Предисловие.

 

1976 год. Весна.

В городе среди учеников 8-10 классов проводится конкурс сочинений «Победа. Одна на всех».

Конкурс сначала – городской, потом – республиканский.

Первым десяти победителям сочинения засчитываются как экзаменационные (для 8х и 10х классов. Для девятиклассников – тех, кто вошёл в десятку – автоматом пятёрка за первое полугодие в 10м классе).

Я заканчивал 8 класс. Написал сочинение. По рассказу отца. Что-то выдумал, прибавил своё…

Занял 2е место среди более чем 100 сочинений города.

Попал на Республиканский.

Занял снова 2е место.

Работы первых трёх мест опубликовали в республиканской газете.

И в «Пионерской правде»…

Получил почётную грамоту.

Зависть и восхищение одноклассников…

Отец с матерью гордились. Показывали всем вырезки из газет.

Потом мать спрятала эти вырезки в коробку со старыми фотографиями, грамотами, письмами и документами…

Отца не стало 31 мая 1983 года.

Мать пережила его на 23 года…

После её смерти, перебирая семейные архивы, наткнулся на жёлтые до полупрозрачности листки бумаги с напечатанным на них тем самым сочинением. Газетные вырезки все поистрепались, и мама перепечатала всё на эти самые листки. И всё хранила…

 

Сочинение.

«А нынче нам нужна одна Победа,

Одна на всех. Мы за ценой не постоим…»

 

В посёлке его звали Мишкой-Чудненьким. Мишка – это было его имя, а Чудненький – как-то само приклеилось прозвище к светловолосому до белёсости пареньку шестнадцати лет с простым открытым деревенским лицом, на котором почти всегда светилась обезоруживающе-младенческая невиннаяулыбка.

Ходил он в любую погоду в ветхой одёжке, если можно было назвать одеждой пёстрые полуистлевшие лохмотья, покрывавшие его давно уж немытое худенькое тельце.

Никого из родных и близких у него не было. Летом он пас Майдановских коров – и пастухом был хорошим: не было случая, что бы какая-нибудь не в меру резвая Пеструшка или Машка покалечила ногу о валунчики, скрывавшиеся в большом количестве в высокой траве пастбища. Девушки, ходившие на луга, не раз видели в купах осота его блестевшие глаза, глаза-васильки, синие-пресиние, почти не отличавшиеся от сини полевых васильков и от такого же пронзительно-синего неба. И душа у него была васильковая, светлая-светлая, прямо таки детская.

Он никогда не сердился на обидный смех поселковых мальчишек, дразнивших его «дурачком». Да что там – каждому казался он дурачком –пастушком, умеющим разве что только мычать или лопотать полевым цветам, коровам да пичугам в кустах. А если кто что-то ему говорил, то он улыбался только, и покачивал в такт словам своей головой. Ну, ни дать, ни взять – дурачок, чудненький…

Жил Мишка в землянке, на краю луга. Иногда сердобольные хозяйки бурёнок приносили ему в крынках молоко. Он улыбался им и кивал головой. Молоко оставалось нетронутым, пока не скисало или не проливалось от случайного толчка. И никто не знал, чем Чудненький питался.

Зимой он запирался в своей землянке, и почти в кромешной тьме плёл из сухих травинок и веточек различные фигурки зверюшек…

 

- Эй, хлопец! Ты куда? Сюда, понимаешь ли, ходить запрещено! – крикнул старый дед в залатанной старой шинели. Впрочем, не такой этот дед был и старый – дед только по усам и бороде. Крикнул он Мишке, который вылез из своей неприметной землянки, и жмурился на осеннее солнышко как проснувшийся котёнок.

- Не видишь разве, что написано? За-ми-ни-ро-ва-но, - специально по складам важно прочитал дед-солдат.

Мишка улыбнулся. Посмотрел на поле. Там, в грязи вперемешку со снегом копошились фигурки людей.

- Минёры работают, - охотно пояснил дед. – Фриц попрёт, а тут его и грохнет! Да так, что выше воон тех ёлок полетит!.. Так-то!

