После презентации своей новой книги я вернулся домой в изрядном подпитии. Скинув с себя одежду, я хотел принять ванну, чтобы немножко освежиться, но передумал – побоялся уснуть и утонуть. Было бы глупо после такого успеха, который мне принесло мое новое творение, утонуть в собственной ванне по-пьяни... По-пьянне… Ну, может быть, попасть под машину или под нож бандита подошло бы, но утонуть в ванне – слишком прозаично. И потом голого тебя будут снимать репортеры и в таком виде пропечатают в газетах.... Фу..! Бр-р..! Нет, купание отпадает. Лучше всего сейчас – это лечь спать, а освежаться будем завтра... кефиром... или пивом... Так, кефиром или пивом? Ну, да это – завтра, а сейчас – спать!

Пока я раздумывал: стелить ли постель или бухнуться спать на диван, в комнате кто-то хмыкнул. Я оторвал глаза от пола, который помогал мне остановить головокружение, и посмотрел перед собой.

Передо мной стоял мужчина – молодой, высокий, симпатичный и ужасно знакомый. Но кто это? Я не мог точно определить, потому что черты его лица были как-то размыты. Я потер глаза, чтобы эта размытость исчезла, но она не исчезла. Да… я сегодня явно перебрал...

– Ты кто? – спросил я его немного заплетающимся языком. Хотя нет, тут я приврал, на такой короткой фразе мой язык вряд ли успел заплестись. Он это сделал потом... и неоднократно.

– Не узнаешь? – ответил знакомый незнакомец.

– Простите, я сегодня немного перебрал ... А как вы вошли?.. Неужели я, дурак, дверь забыл захлопнуть?

– Чихал я на ваши двери. А перебрал ты много. И не сбивайте меня – или мы говорим на “Вы” или на “ты”. Не путайте стиль, мэтр! Определитесь!

– А как лучше?

– Ну, после столь долгого знакомства, я думаю, вполне можно на “ты”.

– Так мы с вами давно знакомы? То-то я смотрю – ну что-то знакомое, но что? Простите, я сейчас не в состоянии вспомнить. Кто вы?

– Я – твой герой!

– Кто?!

– Ну, или Ваш герой, если уж Вы мне Выкаете.

– Вы думаете, я что-нибудь понял?! Твой, ваш – мне на это плевать. У вас имя есть?

– А вот это, как раз, совсем несущественно. Называйте, как хотите. В последний раз я был для вас Сергеем.

– А когда это, в последний раз?

–– Сегодня, на презентации.

– Вы были на презентации?

– Я просто не мог там не быть, как и этой презентации не могло быть без меня.

– А…Вы – один из устроителей...

– Какой устроитель? Я – главный герой!

– Ничего не понимаю. Сергей, вы же видите, что я изрядно выпил. Перестаньте мучить пьяненького. Говорите просто и ясно – кто вы и что вам от меня надо?

– А я и говорю просто и ясно: я – ваш герой! А надо мне, всего лишь, поговорить.

– Какой герой?! Откуда ты взялся, идиот?!

– Из твоей книги, болван! Когда ты мараешь бумагу, то такой умный! А на самом деле не можешь понять элементарных вещей. Объясняю, для особо тупых, ты написал книгу, в которой вывел меня, как главного героя. Сегодня у тебя была презентация этой книги, на которой ты надрался, как свинья, и втихаря удрал домой – есть за тобой такое – как напьешься, так и уходишь, не простившись, по-английски. Но от меня-то, дорогой, тебе никуда не деться. Я ведь – твое творение. Так что, если я и идиот, то это не моя вина. Лучше, давай, поговорим, пока твоя жена не вернулась. Она, конечно, не сможет помешать, но будет отвлекать. А у тебя и так голова туго соображает.

– Да, настолько туго, что я никак не пойму: сплю я или это уже белая горячка.

– Будем считать – ее начало, а я – твоя первая галлюцинация. Ну, так разговор состоится? Или отложим на потом? Имей в виду, я ведь не отстану. Тебе даже выгодно поговорить со мной сейчас, наутро ты решишь, что это был пьяный бред. Это гораздо приятнее, чем, если бы я пришел к тебе трезвому, и ты бы решил, что сошел с ума. Да и у меня наболело. Так что – абстрагируйся! Ты же любишь советовать это своим друзьям и знакомым.

– Ну ладно, уговорил. Ты прав – лучше проспаться, чем угодить в психушку. О чем ты хочешь со мной поговорить?

– О смерти.

– О смерти? К чему такая грустная тема?

– О моей смерти. Или ты уже забыл, что убил меня в конце романа. Зачем ты это сделал? Разве так трудно было написать счастливый конец? Вспомни, хотя бы, народную классику – “и жили они долго и счастливо”.

