Какой-нибудь Профессор Кислых Щей был популярен, а теперь один-ничей. Ну да, он выпил, но не так уж, чтобы уж… Ничей отец, да и давно уже не муж. Под сирым солнцем, опершись на парапет, он разгружал себя, как психотерапевт: зевал, икал, катал козявки и скучал, от делать нечего бескрылых мух случал, мечтал о тёплых и далёких островах, где девки добрые не знают о правах… Но жизнь безжалостно развеяла мечты: нарисовались, как архангелы, менты и повалили на заплёванный бетон, за что наехали - про это, мол, потом. В участке душно, зарешёченный балкон и лампа тусклая под потным потолком. «Начнём с того, что ты признаешься, дебил, как ты насиловал её и долго бил, потом доложишь, как её же задушил, тогда мы, может, отдышаться разрешим. Ну а покуда, ты, паскуда, остроту прочувствуй, бля, и говори начистоту!» Их было четверо, насевших на него, а он - один, не разбиравший ничего. Ну как, скажите, при давлении таком сопротивляться и молчать под протокол? Вот так и он: сопротивлялся, сколько мог, отбитых лёгких на пол выплюнул комок. Но сердце, сердце-то уже не чемпион, забилось, глупое, и тихо помер он. Обмяк, скукожился и превратился в хлам, менты встревожено застыли по углам. Их успокоил многоопытный майор: «И у защитников бывает фарш-мажор. Свезите щас и прикопайте у леска. Ну а насильничка придётся поискать…» Он на морозце смёрзся леденцом. Они его зарыли вниз лицом. И каждый ни минуты не терял, чтобы успеть домой на сериал. Нарочно не поставили креста, чтоб тут его никто искать не стал. Да кто бы стал разыскивать бомжа за рощей у развалин гаража? И выпал снег на следующий день. Зима была - четырнадцать недель. Распахнутое небо смотрит вниз глазами без глазниц и без ресниц. Вселенной совершенно наплевать, кого сегодня будут убивать. И кто зарыт, и где, и кем зарыт, суровый космос данных не хранит. А тот, кого зарыли, закоснел, чтобы оттаять только по весне, чтоб тёплая и влажная земля из тела сделала подобье киселя, в земную глубь среди кривых корней вода текла и исчезала в ней, сочилась в водоносные слои, и попадала в речки и ручьи, потом струилась, руслом проходя, и смешивалась с каплями дождя, и достигала отмелей морских, не забывая о делах мирских. Вода ушла из тела навсегда, но всё о нём запомнила вода. |