать равновесие. Рука убористым почерком скользит по бумаге: «сто шестьдесят два», «Здесь вы в казарме...», «два двадцать»... После восьми часов работы под водой и изучения акваланга и подводного аппарата хочется спать... и есть. В голове туман. О чём он спрашивает?

«Что вы делаете, когда вам не везёт?...У вас двадцать секунд! У вас двадцать»...

«Везу сам!» – ложится на бумагу лаконичный ответ, ещё не оцененный по достоинству, даже мной.

Каждый ответ приближает меня к диплому «гидронавта-наблюдателя».. По словам Калиныча мы сами пишем подробные портреты наших темпераментов. Заканчивая подводные курсы, я узнаю, что мой тип приближается к холерически взрывному сангвинику.

«Калиныч, а это хорошо или плохо?»

«Команда «Севера» считает, что подходяще!»

Я смешался. Вспомнилось моё первое в жизни погружение в Индийском океане. Научно-поисковое судно «Ихтиандр» с подводным аппаратом «Север-2» на борту исследовало донные ландшафты банки Сая-де-Малья. Подводный аппарат – это, образно выражаясь, царственный бастард субмарины и батискафа. Но для краткости и в знак глубокого уважения я зову его батискафом.

Волновался я страшно. Ведь впервые в жизни, да ещё в возрасте тридцати восьми лет. Излишне самонадеянно утверждать, что я умею плавать. Так, держусь на воде. Акваланг видел только издали и понятия не имею, как им пользоваться. Но это и неважно, говорят, что в батискафе он всего один. А нас будет трое. Внутрь подводного аппарата я ещё не заглядывал. Не до того было. Все силы и время бросил на исследования донных биоценозов банки. Да и не умею я крутиться под ногами у занятых людей. В конце концов, есть капитан батискафа, есть бортинженер. Они и поведут аппарат в непосредственной близости от дна. Моё дело – записать на диктофон репортаж профессионального обследования донных сообществ. Тут мне и карты в руки.

Но даже мне известны две азбучных истины. Продувать балластные цистерны «Севера» можно лишь на глубинах менее пятидесяти метров. «Продувка» на большей глубине окажется не полной. Аппарат ляжет на дно, израсходовав свой запас сжатого воздуха. Это грозит катастрофой. А спасать нас некому. Вторая истина не менее интересна. Грубо говоря, аппарат состоит из капсулы и килевины. Капсула – это та железнодорожная цистерна, которую мы уважительно называем салоном. Она прикреплена к железяке, так называемой «килевине». На килевину крепится практически всё оборудование батискафа: балласт, аккумуляторы, двигателя, рули, светильники... В случае беды, в качестве последней меры по спасению гидронавтов теоретически предусмотрена возможность избавиться от килевины. Отстреленная пиропатроном, она остаётся на дне со всем оборудованием. Цистерну же выбрасывает наверх и... прощай батискаф. Среди гидронавтов ходит сомнительная шутка, что во избежание скоропалительных решений килевину к капсуле приварили намертво.

Вот, таким образом подготовленный, я лезу в горловину аппарата. Зрителей много: тут и гидронавты, свободные от погружения, и новички вроде меня, ожидающие своей очереди, и палубная команда. Непроизвольно рисуясь, цитирую любимого Некрасова: «Яша на сосну высокую прянул, вожжи в вершине её укрепил, перекрестился, на солнышко глянул,.. голову - в петлю... и ноги спустил». И вот я внутри капсулы. Первое, что бросается в глаза, это калейдоскоп вентилей переключателей и тумблеров. Вовек в них не разобраться. Но довольно просторно, не «Наутилус», конечно. Пульт управления и кресла капитана и бортинженера расположены ближе к корме. В моем распоряжении вся носовая часть капсулы с двумя иллюминаторами, диктофоном и фотоавтоматом. На палубе расстелены два мата, явно позаимствованные из какого-то спортзала. Что ж, меня устроит и это. Ложусь. Заглядываю в иллюминатор. Оказывается, я уже в полуметре ниже поверхности воды. Она качается над моей головой с впечатляющей амплитудой. В такт водной поверхности раскачиваются несколько длиннющих колоний талий. Это так называемые оболочники, крупные представители планктона. Здесь же крутятся два здоровых гребневика. На какое-то время они привлекают мое внимание. А потом становится неинтересно. За моей спиной капитан рапортует закрытие люка и готовность к погружению. С неприятным шорохом заполняются балластные цистерны. Талии и гребневики ушли куда-то вверх. Нет. Это мы погружаемся. Вода достаточно мутная от «снега». Этим термином океанологи обозначают отмирающее органическое вещество планктона. Оно медленно опускается на дно, предоставляя возможность существования на всех «этажах» океана. Засекаю время: с момента погружения прошло двадцать семь минут. Глубиномер показывает тридцать пять метров. По программе мы погружаемся на глубину семьдесят два метра. Когда же я увижу дно? Впереди шесть часов работы. А «снег» не помешает? Прошло сорок минут. Глубина пятьдесят семь метров. Скорость погружения замедлилась. Уже скоро должно быть дно. Жду.

