Мягкий снег тоскливо мулил по улице. Готовил встречу Нового года. Старался.

Да уж как-то выходило всё вкривь, да вкось. По магазинам люди не спешили. Ёлок не брали. И стояли мужики-артельщики грустные да тихие.

- Эх! – не выдержал один: - На ветру стоим. Николай Угодничек! Угоди… на рюмочку!

Небесный купол приоткрылся: «Только-то и всего?»

- Голь на выдумку хитра, - тянул крепыш. – Мы чё-нибудь придумаем. А ты… угоди.

Отверстие Купола расширилось. Лукавый глазок в полтора этажа с интересом глянул на крепыша. Жёлто-синий луч прошил старенькую бобровую шапку. Крепыш покраснел, напыжился, стащил с головы линялого «бобра» и утёрся наотмашь:

- Мужики, тут – эт, смекалка нужна! Ветки – не выкидывать! Мы им кибану сделаем. У меня чурбаков много. Я припас. На всех хватит.

- Ну тебя, Митрич, - отозвался длинный да зябкий, с красным носом. – Сами стоим, как чурбаки с глазами. Эти городские зажрались совсем: и ёлка им – не ёлка! А ты – ветки собирать…

- Кибана, - Митрич перешёл на полушёпот, - дело тонкое… Мать-Природа и ветку не зря даёт, и сучок, и смолу, и чурбачок. Всё – к делу. Вот ты, Саид… Или как там тебя?

- Самир, - выдохнул парнишка, худой и невысокий, с огромными глазами и тёплой оливковой кожей. Он изо всех сил крепился на ветру. Одет был явно не по погоде. Волосы его длинные, иссиня-чёрные, вмиг стали пепельными под снегом. Куртка тонкая – нараспашку, ботинки – летние, тонкие длинные пальцы, голая мальчишечья шея…

- Что ж, сынок, не одеваешься? – крякнул Митрич. – На вот, рукавицы мои возьми. Погрей душу.

- Святой Джирджис не велит брать чужого, - встрепенулся мальчишка. – Волю тренирую.

- Ах, ты! Не зверь, поди – твой Джирджис. Погреешься и вернёшь.

- Не зверь. Как и твой Георгий.

- Значит, ждёшь белого коня?

- Жду, - он гордо и резко тряхнул головой.

- Не сердись, сынок. На. Варьги мои возьми. Собери-ка ветки от ёлочек. Мы в чурбачки их натыкаем. Кибана будет.

- Экибана? – парнишка хлюпнул носом. – Хорошо придумал.

 

* * *

 

Уставшие задёрганные женщины стайками прибивались к лёгкой произвольной «витрине», сколоченной наспех:

- Ой, как интересно! Веточки…

- Какая прелесть! А по чём?

- Мне - парочку.

- И мне – две. Мусору – с ёлкой-то.

Самир счастливо улыбался, подбирая со снегу последнее. Крепыш, одобрительно кивая, со знанием дела прятал «бумажку» под «бобра»:

- Белого коня!.. – он одобрительно хмыкнул.

…Откуда ни возьмись, налетел хлёсткий ветер, разметал полы его добротной куртки. Сквозь белую стену снежинок и песню ветра все ясно услышали негромкую иноходь.

- …Джирджис…

Белый конь перешёл на шаг. Всадник проехал мимо, держа в руках собственную отрубленную голову. Ворох золотых искр метнулся навстречу артельщикам.

Митрич приосанился… и тут же схватился за сердце:

- Господи, - вырвалось из его груди, - как же я… грешен!

Отрубленная голова усмехнулась. Послышался лёгкий женский смех, мелодичный и нежный, как серебряный колокольчик. Белая Кобра с женской головой в короне метнулась к седлу. Раздался чуть слышный электрический треск. Голова тут же вернулась всаднику на плечи. Он – пришпорил коня и скрылся в мареве горящих снежинок.

…- Эй, мужики, кто выпить просил?!

Артельщики со страхом переглянулись.

- Чего пугливые такие? – пилигрим в сером до полу плаще, в глухом капюшоне, приподнял пятилитровый галлон. – Вот, отдаю! Две ёлочки – мне с собой.

Большие и пушистые.

- Дадим…, - рябой артельщик с синим носом, без мизинца на руке метнулся к пушистой груде сваленных ёлок.

- Не ты, мил человек! – отстранился меняла, - пусть парнишка свяжет. Вон и варежки у него есть. Как положено.

