Шла мобилизация в армию Дудаева. Некоторые молодые люди не хотели воевать. Их родители отправляли в Россию, в Москву. Но большинство становились боевиками: отпускали бороды и обвешивались оружием. Звания в чеченской армии раздавались, как леденцы на ярмарке. Вокруг были одни полковники. Песня Аллы Пугачёвой о настоящем полковнике наполнялась новым содержанием.

В подъезде Веры из русских остались только она с мамой, Катя с детьми, две безродные старушки да ветеран второй мировой Илларион Юрьевич. Старики объединились в коммуну и перебрались в квартиру к деду на первый этаж. Остальные в подъезде были чеченцы, получившие в результате бегства русских шанс уехать из аулов в город. Мужчины служили в армии Дудаева, женщины торговали. Детей и пожилых было немного. Их оставляли в аулах и сёлах у родственников, где, считалось, безопаснее.

В конце ноября начались бомбёжки города. Люди сидели в подвалах, переживая за свои квартиры и имущество.

Ученик Веры, по идейным соображениям, пошёл в армию Дудаева, и занятия прервались. Впрочем, к тому времени любая работа прекратилась. Жильцы дома всё дольше оставались в подвале и только по необходимости выходили на поверхность: за водой или поторговать, если не было бомбёжки. Кстати, Вере коромысло не пригодилось. За водой отправлялись ползком с привязанной к руке канистрой.

Одиннадцатого декабря вошли на территорию Чечни федеральные войска. И бомбёжки Грозного стали регулярными. Люди сидели в подвале и не знали, что происходит в городе. Иногда приходили сыновья и мужья соседок – дудаевцы. Они приносили тёплый лаваш, тушёнку и рассказывали о событиях наверху, самоуверенно заявляя, что они победят и чеченцев ждёт счастье. Их будущая страна представлялась как нечто среднее между Кувейтом и Швейцарией.

Вообще армия Дудаева была весьма разнородна. Всех объединяло только одно: национальность. Ты не мужчина, если не воюешь на стороне своей нации. Хотя постепенно в этой армии стали появляться эстонцы, украинцы, арабы и даже русские. Им платили. Оказывается, Джохар был богат! Среди дудаевцев выделялись идейные: националисты, ваххабиты. Эти были страшнее всех. Они расстреливали людей, издевались над русскими, пытали пленных, при этом ещё и позировали для истории.

Другие мужчины пошли в армию от страха за свои семьи или чтобы не выделяться из общей массы. Их пичкали агитаторы наукообразными сказками об исключительном предназначении чеченского народа.

Однажды после пяти дней бомбёжки закончилась вода. Как только смолкал гул самолётов, кто-нибудь брал канистру и отправлялся за водой, но тут же снова начинали гудеть бомбардировщики, и смельчак возвращался. Катя предложила все оставшиеся банки с компотами отдать старикам и детям, а взрослым попробовать хороший способ утоления жажды, да и голода тоже. Она выставила на общий стол запасы своей самогонки. Желающих экспериментировать было мало. Чеченки отказывались: они стеснялись друг друга. Зато согласились баба Шура и Вера. И правда, жажда и голод ушли, на душе стало легче. Начали вспоминать о мирной жизни и даже пытались петь. Потом они часто повторяли этот эксперимент, когда хотелось есть или пить.

Федеральные войска с трёх сторон подступали к городу и готовились к штурму. Неожиданно в подвал ввалились незнакомые пьяные дудаевцы. Один из боевиков был очень похож на Рашида, только растолстевшего и обросшего рыжей окладистой бородой. Вере захотелось схватить его за эту гадкую бороду и стукнуть головой об стенку, чтоб в лепёшку. Как он разбил её жизнь!

Если это и был Рашид, то он Веру не узнал. Да и как узнать в измученной жалкой женщине с обезображенным лицом юную девушку, которая когда-то его любила.

Боевиков засыпали вопросами. Те вели себя нагло, материли федералов и вещали о скорой победе. Но вид у них был не очень победный. Обыскав подвал и не найдя никого, кроме детей, стариков и женщин, дудаевцы ушли.

Эмма Григорьевна ослабла, почти ничего не ела, задыхалась от недостатка кислорода. Да и остальные стали раздражительными, вспыльчивыми, начали возникать споры и ссоры.

Любое затишье использовали, чтобы выйти на воздух, навестить свои холодные, с выбитыми стёклами квартиры. Мародёры уносили из брошенных квартир ковры, холодильники, аудио- и видеотехнику. За своими заботами сидельцы не заметили исчезновения Иллариона Юрьевича. Хватились через два дня, и как только наверху утихло, несколько молодых женщин отправилось к нему.

