Весна в том году запоздала, но была дружной и бурной. Как-то сразу, почти одновременно, зацвели сады и липы, и впала в неистовство сирень в палисадниках – вскипела, запенилась и изошла ароматом.

Окраина небольшого шахтёрского городка, объединяющего несколько однотипных рабочих посёлков, тонула в сиреневых облаках, розовеющих в отблесках заката. Запылившийся в трудах денных рейсовый автобус выпустил группу шахтёров и маленькую сероглазую женщину, с крепко и ладно сбитой фигурой.

Не успела она сделать и нескольких шагов, как была отброшена в сторону рвущейся к автобусу девушкой. Грива взметнувшихся светлых волос хлестнула женщину по щеке, она отшатнулась, но успела заметить зарёванные глаза и плотно стиснутые губы смутьянки – и что-то колкое шевельнулось у неё в груди.

– Во шалая девка! – то ли восторгнулся, то ли возмутился успевший подхватить её пожилой шахтёр. – Несётся, как угорелая! Она тебя не зашибла, Веруня?

– Нет, Романыч… Всё в порядке… – тихо ответила пострадавшая и, отстранившись от мужчины, посмотрела в чёрную дыру, сглотнувшую «шалую девку».

В этот момент двери защёлкнулись и автобус, пшикнув выхлопной трубой, сорвался с места. Не слушая продолжающего что-то говорить шахтёра, Веруня вглядывалась в бледное лицо прильнувшей к заднему окну девушки. Их взгляды встретились и соединились невидимой нитью…

 

Веруня неспешно шла по улице и думала о том, что день сегодня несуразный, странный: всё у неё валилось из рук, и была она какая-то несобранная, рассеянная. Безотчётная тревога томила её с самого утра и, пытаясь разгадать её причину, она чуть было не сотворила аварию, перепутав кнопки на своём портальном кране…

Всплывший в памяти ор закричавшей дурным голосом строповщицы, едва не угодившей под железобетонную плиту, остановил Веруню и она с изумлением обнаружила, что стоит у калитки в собственный двор. Однако! Чуть не прошла мимо родного дома! Ну и денёк…

Но, как оказалось, главная неожиданность была впереди.

На крыльце лежало два свёртка и один из них… шевелился. Обдало удушливо запахом сирени, в глазах на секунду потемнело, догадка сверкнула вспышкой – и понесла к крыльцу…

Да, это был младенец! И он забеспокоился, закуксился и заворочался, не просыпаясь. Веруня бережно прижала тёплый комочек к груди и воровато оглянулась: не видит ли кто? Нигде никого. Быстро в дом!

Если бы она была в состоянии задать себе вопрос, почему так себя ведёт, чего опасается, то не смогла бы на него ответить, потому что действовала безотчётно. И быстро, словно кто-то собирается отнять у неё ребёнка. Она положила подкидыша на кровать и помчалась за вторым свёртком, уже точно зная, что в нём. И снова не ошиблась: там лежало приданое для малыша – небогатое, но достаточное на короткое время, пока новые родители сориентируются в ситуации.

Кроме пелёнок и распашонок в пакете были молочная смесь, две бутылочки, соски… И конверт с бумагами! Сердце Веруни подскочило к горлу и дыхание перехватило. Она зачем-то понюхала конверт, помяла его пальцами и лишь после этих загадочных манипуляций достала оттуда бумаги. Их оказалось три.

Первой была справка о рождении четырнадцатого февраля сего года у некой Лидии Петровны Бондарь мальчика весом три килограмма двести грамм.

Второй – отказная от ребёнка, подписанная молодой матерью с указанием её паспортных данных.

