Я расскажу историю из своей жизни. И не потому, что не умею придумывать истории, а потому, что жизнь сочиняет такие фантасмагорические сюжеты, которые не способен придумать самый изощренный мозг.

В двенадцать лет меня приговорили к смерти. Без вины, без суда и следствия. Выгнали из школы и с семьёй поместили за колючей проволокой. Здесь все были смертниками - и дети, и старики, и еще не родившиеся младенцы. Время от времени из нашего лагеря вывозили людей на убой. Одних расстреливали сразу в заранее подготовленных рвах, других гнали на каторжные работы, разрешая еще некоторое время просуществовать в нечеловеческих условиях. Живые завидовали мертвым и умоляли смерть избавить их от страданий.

Из этого отчаянного положения, казалось, не было выхода.

Питались гнилыми овощами. Постоянное чувство голода заглушало все остальные. Чтобы как-то увеличить скудный паек, я выходила из лагеря на работу в город. Там у местных жителей всегда можно было выменять какую–нибудь вещь на продукты питания. (Деньги не ценились).

Запомнился эпизод, когда отец, шутя, отслужил панихиду над последним кусочком хлеба. В тот день больше нечего было есть. И вдруг заходит незнакомый человек и подает каравай хлеба. От неожиданности мы потеряли дар речи. Незнакомец сказал:

- Подошла ко мне на работе женщина и очень просила передать вам этот хлеб. Вот я и принес.

Впоследствии оказалось - это была моя учительница биологии Вероника. При встрече, после войны, она долго извинялась, что ничего, кроме хлеба, не имела...

Так под дамокловым мечом мы просуществовали почти три года, не зная, "что день грядущий нам готовит".

 

Наступил март 1944 года. Уже стало ясно, что немцы проиграли войну.

Последнее потрясение пришлось пережить 27 марта. В этот день фашисты уничтожили всех детей до 12 лет и стариков. Как нетрудовой элемент.

В марте, в день своего рождения, я записала в дневнике. «Злата ( моя подруга) убежала из лагеря. Я тоже хочу. Мама, я хочу жить!»

Только и всего – мне очень хотелось жить. Разве это так много?

 

Может быть, кто-то на небесах прочел мою дневниковую запись, ибо немного погодя ко мне пришла женщина и сказала:

- Твоя учительница истории Пятронеле Ластене хочет, чтобы ты к ней пришла.

Это были магические слова. За ними, как оказалось, скрывалась жизнь.

 

Инстинкт самосохранения – самый сильный. В то время я не думала, что оставляю на произвол судьбы пожилых родителей. Раскаянье и угрызения совести пришли позже.

 

Побег был спланирован очень тщательно и увенчался успехом. Случись иначе, не сидеть бы мне сейчас за компьютером и не рассказывать эту историю.

 

Вот как я описала свой побег год спустя:

 

"... Опять наступила Пасха. Этот радостный для всех христиан праздник, когда Христос воскрес. И я воскресла. Увы. Уже вторая Пасха без родных, без дома. Седьмого апреля исполнится годовщина грустного и одновременно радостного дня, когда я покинула лагерь.

Грустно, что в этот день я навсегда распрощалась с родителями, которые погибли в печах крематория. Радостно, что я сделала свой выбор и обрела свободу, и право на жизнь.

Я будто и сейчас вижу это яркое весеннее утро, когда красное, словно огненный шар, солнце купалось в голубых водах реки Нерис. Мы пересекали реку на небольших лодках. На другом берегу был мебельный комбинат, в котором работали люди из лагерной бригады.

Меня пристроили к ним и посадили в первую лодку. Конвоиры находились в последней лодке. Когда наша лодка причалила к берегу, конвоиры были еще на середине реки. Мне предстояло незаметно скрыться в первой попавшейся подворотне. Я сильно волновалась, нервы были напряжены до предела. На душе очень тревожно. От меня зависела судьба многих людей, которые приняли участие в этой операции " А что, если схватят?" –преследовала назойливая мысль. Гестапо, мученическая смерть ожидает не только меня, но и родителей, и еще целый ряд людей. Я рисковала. Но игра того стоила.

Лодки причалили к берегу. Узникии построилась в колонну и отправилась к месту назначения. Слава Богу, людей не пересчитывали, как это было принято. Если бы обнаружили, что не хватает кого-то, мне несдобровать, ибо вытащить меня из незамысловатого укрытия было проще простого.

