Евгений Русских

 

НА БЕРЕГУ

 

1

 

Хозяин строящейся виллы нанял Клепова собирать камни на берегу моря. Под откосом Голландской шапки таких валунов из обломков горной породы было пруд пруди. Носить камни надо было к реке, где обрывистый берег резко понижался. Там была дорога, ведущая в поселок.

– Работай, – сказал хозяин. Он недавно вернулся из Египта. Его загорелое лицо излучало самодовольство. – Мне нужно много камней. Три пирамиды!

И Хеопс, как тотчас окрестил его Клепов, уехал.

 

Клепов стал работать.

 

Сначала он возил валуны на тачке вдоль кромки прибоя. Но колесо тачки увязало в песке. И он стал носить камни вручную.

 

До этого он трудился на стройке. Мастер, невзлюбивший его, давал ему работу потяжелей, замотал придирками. Прожигал сутулую спину Клепова подозрительным взглядом. Клепову хотелось дать в сытое, продубленное водкой и солнцем, рыло. Но он, нелегал, только стискивал зубы.

 

Здесь, на морском берегу, никто не давил его. Дул юго-запад, помогал одолеть путь до реки. Волны набегали на берег длинной полосой, откатывались, шипя в гальке. Сквозь прозрачную воду говорливой речки был виден каждый камушек.

 

Клепов сбрасывал груз, пережидал перебои в сердце и, согнувшись, семенил обратно, оставляя следы на мокром плотно слежавшемся песке.

 

Гора камней росла. На горизонте топали в порт и выходили из порта корабли. Запах моря будил в нем тоску по родине...

 

– Папа, – вдруг позвала его Даша.

 

Клепов выронил камень... Дочка стояла на откосе Голландской шапки и салютовала ему полотенцем.

 

– Ну, кто первый! – донесся из прошлого голос Марины, его жены.

 

– Я первая, я... – сбежала к морю Даша.

 

Клепов потряс головой, сбрасывая наваждение.

 

Последний свой рейс он совершил год назад. К тому времени чугунные кулаки рынка вышибли за борт не только его одного. Многие его знакомые, такие же моряки, как и он, остались без работы. И когда после простоя ему неожиданно предложили сходить в Австралию на судне, он долго не раздумывал. Хотя его приятель, механик, предупредил, что котлы у посудины, построенной в 1916 году, старее быть не могут.

 

Но поступила в университет Даша, тяжелой и редкой болезнью заболела жена...

 

Клепов поднял гладкий валун, сырой на ощупь, понес его к реке. Последнее письмо, вернее, посылку из дома, он получил весной в Литве. Зиму он перебился в России, на даче у бывшего морпеха Мишки Моремана. Клепов был в розыске. Мучительно тосковал по жене, дочке. Страдал от невозможности помочь им. Однажды Мишка попросил оказать ему услугу. Дело, которое он предлагал, было паскудное. Но выхода не было. «Это не наркота, а табак», – глушил Клепов свою совесть, переправляя по дну реки в Литву запакованные в полиэтилен сигареты. Но грязные деньги не радовали. И каждый раз, когда Мишка отсчитывал ему бабло, на душе было погано, будто он продал родину.

 

Но как-то раз в один из «рейсов» через пограничную реку он чуть не утонул. Когда на самой середине непроглядного ледяного потока у него схватило сердце. Без акваланга и без товара он выполз на чужой берег, наглотавшись речной воды. Назад, в Калининградскую область, Клепов не вернулся.

 

Надеялся начать жизнь заново. Брался за любую работу. Бедствовал. Тогда-то и пришла посылка. Шерстяной свитер, связанный женой в больнице. Подарки от дочки: белая рубашка с вышитым синим якорем на рукаве, галстук с портретами битлов, песни которых Клепов когда-то любил.

 

В письме жена сообщала, что Даша с группой студентов побывала в Англии, две недели жила в Ливерпуле, совершенствуя свой английский. Благодарила за денежные переводы, которые Клепов посылал им из России.

 

«Бедный, бедный, мой! – писала Марина. – Нет слов, как мы с Дашей по тебе скучаем. Вчера опять приходил один тип из милиции. Спрашивал о тебе. Что же нам делать?..»

 

Солнце клонилось к западу. А он все носил и носил камни. Получилось три пирамиды. Хеопс оценил «шутку»: три креста из плавника, обточенного волнами, которыми Клепов увенчал свой труд. Тут же, на берегу, заплатил за работу. Клепова терзал голод, но идти в поселок, где был продуктовый магазин, у него не было сил.

