ПУТНИК И СТРАННИК /притча/

 

Путь был тяжек, ибо вёл через каменья испытаний и требовал усилий.

 

Путника не страшили препятствия истинные, но пугали ложные.

 

К тому же он не верил, что сможет отличить истинное от ложного, а если и верил, то слабо.

 

Путь к цели лежал через пустыню. Одетая в песчаную робу, она казалась бездушной красавицей, движимой страстью, не ведающей утоления. А потому дикий её танец, исполняемый под аккомпанемент бури, напоминал иероглифы, за разгадку которых придётся заплатить самую высокую цену. Путник успокаивал себя тем, что был неплатежеспособен.

 

Путник обозначил точку, достигнув которой получал право на отдых, но точка всё отдалялась, и отдых казался так же недосягаем, как и мечта, позвавшая его в дорогу. Наконец он не выдержал и присел, чтобы перевести дух. Над пустыней пролился дождь, незаметный, как детские слёзы. Путника мучила жажда. Он утолял её мечтой об источнике.

 

Почувствовав облегчение, путник достал из наплечной сумки толстую тетрадь, сдул набившийся между страниц песок и огрызком карандаша, служившем ему так же и пищей, записал: « Шестой день. Галлюцинации подминают под себя реальность. Чем глубже окунаюсь в мир иллюзий, тем трезвее пытаюсь мыслить. Но соблазны реальности не приносят душе успокоения. Бедняжка мечется между долгом перед телом, её приютившим, и Высшей Совестью, с которой обручена Святым Духом. Желание вернуться на круги своя сдерживается страхом, что рано или поздно придётся начинать сызнова, а, значит, вместо желанного конца, меня поджидает бесконечность.

 

Утомлённый писанием, путник свесил голову на грудь, уснув беспокойным сном животного, окружённого охотниками. Разбудил его неизвестный. Он восседал напротив, подвернув под себя ноги, а голова, обёрнутая в чалму, медленно раскачивалась из стороны в сторону. Именно таким путник представлял в детстве странника, а потому решил, что человек этот и есть странник.

 

– Далеко идёшь? – поинтересовался странник, и его взгляд пересёкся с взглядом путника.

 

– И сам толком не ведаю, – растерялся путник. – Отправлялся в дорогу, будучи убеждён, что она тяжела, ибо на пути каменья испытаний и для их преодоления требуются усилия, но вскоре усомнился в своих возможностях.

 

– Обычная слабость пешехода, – объяснил странник.

 

– Вы так думаете?

 

– Уверен. Путь, на который ты решился, мне приходится преодолевать постоянно с перерывом на часы отдыха и молитв.

 

– Выходит, я не первый? – не сумел скрыть разочарования путник.

 

– И не единственный, – явно наслаждаясь впечатлением, сказал странник.– Как до меня, так и после тебя, многие будут стремиться к той же цели. И ничто их не остановит: ни мой печальный опыт, ни твой страшный пример.

 

– Я не ослышался, вы и вправду сказали, что мой пример страшен? – всполошился путник. – Почему?

 

Но странник поспешил увести разговор туда, где вопросы будут задавать не ему, а он.

 

– Что заставило тебя принять такое решение? – спросил странник.

 

– Соображения исключительно идеального свойства! – словно опасаясь, что ему не поверят, выкрикнул путник.

– Какие это соображения, позволь спросить?

 

– Не уверен, что смогу объяснить, – пожал плечами путник.– Но ещё меньше уверенности, что ты сможешь понять. Меня никто не понимает, – неожиданно пожаловался путник, хотя я желаю всего лишь осчастливить человечество. Вам знакомо такое ощущение избранности?

 

– Ощущение — да, желание — нет.

 

– Не каждому дано, – гордо произнёс путник. – Господь не разбрасывает семена на неунавоженную почву.

 

А сам ты бываешь по-настоящему счастлив? – бесстрастие, с которым был задан вопрос, свидетельствовал, что странник не обратил на выпад никакого внимания.

 

– Да как сказать... Пустыня спутала мои мысли и лишила поступки логики. Но цель я вижу, и она в том, чтобы всех людей сделать счастливыми.

 

– Все одинаково счастливы только в приюте для умалишенных, – очнувшись от привычных грёз, услышал путник. – Желающие осчастливить всех, каким-то необъяснимым образом, сами пополняют ряды несчастных. Ни радости себе, ни облегчения другим.

 

– Кто же об этих несчастных позаботится? На земле много религий, учения их противоречивы, но, кажется, в этом единственном пункте обошлось без разногласий. Значит, Бог...

 

– Ничего не значит, – перебил странник. – Бог одарил людей идеей добра, но не самим добром. Вот и выходит, что каждый понимает её так, как ему удобно и выгодно. Людские несчастья проистекают из одного корня: одни — не научились ценить счастье, другие — не способны его обрести.

 

– Как же выпутаться из этого противоречия? – от напускной самоуверенности путника не осталось и следа.

 

У меня нет прямого и честного ответа, – нехотя признался странник. – Я могу только предполагать, что в стае счастливыми не становятся. На каждом шагу нас подстерегает чужая удача и только поодиночке можно преодолеть зависть и ненависть. Пример редких счастливчиков /о действительно счастливых людях пока не может быть и речи/, окажись он заразительным, мог бы стать палочкой-выручалочкой, на которую удобно опираться, отправляясь в столь долгую дорогу.

 

– Тогда почему, – усомнился путник, – владея такой замечательной теорией, вы, судя по всему, так и не удосужились воплотить её на практике?

 

– Наверное, потому, что теорией занимаются трезвые прагматики, а практику творят шумные мечтатели. Они нетерпеливы и, если за шесть дней не добиваются желаемого, на седьмой объявляют теорию неправильной.

 

– Что вы посоветуете мне, – в тайной надежде спросил путник, – продолжать двигаться по намеченному маршруту или возвратиться вспять?

 

Странник поднял голову, задев чалмой горизонт, и внимательно поглядел на собеседника.

 

– Выбор твой и без того ограничен, – пояснил странник, – чтобы своими советами ещё больше тебя ограничивать. Об одном могу сказать с большей или меньшей долей уверенности: в какую бы сторону ты ни направился, путь твой через каменья истины никогда не закончится откровением.

 

Произнеся это, странник вынул из-за пояса красивую записную книжку и вечным гусиным пером начертал в ней какой-то знак, ничего не объясняющий постороннему, но означающий общее количество тех, кого пытался вразумить, без малейшей надежды на плодотворность затраченных усилий.

 

Путник же, возвратившись, не стал сдувать накопившийся между страницами песок — единственное свидетельство проявленной им самоотверженности, и, почти изъеденным огрызком карандаша, записал: «Великие теории смешны, как смешна сама мысль о возможности их применения в пустоте. Другое дело — оазис. Но до него не добираются, в нём —рождаются».

 

Борис Иоселевич