Пролог Что наша жизнь: игра, быть может. Как для кого. Не всяк игрок. Когда нужда-злодейка гложет, Когда навис над домом рок, Назвать игрой не повернётся Язык у наших знатоков, Но если случай улыбнётся, Лови момент – совет таков. Добро и зло, любовь, страданье В одной упряжке тянут воз, А путь – сплошное ожиданье, Надежд сомнительных прогноз. И часто дьявольские штучки Нам дарят радость и любовь, И часто ангельские ручки Прольют невинной жертвы кровь. Добро и зло. Кто как рассудит: Двулики и добро, и зло. Лишь время истину разбудит. Дожившим, скажем, повезло. Не всем, конечно; ведь невежда Уверен, что он прав, как прежде. Своим поступкам оправданье Маньяк найдёт и филантроп. Всемирный гибельный потоп Оправдан против ожиданья. Что изменилось с той поры? Очищен мир от святотатства? Маньяки точат топоры, Поругано народов братство. И миром снова правит случай. Что день грядущий нам сулит? Коль жизнь игра, играйте лучше, Тогда не страшен вам буллит. И к максимальным ощущеньям, К таким же действиям стремим, Мы ловим случай с восхищеньем, А что последует засим? Не всякий предсказать сумеет. Числом последним мы умнее. По граням новых технологий Наука движется вперёд. А мы изведаем дороги, Где нас сюжет с развязкой ждёт. Глава I Рыдает сыч, беду вещуя, В соломе писк, возня мышей. Шуршите, вас лиса почует, Придёт к охотнику мишень. Луна, как новая копейка, Глядит сквозь тюль плывущих туч. Находит среди них лазейку, Чтобы мгновенно бросить луч. И это дивное сиянье Скользит в безмолвии ночном; Навеет мысли о былом Её холодное лобзанье. Застыли стрелки циферблата. Мигает лайнер в вышине. Здесь по степи казак когда-то Скакал на боевом коне. И в голове теснились думы, Надежды теплились в груди. Ермак суровый впереди, Скакали следом односумы. Посадка в инее застыла, И мнится в лунном свете мне Не кроны белые – ветрила Казачьих стругов на волне. Но чу! Ныряя в снежной пыли, Без фар несутся чередой Шикарные автомобили. Остановились за скирдой. Стояли пять минут, не более, Ушли, оставив чадный след; Я слышу, видимо от боли, Мычит нежданный мой «сосед». Я коршуном слетел с оружьем, В руке сверкал булатный нож. В степи излишний шум не нужен – Гостей желанных отпугнёшь. Слух у лисы настолько тонок, Я б ей поставил обелиск; За сто шагов пищит мышонок… О, это был последний писк. «Сосед» лежит, тесьмою связан. Мычит, как бык,– заклеен рот. Всмотрелся и узнал не сразу,- На сцене он порой поёт. Расклеен рот, «сосед», как кокон. Пугливо смотрит одним оком, Другой заплыл от синяка. Моя дрожащая рука Тесьму разрезать не спешит; Что у бедняги на уме? Стою, склонившись, нож блестит,– Спектакль злодейства при луне. Молчу минуту и вторую, Глаза прищурил, рот скривил. И позу грозную такую «Сосед» достойно оценил. – Не убивайте, Бога ради! Открою тайну, спрячьте нож. Я банк коммерческий ограбил, Не по нутру мне стал делёж… – Где деньги?– рявкнул я свирепо, Решив внезапно роль сыграть. – Они в подвале там, где репа, Дом на Заречной, сто дробь пять. –А почему тянул резину? Признался б сразу и конец. В подвале я запрятал Зину. Главарь – «Удав» – её отец. Её на части разрубил я Под завывание собак. Я так рыдал! Её любил я – Боялся выдаст наш общак. Пока «Удаву» знать не нужно Где спрятан чёрный дипломат. Он труп бы Зинки обнаружил… Зачем артисту компромат? – Ну, хватит! Рот я не заклею – Молися Богу до утра. Дам шанс пожить ещё злодею. Мне на Заречную пора. Следы я замету метлою, Оставлю только этот след. А чем я двери там открою? – Ключи в ведре, но света нет. – Когда они сюда приедут? – Когда закончится банкет. Всё ясно. Я прервал беседу, –Ну, нюхай запахов букет. Чтоб не замёрз, в скирду засунул; С презрением на дырку плюнул. Банкет ни час, ни два, все знают; Там очень часто деловой Дух между тостами витает, Судьба решается порой. И кто не по чинам умён, Тот на отставку обречён. Вот я на улице Заречной; Собаки воют на цепях, И, как телячий хвост, сердечко, Но я гоню холодный страх. Мороз крепчал, но было жарко. Ружьё давило за плечом. Пусть мёрзнет гад, его не жалко, Дрожит рука с дверным ключом. Щелчок замка и я в прихожей. В окно луна за мной следит. Вдруг, предо мной предстал, о Боже! Какой-то тип, ужасный вид! Я сын степей – повадки волчьи, Мгновенно грудь рукой прикрыл, Но и чужак тот час же молча Моё движенье повторил. – Фу, чёрт! – воскликнул я сердито,– Ведь это мерзкое трюмо! Я вижу рожу не бандита – Полузамёрзшее дерьмо. В углу стоит большая бочка, Над ней витает дух вина. С мороза бы поставить точку, Да недосуг – зовёт мошна. На бочке крышка. Всё как надо. А где же погреб, где же ляда? Под бочкой ляду обнаружил, И нетерпение спешит. Фонарик паутину кружев Лучом скользящим серебрит. Свеча стоит в консервной банке, А рядом спичек коробок, Бутылка с водкой, полбуханки – Подпольный скудный погребок. Бывали ночью вы в подвале, В чужом, где кто-то расчленён? С оружием и то едва ли Спокойны будете, как слон. По телу бегают мурашки, И ужас спину холодит, В ушах рассказ «соседа» страшный… Но кто там стонет и сопит? Да, я немного суеверен; Природа много тайн хранит. Я в чудеса Иисуса верю, Насыщен чудесами быт. В быту бывают совпаденья, Примеры каждый приведёт. Не без того, что чуть приврёт. В рассказах часто приведенье Местечко скромное найдёт. Миров подземных представитель Иль пучеглазик с НЛО? Да назовите как хотите… Что их на землю привело? И нечто рядом обитает, И нас как будто изучает. Вы падали внезапно, сразу? Способен призрак на проказу. А лобовой удар со встречной Дыханьем мистики отмечен, А параллельные миры От нас сокрыты до поры. Лучом пошарил по подвалу, И страха будто не бывало. Привязана девица к стойке, Завязан рот её платком. Так вот чем кончилась попойка! Допрос оставлен на потом? – А мне сказал твой «друг сердечный»,– Я ей с насмешкой говорю,– Что он тебе поставил свечку И, что душа твоя в раю. Поставил только не зажёг, Потёмки мысль не отвлекают, Он стеарин свечи берёг. Я твой спаситель. Видит Бог– Тебе враги не угрожают. И, репу разбросав ногой, Увидел чёрный «дипломат». Но вдруг вверху, над головой, Гремит гнусавый, грязный мат, И хлопнула подвала ляда, И голос лядой приглушен: «Делиться, падло, всё же надо, Быть скрягой, пик-пик , не резон. Ты сдохнешь, пик, в своём подвале, Но если деньги ты отдашь, Мы часть тебе, пик-пик, отвалим И нашим расприям – шабаш. Короче, до ура подумай. Ответ, надеюсь, будет «да», Но если будешь тугодумом, То там присохнешь навсегда. И скажешь мне, где Зинаида. Теперь я сам готовлю щи! И тут меня взяла обида: Попался словно кур в ощип. – Подумаю, – сказал я громко, – А Зинаида у друзей, Но у меня сегодня ломка, Найди мне наркоту скорей. Найдёшь три дозы – расколюся, А нет – повешусь на ремне. Я в ломке поутру – забьюся И доллары до фени мне. – Давно ль ты стал, пик-пик, колоться? Я что-то раньше не слыхал… Ну ладно наркота найдётся, До зорьки потерпи, шакал. На ляду бочку я поставлю, Вина весьма солидный груз, Когда же в рай тебя отправлю, Кувшин вина нальёт Иисус. – Какая зорька?! Здесь, в подвале, Висит слепая темнота. – А сколько денег вы украли? Скандал с делёжкой неспроста Затеяли, забыв про всё. И ненасытное «моё» Губительно для тварей всех, А воровство – смертельный грех. – «Удав», спасибо за науку. В ответ звучит утробный смех. – Сиди, как мышка, чтоб ни звука! Шаги «Удава» удалились. Зажёг свечу, фонарь гашу, Спасенья планы зародились, Я думаю и не спешу. И говорю чуть слышно Зине: «Не думай, что я наркоман. Гашиш отнюдь не в магазине, Зато в достатке у цыган. Пока его «Удав» разыщет, Слинять мы сможем, мне поверь. Как филин не таращь глазищи И потерпи чуть-чуть теперь. Получишь, Зина, ты свободу, Когда ж «Удав» в скирде найдёт, Того, кто дьяволу в угоду На сцене чёрт-те что поёт, Пока они решат загадки, Их мы немало создадим, Мы с ними поиграем в прятки И растворимся, словно дым. – Согласна? Головой кивает. –Молчи! Я развязал платок. – Беседа время убивает, Не к месту здесь речей поток. – Спасибо за совет, дружок. – Бочонок там над головою, Тяжёл и ляду не открыть, Но ляду может я открою, Когда б его опорожнить. – Ты что, собрался его выпить? – Не выпить, а опорожнить. – Не в лоб так полбу. Так не быть. Сначала надобно нам выйти. Гераклу ляду не открыть. Чтобы открыть нужна опора, А лестница, как мир стара. И рухнет эта рухлядь скоро; Сидеть, дружок, нам до утра. Я не вступаю в спор дальнейший, Терять минуты – просто грех. Усилий приложу поменьше, Но ждёт меня большой успех. Какая польза от двустволки? «Удав», конечно, не дурак. Мы здесь сидим, как в мышеловке, В скирде повязанный маньяк. Ножом я дипломат вскрываю, Ссыпаю доллары в рюкзак, И план созрел, теперь я знаю, Что делать – не пустой «чердак». Беру ружьё. Почти не глядя, Стреляю вверх, как Рембо я! Пробила пуля дырку в ляде, Оттуда хлынула струя. В подвале выстрел оглушает. Поплыл над свечкой сизый дым, И Зина головой мотает, Течёт с ресниц, как сажа, грим. Свободу я даю девице И заключаю с ней союз. Теперь