 

2

 

Смеркалось, когда он дотащился до своей «фазенды», спрятавшейся в дюнах. Багровый закат, похожий на раскаленную лаву, залившую полнеба, предвещал непогоду.

 

Клепов падал от усталости. Хотелось лечь на землю и не вставать. Но он преодолел себя. На очаге, сложенном из камней, сварил в котелке картошку. Погонял чай, настоянный на зверобое. И заполз в палатку, натянутую на кольях. Но заснуть не мог. Нехорошо покалывало в перетружденном сердце. Болела поясница. И вновь и вновь, как в повторяющемся сне, он мыслями возвращался к трем пирамидам.

 

– Спать, спать! – приказывал он себе, ворочаясь с боку на бок.

 

Но поспать ему не удалось. Ночью задул норд-вест. Шквалистый ветер рвал и метал палатку. Скрипели на ветру сосны. Барабанил по парусине дождь. Под утро ветер улегся.

 

Клепов зашевелился. Хотел откинуть тяжелый намокший полог. И вдруг обнаружил, что его левая рука омертвела.

 

– Работай, ну же, работай! – массажировал он руку.

 

Но рука не слушалась. Тогда он отыскал иглу, которой чинил рыболовную сеть. И вонзил ее в левое плечо. Бесполезно!

 

Клепов смотрел, как черная капля крови стекает по руке, сильно похудевшей за последнее время, и грубо выполненная наколка «И один в поле воин», которую наваял ему на плече кореш еще в мореходке, теперь показалась ему насмешкой над самим собой.

 

– Ни черта человек один не может, – ощерился он одними морщинами, сбежавшимися около его воспаленных глаз.

 

Но слезами горю не поможешь.

 

– Ничего. Буду работать одной рукой, – сказал себе он. И выполз из палатки.

 

Вокруг было сыро, зябко. Несколько листьев на деревьях, окружавших его логово, пожелтели. Краснела ягода-рябина. По небу волоклись черные косматые тучи, похожие на бомжей в лохмотьях. Шумело море. И Клепов подумал, что осень на Балтике ему не пережить.

 

Поев холодной картошки, он пришел к Голландской шапке. Вчерашние пирамиды уже отвезли на виллу, похожую на замок, окруженный оградой из валунов. На песке виднелись свежие следы, оставленные тракторными шинами. Под откосом лежала сосна, рухнувшая ночью. В ее ветвистую крону били волны, пенясь в густой зеленой хвое.

 

– Кандидаты, – грустно улыбнулся Клепов, глядя на кривые деревья, корнями нависшие над обрывом. И приступил к работе.

 

Большие валуны то и дело выскальзывали из руки, прежде чем он успевал прижать их к телу. Ноги противно дрожали, когда он поднимался с колен, тащил камень к реке. Река, переполненная дождевой водой, изменила русло. На отмели хлопотали береговые птицы. Клепов радовался, что никто, кроме чаек, не видит, как он корячится. Наверно, это было жалкое зрелище.

 

Летят перелетные птицы

ушедшее лето встречать, –

 

Пел он, и песня помогала.

 

Но прошел час, другой, и он выдохся. Присел на упавшую сосну, истекающую янтарем. Сердце трепыхалось в груди, как пойманная на крючок камбала. Из-под сбитых ногтей текла кровь. Пальцы на правой руке посинели и походили на клешню. И Клепову даже смешно стало от мысли, что в любую минуту он может все это бросить и уйти. И никто его не расстреляет за это. Как того доходягу зэка из сталинских лагерей, который не справился с одиночным замером. И только зря целый день махал кайлом на сильном морозе, вырубая мерзлую породу, потому что вечером того же дня его расстреляли, как саботажника.

– Ведро! – поднялся Клепов. – Надо найти ведро...

 

И тогда он станет носить по два, по три валуна за ходку! На берегу он не раз находил ведра. И проклял себя, что не взял с собой ведро, которое у него было на «фазенде»!

 

Но он только зря потерял время, отмахав по берегу мили три в сторону Мемеля. Кроме бушприта от парусного судна, да белой туфельки на высоком каблуке он ничего не нашел.

 

Клепов поднял туфельку. Она потрескалась, как лак на старой картине. И в паутине ее трещин ему вдруг померещился тонкий профиль женщины, давно умершей.

 

– Мама...

 

В испуге он коснулся своей груди: кольцо матери, которое он носил на черной леске, было на месте. И это как будто придало ему силы.

