Военная “одиссея” мальчика Коли К

(из Краснодара в Сочи )

 

Если посмотреть на карту Краснодарского края, то расстояние от Краснодара до города Сочи совсем небольшое – одолеть его можно за несколько часов езды и по железной дороге, и на личном автотранспорте. Но для мальчика Коли в 1942-м преодоление этого расстояния растянулась почти на полтора года. Железная дорога тогда не была ещё построена, и, кроме того, так сложились обстоятельства.

Война круто развернула жизнь всей страны, и Краснодар не был исключением: город тоже перестроился и жил согласно призыву «Всё для фронта! Всё для победы!»

Колин отец был директором института микробиологии, и теперь институт разрабатывал и поставлял необходимые для армии вакцины и различные вещества специального назначения. А мама у Коли была военврачом III ранга и в звании майора работала в госпитале Северокавказского военного округа.

С весны 1942 года война стала всё ближе и ближе подходить к северному Кавказу. Советские люди конечно не знали, что ещё в апреле этого года Гитлер утвердил план военной операции по захвату Кавказа с кодовым названием «Эдельвейс», и вот теперь в июле 1942 года этот план вступил в действие. Немецкая авиация интенсивно бомбила города северного Кавказа и двигающиеся на юг железнодорожные эшелоны.

Краснодарский госпиталь с ранеными бойцами и медперсоналом был передислоцирован в город Нальчик. Вместе с госпиталем, Колиной мамой-врачом в поезде поехали 10-летний Коля и свекровь - Колина бабушка. Институт Колиного отца с секретными материалами и наиболее ценным оборудованием в последний день перед занятием Краснодара немецкими войсками (9 августа 1942 года), на подопытных лошадях перевалив через горы, вышел к Туапсе. Упомяну сразу, что воссоединение семьи в дальнейшем не произошло. В конце войны у Колиного отца появилась другая семья.

Итак, эшелон с эвакуируемым из Краснодара госпиталем, свернув в городе Кропоткин на основную северокавказскую магистраль, двинулся на юг, миновал Армавир, Минеральные Воды, прибыл на станцию Прохладная и от неё свернул на железнодорожную ветку, которая вела к находящемуся в тупике городу Нальчику – столице Кабардино-Балкарии. Здесь завершился первый этап путешествия.

Мальчик Коля поначалу отнёсся к своей «одиссее» с интересом и с ожиданием дорожных приключений.

Приключений ему хватило с лихвой, а интерес стал быстро угасать, потому что уж очень жуткими были накапливаемые впечатления: толпы людей, штурмующие на станциях эшелоны, вопли женщин, плач потерянных родителями малолетних детей, вид трупов после периодических налётов немецкой авиации и вид принимаемых в их военный госпиталь на колесах тяжело раненных. Всюду грязь, кровь и хаос.

Доехали, наконец, до Нальчика. Надо сказать, что в тех южных местах народы испокон веков так перемешались, что почти в каждом городе можно было найти если не родственника, то хорошего знакомого. А тут вдруг обнаружилось, что в Нальчике находятся не просто родственники, а самые близкие люди: мамина мама, то есть вторая Колина бабушка, и его родные дядя и тетя. Они, не имели своего дома и снимали жильё на подворье одного местного семейства, но в те времена это не являлось препятствием для вновь прибывших. Так и поселились всей роднёй в одном дворе.

Прибывший госпиталь разместили в здании военного училища, слушатели которого ушли на фронт, и суровые будни Колиной мамы в операционной госпиталя затянулись более чем на 3 месяца.

Город Нальчик немцев не интересовал, поскольку он был несколько в стороне от главного направления их наступления. Однако немецкие десанты раньше, чем ожидалось, перерезали железнодорожную ветку из Нальчика к центральной железнодорожной магистрали в районе станции Прохладной, и небольшая часть наших войск, в том числе и госпиталь с ранеными, оказались здесь в окружении. В 15-ти – 20-ти километрах к северу, северо-западу и северо-востоку от Нальчика по реке Баксан установилась линия раздела между оставленными немцами заградительными отрядами преимущественно из румынских частей и попавшими в окружение частями нашей армии, прижатыми к горным хребтам, проход через которые контролировался восставшими горцами и немецкой горно-стрелковой дивизией, водрузившей 21 августа флаг Германии со свастикой на главной вершине Кавказа – Эльбрусе. Немецкие войска стремительно продвигались на юг, их целью был прорыв в Закавказье и в первую очередь выход к нефтеносным районам Баку. Наиболее длительные кровопролитные бои осенью 1942 года шли у городов Беслан, Моздок, Гудермес.

