Ни один путешественник, проезжая на автомобиле через деревню Погранкондуши в Питкярантском районе, которая возвышается на несколько десятков метров над уровнем моря, не останется равнодушным к красоте окружающей природы. И сколько бы раз мы сами - живущие неподалеку – ни смотрели на открывающуюся взору великолепную панораму Ладоги, на расстилающуюся под деревней равнину, отгороженную от воды кромкой леса, все дух захватывает!

Сами Погранкондуши, считающиеся теперь объектом национального наследия Карелии - памятник деревянного зодчества карелов и финнов, расположенный на границе этнических территорий олонецких карелов и финнов северного Приладожья.

Противостояния и войны между Россией, Швецией и Финляндией в разные времена пришлось пережить этому дозорному форпосту России. В годы Великой Отечественной войны кто-то из местных жителей – коренных карелов – успел эвакуироваться. А кого-то финны догнали прямо в дороге, неподалеку от родных Кондушей. И пришлось им разворачивать подводы, и переживать войну бок о бок с врагами. Дожить до Победы и ждать, кто же из родных вернется с фронта или из эвакуации. И получать похоронки. И встречать живых. И делиться с ними последней картофелиной с сохраненного огорода, последней рыбешкой, добытой из ладожских вод.

 

Погранкондуши, XXI век, осень... Большинство домов стоят пустыми, обветшавшими, окна-двери заколочены. От иных вообще остались только фундамент да несколько обугленных после пожарищ бревен.

Полощет суровый морской ветер кроны старушек-яблонь за покосившимися заборами.

И ни одного человека на улице средь бела дня! Но мы знаем, что здесь все-таки живут люди. Летом съезжаются к ним в родовые гнезда семьи - как на дачу. А осенью-зимой дымок вьется из нескольких труб лишь нескольких изб. В них поддерживают тепло очага седовласые бабушки-карелки да пара стариков. Они сами – как памятники, живые памятники истории славной когда-то карельской деревни.

Сейчас я постучусь в двери этих домов…. Я знаю, что истинные карелы – народ немногословный. Но мне так давно хотелось записать их пусть скупые, но ценные воспоминания, порасспросить о житье-бытье, собрать оставшиеся крохи воспоминаний живых свидетелей новой истории карелов, что я предусмотрительно запаслась проводником. И только увидев возле меня знакомого человека, выросшего на их глазах, они согласились на беседу, правда, по-карельски.

 

Дом № 9. Хозяйка – Клавдия Ивановна Левоева, в девичестве Артиева. Год рождения – 1928. Вдова.

 

- Родом я отсюда, из Кондушей. Вся родня наша – коренные карелы, все тут родились, тут же многие и похоронены.

Наша сторона деревни всегда была русской территорией. Вот дом Ютцевых уже на финской земле стоял. Однажды, когда мы были маленькими, одна девочка - Надя, кажется - увидала, как ее мать с другими женщинами работать на поля уходит, да и побежала за ними. Так границу и перебежала! Хорошо, что наш пограничник ее догнал да перехватил. Он ее спрашивает по-русски: «Ты куда, мол, девочка, бежишь?» А Надя, беленькая такая карелочка была, смотрит на него и ничего не понимает. Только и сказала: «Мама, мама!» Ну, пограничник ее сам к матери и отвел…

Хорошая была деревня, крепкая! Две школы здесь работали: начальная и восьмилетка. Школу окончить я не успела – война началась.

Еще во время «финской» под горкой у деревни построили аэродром. А еще раньше – дзоты. Я помню, что большинство подзорных труб было повернуто в сторону Ладоги. Понятное дело, укрепляли позиции – мы ведь всегда на самой границе стояли! В послевоенные годы в этих дзотах дети играли в войнушку. А под дзотами были прорыты туннели. Заберешься в него в одном месте, а вылезешь совсем в другом…

Отец мой, Иван Артиев, был конюхом, мама по дому управлялась. Детишек у них народилось десяток, но выжили восемь. Я была последней, самой младшей. В 1937 году отца забрали, и домой он больше не вернулся. Мама растила маленьких уже одна.