не надо торопиться, Там скоро будет лёгкий груз. Скороговоркой, задыхаясь, Дрожа всем телом, как свеча, Она поведала, икая, Про Василёчка – палача. – Он обещал меня зарезать, Ведь вышел с дележом конфуз. Непрочный лопнул наш союз. Зачем я с ним в подвал полезла? Их объегорить бесполезно. Я разделила всё по чести, За минусом его затрат, Но не судьба нам видно вместе, И эти цепи говорят, Что мне Василь готовил ад. И он ушёл, вернётся скоро. Он на расправу, сволочь, скор. Он что-то говорил про горло, Про бритву, шнур и про топор. – Не бойся, Вася обезврежен. – Ты что, дружок, его убил? – Его сковало не железо, Его «Удав» тесьмой скрутил, Отвёз к скирде, швырнул в солому. За ним приедут поутру «Друзья» его, и тайну сломят Про клад, который я сопру. Своей же доли ты хозяйка И мне она до фонаря. Ну, а теперь мне помогай-ка, Свободы близится заря. – А как тебя зовут, спаситель? – Зови Дружок, раз назвала, Но свечку надо погасить нам, Пока пары не подожгла. Струя всё тоньше, тоньше, тоньше, Затем лишь капли: там-там-там… В пустой посуде звону больше, И бочка катится к чертям. Дела у нас теперь, как в Польше, Удача улыбнулась нам. Мы конопатим в бочке дырку… Водой заполнить – нет проблем. И на подвал к стене, впритирку, Мы ставим бочку, а затем… Меня девица осмотрела, Как сыщик, с ног до головы. – Я там в подвале опьянела, Но взор теперь, как у совы. При свете свечки ты был грозен, А при луне вполне терпим. – Ещё бы, я пришёл с мороза, К тому же я не серафим. Хотел бы я вздремнуть немного. – Пойдём, там спальня и уют. А он, ты слышал, слава Богу, Появится под утро тут. А в спальне, словно в магазине, Здесь мебели хоть отбавляй. – Какой то склад, – сказал я Зине, – С дровами модными сарай. Не опишу сюжет интимный (Смотри про это сериал). И хоть роман наш был не длинный, Событий не ослаб накал. Раздался шум, пришёл «хозяин». И с ним ещё один, иль два. Мы за кроватью приседаем, Успели спрятаться едва. – Припёрлись что-то слишком рано. Эх, пару часиков ещё б! И нам, понятно, не до срама В потёмках мебельных трущоб. Чу, бочки шум, запела ляда И, чуя новую беду, Спешу к двери и, в щёлку глядя, Я наблюдение веду. –Хреново вы его связали. Он здесь сидит, пик-пик, в подвале. Мне кто-то будто нашептал, И я банкет, друзей покинул, Как крысу, Василя поймал, Потом, как мышь, поймаю Зину. «Удава» слово я даю, Его и дочь свою убью. Они малину всю завалят, А Васька, сволочь, – наркоман. Его сонеты хором хвалят, И от похвал он в доску пьян. Тихонько подошла девица, Негодованьем дышит рот. Боюсь, что зарычит, как львица, И план блистательный сорвёт. Их трое. Вот один спустился, За ним спускается второй, А третий низко наклонился Над вкуснопахнущей дырой. Подкрался я тихонько сзади, И… любопытный вниз летит. Захлопнул ляду и в осаде Теперь вся троица сидит. И бочку ставим мы на место, И к крышке погреба «невеста», Забыв про наготу и срам, Как муравей, таскает хлам. Вот тащит раскладное кресло, Затем утюг, потом торшер. Старается вовсю «невеста», Не отстаёт и «кавалер». Порывом бешеным влекомы (Сравненье это без прикрас), Похожи мы на насекомых – Одежды не было на нас. Так может быть питекантропы В пещеру закрывали вход. В лучах луны мелькали жопы; Был гол и голоден народ. – А вдруг бы оглянулся батя, И план, Дружок, сорвался б твой. –Любого ночью страх охватит, Когда внезапно за спиной Возникнет призраком нагой. Усвоил мир с древнейших лет: Внезапность – вот залог побед. Ну всё. Ты слышала, Зинуля, Что обещал тебе отец? – Ах, лучше смерть от быстрой пули, Чем в муках длительных конец. – Но помирать с пустой утробой, Я думаю, невмоготу. Есть колбаса, батон и вобла… Прикрой, Венера, наготу. – А ты, бессовестный стыдливец, – Хохочет Зиночка в ответ, – Как древнеримский олимпиец, В костюм адамовский одет. – Открой, Василий, всё прощу я – Из преисподней слышен глас. Мы подкрепляемся, мычу я, – Теперь мне с Зиной не до вас. В подвале заорали трое: «Мы здесь от запаха умрём!» Да, смерть ужасна от запоя, Но скучно ль умирать втроём? И, не ответив заключённым, Я тихо Зине говорю: «С тобой, на гибель обречённой, Я, видимо, свечёй сгорю. А тот, артист в скирде, Василий?... Ему цена – фальшивый грош. От издевательств и насилий Ты, Зинаида, не уйдёшь». – Пойдём, Дружок, со мной в станицу, Там моя тётушка живёт. Но нужно нам поторопиться, Петух ведь скоро запоёт. И запоёт и клюнет вскоре «Друзьям» на пользу, нам на горе. – А что забыл я в той станице? Да и грозит ли мне беда? – Там есть еноты и лисицы И рядом с куренём – скирда. – А далеко идти туда? – Я километры не считала, Примерно три час идти. – Да, три часа пути немало… Ну что ж, счастливого пути. Она, как дура, заревела. – Я там, в подвале, поседела… Пойдём, пожалуйста. Зимою Мне страшно, я одна боюсь. – Ну, успокойся, Бог с тобою, Пойду, но в эту ж ночь вернусь. Меня ведь матушка заждётся. Её обманывать придётся, И, чтоб доверия достичь, Я должен чушь нести и дичь? Рискну, однако, в путь, так в путь! Хоть не татарин, не еврей, Но выкручусь я как-нибудь. Идём, Зинуля, побыстрей. Беседа вёрсты сокращает. Я эту поговорку знал. – Нас телевизор развращает, Включи почти любой канал И, где культура увядает, Там процветает криминал, – Я продолжаю монолог: – Посмотришь на досуге СМИ И ты в политике, как Бог. С ушей лапшу лишь отряхни. Да присмотрись как люд живёт, Что говорит и что поёт. Даёт доход бюджету чтиво, В нём деньги правят произвол, В нём «мочат» недругов «красиво» И говорят: «процесс пошёл». В волшебных сказках выступая, Россия – родина чудес, Всегда с эпитетом «святая» У мира вызывала стресс. И толстозадый Сашка Парвус, Известный подлостью банкир, Поднял в России красный парус, И вздрогнул потрясённый мир. Народ важней иль государство? Ответить нам немудрено. Стоит на первом месте царство. Народ в узде держать оно, В узде законов и традиций Обязано.Иначе крах! Иначе то же повторится, Что в тех трагических годах. Теракт семнадцатого года! Ведь чудом выжил наш народ. Кому он нужен был в угоду, Народ лишь нынче узнаёт. Отнюдь кровавая не строчка – Многотомовый фолиант! В крови набухшие листочки Маньяк и впрямь имел талант. Двоих вождей голодомор… Достойный гениев террор! И делать имидж на терроре Кощей бы постыдился сам. Народ переживает горе, Маньяков к самым небесам Возносят хором подхалимы, Которым нужен лёгкий труд; В порыве алчном все едины, Правдивость в порошок сотрут. Иду я с Зиной, рассуждая, Несу с валютою рюкзак, Беду, отнюдь, не ожидаю – Хмельной от «подвигов» казак. – Давай политику не трогать. Там разберутся и без нас. Ведь мы в политике немного Знавали раньше и сейчас… – Ну, как не трогать? От неё мы Зависим все, известно всем. Хоть разговором отведём мы Толпу застывшую проблем. – Так ты застыл?! Давай погрею! И поцелуй обжёг мне рот. И я, как юноша, краснею. Она смеётся и поёт: Я рвала шиповник, Пальчик уколола. Пальчик безымянный В девичей крови. И казак румяный, В эти ли минуты, Ах, шиповник лютый, Молвил о любви. Ах, шиповник, шиповник, шиповник, Среди зелени капли крови. Нам колючий шиповник напомнил О горячей казачей любви. Он меня милует, Пальчик мой целует, А потом и в губы Нежно целовал. При казачьем «Любо» Стройную южанку, Обнимая жарко, Он окольцевал. Среди равнины белоснежной Певунью плавно закружил, Прижав к груди горячей нежно, Припев тихонько подхватил: Ах, шиповник, шиповник, шиповник, Среди зелени капли крови. Нам колючий шиповник напомнил О горячей казачей любви. Тучи за Азовом Засверкали снова. Казаки станицы Взялись за седло. Жёны и девицы Сотню провожают, Казакам желают, Чтобы повезло. Ах, шиповник, шиповник, шиповник, Среди зелени капли крови. Нам колючий шиповник напомнил О горячей казачей любви. Подрастают дети, Краше нет на свете, Как отец, румяны, Ими я горжусь. Пальчик безымянный В золоте надежды. Мой хозяин нежный, Я тебя дождусь. Ах, шиповник, шиповник, шиповник, Среди зелени капли крови. Нам колючий шиповник напомнил О горячей казачей любви. Клубится пар в безмолвье белом. Нас песня эта разогрела. За разговором путь короче И время можно скоротать, И должен спутник, между прочим, Быть собеседнику под стать. С таким и помолчать приятно. Порою говорит и взгляд, А слово – воробей, обратно И мудрецы не возвратят. В беседах мы про недостатки Друзей, соседей и врагов, Про всевозможные порядки Про ловлю рыб и сбор грибов, (Ну и, конечно, про любовь), Про всплески фауны и флоры, Про мать, болезни, про отца, Вообще, про жизнь, и разговоры, Как космос звёздный, без конца. Над нами звёзды, а луна За нами движется, как тать, И тему новую она Сумела Зине подсказать. – Теория Большого Взрыва… И разлетаются куски. Вот это чудо! Это диво! Куски, как солнце, велики. Но есть кусочки, как Венера, Или такие, как Земля. Вокруг последней атмосфера И есть магнитные поля. Осколки взрыва удаляясь, Не замедляясь – ускоряясь, Летят, вертясь, быстрее звука. Об этом говорит наука. Сильна вселенная, сильна! – На взрыв способен сатана. – Нет, это Бог всё натворил. У Бога очень много сил. – Ну, Зина, мне теперь известно, Что там, в кромешной звёздной мгле, Всем после взрыва стало тесно, Как многим тварям на земле. – Учёный был Никола Тесла, Как Леонардо, знаменит, И был такой метеорит… – Я тоже слышал о Тунгусском И, выражаяся по-русски, Своё открытье он похерил. Неизмеримые потери Могло бы принести оно, Сместив на градус ось планеты, Творенья все пустить на дно, А всё живое в воды Леты… Тоннель огромный под Ламаншем… И под Женевой есть туннель, И мы религии помашем: «Секрет открыт, полишинель!» Галактику кто создал нашу?