В тот вечер они стояли около гостиницы «Иверия» и видели собственными глазами, как Гамсахурдия сразу после футбольного матча в первый раз вывел группу мальчишек на проспект Руставели.

Уже вечерело, Мито и его двоюродный брат Гоша были в лёгком подпитии, очень лёгком, если сравнивать с ежедневными, вернее, ежевечерними тяжёлыми пьянками, в течение всей недельной командировки брата в Тбилиси. Завтра, рано утром, Гоша улетал к себе в Москву, и поэтому они решили выпить сегодня немного, почти символически, и вовремя остановились после четырёх бутылок жёлтого кахетинского вина.

Гамсахурдия со своим подручными построил толпу школьников в неровную колонну, и они нескладно потянулись по проспекту, время от времени вразброд и не очень уверенно выкрикивая «Сакартвело» и «Гамарджвеба». Тогда им ещё было непривычно и неудобно громко кричать при людях на улице.

Со стороны могло показаться, что они радуются победе футбольной команды, и никому не пришло бы в голову, что мальчишки своими резкими срывающимися голосами извещают о конце старой эпохи, о том, что она со своими привычками, стилем и понятиями очень скоро уйдёт в вечность навсегда. Уйдёт, чтобы уступить место странной новой жизни, переполненной раздорами, лишениями, ненавистью, упоением разрушения и неизбывным стремлением к переменам.

Но тогда знать об этом никому было не дано. И Мито и его брат равнодушно посмотрели вслед удаляющейся группе подростков и скоро о них забыли. Они стояли напротив друг друга уже пол часа и никак не решались, наконец, распрощаться.

Гоша очень устал за эту неделю. Каждое утро, после ночных пьянок и шляний по гостям, ему приходилось тащиться в институт геологии и разбирать ворох документов, пытаясь соорудить из них хоть какую-нибудь видимость деятельности отдела водных ресурсов для отчёта в Москве. Все в отделе были приветливые, весёлые и приятные люди, но что они делали, ежедневно приходя на работу, от этого не становилась яснее. А вечером приезжал Мито, один или с компанией, и забирал его на очередную вечеринку. Да и роль гостя, постоянно обязанного всем восхищаться и всему радоваться, Гошу утомляла и раздражала.

- Ну, Митя, давай прощаться. – наконец решился Гоша, и они обнялись. – Жду летом в Москве.

- Да, да, скоро увидимся. – Мито собирался в Москву, но не очень был уверен, что увидит там Гошу. В последний его приезд Гоша так и не нашёл времени с ним встретиться. Да и сам Мито не очень рвался к нему в гости, вспоминая Гошину жену Дарью – маленькую неприветливую женщину, время от времени зорко посматривающую на него с подозрением.

- Я уже не буду подниматься к тебе в номер, так что дотащишь сам. – Мито пододвинул к Гоше большую сумку. – Сил хватит?

- Ну зачем это? – Гоша в очередной раз слабо засопротивлялся.

- Считай, что это тебе посылка от бабушки. Немного вина, фруктов, ну и всякого другого. В целофановом пакете – сунели. Даша будет довольна.

- Уж не знаю, как тебя благодарить. Ты столько эту неделю возился со мной.

- Какая благодарность? Мы же братья.

Они ещё раз обнялись и разошлись.

 

Расставшись с Гошей, Мито задумался, что делать дальше. Идти домой было ещё рано – всего пол восьмого. Ехать куда-то далеко было лень. Здесь, на Вере, где он сейчас находился, у него было несколько вариантов, однако, всё было не так просто. К Левану, в его разбойничье логово, идти не хотелось. Темур, скорее всего, не откроет дверь. Тащиться к Резо на гору без машины он был не в состоянии. Нодар же, скорее всего, где-то гуляет с приехавшими вчера к нему гостями. И Мито решил пойти к Левану.

Было тепло и приятно. Но людей на улице было немного. Мито неторопливо перешёл проспект, игнорируя подземный переход и визг тормозов машин, засунул руки в карманы и пошёл, поправив плечо и слегка выдвинув грудь, ленивой павлиньей походкой, медленно передвигая ногами.

Со стороны он ничем не отличался от других молодых мужчин, гуляющих по проспекту, но сегодня, в отличие от других, он не смотрел на хорошеньких девушек и женщин и не искал в толпе знакомых лиц. Мито начал было играть в свою любимую игру, которую он сам для себя выдумал и высокопарно называл «ощущением скоротечности бытия». Игра была довольно странной и достаточно сложной, но ему доставляла какое-то грустное удовольствие.

Она заключалась в следующем: ты идёшь по улице и находишься всё время в настоящем, как в луче прожектора, но каждый твой сделанный шаг – уже в прошлом, а следующий шаг – уже в будущем, и нужно было постараться как бы со стороны ощутить все три состояния и объединить их мысленно, пропуская через стремительно текущее время.

Но сегодня Мито никак не мог сосредоточиться, мысли его путались и он, в конце концов, даже, споткнулся и чуть было не упал. Вроде бы вино уже выветрилось и не кружило голову. Но что-то раздражало его и не давало покоя. Ведь это же не из-за того, что случилось вчера, подумал он. Нет, скорее всего, это из-за дурацкого сна, приснившегося пару дней назад и который, в отличие от других снов, он видел ярко в цвете и хорошо запомнил.

А приснился ему залитый солнцем зелёный луг и огромный кролик, белый и пушистый, с длинными развевающимися ушами, который бежал рядом с ним и которого он время от времени гладил с большим, почти сладострастным наслаждением. Потом Мито захотел взять его на руки, но кролик сопротивлялся, вырывался и, когда ему всё же удалось его схватить, вывернулся, отпрыгнул на шаг и, вдруг, повернув к нему свою морду, ощерившуюся мерзкими жёлтыми клыками, злорадно прорычал ни с того не с сего: «Ты всё равно скоро умрёшь! Скоро, скоро умрёшь!». И затем быстро куда-то ускакал.

