Я стар уже... Висков конулась седина... Но не смогу я никошда забыть ту ночь, Когда в плену у немцев рождена Была моя единственная дочь. Я помню, за окном была гроза, По небу разливалась акварель... И, щуря слеповатые глаза, Я кутал дочь свою в помятую шинель. А на рассвете в камеру пришли... Как наяву, я помню = был горец. Забрал он дочь, на пол поставил щи И голову склонил: "Бывай, отец..." Прошла война. Победный сорок пятый... Вот в камеру распахнутая дверь. Ребёнок на пороге мокрый, мятый, Закутанный в потёртую шинель. И я узнал. Душа затрепетала, Когда взглянул я в серые глаза. А дочь моя? Да, кажется, узнала! И по щеке скатилась вдруг слеза. Я стар уже... Висков конулась седина... Но не смогу я никошда забыть ту ночь, Когда в плену у немцев рождена Была моя единственная дочь. |