– Пучок протонов, мощный взрыв! Мы долго ели мифов кашу: В редутах Библии прорыв. И Громовержец, и Создатель От нас уходят в царство тьмы. – Лишившись веры благодати, В кого же верить будем мы? – Наверное опять в Ярило, Как до Иисуса это было. Вот, наконец, и та станица, Где тётка Зинина, она Своим именьем не гордится, Хоть барышей не лишена. Она снимает наговоры, Мгновенно уберёт навет, Лечить такие может хвори, Которым и названья нет. Она талантом облечённа, Что послан, видно, свысока. К ней приезжал один учёный Сравнить с десяток ДНК. Она, коль надо, повитуха, Дантистка и ветеринар; Цель сплетен, зависти и слухов; Не все ж имеют Божий дар. Я мнил старухою седою Её увидеть – нос к губе, С видавшей видами клюкою, Иссохшей в собственной злобе. Её курень, как в сказке, с краю, Но если вдруг кому беда… Она уж там, и я не знаю Кто путь ей указал туда. Легко беду развев руками, Мзду не со всех она берёт. За пазухой не держит камень И знает всех наперечёт. Отраву ей всыпали дважды, Подбрасывали наркоту, Инспектор появлялся важный. Интриги все – под хвост коту. Ей кто-то автомат подкинул. Новейший, марки АКМ. Он меньше стал наполовину, Простой игрушечкой затем. Майор спецназа обнаружил, Когда провёл сексоту шмон, Склад с динамитом и оружьем. Был строг с преступником закон. – Да, интересная старуха,– Я молвил выслушав рассказ, – Но посмотри, снег легче пуха! И белизна ласкает глаз. Станица… сколько романтизма! В снегу казачьи куреня. Здесь дух летает фетишизма, Волнуя Зину и меня. Деревья инеем покрыты, Укатан серебристый шлях, Тропинки пьяные пробиты, Грачи ночуют на ветвях. Над трубами дымки, как свечи, Безветрие их не пушит. И лунный свет ласкает плечи, Многоголосо снег скрипит. На этот скрип сторожевые Лениво тявкают сквозь сон. Наверно ночью, не впервые, Здесь скрип и бубенцовый звон. А рядом голубые тени Скользят и скачут по буграм. Станица, в полусонной лени, Дарит покой своим дворам. Морозный воздух чист и светел, И с городским он не сравним. Писать картины можно с ветел, Стихи писать с донских равнин… От смога морщится столица, Спешат, шурша, рисунки шин, И копать сизая клубится Снегоуборочных машин. А здесь? Замри хоть на мгновенье, Послушай тишину зимы! Природы дивное творенье Не замечаем часто мы. Три дня и – Сретенье Господне. Не знал, что вскоре меня ждёт Судьбы нежданный поворот Ни через час и не сегодня. – Вот здесь и проживает тётка, А за гумном большой шалаш. На рождество видали, чётко, Там потрясающий шабаш. Там был один похож на хряка, Другой – с козлиной бородой. Ну что ты вертишь головой? Нет, то не поп был и не дьякон. – Да я не верю в эти сказки – Старинной мистики туман, Но помню, как в Новочеркасске Один заезжий шарлатан… Метнулась тень из подворотни, Мелькнул сверкающий оскал. – Дружок, здесь бродят оборотни, И Гоголь истину писал. Неверие моё разбито И возражений больше нет. И что за чёрт?! Вот здесь копыто… И лап когтистых странный след. – Не тень здесь, Зиночка, мелькнула. Я по следам большой знаток. И след коровы от манула Я отличу, но здесь не то… – Ты что, Дружок, решил креститься? А где ж неверие твоё? – Здесь, Зина, финка не годится И бесполезно здесь ружьё. Клянусь престижем следопыта, Такой я вижу след впервой: Нога – кончается копытом, Рука – когтистой шестернёй. – А я тебе что говорила? Курень, отнюдь, Дружок, не прост! Рога я видела и рыло И даже с кисточкою хвост. Промчался, кособочась, всадник, Крича: «Ограбили! Разбой!» Исчез за дальнею усадьбой, Унёс в ужасном крике боль. – Смотри, Дружок, на эти пятна! – Так это, Зина, кровь из вен! Он раненый. Теперь понятно. Его в седле нелепый крен Был вызван раною серьёзной. И, очевидно, враг был грозный. Седок не маленького роста И одолеть его не просто. Вдруг снова топот, крики, ржанье… – Дружок, уходим. Началось! Прошлось над степью завыванье. В нём первобытных тварей злость. Луна за облако нырнула, Как будто страх её объял. Она ко мне, дрожа, прильнула, Я дрожь её в себя впитал. Луна внезапно раздвоилась, И нечто тихо поплыло. Такое диво нам явилось. Так может это НЛО? Пришельцев в траверзе луны В станице наблюдали мы. Луна сквозь тучи одиноко Сияет нам всё тем же боком. – Пойдём, Дружок, скорей до хаты, Полночь – нечистая шалит. Тревогой смутною объяты, Мы с паром в горницу вошли. – Что мы видали – помолчи; Нам померещилось в ночи. Глава 2 Тем временем в скирде Василий, А мыши по нему снуют. Лежать спокойно не дают; За ухо, за нос укусили. Воображение рисует Картины в вихрях прошлых дней. Он среди бела дня рискует, Услышав вновь призыв: «убей!» Октябрь. Спокойно бабье лето Вступило на Дону в права. Вдоль неглубокого кювета Густая сорная трава, А он, с жестокостью звериной, Ждёт жертву пятую свою; Всё под рукою, как в бою. Теплом лесопосадка дышит, Роняя жёлтые листы, И ветерок полынь колышет, Лозу, деревья и кусты. И дикий виноград багрян, И лох, как утренний туман. Дорога – пыльная грунтовка – Немного портила пейзаж. В ветвях мелькает, как мираж, Сорока – хитрая плутовка. В лесопосадке всякий хлам. Горою тут, вразброску там. Кастрюли щебень и объедки В местах красивейших нередки. Шедевры классиков средь хлама Островский, Горький, а реклама Кричит с журналов яркой модой, Не гармонируя с природой. А вдалеке поля дискуют, И миром дышит всё кругом. Басисто голуби воркуют, (Дорога не бедна зерном). И вот она! Идёт с тележкой, Укроп в ней, репа и морковь. Стройна, не скажешь Белоснежка, Лукавый взгляд, дугою бровь. Сняла последний урожай, Теперь до нового гуляй. Она мурлычет, как котёнок, Любуясь осени красой, И голосок и профиль тонок, Увенчан русою косой. Как тигр, Василий подобрался, Готов к прыжку, топор в руке… С прыжком, коварный, задержался, Услышав шумы вдалеке. Придётся отложить атаку, Нельзя напрасно рисковать. Она обречена на плаху, Пусть пощебечет минут пять. Шумы обвально нарастали И, поднимая шлейфом пыль, Сверкая никелем и сталью, Ревёт, как зверь, автомобиль. Наверно оторвал глушитель Дорог российских укротитель. Притормозил на повороте. Открылась дверка и в кусты, Вращаясь полетело что-то. Василь испуганный застыл. А ну-ка это вдруг рванёт, Его на части разорвёт, И на кустах фрагменты тела – Добыча лёгкая сорок. Придёт лисица и хорёк, И мухи, примутся за дело. И страх в его нутро проник, Его стошнило в тот же миг. А вот уже и рёв погони, И джип несётся в пыльной мгле. Невидно, кто сидит в салоне, Как звёзды дырки на стекле. Василь отпрянуть лишь успел. И, ошарашенный, присел. Затих вдали погони гул И он, пугливо озираясь, Поднял брезентовый баул И, дрожь в руках унять стараясь, Вспорол его и рот открыл… Вновь страх счастливца охватил. Лежат заклеенные пачки. Ура! Вот это повезло! С баулом он, как заяц, скачет, Но вдруг споткнулся, как назло, И глухо затрещала голень, И взвыл маньяк от острой боли… На голень два куска коры, И крепятся удавкой «шины» И, изнывая от жары, За дело принялся мужчина. На этот раз не так был скор Его отточенный топор. Два крепких, ровных деревца Пошли ему на костыли. Прочь от дороги. Без конца Ругаясь, потный и в пыли, Бредёт домой он напрямик; Сутул и мрачен, как старик. Баул запрятан в рюкзаке, В нём больше пуда. Вдалеке Закат церквушку озарил Идти уж не хватало сил… А те, лихие каскадёры, Буквально в метре пронеслись От девушки и скрылись скоро, Пыль разметав и вширь и ввысь. Как зайка, отскочив в сторонку (Не зря дразнили с детства так), Беззлобно молвила вдогонку: «В могилу не спеши, дурак!» Душа наивная девицы, Куда ей нынче торопиться? Она с дороги чуть свернула, Поставив тачку на упор, Пошла и песню затянула Про кут Бирючий и собор. Кут Бирючий Дон могучий Посещает лишь весной. Мы с Аксаем Не скисаем – Он с тузловскою волной? По откосам Абрикосы, – В белых платьях, – хоровод. И в апреле В это время Непременно дождь идёт. Пасха скоро И в Соборе Запоют: «Христос воскрес!..» Бросит утром Солнце мудро Первый луч на главный крест. Что ж вы думы Так угрюмы? Что ж ты, девица-краса Приуныла У залива, Распустивши волоса? То не козлик Чинит козни – Мачеха готовит нож. Сказки русски Часто грустны, Но конец всегда хорош. И вот назад идёт с букетом – Последним осени приветом. Вдруг чёрный, запылённый джип Остановился у тележки. С кривой болезненной усмешкой Шофёр поклажу потрошит. Решив, что это покупатель, Она к нему бегом спешит. Кричит из далека: «Приятель, Продам укроп, бери морковку, Недорого!» Увы без толку. Он