Парнишка недоверчиво исподволь глянул на покупателя. Две седые пряди Самира средь иссиня-чёрных волос его прилипли ко лбу.

- Давай, сынок! – одобрил Митрич.

Нежно и крепко связал Самир ёлочки.

Тёплыми руками принял вино старый артельщик.

- Уастарджи благодари. Я сегодня добрый. – улыбнулся меняла.

- Джирджиса, - глаза Самира стали яркими и светлыми, как звёзды.

- Ай, благодарствую, святой Николай, святой Георгий! – пел крепыш. –

Вот угодили. Так угодили!

- Прощайся! - бросил через спину незнакомец. – Мы просто так своё вино не льём.

…Похолодевший влажный бобёр сполз на затылок артельщика. Ноги обмякли.

Он мутными глазами обвёл свой «приход»:

- С кем прощаться-то? Заступи.

- А вон, - плыло в его голове, - парень рябой без мизинца. Давно душегуба ищут. Считай, нашли.

Митрич задрожал.

- Да не трясись, - продолжал голос. – Три дня ему даём. Как и положено.

Небесный Купол опять раздвинулся. Огромное, в пол-переулка, лицо брызнуло на миг тёплым солнечным светом: - Пей! – и скрылось в облаках.

- А, сука! Ни погоды, ни природы! – процедил сквозь зубы рябой. Руки его посинели, глаза – почти застекленели, лицо вытянулось и осунулось:

- Поубивал бы… всех.

Митрич сокрушённо покачал головой, вздохнул и отвёл глаза.

 

* * *

 

Меняла в сером, до полу плаще и глухом капюшоне, бодро шествовал по улице, унося под мышкой ёлочки. Он свернул к серой девятиэтажке и улыбнулся, ускорив шаг.

- Чёрт бы дёрнул эту тёщу! – Федя потоптался и смачно сплюнул в сугроб. –

Хоть провалиться с её свиными ногами!..

- Ну, что ж, бывает, - сочувственно хлюпнул сосед.

- Чего бывает-то? – не понял Федя.

- Ну, проваливаются… И ноги такие – тоже бывают, - задумчиво продолжил тот.

- Э-э! – Федя плюхнулся на лавочку. Сугроб воронкой осел под его ногами и заструился белым туманом. – Вот они (он похлопал по сумке) – ноги-то свиные. Ещё вчера – бегали. Носик розовый. Хрюкал.

Носик прижался к стеклу. Расплющился и порозовел.

- Вон, - продолжал Федя, кивая на окошко, - лапочка моя. Не лает, не кусает.

А в дом - не пускает. – Настенька! – носик с интересом вздёрнулся вверх.

- Ты меня слышишь? – два больших банта за окошком несколько раз взлетели вверх и методично опустились.

- А дверку… откроешь?

- У-у! – выдал нос и тут же сполз к подоконнику.

- Слышал? – сокрушённо выдохнул Федя.

Сосед сгрёб его в охапку, подтащил к двери:

- Хозяюшка! – за дверью посопели. Послышался грохот передвигаемой деревянной артиллерии. Будто сто гномов разом волокли к порогу боевые машины. Глазок в двери приоткрылся, явив огромный серый глаз.

- Да… - сосед поморщился.

- Настя! Ты меня слышишь? – озаботился Федя. – Это я, твой папка.

- Да. – раздалось из-под двери. – А я – снегурочка. Слышу. Но дверь – не открою, - и тут же добавила: - Бабушка никому открывать не велела.

- А я тебе – ёлочку принесу! – надрывался Федя.

- Принеси… - парировала снегурочка. Оборона изнутри опала. Два больших банта снова, как ни в чём не бывало, подлетели и прилипли к окну.

Воронка с оплывшим снегом у Фединых ног совсем оттаяла. Обессиленный, опустошённый, он бухнулся на лавочку.

Тёплым ветром обдало щёки, спина потеплела. Будто верный друг, прижавшись, свернулся сзади клубочком:

- Так что делать-то будем, ноги вернём или – по ёлочку? – раздалось со спины.

- Ноги?.. – Федя встрепенулся.

- Спинку и бочок, животан и пятачок…, - на лавочке за спиной его притулился низкорослый мужичонка в сером глухом капюшоне. Лица его не было видно.