– Ненавижу дешевый американский хэппи-энд даже в русских сказках. Это не мой стиль. Я пишу правду.

– Какую правду? Просто тебе был нужен эффектный конец! Ты меня угробил ради красного словца!

– А я этого и не отрицаю. Если бы я тебя не убил, то из моей книги получился бы слащавый любовный роман. А это, повторяю, не мой стиль. Мне нужно потрясти читателя. Выбить из него хотя бы одну слезинку. Потому–то я и выдумал тебя такого положи¬тельного. Кстати, в этом и состоит правда жизни – хорошие люди всегда уходят из жизни раньше других.

– Из каждого правила есть исключения. А твои слезинки никому не нужны. Люди хотят смеяться и радоваться, а ты наводишь на них тоску.

– Ну, тут я могу с тобой поспорить! Люди не могут постоянно смеяться и радоваться, иначе эти чувства атрофируются до такой степени, что человека уже невозможно ничем ни рассмешить, ни обрадовать. Для этого-то, как раз, и нужны и слезы, и ужасы. Поплакать и испугаться просто необходимо, чтобы потом насладиться хорошей шуткой и вкусом жизни. Только на контрастах можно правильно оценить и радость, и горе. Так что, я со своими романами необходим людям, как холодный душ в жаркий полдень. И, к тому же, мои слезы – чистые, светлые и благородные.

– Я не ребенок. Не надо мне втюхивать прописные истины. В жизни и без твоих романов хватает слез и ужасов, от которых человек хочет отдохнуть, беря в руки книгу или глядя в экран телевизора. А ты, вместо долгожданного отдыха, снова заставляешь его плакать.

– Уж лучше пусть он поплачет над моей книгой, чем в жизни. Я хочу научить людей ценить то, что они так часто теряют по собственной глупости. Я хочу показать им, как каждое грубое слово, сказанное любимому, близкому человеку, приближает его смерть. Ну, разве это не глупо – приближать смерть любимого человека? Ведь и ты погиб не оттого, что тебя сбила машина, а оттого, что тебя обидела Ольга своей глупой ревностью. Это она убила тебя своим недоверием.

– Милые бранятся – только тешатся. Если бы ты не переехал меня этой дурацкой машиной, мы бы с ней во всем разобрались и жили бы как в сказке – долго и счастливо. А ты не дал нам этого шанса. И, по сути, ты убил не только меня – ты убил любовь.

– А вот и нет! Любовь-то, как раз, и выжила. Теперь Ольга будет любить тебя вечно, до самой смерти, а, может быть, и после, если там что-нибудь есть. Ей уже никогда в жизни не повстречать такого как ты.

– Ты путаешь любовь со страданием. Однобокая любовь – ненормальна. Неразделенная любовь сродни мазохизму. А любовь к прошлому – это лишь ностальгия, ностальгия по любви. И ты оставил Ольге только это. Ты просто садист, если любишь писать такие книги.

– Ну, договорился! Да что ты знаешь о любви?! Ты – во всем положительный красавчик-супермен. На тебя бабы с детства вешались гроздьями, а тебе лишь оставалось выбирать из них, какую получше. Толкуешь о неразделенной любви! А ты испытал ее, у тебя была хоть раз неразделенная? Когда смотришь на себя в зеркало и понимаешь, что ты не для нее, а все-таки надеешься. Когда смотришь на нее и понимаешь, что она не для тебя, а все-таки надеешься. Когда заглядываешь к себе в душу и понимаешь, что твоя душа недостаточно чиста для нее, а все-таки надеешься. Когда заглядываешь к себе в голову и находишь, что ты слишком скучен и совершенно не оригинален для нее, а все-таки надеешься. Когда ты начинаешь совершенствовать свой ум, очищать свою душу и даже пытаешься повлиять на свою внешность, чтобы понравиться ей и, все равно, понимаешь, что для нее этого недостаточно, и все-таки еще на что-то надеешься. Когда ты узнаешь ее в толпе лишь по движению руки, в темноте – по звуку шагов, в пространстве – по движению своей души, потому что все-таки еще на что-то надеешься. А когда уже надеяться не на что, ты начинаешь душить свою любовь, если еще не сошел от нее с ума. Начинаешь убегать от этой любви и калечить окружающих, потому что бежишь, не разбирая дороги. Когда в каждой проходящей мимо тебя женщине ты видишь ее черты. И бросаешься на первую попавшуюся, похожую на нее глазами, ногами или только именем. И ломаешь жизнь и себе, и этой бедняжке, пока не поймешь, что ты любишь не ее, а ту, которая тебя отвергла, даже когда нет ни надежды, ни разума, ни сил. И когда понимаешь, что лучший выход из этого положения – нажать на курок и разнести башку вдребезги, но на это уже не хватает решительности, и ты продолжаешь жить и мучить себя и окружающих. Ты говоришь, что такая любовь ненормальна, и глубоко заблуждаешься – весь мир утонул в неразделенной любви – потому–то он так несовершенен. А то, что было у тебя с Ольгой, как раз и есть аномалия. Вот я и привел это к норме, бросив тебя под машину.