сел за руль, взревел мотор. «Не покупатель и не вор» – Она решила, и опять Давай цветочки собирать. Но кто там балкой скок да скок Идёт – бредёт наискосок? Споткнулся, вскрикнул и упал, Рукой призывно замахал. Она спешит на этот зов И видит, некто с костылями, Сидит, стеная, сер и зол, Помочь девицу умоляет. – Сломал я ногу и гангрена Лишит иль жизни, иль ноги. О, распрекрасная Елена, Озолочу, лишь помоги! Тут чрез балку недалёко, – Сказал и головой поник, Сознанье потеряв от шока. Решенье приняв в тот же миг, В траву поклажу, а беднягу, Насилу в тачку уложив, Его рюкзак не позабыв, Везёт, как бомбу, тихим шагом. Но вот уж первые дома. Проехав улицей немножко, И по мобильнику она Решила вызвать неотложку. Приехала довольно скоро И врач, произведя опрос, Без уговоров и без споров В БСМП его увёз… ………………………………………………… Василий охнул. Что за боль! Кругом солома, стынет кровь. И он проснулся, наконец, И понял, что его крестец, В штаны пробравшись, гложет мышь. Василий крутится: «кыш!, кыш!», Прогнал ненадолго. Мышонку Пришлось перебираться в пах. Залез, негодник, на мошонку; И так убого там, в штанах. Василь от боли заорал. Проказник пискнул и удрал. Рисует снова воображенье Крутых событий продолженье. Так. Через час девица дома. Отца записка на столе. Ей ситуация знакома, Её начало с юных лет. Они вдвоём с отцом остались (Могила маму забрала). Отец в летах, но как из стали, Она же в маменьку была. Но труд, заботы закалили, Придав ей ловкость, гибкий ум. Они друг друга не любили; Отец был замкнут и угрюм. Поставив тачку возле будки, Где на цепи сидел Полкан, Рюкзак несчастного – в чулан, Она, любительница шутки, Включив эстрадных хохмачей, От их двусмысленных речей И от рекламы с Мойдодыром Устала. Чай с российским сыром, Смакуя, чинно попила, Убрала всё и спать пошла. А утром, груз свой собирая, Не выспавшись, порой зевая, Она заметила, что кровь Кой-где забрызгала морковь. «Не тот ли парень, что на джипе, Оставил страшные следы? (Звенит тревожно цепь событий). О, как бы не было беды! Куда так мчалися пилоты? Что этот чёрный джип искал? Чего я не спросила: «Кто ты?» Того, кто жалобно стонал. Всё это звенья той цепи, Что растерялися в степи. И если их соединить… Займусь я этим, так и быть. От дома отведу беду». Так, размышляя на ходу, Решила дева, «А пока, Начну разведку с рюкзака, Потом в БСМП пойду, В приёмной справки наведу»… Отец уж дома. За столом Сидят приятели втроём. – Ну, признавайся, где была? – Я корнеплоды привезла. Собрав укроп, сожгла бурьян. Вчера же чистила диван. На нём обутыми валялись – Следы от башмаков остались. И в двух местах прожжён притом. Не превращайте дом в притон. – Ты, Зинка, слишком умной стала! Мою записку прочитала? Так почему не вижу сала? – Устала я, и на обед Яичница и винегрет. Схожу в пассаж и вечерком – Борщ – по-степному, с чесноком, Не на оливе, а на сале, Как вы в записке написали. – Ну, хорошо, валяй, валяй, Отца кормить не забывай. У нас и так полно проблем, Я плохо сплю и плохо ем. Твоей зарплаты – кот наплакал. Зачем кончать престижный ВУЗ? Хотя познания – не груз. А я таскаюсь по клоакам, Смотрю где вырвать хоть кусок, От гибели на волосок. – В клоаках вы нашли авто? Таких не видывал никто! – Куда, мерзавка, повела, Не лезь в мужицкие дела. – А вы в мои не суйте нос, Не Бог вам овощи принёс. – Но только толку мало в том, Но мы шикарно заживём; И будут шмотки, будет хмель. Иди, дочурка, на панель. Коса на зависть Тимошенко! Подумай, Зайка, хорошенько. – А вы, папаша, не хотите? В пивнушке задом повертите. Задок у вас, как у Венеры! Прилипнут сразу кавалеры. И будет денежек немало На водку, барахло и сало. – Ах, ты безмозглая паскуда! Кого учить? Отца взялась! Кого толкаешь, стерва, в грязь?! Смотри, цела ещё покуда. Ох, доберуся я когда-то. Кругом ты, Зинка, виновата. Я – волк, запомни. Ты – овца. И не гневи, пик-пик, отца. Она спокойно, не спеша, Ушла презрением дыша. Потом в кладовку заглянула, Добралась до того баула И, вразумев, что там лежит, Спешит подальше заложить, Набросив на рюкзак тряпьё. Закон: «не трогай, не моё» Её от всяких бед берёг. Свидетель Бог, свидетель строг. И завершив свои покупки, В БСМП она спешит. – У бедолаги кости хрупки, – Хирург ей строго говорит, – – Вот список нужных препаратов… – Они зарежут без ножа. Полугодичная зарплата! – Проблемы ваши, госпожа. Она спасённому в палату Несёт лимон и апельсин. – Как самочувствие, Василь? А это список препаратов. Нога его бревноподобна, Салют свободе отдаёт. Василь ей голосом загробным Вопросы тихо задаёт. – Ты мой рюкзак не потеряла? С кем ты живёшь и где твой дом? Как моё имячко узнала? Кому о встрече рассказала? – Узнаешь, Вася, всё потом. Не думай, Птичкин, я не дура, Я тоже, Вася, с головой, А там, внизу, регистратура, Им паспорт нужен, полис твой. И, перейдя на тихий шёпот, Что б не услышал кто-нибудь: – Баул, Василь, потом заштопать? И сколько можно отстегнуть? Ты видел список препаратов? И смотрит Птичкин виновато. – За то, что ты спасла меня, За хлопоты твои в грядущем, Одна вторая часть – твоя. – Пиши расписку, Вася, лучше. – Как величать тебя изволишь? – По документу – Зинаида. Сомненьем зря себя изводишь. Со мной будь честен, и обида Тебе от Зайки не грозит – Язык твой сам тебя сразит. – Вот здесь, в записке, всё пишу Где дом мой, где ключи и паспорт. О, Зина, я тебя прошу; С распиской нам весьма опасно. На след расписка наведёт И наши жизни оборвёт, – Он шепчет быстро в ухо ей, – О прошлом, Зайка, не жалей. Ну, до свиданья, приезжай, Свою головку не теряй. У многих женщин есть призванье Кого-нибудь да опекать; К всему живому состраданье, И дева старая, как мать, Котёнка к сердцу прижимает, А он ей песенки поёт. Она добром своим живёт, С ним вечер зимний коротает. Или добро дарит герани, Листочек нежный не поранит. И сердце Зины полно счастья. Заполнен хлопотами день; Разбиты сутки на три части, Две трети мчатся, как олень. Он весь ноябрь лежал в больнице. После работы, каждый день Девица тихо, словно тень, Сидела рядом и влюбиться Лишь истукану мудрено. Об этом видим мы в кино, Читаем повести, романы… Своей любовью оба пьяны (Любви, быть может, импульс дал Весьма солидный капитал). И вот Василий на свободе. Их планы не вообразить! Их в небеса любовь уводит, Реальность на земле грозит. Летят деньки и разговоры, И доллары гнетут досуг. Пугают их чужие взоры И шорох, и малейший стук. – Я спрятал доллары надёжно; Найти другим их невозможно. Из денег этих, между прочим, Ни цента не растратил я. Когда любуюсь ими ночью, Свет льёт на них мечта моя. – А я врачу их отдавала, Он сам лекарства покупал. Он возжелал, чтоб Зайка стала Его любовницей. Нахал! Я откупилась целой пачкой; Пусть мотыльков найдёт ночных. Зато здоровьем ты накачен, Он так не пёкся об иных. И вот, когда восторгов звуки Реальность стали приглушать И в страсти трепетные руки Пришли в спокойствие опять, Губительный их диалог Пустил несчастье на порог. Февраль завьюжил, и морозы Под Златоуста стали злей. Упрёк жестокий брошен ей; Напрасны лепеты и слёзы. – Взяла ты больше половины! И где теперь хранишь её? – Не больше. Вовсе не повинна! Храню где? Дело не твоё. Ты говорил, что банк ограбил? Я справки тайно навела. Ты лжец и сам себя обабил, С тобой я честная была. Свою я долю не считала, Взяла по весу, верь весам. А что осталось – так не мало; Попробуй заработай сам. Я отработала прилежно И, не явись к тебе, болван, Искал бы ты мою тележку, Меня, как утренний туман. Но на лекарства 40 тысяч Не со своих брала, Василь. Сейчас не дёшево лечиться, Пойди, у доктора спроси. Не за красивые же глазки Ты был заботой окружён. Ты – скупердяй, зря столько ласки Дарила я тебе, пижон. Я поступила благородно. Досрочно умер наш роман. Мы не венчались, я свободна, Пора теперь расстаться нам, – Ну нет, коварная паскуда… – Пусть я паскуда, ты – подлец! Мы не заметили, откуда Явился взбешенный отец. – Я слышал ваши разговоры. Все ваши денежки ко мне. Иначе вы хлебнёте горя. Сидеть голубчикам в тюрьме. Тюрьмой кончается делёж, А там вас ожидает нож. Я сроку вам даю три дня И не пеняйте на меня, Что мало времени вам дал. Ну всё. Проваливай, шакал! А с Зинаидой краток сказ, И я начну его сейчас. Не стала Зина долго ждать, Схватила шубку и бежать. Она к Василию спешит, Посул, быть может, защитит. – О, Вася, милый, я сдаюсь. Я виновата, признаюсь. Спаси меня от кары лютой. Сюда с минуты на минуту «Удав» вползёт без разрешенья. – Лезь в погреб, – он твоё спасенье. «Удав» о погребе не знает, Ведь ляду бочка прикрывает. Никто не знает этот ход, Его сам дьявол не найдёт. Вдвоём мы быстро оттащили С вином наполненный сосуд. Всего лишь несколько минут Мне нынче Мойры отпустили. Учтя азы теленауки (Курс проходил не первый год), Я к стойке привязал ей руки, И завязал кричащий рот. Доволен я своим экспромтом. На ляду бочку водрузил, Ворвались несколько верзил, Квартира задышала фронтом. Звенит разбитая посуда, Над ухом выстрел прогремел. – Ах, он