В эвакуацию нас отправили в Татарию. Помню, как долго мы туда добирались – сначала на лошадках, потом пересадили нас на баржи, потом на какой-то пароход… только в ноябре приехали!

В 1944 году в родную деревню вернулись только я и младший братишка. Стали работать, учиться. В 1949 году я вышла замуж за Петра Ивановича Левоева. Он работал на железной дороге. Взамен сгоревшего родительского новый дом себе поставили, хозяйство потихоньку завели… Я долгое время работала на почте.

После войны деревню восстанавливали очень быстро. Даже кузница у нас своя была. Кузнецы Михаил Яковлевич Микконен и Федор Иванович Гершиев такими мастерами были! Все развивалось, строилось, пока колхоз был. А потом начались другие времена. Что-то продали, что-то перевели в другие поселки. Работать людям стало негде, да и большое хозяйство свое держать невыгодно. Вот куда, к примеру, мясо сдавать, если в Салминский мясокомбинат огромная очередь? А чтобы отвезти в Петрозаводск, такие деньги надо!

В Погранкондушах часто постройки и дома горели, чаще всего - на той стороне, что ближе к Ладоге. А потом и вовсе развалилось все… Люди разъезжались, молодежь не возвращалась.

Сейчас в деревне живет около полутора десятка человек. И я дни коротаю, все по привычке по хозяйству хлопочу. Как же сидеть без дела? А жизнь мне скрашивает кошка Пуня. Любит то же, что и я – грибы да рыбку. Настоящая карельская кошка!

 

Дом № 47 - Валентина Васильевна Ходуева, урожденная Титова. Год рождения - 1935. Вдова.

 

- Мои родители - кондушские карелы Василий Федорович и Наталья Матвеевна Титовы. Папа работал в разных местах и на разных должностях – то директором МТС, то председателем колхоза. Куда партия посылала, туда и отправлялся. И семья за ним следом ездила: жена и дети. Я родилась в Коткозеро. Когда началась война, по дороге в эвакуацию в Молотовскую область родился мой брат Толя.

После освобождения Погранкондушей нас не сразу пустили в родную деревню. Только осенью разрешили приехать, а раньше не пускали, причем именно семьи с детьми: много мин еще оставалось, детишки подрывались. Но вот и мы вернулись. Глядь, а деревни-то почти и нет! Несколько домов всего осталось, остальные сгорели. А из эвакуации приехало много женщин с детьми. Надо было всем разместиться. Ну, теснились, как и где могли. А мужья у многих еще воевали.

В первый год было очень тяжело, голодно. К весне уж стали потихоньку огороды вскапывать да картошку сажать. Те деревенские, которых финны отсюда не выпустили, своими запасами делились. Стали маленькие дома строить из топляков, выловленных из Ладоги. Лес вокруг стоял, да чем рубить-пилить женщинам?

В 1957 году я вышла за Владимира Ивановича Ходуева.

А потом три колхоза здесь было основано: в Кондушах, в Ковайно и в Кавгозере. Наш колхоз был очень богатым. И все было под рукой – и сельсовет, и почта, и школы отстроили заново. Народу жило много!

Помню, как летом в деревне стояла под навесом кухня с огромным котлом. И в обед всем колхозникам наливали уху из свежей рыбы. Даже помню, как я брала миску с ухой в руки и несла на свое место… Денег за работу тогда колхозникам не платили, давали зерном. Но тем, у кого имелось свое хозяйство, нужно было сдавать государству и молоко, и масло, и яйца, и шерсть, и мясо.

Сначала у нас одни карелы жили. А когда объединили нас с Мансила, где были русские и белорусские переселенцы, нации перемешались. Интересно жить было! Люди были очень дружные, никто никому не завидовал – да и чему? Много трудились. Весело отдыхали. На танцы в клуб ходили – и молодые, и пожилые. Все радовались, что живы. Карельские народные танцы очень веселые, почти все массовые – там много пар сразу пляшет.

