1

 

– Мань, а Мань, посмотри…Да ты только посмотри, куда нашего блудного занесло. Женушка моя ненаглядная, ты посмотри… Гарем какой-то, гарем, твою мать! Вот тебе и «Белое солнце пустыни»! Да ты посмотри, посмотри, – мой отец размахивал только что полученным письмом и распалялся всё больше и больше.

– Да подожди ты, Вить… Распечатывай письмо-то! Ну, вот: так-так-так… «…здравствуйте, дорогие мама и папа…у меня всё хорошо...привет от Оли и Юленьки.. ». Ну, слава Богу! Да подожди ты со своим «гаремом», подожди…А – вот: «нашу организацию недавно переименовали, теперь наш строительно-монтажный поезд № 703 называется по-другому – головной ремонтно-восстановительный поезд № 18, или Горем-18». Ну вот, а ты раскричался! Ух, баламут… Так-так «…привет Татьяне, Рубину, Оксане, Саше…». Подожди, тут ещё «эрзю» какая-то… А, это постскриптум – дополнение, значит: «Я теперь не плотник, а заведующий клубом – предложили поработать по специальности. До встречи летом. Ваши Саша, Оля и внучка Юленька. Первое марта 1977+10». Что за цифры? А, он же говорил, что всегда пишет год окончания школы и прибавляет, сколько лет прошло с того времени…Да ты чего закатываешься, Вить?

– Гарем, ха-ха-ха, гарем…гарем…ой, не могу, – отец, упав с дивана на пол, хохотал так, что даже всегда спокойный сосед Анатолий вызывающе застучал в стену, не стерпев такого вопиющего нарушения правил социалистического общежития.

 

2

 

Сердце не по-хорошему ёкнуло, когда в конце рабочего дня на объект «прискакал» наш бригадир Якимов Николай Евстигнеевич. За глаза его все уважительно называли «Яким» или просто «бугор»: как никак – коммунист, кавалер ордена «Знак Почета».

– Ну, всё! Шабаш! Кончай работу! А тебя, Шура, просил Тишкевич зайти. Ты чего натворил-то? – едва отдышавшись, выпалил бугор.

– Да ничего, вроде, – обхватив нижней губой обмерзшие усы, «буржуйкой» загудел я, – а где ты его встретил?

– В конторе, – бугор повернулся к ребятам, которые тем временем обступили нас, – мужики, давайте в вахтовку. Лёха, смотри завтра не проспи, я будить больше не буду.

– Не просплю, – буркнул Лёха.

Мы сели в оранжевую вахтовку, хлопнули дверью, на которой по трафарету было выведено «СМП-703», и поехали домой, в поселок.

«Урал» – мощная машина, а главное – надёжная! Дорога оставляла желать лучшего, но мы уверенно ползли вперёд.

На дворе (хотя в шестидесяти километрах южнее Северного полярного круга эти слова звучат довольно смешно) во всей своей северной красе стоял март. День заметно прибавил, а солнце слепило так, что невольно приходилось щуриться и хлопать ресницами. Справа от нашей «петлявой» дороги на север до Нового Уренгоя и на юг до самой Тюмени разбегалась «железка». Слева – тундра, белая и спокойная, с ухмылкой глядела на нас, как бы поддразнивая: «Ха-ха, ездят тут всякие. Строят, строят, а зачем, и сами не знают. Глупые люди, глупые…».

Но мы глупыми себя не считали, и между тем въехали в ворота, над которыми ветер лихо раскачивал визитную карточку нашей организации. На табличке рукой местного художника крупно, и что удивительно – в меру ровно, было выведено: « ГОРЕМ–18».

Толкаясь и беззлобно переругиваясь, бригадники вспученным вермикулитом* посыпались на притоптанный снег. Уже заметно стемнело. Как всегда после работы – кругом беготня: кто в магазин, кто на почту, кто в детский сад. Я попрощался с ребятами и, сжимая в руке разноску с плотницким инструментом, зашагал к горемовской конторе.

