Медленно падал декабрьский снег. Крупными пушистыми одуванчиками расцветал в палисаднике, надевал высокие белые колпаки на каждый кол в неровном заборе, заметал игрушечный дворик и баюкал одряхлевший дом - казалось, что мерно раскачивает его, как кресло-качалку с дремлющей снежной старушкой: Лиде всегда думалось, что утонувшая в снегу крыша похожа на теплый пуховый платок, укутавший хрупкие плечи.

Она опять шла к Катеньке в гости, несмотря на то, что никто не приглашал, и казалось даже, хозяйка в последнее время тяготится долгими разговорами. Шла потому, что некуда было деваться, а сейчас, в снегопад, находилось хоть какое-то оправдание для частых визитов. Нет, никто ее, Лиду, не прогонял, конечно. И смеялись, и болтали, и чай пили с клубничным вареньем – все, как положено старинным приятельницам. Да только раньше-то Катенька с другими чай пила. Видела их Лида однажды случайно, – приезжали сюда как-то прежние подруги, Анюта и Соня. Год назад ушли обе, одни похороны за другими. И о Катенькином муже давным-давно ни слуху, ни духу. Что поделаешь, мужчины вообще нестойкие, а Сережа совсем был неприспособленным к жизни - скрипач, утонченная натура. Разошлись они, что ли, а потом он и вовсе пропал, еще в Питере дело было… Так вот и получилось, что осталась теперь у Катеньки одна Лида. Ну, что ж, и то слава богу.

Подойдя к воротам, она просунула руку в щель, повернула деревянную щеколдочку. Калитка подалась с трудом: двор был засыпан снегом почти по колено.

«Вон, работы-то сколько, - с радостью подумала Лида. – Не придешь, так и не разгребет никто!»

Протопав еле-еле к крыльцу, подергала за веревку – где-то в глубине забрякал колокольчик, и снова стало тихо, словно дом был пуст или хозяйка спала беспробудно, а может, просто не хотела никого видеть? Но Лида отличалась завидным упорством – она звонила и звонила до тех пор, пока не услышала, как зашаркали к порогу старческие шаги и не отворилась со скрипом тяжелая ветхая дверь…

Самой Лиде было уже шестьдесят, а Катеньке - все семьдесят, но при виде гостьи она так искренне и молодо засмеялась, что выглянувший в коридор кот спросонья подумал, не устроить ли сцену ревности.

В полутемной прихожей Лида, как всегда, посмотрелась в любимое зеркало – из причудливой рамы глянуло на нее анемичное лицо с длинным носом и вытаращенными припухшими глазами, имевшими выражение пугливой креветки, но она все равно улыбнулась: зеркало льстило некрасивой Лиде, потому что было мутным от старости и изрядно затуманивало истинное положение вещей.

- Снегу-то, снегу! – приговаривала она, отряхиваясь. – Давайте скорее лопату!

- Да зачем? – философски пожала плечами Катенька. – Я ведь почти не хожу никуда. Прорыть ход до поленницы – и ладно, перезимую…

- А в мастерскую? Вы же рамку собирались заказывать, или раздумали?

-Рамку?.. Я собиралась? Ах, да… только… Ну ладно, Лида, ладно… Можно до ворот еще тропинку… на всякий случай.

Лида усмехнулась и, взяв лопату, вышла обратно во двор, огляделась. Странное это было место, и дом Катенькин – странный. Почти что центр города, а улочка тихая, узкая, с несколькими дореволюционными развалюхами. Катенька в этом доме выросла. Уезжала, жила в Питере, вместе с Сережей, когда замуж вышла. Оба играли в оркестре: муж – скрипач, жена – пианистка. Вроде бы, гастролировали, в подробности Лида не вдавалась, знала только: не заладилось что-то, развалился оркестрик. Все разъехались, разбежались в разные стороны, да так больше вместе и не играли. И с Сережей Катенька рассталась - вернулась стареть одна. В доме из всей большой семьи остались к тому времени лишь Катенькин брат с женой - Лида помнила незаметную женщину в сером платье, скользившую тенью по длинному темному коридору… Семья брата обитала «внизу», в подземном полуподвальном этаже, где в трех обставленных дубовой мебелью комнатах жили пальмы в пузатых кадках и изящное пианино с отменным, тугим, легким и бархатным голосом – мечта любого настройщика. Спускались через люк в полу по небольшой винтовой лесенке. В комнатах были странные, ушедшие под землю окна, только форточки оказывались на поверхности, открывались наружу, и тогда в помещения проникал свежий воздух, а над головами жильцов шелестела трава, да изредка топали чьи-нибудь башмаки. Как мебель попала в этот полуподвал, оставалось загадкой: то ли пол наверху разбирали, то ли нижний этаж видал лучшие времена и имел раньше выход наружу, но постепенно уходил вниз, врастал в землю и наконец утонул почти по шею… Теперь об этом забыли. Катенька жила наверху вдвоем с котом. В давно опустевший подвал даже и не спускалась. Как заперла люк лет пять назад, так с тех пор не отпирала. Однажды только привела соседа, и он выволок на свет божий три полузасохших пальмы – Лида еще ему помогала вытаскивать. Ну, а потом лечили их, выхаживали, поливали, землю рыхлили. Одна только выжила, зазеленела, новые листья дала. Стоит с тех пор в гостиной, как вылезший из прошлого, почти позабытый призрак …

Была у Катеньки фотография – старуха хранила ее отдельно от других, в закрытой на ключ шкатулочке. Жаль, изображение мелковато, лиц не разобрать – Лиде ее показывали как-то, так пришлось даже под лупой разглядывать. Три женщины: сама Катенька, Анюта и Сонечка – за столом, в плетеных креслах, а рядом трое мужчин. Всех Лида не знала, только Сережу – на ее взгляд, он был самый спокойный, интеллигентный, Катеньки достойный… Хотя и двое других показались примечательными – красавец-брюнет с насмешливой улыбкой и худенький вихрастый юноша с задиристым взглядом, смешной, добрый, наверное, - подумалось ей, - только больно уж наивный, пылкий… Молодые и веселые, а сидели - в летнем кафе, что ли? – она не рассмотрела, а спросить постеснялась.