кусается, паскуда! Моим «прибором» завладел! Подобно гире, в глаз кулак; Авансом дарится синяк. – Полегче, чтоб не околел. – Он жив, но потерял сознанье. – Получим позже мы признанье. – А может в бочку окунём? – Болван, бочонок ведь с вином! Давай по ковшику хлебнём. Они от плоских шуток ржали, Их голос грубый перебил: «Вы так пропьёте все скрижали. Ты Ваську часом не убил?» – Живучий, словно кот, дебил. – Сейчас же действовать по плану И заметайте все следы. Я Зинку с-под земли достану, С ней нахлебаешься беды. – Я это слыша, как во сне, А дальше вспоминать не стану. Я крепко связан, больно мне… Так Птичкин ворошил событья, Приплюсовав её рассказ, Впадая в сон, в полузабытье… Очнулся… как легко сейчас. В ларе мучном тесьма хранилась, И хлебный дух хранит она. И рать мышей поднавалилась, – Судьба злодея решена. Василий счастию не верит; Везёт частенько кой-кому. Зубами маленького зверя Свобода дарится ему. Он лезет из норы, как рак. Вперёд ногами. Боже мой! Примета скверная. Вот так Людей уносят в мир иной. Приметам верить, – так не жить! Василь, как холодец дрожит. И, чтоб согреться, он несётся, Звезде подобен в звездопад. И сердце радостное бьётся, А мысли – бурный водопад. Нашёл ли деньги фраер с финкой? Куда с валютою удрал? Где обретается «Удав»? Займусь я нынче хитрой Зинкой. Луна в сиянии красивом Смотрела сонно из-за туч. В прихожую вошёл Василий И сразу заперся на ключ. Зажёг, счастливчик, керосинку, Четвёртый день без света он, Графинчик взял, ругая Зинку, Жалеть о прошлом не резон. Он скрыл от фраера – злодея, Что авантюрная затея Сегодня ночью не пройдёт – «Удав» его притон «пасёт». А возле бочки всякий хлам Красноречиво утверждает, Что кто-то в заточенье там, Освобожденья ожидает. Минуты три он в пол стучал, Никто ему не отвечал. – Заснула что ли эта бяка? Ну, погоди, сейчас спущусь. Узнаешь нынче гнев маньяка, Я вдоволь местью наслажусь. И, чтоб поставить стрессу точку, Всем перипетиям назло, Он окунул графинчик в бочку И жадно пригубил стекло. Но, что за чёрт! Вода в графине! Иисус! Так может только Он. О, Божий Сын, некстати ныне Ты сотворил сухой закон. Закон, рождающий преступность Подпольных фабрик и господ. Нас манит всё, что недоступно. Пил, пьёт, и будет пить народ. И, чтоб уменьшить эту тягу, Культуру жизни да на трон! Придать народу бодрость шагу Не под посудный перезвон, Который толпы будоражит, Лишает государство сил. Ни этот ли поступок вражий Страну Советов подкосил? Пускай бассейны, стадионы Дурманом возведут заслоны. Без Бахуса идёт игра. Нужны спортивные каноны. Физкульт-привет! Физкульт-ура! Когда вода в Святом писанье. Вина все свойства обрела, Народ воспрянул в ликованье. Неужто притча не дошла? Так это Им вода налита! Прощай янтарное вино. Василий помнил, что пол-литра В подвале ждёт его давно. Шутил Василий между прочим, Не верил он в чудесный бред. Он был серьёзно озабочен Тем, что оставил кто-то след. – Я бочку сам теперь не сдвину, – Он возле бочки рассуждал, – Опорожню наполовину, Тогда смогу попасть в подвал (Он всё ещё слегка хромал). Двенадцать вёдер в ванну слил И Зинке мерзость посулил. Вот, наконец, открыта ляда. Светильник ярче он наладил, В ноге превозмогая боль, В подвал спустился, шарит взглядом. Здесь дело сделал алкоголь. Лежат верзилы в доску пьяны (Пары имеют тоже вес). Василь очистил их карманы, Но клад с девицею исчез. И выпив полстакана водки, Вон из подвала, на простор. И в сумку прячутся колготки, Кульки, плащ серый и топор. Он плотно закрывает ляду, Расставив мебель по местам. Подохнут, значит так и надо. Он позвонить сумеет сам. О том ЧП по телефону, Согласно нашему закону. О, если бы ни эти мыши, Сорвался бы грядущий план, Но нынче, как по нотам, вышло, Уплыл сомнения туман. Как часто мелкие детали Судьбинушку людей решали. Маньяк опасней наркомана; Прозорливый, холодный ум. Импровизация обмана, Все действия не наобум. И этот тип звероподобный Не должен жалость вызывать. Его персоне – мир загробный, А не больничная кровать. На жизнь закон даёт всем право, Народ же требует поправок. И если жизнь злодей отнял, То это право потерял. Его друзья – телеканалы, ЧП, театры и кино Со школы были заодно. Любитель мелких потасовок, Он рос, он был и худ, и мал. Хитёр, как лис, как ястреб, ловок, Ребят порою донимал То шуткой глупой, то подножкой, Несправедливою делёжкой, Когда на озере подсаком Ловили карасей и раков. За это части был он битым И, месть надолго затая, Был только тем и знаменитым, Что мог ужалить, как змея; И бит был снова пацанами. В его душе кипел вулкан. Он утешался только снами: Он, всемогущий великан, Идёт! Обидчиков ногами Пинает, как сухой навоз. Найдут в душе его с годами Приют коварство и невроз. Скамейки сокрушал ночами, Бил в школе окна кирпичами, Как Шариков, ловил котов. Нашкодит, да и был таков. В своей стране, как диверсант. Навряд ли понимал он сам, Что пакости подобно эху, Гурьбой вернутся на потеху. Девчонок скрытно обижая, Он кличку приобрел – «шакал» И, пару взглядом провожая, От злобной зависти икал. Икота, словно лай беззвучный, Да отвернись, Василий, лучше! Он в медицинский поступал, Но проходной, как стенка, балл; Не перепрыгнуть – очень круто, А обойти – нужна валюта. Отец на мясокомбинате Рабочим был, сын – ученик. Василь так благодарен бате, Он в тонкость живодёрства вник. Когда ещё тела трепещут, И кровь течёт из синих жил, Он их кромсал. Лицо зловеще. И этим наслажденьем жил. Отец ужасно потрясённый, Увидев как «работал» сын. Приказ. Василь переведённый В цех, где готовят желатин. По шатким жизненным ступеням Он опустился к преступленьям. Живя в семье трудолюбивой, Был только матерью любимый. Они под утро угорели. Погибли мать, отец, сестра, А сам Василий еле-еле Уполз во двор и до утра Лежал в собачей конуре, А дело было в ноябре. Гуляло зыбкое сомненье, Что это было преступленье. Почти неделю участковый Был к делу Птичкиных прикован, Но дело таяло, как дым,– Василь неврозом одержим. Василий личность рядовая И заурядность налицо, И это, ясно сознавая, Он всё же хочет молодцом Предстать. Вершителем судеб Людей, что лучше и моложе, И совесть изверга не гложет, Когда он сам себе Эреб. Маньяк. И эскулапы мира Вникают в психику его. От Анд до мощного Памира, От океанских берегов До берегов цветущих Нила Писалось множество статей. Пока не льётся из горнила Конкретных выводов ручей. И параноика деяния Мир изучает до сих пор. Пока напрасны все старания; Под спудом дьявольский террор. Их психология туманна. Сыны насилья и обмана В терроре ищут наслажденье. Надеяться на снисхожденье Не дать убийцам ни на йоту! Их путь финальный – к эшафоту! И дебри дьявольской причины Не одолеть без медицины. Пичужкин, Птичкин, Чекатило – Подобных целая толпа; Их жизни мрачная тропа Стезю случайным сократила. Нет никакого фарисейства С лица земли его стереть. Маньяку дайте умереть, Вручив орудие злодейства. И пусть удавкой или газом Покончит он с собою разом. Он вышел тихо. Курс привычный. От глаз скрываясь, как хорёк, По закоулкам к электричке Идёт преступник без дорог. Он ночевать не будет дома, Его накроют там, шутя. Пусть в скирдах прелая солома, И мыши рядом шелестят, Он среди них, как бог Юпитер. Полупальто и тёплый свитер, Картуз с ушами и баул. Победой временной он сытый. Под мерный электрички гул Сидит маньяк, к окну прильнув. Прибор, пока что не известный, Который мысли бы чинил. Он будет, есть уже предвестник, Но грандиознейший скандал Убьёт такой прибор мгновенно. Подслушать даже разговор, Не то что мысли сокровенны, Для демократии – позор. Нас выручает фоторобот, Приборов хитроумный глаз, Фандорин, Холмс в людских трущобах Дедукцией своей не раз Мир потрясали, но законы Порой потворствуют гнилью, И едет Птичкин преспокойно, Мечту баюкая свою, Домысливая каждый ход. Вступил в прав собачий год. Там буль-терьер загрыз ребёнка, Там шпиц на девушку напал, Там дог, величиной с телёнка, Старушек насмерть напугал. Судьба собак ему известна, Их путь по жизни завершён. С убийцами народу тесно, Но для него другой закон. Профессор о его повадках Напишет многотомный труд. Он, в принципе, не виноватый, Его толкнули на маршрут. И кто толкнул, и как толкают Мир должен помнить, должен знать. Когда Мир в страхе пребывает, Удобней Миром управлять. Плывут навстречу электричке Усадьбы спящих деревень. Нам надоел угрюмый Птичкин, Заглянем в тётушкин курень. Глава 3 – Ну, что застыли у порога, Хотите выстудить курень? Закройте дверь, – сказала строго Хозяйка в шапке набекрень. Она чуть-чуть постарше Зины, Породистая, и коса Распущена наполовину. Как небо ясное, – глаза. Касаются бровей ресницы И нос прямой, и алый рот. Такая если вдруг приснится… Мгновенно сердце запоёт. На соболиной шапке чёрной Снежинки тают от тепла. Наверно, только что с подворья Хозяйка стройная пришла. Нарочно я потупил очи, Смутившись вроде бы слегка, Но эта тётя, между прочим, Насторожила казака. – Вот мой Дружок, зовут так странно. Меня он, тётя, нынче спас. Он