ОТ Александры Багировой: "Рассказ имеет своебразную историю. Впервые он был опубликован в сборнике "Фантастика Башкортостана" частью сериала Расуля Ягудина "Ход змеи". Скандал в чинных, чопорных кругах уфимского бомонда воспоследовал оглушающий - обвинения в порнографии, в надругательстве над высокоморальными патриархальными традициями башкирского народа и мусульманской веры (а то среди башкирок и разных прочих "мусульманок" блядей мало, ха!) и прочая ахинея в том же духе. Расуль, недолго думая, этим даже воспользовался в пиарных целях - попросил члена Творческой группы "Фантастика Башкортостана" Дениса Павлова подыскать совершенно постороннюю личность, которая написала бы и отправила по редакциям "письмо возмущенной общественности". Данной личностью оказалась знакомая Дениса Эльвира Хуснурялова, и под ее настоящим именем письмо было торопливо опубликовано в наиболее враждебных по отношению к журналу "Литературный Башкортостан", Творческой группе "Фантастика Башкортостана" и лично лидеру обеих этих организаций Расулю Ягудину газетах "Уфимские ведомости" и "Молодежная газета". Так что пиар состоялся. Расуль потом смеялся: "Нет ничего легче, чем переиграть всю эту шелупонь, считающую себя всех умней". Кстати, у Эльвиры с Денисом после состоялся любопытный диалог: она ведь сначала написала и разослала письмо, а потом уж прочитала рассказ, после чего высказала Денису: "Вообще-то, мое письмо было неправильным, зря я его написала, этот рассказ никакая не порнография. Читать, конечно, очень жутко, но выводы-то автор делает правильные". Денис ей: "Так ты, что, все поняла, что ли?". А она: "А вы все, что, меня за дуру держите?".

Тем временем, пока суд да дело, Расуль вытащил рассказ из сериала "Ход змеи" и начал всем назло искать уже сугубо эротические издания, куда бы его предложить в виде рассказа. Поскольку в рассказе присутствуют сцены сексуального насилия, искать он начал (вполне логично и опять же всем назло) издания садомазохистской ориентации. Довольно быстро выяснилось, что подобного рода изданий, которых в зарубеже пруд пруди, в России ровно одна штук - питерская газета "Крутой мен". Там рассказ и вышел под ухудшенным названием "Ночной зверь", о чем мы все узнали совершенно случайно - по рекламным ссылкам газеты и питерского садо-мазо клуба. В газете вышел также рассказ Расуля Ягудина "Снежная королева", но если то, что "Ночной зверь" это так обозвали рассказ "Клубная девочка", мы достаточно быстро сообразили, то что это за "Снежная королева" никто из нас, включая Расуля Мусанифовича, до сих пор не может догадаться. А газета "Крутой мен" объявила конкурс на лучшее тематическое произведение, первейшими претендентами на гран-при которого стали, разумеется, эти два рассказа Расуля. Но пэдээфку с рассказами редакция Расулю не выслала, хотя и обещала. Ах так?! За это ставим здесь "Ночного зверя" назло "Крутому мену".

 

*Вскорости нашли мы в Сети пэдээфку газеты "Крутой мен" и с "Ночным зверем", и со "Снежной королевой". Насчет "Ночного зверя" я исчерпывающе высказалась выше, а теперь насчет "Снежной королевы" - Расуль Мусанифович заявил, что в жизни не писал эту ахинею. Каковое заявление подтверждается и тем, что в газете имя автора (или авторши) рассказа , вообще, не указано. А насчет того, что "королева" присутствует в поисковиках под именем "Расуль Ягудин" все понятно - таким образом, используя громкое имя, привлекают посетителей. Ну, и хрен с ними! Не судиться же". Александра Багирова

 

Расуль Ягудин

 

Рассказ представляет из себя синтезированные и дофантазированные до логического финала совершенно одинаковые истории, которые я слышал от десятков абсолютно разных, не похожих друг на друга, не знакомых между собой женщин со всех концов света, и все они клялись, что это происходило с ними на самом деле. (Женщины, вообще, способны рассказать массу интересного, если умеешь задавать им вопросы – заверяю как журналист).

Прекрасных читательниц я даже не спрашиваю, случалось ли с ними нечто, подобное описанному в рассказе, - просто знаю, что да. Единственный вопрос, который меня мучает – а бывали ли женщины, которые в такого рода ситуации в точке принятия решения принимали решение не такое, а противоположное… и что с ними после этого стало. Но данному вопросу, по всей вероятности, так и суждено остаться без ответа. Поскольку их уже не спросишь. Р.Я.

 

Ночной зверь

 

В фильме "Дракула" я постарался передать

смутные ощущения человеческих снов,

среди которых основополагающими

являются страх и секс.

Фрэнсис Форд Коппола

 

Ленора вошла в комнату, зябко вздрагивая в одной комбинации на голое тело. Эти чёртовы летние холода её убивали, не говоря уж о том, что она лишилась возможности появляться на улице полуголой, привлекая липкие гладящие взгляды прохожих и наслаждаясь едва уловимыми прикосновениями этих взглядов к своему телу, которые ощущала почти физически – Господи, как это было приятно, откровенно говоря, Ленора не успевала менять трусики, всегда мокрые в самом донышке от перманентного возбуждения, да-да, именно так, перманентного, Леноре ужасно нравилось это слово, оно звучало интимно и вибрирующе, и от этого звучания её вагина набухала сама по себе, набухала и через какое-то время начинала сочиться крупными тяжёлыми каплями, мгновенно впитываемыми её трусиками, и когда на это замечательное ощущение накладывались чьи-то жадные взгляды, она почти что готова была кончить просто так, и она кончила бы без проблем, если бы не была девушкой с принципами, а среди принципов её наиважнейшим был наиважнейший – никогда не кончать без партнёра, она же, бля, не какая-то там прыщавая онанистка.

С этой светлой мыслью Ленора с удовольствием посмотрела на себя в зеркало, особенно задержав взгяд на недусмысленно просвечивающих сквозь розовый шёлк сосках и опушённом густыми волосами участке в нижней части живота. Да уж, ей нет никакой нужды заниматься самоудовлетворением, уж для неё-то партнёры всегда найдутся и всегда находились, особенно в жару, когда она, вертя задницей, появлялась на улице в топике и обтягивающих эластичных шортах, да и вот этот её видок в одной короткой прозрачной комбинации, под которым нет ничего, приводил её особо приближённых друзей в состояние транса. Сейчас, конечно, в эти хреновы холода на улице лишка не посверкаешь тем, чем надо, да и все постоянные ёбари поразъехались по случаю лета туда-сюда. Впрочем, насрать на них, так даже лучше, зато теперь она выходит на съём без опаски кого-то из них встретить, а на дискотеках в закрытых помещениях вполне тепло, чтобы слегка обнажиться и привлечь ещё какого-нибудь козла, особенно Ленору прикалывало трахнуться прямо там, на дискотеке, где-нибудь в закутке, скрытом неустойчивыми тенями от светомузыки, быстро, удобно, необременительно (да-да, необременительно, Леноре ужасно нравилось и это слово, оно тоже звучало сексуально и возбуждающе, хотя и в меньшей степени, чем перманентно), и оч-ч-чень-оч-ч-чень приятно, она, короче, при таком экстремальном (тоже вкусненькое слово, подумала Ленора) трахе кончала за пять секунд. Сегодня был как раз такой случай, так что Ленора вновь совместила приятное с полезным – и удовольствие получила, и не придётся тесниться в чужой постели, слушая козлиный храп, сейчас она рухнет головой в свою собственную подушку и вырубится одна на широкой удобной кровати до следующего съёма. Ленора ещё раз с удовольствием оглядела себя в зеркало и слегка пошевелилась всем телом, словно огромная кошка, просто для того, чтобы почувствовать, как нежный шёлк скользит по соскам и ягодицам, сразу наполняя вагину теплом возбуждения.

Сон снился какой-то странный. И не потому, что он был эротическим, другие сны Леноре и не снились, а просто… сон был странным. Очень яркие цвета, заставляющие её тело извиваться в экстазе предвкушения. Музыка, не похожая на музыку, какое-то меняющеся гудение, тоже заставляющее её корчиться и трепетать в постели. Много фруктов, пылающих жаркими огнями в кромешной мгле, словно раскалённых, как клитор перед оргазмом, складки одежд, томно изгибающиеся, как изнемогшие от любовного экстаза человеческие тела… много человеческих тел. Из этой вакханалии (Леноре уж-ж-жа-а-асно нравилось и это слово, оно напоминало по звуку тяжёлое, распалённое и захлёбывающееся мужское дыхание на её шее) на неё смотрели чьи-то красные нечеловеческие глаза с продольными разрезами, косо поднимающимися боковыми уголками к смутно различимым острым собачьим ушам, и вертикальными лезвиями зрачков. Глаза смотрели на неё, неотступно и неумолимо следя за ней в этом нагромождении и какофонии (Леноре просто страх как нравилось это слово, оно навевало мысли о полном, безудержном, полубеспамятном похабстве, не ограничиваемом ничем), и Ленора корчилась под этим взглядом, физически чувствуя, как узкие зрачки, словно ледяная сталь двух ножей проникают в самую глубину её женского естества, нежно и беспощадно взрезая её трепещущую возбужденную плоть – и тут внезапно её тело пронзила острая боль, и Ленора дернулась, просыпаясь.

