(продолжение «Подарка»)

…Плескалось солнце в вишнёвой наливке в рюмках. Сладко жмурился кот Тимоха, и, лёжа на боку, вытягивал от удовольствия все свои четыре лапы. Где-то высоко, в кроне берёзы, под которой сидели мы с тестем, басил майский жук. По прогону колхозный пастух уводил осоловевшее от жары и сочных майских трав стадо обратно в коровник, на вечернюю дойку.

Выпив по последней и закусив остатками яишницы, мы ещё некоторое время прислушивались к собственным ощущениям… Помолчали.

- Даа, теперь до нового урожая наливки больше не видать, последнюю оприходовали, - с лёгким сожалением заметил тесть. Я согласно кивнул.

Говорить совсем не хотелось.

- А давай-ка порыбалить сходим, а? У меня и червяки в рогожке прикопаны, И овёс, он - распаренный, второй день дожидается, - выдал вдруг ни с чего тесть, и даже ладони потёр в предвкушении удовольствия посидеть с удочкой на вечерней зорьке. – Щас как раз после стада у брода плотицы брать начнут. Ух, какие плотицы! Не секильки, а вот, - и он показал на развёрнутой ладони, какие.

- Пошли, Анатолий Иваныч, а что. Давно, чёй-то, не рыбачил, давненько я шашек в руки не брал, - подхватил я тестевскую мысль. - Тока вот переоденусь…

- Да ладно! Чё передиватся-то? Там – мостки. Я и лавочку в прошлом годе там присобачил. Жива, небось, ещё!..

И мы пошли.

Тимофей, узрев, что мы выходим за калитку с удочками, мигом спохватился – и вот уже вышагивает перед нами важно, хвост трубой, оглядывается – мол, давайте, поспешайте, что плетётесь, как мышь дохлая…

Дубна уже спала после весеннего половодья, но – недавно, и подход к мосткам был достаточно скользким от остатков водорослей, ила и нанесённого мусора. Но – всё обошлось, не шлёпнулся никто.

Кот уже дожидался на мостках, усевшись в позе «Рекса на границе» на единственных перилах с правой стороны. «Ну, что вы копаетесь, рыбачьте уж», - читалось на его чёрно-белой физиономии…

Поплавки, отнесённые течением к небольшой заводи под старой корявой вербой и, слегка колышась от волны, дремали.

 

- А мать его, Марфа, та была той ещё рыбачницей! Куда этому охламону до неё! – Анатолий Иваныч кивнул на Тимофея, который, устав дожидаться улова, дремал, свесив с перил лапы и хвост. –Этот даже воды боится, как чёрт ладана!

- Да все ж кошачьи бояться воды, - вступился я за кота.

- Ээ, не скажи, не скажи. Марфа, та вообще ни чего и ни кого не боялась! Я с батей на рыбалку ходил когда, так она у него заместо подсачека была. Сидит, ждёт поклёва, глаз с поплавков не спускает. Вот как клюнет, так батя посмотрит на Марфу - и сразу говорит – крупная рыба подошла, или мелочь пузатая балуется.

Сидит Марфа спокойно, лапами передними тока перебирает – значит, ничего стоящего. Так, окушок или ёршик какой, либо верховка. Батя подсекает – Точно! Мелочёвка. Ну, он Марфе кидает – вознаграждение. А та – прокусит хребетик рыбий у головы, и – в травку, в тенёчек отнесёт. Запасает, значит…

А вот если – напружинится вся вдруг, спина – дугой, хвост – вытянется вдоль досок и подрагивает, тогда – всё! Точно будет что-то солидное.

Батя тогда подсекает, и подводит к мосткам. И только начинает приподнимать рыбу-то из воды – Марфа уже рядом. Впечатается тремя лапами в дощатый настил, все свои когти впиявит в него, а правой лапой – рраз! – и подцепляет рыбину под бок, аккурат возле жабер, а потом – вытянет шею, насколько может и в рыбью морду – зубами! И – всё!

Пока батя не просунет пальцы под жабры, не вытащит добычу полностью на мостки – не отпускает кошка её… Раза два-три крючёк, вырываясь из рыбы, впивался в кошачью губу или щёку – Марфа только мурнёт недовольно, не разжимая зубов – и ждёт. Вот когда рыбу уже в мещок опускать надо, тогда отцепится от неё, отойдёт в сторонку, ждёт похвалы. Понимала ласковые слова-то… А если от крючка освобождали – терпела, никогда лапой не махнёт-не царапнет.

А сколько раз в воду плюхалась! Да, почитай, почти через раз! Но всё равно – не выпускала рыбу хозяйскую. Ждала, пока её из воды за шкирку не вытащат. А вместе с ней – и рыбу. Во как!..