мой любовник и охрана, И рыцарь храбрый без прикрас. Такая речь меня смутила. Зачем же тайну выдавать? Но тётя фразы пропустила, – – Ты что, здесь будешь ночевать? – Да нет, мне надо воротиться, Ведь дома ждут меня дела (Красива зимняя станица, Хозяйка куреня мила…). Из куреня мне, между прочим, Хотелось уходить не очень. – Мне ночка искромсала планы, Меня усталость валит с ног. Я выпил бы стакан сметаны И на часок вздремнуть прилёг. – Пешком до города путь долгий; Зачем транжирить силы зря. Я отвезу тебя на «Волге», Когда зардеется заря. Ну, раздевайтесь, вас прошу я. Одежду стали мы снимать. Икону божию ищу я – В свету лампады Божья Мать. Не ведьма, стало быть, хозяйка, Надула Зиночка меня. Вот и попробуй, угадай-ка, Где истина, а где брехня. Полы блестят, повсюду чисто, Свет умножают зеркала, Цветут багрянцем декабристы, Печь русская, как снег бела. Такой же белый кот огромный, И на ковре висит ружьё, И патронташ, а в рамке скромной Картина Шишкина – «Жнивьё». Напрасно память напрягаю, Такой работы я не знаю. Да я в картинах не знаток, Зато в оружье знаю толк. К ружью дороже «Мерседеса» Не проявляю интереса. Вход в спальню скрылся за портьерой. На полках Пушкин, Фет, Шекспир… Портрет гвардейца офицера И бра из бронзы – стиль «ампир». Таким контрастом быт казачий Меня немало удивил. Я представлял его иначе, Без бра – аксессуара вилл. – Кончай, Дружок, глаза таращить, Идите с Зиной руки мыть. Не из лесной ты, парень, чащи, Да и пора вас покормить. Мы с Зиной вместе моем руки. – Твоя на тётку клевета Надумана от праздной скуки. Не смыслишь в людях ни черта. – Смотри какой знаток нашёлся! – Мне тихо Зина говорит,– Ты – следопыт, а смотришь в щёлку. Она такое здесь творит! Ты видел Шишкина картину? Где рожь? Там копны да жнивьё! А белый кот, как балерина! Незрело мнение твоё… А на иконе лик не божий. Заметил, что у ней в руке? На шее символ смерти тоже – «Весёлый Роджер» на шнурке. И всё, что видел – маскировка, А попросту – рекламный трюк. С пахучим сыром мышеловка И мастерство коварных рук. – Вы там случайно не заснули? Поторопитеся к столу! – Идём, летим быстрее пули, Хозяйке воздадим хвалу. Реприз, как в цирке! Это что-то! Но здесь не клоун – кулинар! К его искуснейшей работе Нос не подточит и комар! И на столе, как в дивной сказке, Икра, галушки, балыки И заливное, и колбаски, Картофель, хрен и шашлыки, И поросёночек румяный, И лёгкий над столом парок, И всё по-царски, без изъяна; В графине ароматный грог. А над столом, на длинном тросе, Как тренажёрный парашют, К интимному застолью просит Тёмно-зелёный абажур. Я снова глянул на икону, Чтоб опровергнуть клевету, Но абажурный свет не тронул, Иконы полутемноту. Закралось подлое сомненье. Неужто Зиночка права? Откуда это угощенье? Не нас же тётушка ждала? Вопросов много, но ответов… Да Бог с ним, с этим подождём. В багровом соусе лангеты, Бокалы полнятся вином. Парок курится над бокалом… – Ну, за гостей! – короткий тост. Сомненья меркнущем накалом Погасли, как кометы хвост. Отведали все яства – вкусно! И завязался разговор. Сначала экскурс по искусству, Затем про славу и позор. Теснят искусство толстосумы, Халтурой пудрятся мозги, Теряем русскую красу мы, Всё громче чуждые шаги. Приморский край и порт Находка, Камчатка, Сахалин, Чукотка… Здесь много дел для умных рук, Для процветания наук. В России множество талантов. Пора разбавить эмигрантов. Коснулись и Аэрофлота. У них опасная работа! Ведь «Боинг» вам не «BMW». Почто же мы ни бе ни ме? Национальная идея Народ должна объединять. На поле деятельности где я Могу энергию отдать, Себя возвысив и державу, Правительство укажет мне И, добывая себе славу, Я пользу принесу стране. Пока у нас идеи нет, Крыловский кружится квартет. Нам помнить надо, что за всем Следит, как коршун, дядя Сэм. Он мастер нам дерьмо подсунуть, А Русь готова это склюнуть. Анализ сделав многолетний, Мы стали жить своим умом, И наш успех теперь заметней. Пусть там хлопочут за бугром, Мы сами строим новый дом… Благодаря хозяйке, грогу, О всём судили понемногу: Май сорок пятого, Беслан И радость с горем пополам Проплыли перед нашим взором В зарницах славы и позора, Дымит сражение Полтавы, Гремит ядром Бородино, КПСС с плакатом славы, Афган и Куба заодно. Когда экспансия, как вымпел,.. И от неё трещит бюджет, Когда народ терпенье выпил, Да вот закуски что-то нет, Тогда нас ждёт сюжет разрухи. И, уподобившись старухе, Над рыбкой править возжелав, СССР гигантский рухнул. Не это ль Пушкин предсказал? И у разбитого корыта Хлопочет дурья голова. Старик, старуха ненасытна, Опять гутарит, что права. – Я б заговор внедрила ретро, Не разучилася пока: У всех воров носы с полметра, У всех убийц – в крови рука. У тех, кто принимает взятки – Десница чуть ли не до пят, Кто на враньё и сплетни падкий Язык длинней вершков на пять. – Затею ждёт фиаско, тётя. Мгновенно в моду то войдёт, И тот, кто не имеет что-то, Вороной белой прослывёт. Ведь патриот, как оскорбленье, Звучит, увы, у нас порой, Зато какое умиленье Рождает тип с клеймом «крутой». Крутые в армии не служат, Живя, не производят благ, Крутые ходят при оружье, Их конституция – кулак. Поплыли стены после пятой; Язык мой что-то стал длинней? В рот не вмещается, проклятый И мямлит байки про зверей. – Хулить порядки может каждый, Я от политики устал. Послушайте, как я однажды Чуть Богу душу не отдал. – Ну, нагони на женщин страх (Сюжеты триллеров не новы), О похождениях в лесах Подвыпившего Казановы, Готовы мы услышать речи… – Всех событие то потрясло – Вопль ребёнка в лесу, недалече. Сбилось с ног небольшое село. Семь часов безуспешных прошло, На село опускается вечер. В буреломе его косари Обнаружили чисто случайно. – Это пришлый медведь натворил, – Старожил мне, крестясь, говорил, – Рёв его раздаётся ночами. Удалось убедить мне родню Труп ребёнка пустить на приманку. Святотатство я этим творю, Но зато жизнь другим сохраню, Вся надежда на нож и берданку. Труп ребёнка привязан к сосне, Был мальчишка разорван намедни. Эти ужасы вижу во сне: И засаду при хмурой луне, И короткую схватку с медведем. В этот красный, зловонный оскал Я навскидку стрелял, без прицела. И в ответ рёв, как горный обвал, Он меня бы сразил наповал, Но чудовище пуля задела. И, хватаяся лапой за нос, Он ревел, головою мотая; Свою тушу в чащобу унёс. За рассветом последовал кросс… Эх, была бы собачая стая! Куда ворон костей не таскал, Залетел я, тропя людоеда. Между елей корявых и скал, К сожалению, след потерял; Эфемерной явилась победа. В одиночку опасно тропить, Темнота запрещает тропленье. Можно было б костёр разложить; Буреломом богаты кряжи, Отвергается это решенье. Зверь такой не боится костра, Им своё нахожденье открою. Маскировка – удачи сестра. Посижу при луне до утра, Прислонившись к утёсу спиною. Полукругом забор смастерил Высотою не менее в сажень. Вечерело и нет больше сил. Кросс и труд следопыта скосил, Но зато я теперь не промажу. Настороженный слух отмечал, Будто женщина плачет, стеная, И в рыданьях тоска и печаль, Плачь шакала и стоны сыча. Содрогаюсь я, ночь вспоминая. Утром тучи, закрыв горизонт, Засверкали, грохоча и плача. И подранка искать не резон, Но откуда мне слышался стон? Поброжу я чуть-чуть наудачу. Зная место, где след потерял, Озираясь, пошёл осторожно. Через сотню шагов я узнал Кто так ночью ужасно стенал, И забилось вдруг сердце тревожно. Я вчера её видел в избе, Средь селян, над ребёнком убитым. Он лежал, как святой, на столе, А в заброшенном Богом селе Не бывало подобных событий. В глухомань как попала она? Почему на пути оказалась? Поза смерти, как в кадре волна. Предо мною вопросов стена, Для ответов лишь щёлка осталась. Не она ли стенала в ночи? Нет, стенать могут так и медведи. Здесь трагедия прячет ключи. О, коварная, как не ловчи, Следопыт уже близок к победе. Вдруг сверкнуло, и грохот потряс Эти мрачные скалы и ели. Задышало пожаром тотчас! Я пожарников видел не раз; Чтоб они в этом вихре сумели? Звери разные мимо бегут, Разлетаются в панике птицы… Где теперь безопасный маршрут? Кто найдёт здесь последний приют? Всё горит, как однажды в столице. Я бегу, а за мною пожар С гулом, треском порхает по хвое. Мокрой тряпкой фильтрую угар… Ветер вдруг изменился. Кошмар Следопыта оставил в покое. С той поры утекло много лет, Позабыты события эти. Помню я наших предков совет: Людоедам один лишь ответ, Нет им места на нашей планете. – Ну что, ещё одну пропустим? Вот так спаслась моя душа… Причём тут уши и капуста? Причём тут уши и лапша? Кто, кто рассказу не поверил? Всё проверяется легко. Я был в засаде, ранил зверя, Стрелял отнюдь не в «молоко». Могилу покажу ребёнка. Той женщины и след простыл. И на неё намёк не тонкий, Что это оборотень был. Да, это небывалый случай. Таких я знаю штук пяток. Не сомневайтесь, спели б лучше! – Споём, а ты подпой, Дружок. Их голоса, переливаясь, Казачью песню завели И я, не оплошать стараясь, Гужу, как сейнер на мели. Как по полюшку по краю Едя сотня