Приёмная начальника организации Тишкевича Леонида Эдуардовича была, на удивление, пуста. Только за столом, не обращая на меня внимания, секретарша стакала на печатной машинке. Она была так увлечена своим делом, что даже высунула кончик языка.

– Здравствуйте, мадам, – как можно вежливее сказал я, но она и бровью не повела. Тогда я добавил: «Леонид Эдуардович у себя?»

Секретарша заморозила пальцы на клавишах, повернула ко мне красивую голову и ответила что-то некрасивое. Я вздохнул, снял шапку, постучал в дверь, открыл её и вошел в кабинет начальника.

Тишкевич сидел за столом и разговаривал с кем-то по телефону. Разговор был, как видно, не из приятных: начальник ерзал на стуле и досадно морщился. Он несколько раз набирал воздух, пытаясь что-то сказать, но на другом конце провода, по-видимому, не желали слушать его ответы – поэтому диалог носил ярко выраженный односторонний характер. Наконец, выдавив из себя что-то вроде «сделаем», Тишкевич сухо попрощался с невидимым собеседником, положил трубку и уставился на меня.

Это был мужчина сорока пяти – сорока семи лет; седина уже заметно тронула его некогда пышную шевелюру. Видимо, день выдался нелегким: под глазами набухли мешки, брови то и дело упрямо сходились на переносице.

Я вспомнил, как два года тому назад впервые встретился с Тишкевичем. Он тогда только-только сменил предыдущего начальника СМП-703 Копёнкина. То ли в силу пошатнувшегося здоровья, то ли по какой другой причине, но Копёнкин не справлялся с работой, тем не менее это не помешало ему уйти на повышение. Наша бригада разгружала вагон с кирпичом, села покурить, и в это время к нам подошел незнакомый мужчина. Он поздоровался и, представившись новым начальником строительно-монтажного поезда, начал расспрашивать о том о сём. Когда он ушел, бугор ещё сказал: «Толковый мужик, может быть, дело и завертится». Два года показали, что бугор был прав. Меньше стало сбоев в работе. Были построены многие промышленные объекты, а также объекты соцкультбыта: котлопункт (мини-столовая), баня, детский сад, фельдшерско-акушерский пункт, продуктовый и промтоварный магазины, школа, клуб… Жить стало намного проще и веселее, поэтому Леонида Эдуардовича ценили как умелого руководителя, дельного специалиста, и вообще – хорошего человека.

И вот теперь этот хороший человек смотрел на меня в упор и, по всей видимости, ждал, что я скажу. Про себя я начал тихонько злиться: почему я первым должен что-то говорить – не я же вызвал начальника к себе, а как раз наоборот. Я проглотил слюну и поздоровался.

– Здравствуй, здравствуй. Ну, как жизнь молодая? Подсаживайся, – Тишкевич встал из-за стола, протянул руку.

– Нормальная жизнь, – осторожно ответил я и опустился на стул.

Несколько секунд помолчали.

– Саша, ты, наверное, не догадываешься, зачем я тебя пригласил, – первым нарушил тишину начальник, – так вот. Я знаю, ты ещё перед армией окончил культпросветучилище, получил специальность «клубный работник, руководитель оркестра русских народных инструментов». В Новосибирске, кажется…

«Всё ясно – клуб», – пронеслось у меня в голове.

– Так что я предлагаю тебе возглавить клубное хозяйство. Как ты на это смотришь?

– Не знаю, не знаю, всё как-то неожиданно, Леонид Эдуардович, – растерялся я.

– А что тут неожиданного? Ты же сам говорил, дескать, построим клуб, буду в клубе работать. Баян-то не забросил ещё, а?

– Да нет…Вообще-то, я всей душой, но… надо подумать.

Я почесал кончик носа и добавил: «Давайте, я завтра зайду и скажу своё решение».