Катенька часто доставала фотографию и смотрела подолгу, словно пытаясь что-то такое давнее понять, а потом, вздохнув, убирала, задумывалась… Однажды рассказала Лиде, что неподалеку, на Пушкинской, до сих пор работает в реставрационной фотомастерской один из тех, изображенных на снимке - старый ухажер и приятель, Эдик Керский. Спросила даже ее мнение насчет того, не пойти ли туда заказать для фотографии рамочку. А может, получится увеличить – тогда бы и на стенку можно было повесить, и любоваться без помех…

Лида кивала и одобряла. Она все одобряла, что делала Катенька, во всем участвовала, лишних, неделикатных вопросов не задавая. Не спросила даже, который из двоих за Катенькой ухаживал: брюнет или кудрявый мальчишка, хотя сама для себя почему-то решила, что мальчишка – показалось ей так, и все тут, объяснять свои ощущения, анализировать Лида не умела.

Вот и теперь молча принялась раскидывать снег, разгребая тропинку, пыхтя, отдуваясь и с улыбкой покачивая головой…

 

* * *

 

-Рассказывай, рассказывай, Лида… Что ты, ей-богу, медленно как… Клещами из тебя все тянуть, что ли?

Лида и так старалась сосредоточиться. Ну, зашла она по пути в фотомастерскую, ну, спросила, работал ли там когда-нибудь Эдик Керский. И что с того? Просто хотела узнать и сообщить подружке. А там уж пусть сама решает – идти за рамочкой или не идти... Кто же мог подумать, что старый Эдик с седыми кудрями ей навстречу сам из-за стола подымется? Что замрет, как громом пораженный, услыхав Катенькино имя, а потом переведет взгляд на стенку, а там – большущий портрет ее, Катеньки, и похоже, в тот самый солнечный день сделанный… Сидит она, молодая, воздушная, в белом плетеном кресле - и улыбается посетителям…

-Ах, Лида, Лида… Что ж ты наделала…

-Так ведь вы сами хотели пойти туда? – изумилась Лида. – Сами хотели с ним встретиться…

-Хотела. Но не пошла бы. Что тут непонятного? Ну куда мне идти, такой старухе? Ты на меня посмотри.

Лида посмотрела и подумала, что выглядит похуже Катеньки в своем старом-престаром коричневом пальтишке на искусственном меху. Ее подруга одевалась не лучше, но была красива той красотой, которая не стареет – внутренней. И пушистые кудри не поредели, и глаза такие же огромные, как раньше, и сияет в них что-то такое, что Лиде и не снилось…

-Нет, нет, Лида, - вернула ее на землю Катенька. – В семьдесят лет не встречаются с бывшими поклонниками...

-Да? – промямлила та. – А он сказал, что в гости придет…

Катенька всплеснула руками и, не сдержавшись, покрутила пальцем у виска.

-Ну, спасибо, дорогая, удружила. Чай будешь?

-Буду, - в ужасе шепнула бедная Лида. – Ой, простите меня, дуру…

-Так что с тобой еще делать?

 

* * *

 

А под самый Новый Год заболела Лида. Простудилась и слегла с жестокой ангиной, не могла подругу навещать. Переживала очень, звонила по телефону. Катенька ее успокаивала: она здорова, магазин продуктовый напротив, а снегопадов сильных с тех пор, слава богу, не бывало. Раз даже сама приехала Лиду попроведать, шарлотку с яблоками привезла, чай пили, разговаривали, фиалки на подоконниках – Лидину гордость - рассматривали. Только про Эдика почему-то так больше и не зашел разговор. Катенька его не заводила, ну а Лида – что? – она сама вообще не заводила разговоров, а только поддерживала, хотя любопытство ее, надо сказать, на сей раз терзало.

Однако вскоре все позабылось, и у Лиды появилась новая забота – готовиться к Новому Году и Рождеству. Не то, чтобы она ожидала каких-то чудес, подарков – это нет, Лида и ребенком-то деду Морозу не доверяла… А просто так положено было – ждать и готовиться. Покупать на базаре елочку, наряжать ее, печь вкусненькое, сидеть потом перед телевизором… Новый Год она встречала одна, Рождество – тоже. Отмечала заранее в программе все самое интересное, доставала нарядное платье – бежевое, с кружевным белым воротником, еще мамино, перешитое и подогнанное по фигуре.

В этот раз времени на подготовку было мало: болезнь подвела. Едва успела к Новому Году купить елочку. К Рождеству уже получше приготовилась: пирогов напекла. Один – себе, другой – Катеньке. Обязательно хотелось ей навестить подругу перед Рождеством, пирог отнести и подарок – блюдо с красными розочками, купленное еще летом, специально для этого случая.