Она лежала в своей вполне обычной, до мелочей знакомой комнате, привычно заваленной беспорядком – всё как-то некогда было прибираться, до этого ли, когда столько превосходных самцов, бесследно исчезая, проходят мимо её жизни, тут только успевай подсекать, да хрен с ней, с уборкой, для того ли живём? Но на сей раз среди привычного беспорядка было что-то не то. Темнота была какой-то пухлой и упругой, словно набухшей влагой, как влагалище огромного, остро пахнущего зверя, часто дышащего, поводя боками, и темнота была не абсолютной, она чуть заметно мерцала посторонним светом, смешивающимся со светом луны за окном, выпуклой, как чей-то опухший после орально-генитального контакта рот, и все предметы в комнате влажно блестели, как будто покрытые тонким слоем горячего пота, и…

и на неё по-прежнему кто-то смотрел из стоячей красноватой мглы.

Сначала невидимый взгляд был словно направлен отовсюду, затем он вдруг как будто сжался и локализовался в одной точке и затем плавно переместился вокруг неё, и от этого движения смертельный ледяной ужас вдруг сжал железными тисками грудную клетку девушки, не давая закричать и даже вздохнуть. Потом тиски страха на миг словно ослабли, и Ленора набрала полную грудь воздуха, готовясь пронзительно закричать, но в этот момент вдруг всё исчезло, настолько внезапно, что Леноре показалось, будто это был просто мгновенный глюк, навеянный странным и необычным сном, сейчас же в комнате всё было в порядке, воздух был сух и прохладен, и вещи и предметы в комнате ничем не блестели, и никакой посторонний свет, красно-белый и плотный, как звериное тело, и ядовитый, словно проникший из на миг открывшейся двери в ад, не плыл призрачной вуалью в полутьме. И за окном была обычная луна. Круглая и большая…

“ГОСПОДИ!!!”, – подумала Ленора.

Она чувствовала, что вся мелко дрожит, и одновременно она с ужасом и непривычным отвращением ощущала, как тяжёлая и вязкая густая влага вытекает из ее промежности, создавая мокрое пятно на простыне. Ленора приподнялась, опираясь спиной на подушку, судорожно захлёбываясь воздухом, и некоторое время сидела так, пытаясь прийти в себя. Наконец, слегка совладав с собой, она встала и направилась на кухню. Тугая струя холодной воды с угрожающим звоном ударила в дно фаянсовой чашки и тонко застонала, становясь всё грубее и басовитее по мере того, как чашка наполнялась водой. Ленора опорожнила чашку одним взмахом, как будто это было мартини, и тут же наполнила ещё одну. “На хрен, – подумала она, помаленьку приходя в обычное расположение духа. – Надо побольше трахаться. Тогда не привидится хер знает что”…

…В мире было безлюдно и холодно, и из этого пустого и по-мёртвому гулкого мира кто-то снова смотрел в неё прицельным кинжальным огнём красных глаз, глаза пылали безумной силой и страстью и были настолько ярки, что затмевали луну, но теперь сквозь вновь охвативший её ужас, Ленора понимала, что на земле больше не осталось никого, и они теперь только двое, а значит, ей придётся принять того, кто обладает такими странными и страшными, голодными красными глазами с вертикально, торчком стоящими щёлками бездонных чёрных зрачков. И, конечно, ей придётся с ним трахаться, с последним из живых существ на земле, а он, судя по остервенелым яростным глазам, должен быть весьма энергичен и сексапилен и даже, возможно, властен и груб, а Леноре всегда нравились властные и грубые мужчины, особенно те, что догадывались причинять ей боль, и от этой смутной мысли в глубине горячечного сна, она вновь почувствовала сладкое тепло в промежности и почувствовала, как половые губы мягко раскрылись, словно лепестки, и густа горячая влага вновь потекла из неё на простыню, смачивая уже подсохшее пятно…

Ленора медленно и неохотно выплывала из глубин сна, со смутным страхом осознавая, что действительность наяву окажется ужасней, чем то, что она может увидеть во сне, но кто-то словно шептал ей в ухо странные гортанные слова, которых она не понимала, но это всё слова были ужасно приятные и сексуальные и создавали томление в её груди, заставляя изгибаться телом вверх…

В комнате опять было что-то необычное, но теперь чей-то голодный взгляд не блуждал по комнате, а был направлен на её обнаженные ноги (чёрт, когда же она успела сбросить с себя одеяло?) из одной точки и был неподвижен, как раскалённая луна за близким окном, и Ленора, ещё не открыв глаза, уже переместила зрачки под веками навстречу этому взгляду, туда, влево от кровати, где левее двери была особенно кромешная тень, и разомкнула веки.

Он стоял там возле холодильника, и его смутный силуэт был едва различим во мгле, только странные волчьи глаза, всё так же фосфоресцирующие алым пламенем, отчётливо виднелись во мраке на крупной безволосой голове с острыми ушами. Он стоял совершенно неподвижно, и когда Ленора уловила боковым зрением линию его бедра, ей показалось, что он полностью обнажён. Сжатая парализующим страхом и одновременно движимая странным и душным, перехватывающим горло возбуждением, она сдвинулась по мокрой простыне, опуская босые ноги на пол, и, когда она встала, густая жидкость, пылающая огнём и одновременно обжигающая ледяным холодом, потекла из неё, заливая двумя сплошными потоками ноги с внутренних сторон., её промежность вибрировала и непрерывно сокращалась, источая из себя непрерывный ароматный поток слизи, и Ленора тяжёло и с хрипом дышала, чувствуя приближающийся оргазм. Она подошла к нему на расстояние вытянутой руки и теперь смогла рассмотреть в странном и опасном свете полной луны поджарую и литую мускулистую медвежью фигуру с острыми булавочками алых глаз, нестерпимым светом пылающих в темноте. Он был высок и массивен, и густые заросли блестящих чёрных курчавых волос, покрывающих всё тело, усиливали его сходство с медведвем или каким-то другим могучим прекрасным зверем – короче, он выглядел что надо, именно таким Ленора представляла себе идеал самца…

Его громадный член торчал, словно дубина, и был нацелен сверкающим тёмно-вишнёвым кончиком прямо промеж её грудей.

Ленора нервно дёрнулась и потянула вперёд руку, испытывая безотчётное и непреодолимое желание погрузить пальцы в густые заросли на его выпуклой груди, и он растаял в воздухе именно в этот миг. Это было так неожиданно и обидно, что в первый миг Ленора чуть не расплакалась, и лишь затем трезвое ощущение ужаса от происходящего вновь заполнило её тело до кончиков ногтей на ногах… ощущение ужаса и безумного, страстного желания прижаться грудью к этому горячему и мощному и шелковисто гладкому от черной курчавой поросли телу. Она присела на край кровати, зябко кутаясь в шёлковую комбинацию и чувствуя, как стремительно высыхает на ней её же собственная влага и почему-то не желая обернуться одеялом, словно он вот-вот должен был прийти к ней снова, и ей следовало оказаться перед ним во всей своей полуобнажённой красе… чтобы он больше не ушёл, и разбухшая к своему закату луна заливала багровым светом комнату, порождая призрачные и страстно изгибающиеся силуэты возле кровати…

…Красные глаза вновь смотрели в неё из мрака. Ленора плавно плыла по тоннелю среди гибких стен, сокращающихся напряжёнными мускулами, тоннель слегка изгибался вниз, уходя всё глубже и глубже, и становилась всё непроглядней тьма, словно земной свет понемногу терялся, умирая позади, и лишь больное жестокое мерцание чего-то белого отбрасывало блики на влажные стены вокруг неё, красные глаза пристально и сосредоточенно смотрели на неё откуда-то сбоку, алое пламя уже переполнило их и потекло, словно раскалённая вулканическая лава, каплями по жёсткому лицу, каплями странных, полыхающих остывающе багровым цветом слёз.