 

Хеопс приехал в сумерках. Он был не в духе. Покосился на две пирамиды, мокро блестевшие в свете фар, каждый камень которых стоил Клепову капли крови.

 

– Я не богач, – сказал он, доставая из внутреннего кармана кожаной куртки бумажник. – И не могу гонять трактор порожняком. Три пирамиды. Иначе...

 

Клепов выронил монету, зазвеневшую о камни...

 

– Что у тебя с рукой? – недовольно поморщился Хеопс.

 

– Так, ерунда!

 

– Ну, ну...

 

Пошел дождь. И пока Клепов добрел до своей «фазенды», он промок до костей.

 

3

 

Ночью он опять не спал. Болел плечевой сустав правой руки. И он не знал, куда деть ноющую руку. Вдобавок его знобило. И не было никаких сил подняться, когда забрезжил хмурый рассвет.

 

Но он поднялся. Взял ведро и пошел к обрыву.

 

Работа пошла быстрей. Но он заметно ослабел и, как он не упирался, к вечеру ему удалось сложить из камней только одну пирамиду.

 

Он начал складывать вторую, когда приехал хозяин.

 

– Так дело не пойдет, – впервые взглянул он в глаза Клепова.

 

От него пахло хорошим коньяком и фруктами.

 

– Еще не вечер, – ощерился Клепов, шатаясь от усталости. – Я сложу пирамиды.

 

– Охотно верю! – хлопнул его по плечу Хеопс. – Но я за тобой сегодня наблюдал, – перевел он взгляд на море. – Ты честный человек. А я не изверг. Вот деньги, – достал он из кармана куртки и протянул Клепову белый конверт из плотной бумаги. – Сходи к врачу. Здесь хватит. Я нанял другого работника.

 

Клепов взял конверт. Хозяин пошел к джипу.

 

– Тебе в поселок? – вдруг оглянулся он.

 

– Нет, мне туда, – махнул в сторону моря Клепов.

 

– Что ж, попутного ветра, – сказал Хеопс и сел в джип.

 

Клепов стоял на ветру с белым конвертом в руках. Прошла минута, другая, машина не двигалась. Зажженные фары выхватывали из темноты часть обрыва, каменистый пляж с упавшей в море сосной. Шумело в темноте море. Вдруг дверца джипа отворилась:

 

– Эй! – позвал Хеопс.

 

Клепов подошел.

 

– Здесь немного бренди, – протянул он Клепову пузатую бутылку. – Выпей. Ты похож на мертвеца.

 

Клепов взял бутылку. Хозяин уехал.

 

4

 

На другой день горизонт посветлел. В голубом, промытом дождем небе, плыли облака причудливой лепки. Из-за леса поднималось солнце.

 

Клепов стянул с себя свитер, связанный женой и, подивившись своей худобе, достал из рюкзака пакет с подарками дочери: битловский галстук и белую рубашку, которую он ни разу не надевал. Все надеялся, что его жизнь как-нибудь наладится. И тогда он, с чистой совестью, наденет обновки. Что ж, такой день наступил.

 

Перед осколком зеркала, укрепленного в развилье рябины, Клепов сбрил щетину. Надел чистую рубашку с якорем, повязал галстук, о каком не мечтал. И снова почувствовал себя моряком, подчиняющимся корабельной дисциплине, верным старой традиции: уходить на дно в чистом.

 

– Хорошо, что у меня есть лодка и якорь, – подумал он как о чем-то обыденном, будто собрался не в одиночное плавание, а на рыбалку.

 

Потом он сложил в рюкзак свои пожитки, которые, собственно, были ему не нужны. И, окинув взглядом свою «фазенду» с очагом из гладких камней, столиком, который он соорудил из досок, подаренных морем, поднялся на гребень дюны.

 

На морском горизонте топал домой сейнер, зарываясь штевнем в волны. Горланили чайки. В последний раз Клепов оглянулся на лесистый берег, где в густых зарослях скрывалось его прибежище. Уходить с обжитого места было грустно. Но тянуть дальше не было смысла. Зачем?

 

По узкой тропинке он спустился на пляж. И, не оглядываясь, пошел вдоль берега моря в поселок, чтобы отправить денежный перевод своим девочкам, Марине и Даше. В поселке, на старом причале, была ошвартована и его лодка. Он нашел ее летом на берегу, бесхозную, отремонтировал, просмолил. И вот пригодилась.