В общем, глупость какая-то. Нужно на пару месяцев прекращать пьянки и гулянки и взяться за работу, решил Мито. Да и спортом не мешает заняться, поплавать там или теннис поиграть.

В этот момент кто-то сзади хлопнул его по плечу. Мито вздрогнул, резко повернулся и увидел радостно улыбающегося Ладо, своего бывшего сокурсника по университету. Ладо был не один, а ещё с двумя личностями, одним, маленьким, кругленьким и суетливым, и вторым, высоким, массивным, с большим животом и мрачным, как от несварения желудка, выражением лица. Ладо их не представил, и они, пройдя немного вперёд, встали, ожидая.

– Как дела, Мито? Сто лет тебя не видел. Куда ты пропал?

Они трепались минут пять, когда мрачный мужчина густым басом позвал:

– Ладо, ты идёшь?

– Иду, иду. Нетерпится ему. – сказал Ладо, обращаясь к Мито. – Второй день бухаем. Из гостей в гости ходим. Уже трёх людей по дороге потеряли. Кстати, хочешь пойдём с нами. Мы идём к Петре. Кажется, у него день рождения. Он будет очень тебе рад. Помнишь Петре? Инженер из Грузэнерго?

– Нет, спасибо. Пойду домой. Только что брата проводил в Москву. Целую неделю гуляли.

– Вах, к тебе брат приезжал, и ты мне не сказал! Повезли бы его ко моим в Сагареджо. Устроили бы настоящий пир. Нет, ты совсем от рук отбился. Смотри, больше не теряйся.

И вся троица медленно и важно удалились.

 

Леван жил поблизости, наискосок от филармонии, на втором этаже двухэтажного дома. Дом принадлежал его дяде, брату матери, бывшему директору магазина, который после акклиматизации Левана в городе, сам уехал в деревню, предоставив племяннику полную свободу. Дядя Левана, крупный суровый пожилой мужчина, семьи не имел и относился к людям с печальным недоверием, и от Левана ничего хорошего не ждал, что тот старательно и подтверждал без особых усилий.

Леван, ссылаясь на пример дяди и его родного брата, всю жизнь сидевшего в разных тюрьмах Советского Союза, говорил, что у настоящего горца два пути: или стать коммунистом, или разбойником. То, что здесь нет никакой разницы, ускользало от его внимания, зато вполне подтверждалось его собственной биографией.

Левана по приезде в город после службы в армии, (где он был сразу после карантина сослан в стройбат, по причине излишней драчливости связанной с неуставным реагированием на русский мат) по большой протекции определили в правительственную охрану, где он благополучно вступил в партию. Потом, по той же протекции, он стал секретарём комсомола министерства внутренних дел и с большим трудом и неимоверными усилиями своей семьи, всех родственников и знакомых, закончил заочно юридическое отделение университета.

Вся сложность учёбы заключалась в том, что мозг Левана не воспринимал печатного слова и книга вызывала у него раздражение близкое к помешательству. Чего нельзя сказать о слове устном. Взращённый в горах Гурии не за письменным, а скорее за обеденным , вернее, пиршественным столом, Леван великолепно владел искусством тоста, что в мирное время можно вполне приравнять к искусству владения оружием во время войны. Поэтому ему не составляло труда выступать с речью перед любым количеством и составом публики без всякой подготовки и, конечно же, без бумажки. Только одно, совсем, впрочем, небольшое затруднение в его ораторском искусстве заключалось в проблеме завершения речи, так как тост, как всем известно, подразумевает наполненный бокал и соответствующую словесную формулу, которая никак не могла быть употреблена с партийной или другой общественной трибуны. Что, впрочем, не смущало Левана, и он, кое-как завершив свою речь, с чувством, понятным всем слушающим, выпивал стакан воды, заблаговременно поставленном перед ним на столе.

Казалось, Левана ожидал прямой путь в инструкторы ЦК и далее вверх по партийной лестнице, но, неожиданно, его определили в уголовный розыск, то есть по милицейской карьере, с тем, чтобы года через три, как это обычно бывает с людьми, имеющими соответствующих родственников, стать начальником районной милиции. Но это, конечно, далеко не то, что можно было ожидать от столь блестяще начинавшейся карьеры.

Трудно сказать, в чём было дело, – в те времена всё зависило от чьих-то непредсказуемых настроений, каких-то таинственных влияний, интриг или просто невидимых эфирных потоков. Но одно можно сказать с уверенностью: эта незадача никоем образом не была связана с интеллектуальными способностями Левана, то есть он никак не был слишком умён или недостаточно хитёр для этой должности. Скорее всего, всё-таки, сказалась слабость протекции. Так как ничего предосудительного, с точки зрения партийной дисциплины, Леван, конечно, не мог совершить.

Однако служба в уголовке неожиданно произвела на Левана сугубо отрицательное и, даже, удручающее воздействие. Всё-таки он был по природе простой деревенский парень и, столкнувшись с явной подлостью и методичным насилием, был несколько ошарашен. Не то, чтобы он как бы озверел, но странный блеск в глазах у него иногда стал появляться и ко многому он стал относиться с каким-то отчаянием и, даже, обидой. И мысли, вернее их направленность, и знакомства, в смысле его окружения, не то чтобы очень изменились, но некий определённый крен в безрадостную сторону в них появился.

Раньше, к примеру, Леван дружил с местными верийскими проститутками, по внешности и возрасту напоминавших римских кареатид. Они ночью блуждали по парку и занимались своим ремеслом на скамейках или, что было более удобно, на старых могильных плитах с полустёршимися надписями, оставшихся с тех пор, когда на этом месте ещё было кладбище.

Они иногда знакомили его с одинокими или замужними женщинами, ищущими какого-то разнообразия в жизни, за что он, в свою очередь, по случаю, угощал местных служительниц секса вином и другими плодами, присылаемыми ему из дома, и, время от времени, защищал их от слишком подвыпивших или разгорячённых клиентов.