Подождав еще некоторое время, пока колонна удалится, я вышла из укрытия и направилась в центр города. Утро было раннее, и людей на улице немного. Но мне казалось, что все обращают на меня внимание и вот- вот остановят и спросят, что я тут делаю. А я скажу… Что же я им скажу? Надо придумать какую- нибудь легенду, чтобы отвечать без запинки. Время у меня есть. Путь предстоит довольно долгий. Ну что ж, буду идти и думать, авось что-нибудь придет в голову.

Прошагав через весь город, добираюсь наконец до улицы Донелайчио. Здесь улица сворачивает в тупик. Все точно по плану, который пришлось запомнить с рисунка доктора Кисиной. Она здесь бывала не раз, и начертила подробный план. Раннее утро. Где-то кукарекает петух. Играет музыка. Я топчусь возле калитки. Еще рано идти к людям. Неудобно. Но и задерживаться слишком долго тоже нельзя. Могут обратить на меня внимание, арестовать. Ведь я - вне закона.

Медленно поднимаюсь по лестнице. Предательски дрожат колени. На третьем этаже стучу в приоткрытую дверь и сразу же попадаю в объятие моей учительницы. Оказывается, меня здесь ждали. Пятронеле тут же звонит кому-то и сообщает,что пришла Эленуте. Это я, Эленуте? Странно»

Тут заканчивается дневниковая запись.

 

Пятронеле дает мне метрическое свидетельство. Никогда раньше я не видела документов. Там четко написано, что я – Эленуте Савицкайте, дочь Алдоны. Вместо отца стоит жирный прочерк. Несмело спрашиваю:

- Здесь, кажется, должен быть вписан отец?

Пятронеле смеется:

- Не надо отца, так проще.

 

Хорошо ей смеяться, а мне каково. Мало того что присвоили чужое имя и фамилию, так еще и отца лишили, и жить мне сейчас незаконнорожденной. Ах, мой горячо любимый папа, не знала я тогда, что распрощалась с тобой навсегда. Я так гордилась тобой. Ты лечил людей, облегчал страдания душевно больных, лечил гипнозом алкоголиков. Писал статьи в научные журналы, читал студентам лекции по психиатрии, давая множество примеров из своей обширной практики. Будучи военврачом литовской армии ты подписал присягу о верности служения Литве. Ты служил Литве верой и правдой, но Литва даже мизинцем не пошевелила, чтобы чем-то помочь своему гражданину,как это сделали Финляндия, Болгария, Италия и некоторые другие страны.

Сейчас мне предстоит забыть свое имя и отзываться на имя Эленуте. Предстоит забыть свою фамилию, свою семью, вычеркнуть из памяти свое прошлое. Мне предстоит … не быть самой собой. Разве это так много?

И началось мое хождение по людям. Как колобок, катилась я от одних добрых людей к другим, меняя место пребывания. Люди эти были герои. Так хотелось им крикнуть – «Не открывайте двери, не впускайте меня в свое жилище, я - меченная, за мной по пятам шагает смерть!» Но очень хотелось жить, выжить любой ценой... Однажды чуть не подвел Федор Михайлович Достоевский. Да, тот самый. Я читала «Преступление и наказание». К учительнице пришла ее коллега. Поинтересовалась, что девочка читает. На следующий день она сказала Пятронеле: «Ты скрываешь еврейку. Будьте осторожнее. Подумай сама, какая литовка в ее возрасте может читать Достоевского по-русски»

С тех пор я больше не читала Достоевского.

 

И ... покатился колобок далеко- далёко - аж до самой латвийской границы. Там стояло красивое имение – Пакамачай, и жили очень добрые люди Вера и Пятрас, которые им управляли .

Пакамачай стоял на маленькой, но очень бурной речке Камате. Рядом шумел лес. Место было живописное и тихое. Здесь я нашла приют до прихода Красной Армии, помогая в хозяйстве, выполняла разную посильную работу. Первое мое задание было отгонять скворцов. Я замещала собою пугало в большом вишневом саду с изумительно вкусными вишнями, которые пришлись по вкусу и скворцам. Мне дали две деревянные колотушки, надо было ходить по саду и стучать ими.

Скворцы вначале пугались, но вскоре привыкли. Зато я объедалась вишнями за обе щеки, благо петь меня не заставляли. Я полола цветы, ухаживала за пчелами и даже пробовала доить корову, но этот мой опыт кончился печально. Корова взбрыкнула, и драгоценное молоко разлилось на землю. Мне очень нравилось сбивать масло. В деревянный сосуд вливали сливки, вставляли деревянный поршень. Его долго двигали вверх-вниз пока не образовывалось масло.