А где-то в конце пятидесятых объявили централизацию. Стали нас объединять в совхозы. Перевели центр в Орусъярви, ферму – в Мансила. Не стало коровника, телятника. А скотины нет – незачем и поля засаживать. Одной картошки раньше сажали 180 га! Муж мой трактористом работал, сутками с полей не вылезал…

Стала деревня хиреть. Потом и школы перевели в Видлицу да в Салми, и в 90-е годы все окончательно развалилось. Хорошо хоть, мы успели своих детей поднять.

Сейчас здесь коренных жителей раз-два, да обчелся. Моего мужа уже нет. Но на 9 Мая мы до сих пор со стариками на братскую могилу ходим. Постоим да вспомним, какие тут раньше парады проводили!

Ко мне часто приезжают то сын из Видлицы, то дочь из Питкяранты, потому и праздник у меня каждую субботу. Баню топить, гостей дорогих встречать!

 

Дом № 8 - Любовь Ивановна Тюттиева, в девичестве Гершиева. Год рождения - 1931. Вдова.

 

- Все мои бабушки и деды родом из Кондушей, и родители, и сестры-братья. А было нас в семье четырнадцать детей! И двойняшки в том числе. Другое дело – сколько в живых осталось, и до войны еще, и после…

Один из старших моих братьев, Михаил, получил на фронте ранение в голову и умер в госпитале в Тюмени. До войны он был учителем в школе в Ковайно. Родители наши умерли от голода в эвакуации. И двух сестер в это время не стало. Одну из них, Клавдию, завербовали на станцию Плисецк на работы. Там она и сгинула. А Шуру уже в Татарии во время прополки на поле молнией убило.

В Погранкондуши вернулись после освобождения только я и брат. Он пошел в ФЗО, потом в армию, а мне некуда было деваться. И меня забрала к себе моя тетя, несмотря на то, что ее муж был против. Так она ему и сказала: «Хочешь – разводись, но в детдом я девку не отдам!» Помню, как они меня в бане мыли да парили, и все плакали, на мои выпирающие косточки глядя… Наголодались в эвакуации-то!

Дядька мой был заядлый рыбак, всю жизнь свою провел на озере. Он меня рыбой откармливал. Приду, бывало, со школы, а на столе уже целая тарелка рыбы – ешь! Стала поправляться. А дядька, когда заболел да помирать собрался, все с тоской на Ладогу смотрел – он ведь мечтал и умереть там же, на воде…

В школу мы ходили после войны все вместе – и старшие ребята, и младшие. Там я со своим будущим мужем Михаилом Федоровичем Тюттиевым познакомилась. А первой нашей послевоенной учительницей была Матрена Михайловна Михкиева.

Еще помню, как на танцы бегали. Гармонист наш Василий Семенов жил на чердаке дома напротив клуба. Играть он соглашался только за молоко, поэтому завклубом Анна Лушкина бегала по деревне, доставала это молоко. А потом патефон поставили, и под него мы танцевали. Ох, как мы любили танцевать! Все танцы знали – и «Кадриль», и «Касарейка», и «Рийватту»! И шестидесятилетние женщины танцевали, и тут же молодежь перенимала.

Песни и частушки карельские пели. Соберемся, бывало, у кого-нибудь дома, да поем. Вот помню, как «Сиротинку» начнем петь, так все и плачут. А поется в этой песне о том, как остался ты один-одинешенек, как сгинули на чужбине все твои родные… Тут все, кого в войну потеряли, и вспомним. Наплачемся да запоем веселые песни. Была у нас любимая– «Рускей нейчут, колме саду», про то, как девица-красавица ждет в разные дни недели то брата, то отца. А для милого у нее в запасе воскресенье, и этого дня ждет она пуще других. Пели песни не сложа руки - ткали тут же и пряли.