Вот и собралась наконец. В Сочельник решила сбегать, поздравить. Правда дело уже было к вечеру, но Лида ведь недалеко жила – отчего ж не порадовать любимую подружку, да и себе настроение не поднять? А если бы вдруг пригласили ее остаться Рождество встречать – что ж, можно было бы и остаться, телевизор вместе веселее смотреть. Пожалела подругу, пригорюнилась: какие еще у той радости? Никого из друзей-родных и в живых-то нет. У Лиды хоть племянница в Хабаровске - есть, кому открытку написать. Да и дел вечно полно, кипит жизнь, кипит, не то что у бедной старенькой Катеньки…

В таких мыслях Лида надела бежевое платье, выложила пышный и румяный пирог на новое блюдо – красиво получилось! Завернула его в полотенце, а потом еще в шаль, и пошла себе потихоньку по празднично убранным вечерним улицам, щурясь на цветные огоньки и улыбаясь всем своим бледным, морщинистым личиком, словно репетируя радостную поздравительную улыбку.

 

* * *

 

На Катенькиной улице было, как всегда, пустынно. Удивительно, все-таки, самый центр, а такое вечно безлюдье. Только ветер мотался вокруг Лиды, как хулиган – то с одной стороны забежит, то с другой обхватит, закружит в непристойном дьявольском танце и тут же бросит, усвищет дальше, метнув под ноги поземку. Кое-как добралась до Катенькиных ворот, повернула щеколдочку и быстрее к дому, да так и замерла на полдороге…

Нижний этаж был освещен и мерцал слабенько, как елочные свечки. Свет струился из-под земли, сочился из форточек наружу – огромная люстра, сияла, наверное, под потолком, освещала залу, но не просматривалась снаружи - только пол подвальный и виднелся сквозь узкие щели. Наверху тускло брезжило кухонное окошко да лампочка в коридоре, кажется, включена была. Лида побежала бегом к крылечку, стала звонить и стучать – очень уж непривычным показалась ей такое освещение, как бы не случилось чего с Катенькой…

Никто не открывал. Тишина стояла вокруг, только и слышен был скрип снега под Лидиными валенками. Посмотрела она вниз и вспомнила вдруг про ключик, что Катенька на всякий случай держала под шаткой дощечкой. Показала однажды и говорит: мало ли, мол, чего со старухой приключиться может. Лида рванула дощечку, вытащила ключ. Пальцы заледенели на морозе, да еще и зубы стучали, то ли от страха, то ли от холода. Еле-еле смогла дверь отпереть и совсем оробела. Вошла потихоньку, позвала: «Катенька! Катенька!» - вышло хрипло как-то и почти шепотом.

И вдруг услышала Лида негромкую музыку, словно из-под земли. И голоса. Вроде бы, разговор оживленный, запальчивый. Пошла на звуки, глядит – а крышка люка откинута, вход в полуподвал открыт…

-Нет, ты лукавишь, опять лукавишь! – донеслось до нее внезапно. – Я тебе не верю, Андре…

Голос принадлежал, вне сомнения, Катеньке, но говорила она так горячо и энергично, словно скинула годков этак пятьдесят – ни одышки, ни старушечьих интонаций. Звонко, молодо говорила – Лида просто обомлела, услышав. Да еще эта французская музыка… «Легран, кажись», - машинально подумала она, вспомнив концерт, что недавно по телевизору передавали. Внизу пел проигрыватель, крутилась старая пластинка. Вспомнила Лида, что у Катенькиного брата целая коллекция когда-то была. «И пианино есть, - подумалось ей, - и стол обеденный на двенадцать персон…»

Она тихо-тихо приблизилась к открытому проему, заглянула. Точно! Вот он стол, виден краешек. Батюшки, да он накрыт! На белоснежной скатерти сияли приборы, блестело столовое серебро. И в тарелках лежала какая-то еда - ну-ка, ну-ка… Лида вытянула шею и вгляделась, мимолетно порадовавшись своей дальнозоркости, – ага, салаты, закуски. Видимо, только пришли гости – ничего еще не тронуто… И семга вон, семга – тонкими, прозрачными ломтиками – полное блюдо! И еще… что это там? Ага, буженина.

Она отодвинулась подальше, присела на стоявший в уголке сундук. Кажется, все, слава богу, в порядке. Интересно, что за гости у Катеньки? И почему она их в подвале принимает, а не наверху, в своей комнате? У нее тоже стол есть, раздвижной, вполне можно человек пять разместить. Да неужто там этакая куча народу? Откуда вдруг?

 

* * *

 

-А помните, как ездили в Ораниенбаум? Мы с Сережей только поженились… Холод еще был собачий… Сереж, помнишь?

Лида вздрогнула. Сережа?

-Сани там были такие… финские, с длинными полозьями… Ты меня катал долго-долго… а потом вытряхнул в сугроб, - послышался смех.

-Ну еще бы, - сказал вдруг знакомый глуховатый голос Анюты. – Как не помнить. Катал, катал, не отпирайся. А потом вытряхнул и стал Соню катать.

-А потом играли… помните? – подключился еще голос, легкий, задумчивый, летящий, как звук флейты – Лида и его узнала, задрожала вся от этого – Сонечкин это был голос, хоть режьте. – Играли там, в клубе… Андрюша тогда только пришел к нам в оркестр, мы все балдели от саксофона, он же так играл, так…

-Да ладно тебе, Соня, - слегка раздраженно сказал тот, кого назвали Андрюшей. Обыкновенно я играл. Еще не умел ничего. Сергею в подметки не годился.