– Хорошо-хорошо, завтра так завтра. Подумай, посоветуйся с женой, прикинь, что к чему, а утром – милости прошу. Заходи обязательно! Как там дочка Юленька? Всё нормально, не болеет? Вот молодцы! Привет Оле! Ну, давай, иди, Александр Викторович, завклубом ты наш дорогой…

Мы распрощались, и я, выражаясь северным языком, рванул по бездорожью.

А на другой день я вышел из конторы уже не плотником четвертого разряда, а заведующим клубом и художественным руководителем по совместительству.

Настала пора, как выразилась моя жена Оля, студентка филфака Тюменского госуниверситета (впрочем, как и я), вспомнить, что русские народные инструменты – это не только лом, лопата, топор, но ещё и баян, балалайка, домра…

 

3

 

Клуб представлял из себя довольно большое одноэтажное здание, выполненное из «бамовских» щитов. Расположившись в центре поселка, он, казалось, нисколечко не жалел о том, что на его дверях висят огромные амбарные замки, а внутри царит гробовая тишина.

Я с улыбкой вспомнил, как весной прошлого года мы устроили комсомольский субботник по очистке клуба от снега. Комсорг нашей организации Московских Александр Савватеевич вооружил всех огромными «комсомольскими» лопатами, и началось! Никаких экскаваторов не надо! Сколько же было радости! Всё лето затем наша комсомольско-молодежная бригада занималась клубом: застеклили окна, навесили двери, соорудили сцену, настелили пол, сделали всю внутреннюю отделку. Теперь осталось только вдохнуть жизнь в эту махину, в этот очаг культуры, раскрутить маховик социального развития территории…

Понимая, что понесло (птица-тройка из гоголевских «Мёртвых душ»!), я стал демонстративно звенеть огромной связкой ключей, которую принес на плече. Все местные голуби и воробьи, которым, как я убедился за время работы на Крайнем Севере, совершенно неведомы чувства страха и стыда, слетелись на площадку перед клубом. Тут же расположилось около десятка больших лохматых собак. Все они с нескрываемым любопытством стали наблюдать за мной и Тамарой Ивановной Светличной, председателем профкома, которая сопровождала меня с целью осмотреть мои новые владения и дать ценные указания.

Перепробовав второй десяток ключей, я, наконец, нашел нужные, и двери скрипнули, да не просто скрипнули, как все нормальные двери, а как-то так жалобно-ехидно.

– Добро пожаловать, Тамара Ивановна!

– Ну что ж, посмотрим, посмотрим…Ой, а пыли-то, пыли-то! Ты, Саша, первым делом наведи здесь идеальный порядок. Валюшке я сказала, она после обеда зайдёт. Ты её сильно-то не эксплуатируй, беременная всё-таки. Но недельки две она поработает, а там придумаем что-нибудь.

Мы осмотрели фойе, кинозал, комнаты для кружковой работы, кассу… Конечно, работа предстояла огромная! Прикинув, во что обойдётся приобретение музыкальных инструментов, аппаратуры, всех этих штор, занавесов, костюмов – у меня захватило дух. Поделившись своими соображениями с Тамарой Ивановной, я обнаружил, что у неё захватило дух не меньше.

– Двадцать тысяч! – повторила она несколько раз, заметно побледнев. – Нет, Александр Викторович, Вы шутите! Такие деньги нам и не снились, это же целое состояние! Что ты!?

– А что же Вы думали, уважаемая Тамара Ивановна, – словно с трибуны Ново-Уренгойской городской комсомольской конференции, начал я, – завлечь молодежь стареньким проигрывателем и рваной гармошкой? Не те времена! Ну, двадцать не двадцать, а тысяч десять – точно! Хотя бы на первое время. Начальник что сказал!? «Все проблемы решать со мной, все вопросы через меня, чем смогу – помогу!».

– Помогу-у-у…, – испытывая акустику, зычно крикнул я и, довольный, повернулся к председателю профкома.