казаков. Они песенку играют, Заглушая звон подков. Они песенку играют Про родимые края, А вокруг весна гуляет, Ждёт непахана земля. Казаки скакали рано, Впереди всех есаул. На прощанье хуторянам Вострой сабелькой махнул. В курене пуста светлица, Плачет матушка, не спит. Причитает и слезится, На икону всё глядит. Не с кем в полюшке пахати, Напилить на зиму дров. Она просит Богоматерь, Чтоб сыночек был здоров. Казаки дрались за Веру, За Россию, за Царя. На Донщину кавалеры Возвращаются не зря. – Здравствуй, мама, как здоровье? – Соскочил казак с коня. А невестушка Прасковья Ожидает у плетня. А невестушка румяна Обнимает казака; Будет ночь от счастья пьяна, Протрезвит её река. – Эх, мне сейчас бы эту речку, Поставил бы Марии свечку! Ах, мне бы эту ночку пьяну, Да и хозяйку под бочок, Но что-то я никак не встану, Наелся я, как Пятачок. Поплыли копны на картине, Колышется под ветром рожь. И всё, как будто в паутине… Ну всё, я кажется, хорош. – Хозяйка, где моя сметана? – Глазами я ищу стакан, – Ты ж обещала, я не пьяный, То абажур зелёный пьян. Икона стала вдруг светлее, Младенец помахал рукой. И у Марии крест на шее, Как солнце, нимб над головой. И у хозяйки полукругом Над головой сияет нимб. Дай, Бог, мне быть её супругом. Любовь до смерти сохраним. Но как узнала, что в лесах Я испытал животный страх? Как раздевала помню смутно, Но помню восхищенный взгляд. Ох, не проспать бы только утро… Зачем хлебал я этот яд? Пил раньше водку я и пиво, И дозы знал, и меру знал. А тут так вышло некрасиво – Грог меня грохнул наповал. Пошло какое-то шуршанье И вспышки искор по углам, Волнообразное качанье, Большая бочка, всякий хлам… Из бочки появился старец И шепчет мне: «Проснись, Борис! Я философии посланец, Плиту забвения прогрыз. И век, смотрю я, двадцать первый Рвёт атом, смотрит свысока. Толпы повадки, мозг и нервы На прежнем уровне пока. Чиновники, они, как прежде Своей коррупцией страшны, Толкают мир в слепой надежде В горнило ядерной войны. Взорвутся вдруг автомобили, Съев ослепительный поток, Промчится грохот в вихрях пыли, Затмит свет ядерный цветок. И рухнут здания культуры, Погибнет опыт вековой, Погибнут многие структуры И с ними вместе мир живой». – Накаркаешь ты, житель бочки, Смертельную для всех войну. Цари планеты, между прочим, Теперь у разума в плену. Когда Чернобыль грохнул блоком, Раскрылись полностью глаза. Нам катастрофа вышла боком, Но укротила мир гроза. Мечи куются на орала, Проблемы ставит люизит, На путь вернувшись капитала, Россия Миру не грозит Объединить всех голодранцев, Весь Мир разрушить, а затем… Делёж, кто уцелел, по-братски – По пирожку с начинкой всем! Смотрю, чешуйками сверкая, Зигзагами ползёт удав. Наряд его – свидетель рая, Такой я созерцал у дам. Его шипенье мне знакомо. Я этих тварей сторонюсь. На кой мне ляд удушья кома. Сейчас проснусь, сейчас проснусь. Свалился я, как куль, с кровати; Мне утро поспешить велит. Окно, мне показалось, в вате. К окну, а снег валит, валит, Вот и хозяйка на пороге. – Нарушил снегопад наш план. Засыпал снег пути-дороги, Солярки нет, бульдозер пьян. – Да я пешком пройду… вёрст десять. Здесь два часа всего пути. – Любую мысль полезно взвесить, Без лыж широких не пройти. Местами снега уж по пояс, А он не сыплет, а валит. Не за себя я беспокоюсь, За гостя голова болит. Возьми мой старенький мобильник И позвони, коль есть нужда; Уткнулись в снег автомобили, И заблудились поезда. А чтоб не высохнуть от скуки, И не смотреть теледерьмо, Как смеркнется, ружьишко в руки И дуй в засаду на гумно. Там лисы бегают и козы, И зайцы, и порою волк. Сейчас не сильные морозы И от сиденья будет толк. Сидим за завтраком. Рассольчик Снимает головную боль. Шутливый, лёгкий разговорчик, Царит в компании любовь. Хозяйка, вижу, снегу рада, Племянница – удручена. – В прогнозе нету снегопада, – С намёком говорит она. Хозяйка повела плечами. – Прогноз и Янус не даёт. Глядит он в пошлое печально, Зато с надеждою вперёд. И государь любой державы Следить обязан за страной В очках без роговой оправы, И не всегда перед собой. И точно так орёл двуглавый Бросает зоркий острый взгляд. Один – вперёд, другой – назад И пользу чувствует держава. Идти вперёд спиной, чтоб видеть Чем занимается народ, Чтоб беззащитных не обидеть, Но есть кому смотреть вперёд. Вперёд должна смотреть наука И перспектива их удел. Закон рождается не в муках, Такой процесс уж поседел. Компьютеры из вариантов Найдут единственную нить. Зачем же, отстранив таланты, На государя всё валить. И управление страною Обязано двуликим быть, Чтоб видело, что будем строить И что сумели натворить. Неуставные отношенья? На них не действует запрет? Не могут мудрецы решенье Принять? Примите мой совет: Пусть караулы маршируют, Встречая глав различных стран, А боевым частям такую Внедрять муштровку – просто срам. Им надо убивать учиться Любым оружьем и рукой. Как смерть, внезапно появиться И выиграть смертельный бой. Досуг солдата разнообразен; Сержант – учитель и отец, А не скучающий проказник, И дедовщине всей – конец. В гражданку не с пустым карманом; Он едет в часть не за туманом. В рабочий стаж за год аж два, В добавок льготы и права. Тут только развести руками; Деревня тонет от идей. Деревня не бедна мозгами, Народ политиков мудрей. Чтобы не быть обузой в доме, Почистил хлев и корм задал. Смеркается и я в соломе, Но зверя ль я сегодня ждал? Шалаш, темнея чёрным входом, Присел в папахе снеговой, И под вечерним небосводом Мне кажется, что он живой. Мне любопытно что там, но Входить в шалаш запрещено. Внутри там что-то копошится: То глаз сверкнёт, то цвет не тот. Там может прячется куница, А, может быть, забрёл енот. Сначала было интересно Видений наблюдать кураж. Шалаш большой и там не тесно. Так может то и есть гараж? Присматриваться надоело К полузаснеженной дыре, И я решил картиной белой Полюбоваться на заре. Пробить тропу в снегу глубоком Зверушкам нынче не легко. Всё шире даль под лунным оком. На белоснежье далеко Заметно всякое движенье. Овраг кустарником прошит. Луны холодное свеченье Ковёр февральский серебрит. Промчался запоздалый коршун, Светлей, загадочнее лог – Вечерний, Богом позаброшен, Руси прелестный уголок. Зажглась звезда на синем небе, К ней приближается луна. Явись сейчас удача мне бы, Не так уж ночь была длинна. О где ты, милая «Солоха»? Сумела тропы замести! С тобою было бы неплохо В засаде ночку провести. Я слышу вздохи и сопенья. Они идут от шалаша. Опять ночное наважденье! Крепись, охотника душа! Уж за полночь. Луна к закату, Но на снегу движений нет. И я плетусь, как дед, до хаты, Как привидение одет. А утром, лучше б провалиться, Чем издевательства терпеть. – Ну где ж, Дружок, твоя лисица? Храпел под утро, как медведь! А на столе ни капли грога (Чтоб не двоилася мишень). Я снег отбросил от порога, И по хозяйству целый день На свежем воздухе в движенье, А кормят словно на убой: Икра зернистая, варенье, Морковь, ромштекс полусырой. Чтоб отработать это благо, Во всём я проявляю прыть. Вот ночь вторая, звёздным флагом Красу зари спешит накрыть. И как-то жутко и тоскливо Луна мне смотрит в правый глаз. Сижу в копне я сиротливо… О чём я думаю сейчас? О случае, что так внезапно Меня в станицу заманил, Но сена ароматный запах Тоску мою на нет сводил. И вспомнил займище, покосы, Прохладу утренней зари. Звенят, сверкая жалом косы, В рубашках белых косари. Ах, лето потное, ты речкой Не раз нам охлаждало пыл. Как хорошо, что ты не вечно; Я бы октябрь чуть-чуть продлил. Опять, не солоно хлебавши, Я оставлю пост ночной. За день порядочно уставши, Спешу приобрести покой. Смеются Зина и хозяйка, – Плохие, брат, твои дела… И не придут ни волк, ни зайка – Зима дороги замела. – Бог троицу, – сказал я, – любит. Я лоб в молитве разобью. До вечера Он не забудет Молитву жаркую мою. – Не дай Бог лоб разбить до смерти, Ты, вроде, с виду не дурак, – А то подвалят ночью черти Или какой-нибудь маньяк. Смеркается. Я взял оружье, Халат и валенки на мне, Манок, патроны сколько нужно И нож, как бритва, на ремне. Опять сижу, глаза тараща, Уж не надеясь на успех… Зловещая за логом чаща, Как саван перед нею снег. Холодным блеском он мерцает, Как миллион микроогней. В перчатки холод проникает И щиплет пальцы злей и злей. Луна объевшись звёздной каши, Пузата стала, как Пацюк. Да так ли чёрт рогатый страшен?! Я не слабак, не близорук. Пускай я не кузнец Вакула… Минутку. Что-то там мелькнуло. Так… Кто-то движется от лога. – Лиса по снегу тащит хвост. К скирде лежит её дорога. Легчайший ветерок норд-ост Лицо от жара охлаждает. Под мушку цель подведена, Но кумушка опережает – В шалаш забралася она. «Стреляй по видимой мишени» – Закон охотничий гласит. Смотрю, в снегу, по саму шею, Какой-то зверь ко мне спешит. Тяжёл он, видно не лисица… Секач! Я этого не ждал. Где пули? Надо торопиться. И этот в шалаше пропал. И по тропе, пробитой зверем, В шалаш волчица и коза… Я ущипнул себя… не верю, Не верю я своим глазам. Ну завела меня