Повисла странная пауза. Звук резко отодвинутого стула разломил тишину, и кто-то подошел к самой лесенке, закурил – Лида отпрянула, дернулась, чтобы уйти потихоньку, но любопытство пересилило, пригвоздило к месту.

И тут заиграла скрипка. Не на пластинке, живая, близкая – играл стоявший под лестницей - покурил и принялся импровизировать, или как это у них называется? Лида не знала. Она не знала и многого другого, да и проникнуться музыкой никогда не умела, но теперь вдруг поняла, что там, внизу, происходит совершенное чародейство и бесовщина, что так играть нормальные люди не могут, что эти все - и Катенька, ее любимая Катенька! – не от мира сего… «А от какого мира?» - задала она себе, по обыкновению, прямой вопрос, но отвечать почему-то не стала, хотя знала ответ и - что ее мимоходом удивило – как будто бы, знала давно…

-Сережа… - воскликнула Катенька.

Музыка прервалась на мгновение и полилась снова. Все молчали, слушали завороженно. «Ну, точно, Легран, - опять подумала Лида на своем сундуке. – Но как… как он играет… Сережа-то…»

Скрипка пела о море. Она словно рассказывала тем, кто ждал ответа, о том, что сталось с краткой горестной жизнью, как кидало и швыряло ее, случайную щепку, в самом гиблом и страшном водовороте, который только можно было себе вообразить. И Лида поняла вдруг, что ее тоже затягивает туда, к ним, что она начинает слышать, видеть и чувствовать так же, как вся эта компания… Пестрая, яркая, мелодичная аура расползалась, тянула из люка опасные щупальца, обвивалась кольцами – перед глазами замелькали картины чьей-то жизни, забравшегося в память чужого прошлого…

-Знаешь, Катя, почему я тогда уехал? Вы ведь все это хотите узнать, правда?.. Для того и собрались, чтобы все выяснить…

-Ну, в общем, конечно, - спокойно сказала Анюта. – Вопросов накопилось…

-А оно вам надо? – фыркнул Андре. – Теперь-то что трепыхаться…

-А тебе никогда не хотелось трепыхаться: ни тогда, ни теперь. Лень было лишнее слово сказать… вот и…

-А что «вот и»… что?

-Вот и погубили все, идиоты.

-Рассказывай, Сережа, - Катенькин голос внезапно стал твердым, жестким даже, - рассказывай, давно я этого ждала…

-А я согласна с Андре, - сказала вдруг Соня. – Ни к чему все ворошить. Прошла жизнь.

-Ну, положим, Катькина – еще нет, - Анюта усмехнулась. – И Эдькина тоже.

-А почему его не позвали? Драки боитесь?

Дружный хохот испугал Лиду, она отшатнулась.

-Да неужели он до сих пор… - сквозь смех проговорила Анюта, - до сих пор чуть что – сразу в драку?

-Не с кем драться стало… Но если бы вас всех увидел…

-Чего ты испугалась-то? Нам не привыкать…

-Да старый он уже, - выпалила Катенька, и новый взрыв смеха полетел из подвала. – Нервный стал. Еще хватил бы кондратий…

-Эка невидаль, - буркнул Андре. – Что за нежности… Для того он нам морды бил, чтобы мы теперь с ним носились?

-Ну так что, Сережа, - Катя попыталась вернуться к разговору, но момент был упущен, смех еще трепетал в зале, гости потянулись к стаканам…

-А не сыграть ли? – предложил вдруг Сережа. – Всем вместе, как раньше?

-Нет, вы точно чокнулись! Я сто лет не держала виолончели!

«А виолончель-то у них откуда? - меланхолично подумала Лида. – Неужели с собой приволокли?»

-Я тоже скрипки не держала! Тысячу лет!

-Ну, ты, Соня, сыграешь в любых обстоятельствах! – со смехом воскликнула Катенька. – Ты всегда могла… Без подготовки, без репетиции…

-Даже без скрипки, - задумчиво сказала Соня, но осеклась, замолчала, пока никто не обратил внимания на эту случайную фразу…

-Ага. Как заведенная…

-Ну, знаете!

-Бери скрипку! А ты, Катюша – за фортепьяно! По местам! Работаем, ребята, работаем…

 

-Ааааха-ха-ха-ха… Нет, это, все-таки замечательно! Вот так вас всех снова увидеть… и даже сыграть! Полным составом…

-Нет, все-таки, без Сережи нас сразу не стало, - задумчиво сказала Анюта. – Кончился оркестрик

-Ну и дураки, - заметил Сережа. - У вас такая первая скрипка была...

-Сонька-то? - буркнул Андре. – Скажешь тоже… Это для тебя она была – первая скрипка.

-Прекрати, Андре, - Анюта вздохнула. – Любишь ты походя всех уязвить.

-А я привыкла, Анечка, - пожала плечами Соня. – Мы с ним, конечно, друг друга стоили. За три года, что вместе прожили, так и не сблизились. Ему не я нужна была. Более добрая, мягкая… покладистая. Чтобы растворить ее в своем таланте…

-А тебе? – тихо спросил Сережа. – Тебе кто был нужен?

-Слушай, Катька, - Соня со стуком положила вилку. – И чего ты, в самом деле, затеяла? Почему раньше нас ни о чем не спрашивала? Например тогда, когда мы к тебе с Анькой приезжали? Все про варенье свое бубнила да про кота. А потом еще подружку свою позвала малохольную – совсем не поговорить стало…

-Да не звала я! Случайно совпало! Лида сама зашла попроведать!

