Ах, война, война, война…

Дурная тетка, стерва она.

 

Песня.

 

Аню Яблонскую унесла война. И, если говорить пышно, умерла она на пороге славы. И ее смерть была меной на бессмертие. Только я почему-то думаю – ни за что бы она не поменялась. Выбрала бы свою семью. И жила бы без этой внезапной посмертной славы: «Драматург Анна Яблонская погибла в результате теракта в Домодедово». Писала бы пьесы, растила дочь.

29-летнюю девчонку просто выдернули из Одессы в Москву, на один день, для вручения премии в журнале «Искусство кино» за ее пьесу «Язычники». Выдернули для того, чтобы дать дорогу в литературное и театральное будущее. И если бы не теракт, прошло бы вручение премии малозаметно для неотягощенного культурой российского обывателя – ну, мало ли премий вручается ежегодно в Москве, и стала бы Аня дальше двигаться к своему признанию, писать пьесы, вести дневник в ЖЖ, грустить, любить.

А ее выдернули – злой рок – 24 января 2011 года, и она выбрала самолет, и попала в число 35-ти погибших в результате взрыва в аэропорту Домодедово, и на звонок ее мужа, который набрал номер ее мобильного, чтобы узнать, долетела ли она, ответил кто-то из спецслужб, стоящий рядом с уже неживым ее телом. И ни Артем, ни трехлетняя Маша никогда больше не увидят ее улыбку – немного грустную… Улыбку ангела…

 

2004 год. Подмосковный пансионат Липки. Форум молодых писателей России. Были мы там вскоре после бесланской трагедии, и все фантазировали, как мы станем посмертно известны, если какой-нибудь террорист-смертник заберется в Липки. До трагедии в Домодедово – шесть с лишним лет. Что нам, в сущности, было – 23-24, уже с мужьями, но еще без детей, и смысл жизни – в литературе, и конечно, в славе, и конечно, в бессмертии. Что написано пером – по-любому не вырубишь. И неважно, какого рода это перо – гусиное, шариковое, электронное. У нас обеих – мастер-класс у Андрея Василевского и Татьяны Бек. И стихи Ани Яблонской (Машутиной) я читаю еще дома, в материалах к форуму. Стихи разные, яркие, спорные, вызывают вопросы. Распечатываю, делаю пометки на полях. А на форум Аня приехала с опозданием – то ли на третий, то ли на четвертый день. Не знаю – не самолетом ли – в то же самое Домодедово? Но уже до ее приезда на выставочном стенде форума красовалась ее книжка – Vinograd. Темно-синяя, с серебряным тиснением – драгоценная книжка! Настолько, что я, считая, что поэт должен быть эталоном, переступаю через свои принципы – и забираю книгу себе. В чем покаянно потом признаюсь Ане – и получаю в ответ ее ясную улыбку.

Она как-то оказалась с нами за одним столиком – чуть ли не подошла с чемоданом именно к нам, узнать, как тут дела. И даже получилось так, что мы, все амбициозные, почему-то в итоге сидели вокруг нее. То ли красота ее нас так заворожила, то ли магнетическая притягательность цельной творческой личности. Длинные золотые волосы, фарфоровая кожа, светлые глаза – похожая на ангела, написанного карандашом Леонардо да Винчи, ундина, русалка, принцесса морского царя… Молодая, подающая надежды, поэтесса – но такая, что вот вошла, села, заговорила – и сразу стало ясно, что мы – одного круга, но у нее кровь голубее, она – хрупкая, неземная, с каким-то легким свечением, исходящим от света ее лица – спокойная, настоящая, не играющая в литературу. И говорили – и о стихах, и о любви – на одном языке – обо всем, что всегда будет волновать.

Помню один такой замечательный момент: Татьяна Бек (тоже потом внезапно ушедшая) говорила, что в Анином творчестве ей не хватает именно одесского фольклора. Да и для меня самым одесским писателем был Исаак Бабель. И в Аниных стихах удивила как раз серьезная интонация современной литературы, поэзии – не местный колорит, а ответственность не только за каждое слово, но и за каждое чувство, за хрупкость мгновения, мимолетность бытия – и даже незначащего быта. Особенность ее мироощущения перевернула мои представления об одесской литературе, приподняла от заштампованности восприятия. Хотя впоследствии дань одесскому колориту она отдала в своих пьесах – например, «Лодочник». После семинара в Липках мы переписывались, обменивались смс. Потом закрутила жизнь – Аня готовилась стать мамой. Я была уверена, что она сделает в творчестве большой перерыв. Но она продолжала работать, как будто знала, что времени, отпущенного ей на жизнь и на дар, осталось гораздо меньше, чем ей казалось.

 

Выдернули – и дали дорогу в бессмертие. Самый прямой билет – в один конец только. И кричат теперь в блогах и комментариях - мол, смотрите, звери, кого вы убили! Да зачем беса-то тешить? Они только радуются сейчас – удачно попали! Аню не вернешь теперь. А она знала – предчувствовала, и писала в своем ЖЖ за месяц до гибели, что в одесском аэропорте – нулевая видимость. Жаль, что 24 января там было ясно. И предпоследнее: «Пустоту не лечат» - та самая пустота, одиночество души, внезапно разлученной с телом, с родными – только творческие люди, будучи молодыми, красивыми, успешными, при любящей семье, могут эту пустоту внутри себя ощутить. Жить бы да радоваться – в чем пустота? Безысходная грусть идущего на заклание – в последних ее стихах, написанных за три дня до смерти:

Дождь и другие явления химии и природы…

Смотришь на эти вещи и думаешь, что все изменится,

Надеешься, что дождь воздействует как перекись водорода -

Дождем заливаешь рану и ждешь, когда рана вспенится,

Каких-нибудь знаков требуешь от дерева и небосвода,

Считаешь количество кошек, исчезнувших в подворотне,

Крики кукушек и чаек, ждешь у моря погоды,

Решаешь, что наверное - завтра, если уж не сегодня,

Бухгалтерия погрязла в хаосе, грусти, противоречиях,

Одни и те же приметы всегда означают разное,

Закономерности иллюзорны. Дождь идет бесконечно.

Скоро какой-нибудь праздник. Праздники надо праздновать.

Не знаю, что за праздник отмечали в этот день террористы. Но ты, Аня, была для нас настоящим праздником любви и жизни – теплым, нежным, светлым – как Рождество, которое ты любила. Трудно будет без тебя.

 

Алена Воробьева.

26-27 января 2011 года.