Мы то прячемся в скальные щели, То бежим к валунам – великанам… Мы идём по чужому ущелью… Дан приказ захватить «языка» нам. До предела натянуты нервы… Воздух пьян от полыни и мяты… Для меня этот рейд – самый первый - Для майора, быть может,- сто пятый. Он в разведку попал не случайно И владел одинаково ловко Зубочисткой, копьём и мечами, Штык – ножом, кулаком и винтовкой. Все, кто шёл за ним,- мало умели, И теперь, доверяясь лишь слуху, Не уверен, но вряд ли хотели В темноте напороться на «духов». И они нас, пожалуй, не ждали - Беготня, суматоха и хаос… В рукопашном – ножи и кинжалы, И, конечно, растерянность малость. Но не даром без дрожи в коленках, Как предместий дворы нас учили, Мы сшибались и стенка – на стенку, И один – на один выходили. «Шурави» мы! – бойцовское племя – Победитель за мебель не платит!.. И вот тут, ну, совсем не по теме, Подвернулся майор мне не к стати. Он возник в кульминации боя, И всего лишь – хвала Аллаху! – Я ударил его ногою… Боковым.… Со всего размаху!.. И, свалившись на камни боком, Он, пожалуй, ещё не верил, Что не смог защититься блоком И поймал мой «маваши гери». …А удар был чертовски успешным! – Ухо, глаз и щека – опухли… Ничего не сказал он, конечно, Но влепил два наряда по кухне. …В шелухе и жаре за работой Я свой первый наряд взял измором. Возвращаюсь устало в роту – Тут дневальный: «Зайди к майору!..» …Слышал я в незатейливом споре, О майоре омолвился кто-то, Что майор наш с начальством повздорил, Потому и командует ротой; Что майор, де, за нрав свой строптивый, Из Москвы был отозван под Нальчик, Где в отместку с женою комдива Он завёл виртуозный романчик. Сколько этот романчик их длился – Не известно. Ни года, ни даты. Но, узнав всё, комдив застрелился, А она укатила куда-то. И какой-то начальник столичный За майора в верхах заступился, Но за это майор «самолично» В разведроту в Афган напросился. И теперь, толь от многих контузий, Толь от вида «двухсотого» груза, То солдат чем попало валтузит, То всю роту накормит от пуза. Говорили, что он – птичка тари И, что нрав у него крокодилий, Что злопамятный он, как татарин, Что добрейшей души, говорили… Скорпионами сплетни бродили, Слухи ползали в ротах на брюхе, Но теперь для меня это были Далеко не весёлые слухи. …Захожу. Закрываю двери. Застываю в дверном проёме, Ожидая «маваши гери» От него и другие приёмы… Не записано это в уставе, Но, в окно озираясь с опаской, Он бутылку на стол поставил И из сейфа достал колбаску, Занавесил окно бумагой, Сел, рукой опершись о колено: «Ну, давай, придвигайся, салага! Да смелее будь, крёстничек хренов!..» |