А нужда в новых дамах, надо сказать, у Левана была постоянной из-за его одной особенности общения с женщинами, которая заключалась в том, что почти всегда после страстных любовных действий, он любил поговорить с очередной пассией на моральные темы и выяснить почему сия дама так низко пала. Поэтому, естественно, ни одна из них долго с ним не задерживалась.

Теперь же он начал рыскать по ночам на своей машине и выискивать одиноких женщин, готовых поехать с ним, что, между прочим, показывало их незаурядное мужество, так как Леван при огромном росте и довольно свирепой наружности с дамами никогда не кокетничал, вёл себя строго и буравил их своими пронзительными близко поставленными глазками, выглядывающими из-за горбинки основательного носа.

Однако Леван дам не обижал и, получив от них то, что ему надо было, довозил их до места назначения, а если им было некуда деваться, то вёз их к какому-нибудь своему одинокому другу, готовому принять у себя женщину (благо таких всегда было в избытке). Сам же, следя за своим здоровьем, тут же отправлялся к дежурному врачу венерологической клиники для соответсвующих процедур.

Изменение же в поведении Левана заключалось в том, что он никогда не искал продолжения общения с однажды встреченной женщиной и, главное, он никогда больше не говорил на моральные темы и уже не интересовался причинами их падения. Так постепенно происходило, если сей процесс можно назвать этим словом, разочарование Левана в женщинах в частности и в людях вообще.

То же самое было и с его взглядами на жизнь. Раньше он бравировал своей бедностью и говорил, что покупает новые штаны или туфли, только когда старые становятся негодными, хотя денег у него было хоть и не в избытке, но вполне достаточно. Теперь же его обуяло желание разбогатеть любыми средствами. А средства, естественно, могли быть только разбойничьими.

– Как хорошо, что ты пришёл. Я как раз собирался тебе звонить, – Леван обнял Мито и просиял кривой улыбкой. – Заходи, присоединяйся.

Леван был не один. За столом сидели трое мужчин и две плохо промытые молодые женщины. Мужчин Мито знал.

–Продолжай, Киса. Ты хотела что-то сказать, – обратился Леван к одной из девиц, с зелёной тушью на веках. – Не стесняйся, Мито наш брат, ты с ним подружишься. Правда, Мито?

Он зацокал языком и стал издавать гортанные звуки, что обозначало хохот.

– Почему я должна его стесняться? – девицу действительно было трудно заподозрить в стеснительности. – Он тбилисец и поймёт меня правильно, а если не поймёт, то и не надо.

– Мито образованный человек, он всё поймёт, – Леван продолжал клокотать горлом.

– Образованный, необразованный... Какая разница? Женщин все любят. Из-за женщин дерутся, даже убивают друг друга. А почему? Потому что мужчины дураки? Нет, я так не думаю. Я думаю, потому, что некоторые женщины настоящие стервы. Я бы сказала грубее, но мы за столом и наши традиции этого не позволяют. Что хочет мужчина? Он хочет ласки, удовольствия, которые женщина может и обязана ему дать. Женщина никогда не должна отказывать мужчине, ни одному из них, а уж тем более стравливать их, заставлять драться за то, что они должны получить по праву. Конечно, если мужчина старый или увечный, он должен за это платить или делать подарки. Если же молодой – получать за даром. Я так считаю и так поступаю всегда. Давайте выпьем за любовь и пусть она всегда будет счастливой!

– Молодец, Киса! – сказал Леван, поднимая стакан. – За любовь и за понятливых женщин в вашем лице! Ты согласен, Мито?

– Ну, я думаю, – сказал Мито, – иногда всё же можно и отказать. Мы ведь, в конце концов, не на пиратском корабле!

Наступило некоторое замешательство. Лицо Кисы пошло пятнами. Потом Леван громко захохотал.

– Пиратском корабле! Нет, мы не пираты, это точно. И, по-моему, ты, Мито, сегодня в этом убедишься. Правда, Киса?

Киса что-то произнесла невразумительное.

– Ты, Мито, вообще большой юморист, – сказал Тенгиз, сотрудник Левана, всегда сидящий несколько в стороне от стола, что говорило, по мнению Левана, о его начальнических устремлениях. – Умеешь всегда сказать во-время. Помнишь на прошлой неделе ты назавал Придона фашистом? Он всё успокоиться не может.

– Я не называл его фашистом. Какой он фашист! Я сказал, что его слова напоминают высказывания национал-социалистов в Германии 30-х годов.

– А что он такого сказал? Разве он не прав? Почему на высших должностях в Грузии сидят армяне, евреи, русские? Что нет достойных грузин? Почему люди других национальностей процветают у нас, имеют деньги, дома, квартиры в центре города? Ты же сам грузин, Мито. Преподаёшь в институте, а у тебя нет ни машины, ни денег и живёшь с родителями в проходной комнате? Разве это правильно?

– На высших должностях должны сидеть не по национальности, а те, кто способен принести больше пользы...

– Ладно, Мито, давай поговорим о чём-нибудь другом, – перевёл разговор Леван. – Кстати, нам с тобой надо обсудить одно срочное дело. Давай выйдем ненадолго. Гости нас простят. Мы скоро.

Они вышли на кухню. Вместе с ними вышел и Тенгиз.

В довольно большой кухне было голо и пусто, лишь вокруг шаткого круглого стола стояли три табуретки, да ещё в углу виднелась плита и побитый белый эмалированный умывальник. Но было чисто. Сказывалась школа дяди Левана.

Леван поставил на стол хлеб, вино и сыр.

– Давай за нас! – сказал Леван, и она выпили.

– Знаешь, Мито, я деревенский парень, хитрить не умею, – начал Леван, – а ты знаешь, что здесь, в городе, надо быть ловким и изворотливым. А я скажу просто: чтобы молодая трава могла прорасти, надо убрать старую сухую траву. Я так это понимаю. Скажи, почему мы, грузины, самые бедные в своей собственной стране?