«Геннадиевич, что наблюдашь?» – спрашивает бортинженер.

«Ничего интересного! Когда же увидим дно?»

«Уже скоро! Приготовься!» Да я давно готов. Вот только прошло уже полтора часа. А мы всё ещё на глубине шестидесяти метров. И в иллюминаторах сплошная скукотища.

«Капитан, где же дно?» - уже раздражаясь спрашиваю я.

«Погоди ты! Не скули! Будет тебе и дно, и покрышка!» – столь же раздражённо отвечает бортинженер.

Что-то в его тоне меня настораживает. Оглядываюсь. И вижу бледные, почти позеленевшие лица, руки, лихорадочно снующие по вентилям и переключателям. Или мне это показалось? А почему я не слышу шума винтов? И эта глубина... Неужели...Сердце моё упало ниже пояса. Воображение немедленно превратило уютный салон в камеру пыток. Сколько времени длилось это состояние животной паники: минуту или час? Не засекал. Но вдруг обнаружил себя рассказывающим анекдоты. Этот, наименее похабный я запомнил:

В Одесском порту стоит американский сухогруз. Все янки – на Дерибасовской. Все девицы определенного поведения – там же. Идёт бойкая торговля телом:

«Девушка! Девушка! Предлагаю двадцать долларов за ночь!»

«Нет! Нашёл дешёвку!»

«О’kеу! Тридцать!»

«Подождёшь до возвращения в Штаты!»

«Ну, хорошо! Назови свою цену! В пределах разумного, конечно!»

«О’key! Уберите «першинги» из Европы!»

Мы все трое хохотали истерически, как будто никогда не слышали ничего более остроумного. Мне новичку было не понятно, что мы освобождаемся от избытка адреналина. Между прочим, хлопцы нашли неисправность. Конечно, о дальнейшей работе речи уже не шло. Капитан рапортовал наверх экстренное аварийное всплытие. Уже вечером в кают-компании я присутствовал на «разборе полётов». Докладывал капитан: «Да, обнаружилась неисправность в управлении вертикальными винтами; да, исправили своими силами. Требуется вновь перебрать все узлы аппарата». Такова традиция. И тут начальник рейса задал коварный вопрос: как вёл себя новичёк? «Подходяще», без эмоций ответил бортинженер, словно сообщал что-то не заслуживающее особого внимания.

Но это происходило в 1977 году. А ныне, год спустя, я занимаюсь на курсах гидронавтов-наблюдателей, организованных фирмой «Гидронавт» в городе Севастополе. Среди тридцати молодых курсантов я и мой дружок, сосед и коллега Славка Мирошников единственные в возрасте почти сорока лет. Но Славка – аквалангист с многолетним опытом. На курсы он пришёл исключительно из любопытства. Я же связываю с батискафами перспективу моих исследований. Только в одном мы с ним равны – в финансовом обеспечении в размере ста восьмидесяти рублей в месяц. Естественно, сто двадцать из них оставлены дома. У обоих семьи и по двое малых детей. На шестьдесят рублей требуется кормиться в течение месяца и, к тому же, оплачивать жильё. Общежития у фирмы «Гидронавт» нет. А если и есть, то не про нас. Фантастика! Как на зло, рядом с тренировочной базой мордатые, упитанные люди кавказской национальности жарят и тут же продают шашлыки. Да недорого. Всего полтора рубля за порцию. А порция – целый шампур. И жарят не где-нибудь, а рядом с погребком, в котором продаётся бочковое чешское пиво. Фантастика! Вся группа вновь испечённых гидронавтов бросается к шашлыкам. И к пиву. И мы со Славкой не можем устоять против соблазна. Всё. Бюджету нанесён непоправимый ущерб. Но, дело сделано. Я вожделённо глотаю пиво и недоверчиво рассматриваю свой шампур. Какое мясо? На шампур нанизано горло какой-то крупной птицы, то ли гуся, то ли индюка. Одни позвонки. Если и было на них мясо, то его срезали ещё на благословенном Кавказе. Мы, истинные «совки», ещё не уяснили, что бесплатный сыр подают только в мышеловке.

«Точно по нашему карману!» – комментирует Славка и швыряет свой шампур под ноги одному из мордатых. Помешкав пару секуд, насладившись первой оторопью кавказца, я туда же швыряю свой.

«Что бросаешь? Что заплатил, то и получил! Не хочешь, не кушай!» – Возмущаются наши кавказские «друзья». А к их ногам дождём летят ещё двадцать восемь железяк.

Наша компания расходится молча, без скандала. Хоть молва и утверждает, что подводники - народ буйный. Но мы пока не подводники. Мы только учимся. Кое-кто ночует у знакомых, у родственников. Двое из особо ушлых ловеласов «сняли» на Большой Морской двух девочек и пользуются их гостеприимством. Только мы со Славкой сиротливо бредём в неизвестность.

