Ехали рокадой, встряли в оборот - по двери покатой вдарил пулемёт. Просвистели пули, ветер обожгли, по х/б скользнули, не в меня вошли. Выпал из кабины Саня Бородин, ягоды рябины смазав по груди. А спина у Сани вовсе, как компот. От удара сзади задрало капот. Оттащил в сторонку, мёртвого дружка, схоронил в воронку, - мол, полежи пока… Тишина сочится, соловьи молчат, В логово волчица увела волчат. Из воронки вижу - подкатил комок - Ковалёва Гришу, раненного в бок. Он лежит и плачет, зажимая боль, затихает, значит, скоротечный бой. Помирает Гришка, по моторам спец. И машине крышка, и друзьям копец. Пулею пробито право колесо, кровию залито бледное лицо. Тут к нему подходит чёрный лейтенант, в грудь ему наводит чёрный автомат. У меня в подсумке парочка гранат. Нате, жрите, суки! Кушай, лейтенант! Повалились сволочи, бросив пулемёт, а мне мой осколочек распорол живот! Я себе-то рану замотал, как мог и сомлел не сразу, от крови намок… Тряпочкой запхнута грёбана дыра, подлая минута - помирать пора! А я не помираю, чёрт меня бери! Вспоминаю кралю посреди перин. Как она играла, ладно сложена, умному награда, дураку – жена. Как она рыдала, пела, а тайком ночи коротала, блядь, с политруком! Белая волчица, серые глаза, сладкая водица, горькая лоза, белые метели, чёрная война, глупые потери - не моя вина, как пехота в поле, лесополоса… Через приступ боли слышу голоса: «Тоже нет дыханья. - Да он, наверно, труп». Надо мною харя. Ну, здравствуй, политрук! Подоспели наши, завершив рывок, Полетели дальше дни моих тревог. Вырвался из пасти смерти вопреки, выжил в медсанчасти, я выжил, мужики! Что со всеми нами там произошло? Нету Гриши, Сани, - пламенем пожгло. Краля под майором, политрук в плену. Ну а я шофёром добивал войну. Поседел до срока, исхудал, как жердь, жизнь моя – дорога, остановка – смерть. Врёт кинематограф: нет её лютей, не войны моторов, а войны людей. Разве это подвиг: зверя веселя, убивал я подлых, а ранил сам себя? Мне совсем не надо медалей-орденов. Громыхнул гранатой - всего-то и делов. |