– В Армении, например, нет ни одного грузина не только в правительстве, но нет даже ни одного директора или какого-нибудь самого маленького начальника, – опять встрял Тенгиз.

– Почему мы цацкаемся со всеми и не можем взять своё? – продолжал Леван. – Разве мы трусы? Или нам ничего не надо, только пить вино и петь песни? Ты образованный человек, Мито, учишь студентов, читаешь книги. Скажи, почему?

– Вопрос сложный, но ответ есть. Кто поселил армян в Тбилиси? Давид Строитель. Кто был мужем царицы Тамары? Осетин Давид Сослан, который возглавлял грузинскую армию, в составе которой были осетинские и курдские наёмники. И в Грузию тогда, между прочим, входило всё Закавказье со всеми живущими там народами. И Грузия была и развивалась как фактическая маленькая империя, которая при благоприятных условиях могла стать большой. И если бы не нашествие Тамерлана, практически истребившего половину населения, такой же империей и оставалась. Ну а Армения потеряла государственность давным давно и ни на что, кроме физического выживания, не претендавала, зато однородное население росло. И там нет грузин и никогда не было. Откуда взяться начальникам? Поэтому, исходя из истории, менталитет армян направлен на выживание, а у нас на проживание и, кстати, именно вместе с другими народностями. И потому у нас лучше других получается петь песни и пить вино. Разве это плохо, учитывая, к тому же, что тосты происходят от древних магических заговоров пищи и питья, а песни – от совместных походных и ритуальных распевов?

– Ты, как всегда, шутишь, а я говорю серьёзно.

– Ты говоришь общие фразы и получаешь общие ответы. Что ты предлагаешь? Поднять восстание за отделение Грузии от Союза? Выселить другие народы с территории Грузии или не давать им заниматься хорошо оплачиваемой деятельностью? Стать нацистами и выделить грузин в привелигерованную народность? Или это просто вечерняя беседа за бутылкой вина?

– Хорошо, – сказал Леван, – поговорим конкретно. Я бедный человек, ты бедный человек и Тенгиз богатством не отличается, хотя отец его всю жизнь работал таксистом. И сейчас у нас есть возможность немного подзаработать без большого труда и с небольшим риском. Сегодня вечером по хорошо проверенным данным в одном месте или вернее у одного крупного афериста будет в течении одной ночи находится очень большая сумма денег. Сколько точно сказать не могу, но знаю, что очень большая. Мы с Тенгизом пойдём туда и постараемся взять деньги, но нам нужен третий. Я предлагаю тебе пойти с нами, если ты, конечно, решишься.

– А чьи это деньги? – спросил Мито.

– По нашим данным это деньги от перепродажи каких-то государственных станков и изделий. Не бойся, мы никого не грабим. Мы отнимем то, что жулики сделали на тёмных махинациях.

– И как вы их отнимете? Ведь они сами вам их не отдадут. Неужели убьёте?

– Ты что, с ума сошёл? Зачем мне их убивать?

– Но ведь они сами не принесут вам деньги.

– Не волнуйся. – сказал Тенгиз. – У нас есть много способов заставить их раскошелиться. В конце концов, используем «болгарский стул».

– Что ещё за стул?

– Да это на самом деле не стул, – продолжал Тенгиз. – Просто это так у ментов называется. Человека привязывают между двумя стульями вверх ногами, как тюк, и бьют паркетиной по кости лодыжки. Сразу всё говорит. Без проблем. И никаких там синяков или кровоподтёков.

– Ну да это так, к слову. – сказал Леван. – Здесь никакого стула не понадобится. Аферисты – это тебе не бандиты. На рожон не лезут. Они сразу всё говорят, что надо. А уж деньги тем более отдают. Не сопротивляются особенно, если видят, что дело плохо. Лишь бы не посадили. Ещё заработают. Это для них не проблема!

– Ну и что я должен делать? – спросил Мито.

– Да ничего особенного. Зайдёшь с нами вместе. А потом постоишь на улице пока мы будем внутри. Если что увидишь подозрительное, дашь нам знать. И всё. Займёт времени не много. Пол часа, ну час. Не больше.

– А как я дам вам знать, если кто-нибудь появиться?

– Бросишь камень в окно. Квартира на втором этаже. Невысоко. Ну как? Что скажешь?

– Хорошо, я пойду. Но денег мне не нужно.

– Интересно. Денег не надо! А зачем тогда идёшь?

– Не знаю. Раз вам нужно, я помогу.

– Ладно. – ухмыльнулся Леван. – Потом поговорим. Когда дело сделаем. Там видно будет. А теперь пойдём порадуем девочек, а то они уже заскучали. Ты, как я заметил, Кисе приглянулся.

– Извини, Леван, я сегодня ещё в одно место должен зайти. Скажи где и когда мне быть, и я подойду.

– Хорошо, тогда в двеннадцать, на углу Барнова и Казбегской. Только мы должны точно знать, что придёшь.А то нам нужно искать кого-то другого. Так что, если у тебя сомнения, – и Леван издевательски усмехнулся, – скажи сейчас.

– Я приду. – сказал Мито, разглядывая свои руки.

 

Он вышел из дома и стал подниматься по улице. До назначенного времени оставалось ещё три часа. Мито прошёл два квартала и повернул направо. Пройдя ещё немного, он вошёл в подъезд двухэтажного дома поднялся на второй этаж и позвонил в дверь слева. Звонок протрещал в глубине квартиры, но никакого движения не вызвал. Подождав, он позвонил снова долго и нудно. Никто не отзывался. Мито уже собирался уйти, но в это время дверь напротив отворилась и из неё выглянула молодая очень красивая женщина.

– Привет, Мито! Как дела?