– Ммммгхынннотумммхххх..., – низким равнодушным голосом вдруг сказал ей кто-то в самое ухо, Ленора изогнулась в мучительной страстной судороге желания и на миг дёрнулась назад, вдруг охваченная безотчётным отчаянием и страхом, но стенки тоннеля вдруг сжались стальными мышцами, обхватив её всю в жаркое жадное объятие и запульсировали, страстно сокращаясь и елозя по её телу, поток влагалищной смазки мягко обернул её всю во влажный упругий кокон, впитываясь в кожу и мозг, затем чья-то жёсткая рука коснулась её ступней и начала ласкающе перемещаться по чуткой коже вверх, мягко и потихоньку раздвигая бедра, а сжимающие её стенки влагалища всё вибрировали и сокращались, ритмично, страстно и равнодушно, продавливаясь плотью в каждый изгиб её тела, в этот момент чужая рука достигла её промежности и коснулась неутомимо шевелящимися, словно черви, пальцами внешних половых губ, от этого прикосновения мгновенно разошедшихся в сторону и открывших мокрое нутро, Ленора снова забилась в непроницаемом удушливом объятье, и это её движение отдалось далёким низким гулом, словно застонал от наслаждения огромный зверь, и упругий облепляющий её ствол слегка встряхнулся, усмиряя её рывок, продолжая тереться всей мокрой липкой плоскостью по её плечам и бёдрам, по её груди и задыхающемуся лицу…

…Ленора медленно, с хрипом и стоном выплывала из сна, чувствуя, как горячий пот заливает её тело, стекая каплями на постель, одеяло, обернувшееся вокруг головы, словно капюшон висельника, давило на лицо и забивалось в рот, не давая дышать и кричать и создавая вокруг непроглядную мглу, и от этого Ленора не видела ничего вокруг, она все плакала и напрягала мышцы, пытаясь содрать липкое мокрое одеяло со своего тела, и ещё не избавившись от его пут, она вдруг почувствовала…

она почувствовала, как чья-то рука продолжает касаться её промежности, неторопливыми ритмичными движениями растирая мокрую щель по все длине. Ленора приглушённо вскрикнула под одеялом и засучила ногами, пытаясь избавиться от присутствия чужой руки, и тут же другая рука, лежавшая на бедре, отвердела, прижимая её к постели, и на вторую ногу легло чугунное мускулистое колено, и в следующее мгновение два пальца чужой руки вошли в её влагалище внезапно и глубоко, погрузившись туда целиком, Ленора застыла, как натянутая струна и затрепетала от не изведанного прежде наслаждения. В этот момент ей удалось, наконец, отбросить в сторону одеяло, и она судорожно втянула в лёгкие ледяной воздух. В нижней части кровати, в её ногах, шевелилась какая-то непроницаемая и бесформенная глыба мрака, Ленора заморгала глазами, пытаясь хоть что-то разглядеть и вновь задёргалась, стремясь вырваться из- под его невыносимой тяжести, но тут же две вдруг отчётливо проявившиеся в лунном свете могучие волосатые руки дёрнули её к себе за лодыжки, распяливая ноги в разные стороны с такой силой, что у неё в паху затрещали связки, в глыбе мрака стремительно стало проступать массивное громадное тело, по медвежьи заросшее густым ковром волос, на котором чёрным мячиком сидела почему-то совершенно голая кожистая круглая голова с треугольными звериными, тоже кожистыми, ушами и острыми лисьими красными глазами, и Ленора успела сквозь горячечный дурман возбуждения испугаться их равнодушного пристального вгляда, когда огромная поджарая туша вдруг нависла над ней, мохнатые выпуклые ляжки упёрлись изнутри в её бедра, до предела растопырив по сторонам, и громадный свинцовый пенис поначалу мягко и интимно коснулся её раскрытых половых губ. Ленора задёргалась в последнем проблеске разума, но тяжёлая волосатая грудь уже навалилась ей на лицо, и она вновь начала задыхаться от забивших ей рот и нос густых волос, и в этот момент нечеловечески огромный член, неторопливо и неостановимо, со скрипом и легким треском надрывая края входа, начал проникать в её влагалище. Ленора рванулась, снова из последних сил пытаясь сопротивляться охватившему её огненному пламени возбуждения и боли, но неподъёмное и горячее, жарко дышащее тело на ней даже не шелохнулось, продолжая придавливать её к кровати, грохот чужого сердца колокольным звоном гремел в её ушах, чудовищный пульсирующий член продолжал всё так же неторопливо входить в глубину, вот он словно достиг самого горла, и Ленора захрипела от ощущения сдавленности трахеи, затем вдруг спокойно потянулся назад, освобождая тело Леноры от страшного давления внутри и внезапно вновь с силой вошёл в неё во всю длину, на сей раз резко и быстро, взорвав белой вспышкой пламени её разум, затем он качнулся назад и затем вперёд снова, затем опять и опять, раскачивая её маленькое хрупкое тело на простыне, как бумажный кораблик, и черный мрак безумия и страсти начал помаленьку заволакивать её мозг…

 

Утро пришло, как обычно в последнее время, холодное, и Дина недовольно морщилась, с раздражением собирая на груди махровый халат и осторожно, без стука, чтобы не разбудить с утра Ленору, ставя на зажжённую конфорку чайник. Всё, на хрен, пошло кувырком, словно мир и жизнь утратили какие-то внутренние связи и, главное, стержнеобразующий смысл, и теперь неизбежно, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее начали расползаться в две дерьмовые лужи блевотины, состоящие из внешне узнаваемых, но уже не годных к употреблению остатков недопереваренной херни. Эти холода посреди лета, на хер, не лето, а хер знает что, оно её, Дину, заставляет деградировать, вот она уже напялила на себя с утра махровый банный халат лишь потому, что он теплее, вместо того, кайфного, из натурального японского шёлка, то с невероятной откровенностью обрисовывающего, то с неожиданной таинственностью и намёком на сладкие секреты скрывающего её довольно массивную, но ещё вполне сносную фигуру – во всяком случае, мужики с этого халата тащились, а чего – она, Дина, ещё не старая, сорок лет, бёдра, правда широковаты, но живот не выпирает, и грудь, хоть и полная, а не свисает к брюху мешками, как у той суки из их школы, что с пацанами мацалась по подъездам уже в двенадцать лет… хмм-даа, надо же было случиться, что её собственная дочь стала такой, ей, конечно, не двенадцать, но, на хер, что за проблядь, ладно если всё только тискается и блюдёт девственность, а если не целка, то значит, все эти козлы, что мелькали перед окнами, трахали её по всем углам, и зачем она тогда согласилась, когда Ленора заявила, что будет ходить к гинекологу отдельно от неё, а тут навалилось, бля, со всех сторон, город полон страшных историй типа люди дохнут, как на войне, всё утопает в страхе и крови, на улицу-то уже никто не выходит, а это идиотка шляется по кабакам, ох, Господи, не дай Бог, эх, бля-а-а-а, от всего этого конечно деградируешь, вон, бля, с утра в махровом халате, как старая курица, скоро начнёт, бля, башкирской шалью обёртывать задницу, завязывая узлом на животе.

Дина взяла горячую чашку двумя руками, чтобы хоть немного согрелись пальцы, и с удовольствием сделал глоток горячего кофе, чувствуя, как согреваются её внутренности и кровь начинает быстрее струиться по жилам. Все изменилось, подумала она, всё рушится к чертям, и даже самая сладкая утренняя чашка кофе не доставляет такого удовольствия, как раньше, может, потому, что кофе может согреть только тело, а усталая душа и усталый мозг всё так же мучительно ворочаются в липкой паутине необъяснимого отчаяния, как будто жизнь неожиданно утратила свою плоть и стала призрачной и тусклой, как неясный ночной свет полной луны. Что она упустила, что она сделала не так, почему всё вдруг утратило значение, и то, чем была наполнена её жизнь ещё со школы, стало казаться глупым и пустым? Дина прошла к окну, не замечая, что тяжело шаркает ногами и горбится, как древняя старуха, и выглянула на улицу, сама не зная, что она хочет там увидеть… да там и не на что было смотреть – всё те же мёртвые обезлюдевшие улицы, словно после чумы, в чахлой коронке замерзающих тихих деревьев. Дина уже привыкла к хреновому настроению по утрам и успокаивала себя тем, что это обычный признак трудного, переходного и так далее возраста, который, по словам Расуля Ягудина, наиболее остро проходит именно на сорокалетнем рубеже, и… Дина уже давно старалась не признаться самой себе в каком-то новом и жутком неясном ощущении, вызывающем у неё безотчётный страх, ощущении, что крохотной и злобной клыкастой крысой поселилось у неё в душе сравнительно недавно (дай Бог памяти… а, ну да, как раз перед самым приходом холодов), вдруг вонзившись внутрь её сердца без всякой видимой причины, как выпущенная из вонючего старого лука стрела, и сразу начав методично разгрызать её изнутри, потихоньку стачивая всю её жизнь и вызывая постоянную ноющую боль в груди, боль, которую, как она сразу же поняла, не спишешь на сложный возраст и приближающийся закат, и причину которой она не могла понять, несмотря на все усилия и самокопания и внутренний самоанализ и всё прочее фуфло, именно так, фуфло, ибо поняла она уже, что тот чёрный сгусток безысходности и ужаса, что леденил её внутренности день за днём и ночь за ночью, вибрируя и как бы гудя, словно воспалённый зубной нерв, не может быть понят простым человеческим разумом, это была медленная мучительная смерть, угасание, утопание во мраке, обнимающем её бесконечной ледяной бездной, и нужны были либо такой же бесконечный и ледяной нечеловеческий разум, либо бесконечное яркое пламя Божественного озарения, чтобы охарактеризовать в ясных и простых человеческих словах клубящиеся в её нутре чёрные тени, вот только – надо ли?, Дина, она уже притерпелась и научилась с этим справляться настолько, насколько это вообще в возможностях человека, она снова научилась жить обычной размеренной жизнью, обернув сердцем безумный душераздирающий крик в глубине своего существа и не пуская его наружу, и никто, слава Аллаху, его не слышал не слышит, и только, бл-л-лядь, эта херова Рита как-то напряженно и пристально смотрит при встречах ей в глаза. И ещё что-то сегодня беспокоило её чуть сильней, чем всегда, что-то мучило её саднящей раной в сердце. Что-то…