-Вот так и совпадало всю жизнь! Запутали все, пустили на самотек… Понеслось под гору, а потом раз – и вдребезги, - заметила Анюта.

-Ты что, Кать, так ничего и не знаешь? – удивился Андре. – Ну… про то, кто Соньке был нужен? Нет, я ничего такого… но раз вы сами начали… чего уж теперь?

-Честно говоря, никого мне не надо было, - с досадой перебила его Соня. – Ты же знаешь, уж ты-то! Я работала тогда, как лошадь. И между прочим, кое-чего добилась.

-Приглашения в Москву? Ну да, да… Париж, Вена… компания виртуозов… Все это так, но… - Анюта замолчала.

-А что «но», что «но»? Ну, не было у меня семьи – и не надо! Много вы хорошего от своих семей повидали? Мужья в семьях не держатся, ну а дети… Разве они нас поймут? Да никогда…

-А я думаю, Анюту ее Полька понимала, - грустно сказала Катя.

-Черта с два, - отреагировала Анюта. – Вся в папашу своего паршивого, такая же эгоистка. Да и… одно лицо! Не заметили, что ли?

-То есть… Ты что мелешь, Анька? – изумился Андре.

-Ой, подумаешь. Заметили, конечно. – Соня все еще была на взводе. – Ты думаешь, я слепая была? Пилила и пилила на своей скрипке, ничего не замечая?

-А он не знает, - хихикнула Анюта. – Представляешь?

-Анька… что это значит?

-Если бы ты тогда не уехал, Андрюша… - заметила Катя, - она хотела как раз сказать тебе… Накануне долго так у меня просидела, все прикидывала, как это лучше сделать. Пришла домой, а там – это твое письмо… про Италию. И все, ты больше не вернулся. Никаких вестей…

-Правда, рассказал бы, что с тобой потом происходило, - Соня уже смягчилась. Ладно, чего там, теперь все можно. Да и Эдьки нет, никто морду не набьет…

-Ну, вы даете! Анька! Это что, правда?

-Правда, Андрюша, - неожиданно тихо и ласково ответила она. – Твоя Полька дочь. Увы.

-Учиться я поехал, - устало сказал Андре. – Пришел ответ от одного Миланского профессора… Я не мог тогда тебе сказать, ты стала бы плакать, просить, чтобы взял с собой… Вот Сонька – та поняла бы, да ей все равно было. Э-э-эх… Метался я, честно сказать, между вами, девчонки… Вот и решил разом все оборвать, уехал без объяснений. Письмо только Аньке оставил…

-Из твоего письма я ничего не уяснила, - огрызнулась Анюта, – ну да ладно, черт с ним. Но потом-то, потом – куда ты делся потом? Я получила еще открытку, лет через пять… Поздравление с днем рождения. И знаешь… это ты здорово, Андрюша, поздравил! Полька-то ровнехонько в тот же день, что и я, родилась, двадцатого июля. «Поздравляю, любимая!» - я сказала ей, что папа ее поздравил… Мы тебя вместе ждали… всю жизнь.

-Анька, - растерянно протянул он, - я ж не знал, Анька…

 

-А ты? – прервала вдруг их Катя, - ты куда исчез? Почему? Да еще раньше Андрея! Тоже в Италию? Говори, Сережа, я измучилась за все эти годы…

-Катюша… Не мог я тебе сказать. Так получилось… В общем, сбежал я. От любви.

-От любви? – поразилась Катя. – Но почему?

-Да ты не поняла, - устало поморщилась Соня. – Не от тебя он сбежал. От меня. Опять я во всем виновата. Тем двоим вечно мешала, вашу семью разбила вот…

-Сонечка… - испуганно протянула Катя, - ты что? Сережа?..

-Сережа, Сережа… Мне даже стыдно, ей-богу, что я ему не ответила. Думала, он успокоится, и все у вас будет нормально. А он…

-А что было? Где ты… жил?

-Катя, - заговорил он сбивчиво, - понимаешь, я, может быть, не в нее – в талант ее влюбился… Слушал скрипку , а перед глазами все стоял какой-то закат и парусник на апельсиновом фоне… Только она и знать ничего не хотела. Говорила, я, мол, не Маргарита, на метле летать не умею… Гнала меня, а я все ходил, умолял. Тебе говорил, что подрабатываю вечерами в ресторане… Только денег не приносил. Подрабатывал забесплатно, - он усмехнулся.

-Почему же ты не сказал мне? – в ее голосе послышалась горечь. – Почему?..

-Не хотелось причинять боль, - он опустил голову. – Ты понимаешь, я ведь люблю тебя, Кать… Понимаешь?

-Я бы тебя отпустила.

-Сомневаюсь, - пробормотала Соня. – Ты его обожала. Идеальная была парочка.

-Именно идеальные парочки и распадаются первыми…

-Что ты хочешь сказать? – Соня уставилась на Катеньку. – Ты что?..

-Да нет, ничего… Я чуть с ума не сошла, когда он пропал. Ты говоришь, бежал? – она повернулась к Сереже. – И куда же?

-Все продолжалось около года, - он бросил измученный взгляд на Соню, потянулся за вином, налил себе и выпил одним махом, - а потом…

 

Снаружи хлопнула вдруг калитка, заскрипел снег под торопливыми шагами. Лида заметалась в панике, присела за сундуком – больше некуда было деваться. Кто-то вошел в дом - ах, она глупая, дверь-то, дверь – не заперла! – протопал мимо нее по коридору, заглянул в подвал.

-Ну, я так и знал… - застучали ботинки по винтовой лесенке.