– Привет, Ика! Давно тебя не видел. Ты что навещаешь предков сегодня?

– Я теперь всё время здесь. Заходи, чаем напою. Темур всё равно не откроет. Уже человек пять приходило. Иди поболтаем. Расскажу новости.

Она провела его через большую прихожую в просторную с высоким потолком обставленную старинной мебелью гостиную и усадила на диван перед журнальным столиком. По телевизору шли новости из Москвы.

– Ирина, кто к нам пришёл? – раздался из соседней комнаты старушечий голос.

– Пойди, поздоровайся с бабушкой, пока я чай подогрею.

Мито вошел в соседнюю с гостиной спальню, где на огромной двуспальной постели среди подушек и одеял затерялось маленькое худенькое тело Ирининой бабушки.

– Ирина Пантелеймоновна, это я, Мито. Как поживаете?

– Как поживаете! – старушка некоторое время напрягала глаза, пытаясь узнать говорившего, потом узнала и расплылась в очаровательной приветливой улыбке. – Не как поживаете, а как доживаете, было бы вернее. Митя, деточка, как я рада тебя видеть! Подойди, поцелуй меня, мой дорогой. Как ты? Как успехи? Ты, я слышала, уже профессор в университете, как когда-то и мой бедный Павлуша. Мы с Таней теперь, увы, видеться не можем, зато каждый день говорим по телефону, и я всё про тебя знаю. Всё, всё.

Ирина Пантелеймоновна Закарашвили была дочерью царского полковника, который успел во-время умереть своей смертью при меньшивиках ещё до прихода большевиков. Замужем она была за крупным спецом, а потом известным профессором университета, который каким-то чудом избежал репрессий 30-х годов, несмотря на то, что был приличным человеком, и от которого у неё было два сына и дочь. Главное же, она была давнишней подругой русской бабушки Мито, с которой они вместе учились ещё до революции в институте благородных девиц. С тех времён они сохранили негнущуюся, даже в глубокой старости, спину и полную очарования и доброжелательности манеру говорить и смотреть на любого, даже самого малосимпатичного собеседника.

У Ирины Пантелеймоновны были необыкновенной красоты большие слегка навыкате голубые глаза (на старости лет слегка поблекшие), которые чудным образом достались в наследство её внучке, названной в её честь, хотя никто из её детей и других внуков и правнуков, ими не обладал. Как-то Мито, в то время влюблённый в Ирину, дома сказал, что представляет, какой красавицей была в молодости Ирина Пантелеймоновна, на что его бабушка, встрепенувшись и слегка задумавшись, заявила, что красивой она никогда не была, но всегда была «душкой». Что это означало, было Мито не совсем ясно, но уточнять он не стал.

– Митя, как Таня? Она выходит из дома?

– Да, иногда. В садик около дома.

– Митя, дорогой, ты такой хороший мальчик! Привези её ко мне, когда сможешь. Для нас это будет большой праздник. Ведь мы уже можем и не увидеться. Очень тебя прошу.

– Хорошо, Ирина Пантелеймоновна.

– Сможешь на следующей неделе? В воскресенье или в субботу?

– Я постараюсь...

– Постарайся, пожалуйста. Я часто вспоминаю, как мы с Таней маленькими девочками каждый день тащились в институт по Мтацминдовскому подъёму в сопровождении денщика Таниного отца, молодого русского солдата, и моей бедной Нуци, её папа выписал для меня из нашей кахетинской деревни (помнишь нашу Нуцу? Она умерла лет десять назад так же кротко, как и жила всю жизнь). Мы с Таней шалили, прятались за деревьями и воображали, что у Нуци с денщиком роман и что он похитит и увезёт её в Россию. А они то даже в сторону друг друга не смотрели. Да и на каком языке им было общаться? Нуца не знала ни слова по- русски, а денщик, естественно, по-грузински. Да и разве у крестьян были романы? Забитые очень уж были... Нуца потом прожила у нас в доме всю жизнь и так и не вышла замуж. А мы то, мы то, глупышки, напридумывали... Да, теперь вспоминается разная чушь. Впрочем, сейчас моя жизнь лишь одни воспоминания.

Появилась Ирина.

– Пошли, Мито, чай пить.

– Ирина, я попросила Митю привезти к нам Таню в следующую субботу или воскресенье. Вас же никого не допросишься. А Митя такой славный, умница и так похож на молодых людей моей юности. Бедные мальчики! Какая ужасная судьба...

Старушка уже было собралась рассказать о судьбе её знакомых молодых людей и ужасах революции и гражданской войны, но Ирина прервала её:

– Ох, бабушка! Как ты умеешь нас обвинить во всех грехах!

– Ну а как же не обвинить! Не с кем даже поговорить! А ты, так, даже, имя своё потеряла! Митя, ты представляешь, её все зовут теперь не Ирина, а Ика! Какая-то собачая кличка.

– Сейчас это модное имя, Ирина Пантелеймоновна. – сказал Мито не очень уверенно.

– Как может быть модно имя, напоминающее отрыжку!

– Ну, бабушка, ты сегодня в ударе! Ладно мы пошли пить чай. Тебе принести?

– Нет, я уже пила. Лучше посплю. А вы идите. Митя, поцелуй Таню.

Они перешли в гостиную, где уже был сервирован чай с пироженными и нарезанным лимоном.

– Ика, ты что тепреь дома живёшь?

– Ты не знал? Уже пол года. Я ушла от Дато. Мы разводимся.

– А что случилось?

– Я его разлюбила.

– Как, вот так просто, после всех страстей и переживаний?

– Ну не так просто, конечно. – она как-то зло засмеялась. – Постепенно, день за днём, ночь за ночью. Любовь, если и была, как-то всё рассеивалась, исчезала. И ловить её уже никому было не нужно. Вот так.

– Очень жаль.

– Жаль? Тебе жаль? Ты, кажется, Дато не очень любил

– И что сейчас?