Старик лежал на тахте, скрючившись под двумя одеялами, окоченевший. Наверное, не хватило сил спуститься в подвал. Вера, Тоита и Марха попытались выпрямить его тело, чтобы завернуть в ковёр и похоронить. Но оно застыло и не разгибалось. Спину женщины кое-как выпрямили, а вот руки и ноги в суставах не поддавались. Тогда соседки набрали в ведро снега и на керосинке вскипятили воду. Тоита лила кипяток на застывшие суставы, а Вера и Марха старались их разогнуть. Видя, что у них ничего не получается, Марха взяла молоток и со слезами начала бить по суставам рук и ног. С горем пополам им удалось придать трупу нужную позу. Женщины обмыли тело старика, надели на него парадный костюм с орденами, сняли со стены старый ковёр и завернули в него. В следующее затишье ветерана похоронили тут же, во дворе дома, в глубокой воронке от снаряда. Вскладчину накрыли стол и сели помянуть. Младший сын Кати ,Лёша, подошёл к взрослым, в руках у него была маленькая пушистая ёлочка.

– Вы что, забыли? Завтра Новый год, – грустно сказал мальчик, – я принёс вам ёлку.

– Лёшенька, поешь, дружочек, помяни Иллариона Юрьевича, потом мы поможем украсить тебе ёлочку, – успокоила ребёнка Вера.

Никогда ей не забыть того вечера, когда взрослые люди, измученные войной и горем, со слезами на глазах вешали на ёлку блестящие игрушки и разноцветную мишуру.

В последний день декабря начался штурм города федеральными войсками. Наверху был настоящий ад. Земля сотрясалась от взрывов. Люди собрались за общим столом, на котором при свете свечей сверкала новогодняя ёлка. Тема для разговоров была одна, и очень конкретная: выстоит ли их дом или развалится и погребёт под собой всех присутствующих. Из опыта жильцов соседних домов они знали, что никто их откапывать не станет.

Дом выстоял, хотя не осталось ни одного целого стекла. Потом с сутки было затишье. Главные бои переместились к центру города. Все вышли во двор. Искрящийся на солнце снег прикрыл изувеченные дома и воронки. Сказочное царство простиралось далеко вперёд, до самой реки: весь квартал домов был разрушен. Морозный воздух пах гарью.

Постояв немного, люди пошли по своим квартирам проверить сохранность вещей. Катя велела сыновьям притащить из разрушенного сосед¬него коттеджа мебель и порубить на дрова, а сама пошла в квартиру. Через некоторое время во дворе раздался её истошный вопль. Соседи выскочили из дома: Катя билась в истерике над телами своих мальчиков. Они лежали на алеющем снегу с простреленными головами, и синее небо отражалось в их синих стекленеющих глазах.

– Что? Как? Почему? – соседи окружили Веру и Марху, которые пытались поднять ползающую по снегу и воющую раненой волчицей женщину. Белая, как стенка Земфира, стояла рядом. В её взгляде читалось безумие.

Марха оказалась свидетельницей расстрела. Она сквозь рыдания, переходя с русского на чеченский и обратно, рассказала:

– Я вышла на балкон убрать стёкла, вижу: дети принесли стулья, и Алик приготовился их порубить топориком. Подошли двое федералов. О чём-то тихо спросили, потом один как закричит: «А, русские? Пособники дудаевцев?! Наводчики?! У-у, продажные шкуры!»; другой орёт: «Да ещё и мародёры!» – и направили оружие сначала на Алика, а потом на Лёшу. Я не поняла. Выстрелов не было слышно. Я думала, что это шутка и солдаты просто заставили ребят упасть в снег... А тут вышла Катя...

«Пьяные или наркоманы. Не иначе... Чего бы нашим убивать русских детей», – думала Вера, потрясённая жестокостью солдат.

Но тут опять загудели самолёты – и все ушли в подвал. С мальчиками осталась только Катя. Её так и не удалось затащить в укрытие. Земфиру насильно увели с собой. Всю ночь рвались бомбы и снаряды. Лишь на рассвете появилась возможность похоронить ребят. Всем подъездом долбили мёрзлую землю у гаражей, потом завернули их в простыни и похоронили в одной могиле. Старик-чеченец сбил из каких-то палок крест и вбил в мёрзлый холмик: «У вас так положено». Катя, вся заледеневшая от холода и охрипшая от крика, как безумная, повторяла синими губами только одни слова:

– Холодно им. Им холодно.

Несчастной женщине влили в рот стакан водки и отнесли её в подвал. Так начался новый, девяносто пятый год.

В конце марта тихо ушла из жизни Эмма Григорьевна. Перед смертью на неё нашло просветление и она сказала Вере:

– Выбирайся отсюда, дочка. Похорони меня и уходи. В моём ридикюле есть адрес папиного двоюродного брата Лизунова Василия Ивановича. Может быть, ты его помнишь? Когда ты была маленькая, мы часто с его семьёй встречались. – Вера отрицательно качнула головой. При других обстоятельствах она наверняка бы вспомнила, но только не сейчас. – Так вот, – продолжала Эмма Григорьевна, – перед войной я его видела, он на Кубань уезжал к дочери, твоей троюродной сестре Людочке Рогочей. По-мнится, в станицу Кущёвскую. Если что, обратись к ним.

Её погребли в той же воронке, что и Иллариона Юрьевича.