– Ну вот, оказывается, тобой руководила обыкновенная зависть. Потому–то ты и убил меня, даже не подумав о последствиях. А ты подумал об Ольге? Что будет с ней? Убив меня у нее на глазах, ты только добавил в этот мир несовершенства вместо того, чтобы стремиться к идеалу. Пусть наша с ней любовь – это аномалия. Но ты, как человек, пытающийся влиять на умы и чувства других, должен делать мир более совершенным, а вместо этого убиваешь людей. Этот мир и так погряз в убийствах. Ему уже мало убивать людей толпами в войнах, катастрофах, землетрясениях и прочих катаклизмах. Этот мир культивирует убийство в сознании людей. Включи телевизор, открой книгу или газету – везде убийства, убийства, убийства... Каждый день каждый цивилизованный человек видит, слышит, читает об убийствах. Не об одном, а о нескольких. Боевики, триллеры, ужастики, не говоря уже о новостях. И эти люди считают себя цивилизованными – люди, которые не могут прожить без убийства ни дня. Убийство стало обыденностью, убийство стало нормой. Его только разделили на две части – справедливое и несправедливое. Когда мы и наши – это справедливо, когда нас чужие – это несправедли¬во. Когда случайно и он нам нравился – жалко, когда он нам не нравился – так ему и надо. Но определение справедливости – это лишь вопрос морали. У нацистов справедливость – расовая, у политиков – классовая, у обывателей – эгоистическая. Но результат всегда один – убит человек. Уничтожен еще один маленький мир, еще одна вселенная. А разговоры о справедливости – это лишь оправдание для убийц. И ты – писака, претендующий на оригинальность, убивающий меня на глазах любимой женщины – отнюдь не оригинален в этом мире состоявшихся и потенциальных убийц. Прикрываясь законами жанра, ты убиваешь не только меня – ты убиваешь любовь!

– Нет! Нет! И нет! Ты, конечно, прав – наш мир погряз в убийствах. Но все это не относится к любви. Любовь, вообще, нельзя убить. Она витает в воздухе или в космосе или, черт знает, где она еще витает. Это – сверхчувство, которое не зависит от количества смертей и рождений. Никто до сих пор не смог определить, как и откуда она берется и куда девается потом. Можно убить человека, но любовь останется. Просто она переходит в другое качество, может быть, в любовь к детям или еще куда – этого еще никто не выяснил. Но это так! И доказательством тому служит то, что человек надеется на встречу с любимыми после смерти. Ведь, по большому счету, даже те, кто не верит в загробную жизнь, все равно надеются, что там что–то есть. Не верят, но все равно надеются. Что это – парадокс или истина? И всем глубоко наплевать, есть ли материальные блага в нематериальном мире – лишь бы там были те, кого мы успели полюбить в этой жизни. А без них никакой рай не станет раем настоящим. Если ты выучил песню – ее надо кому–то спеть.

– Все это красиво и романтично, когда не касается тебя. А меня касается только то, что теперь станет с Ольгой. Если бы ты убил бы нас обоих сразу, я бы не стал тогда к тебе являться.

– Да нет, пришел бы! Пришел бы просить, чтобы я её оставил в живых.

– Лучше оставь в живых и меня. Ведь тебе это нетрудно. Пара росчерков пера.

– Это как же? Тебя не додавили или под машину попал не ты, а твой брат-близнец – отъявленный негодяй? А может быть, все это просто приснилось Ольге, так сказать, кошмарный сон? Нет, дорогой! Я не пишу романов с продолжением. Ты просто насмотрелся дурацких сериалов, где герои умирают и воскресают только оттого, что исполнители их ролей заболели гриппом или уехали в отпуск. Повторяю еще раз: я такого не пишу. Роман закончен и, кстати, великолепно принят читателями и даже критиками. И я по этому поводу уже успел надраться, как ты сам можешь это видеть.

– Да, я вижу – ты в фаворе, а я – в гробу. И все мои доводы для тебя лишь повод для упражнений в краснобайстве в защиту собственной жестокости.