Дина всё так же осторожно, чтобы не создавать лишнего шума и не разбудить спозаранку дочь, без стука поставила почти опустевший чайник на плиту и поднесла к губам последнюю чашку кофе. Новая порция кофеина вплыла темноватым облачком в её кровь, заставляя быстрее биться сердце, но тяжёлый вязкий туман в голове не проходил, а ей сейчас почему-то позарез нужна была ясная голова, что-то важное и неуловимое плавало в глубине её сознания, и Дина всё напрягала мозг, стараясь протиснуться мыслью сквозь облепляющую её сознание беловатую муть. Сегодня с утра было что-то в мире необычным и… страшным, это каким-то образом изменило её состояние, и Дина никак не могла определить причину изменений, всё думая и машинально раскачивая чашку с остатками кофе в руке. Так, подумала Дина, для начала следует определить, что изменилось в ней самой, что сегодня с утра с ней творится, тогда, возможно, удастся уяснить существо проблемы… так, она сегодня…

Она сегодня какая-то напряжённая. Да – напряжённая, лучше не скажешь, потому что до сих пор поселившаяся в ней мгла лишала её сил, парализовывала, заставляла часто отдыхать и подолгу сидеть, уставившись в одну точку, с тоскливым и мучительным выражением на лице. Сегодня же она была не такой, она звенела изнутри низким сумрачным гулом и трепетала всем своим существом, словно перетянутая, готовая вот-вот лопнуть басовая струна, и в душе её, кроме ставшей привычной тоски вдруг поселились новая боль и вызванное ею остервенение, и первые легкие язычки разгорающегося пламени безумной злобы уже затеплились и зашевелились по всей сферической поверхности её головного мозга, – Господи, да она же не может усидеть на месте, что она мечется по кухне,то и дело дёргаясь то к окну, то к плите?, и, на хрен, сегодня она вылакала целый кофейник в совершенно рекордный срок – Дина с некоторой растерянностью взглянула на пустую холодную чашку в своей руке. Всё это ей не нравилось. Совсем. Ну то есть, ей всё не нравилось уже довольно давно, но сегодня недовольство приняло какую-то новую, особо агрессивную форму, оно уже не было недовольством, он уже было…

Ярость, вот оно, подумала Дина, безумная неконтролируемая ярость сотрясала всё её существо, ярость, вдруг обрушившаяся на неё без всякого видимого повода с силой парового молота, Господи, да она же вся дрожит, и Дина лишь сейчас заметила, что спина у неё стала мокрой от пота. Так, подумала Дина, нужно попытаться взять себя в руки и успокоиться хоть чуть-чуть, потому что…

Потому что нужно думать. Нужно думать дальше, давай, старая дура, скрипи мозгами и для начала утихни, этот бешеный припадок заволакивает тебе разум. Что могло произойти? Что-то такое, что разом выбило её из колеи, сокрушив размеренно тоскливое состояние души и тела. Дина на подрагивающих в коленях ногах вновь, на сей раз не скрываясь бесцельно, прошлась по кухне. Так, ну одно несомненно уже теперь – то, что произошло, что бы это ни было, касается чего-то невероятно важного, важного настолько, что, если Дина не поймёт что это, то она просто начнёт биться головой об стену, пока не расшибёт её в мелкие куски. Что же в её жизни важно настолько, что она готова расколотить свою собственную башку? Что, имеющее отношение к самым основам её существования, вдруг мельнуло во тьме, царапнув по сердцу и сразу погрузившись в недра подсознания, исчезнув вроде без следа, но продолжая терзать изнутри её душу, порождая ослепляющий гнев, как там Расуль Ягудин ей впаривал насчёт учения Фрейда, но не той попсовой херни о сексуальной детерменированности всех человеческих поступков, а об определяющем значении подсознания в сознательной деятельности человека, определяющем настолько, что она готова выломать эту стену головой? Из-за чего она, Дина, способна на такое? Бывший муж, слава Аллаху, давно уже канул в прошлое, да и когда он был при ней, она ни в коем случае не стала бы из-за него пачкать только что обложенные новеньким кафелем стены собственными мозгами и осколками костей. Работа, доход, достаток… в жжжжопу, да пропади оно всё пропадом, давно уже накопительство не доставляло ей никакого удовлетворения и не занимало почти никакого места в её жизни, она бы давно всё бросила и, томимая неясной тоской, ушла бы бродяжничать, воруя и побираясь по мелочи у мечетей и церквей, если бы не дочь…

ДОЧЬ!!!

Это слово вакуумной бомбой взорвалось в её голове, и от нестерпимого жара расширяющегося пламени взрыва голова лопнула, словно детский воздушный шарик, мелкими каплями крови и мозгового вещества и крохотными острыми кусочками черепных костей забрызгав стены и потолок. Господи, ДОЧЬ! Дина, безголовая и мёртвая, шатаясь, встала со стула и ощупью поползла руками по стенам, соскребая месиво из остатков своей головы с обледенелых и сочащихся паром от её горячей крови кафельных плит.

“ЛЕНОРА, Господи Боже мой”.

Дина, мелко, по-старушечьи, трясясь всем телом, начала налеплять горсти мозгового вещества на торчащий из пустой холодной шеи позвоночный столб. Всё вещество соскрести так и не удалось, и теперь её мозг был намного меньше по объёму, грубо и как попало слепленный в неровный крохотный, сжавшийся и тут же заледеневший комочек, гротескно маленький на её крупном и тяжеловатом теле. Кусочки черепных костей неудачно смешались с кроваво-бурой массой и торчали острыми белыми углами со всех сторон, как булавки у Страшилы Мудрого, и извилины, наконец-то зазмеившиеся глубокими тёмными ущельями по серой поверхности, с трудом находя себе извилистый путь среди обломков костей, еле помещались на этой малюсенькой сферической поверхности и были для неё чрезмерно глубоки, глубоки настолько, что пересекались и соединялись в середке, создавая сквозные трещины, в которых сразу загулял сквозняк, и тонкое тоскливое завывание этого ветра в голове вызвало у Дины мгновенный сокрушительный приступ безысходного отчаяния и тоски… но она усилием воли стряхнула с себя и то, и другое – отчаяние и тоска требовали за своё присутствие в ее жизни слишком большую плату, плату, которую она не могла уплатить – её дочь. Сейчас нужно было думать только об этом, а потосковать и поотчаиваться, мазохистки наслаждаясь томлением в душе, можно будет и позже, а пока – нужно думать о Леноре, о том, как её спасти, и хрен с тем, что её голова больше ни на что не похожа, голова может соображать, а это всего важнее – так, что произошло такого, что могло её обеспокоить и насторожить?

Эта сучка пришла вчера, как обычно, в очень поздний час, когда уже кончились все дискотеки, и когда она уже успела удовлетворить свою дерьмовую шлюшную плоть, Господи, подумала Дина впервые с неотвратимой и неожиданной ясностью, моя дочь – шалава, дерьмовая дешёвая шалава, трахающаяся со всеми подряд, благо мамочка зарабатывает достаточно, чтобы доченька ни в чём не нуждалась, не ходила на работу по утрам и всегда могла заплатить за билет на входе и за дорогое шампанское внутри, моя дочь – шалава, подумала Дина, Господи Боже мой, и неконтролируемая ярость вновь начала заволакивать её мозг… так, стоп, спокойно, кажется, кому-то (или чему-то) очень нужно, чтобы она утратила контроль над собой, и этой единственной причины достаточно, чтобы она назло этому кому-то (или чему-то) оставалась спокойной, как, по Маяковскому, пульс у покойника. Итак, Ленора вернулась вчера по своему обыкновению поздно и тут же завалилась дрыхнуть, как тупая корова, которой всё по херу, даже не подмыв свою ублюдочную письку. Да-да, была поздняя ночь, и в небе, в самом зените стояла толсторылая жёлтая луна, когда Дина уснула сразу вслед за ней. Потом она проснулась утром… уже с этой мучительной болью в глубине подсознания, значит…

значит ночью что-то произошло, что-то, чего она не помнит или… помнит?

Воспоминание, болезненное и шипастое, раздирающее иглами стенки её сердца, медленно, как раздувшийся утопленник, начало выплывать из глубины её тела. Ночью было трудно спать – то ли от холода, то ли от влажной ледяной духоты, это даже был не сон, а мучительное полубодрствование, как при болезни, когда каждую клетку твоего тела снедает жар и странные образы рисуются, двигаясь и сменяясь, прямо перед тобой на стене, а затем внезапно оказываются прямо рядом с тобой в горячечном раскалённом красном свете ночника. Вчера было, кажется, так, а может и нет, была какая-то тяжёлая медленная тень, мягко и неслышно скользившая по стене и на миг заслонившая очертания оконного проёма, чётко и резко очерченного яростным светом луны, тень скользила и скользила, а затем…

а затем как-то вдруг стало видно, что это не тень на стене, а массивная глыба мрака, непроницаемая для света, словно чёрная замшелая гора, глыба, тяжело и неповоротливо и абсолютно беззвучно передвигающаяся вокруг её постели, не сводя с неё крохотных алых булавчиков глаз, покалывающих и царапающих кожу остриями, словно ядовитые змеиные клыки, затем глыба вдруг плавно передвинулась в двери и как-то просочилась сквозь щели в прихожую, где была дверь к комнату Леноры, а затем ей снился какой-то бесформенный и бессюжетный сон, полный вздохов, томления и неясного огня, потом Дина услышала короткий ленорин крик, да-да, это кричала Ленора, она не могла не узнать её крик – крик, исторгнутый из груди бодрствующего человека. Дина не могла объяснить, откуда она это знает, но во сне, когда снится кошмар, люди кричат не так, Ленора кричала, как будто увидела кошмар наяву.