– Сейчас я разведённая женщина. А охота на разведённых женщин, как ты хорошо знаешь, сезона не имеет. Я вне закона. Каждый кретин, если случайно сядешь в его машину или окажешься на его территории, волен поступать с тобой, как хочет. Поэтому нужно быть очень осторожной. Постоянно начеку. Я теперь практически никуда не хожу, только на какие-то общие званные обеды, да и то стараюсь так устроить, чтобы меня потом одну домой не подвозили.

Ирина была девушкой его поколения, самой красивой, умной, желанной.

Мито знал её с детсва. Она была на три года младше него, но у него никогда не было чувства превосходства старшинства по отношению к ней, и она всегда казалась ему не такой как все, а особенной, почти божественной.

И не только он, но и все остальные взрослые и ровесники и, даже, её родители и братья относились к ней с плохо скрываемым восхищением. А её превращение в девушку показалось Мито чудом, когда они случайно встретились на чьём-то дне рождения. Она, по детской привычке, повисла у него на шее, доведя его этим до почти полуобморочного состояния.

Теперь, куда бы Ирина не приходила, всюду её сопровождал шлейф восхищения, обожания и зависти. Когда кто-то приглашал на день рождения или другое какое-нибудь празднество, то специально предупреждал, что она обещала прийти.

Однажды летом их семьи отдыхали в Батуми и у них случилось что-то вроде романа. Мито, обычно неуверенный в себе, перед этим закончил школу, поступил в Университет и чувстовал себя, единственный раз в своей жизни, способным на любые свершения. Кроме того, на море он всегда был в своей стихии. Он любил море и море любило его. Он хорошо плавал с раннего детства, играл водное поло и чувствовал себя обнажённым лучше, чем одетым. И, главное, что на море, как ему казалось и что было на самом деле, он нравился девушкам много больше, чем в городе.

Так, в Батуми по вечерам они стали гулять на бульваре по длинной аллее вдоль берега, есть мороженное и ходить в кино. Ни до чего серьёзного у них не дошло, только пару раз поцеловались, весьма неумело. Правда, она, как-то, предложила бежать вместе из дома. Но убежала она только через пять лет и не с ним, а с хитроумным и настойчивым Дато, да и то, видимо, с ведома родителей. Побег благополучно завершился шумной свадьбой, на которую Мито был приглашён, но, почему-то, не пошёл.

Нет, любовь, как чувствовал Мито, не случилась, но он до сих пор помнил тот, батумский, запах её волос, тела, перемешанный с запахом моря, и вкус её сухих шершавых губ. И ту её, гибкую, стремительную, с огромными голубыми глазами на загорелом тонком лице.

Было тихо. Ирина молчала. Только телевизор нудно бубнил что-то неопределённое о счастье советского бытия.

– Мито, почему ты не женишься? – вдруг спросила Ирина.

– Помимо разных мелких причин, типа родства душ, любви, готовности порождать и воспитывать себе подобных, чего ни одна встреченная мною женщина не решалась разделить со мной, есть одна главная причина.

– Какая?

– Я беден...

– Но ты, вроде, защитился, работаешь в Университете

– Ну и что? Я, как и раньше, сплю в проходной комнате, почти коридоре. Да, к тому же, последние три года делю её с тётей Цицо.

Они замолчали.

– Мито, помнишь ты написал мне когда-то: «Твои глаза, как лучики глубокого весеннего неба, светили мне, пока я не потерял зрение.»

– Да, помню... Удивительно, что ты тоже помнишь.

Опять наступило долгое молчание.

– Скажи, Мито, зачем эта жизнь?

Он ничего не ответил.

– Мито, ты больше не приходи ко мне. Ладно?

– Хорошо... Ты тоже ко мне не приходи. Но если придёшь, то останешься у меня навсегда, договорились?

– Вместе с тётей Цицо?

– Тётю Цицо мы отправим в Дидубе, к дяде Мерабу.

 

Мито уже спустился на один пролёт лестницы, когда услышал отчётливый звук спускающей покрышки: «Псссст!»

Он повернулся и увидел на фоне чёрного квадрата двери бледный костлявый нос. Нос вскоре исчез и появилась рука, делающая круговые движения, обозначающие, предположительно, приглашение войти внутрь.

Мито вошёл в тёмную прихожую и за ним бесшумно затворилась дверь. Затем появилась свеча, частично осветившая комнату и её хозяина, худого невысокого человека с выразительными грустными глазами.

Это был Темур Лордкипанидзе, композитор и известный интриган.

– Что за таинственность? У тебя что-то со светом? – спросил Мито.

– Говори потише, прошу тебя. Просто никто не знает, что я в Тбилиси и я не хочу, чтобы кто-нибудь об этом знал. – отвечал Темур приглушённым голосом.

– Скажи пожалуйста! А что борьба в Министерстве культуры уже дошла до ситуации опасной для жизни? Ты в подполье? Собираешься в Разлив?

– Не говори глупостей! Но борьба у нас, между прочем, не меньше, чем, например, в Минюсте или Главснабе.

– И что происходит сейчас?

– Тебе могу сказать, ты ведь, как бы, не от мира сего.

– То есть что-то вроде городского юродивого?

– Не в этом смысле. Ты ведь никого не знаешь, ни с кем не связан...

– Не волнуйся, кого надо, я знаю.

– Ну, в общем, сейчас у нас решается, кто займёт место начальника отдела, где я заместитель. Поэтому мне лучше не находиться в Тбилиси, а с другой стороны далеко уезжать нельзя, так как в любое время может понадобиться быть на месте. Понятно?

– Понятно, что очень тяжело быть творческим человеком, особенно композитором...