-Эдик!

-Эдька! А-а-а-а!

-Полный комплект, братцы!

«Чего так шуметь? – подумала Лида за сундуком, - чай не конец света».

-Ты чего приперся? – сердито воскликнула Катенька. – Со своими нервами? Теперь опять какой-нибудь фортель выкинешь…

-Ничего, Катюша, не волнуйся, я в порядке, - и впрямь, голос у Эдика был бодрый, не то, что тогда, в мастерской.

Лида вылезла из укрытия и опять осторожно заглянула в подвал. Ей, по-прежнему, виден был лишь уголок стола да одна из беленых стен, а на ней… Так и обмерла Лида, вглядевшись в новое зрелище. На стене танцевали теперь их тени. Огромные, изломанные, с длинными руками и неверными движениями – марионетки, которые водил кто-то – может, сама судьба… Вскочив из-за стола, они обнимались, кружили по комнате, сходились и расходились…

Лида вглядывалась и вглядывалась – отчего-то такими притягательными казались ей эти нелепые, порывистые фигуры – она и позабыла, что им всем за семьдесят… Да полно, могла ли идти речь о возрасте в этой отчаянной, непутевой и странной компании, где все любили, играли, и все были виноваты друг перед другом?.. Вон и Катенькина тень – узнала она, - да только какая быстрая, гибкая, а волосы – волосы почему длинные? Почему волнуются и бегут по спине стремительными потоками, как игривые горные реки? – она поймала себя на этой чужой мысли и чуть не заплакала. Что происходило с Лидой – трезвой, уравновешенной, глупенькой, молью траченной Лидой, случайно оказавшейся рядом с шебутным, развеселым оркестриком? Как вдруг затянуло ее в эту пеструю, многоцветную воронку, в это непрестанно вальсирующее поле, всю жизнь кружившее музыкантов, всю жизнь – и после?..

-Ну, о чем вы тут? Воображаю…Еще не подрались? Как тогда в Астории?

-Тебя ждали… - гости дружно захохотали.

-Пумб-пумб, хммм… Пумб-пумб, хммм… - отозвался саксофон.

-Слушайте, я такую мелодию поймал, - оживился вдруг Сережа, - с аранжировкой… Может попробуем? Там тако-о-ое соло для сакса…

-Покажи!

-Ну-ка, ну-ка… - зашелестели листы.

«Да неужто в ноты пялятся? – Лида вернулась на сундук в полном недоумении. – На таком важном, интересном остановились…»

А мелодия, между тем, уже потекла, просочилась, заполнила пустой темный дом: Катенькину комнату, где, свернувшись, спал кот и дремала старая потускневшая пальма, длинный коридор, где притулилась Лида… Протиснулась, вылетела в незакрытую дверь и гуляла там по двору вместе со снегом, валившим из страшной черной дыры, а может, наоборот, улетала вместе с ним вверх, в распахнутую морозную бездну…

-Да это гениально, Сереж, ну, ты и талант же…

-А Сонька-то, Сонька! Нет, такой темп больше никто не выдержит, браво!

-Сереж, саксофон экзальтирует… Рулит, говорю, сакс! Молодец, Андрюха!

-Да что я! Это Серега…

-А я что говорю? Без Сереги мы сразу сдулись, как шарик… Пропали без своего композитора… и лидера…

-Слушай, может, ты наконец закончишь свой рассказ? Где ты мотался с тех пор? Нашел… счастье? – спросила Соня.

-А потом я встретил друга, - совершенно успокоившись, продолжил Сережа, словно говорил уже о ком-то другом, постороннем, - мы с ним снимали вместе угол, когда я только приехал в Питер, друга Сашку, поэта. Он собирался тогда в Америку, говорил, что едет к знакомым, которые помогут ему устроиться… что это – единственный шанс не погубить свой талант… В общем, мы уехали вместе. Переносить Сонькину холодность я уже не мог, жить дома тоже…

-Я не знала, что думать, - печально сказала Катя. – А тебе он тоже не сказал, Сонь?

-Нет, - ответил за Соню Сережа. – Никому я не сказал. Идиот.

Смычок скользнул по струнам, промчался по ним – звук вспорхнул и растаял, улетел куда-то - опять в другое измерение, иной временной пласт… Полилась вновь мелодия – рассказывала, собирала кусочки жизней, нанизывала их на одну общую нить, как цветные, яркие бусы…

 

* * *

 

 

* * *

 

Лиде не удалось увидеть, как пристально смотрела на Сережу Соня, как текли слезы по нежному Катенькиному лицу, как судорожно сжала пальчиками захрустевший смычок Анюта…

-А-а-а-а-а-а, черти бы вас взяли… Лабухи позорные, паршивая, ненормальная банда! Я, как знал, торопился на ваш слет сумасшедших… Так и знал, что какая-нибудь дрянь обнаружится… трагедия, драма…

-Ну, начинается. Концерт для фотографа с оркестром… У нас так - трагедия вперемешку с балаганом… Люди отдают концы под похоронный марш… Элегию Массне… А мы…

-Да какая вам элегия… Под адскую свистопляску! – Эдик заорал вдруг блоковское:

 

 

-Эдик, не блажи… Чего ты завелся?

-Вот не хотела же его звать… А вы еще спрашивали, почему, почему…

-А как вы играете, как играете!..