Веруня облегчённо вздохнула и, отложив записку, снова принялась изучать справку: всё на месте. Штамп, подпись, печать. Значит, с усыновлением малыша проблем не будет…

Глаза уткнулись в дату рождения…

Какое странное совпадение! Её ребёнок тоже должен был родиться в феврале. Должен был – но не родился…

Неожиданно припомнилось, как пошутила врач, когда подтвердились подозрения Веруни о беременности и был определён срок появления чада на свет Божий. «Ваш малыш родится в середине февраля, – сказала она, выписывая направления на анализы, – в этот месяц рождается много ребятишек. Майская травка лезет…»

Врач шутила, а Веруне не было весело, потому как она знала, что Николаю ребёнок не нужен. Пока не нужен. Пока он не закончил институт и не укрепился в жизни, не встал прочно на ноги. И он, наверняка, принудит её избавиться от беременности…

Вспоминать о том, как тяжело она перенесла аборт, его необратимые осложнения и последующие пятнадцать лет безрезультатного лечения от бесплодия Веруне не хотелось – и, словно подслушав её мысли, засопел и подал голос подкидыш…

 

Около часу ушло на возню с ребёнком и уже, перепеленав и накормив его, Веруня вспомнила о третьем документе из пакета. Всё ещё пребывая в благостном состоянии после знакомства с малышом, она потянулась к втрое сложенному листку бумаги и развернула его.

Это было письмо, адресованное некоему Нику, и Веруня не сразу поняла, что сие новомодное имя относится к её мужу Николаю. По мере чтения умиротворённая улыбка её гасла, как фитиль выгоревшей лампады, а на лице проступали бледность и недоумение. Дочитав, она уронила руки с письмом на колени и несколько минут пребывала в полном онемении чувств. Затем повернулась к спящему подкидышу и то ли горько, то ли брезгливо улыбнулась: майская травка вылезла… И тут же спохватилась: Господи, а ребёнок-то в чём виноват! А может… Да! Он не мог такое сотворить!

Веруня схватила примятое письмо и стала жадно перечитывать его.

«Ник, любимый! Я отдаю тебе нашего сына, рождённого от большой любви… – строки, написанные аккуратным, почти детским, почерком стали расплываться и Веруня, судорожно сглотнув, перевела дух. – …Ты в состоянии его воспитать, а я нет. Я ещё слишком молода, чтобы тянуть лямку матери-одиночки. И я мечтала совсем о другой жизни, у меня большие планы. Но с тобой я потеряла голову. И не говори мне, что ты забыл нашу бешеную весну, такое не забывается! – щека Веруни вспыхнула, будто волосы «шалой девки» хлестнули по ней только что, и она закусила губу, чтобы не вскрикнуть и не разбудить ребёнка. – …И я тоже буду помнить её всю жизнь. Где бы я ни была. Потому что я уезжаю, Ник. Навсегда. Мне нужно выучиться и стать хоть чем-то, а не зачуханным маляром. Денег, что ты мне дал, когда родился наш Санька, едва хватило на его приданое и на билет мне. Не ищи меня. Я сама приеду к вам, когда стану богатой и счастливой. Посмотреть на нашего сына. И на тебя. Расти Саньку со своей бесплодной женой, раз не отважился бросить её. Твоя Лидушка»…

Его Лидушка?! Бешеная любовь?!! Всё нутро Веруни налилось жаром, словно кто обдал его кипятком, щёки заполыхали и она, в гневе скомкав письмо, швырнула его в стену. Оно подпрыгнуло, как мячик, и упало возле пакета с приданым подкидыша. Саньки… Александра… названного так в честь деда… по воле отца Николая Александровича… Коленьки, её, Веруни, Коленьки! Небось, гордится своим сыном…

О, Господи, как же ей теперь быть-то? Что сказать Николаю об его измене?..

Ещё не ответив себе на этот вопрос, Веруня метнулась к письму и, смяв лист в тугой комок, затолкала его в корзину для грязного белья вместе с мокрыми пелёнками: да ничего она не скажет мужу! Потому что не было никакого письма! И она ничего не знает об этой шалой Лидушке! Ни-че-го! А ребёнок от неё теперь Верунин сынок! По праву. И по правде.

Приняв решение, Веруня немного успокоилась и занялась хозяйством: скоро приедет с работы муж, надо ужин приготовить. И пелёнки Санькины постирать…

Кружа между кухней и ванной, она вспоминала прошедший год и вздыхала, и подавляла невольные стоны. Сколь многие странности в поведении Николая сталь ей теперь понятны! И его неистовые, судорожные ласки прошлой весной, когда он приезжал на выходные домой с Новостройки, где его бригада выполняла срочный заказ по реконструкции швейной фабрики, и его тяжёлое молчание зимой, и тот случай, когда у него, якобы, украли бумажник с зарплатой и квартальной премией… А его рвение всё перечинить в доме? Боже, как же она была слепа!