 

Клепов не торопился. Прощался с берегом, где знал каждое бревно. Да что там – любую вещь. Будь то маска для подводного плавания, глядевшая на Клепова пустыми глазницами, желтая резиновая перчатка, обросшая черными ракушками, или матросский бушлат, распято лежавший на мокром песке. И странное дело, на какую бы вещь не упал его взгляд, все теперь приобретало какую-то особую ценность. Будто вещи, потерявшие свое земное назначение, были одухотворенными.

 

– Это – голод, – вслух подумал Клепов. – Мне открывает глаза голод.

 

Впереди показалась Голландская шапка. Речка обмелела и вновь текла по старому руслу. Клепов перешел ее вброд. На берегу возвышались три пирамиды. Две из них он сложил ночью, хотя расчет был в кармане. Но он привык держать слово.

 

Из-за облаков выглянуло солнце, осветив глинистые откосы Голландской шапки, испещренные глубокими промоинами, точно морщинами. И Клепов почувствовал на своем лице солнечное тепло.

 

Миновав Голландскую шапку, он вдруг увидел на гальке своего знакомца, некогда горделиво летевшего впереди своего корабля. Теперь бушприт умирал на берегу, никому ненужный. С наслоениями красной, синей, белой краски, с размочаленной верхушкой – он напомнил его, Клепова, выброшенного волнами.

 

Клепов снял рюкзак. Поставил его на гальку. Достал из рюкзака бутылку с остатками дареного бренди и, присев на камень возле бушприта, сделал из горлышка добрый глоток. Горячий толчок под сердце растекся по телу приятным теплом. В голове зашумело. Он сам не заметил, как стал разговаривать с брусом, будто со старым моряком. Рассказывал, как их судно, построенное в прошлом веке, с котлами, которые парили, как старая прачечная, попало в полосу полного шторма у западных берегов Австралии. Шторм доходил до одиннадцати баллов. Океанские волны обрушивались на палубы, и ветер сбивал с ног моряков. Корабль потерял управление и его, точно щепку, несло прямо на рифы...

 

– Море кипело, ревело за бортами, – рассказывал Клепов. – Мы отдали оба якоря. Но один сразу сорвало, а у другого лопнула якорная цепь. И судно развернуло носом к волне. А потом его подбросило к черту на рога так, что мы повалились, хватаясь за что попало. И знаешь, о чем я жалел в тот момент? – Клепов отвернулся и мозолистой правой рукой судорожно провел по лицу. – Что я не успел... Понимаешь, не успел купить дочке компьютер. Это была моя мечта. Ей было трудно учиться в университете без компьютера...

 

Клепов сделал из бутылки еще глоток.

 

– Нас спасло австралийское судно «Olga», услышавшее наш SOS. Прилетели в Россию. Я получил расчет. И поехал домой. На поезде. Вышел покурить в тамбур. Там ко мне прицепились пьяные парни. Настроение у меня было светлое. Я дал им по сигарете. И хотел уйти. Но один из них приставил к моему горлу выкидной нож, потребовал денег. У меня второй разряд по самбо. Я провел прием, и тот, с ножом, ударился головой об железо. Другой убежал. Я поднял парня. Он был мертв. Домой я не вернулся...

 

Клепов умолк. Его сердце ширилось. Победоносным светом сверкало море. На морском горизонте средневековыми городами громоздились облака. Города рушились. И возникали вновь. Из порта вышел парусный корабль, судя по мачтам, бриг.

 

– Где твой дом, твоя команда? – иглой вонзалась в сердце ностальгия.

 

Вдруг он увидел, как на горизонте из-под обломков города, расправляя гигантские в полнеба крылья, поднимается чудовищная, страшная своей красотой, страшная своим ужасом птица, готовая схватить мертвой хваткой каждого. Клепов понял, что сейчас птица схватит его, и как только он об этом подумал, птица его схватила, и он полетел в неизведанное, ощущая себя прощенным и легким, как перышко, уносимое ветром в пространство...

 

– Папа! – позвала его Даша.

 

Усилием воли Клепов хотел вернуться назад, но кто-то громко сказал:

 

– Якорная лопнула!

 

И конец оборванной цепи, болтавшийся у клюза, часто и тяжело стал бить по корпусу корабля, и каждый такой удар отдавался болью в сердце. Клепов летел прочь от земли, и удары цепи по корпусу становились все слабее и слабее, а звуки все глуше, потом цепь замерла...

 

Клепов лежал на песке, упершись лицом в небо. В вышине по небесному океану плыло семицветное, как радуга, облако. Только бы не сбиться ему с курса. И даст бог, оно долетит до России.