-А как? Как? Договаривай! Мы плохо играем? Ребята, он сказал, что мы плохо играем…

-Плохо? О-о-о-о, нет! Играете вы хорошо, кончаете – плохо! Дьявольски играете, словно один – ОДИН! – организм… Причем, рогатый и с десятью копытами… Да я вас сейчас… Вот, вот, как вы играете…

Он вдруг бегом взбежал по винтовой лесенке – Лида едва успела бухнуться за сундук – выхватил что-то из большого ящика, задвинутого под вешалку, и скатился, стуча каблуками, назад.

-Вот, любуйтесь… Па-ра, рииии-ру, рииииии-ру, па-ра-рииииии-ру-раааааа… - послышался ужасающий скрежет, - па-ра, риииии-ру, па-рииииии-ру, па-рарааааа…

Выбежав из укрытия, Лида чуть не свалилась в люк: Эдик стоял прямо под ним, прижимая к подбородку ржавую двуручную пилу, и пилил по ней длинным, затертым напильником…

-А еще вот так: па-ра-риииии-ру… ри-ру, ри-ру, рииииии-ру-ра-а-а-а-а-а-а… И вот так: бум-бум-бум, ля-ля-ля… пум-пум-пум, тру-ля-ля! – он треснул напильником по сиденью подвернувшегося стула, а потом стал вдохновенно лупить по нему ладонью, отплясывая невероятный шаманский танец…

-Пумб-пумб, хммм… - вступил в состязание саксофон, - пумб-пумб, хммм…

И вот уже быстрая, радостная музыка понеслась – Лида увидела, как Сережина тень подняла вверх вилку, и та заиграла, заплясала в его пальцах, как дирижерская палочка, дружный оркестрик подхватил, повел мелодию, быструю и пронзительную, невероятную и захватывающую, разнообразную, как сама жизнь. Беспощадную, отчаянную и пропащую, балансирующую на грани безумия… а иной раз переступающую эту грань.

 

-А ты, Андрюша? – в наступившей тишине Катин голос прозвучал неожиданно резко. – Я перебила тебя, не дослушав. Прости. Что случилось в Италии?

-В Италии… Нет, мне повезло больше, чем Сереге… Потом был джазовый фестиваль в Венеции и первая премия… номинация «Золотой саксофон»…

-Я слышала! – вскрикнула вдруг Анюта. – Однажды по радио передали – думала, что ослышалась, или однофамилец… Но Польке сказала, что это – папа… Значит… Оказывается, не соврала?

-Не соврала, Анька! – обрадовался он. – Я получал премию когда, все думал: столько камер, может, у нас покажут… Не показали?

-Нет, только по радио… А потом?

-Потом?.. – он вдруг замолчал, нехотя ткнул вилкой в маслину. – А ничего потом не было.

-Как не было?

-Пошли в ресторан, отметили с приятелями. Венеция – красивый город… Я так и не успел увидеть карнавал, хотя твердо решил приехать опять из Милана…

-Да что случилось, не томи…

-Всех приезжающих в Венецию предупреждают: не стойте на мокрых ступеньках у воды… И меня предупреждали, да я тогда пьян был... Там очень легко умереть, понимаете? Так же просто, как если живешь на берегу океана…

-В тот самый день, когда получил премию? – ахнула Анюта.

-Ага, - улыбнулся он. – Вечером, часа через три после церемонии…

-Значит, когда я слушала радио…

 

Лида опять присела на сундук и заплакала. «Что же это?, - думала она, глотая слезы, - почему все так грустно на свете?» Люди, собравшиеся там, внизу, обладали тем, чего она, Лида, была безнадежно лишена – талантом. Оттого ли их жизнь была бурной и яркой, пестрела и бурлила, как пенная зеленая венецианская лагуна со снующими туда-сюда катерами и лодками? Она видела Венецию по телевизору. Слушала концерты, думала, что любит музыку… Теперь музыка сидела перед нею сама, стучала вилками и говорила, говорила…

 

-А ты знаешь, я ведь была в Венеции, - Анюта всхлипнула. – После той передачи читала и слушала о ней, что попадалось. Однажды собралась в турпоездку… Не понравилось мне. Смотрела и думала, что вода холодная и странного зелено-бирюзового цвета… как стекло. Кое-где и набережных нет, двери прямо в воду выходят… Мне подумалось: прямиком из дома – и на тот свет…

-Ань, а Полька… она правда на меня похожа?

-Похожа, - улыбнулась Анюта. – Да она хорошая, Андрюша. А что эгоистка – так это от молодости. Впрочем, ей со мной повозиться пришлось… Болезнь Паркинсона… брррр… Вон, Соня знает. А вы… Считайте, ребят, повезло вам. Умирать лучше молодыми.

-Да, - мрачно кивнула Соня, - мосье Альцгеймер – тоже изрядная сука…

Они притихли, словно вслушиваясь в новое воспоминание, которое плыло над ними, неведомым путем ощущаемое всеми, включая бедную Лиду, ставшую случайной свидетельницей и почти что участницей этой вечеринки…

 

* * *

 

 

* * *

 

-Я иногда думаю, - тихо сказала вдруг Катя, - что хорошо было бы забывать побольше… как Соня. Ты прости, Сонь, но в каком-то смысле, знаешь… болезнь Альцгеймера даже… того… Вот я помнила – всю жизнь помнила! – эту свою вину… Теперь смотрю, слушаю вас… Я ведь думала, я одна виновата, потому всех и собрала… Неохота было помирать, не покаявшись…

-О чем ты, Катюша? – удивилась Соня. – Ты-то в чем виновата?

