Сумерки Смеркается день, расплетается нить, и хочется плакать, и хочется пить молящую музыку гласных, - слетающий, тающий, солнечный сок, - так малый росток раздвигает песок неслышно, смиренно и ясно. И вешней водицей весенний покой кропить и грустить над ушедшей строкой, растаявшей снегом, уплывшей рекой на север, где небо жемчужно... Прости и забудь задохнувшийся крик, шагни и оставь за спиной материк, - ни капельки больше не нужно. Антонов огонь Брата хоронил я в эти дни безумия... Горела сама земля, из торфяных горнил клубилась копоть. Огненные стрелы слепого солнца падали бессильно и вязли в пыльном крошеве листвы, в согбенности березок надмогильных, в иссохшей глине, клочьях муравы. Кругом все умирало покорно как антоновым огнем сжигаемый ребенок... В полнакала был полдень пепельный. Горелым пнем квадратная труба над плоской крышей торчала и выплевывала дым, - он подымался все наглей и выше, и копотью был серый воздух вышит, как седина степей в кострах орды. Повыцвел как мираж мир чахлого газона и бетона, все принимал измученный пейзаж: цветов и труб чудовищный коллаж, органный рокот, писки телефона, табачный дух, отдушку перегара, хрипящий кашель, выхлопы машин... Так сон, прожженный кляксами кошмара, мучительно всплывает из пучин. Прости, мой бедный братик, родившийся на горе и тоску, и обреченный мукам и утрате! Вся жизнь промчалась мимо, на скаку роняя дни, расшвыривая годы, слова и письма как случайный всхлип на грудь полузадушенной природы, на мертвые стволы поникших лип. Ты весь теперь во мне спеленутый моей рукой, в коляске среди игрушек, в сонной тишине, в тени зеленой под крылами сказки. Отныне голос твой навеки дискант, таким тебя я помню и храню от мира далеко, но к сердцу близко, где вход закрыт антонову огню. Кроткое слово Не насытят пиры и забавы, не споет "Лоэнгрина" немой, паучок, заблудившийся в травах, не отыщет дорогу домой, и пергаментом высохнут годы отболевших любовей и бед, и покажутся мертвой природой каждый плод, каждый лист, каждый цвет, и, заслуженный срам обеспечив, мы вползём вереницами туш в серпантин обескровленной речи, в лабиринт обезбоженных душ. Все больней, все дороже, все жальче колокольчика тающий звон, потерявшийся солнечный зайчик в темноте засыхающих крон, золотые слезинки светила на угрюмых морщинах коры - наших лет виноград и точило, наши песни и наши дары, - теплота подошедшего теста, майский мёд в золотом лепестке, и зеленая палочка детства в онемевшей от боли руке. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