Анатолий Иванович вспомнил про поплавки – и глянул на них. Без всяких изменений…

- Раз по весне карп воот такой, кила на три, чуть её не утопил. Вмесне с ним в воде – головой вниз – очутилась. Одна задняя лапа токо о цепляет за доски-то, когти – как крючки – держат. Еле вытащил батя тогда Марфу. Та воды нахлебалась, ходит, хыкает – воду выбивает из себя. Батя – снасть сворачивать. Какая уж рыбалка тут – чуть кошку не загубил! Потом обернулся – а она опять на краю сидит, ждёт, смотрит – мол, лови дальше-то, чё не ловишь?

Батя тогда ещё двух карпов вытянул, поменьше, правда, и одного леща – хорошего, на кило тянул. И Марфа – помогала…

 

Как-то боковым зрением я уловил какое-то движение в заводёшке, глянул – а поплавки вовсю ныряют. Тесть подхватился, подсёк. Я чуть помедлил – и тоже. И вот уже пара серебристых плотвиц грамм по триста кружит в эмалевом ведёрке.

Тимофей – тут как тут. Подошел к улову, глянул внутрь ведра. Посмотрел на нас. Умильно так посмотрел.

- Ладно, бери, лоботряс! – Анатолий Иваныч кинул одну рыбку коту. Тот, довольно урча, потащил её в ближайшие лопухи.

- Что, тоже запас делает? – спросил я, вновь закидывая удочку.

- Какое там. Сожрёт щас. Потом, довольный, домой учешет. И всё – ищи-свищи его здесь!..

Эт тебе – не Марфа. Та – до последнего сидела. Вместе с хозяином домой возвращалась. Гордо так. А в зубах, за хвосты, тащит рыбёшек – бывало, и с десяток штук. Зарплата за работу…

 

…Рыбалка пошла.

Буквально минут за пятнадцать вытянули с пяток подлещиков, ещё двух плотиц и одного хорошего леща.

- Ну вот, я ж говорил после коров завсегда поклёвки хорошие! – радовался Анатолий Иваныч, и чуть не приплясывал, вытягивая очередного подлещика. – Хорошая жарёха будет. Аккурат к приезду твоей. Да и моя скоро с фермы придёт. Так что ужин будет – ого-го!

- А почему после коров-то?

- Как – почему? Так ведь, как пастух стадо к броду выведет, бурёнки сами в воду прут – охлаждаются за целый день-то, бока, слепнями да оводом побитые, успокаивают. Дно баламутят копытами, в воду всё, что там пряталось, в иле и водорослях, подымают. Да и вымя в воде легчает, а то тяжко его к вечеру тащить-то.

- Как – легчает?

- Как-как! Остужается слегка. Да и вес меньше в воде, не так оттягивает. А ты что подумал?

- Нуу, может, молоко как уходит из них в воде?..

Тесть как-то хрюкнул, потом сел на доски. И начал хохотать, наплевав на то, что распугает рыбу.

- Ох! Охо-хошеньки! Ну, насмешил меня! Ну, скажи кому – умрут со смеху! Надо ж – в воду уходит. Само. Чтоб коровам легче стало! Ох, не могу!

Отсмеявшись, Анатолий Иваныч глянул на поплавок, перезакинул снасть.

 

- А знаешь, было такое. Ну, почти такое. Я тогда еще мальцом желторотым был. И корова у нас тогда была. Батя с дедом до этого избу как раз поставили. Двор хороший под навесом сделали. Курями обзавелись. Пара поросят в загородке угловой хрюкала.

И вот однажды дед мой с батей коровёнку пригнали домой. В колхозе её отбраковали чёй-то, вот дед мой и выпросил её. Он лесником был, в колхозе как бы не состоял – был чем-то вроде госслужащего. Ему корову заводить свою можно было.

Коровка была так себе – рога какие-то маленькие, кривые, ноги тоже – рахитичные какие-то. И сама вся – маленькая. Чуть больше телка. В общем – без слёз не взглянешь.

Но. Мамка моя с бабушкой её подлечили, подкормили – покосы в лесу-то свои – и месяца через два, глянь – а Сонька наша округлела уж, да и вымя добрым стало. Молоко хорошее было, вкууусное… - Анатолий Иваныч чмокнул губами и закатил глаза от приятного воспоминания. – Такого щас не тока в магазине – на ферме не сыщеш! Так-то вот…

Сначала я с мамкой её пас. А она, как Витальку, брата младшого, родила – так куда ей пасти. Определили Соньку в колхозное стадо. Дед мой за это председателю куба два березовых дров наколол…

И вот как-то во дворе сижу, глянь – пастух к нам колхозный, дядя Пантелей идёт. Спросил меня – дома ли мать али бабушка. Ну, и зашёл.