Официальная история как-то неясно свидетельствует, каким образом перевалы южных гор были заняты хорошо обученными и экипированными отрядами немецких егерей. Объясняют это так: немцы еще в 1941 году высадили десанты разведчиков, которые провели тщательную разведку всех перевалов, удобных для прохода на юг. А наше командование считало, что горы являют собой естественную преграду для противника и не уделяло должного внимания этим перевалам. Однако и немецкие разведчики в труднопроходимых районах гор были бы беспомощны, если бы… им не помогли местные горцы из балкар, чеченцев и ингушей. Можете мне не верить, но все, кто жил в то время в тех местах, в этом были убеждены. Более того, в 1942 году произошло восстание этих горцев, основной целью которых было свержение органов советской власти. Это вынудило местные власти спешно уехать, в результате чего горные селения оказались бесконтрольными. В них распоряжались восставшие горцы, помогавшие потом немецким егерям занять проходы по горам.

Нужно отдать должное мужеству наших солдат, которым удалось резко затормозить наступление немцев на подступах к Орджоникидзе и не допустить их к нефтяным районам Закавказья в то время, когда основные силы наших войск были стянуты к Сталинграду, где решалась судьба России. А с каким упорством и мужеством сражались за каждый камень на горных перевалах небольшие отряды недостаточно вооруженных и не подготовленных к войне в горных условиях наших бойцов, в летней одежде, брошенных по приказу командования в горы Кавказа и не позволивших немцам спуститься с гор к Черному морю и проникнуть на территорию Грузии!

Всё это теперь известно. А тогда в общем круговороте событий местное население выживало, спасалось, боролось в неведении того, куда их выведет не в меру разгулявшийся Бог войны.

Та великая и жестокая война вместе с помнившими это время ветеранами уходит в глубокое прошлое, но воспоминания продолжают множиться. Очень важно их сохранить для истории, чтобы люди никогда не забывали, какого невероятного напряжения от народа потребовало военное лихолетье сороковых годов прошлого века.

Недавно мальчик Коля поделился со мной своими воспоминаниями. «Мальчику» в этом году исполняется 80 лет. А тогда было всего 10. Детские воспоминания наиболее живучи. Им верить можно…

Вот его рассказ:

«Советские и партийные власти покинули Нальчик ещё в то время, когда была возможность выезда по железной дороге. В отсутствии какой-либо власти на протяжении нескольких дней местное население грабило магазины и пищевые предприятия города. Тащили всё подряд. Наша бабка, у которой мы жили на подворье, явилась однажды со страшной руганью, недовольная тем, что ей ничего не досталось. В руках она держала… голову от манекена. Зачем она ей была нужна? Видимо, сказались общая паника и настроение людей в условиях безвластия – тащить всё, что только попало в руки.

В городе была слышна артиллерийская канонада и пулеметные очереди, доносившиеся издалека со стороны реки Баксан. Там находились румынские войска, оставленные немцами, а наши бойцы в Нальчике, порядка двух полков по численности, периодически выходили туда на позиции. В условиях окружения наши солдаты размещались по дворам, делились оставшимися продуктами с хозяевами, которые готовили им пищу. Немцы город не бомбили, он им был не нужен, с самолетов сбрасывали только листовки: дескать, мы всё равно придём, сдавайтесь, чтобы не было лишних жертв.

Госпиталь, в котором работала моя мама, был перегружен. Операции не прекращались ни днём, ни ночью. Тяжело раненые поступали и с линии фронта (с реки Баксан), и со стороны гор, через которые неоднократно, но безуспешно делались попытки наших войск прорваться из окружения. Легко раненых размещали во дворах у местных жителей. Немногочисленный медперсонал валился с ног от усталости. Именно тогда работавшие без сна, в отсутствии необходимого оборудования, голодные врачи и медсестры начали колоть себя наркотическими средствами, от пристрастия к которым впоследствии моей матери не удалось избавиться, что и послужило причиной её сравнительно ранней смерти в возрасте 55 лет уже после окончания войны.