«Нет! Так нам не выжить! – Резонно констатирует Славка . – Поехали в Камышовую Бухту!» Он имеет в виду рыбный порт.

«Зачем в Камышовую-то?» – безнадёжно спрашиваю я.

«Как зачем? А вдруг, да и наткнёмся на керченское судно из Рыбразведки или Керчьрыбпрома? Должны приютить своих!»

И точно, в Камышовой Бухте прямо к пирсу пришвартован СРТм «Марлин». Когда-то флагманский океанический тунцелов, сегодня «Марлин» доживает свои последние дни в каботаже по Чёрному морю. А сейчас он - в длительном ремонте. Неужто на нём нет никого из знакомых? Робко заходим на борт и проникаем в надстройку. Тишина и безлюдье. И тут из рубки выходит пожилой мужчина. Даже в полумраке коридора на его лице читается разлитие желчи.

«Кто такие? Что вы здесь высматриваете?» – Неприязнь так и звенит в его голосе.

«Извините, капитан! – Извивается Славка. – Мы керчане, тоже плаваем!»...

«Ну и что? Идите отсюда! Керчане они!»...

«Да нам бы только переночевать! Моряки должны помогать друг другу!»

«Здесь вы ночевать не будете! Пошли вон, паразиты!»

Я молча поворачиваюсь на выход. Славка – за мной. А на улице – разгар зимы. И тут всё меняется. До боли знакомый визгливый голос вступает в дискуссию:

«Слава! Илюша! Детки мои дорогие! Вернитесь!»

Господи, да не может быть, чтобы так повезло! Николаевна! Наша «скифская» повариха! Великая матерщинница! Моряк, каких мало! В любую погоду, в любой шторм – в аду жаркого камбуза! Сколько соли съедено в совместных рейсах!

«Николаевна! Матерь наша! Неужто не забыла нас сирых?!»

«Пятьдесят? Не верю, право! И дородна, и румяна! Ходит-пишет, словно пава! А ругается как браво! Ах, богиня океана, Николаевна! – Цитирует женщина стихи, когда-то посвящённые ей. – Разве такое забудешь, Илюшенька?» - Она не зовёт меня Израилем принципиально, говорит «собачья кличка». - Мальчики! Что вы здесь делаете? Что случилось? Как родной матери мы выкладываем Богине нашу проблему. И слышим вердикт:

«Мальчики, ночевать и питаться будете на «Марлине»! – И к нашему недоброжелателю. – Слышал, старпом? А если не согласен, то и готовь себе сам! И ночью... тоже сам!»

«Да, Николаевна! Может быть не стоит! – Неуклюже пытаюсь я успокоить разбушевавшийся смерч. – У вас, возможно, проблема с продуктами?»

«Мальчики! Это дело семейное! – Усмехается Николаевна. – Он согласен!»

«Да делай что хочешь!» – всердцах хлопает дверью старпом.

«Ну вот, Славик, как ты говоришь, инцидент исчерпан! – Смеётся Богиня. – А помните, мальчики, рейс «Скифа» семьдесят второго года? Никогда не забуду!»

Как не помнить. Восемьдесят пять «скифян» остались без мяса. И это в зимней Субантарктике. Номинально мясо было представлено мороженными бычьими хвостами. Сваренные в супе они воняли как целая гора падали. Когда же третий штурман выловил хвост с фиолетовой меткой «1943», то взвыл на всю кают-компанию:

«Ну где же команда броненосца «Светлейший князь Потемкин»?! Самое время раздувать мировую революцию!»

На наше счастье «Скиф» вскоре встретился с китобазой «Слава». По доброте душевной китобои сбросили на нашу палубу полторы тонны китовой губы. Между прочим, вполне съедобно. Капитан приказал Николаевне откармливать команду китятиной три раза на дню. А если поступят индивидуальные просьбы, то и в любое время суток. Хвосты же выбросить за борт... акулам. Научная группа, по двенадцать часов отстояв на холодном пронизывающем ветру на комплексных станциях, естественно, паслась на камбузе. Вспомнив былое, я скукожился в промёрзший скелет:

«Николаевна! Если тебе когда-нибудь приходилось выручать друга, поджарь китятинки, пожалуйста! – Мой рот предательски наполнился слюной, ведь я воочию увидел тончайший пласт китового мяса, зажаренный так, как умеет только наша Богиня. – А то ведь умру, прямо здесь, у твоих ног!»

«Пи......ки тебе, сынок? Сейчас будет тебе пи......ка! – Как отзывом на пароль отреагировала Николаевна. – Сегодня у нас на ужин пшённая каша. У моего-то снова язва разгулялась. А так он человек не злой. А нас на «Марлине» всего трое: мы да ещё моторист, из местных. Да, на всех хватит. И кают пустых сколько хочешь»...