Дина наконец-то оторвалась от стены, возле которой, оказывается, стояла, вцепившись в неё пальцами, и, тряся рыхлой, еле слепленной крохотной головой, сняла трубку телефона на стене.

– Рита, – сказала она мёртвым голосом, когда на том конце провода сняли трубку.

 

Воздух в комнате Леноры оказался влажным и еле уловимо чем-то пах, еле уловимо, как будто сам источник запаха давно исчез, и только угасающий запах напоминал о нём – пахло немножко мускусом и немножко прело - намокшей шерстью огромного, уверенного в себе зверя, и ещё пахло спермой, тем особенным запахом спермы, котрый держится дольше всего и который невозможно с чем-либо спутать, и пахло женскими выделениями, засохшим потом, и ещё пахло немножно похоже на кровь. Дина сдёрнула одеяло с дочери рывком, прежде чем та успела проснуться и так же резко раздвинула ей ноги, вглядываясь в половую щель.

– БОЖЕ!!! – севшим голосом сказала она. Промежность выглядела страшно. Она выглядела страшно не потому, что в уголках на местах надрывов чернели сухие комья засохшей крови, страшнее было другое – промежность была истёртой. Именно так – промежность была истёрта почти до кровавых мозолей, Дина подумала, что, наверное, именно так должны выглядеть половые органы девушки, которой удалось выжить после массового изнасилования, и половые органы её дочери сейчас выглядели именно так с одной лишь разницей – Ленору никто не насиловал, это Дина сейчас видела по её сонным глазам, да и вообще, Ленора выглядела чрезвычайно довольной жизнью, и её масляные глазки смотрели на неё хитренько и напряжённо, словно она боялась, что её мать сейчас догадается о чём-то таком. Её половые губы были распухшими и от этого выглядели полукруглыми и торчали из тела, словно половинки вкрутую сваренных яиц из майонезных луж – из каких-то очень необычных, тёмно-багровых майонезных луж, и сами половые губы были тоже тёмно-багровыми, и они выглядели как облитые этим странным, тёмно-багровым майонезом половинки яиц. Распухшая вульва слиплась в сплошную, вздутую, жуткую медузообразную полусферу, и Дину едва не вырвало, когда она подумала, как трудно её дочери теперь будет просто помочиться. Дина бережно опустила одеяло на нижнюю часть тела дочери, и от его прохладного прикосновения Ленора глупо хихикнула и поёжилась и потянулась грациозным кошачьим движением, избавляясь от остатков сна.

– Что делать? – пытаясь совладать с охватившей её паникой, произнесла Дина вслух. Ленора сразу напряглась и взглянула на неё снизу вверх исподлобья и косо, с враждебным выражением на лице, как в детстве, когда боялась, что мать отберёт у неё любимую игрушку и заставит стоять в углу. – Что делать? – с чувством полнейшей безысходности вновь произнесла Дина вслух.

Она встала над дочерью и взглянула на неё сверху вниз, мучительно пытаясь найти какие-то необыкновенные, невероятно яркие и убедительные, невыразимо прочувствованные слова, слова, которые смогли бы выразить то, что рвало сейчас её душу и мозг, и зажечь в сознании дочери ответный огонь. Но ей это не удалось. Всё, что она смогла сказать, было сухим и невыразительным, как заключение патологоанатома:

– Это был инкуб, – медленно и с трудом начала она. – Мне так сказала тётя Рита. Инкуб, от латинского “инкубаре”, “возлежащий сверху”, демон сладострастия, вечно живущий и сохраняющий вечную молодость, отнимая её у своих жертв. Он отнимает ваши жизни, насмерть затрахивая вас, дерьмовых тупорылых блядей. У него нет ни лица, ни тела, ни облика, он – всего лишь сгусток мрака (показалось ли Дине, что её дочь при этих словах едва уловимо вздрогнула, или это было на самом деле?), и существуя в реальности, на самом деле, как, ну…, – Дина запнулась, мучительно пытаясь дословно спомнить ритины слова, – как…ммм… объективное явление, материализуется лишь в качестве отражения ваших блядских мыслей. Он пришёл к тебе, потому что ты хотела, чтобы он пришёл, сссука, – Дина удивилась тому, что ей удалось не сорваться на последней фразе в крик, – и он делает с тобой то, что он делает с тобой, потому что ты, сссука, хочешь, чтобы он с тобой делал то, что он с тобой делает, – получилось коряво, подумала Дина, но теперь это уже не имело никакого значения, потому что слова совершенно не действовали на Ленору, она, всё так же хитренько щурясь, косилась куда-то в сторону и нетерпеливо ёрзала на грязной простыне, дожидаясь конца нотации, и Дина решила, что пора заканчивать. – Запомни, доча, – с трудом удержавшись от захлёбывающегося, рыдающего вздоха-всхлипа, вновь начала она, – когда приходит инкуб, никто не может избавить от него человека, кроме него самого. Он приходит, как отражение твоих грязных скрытых желаний, даже тех, о которых ты сама не знаешь, тётя Рита сказала, что похожая идея описывается у Станислава Лема в “Солярисе”, жаль, что его не читали ни ты, ни я, мы ведь даже кино не посмотрели, нам показалось – скучно, так вот, инкуб – это исполнение твоих гнусных желаний, и ни ведун, ни мулла на могут тебя от него избавить, как никто не может тебя избавить от склонности к блядству, никто, кроме одного человека. Тебя самой, – Дина повернулась и тяжело пошла к дверям, делая над собой мучительное усилие, чтобы по дороге не опираться руками на всё, что могло бы её поддержать. – Тебе придётся повторить подвиг Тараса Бульбы, – резюмировала она, остановившись у самых дверей. – Ты его породила из кишков своей мерзкой блядской душонки, ты его и убей, – Дина помолчала несколько секунд и с внезапной, ужаснувшей её саму решимостью, произнесла: – Доча, повтори, пожалуйста, подвиг Тараса Бульбы, иначе я повторю подвиг Тараса Бульбы: я тебя, сссуку, породила, я тебя и убью… убью, чтобы спасти твою душу и не дать нажраться тобой этой мрази.

“Достала, дура”, – с облегчением подумала Ленора, когда за матерью закрылась дверь, и вспомнила тяжёлое мускулистое тело, порыкивающее и неутомимо движущее на ней, от одного этого воспоминания её вульва согрелась нежным теплом и распухшие лепестки внешних половых губ с трудом приоткрылись, открывая путь новой порции слизи, Ленора вновь потянулась всем телом и непроизвольно задвигала бёдрами, корчась от подступающего наслаждения и поджимая и перекрещивая коленки, пытаясь коснуться ляжками промежности. Аа, бля-а-а-а, скорее бы ночь…