Слёзы рвались из глаз Веруни на волю, но она не позволила себе плакать. Она обязана выглядеть счастливой! Николай не должен догадаться, что ей известно больше, чем она ему скажет. Иначе всё может рухнуть, весь план их будущей жизни втроём…

О, кажется, он уже пришёл!

 

Николай застыл в дверях, не спуская глаз с младенца: хмурый с двигающимися желваками на впалых щеках.

«Ник!!!» – чуть не выплеснула гнев и боль Веруня, но чудом сдержалась.

– Коленька! У нас такая новость! – как сумела, вложила она радость в срывающийся голос. – Сыночка Бог послал! – И поперхнулась, и побежала к малышу, чтобы не встретиться взглядом с мужем и не выдать своё смятение, не выпалить ему всё, что кипело в ней, и не заставить его мучиться виной, которую уже не искупить. – И всё так ладно с документами! Нам легко будет его усыновить…

Она торопливо пододвинула к краю постели справку и отказную записку и принялась оправлять детское одеяльце, прислушиваясь к шагам мужа.

– Рассказывай, – глухо обронил Николай за спиной жены, – всё как было по порядку… – и затих в напряжённом ожидании.

Видимо, тяжесть паузы передалась ребёнку, потому что тот проснулся и захныкал. Веруня с неоправданным оптимизмом принялась его перепелёнывать и одновременно скороговоркой рассказывать, как обнаружила подкидыша на крыльце, как изучала пакет с приданым и содержимое конверта, как радовалась, что у них теперь будет сыночек…

Перемежая процесс «дачи показаний» поцелуями пальчиков и пяточек затихшего младенца, она ни разу не взглянула на мужа. Довольно скоро закончив повествование и посоветовав Николаю изучить документы, Веруня схватила мокрые пелёнки и выскочила из комнаты, дабы приготовить для малыша питьё... И ей просто необходима была пауза, чтобы перевести дыхание!

Вернувшись, она увидела Николая склонившимся над сыном, и поняла, что шок у того прошёл. Сунув ему бутылочку с подслащенной водой и велев напоить ребёнка, Веруня приступила к реализации следующего этапа своего плана:

– Давай назовём его Александром, в честь твоего отца! Санькой. Или Шуриком?

– Санькой, – сразу откликнулся Николай, – и никак иначе. Александр Николаевич Извеков. Разве не звучит?

– Звучит, – подтвердила Веруня, – очень даже звучит. Давай сюда бутылочку, хватит ему воду дудонить. И иди, мой руки, сейчас я уложу сына и буду тебя кормить…

 

Напрасно она думала, что супруг расслабился и полностью растворился в радости, которую старательно имитировала новоиспечённая мамаша! Николай ел молча, хмурясь от неведомых ей дум и сосредоточенно уставившись на экран телевизора, словно репортаж о выводе советских войск из Афганистана был для него куда как важнее, чем то, о чём вдохновенно рассказывала ему жена.

А Веруня излагала супругу последнюю, главную, часть своего плана, предполагающего их немедленный переезд в другой город, дабы никто и никогда не проболтался их сыночку, что у него приёмные родители и чтобы не отыскала его непутёвая мать, бросившая младенца на произвол судьбы…

Невнимание мужа привело Веруню в отчаяние и она начала волноваться, отчего загорячилась и голос её стал звонче и призывней. И Николай, оторвавшись, наконец, от созерцания новостей, стал прислушиваться. Более того, он обратил на жену свой взор, который теплел и грел её, не подозревающую, как была она хороша в эти минуты.

– Какая ты у меня красивая… – тихо сказал он, когда речь Веруни иссякла и последние звуки её утонули в паузе как ручей в знойных песках. – Пойдём спать, родная. Обо всём поговорим завтра. Сегодня у меня очень тяжёлый день…

– Хорошо, – растерялась она, скрывая разочарование от того, что не услышала немедленного согласия с её планами, – только я теперь буду спать с краю…

– Всё будет, как ты захочешь…

– Иди, ложись пока. У меня ещё дела, – устало предложила Веруня, с ужасом осознавая, что больше всего сейчас желает, чтобы муж уснул раньше, чем она управится с пресловутыми делами…

 

Провозившись почти час, уверенная в том, что Николай уже спит, Веруня осторожно прилегла с краю, дабы ненароком не прикоснуться к изменщику, и, отвернувшись от него, затаилась. Однако горячие сильные руки, руки которые она так любила ещё вчера, обхватили её и опрокинули на спину. Сжавшись в комок, она позволила этим рукам обласкать напрягшиеся грудь и бёдра, но когда Николай стал подминать подол сорочки, Веруня выдохнула: «Не хочу!» и выскользнула из его объятий.