-В чем? Да я ведь… Нет, я Сережу любила, очень любила… И талант его видела, конечно… Только мы, когда поженились, очень молодые были. Это я потом поняла, насколько Эдик мне ближе. Как он в меня влюблен… В общем, жила с тобой, Сережа, и чувствовала себя последней дрянью…

-Господи, Катя…

-И ведь любить продолжала! Да только не так… А Эдька… Сама не знаю, что мне такое в этом скандалисте понравилось.

-Катя!.. – потрясенно сказал Эдик.

-Ха, - пробормотала Анюта, - теперь давайте, вы все ему морду бейте.

-Да не за что! – выкрикнула Катенька. – Не было ничего! Когда ты пропал, Сережа, я решила, что из-за меня. Ну… что ты все чувствовал: и мучения мои, и разочарование в нашем браке… Я даже, представьте, подумала тогда, что он с жизнью покончил…

-Не очень-то ты и ошиблась, - мрачно сказал Андре.

-Только я себя, одну себя виноватой считала! Из-за того и Эдика прогнала, сказала ему, что только Сережу любила – да я и сама так думать стала! Любовь с болью – они слишком тесно переплелись тогда, в один узел затянулись… Уехала из Питера. А Эдька за мной прикатил, да так тут и остался…Только все равно ничего не вышло. Я, знаете, после всего этого не могла себе позволить и капли счастья…

-Господи, как же я жизнь-то твою исковеркал, Катя… И твою, Эдька…

-Мы все… все кому-то жизнь поломали, - откликнулась эхом Соня.

-Не хотела я, конечно, при Эдике говорить. Уж лучше и не знал бы…

-Ты думаешь? – покачал головой Эдик. – А по мне, лучше счастливым помереть, чем несчастным.

-В общем так, ребята, - подытожил Андре, - выходит, как ни крути, что этот тип нас правильно всегда мордовал. Он один невиноватый выходит. Вот гад!

И потрясенная, заплаканная Лида услышала новый взрыв смеха…

«Да как же? Как же! Смеяться в такой момент, над таким! Что, что они за люди, как понять их? Как же им всем теперь…» - она чуть не произнесла мысленно, - «как же им всем теперь жить?» - но осеклась, прислонилась обессилено к стене…

 

Где-то заворочался, заскрипел часовой механизм и послышались мерные удары: один, другой, третий…

-Пора, - сказал Сережа, прерывая игру, - ничего не поделаешь. Вы это… простите меня, ребят.

-И меня…

-И меня…

-И меня…

-И нас, - сказала Катенька, беря под руку Эдика и поворачивая к нему разгоряченное лицо. – Пошли?

-Не забывайте, - послышался грустный голос Анюты. – Мы будем скучать.

-Вас забудешь… - Эдиковы шаги послышались совсем близко от Лиды, и та опять присела, забилась в свою щель. – Раньше думал, помирать буду, вспомню всех, а теперь понял, что и после смерти не забуду…

Они подошла к винтовой лесенке. Катенька еще раз обернулась:

-Спасибо вам за нашу жизнь… Она была…

-Да вот такой и была, какой Эдька заснял, - бросил Сергей. – Он, Катька, хоть и не музыкант, а талантище…

-Я знаю.

-Ты это… того… помни о ней… о жизни-то, - усмехнулась Анюта. – Пока не померла. А то ведь напомним… - все опять засмеялись.

Лида услышала, как Эдик и Катенька выбрались из подвала, как пошли тяжело и медленно, шаркая по длинному коридору, как хлопнула наверху дверь…

 

* * *

 

Она тихонько выползла из-за сундука и прислушалась. Внизу стояла хрупкая тишина, какая бывает в оркестровой яме после ухода музыкантов – еще хранящая неслышные отзвуки и взмахи смычков. И тогда Лида набралась храбрости и спустилась на несколько ступеней по винтовой лесенке, свесилась вниз и жадно заглянула в освещенную полуподвальную залу. На огромном столе стояли нетронутые закуски, а вокруг – пустые стулья. Но на стенах, в проемах между бывшими окнами, висели огромные, искусно сделанные фотопортреты. Совсем как тот, Катенькин, на стене мастерской… Анюта, Сережа, Сонечка, Андрей, Эдик и сама Катенька – молодые, веселые, в плетеных креслах уличного кафе… А за каждым из них шумел и играл красками широкий проспект. Лида глядела на него во все глаза, не задаваясь в тот момент вопросом, как могла старая черно-белая фотография вдруг сделаться цветной, просто вглядывалась, прищурившись, в бликующие витрины, в отражающие весеннее небо лужи и нежно-зеленые вуали стриженых тополей. Она вдруг заметила, какой радостной палитрой пестреет за ними улица, какие алые зонтики раскрыты над столиками в кафе, и какое синее, звенящее небо раскинулось в вышине…

 

Она не помнила, как выскочила из дома, как, с трудом попадая в рукава, напялила пальтишко и вылетела на мороз, как бежала опрометью через двор, как оказалась на улице… Снегопад привел Лиду в чувство. Залепил глаза, бросил горсть колких льдинок за воротник. Все кружилось, неслось по дороге поземками, жило, дышало порывами ветра, летело чертовым колесом… Жизнь бежала мимо Лиды, а она стояла на обочине, приоткрыв рот, и смотрела, как по пустой улице быстро и молодо идет снежная старушка в пуховом платке… Вот поравнялась с ней, глянула остро и весело, как Катенька, и пропала, мелькнула за углом, оставив за собою метель да пляшущие в ней стайки легких снежинок…

 

© Ариадна Радосаф