Юрьева ночь

 

Рябина росла у самой колокольни, ее ветки забирались в проем второго яруса и даже доставали до перекрытия третьего, будто пытались дотянуться до звонницы и «ударить во вся тяжкая»*: мол, спилить собираются! Батюшка, действительно, проходя, ахал, что корни разрушают фундамент, но пилить рябину не разрешал. Прокоп-звонарь даже и не просил на это благословения. Жалко было пилить такую красавицу. Пташкам Божиим в зиму пропитанье. Да только ли пташкам? И сам Прокоп не прочь был побаловаться, особенно после первых морозцев, когда ягода горечь теряет.

 

И сейчас, взбираясь по шатким ступенькам, Прокоп не забыл прихватить горсточку горяче-красных ягод. Выбрал из них две самые крупные – в уши*, а остальные, перекрестившись, - в рот.

 

Полная луна заливала холодным янтарно-зеленым светом окрестности аж до самой Михайловки. Прокопу казалось, что он различает прямо под Стожарами не только колокольню Михайловской церкви, но и крест на ней. Он, конечно, не мог видеть михайловского звонаря, но знал, что тот, так же как и он, уже на колокольне. Прокоп перекрестился. Разобрал веревки. И…

 

В звенящей тишине, когда даже деревенские собаки умолкают перед вздохом благовеста, в этом неземном свете на спуске с Горчаковой горы появился всадник. Бесшумной тенью пронесся он к Михайловке и в мгновенье ока скрылся за Михайловским лесом. «Свят, свят», - бросив веревки, перекрестился Прокоп, он мог поклясться, что хотя всадник направлял и гнал коня в их село, летел он напрямки, без дороги, может даже не касаясь земли, в сторону Михайловки. Задом наперед.

 

Не дождавшись Прокопа, ударил колокол в Михайловке. Прокоп понял, что нахлобучки от батюшки не миновать. Привычные руки сами нашли веревки. И…

 

Гром среди ясного! Небо рухнуло! Благовест. Ударил Главный. Вступили оба средних – лес зашумел, дубы зарокотали, березы зашелестели и малые добавились – птички защелкали, защебетали. Благолепие…

 

Гремели колокола, звенели, плакали, звали к заутрене, к исповеди…

 

- Грешна, Батюшка, грешна… и дитятку в грехе зачала… По осени свадьбу должны были справить, да забрили Егорушку моего в рекруты. Ой, Батюшка, грешна… Его провожать, а я уже на сносях… Стыд-то, какой! Бабы смеются, да и девки тож. А я в крике зашлась. Егорушка слегка-то и оттолкнул: «Что ты, мол, меня загодя хоронишь?», а я с ног… Боль страшенная во всем теле. Может и промелькнуло в горячах: «За что? Тебя б так!» Грешна, Батюшка! И родила недоношенного. Еле выходила. А сегодня с полатей, как подкинуло. Гляжу сыночка мой, Ванечка, кровиночка моя, в окно носиком уперся и будто видение какое ему. А за окном, Господи-Боже, Егорушка мой за окном в одной гимнастерочке, бледный, как снег, аж холодом в избе повеяло. Схватила я Ванечку и на полати. А сама тулуп в охапку и на улицу. Никого. Только медалька вот под окном на снеге лежит. А на медальке-то кровушка. Убили! Убили германцы моего Егорушку.

 

- Унтер-офицер Георгий Иванов сегодня ты пал смертью храбрых. Ты был хорошим солдатом. Ты был отцом. Но ты так и не увидел сына. Я обещал тебе отпуск. Я держу свое слово. Унтер-офицер Георгий Иванов! Встать! Ты больше всех на свете любил своего сына. И жизнь готов был положить, только бы его увидеть. Жизнь ты положил. Унтер-офицер Иванов! Встать! Вот мой крест. Ты его заслужил. Приколи, чтобы рана не испугала ребенка. Вот мой конь. Сегодня полнолуние. Пока оно длится, ты свободен. 26 ноября - День твоего ангела, унтер-офицер Иванов. Мой день.

 

Примечания:

«Ударить во вся тяжкая» - ударить в большие колокола (набат).

Для защиты слуха звонари частенько пользовались ягодами рябины.

Речь идет о Новолунии 26 ноября/ 9 декабря 1916 года.