Из-под длинного серого плаща торчали огромные ботинки. Из-под широких рукавов – большие красивые руки. Он тихо потянул Федю за сумку. За спиной кто-то неуверенно хрюкнул.

 

* * *

- Батюшки – светы! Мерещится чудь всякая… - сосед выволок из подъезда скатанные пыльные дорожки. – Говорил своей: «Кинь. В Новый год не убираются». Так заладила: выбей да выбей… А! – он махнул рукой и деловито заковылял к турникам.

Сзади со двора раздались глухие хлопки. Смеркалось. Резкий скрип и вопль пронёсся из дома напротив: на балкон выкатилась, сопя, солидная дама в розовом исподнем. Выкатив глаза, набрав в грудь побольше воздуху, она истошно заорала:

- Караул! Гхрабять! Убивают!!!

- Убили, убили… - неслось с верхних этажей.

- Да кого убили-то? – из жёлтого кухонного проёма на балкон выпрыгнул мужик, прикрывшись газетой. Очки его в любопытстве зависли на кончике носа.

- Эй, Макаровна! Опять партизанишь?

- Гхрабять…

Гора в розовом с растрёпанным комелем на макушке, зябко прикрылась руками, но с балкона – ни гу-гу!. Мягкий жёлтый свет лучом очертил дворик.

-… Звезда! – мужичок снял очки, отбросил газету. - Желанье-то успела загадать, партизанка?

- Чтоб только салюты в Новый год. И… тихо… - простонала, присев, розовая гора.

Серебряно-розовым фейерверком вспыхнуло, прогрохотав, небо. Закрылись окна и балконы домов. Сосед с выбивалкой в руке тихонько свернул пушистый ковёр, подхватил чистые дорожки и собрался к столу.

 

* * *

Тут же раздалось потрескивание. Из-за кустов вишни выплыло блюдо с яблоками и жареной картошкой. Посередине – лежал аппетитно зажаренный свиной бочок.

Вслед ему мягко проплыла свиная голова на блюде, под чёрной рябиной, залитая коньяком. Сосед, обалдев, присел. Федя ностальгически хлюпнул. В такт ему голова на блюде приоткрыла рыжие грустные глаза и также обессилено хрюкнула.

Послышался негромкий топот. Сумка в Фединых руках похудела. Румяная поросячья попа о двух копытцах резво подскочила к блюду. Картошечка опала в сугроб.

Ей вослед стремилась зелень, запечённые кусочки яблок, рябиновые кисти, щедро налитые коньяком…

Маленькие круглые ладони, простершись из сугроба, добродушно благодарили за трапезу. К ногам незнакомца щедро сыпался крупный розовый жемчуг.

Федя оторопел. Сосед сидел на снегу. Рядом – валялся в грязи дорогой ковёр и вычищенные дорожки.

- Долгие лета! – пропел из-под капюшона незнакомец и подмигнул Феде. Обнажившееся личико его, маленькое, белое и сморщенное, ещё больше сморщилось от улыбки.

Жареный поросёнок, собрав все свои части, тоже улыбался, бодро гарцуя по снегу.

В порыве благодарности он дотанцевал до Фединых ног, отряхнулся в стороне, - скинул с себя румяную корочку, остатки картошки, яблок и укропа, и нежно потёрся Феде об ноги, горячо лизнув его в ладонь.

Вперившись в незнакомца, Федя в недоумении потряс головой: - «Ты… - кто?»

- Я… - Смерть, - незнакомец улыбнулся, - Уастарджи, что там у нас с ёлочками?

Федя, белее полотна, сполз к оттаявшей воронке и … тут же отдёрнул руку.

Под ладонью кольнуло. В нос ударил запах свежей ели и нежного виноградного вина.

- Выпей, Федя. Притомился ты совсем. Постничек. Святее папы римского

быть хочешь? Вконец допостился бы… Да бери. Бери дочке ёлочку. Не бойся! А как нарядите – в лес её позови. Зайцев да белок кормить. Голодно им. Да и снегу мало теперь. А ты, - он скользнул взглядом по соседу, - внучонка своего. Всё видит, всё слышит, а в сказки – не верит. А жаль. Зачахли вы совсем, люди. Берите ёлочки. Поздно уже.

Кивнув, он надвинул на глаза капюшон и тяжело побрёл к лесу. Как верный пёс, радостно повизгивая, за ним трусил воскресший, обалдевший от счастья,

розовый поросёнок.