– Но-но, полегче! Ты решил всех собак на меня повесить? Я тебя понимаю – кому хочется помирать во цвете лет? Но я надеюсь, что твой пример станет поучительным и кого-нибудь из читателей спасёт от глупой ревности. Тогда твоя смерть не будет напрасной.

– Люди предпочитают учиться на собственных ошибках. А ты, как раз, так ничего и не понял. Мне наплевать на мою смерть. Я думаю лишь о том, как её сможет пережить Ольга. Я ведь её знаю – она наложит на себя руки, если раньше не сойдет с ума. Да ты и сам это прекрасно понимаешь. Ведь это же ты описал нас так, что мы не можем жить друг без друга. Вот почему я явился к тебе и прошу воскрешения.

– А оно совсем не обязательно. Да и умер-то ты не весь. Часть тебя живет в ее чреве и в положенный срок попросится наружу. Вот это и будет для Ольги и утешением, и целью жизни, и продолжением любви.

– Как?! Когда?! Откуда?! Ты хочешь сказать, что она беременна?

– Ну, ты, брат, даешь! Прожил с женщиной почти год и теперь спрашиваешь. “Как?” – это надо спрашивать у тебя. “Когда?” – надо спраши–вать у нее. А “откуда?” – это и я могу сказать – от природы, дорогой, от матушки-природы.

– Да ты опять ничего не понял! После того, что она увидела, сможет ли Ольга доносить моего ребенка? Теперь получается, что ты убил не только меня, но и моего ребенка? И Ольгу – это уже наверняка.

– Ну-ну-ну! Не надо так драматизировать. У Ольги крепкое здоровье.

– У меня оно тоже было крепким, пока ты меня не переехал.

– Имею право. Я тебя породил – я тебя и убил.

– Нашел чем гордиться – убийством.

– Вранье! Я горжусь не убийством, а впечатлением от убийства. А оно, действительно, получилось замечательным, если даже ты соскочил с отредактированных страниц, чтобы умолять меня о пощаде. Ведь ты – фантом, мультяшка, плод моего больного воображения – ирреальная личность. Стоит мне закрыть глаза, и ты исчезнешь. Или нет, наоборот – глаза надо открыть. Ведь ты – мой сон. Но пока я сплю, и ты еще не исчез, ответь мне на один вопрос. Как там?

– Где? На небесах, что ли? Или в аду?

– Ну да! Там куда ты попал. Рай и ад – это слишком примитивно. Я не верю, чтобы там все делилось так однозначно. Поэтому скажем более туманно и реально – по ту сторону. Как там – по ту сторону?

– Понимаешь ли, словами этого не объяснить, Это надо почувствовать самому. И я тебе сейчас это устрою!

И тут Сергей метнулся ко мне и, наложив свои сильные руки на мою дохлую шею, принялся меня душить. Это было так неожиданно, что я не успел и пальцем пошевелить, чтобы отбить эту атаку. Да если бы даже и успел, все равно, шансов у меня было – ноль, ведь Серега был супермен – я сам его таким создал. Неожиданным было то, что я предполагал его существом бестелесным, но за горло он меня схватил очень даже ощутимо. Ему это удалось настолько, что у меня сначала все поплыло в глазах, затем стало растворяться в белесом свете и, под мучительные спазмы горла и бессильные взмахи конечностей, исчезло из поля зрения.

И в это время, спасательным кругом из далекого далека в мое мутнеющее сознание прорвался голос жены: “Иван! Открой же, ради Бога! Виктор Валентинович, ломайте – скорее, ей-богу, он спятил!”

Когда меня вытащили из ванны и я выблевал набравшуюся в мои внутренности воду в унитаз, жена, вытирая полотенцем мой смердящий рот и поглаживая меня рукой по голове, твердила мне в ухо: “Ванечка! Ну, зачем же ты так?! Ну, не напечатали твой роман – напишешь еще. Или пошли его в другой журнал. Или подправь. Но зачем же от этого топиться, да еще в ванной. Слава Богу, хоть вены не вскрыл, Есенин ты мой. А обо мне ты подумал? Как же я без тебя? Хорошо, что пришла вовремя. Ты знаешь, я что-то почувствовала еще на улице. Спасибо, Виктор Валентинович дверь вышиб. Обещай мне, что больше так никогда не поступишь, что бы ни случилось”.

И я пообещал. А себе пообещал: никогда в пьяном виде не подходить и близко к ванной. Ведь это же так глупо: утонуть, в собственной ванне по-пьяни. Тем более, когда твой роман не напечатали. Наверняка, скажут, что с горя, А ведь я могу написать новый роман. Со счастливым концом... Все-таки хэппи-энд не так уж и плох, даже если тебе придется оплатить ремонт подмоченного потолка своим соседям снизу.