Где-то в середине октября ночью усилилась стрельба, началось какое-то движение во дворе, а утром обнаружилось, что наши бойцы ушли и с нашего двора, и с соседних дворов, и во всем городе повисла тишина, а уже к вечеру в Нальчик вошли румынские части. До их прихода удалось оставшуюся часть раненых перевести из госпиталя в дома местных жителей. Другая часть раненых ушла с нашими войсками. А я, помогая женщинам нашего двора избавиться от оставленных бойцами крепко сколоченных военных ящиков, в которых было не оружие, а политическая литература для солдат и офицеров Советской Армии, основательно разрубил свою ногу топором и стал пациентом своей мамы. Мы с мамой, предусмотрительно снявшей военную форму, боялись, что нас кто-нибудь выдаст немцам – доносительство в то время было в порядке вещей. К счастью, румыны задержались в Нальчике всего на два дня, и кроме мелкого мародёрства особых неприятностей не было. Карательные органы немецких властей свою деятельность развернуть также не успели, ибо через двое суток, опять ночью, мы услышали сильную стрельбу, румыны были выбиты из Нальчика, и к нам пришли те же красноармейцы, которые раньше стояли у нас во дворе. Они сообщили, что им удалось отогнать румын и найти дорогу вдоль горного хребта, которая ведёт к Орджоникидзе. Мама снова надела военную форму, и ей со мной и бабушкой разрешили сесть на одну из грузовых машин с ранеными бойцами. Разрубленная моя ступня сильно болела, но под присмотром мамы-врача рана постепенно стала подживать.

Мне запомнилось, что наша колонна автомашин выезжала из города Нальчика со страшным грохотом, так как на колёсах не было покрышек, и по булыжной мостовой мы ехали на дисках. Выехали из города, а там не дорога - сплошная грязь, машины застревали, их надо было выталкивать. Двигались мы в основном ночью – днём ехать было опасно. Несколько раз наша дальнобойная артиллерия обстреливала немецкие позиции прямо через нас, а однажды всё небо вдруг заполыхало огнём, воющие звуки наводили на нас ужас! Это по врагу били наши «катюши». Боялись мы все страшно, представляя, чтО от нас останется, если хоть один залп «катюши» нас накроет.

Так, за две ночи, передвигаясь в пяти километрах от линии фронта, добрались мы до города Орджоникидзе. Напомню, что во времена Лермонтова он назывался Владикавказ – отсюда начиналась Военно-Грузинская дорога. В перестроечное время городу это историческое название было вновь возвращено.

Город жил на осадном положении. На улицах в разных местах асфальт вскрыли и устроили доты. Но тут сразу обратил на себя внимание полный порядок в наших войсках. На дворе ноябрь, а войска хорошо экипированы, солдаты в добротных полушубках, впервые мы увидели в руках солдат автоматы, а не какие-то допотопные винтовки, как в Нальчике. Оказалось, что через Каспийское море на Северный Кавказ были переправлены три дальневосточные дивизии.

Вышедших из окружения бойцов послали на переформирование, а маму с ранеными срочно отправили на вокзал. Успели к последнему эшелону, который двигался от фронта в сторону Махачкалы. Как мы узнали позже, через сутки после отправления этого поезда немцы перерезали железнодорожный путь на Махачкалу в районе станции Гудермес. Дали нам поезд с вагонами-теплушками, в которых разместили местный госпиталь, нас с мамой и наших выведенных из окружения раненых, а также погрузили… зэков-уголовников, которых по каким-то причинам решено было не оставлять в городе. Этих немолодых изможденных зэков никто не охранял, и ведь именно они спасли нас всех от голода. Дело в том, что на дорогу никаких продуктов никому не выделили, а поезд тащился до Баку пять суток, останавливаясь только ночью на каких-то полустанках. И вот эти зэки на остановках поезда на время куда-то исчезали и приносили с собой какой-нибудь харч. Сами кормились, и раненым с малочисленным медперсоналом что-то перепадало.

Когда проезжали Гудермес, я видел страшные разрушения, вокзала не было, всюду лежали искалеченные трупы, отовсюду доносилась орудийная и пулеметная стрельба, и вся эта жуткая картина с мрачным свинцовым небом над головой врезалась в мою мальчишескую память на всю жизнь. Махачкалу наш эшелон проехал не останавливаясь, да и дальше ехали без остановок, минуя и Баку, и Тбилиси, и только на девятые сутки прибыли на кем-то определенный конечный пункт следования госпиталя - столицу Армении город Ереван, где мы и осели почти на год.

В Ереване поначалу была тревожная обстановка. Ведь совсем близко на границе стояла турецкая армия, которая ждала исхода Сталинградской битвы. Если бы мы проиграли её, Турция выступила бы на стороне Германии и заняла Ереван со всеми неприятными последствиями (воспоминания о развязанном турками геноциде при оккупации Армении в 1915 году ещё были достаточно свежими у армянского народа). Но Сталинградскую битву мы выиграли, и вскоре немцы ушли с Кавказа. Прекратились и угрозы со стороны Турции. Весной 1943 года на Северном Кавказе оставался лишь небольшой очаг сопротивления немцев в дельте реки Кубань вблизи города Темрюк.