 

Дверь подъезда приоткрылась. Из проёма показался розовый пятачок. Федя потряс головой, зажмурился. Дверь хлопнула и перед ним воскресла бабка Анна с верхнего этажа:

- Сидишь, постничек?! – каркнула она.

«И эта – туда же» - с ужасом пронеслось в Фединой голове.

- Тёща заждалась. – она с ехидцей смерила его взглядом, притопнула.

- Батюшки – светы, - шарахнулся сосед, - свиные ноги…

- Это у тебя – голова баранья. – хихикнула она, - Когда стригся-то в последний раз, в прошлом году?

Оба с испугом кивнули.

- То-то и оно. Дети заждались. Нечего ёлки сушить. Марш по домам! – И – поплыла, потягивая в разные стороны носом.

* * *

- Маленькой ёлочке холодно зимой! – тянула счастливая Настенька. Вслед за ней – хороводом тянулся настороженный Федя с женой и сыном, и тёща, совсем забывшая про свиные ноги.

- Холодно? Вот и погрей! – ёрничал старший, Шурик.

- И погрею! – она засобиралась в лес, натягивая валенки и шапку. Я ведь – снегурочка.

- Снегурочка. – согласился Санька, - Только маму с папой взять не забудь. Вдруг они за тобой пойдут? Заблудятся.

- А мы орешков захватим, семечек. – подхватила бабушка. – Белочек покормим.

- Белочек? – Настенька насторожилась. – И зайцев. Ты, Саша, морковки положи.

Через двадцать минут вся честная компания топталась на лесной поляне.

- А где же зайцы? – Настенька нетерпеливо шмыгнула носом.

- Испугались нас и в лес убежали, - улыбнулся братишка

- Я – одна. Я сама! – она деловито рассовала по карманам орехи и семечки. – Не ходите со мной! Ясно? – Настя строго погрозила пальцем. – Снегурочка одна ходит! – быстрыми широкими шагами она углублялась в лес.

Навстречу ей торопился соседский Данилка.

- А ты тут – чего?! – вскинулась она.

- Белок кормлю. – спокойно ответил он.

- Я – снегурочка!

- Докажи. Внутри у снегурочки колокольчики звенят. Тонкие, серебряные. Сам слышал.

- Отойди! – она направилась к высокой ели и … завязла по пояс.

- Так и знал. – Даниил заспешил к голому кусту: сейчас, ветку обломлю…

- Не смей! – закричала Настенька. – А то в лес совсем не зайдёшь. Дед не пустит.

«Дед» незаметно и быстро оказался за её спиной. Большие руки резко и нежно выдрали её из сугроба и поставили на толстый наст. Серый плащ с капюшоном мелькнул за елью и растворился в холодном воздухе.

К Настенькиным ногам что-то упало. Она наклонилась деловито и быстро… Под ногами её, раскинув лапы, как в полёте, лежала окоченевшая белка.

Настя решительно потопталась на месте, потом – расстегнула шубку и, закусив губу, попыталась её отогреть.

Куда там! Белка была холодной, как лёд. Скоро Настины руки замёрзли, нос покраснел, а по щекам её засеменили в бессилии блестящие капли. Они со звоном падали в наст. И в тех местах, где они падали, открывались длинные круглые норки. Как в тающем сахаре.

Из норки показался маленький розовый нос и озабоченно пропищал: -Весна?!

- Нет, – покачала головой Настя. – Ещё не весна, – и - зарыдала.

- Тогда – что? – нервно пискнул мышонок.

- Белочка… Замёрзла.

- Всех не оплачешь. – пропищал мышонок и недовольно юркнул вниз, показав хвост.

- Кое-кому – удаётся… - наст приподнялся. Из-под него выплыла маленькая тёмно-зелёная шапочка, большой нос и розовая ладошка. Внутри неё что-то блеснуло. Упругий кулачок разжался: - На, держи! (Розовая жемчужина выкатилась на наст). Настя широко раскрыла глаза. Слева от неё отряхивался от снега мокрый суровый гном в зелёном сюртучке, недовольно приговаривая:

- Вот уж кому повезло, так повезло!

Она быстро вскинула глаза на Данилку:

- Увидит. Не боишься?

- Нет, - успокоил гном. - Мы встречались. Не бойтесь. – и тут же строго указал пальцем на жемчужину: «Это – Вам для белки. А эта - синяя (её он положил Насте в ладонь) – молодому человеку. Он на воронов дышит, гм, очень неровно. – гном засеменил к куску поднятого наста и … пропал.