– Не хочешь? – изумился Николай. – Но почему? Разве ты сегодня не в форме?

Испугавшись, что сорвётся и что все её планы, вся их жизнь полетит насмарку, Веруня уняла своё волнение и, погладив плечо мужа, как могла спокойно, пояснила:

– Не в этом дело, Коленька… Просто сил нет. Сегодня такой необычный день… Я не думала, что от счастья можно так ослабеть… – и, почувствовав, что действительно теряет последние силы и терпение, что ей надо немедленно остаться одной, добавила: – Ты спи. А я пойду во двор, сниму пелёнки, а то как бы дождь не начался… – и, не дав мужу ни минуты для возражений, вскочила с постели и выбежала...

 

Полная сочная луна нежилась в синем бархате и в аромате сирени, пенившейся кудрявыми облаками в палисаднике, отчего небо казалось перевёрнутым.

Перевёрнутой, опрокинувшейся и повисшей в невесомости казалась Веруне вся её жизнь – и надо было срочно искать новые точки опоры, обретать устойчивость. Она понимала, что обретение этого зависит только от неё, от женщины, от устроительницы семьи. Но на что ей самой опереться? Что может сделать она, маленькая женщина? Где ей взять силы, когда всё обрушено и плывёт осколками и обрывками перед глазами…

Предательство любимого человека, шалая Лидушка, их «бешеная весна» и ложь в которой она, не ведая того, прожила целый год…

Резкий порыв ветра взметнул пелёнку и та хлестнула Веруню по щеке, как хлестнули её волосы соперницы сегодня на автобусной остановке. И она пошатнулась, будто от пощёчины, и запрокинула голову и придавлено вскрикнула…

И дала волю слезам, давясь ими и всхлипами, и рвущимся из нутра бабьим ором, и горечью обманутой женщины, и виной мужа, взятой на себя по умолчанию ради крохотного существа, спящего сейчас в сдвинутых креслах в её доме…

Он, Санька, и станет её точкой опоры в завтрашнем дне!

 

Конец августа Веруня встретила на чемоданах и узлах. Пока Николай улаживал дела с машиной и грузчиками, она прощалась со своей сменщицей и единственной подругой Зинаидой, напросившейся в помощницы и няньки на время сборов.

Заметно подросший Санька безмятежно спал на коленях матери, не подозревая, как радикально изменил её жизнь, и нисколько не интересуясь секретами и откровениями беседующих женщин.

– Веруня, ты так и не признаешься Николаю, что в курсе истории появления на свет вашего Саньки?

– Не знаю, Зина. Пока не время. Пусть Санька подрастёт. И мне надо окончательно увериться, что Николай меня любит по-настоящему…

– Да как же не любит? Ведь не ушёл же он от тебя к молодой красотке? Даже ради ребёнка не ушёл! А мог бы…

– Может быть, ты и права, Зина и любит меня Коля. А, может быть, он не из-за любви остался со мной, а из-за вины. Ведь это из-за него я стала бесплодной. Если бы он не погнал меня тогда на аборт, были бы у нас свои дети… – подруга сочувственно вздохнула и Веруня предупредила её возможную тираду: – А ты меня не жалей! Я ведь тоже виновата, могла бы воспротивиться – и куда бы он делся! На мне даже больше вины, чем на нём, потому что за нами, женщинами, последнее слово. Вот Бог и наказал меня бесплодием… Он же и простил меня, послав мне Саньку! – заметив удивление на лице Зинаиды, она улыбнулась. – Да, да! Именно так, именно простил. Люди сирот из детдома берут, а у меня, хоть наполовину, да свой! И мы обязательно будем счастливыми – уж я постараюсь!