…Он возник возле её постели на сей внезапно, без всяких прелюдий в виде вздохов и снов, как прошлой ночью, он просто вдруг появился, сразу, как только показалась на небе полная луна, с лёгким шелестом раздвинув медвежьим телом воздух. “Привет”, – нежно сказала Ленора, в этот момент он одним резким движением сорвал с неё одеяло, отшвырнув к противоположной стене, и неожиданно легко подлетел в воздух и начал сверху плавно опускаться на неё. Он сел на неё верхом, обхватив мощными ляжками её грудь и тяжёлые яйца коснулись её ключиц, от этого прикосновения Ленора сразу испытала пароксизм страсти, тем временем толчками встающий тёмный член коснулся её губ, демон требовательно дёрнул заросшим пахом вперёд, тыкаясь концом головки ей в лицо. Вообще-то, Леноре всегда казалось, что тратить время на такую ерунду ни к чему, а надо сразу переходить к делу и брать быка за рога, она заёрзала под массивным оседлавшим её телом, пытаясь вывернуться, и отворачивая в сторону лицо, и он тут же напряг мускулы, сильнее притискивая её к постели, и ухватив одной рукой за волосы, повернул лицом к своему члену. Другой рукой он стал не спеша открывать ей рот. Ленора вновь затрепыхалсь, стараясь вытащить свои руки из под его тяжёлых ног, в этой момент он без всякого видимого усилия разжал ей челюсти, всё так же удерживая за волосы рукой и вогнал ей член в рот до самого горла, и тут же, без паузы, начал ритмично двигаться, то вдавливая всей тяжестью тела пульсирующую головку прямо ей в глотку, то отводя его назад так, чтобы проскользить крайней плотью по внутренней стороне её губ. У Леноры очень быстро устали скулы удерживать рот широко распахнутым, она протестующе замычала и вновь завертелась под ним, пытаясь вырваться, и в результате он засадил член ей в рот так, что, казалось, он проник в самый пищевод, раздувая ей шею, её едва не вырвало от прикосновения головки к миндалинам и задней стенке глотки, затем давление члена пережало ей дыхательные пути, и она начала задыхаться и опять рванулась из-под него, но в этот момент он как раз качнул низом живота назад и на миг застыл, сотрясаясь всем телом, и член у неё во рту напрягся и словно вздулся ещё чуть-чуть, затем словно загудел и мелко завибрировал и разразился в неё горячей и горькой, упругой и гибкой, словно змеиное тело, струёй, Ленора вновь попыталась вытолкнуть его член из себя языком, чтобы выплюнуть сперму в сторону, но он тут же вновь вошёл членом в её рот на всю глубину, и Ленора непроизвольно сделала глотательное движение и почувствовала, как поток вязкой, переполненной сгустками жидкости проскользнул по пищеводу ей в желудок, демон тут же вновь отвел член назад и, внезапно с громким чмоканьем вытащив его изо рта девушки (откуда чмоканье, удивилась она про себя, неужели она его ещё и сосала?), начал елозить нижней частью скользкой, покрытой слизью головки по её губам. Из выходного отверстия члена свисали длинные вязкие капли, они тут же размазались по её рту и нижней половине лица густым стягивающим слоём, и Леноре на миг показалось, что ей измазали лицо дерьмом. В этот момент он вновь коснулся мокрым кончиком члена её ротовой щели, раздвигая ей губы и прокладывая путь внутрь. Неужели она этого хотела где-то в глубине своего существа?, подивилась Ленора, вспоминая слова матери, и послушно начала сосать скользкий помягчевший член, забрав его в рот сразу на всю длину, член сразу же стал расти, выталкиваясь наружу и растягивая ей рот, затем он вдруг вытащил его из неё совсем, вновь мягко подлетел в воздух и вновь опустился на нее уже гораздо ниже, на миг отклонился назад, разводя ей ноги и пристраиваясь промежностью к её паху и в следующий миг с чудовищной силой вошёл в неё, разом вновь разорвав начавшие было подсыхать вчерашние надрывы на входе во влагалище, Ленора скорчилась и застонала от пылающей, режущей боли в паху и попыталась оттолкнуть навалившуюся на её лицо свинцовую грудь, но демон даже не пошевелился от её усилий, словно глыба камня, из-под которой пытается вырваться бабочка, он всё продолжал снова и снова ритмично протискиваться членом меж распухших, пылающих огненной болью стенок влагалища в самые недра её тела, и Ленора, корчась и плача, подумала, что её мама и тётя Рита сказали чушь, и она, Ленора, никогда такого не хотела. Демон вновь разразился в неё едкой обжигающей струёй, от этой ненавистной жидкости вся её истерзанная плоть запылала огнём, как будто на неё плеснули йодом или кислотой, Ленора вновь застонала, вернее, это даже был не стон, она попросту закричала в голос, и демон тут же зажал ей рот заскорузлой, корявой, твёрдой и шершавой, как деревяшка, рукой с огромными грязными ногтями, затем он всунул ей в рот какой-то мячик-не-мячик, заполнивший всю её ротовую полость так, что она не могла его выплюнуть, и она испытала странное облегчение от мысли, что теперь он, по крайней мере, не будет лезть своим членом ей в горло. Этой мыслью она и утешалась, когда инкуб внезапно перевернул её на живот и начал связывать руки тонкой скользкой бечевой, он мгновенно перетянул ей за спиной запястья, чуть потянул уже стянутые руки вверх, как на дыбу, слегка оттянув их от спины и стремительно обмотал нижние предплечья до локтей, по спирали выводя верёвку вверх, затем накинул остаток чуть выше локтей и затянул одним мгновенным движением с такой силой, что у Леноры затрещали суставы, локти полностью сошлись у неё за спиной, вызвав вспышку новой, не изведанной прежде боли, на сей раз, для разнообразия, не имеющей к её гениталиям никакого отношения, Ленора вновь попыталась закричать сквозь плотно забивший её рот кляп и не смогла издать никакого звука громче тривиального мычания, в этот момент он вполне аккуратно раздвинул пальцами её знаменитые маленькие кругленькие ягодицы и для начала всунул в задний проход лишь кончик члена, огромного и совершенно мокрого и скользкого по всей длине, отверстие заднего прохода легко поддалось под нажимом, раздвигаясь, словно диафрагма, сразу во всех направлениях, и Ленора вновь забилась, вырываясь, и попыталась закричать, но уже в следующий миг его член с силой пропорол себе дорогу в её прямую кишку, кожа в заднем проходе лопнула одновременно вверху и внизу, и Ленора застыла в спазме невыносимой боли, заволакивающей мутным туманом её сознание, не в силах уже даже сопротивляться, в этот момент кончик его члена упёрся изнутри в низ её живота и начал не спеша отходить назад, вызывая у неё ощущения, схожие с теми, которые испытываешь, когда ходишь по большому, затем он вновь тяжело и неостановимо начал поступательное движение вперёд, продавливаясь сквозь рвущуюся под нажимом плоть и вновь упёрся кончиком изнутри в низ живота, и загустевший туман в её голове наконец-то погасил её сознание.

Она очнулась от отчётливого ощущения того, что кошмар ещё не кончился и самое страшное впереди, как раз в тот момент, когда он закончил вывязывать скользящую петлю у неё на шее. Он перекинул другой конец верёвки через невесть откуда взявшуюся балку наверху и не спеша начал выбирать его на себя. Петля затянулась, сжимая шею, и Ленора почувствовала, как кожа под тонкой скользкой верёвкой сжалась, лучась тонкими мелкими морщинками с обеих сторон бечевы, затем петля пережала кровеносные сосуды и горло, у неё вновь начало темнеть в глазах, но снова потерять сознание было нельзя, и Ленора вновь замычала, но начала вставать. Она встала на постели в полный рост, и когда инкуб ещё немножко потянул противоположный конец удавки на себя, она привстала на носочках, балансируя на мягкой поверхности кровати, вытягиваясь всем телом вслед увлекающей её кверху верёвке, чувствуя, как сперма, смешиваясь с кровью, вытекает из её влагалища и заднего прохода и медленно стекает по ногам. В этот момент демон закрепил свободный конец верёвки за батарею под окном и легко стал подниматься в воздух, не шевеля ни единым мускулом, словно выплывая из глухой мёртвой чёрноты тёмным мохнатым рылом к её лицу, он ухватил её под колени и дернул на себя, стащив с кровати и разводя её бёдра вокруг своего торса, и тут же вновь с ослепляющей болью вогнал в неё всё столь же каменно твёрдый член – теперь всё, что её удерживало, не давая окончательно повиснуть в петле, это руки, удерживающие её под коленями и член, подпирающий её изнутри,… дверь её комнаты открылась именно в этот миг.

Инкуб исчез мгновенно, словно изображение на простыне от вдруг выключенного кинопроектора, и Ленора повисла в петле и засучила ногами, хрипя и задыхаясь, пытаясь найти кончиками пальцев кровать, горячая струйка пены и слюны потекла из правого уголка губ, вытекая из-за кляпа, и глаза непроизвольно стали закатываться, словно она уже умерла, когда ей, наконец, удалось нащупать ногами шаткую опору постели и приподняться на носках, снимая давление петли с шеи.

Дина молча, не испытывая каких-либо особенных чувств, смотрела, как белое хрупкое тело со связанными за спиной руками бьётся в петле, пытаясь встать на ноги, и она специально приостановилась у двери и подождала, с интересом ожидая результата, была бы здесь сейчас Рита, они смогли бы заключить пари по поводу того, выживет это сучка в данный непосредственный момент или нет. В данный непосредственный момент шалавка обрела, наконец, опору под ногами, и это вызвало у Дины смутное чувство сожаления, сожаления по поводу того, что это ещё не конец и нужно заниматься этой дерьмовой поблядушкой дальше. Дина взяла стул и подтащила его к кровати, волоча за спинку так, что задние ножки с сухим шорохом ползли по ковру, оставляя за собой параллельные линии взъерошеного ворса, она поставила стул перед натянутыми, словно светлые солнечные лучи, ногами дочери и начала не спеша и тяжело забираться на него. Уже стоя на стуле, она в упор взглянула дочери в глаза с близкого расстояния и неожиданно почувствовала напряжение – глаза были не такими, какие она ожидала увидеть, и не такими, как всегда, и уж, конечно, не такими, как сегодня утром, – теперь в них не плавали облачка самого настоящего безумия нимфоманки, её взгляд не был хитренько-блудливо-сумасшедшим, Ленора смотрела матери в лицо осмысленно и твердо, и искажённое мукой и болью, и горечью лицо этот взгляд не затеняло – лицо жило само по себе, глаза – сами по себе, словно душа её уже не вполне составляла с телом единое целое, и никакая боль, и никакой ад, и никакая мерзость уже не могли эту душу поколебать, Ленора приготовилась умереть не овцой и не шалавой, и уж во всяком случае не на члене у ВРАГА, и её глаза смотрели на мать холодно, строго и вопрошающе. Дина аккуратно потянула кляп из её рта, но необходимости в этом не было, поскольку Ленора всё равно не стала ничего говорить, она лишь облегчённо вздохнула и проглотила слюну, и всё так же молча продолжала смотреть на мать.