Настя ошарашенно похлопала глазами, пожала плечом и двинулась навстречу Даниле.

* * *

Он стоял под низкой елью, чернее тучи. У ног его, приоткрыв побелевший клюв, лежал распластанный ворон.

- Чего припёрлась? – голос Данилы рванул вверх и … оборвался.

- Подарок принесла. Ворону.

- Сам похороню. Без девчачьих соплей. – он резко наклонился, заслоняя собой птицу. Расстегнул куртку.

- Подожди хоронить. Гном сказал… - Настя потупилась. Данила так и застыл над снежно-настовой коркой, приоткрыв рот.

- Не сказал. А должен был. – странный дед в сером плаще с капюшоном разжал пальцы, отсыпав каждому по горстке цветного жемчуга.

- К ёлке ступайте. К самой большой. Кладите туда птиц да зверьё упавшее, что найдёте. Дальше все - в круг. И против стрелки часовой – хороводом. И - чтоб пели! Все!... Понятно? – оба кивнули.

- Да без меня повторять не пробуйте! Маленькие вы ещё. Опасно. И жемчуг – непростой.

* * *

Всколыхнула ветками ёлка. Поголубела. Лёгкий туман заструил еловые иглы. Туман загустел, скатывался клубами.

Бледные прозрачные лица означивались в тех клубах. Лица улыбались, тела становились плотнее и жались к самому стволу. Ствол теплел, роняя золотые искры. Теплел под ногами собравшихся снег. Плотные серебристые спирали в разные стороны разлетались из хоровода, превращаясь в птиц.

Под ногами Настеньки деловито прошмыгнула мокрая белка и – взлетела на ветку соседнего дерева.

Призывно каркая, поднялся на крыло взъерошенный ворон, трижды очертил Небесный купол, коснулся перьями Данилкиной щеки и – был таков…

Промелькнула в хороводе бабка Анна, рябой мужик с сизым носом без пальца на руке, Настенькина прабабушка, весёлый дед её, которого она видела лишь на фотографии.

И многие, многие лица, стремящиеся из круга: Самир с седою прядью волос, крепыш в бобровой шапке, их с Данилой отцы и матери, и деды.

Прямо из самого центра круга выкатился розовый поросёнок с верёвкой на шее, кувыркнулся через голову, пронзительно взвизгнул и стал молодым краснощёким парнем. К нему тут же ринулась женщина и испитым, исчерченным горем лицом: - А мне сказали – ты без вести… руки наложил.

- Врут, всё врут! – он выпросил у мальчишек нож, быстро срезал с шеи верёвку и весело закружил мать в новогоднем хороводе.

- Ноги… - промлялил Федя… - Свиные ноги…

- Баранья голова! - Бабка Анна резко выругалась, постучав себе по лбу, завертелась волчком на месте и пропала. Будто и не было.

* * *

Мягкий снежок тоскливо мулил по лесу. Готовил встречу Нового года, но всё срывался в дождь.

- Ну, что ж ты, снегурочка? Или только белок да воронят дождиком поливать научилась? – шутнул Данила.

- Да! Белки-то все – попрятались… И птицы… - начала Настя.

- От нытья вообще-то все бегут. Ты не знала?

Настя колупнула ногой осевший снег, подняла ключицы и, хлюпая, выдохнула вверх:

- Издеваешься, да?!.

…В воздухе грустно и тихо звякнули колокольчики, что-то щёлкнуло, как стрелки часов, и белый пушистый снег хлопьями повалил с неба, покрывая землю, деревья и рассыпавшийся по Земле пёстрый хоровод.

Только Купол Неба над огромной серебристой елью, показалось, совсем не пропускал снег. И вдруг – забелел, означился белыми тёплыми крыльями. Крылья опустились, приоткрыли огромное женское лицо.

- Птица Сва. – шепнул Данила.

Огромные, в пол-поляны глаза вспыхнули нежно-голубым тёплым светом. Мягкие губы приоткрылись в нежной улыбке.

- Откуда знаешь? – Настя подалась вперёд.

- Она – Мать всего. Всего, поняла?

- Угу, - кивнула Настя.

- Пусть светит всем. И живым, и мёртвым. И пусть на Земле в Новый год всегда падает снег.

 

Декабрь 2010 г.

г.Гусь – Хрустальный.