Вскоре мы со Славкой с приятной тяжестью в желудках заснули в двухместной каюте, может быть лучшей каюте в нашей жизни.

Мне дважды крупно повезло. Во-первых, в бухгалтерии «Гидронавта» на моём депозите обнаружились пятьсот пятьдесят рублей за прошлый рейс на «Ихтиандре». Вот только выдали всю сумму... железными рублями. Позаимствовав там же хозяйственную сумку, мы со Славкой понесли их на почту. Я заполнил бланк перевода с адресом своей сберегательной кассы в Керчи. И взвалил на прилавок сумку с железом.

«Что это?» – пропищала девушка-клерк.

«Девушка! Этот тип банк подломил! Я сам на стрёме стоял!» – забалагурил Славка.

«Это всё нужно считать?» – в голосе девицы послышались истерические нотки.

«Можно и не считать! Здесь ровно пятьсот пятьдесят рублей! – сообщил я.

Наверное мой тон успокоил девочку. И взяв себя в руки, она пересчитала деньги. А мы со Славкой налегке отправились в ближайший пивной ларёк. Теперь я богат. Очередную зарплату мне не придётся делить с моими домочадцами.

На тренировочной базе ко мне, как к самому старому и неопытному, приставили двух нянек. Мои ровесники, Саша и Николай – профессиональные водолазы, списанные на пенсию с военных кораблей после трагедии крейсера «Украина». Под их неусыпным контролем я нахожусь в течение всего дня. Учусь под водой освобождать вал винта от намотавшегося троса. На тренажёре выхожу из подводной лодки, затонувшей на глубине сто двадцать метров. В бухте «Омега» хожу под воду на положении пленённого Ихтиандра. Учителя не щадят моего самолюбия.

«Геннадиевич! По большому счёту тебя и в ванную пускать опасно: на бронхах можно исполнять симфонии, в носу – полипы с кулак, евстахиевы трубы забиты! Да не жмись ты к берегу! Уйди на глубину! Спрячь задницу под воду! – Это жёсткий Александр. – Что? Глубиномер на руку? На, надевай! Не поможет, если трус!»

«А вот мы ему эфедринчику во все дырки. – А это мягкий Николай. - Ну как, легче дышится? – Первым делом проверь клапана гидрокостюма, особливо на пятках! А то получится как с тем Уверлеем! Наверное, не учился он на нашей тренировочной базе. Ну, пошёл!» Сориентировавшись по прибору, я, наконец-то, резко ухожу на глубину пятнадцать метров. Вот, счастье-то! Теперь можно и осмотреться. Ага... вот морские собачки около гнезда,... рак-отшельник тащит на себе актинию... красота! Троекратный рывок страховочного линя возвращает меня на поверхность пред очи испуганного Александра:

«Геннадиевич! Еврейская твоя душа! С твоей дыхалкой нельзя так! Кессонку не схватишь, но барабанные перепонки запросто порвёшь! Да не ерепенься ты! За тебя же беспокоюсь! Имею право!»

И вдруг всё кончилось. Меня срочно отзывают в Керчь. На СРТм «Мыслитель» в Мозамбикском проливе дружку Володьке Ланину понадобился гидробиолог. Он и затребовал именно мою кандидатуру. И дирекция института пошла ему навстречу. Оказал, что называется, медвежью услугу. Прошёл всего один месяц, а курсы рассчитаны на два. В расстроенных чувствах я иду к начальнику курсов.

«А в чём дело? – Он спокоен как бревно. – Ты как-то хвастался, что в университете сдал тридцать три предмета за тридцать дней. Если не брехал, то придётся повторить подвиг. Сам знаешь, у базы «Гидронавт» ничего невозможного нет.»

Тесты я сдал довольно легко. Калиныч проскрипел полюбившееся ему «подходяще». Начальник курсов вручил корочки гидронавта-наблюдателя на ходу, торопился куда-то. Со своими няньками я прощался за чешским пивом. Саша вдруг расчувствовался:

«Геннадиевич! Еврейская твоя душа! Мы тебя обтесали, как могли! Любой подводный аппарат тебе по плечу. Но ни водолазом, ни аквалангистом тебе уже не быть! Слишком поздно! Ну, пошёл!»

И начались подводные будни. Цель исследований безусловно святая: оценить уровень негативного пресса тралового промысла шпрота и пикши на экосистему Чёрного моря. В царские-то времена такими вопросами не задавались. Просто конфисковывали траулер, а хозяина – на каторгу, золото копать. А я должен доказывать очевидное. И кому? Да своему же министерству рыбного хозяйства. На призывы немедленно запретить варварский способ лова чиновники бились в истерике: «А народ чем кормить будем?». Кормильцы! Правда, денег не жалели. За месяц эксплуатации судна-носителя с батискафом-малюткой «Тинро-2» на борту отваливали базе «Гидронавт» полтора миллиона рублей. И в течение этого месяца я – непререкаемый авторитет на судне. Народ работает по моим планам. И под водой работаю я сам.