– И это действительно так, можешь не ухмыляться. Это тебе не на заводе работать или на стройке, где всё распределено и установлено на годы вперёд. И тут дело, даже, не в самом творчестве. Помнишь, нас в школе учили, какой несчастный человек был Гайден – около тридцати лет, бедняжка, находился в рабстве у князя Эстергази. На самом деле Гайден был счастливейший человек! Поверь мне. Ему ни о чём, кроме музыки, не надо было думать, ни о еде, ни о жилье, ни где найти музыкантов для исполнения его сочинений. Только пиши и радуйся. Написал три такта, тут же проверил, как это звучит в оркестре. А мне тридать пять лет, я написал три симфонии и никогда не слышал даже одной части, одной страницы в оркестровом исполнении. Только в клавире, который дома сам для себя играю. И услышу я их, только когда стану секретарём союза композиторов, заместителем министра культуры или, в крайнем случае, начальником отдела министрества. Поэтому Гайден написал больше ста симфоний, а я больше симфоний писать не буду. Самое большее квартет. Может, студенты сыграют. А лучше всего сонату для альта или гобоя. У альтистов репертуар маленький, а хороших исполнителей навалом. Может, кто заинтересуется.

– Остановись, пожалуйста. А то я сейчас зарыдаю.

– У тебя не получится. Все твои эмоции пошли в мышцы и канатные нервы.

– А, может, ты просто тоскуешь по хозяину?

– Не говори глупостей! Я сам хочу быть хозяином и буду!

– Ты, видно, действительно, написал уже все свои симфонии.

– Ладно. Хватит об этом. Поговорим, когда всё закончится. Ты лучше скажи, что у тебя было сейчас с Ириной? Ты там почти полтора часа находился.

– А ты с часами под дверью сидел, засекал. Мы с ней, между прочим, друзья с детсва. Можно сказать рядом на горшках сидели. Ты разве не знаешь?

– Знаю я, какие вы друзья и на каких горшках вы сидели, и помню, как ты злобствовал, когда она замуж вышла. А её мужа Дато в ресторане чуть было не пришиб, если б его друзья через кухню не вывели. А теперь мужа нет, она в разводе, так что дорога открыта.

– Слушай, Темур, займись делом. Сочини квартет или, лучше, песню без слов. Только обязательно без слов, а то я начну сердиться.

– Ладно, успокойся. Не хочешь говорить, не говори. Просто уж очень она красива. Да и человек изумительный. А такие совпадения бывают крайне редко. Поверь мне. А то, пока ты зеваешь, появиться другой какой-нибудь Дато. Я вижу, тут уже многие кружат.

– А ты что ж?

– Я другое дело. Я человек нервный, творческий. Кто, кроме моей мамы, станет терпеть мои выкрутасы? Да и жена может мне только мешать. Тут уже будет не до музыки.

– А где, кстати, твоя мама?

– Она у тёти Маквалы в Озургети. Где, кстати, по легенде, и я должен находиться.

В это время в дверь позвонили. Темур вскочил, вытянулся и приложил палец к губам.

– Пойду посмотрю, кто это может быть.

Он выскользнул в прихожую. Звонок повторился. Через некоторое время Темур вернулся и осторожно подошёл к окну. Мито тоже подошёл и из-за его плеча выглянул на улицу. Там высокий молодой человек перешёл улицу, сел в белую машину и уехал.

– Это Вахтанг, – шёпотом произнёс Темур. – сын Гурама Робакидзе, моего главного конкурента на место. Он что-то оставил около двери. Надо пойти посмотреть.

Они вышли в прихожую и Темур осторожно приоткрыл дверь. Там стояла большая коробка.

– Как ты думаешь, что это такое? – спросил Темур осторожно.

– Что тут думать, это коробка с вином. Там, похоже, бутылок десять, не меньше.

– Ты уверен?

Мито нагнулся, поднял коробку и внёс в гостиную.

– Шикарное вино. Манавис Мцване. Твой конкурент щедрый человек.

Вдруг, гостиная озарилась светом и Мито увидел сияющую физиономию Темура.

– Мито, поздравь меня! Всё закончилось, это победа! Робакидзе уже всё знает и поздравляет. Ура! Надо позвонить Автандилу Гавриловичу. Или нет. Уже поздно. Я ему позвоню завтра. Теперь можно подождать. Ну что? Давай праздновать. Тем более у нас такое шикарное вино!

– Извини. Как-нибудь в другой раз. Мне уже надо идти.

– Куда ты собрался так поздно?

– Я должен встретиться с Леваном.

– С Леваном-ментом? Наверняка какой-нибудь криминал. Зачем? Что у тебя общего с этим гангстером?

– Мы были вместе в армии.

– Ну и забудь. Сколько лет прошло. Ничем хорошим это не кончится. Всё равно ты для него чужой и никогда своим не будешь.

– Ладно, мне пора идти.

– Не ходи, прошу тебя. Давай посидим, выпьем вина, отпразднуем.

– Прости. В другой раз. Я обещал. И к тому же, вдруг это вино отравлено? Вспомни коллегу Сальери! Ведь борьба в искусстве никогда не кончается...

 

Была полная луна, и Мито, подходя к условленному месту, издали увидел тёмные фигуры Левана и Тенгиза,.

– А мы думали, что ты уже не появишься, – сказал Леван. – Ну, ладно, пошли, не будем терять времени.

Они прошли по улице два квртала, вошли в подъезд трёхэтажного приземистого дома и поднялись на второй этаж. Остановившись около шикарной под красное дерево дверью, Леван позвонил.

– Кто там? – через некоторое время послышался голос немолодого мужчины.

– Батоно Солико, извините, что так поздно. – вкрадчиво произнёс Леван. – Я к вам от Кукури Рижинашвили.

Видимо, это было достаточно весомое имя, так как дверь сразу же отворилась. Леван, Тенгиз и за ними Мито вошли внутрь.

Хозяин был невысокого росто полный немолодой мужчина с круглым лицом и венчиком седых волос над красной лысиной. Он колючими бесцветными глазами оглядел вошедших и, видимо, пришёл к неутешительным выводам. Лицо его помрачнело и слегка побледнело.