Дед хотел говорить ещё и ещё – с кем на посту поговоришь-то? – но увидев, что его собеседник молчит, да ещё и улыбается, разозлился, что его слова пропадают даром, махнул рукой, чертыхнулся и двинулся дальше, загребая ногами и старательно прижимая к боку обшарпанную «трехлинейку»…

Красная армия отступала, сдерживая напирающего, нагло и зло лезшего на Русскую землю врага. Грохотали взрывы, лязгали траки гусениц, кованые сапоги выбивали вместе с землёй поникшие васильки. Шёл первый, тяжёлый, самый страшный год войны. Шёл фашист по Руси. Шёл, сжигая хаты, мазанки, избы, хибарки; шёл, сжигая страну, убивая всех, кто попадался ему на пути. Шёл на Москву.

Ещё не затихли разрывы снарядов на окраине, а третья танковая группа и дивизия СС уже вошли по Волоколамскому шоссе в город. Линия фронта была теперь не там, а в десяти километрах восточнее. Враг шёл…

Два дюжих солдата армейской разведки волокли по улицам городка слабого, в синяках и побоях Мишку-Чудненького. Волокли с допроса. Щуплый, похожий на петуха в очках, офицер разведки два часа орал на него, брызгая слюной, извергая из своей глотки тысячи ругательств, и, вконец обессиленный, грохнулся в кресло и осипшим голосом приказал прибить Мишку шомполами. Но не до смерти. Мишка был им ох как нужен!

Пять танков уже успели превратиться в груды бесполезного металла, разбросанного на окраине луга. Остальные железные чудища теперь испуганно стояли, не смея двинуться ни вперёд, ни назад.

Конечно – проще было бы прислать сапёров, но в этой чёртовой России с её дорогами, - не дорогами, а болотом, - сапёры увязли где-то там, сзади, а ждать… - сколько? Это долго…

«… Танки не могут идти по минам… Нет, не знаем... Так точно!.. Кто знает?.. Допросить жителей, живущих рядом с лугом?.. Будет исполнено!»

Но там никто не жил. Ушли все.

Немецкие солдаты хотели было уже уходить, как вдруг в кустах заметили землянку…

И вот Мишка снова на допросе.

« Ну откуда же мне знать, что это такое – мины?..» - думал, наверное, он.

Но петух-офицер так не думал. Ему необходимо было срочно разминировать поле – и всё! И Мишку продолжали мучать…

В который раз волокли Мишку по улицам. Туда и обратно. С поля – на допрос. С допроса – на поле. Немногие оставшиеся жители недоумевали – зачем Чудненького постоянно таскают в комендатуру? Или немцыуже занимаются и дураками?..

Но сейчас Мишку волокли не в землянку. На расстрел. Мимо того самого поля. С заиндевевшими уже танками…

И вдруг Мишка вырвался из рук солдат, рванулся вперёд – словно полетел, размахивая руками и высоко подбрасывая голенастые ноги.

Выстрел...

И вот уже Мишка лежит на снегу, недалеко от первого горелого танка. Волосы, полупрозрачные, длинные, разметались на снегу, почти сливаясь с ним, а синие, васильковые глаза удивлённо разглядывали вдруг посеревшее небо…

Офицер усмехнулся чему-то, запрятал пистолет в кобуру, и не спеша пошел в Мишкину сторону. Не доходя нескольких метров, повернулся к ближайшему целому танку, махнул кому-то из танкистов рукой, сделал ещё шаг, хотел что-то сказать. Но не успел. А просто – взлетел, взлетел выше чернеющих на краю поля ёлок. Прокатился гром. Как салют Мишке…

До прихода сапёров долго никто не решался подойти к обледенелым ошмёткам тела в сером кителе… Потом сапёры выбили его, унесли в ельник и забросали смёрзшимися земляными комьями…

А ночью местные похоронили Мишку под двумя молодыми ёлочками, верхушки которых были срезаны металлом от тех самых взорвавшихся на минах танков…

Они и сейчас стоят там – эти две высокие ели. Со срубленными макушками…