Что это за работа? Каторга... на любителя. Восемь часов лежа на брюхе в ногах у командира аппарата, ведёшь батискаф над самым грунтом по заданному курсу, всматриваешься в иллюминатор, считаешь следы донных тралов. Время от времени производишь покладки аппарата на дно. Мысленно вырезаешь на грунте один квадратный метр площади и считаешь на нём количество донных организмов, каждого из которых ты должен знать по имени как членов своей семьи. Всматриваешься в серое на сером фоне до боли в глазах. И всё время ведёшь репортаж на диктофон. Несмотря на водолазный свитер и рейтузы, мерзнешь как в карцере. Ведь за бортом – порядка восьми градусов по Цельсию. Через равные промежутки времени тебя слепит фотовспышка. Это фотоавтомат снимает дно независимо от тебя. По окончании рабочего дня команда пойдёт смотреть очередной кинофильм. А ты, закрывшись в рубке акустика, ещё восемь часов переводишь собственную аудиозапись на читабельный русский язык. В будущем придёт очередь для её анализа вкупе с фоторепортажем. Четыре часа сна, и ты снова на ногах. Участвуешь в количественном сборе донной фауны. И ждёшь очередного погружения.

В одном из таких рейсов нас обследовали врачи-физиологи из Москвы. Перед погружением мне, относительно отдохнувшему, предложили прочитать отрывок из книги Паустовского (названия не помню, да это и не важно) в одну страницу. Засекли время. По возвращении на борт я читал его в семь раз дольше. А после расшифровки моей аудиозаписи – в одинадцать. Вот такие были нагрузки. Но мы были молоды...

Как-то сама собой у гидронавтов сложилась традиция: по возвращении на борт первую сигарету (после восьмичасового воздержания!) выкуривать, сидя на ещё влажной обшивке батискафа. Для большего понта. Бывало, не успеешь высунуть голову из горловины, а приятель уже подносит зажжённую сигарету. Мелочь, казалось бы, а как согревает душу: о тебе помнят не только по обязанности.

Случались и забавные происшествия. Как-то на «Гидробиологе», закладывая донные полигоны, параллельно с подводными работами производили мы экспериментальные траления. Питание разнообразилось рыбой. Стармех оказался виртуозом слабого посола и горячего копчения шпрота (черноморской кильки). Оба деликатеса готовили на всю команду, ежедневно, поскольку это продукты скоропортящиеся.

Мы трое - капитан, стармех и я – питались за одним столом. С нами должен был бы сидеть и доктор. Но я видел его только однажды, когда вручал свою санитарную книжку. Всё остальное время Валерианыч прятался в изоляторе. Ходили упорные слухи, что старик не просыхает, да не моя это вахта. Но так уж случилось, что вдруг многим понадобились его услуги.

То ли из чувства соревнования со стармехом, то ли с целью привезти домой стратегические запасы шпрота, кое-кто из несознательных моряков начал солить рыбу, что называется, под одеялом. Но если к чему-то нет таланта... И пошла гулять по судну диарея (понос, по-русски). Да с температурой под сорок градусов. Капитан собственноручно выгнал Валерианыча из логова, точь в точь как некрасовский ямщик «генерала топтыгина»:

«Лечи, старый алкаш!»

«Нет! По уставу мы обязаны зайти в ближайший порт!» – Проснулся доктор.

«Устав он вспомнил! Ближайший – это Евпатория, курортный город! Там нам светит только многомесячный карантин на рейде! За срыв полуторамиллионного рейса меня запросто дисквалифицируют! – Кричит капитан. – Но и ты, коновал, за время карантина бросишь пить!»

Язва-стармех уверял аудиторию, что только последний аргумент заставил заработать докторские мозги. Прежде всего, обратив внимание на наши три цветущие физиономии, опытный Валерианыч решительно отделил агнцев от козлищ: все заболевшие ели шпрота по каютам. Среди них оказались и виновники «поветрия». Доктор приступил к лечению страдальцев универсальным средством – марганцовкой. А через час мне и командиру батискафа Диме Нефёдову. предстояло обычное восьмичасовое погружение. Вошедший во вкус Валерианыч, в официальном порядке вызывает нас в изолятор, раздевает и кладёт на лежаки. Температура, давление у обоих нормальные. Этого эскулапу показалось мало. Наступила очередь пальпации животов:

«Здесь болит? Нет? А здесь? Геннадиевич, ты точно не ел шпрот нигде, кроме столовой? Может быть проглотишь марганцовочки на дорожку?»

«Точно, доктор! Я – верный поклонник искусства нашего стармеха! Если пить эту гадость, то только после него и капитана!»

«Дима! Для пальпации твоего живота нужна целая бригада врачей!»

«Да не мни меня, Валерианыч! Здоровый я! И пойла твоего мне не надо!»