Что касается нас с мамой, то по прибытии в Ереван её сразу же направили на работу в местный госпиталь, а я – это было в ноябре 1942 года – отправился в школу. Многие школы Еревана были переоборудованы под госпитали, и школа, куда я попал, была переполнена учениками. По возрасту я должен учиться в четвёртом классе, а меня направили в пятый, где было свободнее. Хорошо, что я быстро схватывал материал на уроках и был отличником. В нашем пятом классе учились в основном армянские мальчики и девочки и несколько русских ребят, попавших в Ереван разными путями. Были в этом классе и великовозрастные парни и вполне созревшие восточные красавицы, а я - маленького росточка пацан, учителя плохо меня видели из-за парты, но поскольку преподавание велось на русском языке, да и к математике я имел пристрастие, то моей помощью в учёбе пользовались многие великовозрастные и отстающие в учёбе. И поэтому меня никто не обижал. Пользовался я авторитетом в местных коллективах ещё и потому, что быстро освоил армянский язык, говорил даже с типичным армянским акцентом. Меня, такого 11-летнего мальца, принимали в играх местные мальчишки, и в мужской очереди за хлебом и другими продуктами я стоял. В Ереване мужчины любого возраста стояли в отдельной от женщин намного более короткой очереди, что экономило моё время.

Весной 1943 года я закончил свой учебный год, к этому времени дороги на Северный Кавказ были открыты. Моя бабушка решила вернуться в освобождённый от оккупантов Краснодар, а маму направили в город Сочи, в котором во всех санаториях размещались госпитали и требовались квалифицированные специалисты. Ехали мы с мамой через Тбилиси в Сухуми, где только что была достроена железная дорога вдоль берега Чёрного моря, соединившая Сухуми с Сочи. Вместе с какими-то гражданами кавказской национальности влезли мы на поезд, составленный из платформ, на которых везли зачехлённые пушки и боеприпасы. По военному времени ехать на таких платформах было строго запрещено, но охрана почему-то отнеслась к нам снисходительно и разрешила погрузиться рядом с этими пушками, и я ехал, сидя на платформе и держась за колесо какого-то орудия. Достаточно быстро и без каких-либо приключений мы доехали до Сочи, но тут же военный патруль арестовал всех пассажиров поезда. Маме пришлось надеть военную форму, и она, отогнав меня в сторону, используя ненормативную лексику, объяснила патрульным, кто, почему и куда направляется. Часа через 3-4 после вмешательства военного коменданта сочинского вокзала нас всех отпустили. Мама пошла устраиваться на работу, и её направили в госпиталь, размещённый на территории санатория имени Цурюпы, где сестрой-хозяйкой работала мама Вовки Н. Жили мы на территории госпиталя, питались там же, прикреплённые к столовой. А осенью я пошёл в шестой класс, сидел за одной партой с Вовкой, увлечённого в ту пору, как и большинство сочинских мальчишек футболом и волейболом. А за другой партой сидел Петя И. Дружить с ним мы стали не сразу, у него была больная нога, и он не мог играть вместе с нами в футбол. Но уже к концу 6-ого класса мы стали друзьями, и сблизило нас увлечение шахматами.

Госпиталь, в котором работала врачом моя мама, был специфическим: в нём находились на излечении в основном лётчики и танкисты, с сильными ожогами. Наиболее страшную картину представляли раненые с обгоревшими лицами, которым вырезанные из других частей тела куски кожи пришивали к повреждённым или отсутствующим органам головы и лица, и только когда кожа приживалась, врачи формировали новое лицо. Но до этого времени раненые ходили с длинными “хоботами” и “хвостами” из кожи. Это была такая жуть!

Уже после войны, когда на месте госпиталей стали открываться санатории, маму приняли на работу в правительственный санаторий, расположенный на Ривьере. Жили мы там в хороших условиях. Я ходил в столовую, питание было, можно сказать, отличное - в санатории поправляло здоровье большое начальство. Мама работала в этом санатории до тех пор, пока я, окончив с золотой медалью Сочинскую школу №2, в 1948 году не отправился учиться в Москву. Я поступил на физфак МГУ. Но это уже другая история… ».

Июнь 2011 г.