Часто вспоминала рассказ Пятронеле о двух лягушках, которые упали в сливки. Одна из них сразу сдалась и погибла. Другая карабкалась по стенкам сосуда, шлепалась вниз, и опять карабкалась до тех пор пока не сбила масло, и выбралась наружу. Эту притчу рассказывала нам Петронеле на уроке истории.

Так протекала моя жизнь среди добрых людей, красивой природы и легкой работы. Случались, конечно, неприятности и здесь, но по сравнению с городом это была тихая гавань.

Вспоминаю, как я испугалась, когда Марта (сестра Пятраса) внезапно заявила, что у меня еврейский нос. Покраснела ли я? Не знаю, но обычно краснеешь непроизвольно. Это явление не регулируется, тем более что в юности я часто краснела. Ну, и нюх у этой Марты. Она за версту чует евреев. Не помню, что я ответила, только мой нос она больше не трогала. Впереди ожидали меня волнения более сильные. Дело в том, что Вера придумала ехать за покупками в Бауск ( Латвия). Единственным препятствием оказалась начальная школа, которая была при имении и преподавала в ней Вера. Но она нашла решение, попросив меня «поучительствовать» денек. По легенде и по возрасту я была гимназисткой. Отказать, понятно, не могла. И вот настает день, и я важно вхожу в класс и … начинаю урок. Но раздается многоголосый крик: «Учительница, молитву»! У меня затряслись коленки. Я просто забыла слова молитвы и как надо осенять себя крестом: справа налево или слева направо.

Однако в экстремальных ситуациях мозг работает интенсивно и выдает оптимальный вариант. Вдруг слышу свой дрожащий голос: «Дети, вы знаете молитву?» Раздается дружное «да». «Отлично, - говорю, - давайте молиться». И тут мой мозг, а может Божественное провидение, шепчет мне: во время молитвы нельзя оглядываться. Я отправляюсь в конец класса и спокойно жду окончания молитвы. Вот таким образом некрещеная еврейка провела молитву в католической школе. На мое счастье, сельские дети ничего не заподозрили.

Так протекала жизнь, пока не приблизился фронт. Бои то подходили, то откатывались куда-то. Изобретательный Пятрас повесил на одной и той же рамке двухсторонний портрет. С одной стороны смотрел ненавистный Гитлер, с другой тиран и диктатор – Сталин. И в зависимости от того, какие войска были ближе, Пятрас переворачивал портреты.

Но в один не совсем прекрасный летний день Вера и Пятрас засобирались в дорогу. Они очень боялись большевиков и понимали, что Сибири им не избежать. Тем более, что брат Веры был выслан в лагеря еще в 1940 году. Забегая вперед, скажу, что и Пятронеле была сослана в лагеря в 1946 году аж на целых десять лет. Вера предложила мне ехать с ними в Германию. Но я призналась, что боюсь немцев пуще, чем они русских. Уезжая, Вера напутствовала: «Остаешься маленькой хозяйкой большого дома - хозяйничай!»

Так я стала «хозяйкой» большого имения. А было мне тогда пятнадцать лет...

Вскоре снова установилась советская власть, и у меня спросили документы. Бегло взглянув на мои драгоценные «метрики», чиновник тут же заявил: «фальшивые». Спросил: «Кто ты такая?»

Положение было неустойчивое, фашисты еще могли вернуться, и поэтому я решила пока не раскрываться. Благо, помог господин Случай.

Оказалось (об этом я узнала впоследствии), что к Вере приставала кухарка и интересовалась, кто я и откуда. Чтобы прекратить эти расспросы, Вера сообщила ей по секрету что она, якобы, согрешила в молодости и я - ее дочь. Кухарка опешила и промямлила:

- А, а - вот почему вы так похожи.

Вера попросила никому об этом не рассказывать.

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все домочадцы вскоре были поставлены в известность. Вопросы прекратились.

Сейчас выяснилось, что и представители советской власти слышали об этой «легенде», и сразу зачислили меня в кулацкое отродье. Так я опять поменяла свой образ. Пора было уезжать. Мой чемоданчик тщательно проверили и отобрали Верой подаренные вещи. Отныне они уже были «народным достоянием».

Из хозяйской библиотеки я «приватизировала» две книги : томик М.Ю Лермонтова и словарь иностранных слов. Советская власть не возражала .

 

После четырехмесячного скитания под чужим именем, я, наконец, обрела право быть самой собой.