– Конечно, поможет, раз сказал. Ну, а сам-то ты что думаешь? С чего начнёшь свою работу? Пора прекращать эти пьянки в общежитиях, эти драки… Не маленький, сам понимаешь, отчего всё это: потанцевать негде, в кино сходить некуда… Всё правильно!

Я, как мог, успокоил Тамару Ивановну: обещал развить бурную деятельность, организовать работу различных кружков, библиотеки, дискотеки, решить вопрос с показом кинофильмов… Тамара Ивановна внимательно слушала меня и что-то аккуратно записывала в свою толстую клеенчатую тетрадь. Почему-то именно то обстоятельство, что тетрадь была толстая, придавало мне, как выражался комсорг нашей организации, уверенности в достижении поставленных целей. В голове промелькнуло: «Быть завклубом горема ещё куда ни шло, а вот комсоргом горема… Не будешь же каждому встречному объяснять, что «горем» – это никакой не «гарем» в общеизвестном смысле, о просто-напросто строительная организация. Дела…».

Тамара Ивановна на прощанье похлопала меня по плечу и, ни разу не оглянувшись, ушла.

После её ухода я ещё раз осмотрел клубное хозяйство, затем, устроившись поудобней в одной из комнат, принялся составлять план работы на март месяц.

 

4

 

На другой день я смастерил что-то вроде тумбы и установил её возле клуба. Со стороны, обращенной к дороге, я разместил красочно оформленное объявление следующего содержания:

«Друзья!

 

Всех, кому надоела серая, однообразная жизнь, а точнее говоря – убогое существование, в ком горит хотя бы искорка желания наполнить её новым, полезным, содержанием, приглашаем записаться в агитбригаду при клубе Горем-18.

Вместе мы убьём тоску!

Совет клуба».

Устроившись у окна, из которого хорошо было видно тумбу, я начал ждать. Мне хотелось увидеть, какую реакцию вызовет мой пламенный призыв. Посёлок наш небольшой, жителей – не больше ста пятидесяти, поэтому я хорошо знал каждого. Народ, конечно, всякий. Здесь и русские (в основном, сибиряки), и украинцы, и белорусы, и грузины, и армяне, и молдаване… Я как-то пробовал сосчитать – семнадцать национальностей получилось! Когда вечером после работы идешь по коридору нашего общежития, возникает ощущение, что ты попал куда-то на южный базар или в якутский посёлок Тикси-3 (я там проходил военную службу): чего только ни наслушаешься! Однако, на прочность мужской дружбы национальность решающего значения не оказывала, более того, об этом серьёзно даже никто и не задумывался. Бывало, украинцы дерутся между собой, а русский и литовец их разнимают, а бывало, и белорус нырял в прорубь за тонущим грузином.

Пока я таким образом размышлял о тонкостях национального вопроса на современном этапе развития советского общества, тумбу обступили человек пять-шесть в рабочей одежде – костюмах лесоруба или, выражаясь «северным» языком – «лесорубках». Сегодня была пятница, последний день рабочий недели. А в пятницу, как известно, настроение обычно приподнятое, человек смотрит на мир совершенно другими глазами. Сейчас был обеденный перерыв. Я присмотрелся и узнал парней из нашей бригады, вместе с которыми ещё два дня назад тесал брёвна, пилил доски, оббивал стены домов сеткой-рабицей. Было видно, что они уже прочитали объявление и теперь активно его обсуждали. Я открыл форточку и стал прислушиваться.

– Ха-ха-ха, у-бо-го-е су-ще-ство-ва-ни-е, ха-ха-ха… совет клуба…ха-ха-ха… Во Кноль даёт!

– А я запишусь, буду вальс на бензопиле играть, ха-ха-ха, гы-гы-гы…

– А я соло на гвоздях…ха-ха-ха…

– Сало?

– Да не сало, а соло! Гы-гы-гы…

– Агитбригада?! Да какой дурак в неё запишется? Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Кому это надо? Тем более, здесь!