В каждой деревне было принято свои праздники отмечать. Погранкондуши отмечали Власов день в феврале да Яблочный Спас в августе. Кавгозеро гуляло в декабре, на Введение Пресвятой Богородицы во храм. А в Ковайно ездили праздновать весной и осенью - на Николу.

Наш колхоз назвали именем Ильи Мазурука – полярного летчика, героя Советского Союза. И однажды он к нам прилетел на самолете. Сколько народу собралось встречать героя! Помню, как слез он с коня, на котором с аэродрома прискакал, да стал перед нами речь говорить. А мы по-русски и не поняли почти ничего. Но слушали его внимательно, и все ладоши отбили, хлопая!

Я много лет работала на ферме, по два десятка коров доила утром и вечером. До сих пор руки дрожат. Как собирает пастух стадо, последних коров еще со дворов выводят, а первые уж далеко под горой идут – около сотни их было, наверное!..

Все тут раньше было: большая пилорама, конюшня, скотник, птичник, школы, клуб, почта, сельсовет. А потом ничего не осталось. И всей скотинки теперь у меня – две кошки.

 

Дом № 75 - Александр Иванович Поташев. Год рождения - 1930. Вдовец.

 

- До войны мы жили в Олонце, где у отца была работа. В июле 1938 года его забрали, а через месяц расстреляли. Потом уж реабилитировали - посмертно… Осталась мама с нами – двумя сыновьями и дочкой - одна.

В эвакуацию мы никуда не уехали, жили в Погранкондушах. Я учился, взрослые работали. Старший брат Владимир ушел добровольцем на фронт, хоть и был еще совсем мальчишкой. После тяжелого ранения его комиссовали, после войны он работал какое-то время на Урале, потом приехал сюда. Выучился, и много лет был учителем и директором Питкярансткой школы.

От деревни в 1944 году мало что осталось, всего несколько целых домов. Политика была такая – отступая, ничего врагу не оставлять. Вот и жгли наши дома.

Мне в ту пору 14 исполнилось, и я сразу пошел в колхоз работать. Нелегкая была жизнь, но характер у карелов такой – работать и не жаловаться. По мне, так лучше карелов народа и нет! Пришло время, отслужил я в армии. И вернулся опять в свою деревню: меня тут невеста ждала, Надя, Надежда Ивановна Левоева. С того первого вечера моего возвращения мы с ней вместе 57 лет прожили. Оба работали: она счетоводом, а я в электросвязи. Хозяйством моим были столбы да провода, телефоны да радио. Теперь уж Нади не стало…

Сейчас Погранкондуши едва живы. Никогда я не хотел отсюда уехать, даже в самые тяжелые времена, а сейчас даже в Дом для престарелых хотел бы попасть, такая тоска! Трудно человеку жить неделями без общения. Выйду на улицу, пройдусь – нет никого. Дойду до кладбища: вот тут лежит мой дед, тут – прадед… Наша земля, карельская...

А встречу кого на улице – неделю потом радуюсь: надо же, с человеком поговорил! Осталось тут нас, мужчин, я да Александр Милехин. Вряд ли возродятся Погранкондуши, если только кто-то займется здесь туристическим бизнесом или какое производство поставит. Но вот Мансила возродить можно – там водоем рядом, хорошее озеро. А мы на Ладогу со своего холма смотрим. Вроде она и рядом. А все же – так далеко!

 

Знаете один из карельских обычаев? Карелы свои дома раньше никогда не запирали. Если палка возле крыльца стоит, значит, кто-то дома. Если она двери подпирает – хозяева ушли ненадолго. А если ее нет вообще, а на двери висит незапертый замок – уехали далеко.

Возле крылечек тех домов, где мы сегодня побывали, палка рядышком стояла. Но у десятков других, надломленных, в ржавых петлях болтались старые замки. Пронизывающий ветер, прилетевший с Ладоги, гонял по пустынной центральной улице стайки сухой листвы, бросался ею вслед иномаркам, из окон которых выглядывали удивленные пассажиры. Удивляться здесь есть чему: красота и пустота. Прямо неземные…