Без приключений легли мы на грунт на глубине шестидесяти метров, точно на углу нашего полигона. Командир передает мне управление батискафом, а сам устраивается поудобнее у меня над головой и готовится к восьмичасовой дрёме. Всё это время он будет насторожённо прислушиваться к звучанию механизмов в готовности перехватить управление на себя. Ещё в его обязанность входит держать звукоподводную связь (ЗПС) с судном и время от времени посматривать в свой иллюминатор.

Прошло минут сорок. Я уже втянулся в рутину наблюдений: считаю плотность поселения мидий и модиол, оцениваю состояние поверхности грунта, отмечаю следы тралений. Мой язык почти перестал заплетаться, беспрестанно наговаривая на проволоку диктофона.

«Геннадиевич! Тебе ещё долго?»

«Время семнадцать тридцать одна, мидии, двадцать-тридцать на квадратном метре, почти не видно модиол,... они заилены тралом... Ещё около семи часов... А что случилось, Дима?»

«Да так, пустяки! А побыстрее нельзя?»

«Время семнадцать сорок,... разворот траловых досок,... грунт вспахан,... огромные отвалы ила... живых организмов не наблюдаю... Дима, ты торопишься на свидание?» В ответ – молчание. Я продолжаю работать и вскоре забываю о командире.

«Геннадиевич! Сколько времени ещё осталось?»

«Время восемнадцать ноль одна,... снова сообщество мидии,... десять-пятнадцать на метре,... появились модиолы,... единично,... след трала.... На двадцать минут меньше, Дима! Да что происходит, в конце концов? Ты дашь мне работать или нет?»

«Живот крутит!»

«Где же ты нажрался некондиционного шпрота? Восемнадцать ноль три,... след

трала,.. снова мидии... Тьфу! Почему не признался доктору?»

«У рыбмастера!... Думал, что пронесёт! Что же делать-то?» – В голосе Димы паника.

«Правильно думал, Дима! Теперь обязательно пронесёт! – В меня вселяется бес мщения за сорванные работы. – Хорошо, дорогой! Передай мне акваланг и делай, что хочешь!... Восемнадцать ноль пять,... снова мидии»...

«Восемнадцать ноль пять! Беру управление на себя! Экстренное аварийное всплытие!» – Истошным голосом кричит Дима в микрофон ЗПС.

Быстро всплываем. Движемся несколько минут, затем - легкий стук о борт «Гидробиолога». Я слышу скрежет заведённого гака и чувствую как мы зависаем в воздухе. Ещё полминуты - и «Тинро-2» ложится в своё гнездо на палубе судна. Чётко и слаженно работают водолазы и палубная команда.

«Восемнадцать десять! Люк открыт!» – сдавленно рапортует Дима по радиосвязи и исчезает в горловине. Я не спеша выбираюсь из люка и получаю из чьих-то рук уже зажжённую сигарету. Присаживаюсь на обшивке. Хоть не курил я всего-то один час, а всё-равно приятно затянуться. Вокруг меня собираются любопытствующие. Не каждый день мы совершаем экстренные аварийные всплытия. Посыпался целый букет вопросов:

«Геннадиевич! Что у вас случилось? Неисправность? В каком узле?»

«А все узлы в порядке! – Невинно сообщаю я. - Командир у нас ус...ся!»

В другой раз веду я «Тинро-2» над биоценозом модиолы. Нет скучнее работы, чем ходить над поселениями этих моллюсков. Они мелкие, ну не длиннее двадцати миллиметров. И живут в плотных колониях на глубинах более пятидесяти метров. И умирают в них же, формируя субстрат для оседания новой молоди. Отличить живых особей от мертвых с высоты в полтора метра может только специалист. Да и кто ещё полезет с подобной целью в черноморскую пучину?

«Время восемь пятнадцать,... глубина шестьдесят девять метров,...модиолы двести-триста на метре,... до восьмидесяти процентов живых, все крупные,... поселения теребеллид до пятидесяти на метре,... следов тралов не наблюдаю...

Проходит два часа и батискаф выходит в зону тралового промысла. Многочисленные следы тралов пересекаются как рельсы на узловой железнодорожной станции. И в воде что-то изменилось. То ли «снега» стало больше, то ли это взвесь, поднятая тралами. Дима наверху затих, убаюканный моим монотонным репортажем.

«Время десять двадцать,... грунт вспахан,... живых организмов нет,... очень мутная вода... глубокий след траловой доски,... мутно... очень мутно,... нет это не след,.. это нижняя подбора трала!.. Ааа-ах! - Краем зрения высоко над собой различаю поплавки верхней подборы. И на скорости в полметра в секунду батискаф вползает в развёрстую пасть донного трала, обрезанного и брошенного нерадивым капитаном. Это конец!... Не вырваться!... Не развернуться!... Сейчас запутаемся!... Вот она сеть!... Зависла вертикально на поплавках!... И нет ей конца!... Почему же нет?... Передо мной открылась огромная дыра в форме пентаграммы!... Огромная для меня!... А для батискафа?.. Нет времени примеряться!...Чуть приподнять нос...Эх! Пронеси, Ааа-ах!...- За секунду до моего движения рычагом батискаф, как живой, сам направляется в центр пентаграммы. Это командир опытной рукой перехватил управление. Сердце замерло... жду зацепа... рывка... мысленно считаю до десяти... уже пора бы... нет...