– Кто вы такие? – спросил он с явным волнением.

Леван навис над ним, согнулся почти вдвое и что-то вполголоса неразборчиво стал ему говорить.

Через какое-то время хозяин от него отскочил и громко воскликнул:

– Это не так. С Гвилава всё обговорено...

Леван опять что-то тихо стал ему объяснять.

Потом наступила пауза. Наконец, хозяин произнёс:

– У вас будут большие неприятности.

– О нас не беспокойся, – скзал Леван. – Главное, чтобы у тебя не было неприятностей. И прямо сейчас.

– Хорошо. – сказал хозяин и пошёл вглубь квартиры.

Все последовали за ним. В большой комнате с окном, выходящим на улицу, он зажёг настольную лампу, сел за массивный письменный стол, достал ключ и открыл ящик. Хозяин какое-то время возился в ящике и даже слегка вспотел от усердия. Леван и Тенгиз стояли перед ним, а Мито – около дверей.

Наконец хозяин закончил возиться и неожиданно вытащил наружу большой чёрный револьвер и не целясь выстрелил. Пуля пролетела над ухом Мито и вдребезги разбила стеклянную дверь. Леван и Тенгиз метнулись в разные стороны: один – за шкаф, другой – за выступ стены. Мито совершенно растерялся и стоял как вкопанный. А хозяин продолжал стрелять, пытаясь, видимо, в кого-то попасть.

Мито, вдруг, совершенно ясно осознал, что это конец, что сейчас его убьют, вот так, глупо и бессмысленно.

Стрелоком хозяин был явно неумелым и пули роем носились по комнате, в основном, вокруг головы Мито. Потом он перестал стрелять и Леван с Тенгизом его тут же скрутили.

Мито сидел на полу, выставив перед собой ладони, как-будто защищался от яркого солнца. Он пришёл в себя, только когда хозяин уже лежал с заломленными руками и тяжело со свистом дышал. Мито что-то промычал. Леван обернулся и, видимо, только сейчас о нём вспомнил.

– Живой? Всё в порядке? Тогда иди на улицу, встань под окном и, если кто-нибудь появится, брось камень. Понял? Давай, быстро.

Мито всё делал машинально и только на улице стал по-немногу сознавать, что происходит. Он стоял под полуосвещённым окном, но, кроме неясных теней за занавеской, ничего не мог разобрать. На улице было тихо, правда в некоторых окнах зажёгся свет.

Минут через десять-пятнадцать подъехала сначала тёмная машина, потом милицейская. Мито бросил камень в окно. Никакой реакции. Из первой машины вышли люди одетые в гражданское и вошли в подъезд. Мито опять бросил камень. В это время из второй машины вышел милиционер в форме и, подойдя к Мито, схватил его за рукав около плеча.

– Кто ты такой? Что ты здесь делаешь? – спросил милиционер сдавленным голосом и попытался потащить его к машине. Мито молча упирался. Потом он увидел, как из подъезда вышли люди и вместе с ними Леван с Тенгизом. Они о чём-то оживлённо разговаривали и не обращали на него никакого внимания. Затем опять вошли в дом. А милиционер всё продолжал тянуть Мито по направлению к машине.

Вдруг, откуда ни возьмись, их окружили несколько подвыпивших мужчин.

– Дорогой, куда ты тащишь нашего друга? – спросил один из них.

– Какого друга? – милиционер остановился и слегка ослабил хватку. – Этот человек задержан, и я его должен доставить в участок.

– Это что, новый закон? – выступил вперёд огромный пузатый мужчина. – Всех, кто отойдёт к кустам облегчиться, нужно хватать и тащить в участок?

– Ничего он не облегчался, – милицонер уже начал выходить из себя, – а бросал камни в окно.

– И что? Может он там красивую девушку увидел?

– Так он, в конце концов, ссал или смотрел на красивых девушек среди ночи? – взвился милиционер.

– Ты, сынок, успокойся и сам подумай, – заговорил другой мужчина с красивыми пышными усами и очень нетвёрдо стоящий на ногах. – Мы уже вторые сутки пируем и сейчас тоже торопимся к одному очень уважаемому человеку. Естественно, наш друг захотел облегчиться и, когда он уже нашёл подходящее место, вдруг увидел красивую девушку в окне. Он тут же забыл зачем он пришёл сюда и хотел вызвать красавицу на беседу или, может быть, спеть ей что-нибудь соответствующее такой прекрасной ночи. Разве ты не сделал бы тоже самое, если не был сейчас в форме и на работе?

– А станцевать он ничего не хотел? – милиционер не на шутку завёлся. – Отойдите с дороги, а то я сейчас приму меры.

Никто, однако, не шелохнулся. Ситуация накалилась.

В это время из машины высунулся другой милиционер.

– Шукри, оставь их, – крикнул он своему товарищу. – Иди в машину. Всё закончилось.

Милиционер, ругаясь, нехотя сел в машину, а компания, теперь уже вместе с Мито, пошла вверх по улице. Двух из них Мито узнал, он уже встречал их сегодня, а, вернее, вчера вечером на Руставели вместе со своим однокурсником Ладо.

Мрачный огромный мужчина обнял его за плечи и, обдав могучим перегаром, пробасил:

– В этом городе уже пройти два шага спокойно не дадут! Что за времена!

Потом он запел сипловатым басом, вся компания дружно подхватила и над призрачными тенями домов отражённая лунным светом полилась старинная песня.

А город спал. Спали будущие президенты, военачальники, министры. Спали будущие палачи и их жертвы. Спали всадники, белые орлы и чёрные колготки. Спали милиционеры, воры, подхалимы, попрошайки, провокаторы, святые, философы, музыканты, ораторы, художники, писатели, учёные, врачи, инженеры, изобретатели, спортсмены, актёры, работяги, отчаяные драчуны и весёлые гуляки.

Спал Город.

Он не знал каким он проснётся завтра.