– Открой рот, – тихо попросила её Дина. Ленора тут же открыла рот, ничего не говоря и не задавая никаких вопросов, и Дине самой, не дожидаясь вопросов, пришлось дать объяснения, когда она осторожно положила ей на язык какой-то маленький, сужающийся мысиком металлический предмет: – Это значок Союза журналистов России, выполненный в форме пера от чернильной ручки, – вполголоса пояснила она. – Его Расуль Ягудин получил вместе с членским билетом в Москве, в Центральном Правлении, в торжественной обстановке. Ему сказали, что значок серебряный, и он заплатил за него 120 рублей. Он дал мне его, чтобы я проверила, действительно ли он из серебра, не фуфло ли это. Я проверила. Ленора, это ЧИСТОЕ СЕРЕБРО, – Дина осторожно вставила кляп на прежнее место. – Храни его за щекой поглубже, возле слюнных желёз, помнишь?, гда зубной врач всегда помещает ватные тампоны, и постарайся захотеть, чтобы он тебя поцеловал, постарайся этого по-настоящему захотеть…

…И вот как-то вдруг погас огонь, и снова отвратительное огромное волосатое тело с хриплым дыханием и урчанием тёрлось об неё, вспарывая членом плоть и удерживая в воздухе руками на сей раз за ягодицы, иногда он опускал её чуть ниже, и тогда петля затягивалась на горле, и Ленора начинала задыхаться, иногда он приподнимал её при слишком конвульсивном страстном толчке бёдрами, и она могла перевести дух, он трахал её и трахал, он всё не останавливался, он убивал её и убивал. Он кончил, вновь обдав её внутренности пылающей струёй, и Ленора вновь замычала-застонала, тиская зубами резиновый кляп. “Поцелуй меня, – совладав с собой, холодно подумала Ленора. – Давай же поцелуй меня, мразь. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня своим долбаным грязным ртом”. И в этот момент в его действиях что-то изменилось, он рывком распутал верёвку, стягивающую её руки, отвязал конец от батареи, и петля расслабленно упала на её плечи, обернув шею, словно тоненький шёлковый платок, и он начал подниматься в воздух, удерживая её в руках, как тряпичную куклу. Когда он начал пристраивать её правую кисть прямо под потолком тыльной стороной к кирпичной, заклеенной обоями стене, она тут же поняла, что он собирается сделать, но на сей раз не стала вырываться, а с гордостью подумала, что повторит судьбу Иисуса Христа, и когда он размеренными ударами стальной ладони начал забивать в её запястье гвоздь, приколачивая его к стене, она нашла в себе силы не заныть и не застонать и, напрягая все мышцы тела, погасила боль где-то в глубине мозга, и затем он начал прибивать вторую руку к стене, сильно оттянув её в сторону от первой так, что она распласталась на ней с широко разведёнными руками, словно на древнем кресте, и она вновь сдержала рвущийся из тела крик и гордо выпрямилась, вновь вспомнив Иисуса, тут он ее отпустил, и она повисла ранами в гвоздях. Боль была страшной. Боль чёрным горячим облаком взорвалась у неё в голове, но она всё равно не застонала и не попыталась закричать, она лишь всего на миг утонула в омуте обморока и тут же усилием воли вырвалась из омута назад, не желая висеть, словно мешок с дерьмом, перед этой грязью в человеческом обличье, и с отчаянным усилием упрямо удерживая в себе сознание, сосредоточилась и начала декламировать про себя: “Христос. Родной простор печален. Изнемогаю на кресте. И чёлн мой будет ли причален к твоей распятой высоте?” – из Блока, которого зачем-то выучила ещё в школе. Тут он снова в неё вошёл и на мгновение застыл, похрюкивая от удовольствия и притиснув её копчик к стене. “Поцелуй меня, – опять подумала Ленора. – Ведь ты считаешь, что мне нравится всё самое отвратное, так поцелуй же меня”, тут он откуда-то, словно фокусник, достал огромный и сверкающий острый нож, при одном взгляде на который Ленора вновь испытала смертный ужас, и ей потребовалось огромное усилие воли, чтобы преодолеть панику и не унизиться до стона и мольбы о пощаде, она вновь собрала все силы и сосредоточилась на главном. “Как мне приятно, когда я погружаюсь в грязь, - уже нараспев, словно читала молитву, подумала она, – как мне приятно, когда эта мерзкая харя приближается к моему лицу, когда его уродливая пасть прикасается к моим губкам, как я хочу ощутить его вонючую слюну, проникающую мне в рот”, инкуб легко отрезал ей сосок на левой груди, словно проверяя нож на остроту, в этот раз Ленора даже не почувствовала этой маленькой боли сквозь ту огненную волну настоящей боли, разрывающей всё её тело, демон возбуждённо хрюкнул опять и коснулся лезвием правого соска, удерживая клинок горизонтально и нажимая острой сталью на верхушку, он сделал два движения ножом взад-вперёд, надавив лезвием и разрезал её правую грудь пополам до самой грудной клетки – теперь Ленора почувствовала эту боль даже сквозь ту, основную. Демон с наслаждением смотрел вниз, на её прорезанную грудь, из которой сплошным потоком вытекала кровь, покрывая сталь ножа, и не останавливаясь, двигал потным пахом, всё трахая и трахая её. “Я хочу, чтобы это дурнопахнущее животное поцеловало меня в рот, полный крови, – неожиданно для себя подумала Ленора. – Прорежь мне лёгкое и поцелуй, когда наполнится кровью мой рот, да-да, я так хочу всякой грязи, мерзости и боли…” – она ещё не успела закончить мысль, когда инкуб чуть отклонился назад и приставил к её боку острие ножа. Он повернул нож плоскостью параллельно земле, так, чтобы клинок проскользнул внутрь меж рёбер, и медленно нажал вперёд, прорезая кожу, мышцы и связки и втыкая его всё глубже. Когда нож ушёл внутрь по самую рукоять, проколов ей лёгкое, Ленора не ощутила ничего, кроме странного чувства досадной помехи в своём теле, присутствия постороннего предмета, словно забившего ей лёгкое и мешающее вдохнуть, и когда он вытащил нож назад, всё так же неостановимо и неутомимо продолжая двигать низом живота, растирая свой член внутри её, это ощущение постороннего предмета внутри никуда не исчезло, что-то словно сидело в её груди комком, перекрывая дорогу воздуху, этот комок вдруг нагрелся, запылал нестерпимым жаром и рванулся по пищеводу вверх ей в горло, и она кашлянула, сразу почувствовав, как горячая кровь выплеснулась при этом кашле изнутри в рот, и демон тут же выдернул из её рта кляп с такой силой, что едва не выломал ей наружу передние зубы, и впился ей в окровавленные губы поцелуем, широко и жарко распялив пасть. Ленора усилием горловых мышц сдержала рвотный спазм, одним движением языка выудила кусочек серебра из-за щеки, и, не теряя времени, выплюнула его в самую глубину глотки с такой силой, что ей показалось, её щеки оторвались от скул – инкуб тут же дёрнулся назад, зачем-то обхватив обеими руками свою шею, его член с хлюпающим звуком наконец-то выскочил из неё, демон повис в воздухе, всё также сжимая своё горло руками и широко раскрывая недышащий рот, и Ленора внезапно и сокрушительной несомненностью поняла, что значок попал ему в дыхательное отверстие, а значит, сейчас он закашляется и выплюнет обратно кусочек серебра, и тогда Ленора резко подтянулась на прибитых к стене руках и, напрягая брюшной пресс, рывком закинула ноги ему на плечи, описав ими два широких полукруга, очертивших его туловище, её ноги оказались подколенными ямочками на его плечах, Ленора резко согнула ноги в коленях и рванула его ногами к себе за плечи, одновременно поворачиваясь боком, он упал мордой прямо ей в промежность, тут она сжала его шею бедрами, лежа на боку, так, что левая ляжка оказалась плотно втиснутой ему под подбородок и колено обнимало его шею вокруг, правая же её нога тем временем давила ему сзади на шею, затем Ленора собрала остатки сил и с хриплым горловым криком рванулась всем телом вперёд, выдирая руки из гвоздей, кожа и мышцы на запястьях с треском разорвались, прокладывая себе путь сквозь металлические шляпки, заново хлынувшая из ран кровь словно охладила их и частично погасила боль, и Ленора села на демоне верхом, стискивая его шею ногами, и что есть силы навалилась на его голову всем телом, одновременно всё так же поджимая ему подбородок левой ляжкой вверх и нажимая грудью и локтями на голову вниз, не давая ему разжать челюсти, громадный демон с утробным рычанием вцепился руками ей в колени, пытаясь их развести в стороны, и Ленора мельком подивилась тому, какой он, оказывается, слабак, у неё было ощущение, что ей пытается разжать ноги игрушечный плюшевый мишка, в этот момент его глаза лопнули, и пронзительные голубые струи огня выплеснулись сразу из всех отверстий в голове, это выглядело так, как будто голова вдруг осветилась изнутри внезапно вспыхнувшими нестерпимо яркими лампами, зачем-то прикреплёнными там к черепной коробке, струя, ударившая из правого уха, пришлась ей в живот и мгновенно прожгла в нём чёрную дыру, а затем демон завыл тоскливым волчьим воем, запрокидывая безглазую, истекающую голубым пламенем голову к луне и в следующее мгновение превратился в белый огненный шар, Ленора каким-то чудом успела зажмуриться, спасая свои глаза, огонь обнял её смертоносным испепеляющим облаком, и она почувствовала, как плавится и сползает с неё кожа от нестерпимого жара, затем огонь мгновенно исчез, как газовое пламя, вмиг сожравшее всю пищу, оставив обугленную комнату после себя, и Ленора мягко опустилась на пол, вдруг с жуткой ясностью поняв, что она до сих пор не имела представления о настоящей боли, она скорчилась и извернулась всем телом, пытаясь закричать сквозь сдавленные мышцы возле ключиц, тут кто-то поймал её за руку и страшно медленно начал вводить в локтевой сгиб иглу.