«Проскочили, Геннадиевич! – Почему-то полушёпотом сообщает Дима. - Считай, что на нас божье благословение! А что бормотал-то? Молился, что ли?»

«Ага!... Молился!... Еврейскому Богу!... Яхве его зовут! – Пытаюсь я отшутиться, медленно приходя в себя.

«Яхве, говоришь? Хорошо иметь одного адресата! – Нервно иронизирует мой напарник. - А тут пока всех переберёшь: и Бога, и Сына, и Святага Духа, - уже и пропал! Подумаю о переходе в иудаизм!»

«Валяй! С обрезанием помогу! По дружбе!... Время десять тридцать одна,... глубина шестьдесят пять метров,... сообщество модиолы сто пятьдесят на метре... редкие следы тралов одно-три на сто метров... Ой!... Что это?...Манта!?.. Йаа-ах!».... Неведомая плоская рыбина исполинских размеров молнией отрывается от дна и на миг закрывает своим телом оба иллюминатора. Я непроизвольно шарахаюсь и затылком ударяюсь о корпус прибора ЗПС.

«Не ломай уникальную технику, Геннадиевич? – Уже открыто измывается очнувшийся Дима. – Откуда здесь взяться манте? Ошибся твой Яхве! Всего-то камбала-калкан! И не самая крупная, притом! Не боись, не зъисть!»

С тех пор, читая всякий хлам о злобных пираньях в украинских водохранилищах, о великом морском змее у берегов Карадага или о регулярных хаджах космических пришельцев в Приазовье, я с грустью вспоминаю свою «манту». Яхве ошибся, чего проще! И на старуху случается проруха!...

1982 год. Подводный хребет Гуннерус. Где это? За краем ойкумены. Если на карте Южного полушария соединить российскую антарктическую станцию Новолазаревская с портом Кейптаун в Африке, то на этой прямой и окажется подводный хребет Гуннерус, что у берегов Антарктиды Для меня, бентолога, он уникален: здесь донная фауна обитает в условиях нескончаемой вспашки и песчанно-каменного дождя. Поясню. Мощные ледники, сползают по склонам антарктического материка. По пути к морю они собирают и окатывают обломки скальных пород, - морену. Вспомните валуны, так называемые, «бараньи лбы», разбросанные по Средне-Русской равнине. В море ледники обламываются в виде ледяных гор (айсбергов). Эти горы так велики, что на первых порах стоят на мели. По мере обтаивания нижней части айсберга, такая гора начинает движение по дну моря. Образно говоря, поверхность дна вспахивается многочисленными плугами. Но вот айсберги всплывают и продолжают дрейф уже в толще воды. Морена опадает на дно: вначале валуны, галька, песок и далее по мере измельчения частиц. Как далеко от берега распространяются эта вспашка и этот дождь? Как в этих условиях выходят из положения донные животные, обитающие на антарктическом шельфе?

В тёплом водолазном белье мы, пятеро загрузились во чрево сорокатонной махины «Севера». С собой – термос с кофе (полтора литра на всех на восемь часов работы). Наблюдателей трое: ихтиологи Борис Выскребенцев, его ученик Саша и я. Ихтиологи уповают, в основном, на фотоавтомат и собственное искусство фотографии. Я же оккупировал левый иллюминатор и диктофон. Значит, поладим.

Могучая гидравлическая шлюпбалка вырывает батискаф из его гнезда в специальном ангаре. Мы зависаем в воздухе на двух двенадцатижильных тросах. Как и многое из оборудования «Севера», троса эти уникальны. Подобные можно встретить только на базовом судне китобойной флотилии. Посредством цанговых схватов они нанизаны на так называемые лексы. А эти, в свою очередь, укреплены на наружной палубе батискафа впереди фальшрубки. Вот таким образом мы и висим над водой. Как только батискаф ляжет на поверхность моря, троса ослабнут и схваты автоматически раскроются, освобождая лексы. По возвращении из глубин мы с Борисом выйдем на палубу, примем с «Ихтиандра» выброску с прикреплёнными к ней тросами. И каждый из нас быстро соединит свой схват с одной из лекс.

Так оно и будет, если не вмешаются неучтённые факторы. Наружная палуба возвышается над поверхностью моря всего–то на десять сантиметров. В любую погоду по ней гуляют волнишки, а то и волны. А длина нашей палубы – три человеческих роста, и ширина – полметра. Маловато места для приключений. Потому и натянут над ней штормовой леер. И к нему мы крепим карабины наших страховок.