Потом – и пяти минут не прошло – выбегает с избы-то. Кричит чёй-то. За ним – бабушка. И ему вслед – Поганец! Жулик! Прохиндей! Иван (дед мой – Иван Алексеевич) к председателю пойдёт, всё как есть – скажет!.. В общем – шум, гам, тарарам.

Мне уж вечером мама рассказала, что неделю уж как Сонька наша полупустая приходит. Молока в вымени – еле-еле треть ведёрка. Не иначе, как Пантелей умудряется отдаивать её, а молоко на сторону потом сбывает. И понятно ведь – корова-то не колхозная…

 

Тесть подсек краснопёрку.

- А ты что за своим не смотришь. Вон куда его упёрло уж.

Я потянул удилище. Крючок был пуст.

- Ты – слушай да следи. Следи да слушай…

Раз как-то, дня через три после той ругани дядя Пантелей снова прибегает к нам. Кричит от калитки: «Батя дома?»

И потом с батей куда-то побежали. Ну, я за ними. Интересно-то!

Прибегаем на реку, к вот этому самому броду. Да, вода тогда повыше была, мостки чуть ли на ней не лежали. А щас вон – на верных полметра ушла. Марфа теперь и не достала б лапой до рыбы-то. Да и рыба – измельчала. Нет уж той, которая была тогда…

Так вот, в реке стадо стоит. Отдыхает. Я сел на берегу, смотрю. А батя в портах и сапогах – прям в воду. И к Соньке нашей идёт. А дядя Пантелей на берегу стоит. Молчит. И только на батю глядит.

Я присмотрелся. Гляжу, а около коровы нашей вода – белёсая. И течением эту белёсость полосой уносит. Что такое? Смотрю – батя развернулся, к берегу спешит, воду животом разгребает.

На берег выбрался – и рванул к ближайшей избе. Выбегает обратно с багром, таким брёвна в реке по весне ловят. И – обратно в реку.

Вот подошёл к Соньке. А та стоит, даже головы к нему не вертает. Глаза закрыла – и стоит (мы за то её Сонькой прозвали, что, когда её доят – она глаза закрывает, будто спит). Багор поухватистее взял, размахнулся – да куда-то вниз, под бок корове и всадил. Я аж вскочил, заорал от страха – боялся, что Соньку порешит.

А вода около коровы аж вскипела. Потом хвост чей-то из воды выпрыгнул – да бате по лицу оплеухой! Батя багор из рук выпустил, за лицо схватился. А багор – торчмя по реке понёсся. Как по телику показывали про подводные лодки – вот то же самое! И несётся багор этот прям к мосткам. Бух! Ударился древком о доски. И – всё. Древко сломанное – на мостках. Вода успокоилась.

Стадо на берег пошло. И батя тоже вышел. Лицо красное всё, глаза кровью налились. Но – целые вроде.

Я – к нему сразу. Обнял. Реву. А он меня все гладит по плечу и говорит непонятно как-то: «Нормально всё. Эт – не Хозяин. Эт – подручный его. Удумал вишь что?»

Пришли домой. Соньку дядя Пантелей привёл. Бабушка ему самогонки налила, пирогов с собой дала. Извинялась…

 

Батя вечером за столом рассказал: « Вижу, под коровой тень длиннющая, длиннее коровы самой будет. Ближе осторожно так подошёл – сомина здоровенный к Сонькиному вымени пристроился, знай себе – молоко сосёт. Наслаждается, гад! Ну, я у Семёна во дворе багор хвать – и опять к доильщику этому. Да вот не рассчитал – не в голову попал, а куда-то в бок спины. Ну, он меня хвостом и оприходовал. И ушёл. Багор сломал о мостки. И ушёл. Умный, зараза!..»

…Уже совсем завечерело. Мы смотали удочки. Ведро было почти полно рыбы.

- После того случая проблем с Сонькиными надоями больше не было, - заканчивал историю Анатолий Иванович, пока мы с ним взбирались на пригорок, к избе того самого Семёна. – Батя справил новый багор взамен уплывшего. Сома того больше никто не видел. А лет через шесть война началася…

Мы поднялись на пригорок. Я оглянулся. Сзади, метрах в пятидесяти, темнели воды Дубны. Чернел неровным квадратом мосток. Да на противоположном берегу уже зажигались огни соседней деревни. Кто-то на дальнем дворе пробовал завести трактор…

И вдруг – пушечным выстрелом разнёсся над рекой мощный хлопок! И у мостков , еле видные в наступавших сумерках, пошли гулять круги волн.

- Снова у трактора какого выхлоп барахлит, - не оборачиваясь, сказал тесть.

И мы зашагали домой.