ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА /ретро/

 

В смысле самопожертвования возможности человеческие ограничены и, чтобы выделиться, нужна известная доля везения.

 

Предвижу твоё, читатель, недоумение: опять двадцать пять и десять заповедей. Но, согласитесь, мысль о самопожертвовании не частая гостья в наших суматошных буднях, при том, что для натуры чувствительной нет ничего отрадней, чем извлекать из своего существования пользу для ближнего.

 

Впрочем, я несколько опережаю события, поначалу не предвещавших печального исхода. Да и откуда взяться печали, если у тебя не забирают, а дают. То была счастливая пора распределения на предприятиях садово-огородных участков: первые робкие шаги к частной собственности в вечном, как тогда казалось, социалистическом гетто.

 

Желающих ощутить себя латифундистами на нашем заводе набралось не менее десятка на каждый сантиметр неудобий. Один я не участвовал в шумном дележе, оставаясь беспристрастным наблюдателем человеческой комедии, поскольку питал наследственное отвращение ко всему, что превращает человека в раба вещей, пусть и необходимых с точки зрения здравого смысла.

 

Но что любопытно, проявив жадность, я был бы затоптан конкурентами, но и безразличие не осталось без последствий и было воспринято, готовыми перегрызть друг другу глотки коллегами, как прямое оскорбление. Дескать, поглядите на этого бессребреника: взгромоздился на Олимп и с высоты оного взирает на людскую маяту!

 

Немедленно обнаружились доброхоты, без которых ни одна глупость не становится реальностью, и принялись совращать меня с таким энтузиазмом, как если бы вся эта садово-огородная петрушка затевалась исключительно ради моего благополучия. А некий друг увлёк меня в потайное место, где сотрудники по обыкновения наслаждались независимостью от начальственных поползновений, и влил последнюю каплю яда в мой обезумивший от непривычного напряжения мозг.

 

– Мне больше, чем кому-либо понятны твои сомнения, – объявил назвавшийся другом безапелляционным тоном врача-психиатра, твёрдо знающего, как помочь безнадёжному пациенту, – поскольку оба не принадлежим к числу тех, кто, подобно Энгельсу, считает, будто труд создал человека. Труд ничего и ни кого не создавал. Сам человек, по глупости и недомыслию, придумал труд себе на погибель. Но ведь нас никто и не принуждает. Впряжём наших жён. Господь создал женщину, чтобы отдавалась в три смены, и было бы неразумно лишать её возможности проявить заложенные в ней природой задатки. А то, что они ни бельмеса не смыслят в сельском хозяйстве, не должно нас пугать. Женщины вообще мало в чём разбираются, но за что ни возьмутся, получается лучше, чем у нас. Видимо потому, что легко обучаемы и охотно поддаются дрессуре. Всё, что от нас потребуется, спокойненько дожидаться у моря погоды, пока они пашут, сеют и собирают в закрома урожай. А что делать дальше, как-нибудь сообразим. Не полные же мы с тобой идиоты.

 

Тут меня и заклинило, как старый движок на идее самопожертвования. «Почему бы и нет»? – подумал я и взял огород.

 

Излишняя самоуверенность — удел по преимуществу робких натур. Не потому ли мужчины, вроде меня, постоянно мечутся в поисках доказательства собственной незаменимости, а, не найдя, стараются их изобрести. В качестве мужа я, вероятно, представлял определённую ценность: не курил, не пил /сейчас в это почти невозможно поверить/, изменял, каюсь, почти исключительно по слабости характера, уступая шантажу и насилию, иногда покупал хлеб и молоко. Следовательно, претензии, если таковые и были, требовали от жены чрезвычайно сложных формулировок, явно для неё непосильных. Да и мужская любовь устремлена к невозможному, как разум к бесконечному, а потому, чем больше стараешься для любимого существа, тем меньше результаты этих стараний радуют. Не здесь ли зарыта собака подстерегающих меня несчастий, тем более неожиданных, что замысел мой строился в расчёте на счастливый исход. А для полноты счастья я предпочёл оставить жену в неведении о смысле и цели моих намерений до полного их осуществления.

 

Скромностью познаний на новом для себя поприще я мог бы удивить даже младенца, но не поколебаться в самоуверенности. Ибо невежество — не преграда воодушевлению. При обстоятельствах более благоприятных я бы отправился в какой-нибудь захолустный Гейдельберг или высокородный Цюрих, чтобы в тамошних университетах обучиться тайнам земледелия, но в условиях социалистического реализма, путешествиям не способствующих, вынужден был ограничиться самообразованием. Я набросился на учебники и практические пособия, как волк на Красную Шапочку, и в положенный срок приступил к осуществлению задуманного.

 

Излишне объяснять, что, кроме естественных трудностей, меня подстерегало и множество других, не предусмотренных ни мной, ни авторами аграрных теорий о всемирном городе-саде. Например, как оправдаться перед женой за частые отлучки и резкое, почти вдвое, уменьшение и без того не Бог весть какой зарплаты. Приходилось лгать, как врут наши политики, напористо и грубо. Не исключаю, что на предвыборном митинге жена поддалась бы внушению, но в домашних условиях результаты моих усилий оказались прямо противоположными.

 

Насколько хрупко моё семейное благополучие по-настоящему осознал лишь тогда, когда от истерик с битьём посуды и угрозами физической расправы над соперницей, жена перешла к менее скандальным, зато куда более действенным формам протеста. И те самые «друзья», что убеждали меня в преимуществах частной собственности на землю, теперь исправно поставляли доказательства предосудительного поведения моей жены. Всё чаще её видели в обществе владельца престижной иномарки, а оснований полагать, что жена тоже одержима идеей самопожертвования у меня не было.

 

Хотелось выть от обиды и унижения, но огород был засеян, оставалось лишь пожать плоды собственных благородных усилий, и я приберегал рвущиеся из глубины души упрёки к моменту её УДИВЛЕНИЯ. А он, по моим расчётам, близился неотвратимо. В тот судьбоносный день я, помнится, искренне обрадовался отсутствию жены. Успею, подумалось, подготовиться к её появлению. Я отварил молодой картофель, тщательно вымыл молодой редис, аккуратно нарезал ПЕРВЫЕ помидоры и ПЕРВЫЕ огурцы и замер в ожидании приближающегося торжества справедливости.

 

Жена не появлялась. Чтобы скоротать время, откупорил бутылку, сожалея, что не смог вырастить на своём огороде и её. Когда допивал последний стакан, явился незнакомец в модном прикиде, судя по всему, владелец иномарки, и, не суетясь, а, главное, не обращая на меня внимания, принялся собирать женины шмотки, при этом ориентируясь в ограниченном пространстве принадлежащей мне жилой площади так легко, как если бы для него не было здесь незнакомого уголочка. Похоже, пока я окультуривал пригородные неудобья, он тоже не терял времени даром.

 

На мои робкие попытки объясниться, гость из будущего никак не реагировал, а когда я выразил желание передать с ним немного картофеля и овощей, пренебрежительно отказался.

 

– У нас имеется, – только и сказал он. А у меня не достало духа выяснять, со своего огорода или куплено на рынке?

Борис Иоселевич