– Ничего, ничего, – мягко сказала её мама, склоняясь над ней. – Это морфий. Сейчас полегчает. – Ленора тяжело задышала, ловя благодатный холодный воздух оставшимся лёгким, и боль действительно почти совсем утихла через миг, настолько, что она раскрыла рот, пытаясь кое-что сказать, и мама осторожно подхватила её под голову, приподнимая ввверх, чтобы говорить было легче.

– Я…, – начала Ленора, кашлянула, брызнув мелкими каплями крови вверх, и собралась с силами в очередной раз, – я… больш…е… не…не.. шлю…ха…

– Конечно, доченька, – так же мягко сказала мама, удерживая её голову на коленях и осторожно промокая марлей её лоб. – Конечно, милая, конечно, ты не разговаривай, отдыхай, сейчас приедут, тебя спасут, ты будешь жить, ох, и заживём же мы с тобой, будет всё, доченька, по-другому.

Ленора грустно улыбнулась про себя этим наивным словам. Она с мукой подняла взгляд и посмотрела на склонившуюся над ней маму снизу вверх.

– Я…, – захлёбываясь и булькая чем-то в груди, вновь начала она, – я… его… уб..иии...ии…и, – она мучительно задёргалась, стараясь протолкнуть последний слог сквозь внезапно сжавшуюся грудь, и, наконец, выдохнула, – ла…

– Да, доча, – голос Дины на миг задрожал, но она тут же напрягла мышцы глотки и закончила спокойным твёрдым голосом, – да, всё в порядке, ты убила его.

И тогда Ленора, преодолевая вновь проснувушюся боль, с яростным усилием стала раздвигать обугленные и сразу начавшие трескаться и сочиться алой жидкостью губы в гордой и умиротворённой улыбке. Дина, повинуясь безотчётному чувству, наклонилась к самому её уху и прошептала:

– Тётя Рита сказала, что любой демон, когда ему даёшь палец, всегда склонен отхватить всю руку. Инкуб тоже, он только поначалу приходит, как отражение твоих тёмных желаний, а потом он начинает развиваться… Доча, то, что он с тобой сделал, он придумал сам, ты этого не хотела. В твоей душе не было этого дерьма, даже в самой глубине.

Ленора внезапно с наслаждением вздохнула, глубоко и освобождённо, словно какая-то давящая тяжесть вдруг упала с её груди и куда-то ушла невыносимая боль. Затем она несколько мгновений лежала с закрытыми глазами, затем тело её снова сжалось от вернувшейся боли, а Дина молчала и осторожно баюкала её, как в детстве, на своей груди и промокала марлей обожённый потрескавшийся лоб с сочащейся из трещин сукровицей, Господи, она была такой слабенькой девочкой, часто болела, не счесть бессонных ночей, что Дина провела у её кроватки – может, потому-то она потом стала шлюшкой, Расуль Ягудин говорил, что это возможно, как психологическая реакция на физическую неполноценность и постоянную опасность умереть от болезни, Господи, она так болела, только воспаление лёгких перенесла несколько раз, и её всё кололи, кололи, а она всё плакала, плакала, казалось, этому не будет конца. Но конец бывает всему. И вот – конец близок. Горячие слёзы навернулись Дине на глаза, но она опять сдержалась, не желая отравлять дочери последние минуты жизни на земле.

Ленора тяжело пошевелилась и начала медленно открывать глаза. Комья засохших слёз в углах её глаз тихонько сломались от этого движения, и Дине показалось, что она даже услышала легкий хруст.

– По…чит…ттт…тай…, – вновь начала она и вновь кашлянула, и тонкая струйка крови потекла из угла её рта, – мммне…, - она напряжённо сделала ещё один булькающий вдох, – …Ппо…, – и она облегчённо расслабилась у Дины на руках.

– Твой папа очень любил эту вещь, – негромко ответила Дина и начала декламировать, стараясь, не сотрясаться телом, чтобы прчинить дочери лишнюю боль: – “Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой…”.

Ленора слушала и стала легче и ровнее дышать, как-будто разгладились мучительные складки на её лице, и Дина всё так же мягко баюкала её на груди, читая всё так же вполголоса и нараспев:

“Ясно помню…Ожиданья…Поздней осени рыданья…

И в камине очертанья тускло тлеющих углей…

О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа

На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней, –

О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, –

О светиле прежних дней, –

её голос мелодично звучал среди чёрных обуглившихся стен, заполняя пространство и впитываясь в сереющий предрассветный воздух, –

Взор застыл, во тьме стеснённый, и стоял я изумлённый,

Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;

Но, как прежде, ночь молчала, тьма душе не отвечала,

Лишь – “Ленора!” – прозвучало имя солнца моего…

Ленора умерла именно в этот миг. Она вдохнула, когда Дина произнесла: “Ленора”, и этот вдох остался у неё в груди, и это Дине почему-то было приятно, словно комочек мягкого земного воздуха мог облегчить отлетание её несчастной души.

Она выронила из руки комочек марли и прижала голову утихшей, словно тихо спящей дочери к груди. Теперь Дине можно было плакать, и она заплакал, беззвучно и беспомощно, омывая слезами и покрывая лёгкими нежными поцелуями спокойное и гордое девичье лицо.

 

– Это стандартный двуручный меч, – не спеша говорила Рита. – Он удобен тем, что им можно работать и двумя руками, и одной, не такой уж он тяжёлый, что позволяет по ходу менять стойки, тактику и стилистику боя на прямо противоположные. Обычно мы поначалу обучаем ведуна левосторонней боевой стойке, характерной для боя двумя руками, пока у него не разовьются нужные мышцы и он не станет настолько силён, что сможет достаточно легко работать и одной рукой в классической правосторонней стойке, но ты, Дина, женщина крупная, физической силы тебе не занимать, и ты уже сейчас сможешь управляться с двуручным мечом одной рукой, так что можно начать обучение как раз с обычной правосторонней стойки, которая намного выгоднее, так как освобождает вторую руку, в которую тоже можно что-нибудь взять.

Дина оглядела стройные худощавые фигуры остальных ведунов с мечами в заспинных ножнах, и ей стало немного стыдно за своё мощное тело и свой гренадёрский рост.

– Становись, Дина, – коротко приказала Рита. – Для начала следует встать боком, тогда в тебя труднее будет попасть. Нет-нет, правым боком вперёд, той стороной, где меч. Ноги чуть расставить, на носочки не приподниматься, стоять на полной ступне, правая нога впереди носком вперёд, левая – сзади, ступня левой перпендикулярна ступне правой, пятки должны находиться на одной линии. Центр тяжести удерживай всегда строго посередине, как будто танцуешь вальс. Ноги согнуть, правую голень удерживать вертикально, колено должно быть прямо над пяткой, колено левой ноги должно быть над носком. Корпус прямо, плечи удерживай по прямой горизонтальной линии. Меч возьми поближе к гарде, большой палец положи на рукоять сверху, остальные пальцы распредели близко друг от друга ровными, косыми, параллельными друг другу линиями таким образом, чтобы сжатая кисть располагалась по рукояти конусом. Поднимай меч! Руку вперёд, прямо над ногой, согнуть в локте, рукоять удерживать на уровне груди, от локтя до туловища должно быть 15-20 сантиметров. Клинок должен продолжать нижнее предплечье по прямой, остриё чуть вверх. В бою старайся не крутить кистью руки лишнего, угол наклона клинка желательно изменять за счёт изменения угла сгиба локтя. Так, хорошо. А теперь замах и удар в голову, выполнять следует очень быстро, – Рита как-то странно, не перекрещивая ноги, переместила по земле ступни мелкими экономными шагами и повернулась к Дине левым боком, небрежно удерживая меч двумя руками острием вниз. – Ага, руку согнуть в локте вверх-назад, подняв локоть до уровня плеча, при этом нижнее предплечье и меч должны составлять одну линию, наклонённую вверх-назад таким образом, чтобы кисть оказалась на уровне уха с большим пальцем книзу от рукояти, теперь, ррраз, выпрямляешь руку в локте, чтобы она составила с мечом прямую линию, и выполняешь рубящий в голову, описав остриём полукруг в вертикальной плоскости, так, а ну ещё раз, только очень быстро, ну же, замах… бей!!!

Их мечи столкнулись с низким, слегка затянутым гулом, в плоскостях клинков в момент столкновения яркой вспышкой отразилось холодное негреющее солнце, отбросив в глаза Дине ослепительный луч, и от этого показалось, что с неба вдруг ударила молния, соединившись с клинками, наполнив их какой-то энергией и теплом, и меч Дины вдруг как будто ожил и мягко и нежно влился теплой плотью рукояти ей в ладонь, соединившись с рукой и всем телом в одно целое…

…впрочем, подумала Дина, ей это, наверное, просто показалось.