Легли на воду. Лексы освободились без проблем. Люк закрыт. Время погружения пошло. Проверили атмосферное давление внутри салона, ЗПС, рацию. Всё время мы будем на связи с «Ихтиандром». В случае её потери предусмотрено экстренное всплытие. При наших габаритах (фальшрубка возвышается над водой всего на полтора метра) потеряться в океане среди льдов не составит труда. Бортинженер готовит к работе регенератор воздуха, так называемую «печку». Работая, она будет ещё и согревать нас. Ведь там, в пучине температура воды не превышает четырёх градусов.

С трагическим шорохом заполняются балластные цистерны и мы приобретаем минимальную отрицательную плавучесть. Со скоростью десять сантиметров в секунду отрываемся от поверхности. Вскоре на глубине триста девяносто метров мы достигаем дна. Вода мутновата. Однако, уже с высоты пятнадцати метров видно, что грунт вспахан айсбергами как плугом. Словно сам Яхве старался. Наша сорокатонный подводный аппарат на такой борозде выглядит грачём на земной пашне. Ложимся на грунт. Да это же отвалы валунов и гальки, чуть припудренные песком и илом. Целые залежи раздавленных губок, асцидий, актиний и альционарий, крупных полихет. В одних местах они кажутся совсем свежими, в других – уже окружены ореолом гниющей субстанции. Как давно по этому месту прополз айсберг? Неделю, месяц назад или всего полчаса? Мы продвигаемся курсом на юг до глубины четыреста двадцать метров. И наблюдаем всё тот же процесс механического разрушения донного сообщества. Как это похоже на картину, наблюдаемую в Чёрном море в зоне тралового промысла рыб. Только масштаб поистине космический.

Батискаф на поверхности. Люк открыт. Мы с Борисом в гидрокостюмах, касках и страховочных поясах похожи на космических пришельцев. Выползаем на палубу, сразу покрывшуюся толстым слоем инея. Ведь на поверхности температура воды минус два градуса по Цельсию. Скользко. Я быстро фиксирую карабин страховки на штормовом леере. Мыслями я не здесь, а в «стратегии выживания» моих организмов. Ловлю линь выброски. Вместе с Борисом подбираю тросы, насаживаю схват на лексу. Шлюпбалка начинает подъём подводного аппарата.

Громкий треск возвращает меня к действительности. Прямо на глазах рвётся и расплетается один из тросов. С дифферентом на нос батискаф зависает в воздухе. Мы с Борисом вцепились в леер: «Держись! Ааа-ах!»... Ноги расползаются по заиндевевшей палубе. Надолго ли хватит мёртвой хватки рук?... Впрочем, мы – на страховке... Или на привязи?... Если трос лопнет, сорок тонн батискафа примут вертикальное положение... Мы окажемся в воде... А там – минус два.

Мысль о том, что один трос может не выдержать нашей тяжести уже не волнует. Так далеко я и не заглядываю. С ужасом смотрю на раненый трос: целых пять жил бессильно болтаются в воздухе. Мы приговорены к закланию? А ангар уже вот он, рядом и в нём царит растерянность. Если бы не «космическая» одежда, да не страховка, да не скользкая палуба... Ааа-ах!... И тут совершенно преображается второй помощник капитана, который руководит подъёмом. Властно вскинув обе руки, он привлекает к себе внимание группы обслуживания шлюпбалки. И моё тоже. Левая ладонь, сжатая в кулак – левый трос стоп, вращение двумя пальцами правой руки – правый трос на два оборота, и бог знает ещё какие команды выполняются чётко и беспрекословно. Медленно заваливается шлюпбалка, по сантиметру на перекошенных тросах батискаф заносится в ангар. А я, заворожённый агонией троса, непроизвольно считаю лопающиеся жилы: шестая... седьмая.. .восьмая... Ааа-ах!... С тяжёлым стуком подводный аппарат занимает своё гнездо! Есть в жизни счастье!

Две недели мы шли к Огненной Земле на встречу с китобазой «Украина» за новым тросом. Приведя в порядок шлюпбалку, «Ихтиандр» двинулся на Патагонский шельф. И здесь на мою долю досталось ещё одно погружение. Без всякой цели, любознательности ради. И я был вознаграждён. На глубине трёхсот пятидесяти метров «Север» попал в подводный сад. Одиночные кораллы с белыми щупальцами метровой длины квадратно-гнездовым способом были «высажены» на бесконечной песчаной равнине. Дивный подарок вместо привычного «серого на сером». Я ещё не знал, что это последнее погружение в моей жизни.

А потом был заход в Рио-де-Жанейро. В ночном небе подсвеченный прожекторами Иешуа из Нацерета раскрыл навстречу «Ихтиандру» свои объятья: «Мир вам, странники!».

«Мир и тебе, потрясатель религий! Мы одной крови! – Мысленно ответил я. – Вот, где встретились! Говорят, что ты приходишься сыном самому Яхве! Не все с этим согласны! А мне всё-равно! Не моя это вахта! На всякий случай, спасибо и тебе за то, что я видел! За то, что я жив! За то, что мне есть, что забыть!