– Слышь, слышь… Как рванём: «А по тундре, по железной дороге…». Ой, не могу, не могу…Ну, всё, хорош, пошли работать, а то Яким начнёт бушевать!

– А что Яким! Его тоже в агитбригаду – будет ломиком дирижировать, гы-гы-гы… гы-гы-гы….

– Ну, Кноль, ну, завклуб! Куда ж его, бедолагу, занесло…

– Да не «завклуб», а завклубом! Заведующий клубом, значит. Понял?

– Ты меня на «понял» не бери, понял? Я, может быть, в агитбригаду запишусь, понял?

– Ага, и я с тобой! Будем дуэтом петь: «Маруся раз, два, три, калина…».

– Да Тишкевич ему золотые горы наобещал… Моя сказала, что вроде он на полторы ставки клюнул. Он же, помнишь, не хотел сначала… Так Тишкевич ему…

Я отошел от окна и почувствовал, что краснею.

«Полторы ставки, полторы ставки… всё правильно», – бормотал я, но внутри всё кипело. Ведь не только эти полторы ставки заставили меня уйти из бригады, в которой я проработал без малого четыре года.

Бригада… Она стала моей второй семьёй! Мы всегда качественно и в срок выполняли любую порученную работу – поэтому и заработок был хороший: «триста прямого» выходило всегда! Неоднократный победитель социалистического соревнования среди комсомольско-молодежных коллективов Тюменской области, бригада была на хорошем счету у руководства. Бессменный групкомсорг, делегатом каких только комсомольских конференций, «круглых столов» я не был!

Конечно, зарплата в бригаде существенно выше, чем в клубе, даже с учётом полутора ставок, но… Клуб – это же моя давняя мечта! А все мечты, в этом я был уверен твёрдо, рано или поздно должны сбываться. Они просто обречены на это! Если, конечно, действовать, а не ныть и не размазывать сопли по стеклу! Тем более, моя жена Оля, взвесив все «за» и «против», дала «добро». А мне ещё с детства бабушка Анастасия внушила, что Родину надо защищать, а жену уважать!

Да, вот такой я был комсомолец, о чём и сейчас, по прошествии многих лет, нисколько не жалею.

– Мужики, я вас уже записал в агитбригаду, можете быть свободны! Идите работать, а завтра с утра – все на репетицию, – крикнул я, высунувшись из форточки.

Не обращая внимания на взрыв хохота и выкрики типа «не страдай ерундой», «ты нам больше не комсорг», «не смеши народ, забери свою тумбу-юмбу», я отошел от окна и сел за стол.

На обложке новенького журнала я написал: «Комсомольско-молодёжная агитбригада Горем–18 «Северные страдания»» . То, что буквы напоминали пляшущих чёртиков (попробуй такое написать без смеха!), меня не смущало. На первой странице журнала я вызывающе крупным почерком сверстал фамилии парней из нашей бригады, потому что у всех были какие-то таланты: кто-то пел, кто-то играл на каком-нибудь музыкальном инструменте, кто-то плясал… «Начну с них, – твёрдо решил я, – сами напросились».

Я нарисовал на обложке журнала вместо номера нашей организации весёлого пузатого снеговика с метлой в руке, и, довольный собой, отправился домой на обед.

А в клубе, проверяя на прочность подшитые сухой штукатуркой потолки, ещё долго металось восхищённое, многообещающее эхо: «никуда не денетесь, влюбитесь и женитесь…никуда не денетесь, влюбитесь и женитесь…».

Ровно через месяц наша молодая агитбригада веселила народ на празднике «Проводы Зимы–87». Парни и девчата пели, играли и плясали так, что слетелись куропатки и глухари со всей окрестной тундры, а на проходящем мимо поезде «Тюмень – Новый Уренгой» кто-то сорвал стоп-кран!

 

*Вермикулит вспученный - материал в виде чешуйчатых зерен, полученный путем измельчения и кратковременного обжига в печах природного вермикулита.