ты, Зина! И Бог за грех меня карал. Бог, может, есть, но чертовщина… Выходит тоже есть. Аврал!!! Ретироваться незаметно. Здесь с ружьецом не пошалишь. Вдруг альт и нежный и приветный: «Постой, Дружок, куда спешишь?» Я оглянулся, это тётя. Смеются ясные глаза. – Ты спишь или увидел что-то? Закрой рот, храбрый партизан. – Чего твои глаза сверкают? – Проснись, Борис, то в них луна. – Не ты ль в шалаш загнала стаю: Лисицу, волка, кабана? – Здесь, знаешь ли, такое место, Причудится Бог знает что! Спит, как сурок твоя «невеста», Но я с тобою здесь зато. – А что там в шалаше рябило? Не говори, что то мираж. – Там «Волга»… ну, моя кобыла. – А я то думал там гараж. – Кобыла эта не простая. Свирепа. Дьяволу под стать. Одну хозяйку признавая, Любого может растерзать. – Теперь я понял мысль запрета; Шалаш остался без секрета. Откуда ты узнала имя? – Ты сонный сам его назвал. – Сражён ответами твоими… – Как ароматен сеновал. Теперь мы здесь с тобою вместе. Ох, что-то колет мою грудь. Меж холмиков потрогай – крестик. Что может больше расстегнуть? Два белоснежных полушарья, Её горячий жадный рот. – Борь, милый, только не мешай мне… Как у Нарцисса твой живот! В двойных тисках я. Учащённым Её дыханием согрет, Её порывом увлеченный, Я как в раю, познав запрет. Луна склоняется к закату, Истома диалог ленит. – Устал, Борис, пора и в хату. Исчерпан славно наш лимит. Спасибо, друг, что был так нежен. Украли мы часы у сна. Был рок мой холодом заснежен, Теперь в груди моей весна. – Лимит любви в пахучем сене, Чтоб ублажить потехой плоть? – Не знаешь ты моей проблемы, Зачем обидное молоть? Так знай, мой милый «соблазнитель», Чтобы продлить элитный род, Мне нужен был Производитель, А не какой-нибудь урод. Весёлый, ловкий, не из слабых, Не старый и пригож с лица, Умён, хитёр, такого бабы В мужья желают молодца. Ты наблюдал не раз природу, Как самка, глядя на бойцов, Пойдёт за тем в огонь и в воду, Кто не ударит в грязь лицом. От победителя потомство Пойдёт улучшенной крови. Не мимолётное знакомство – Вот истинный секрет любви. И счастлива животных пара, Когда наследник свеж и резв, Не плод разгульного угара, Который вызывает стресс. Я время даром не теряла: Анализ клеток и крови, Пока ты спал, я всё узнала, Что надо знать в момент любви. – Послушай, но ведь это пошло! Любовь – наука, что за бред!!! – Генетика, мой друг хороший, Избавит мир от многих бед. Теперь мы будем ждать потомство; Друзья – река, сад, огород, И наше зимнее знакомство Даст осенью достойный плод. – Я зелен, шалости не вышли, Гуляют вольные в груди. – И правильно! Ты третий лишний, Когда созреешь – приходи. – Как это лишний? А младенец? Ему отец, что, не нужон? – Отец найдётся и, надеюсь, Достойным мужем будет он. – Что ж, не достойный я, выходит? – Достойный, но пока зелён. – Я? Зелен? Да мне скоро тридцать! – Я знаю, лет через пяток. Куда тебе, друг, торопиться? Созрей, зелёный мой, чуток. – Вот зарядила: «зелен, зелен»… – Ты ж сам сказал. – Я пошутил. – За шутки дед мой был расстрелян, Когда в кругу «друзей» кутил. – Прости меня, моя Лидуха. – Откуда имя-то узнал? – Да я не туг пока на ухо, Мне тайну выдал сеновал. Когда две ночи здесь сидел я, Тоской пронизанный бирюк, Душой страдая песни пел я, И имя мне открылось вдруг. И понял я, что не случайно Твоё открылось имя мне; Судьба мне приоткрыла тайну Иль наяву, или во сне… – До куреня пора нам, Боря. В окошке свет уже горит. Здесь мы с тобой забылись в споре, А там племянница не спит. – Ты, что, ревнуешь может, Лида? – Стресс нашу сокрушил мораль. – Да нет, не ревность, не обида… Накинь на прошлое вуаль. – Не лучше ль, милая, квадратом Чернильным прошлое закрыть? – Иван непомнящий, судьба-то Даёт совет: «Не рвите нить!» Свою судьбу и государства Обязан помнить гражданин, Чтоб избежать повтор мытарства, Не испытать липучий сплин. Ты чувствуешь, как потеплело? Знать флюгер смотрит на весну. Весна прибавит много дела, Ну, а теперь в постель, и сну Отдать придётся наш должок. До встречи, ласковый дружок! Исчезла так же, как явилась. Я снова был ошеломлён. Уверен, это не приснилось, Её свидетель – медальон. В рассветных сумерках подарок Напрасно было изучать. Надежды тлеющий огарок, Теперь стоваттная свеча. Помолвлен, наконец свершилось! Но чем я вдовушку привлёк? Вдруг цель, чернея, появилась. Взвожу, не торопясь, курок. Енотовидная собака Трусила тропкой, и трофей Удачным выстрелом, без брака, Добыт двустволкою моей. – А где хозяйка? – встретив Зину, – На всякий случай я спросил. – Чуть свет помчалась к магазину, Для зелья нужен керосин. В Ростовской области грипп птичий Усильем тёти не пройдёт. – А что же институт столичный Рецепт у тёти не возьмет? – Так мы же числимся деревней, К нам не относятся всерьёз. Ты слышишь, говорят деревья?.. «Сдаёт позиции мороз». О, если б мэтры понимали, Что нам планета говорит. Мир в темноте, как в том подвале, И люк слегка лишь приоткрыт. Решил февраль, знать для потехи, Из снежной выбраться тюрьмы. Навис туман, рыдают стрехи – Сырая оттепель зимы. Работы много на подворье. Прошёл в молчании обед. Потешить душу в разговоре Сегодня настроенья нет. – Пойду, пройдусь-ка по станице, А то засел здесь, как бирюк. Должна хозяйка воротиться, Но за работай недосуг Побеспокоится о ней. Быть может, там я ей нужней, Чем здесь с тройчаткой и лопатой. – Сходи, вернися до заката, А то мне страшно здесь одной. – Ночами бродит домовой. – Да нет, то кот пасёт мышей. – Коту усердие не шей. Его два дня, как дома нет, – Услышал Зины я ответ. Когда ж хозяйки нету дома, Здесь очень страшно, даже днём. Сменяет сладкую истому Кошмар, охваченный огнём. И в пламени мелькают твари, Каких в природе вовсе нет. И каруселится в кошмаре Вокруг меня ужасный бред. Была бы рада убежать я, Но словно гири на ногах; Видений мерзкие объятья Животный вызывают страх. – А ты порой не наркоманишь? – А что я, дура? – это ж смерть! Меня и силой не заманишь В губительную круговерть. Иду в сельмаг за коньяком я (Он грога главный компонент), Но повстречался с казаком я; Казак в станице, тот же мент. – Постой, приятель, ты откуда? Дороги ж снегом замело. – Дружище, если верить в чудо, То чудо жизнь мою спасло. Намедни я напился с горя, Не помню где и как, бродил, Но в крайней хате, на подворье, Совсем я выбился из сил. Хозяйка в хату затащила, Я был, наверно, как тюфяк, Всю ночь лекарствами поила И магарыч за мной – коньяк. – Бумага есть? – А вот путёвка. И к ней охотничий билет. В кладовке под замком двустволка. – А пачпорта выходит нет? Тут подошли таких же трое. Меня смутил их наглый взгляд. – А не участник ты разбоя, Что был всего три дня назад? Откуда кровь на рукаве-то? – Где? Это? Это всё енот. Он жертва раннего рассвета. – Хватай его, он нагло врёт! Я не люблю когда хватают, За мной вины, конечно, нет. И руки дерзких отбиваю, Один казак летит в кювет. Теперь их трое, но какие! Стоят они полукольцом, Как скалы, казаки лихие, И я повержен в снег лицом. Я приготовил ноги к бою, Но продолженью вопреки, Между собою казаки Дерутся и орут от боли. Что за причина разногласья, Мне разбираться не резон. Мне ни к чему чужие страсти… За шапку и скорее вон. В сельмаге «три звезды» купил я И про хозяйку разузнал, И, к сожаленью, уяснил я, Что безнадёжно опоздал. – Была хозяйка на рассвете, В ларьке купила керосин, Лишь на приветствие ответив, Минуя быстро магазин. По бездорожью в степь умчалась, Как будто лыжи на ногах. Вон там, за логом, показалась И растворилася в снегах. Так объяснила продавщица, Улыбку мне порой даря. – Она на хохмы мастерица, И люди говорят не зря. Она – колдунья по наследству, Но не приемлет ложь и зло. Гордимся мы таким соседством; Станице нашей повезло. Но зависть некоторых гложет, От скуки подлости творя, Ей низкокровка грязь подложит, Но это ей до фонаря. И этих подлых негодяев Мы знаем всех наперечёт, Но от души им помогая, Она лишь взглядом упрекнёт. Твою размолвку с казаками Смотрела я, итог не нов. Издалека Лидуха лбами Столкнула бравых казаков; Приём конечно же не новый, Поссорить их немудрено. И век двадцатый был багровый – Кровь проливалась, не вино. Тузил брат брата, кума – кум. Читали «Тихий Дон», наверно. Земляк писал не наобум, Взаправду Дон мутила скверна. Одумались! Бирючий Кут Кресты расставил покаянья. Пусть прахи тысяч стерегут И двух казнённых изваянье. Крестов гласит зловещий цвет: «Возврата к братским войнам нет». Глава 4 Снег оседал, а тут и трактор Ушёл, грохоча, в дальний рейс. Я унесу с утра по тракту Любви подлунный эдельвейс. И Зина, умница, смирилась, Что мне домой идти пора. И добровольно подрядилась Быть экономкою двора. – Я оставляю здесь валюту. Придёт хозяйка – ей отдай. Не сомневайтесь ни минуты, Я не залётный негодяй. Пусть позовёт, и я всё брошу, А ты за всё меня прости. – Нет, ты прости меня, хороший, Счастливого тебе пути! Заказан мне к пенатам путь. Теперь я узница станицы, Но я могу и здесь прижиться, Надеюсь, что не как-нибудь. Прощай, спаситель, навещай нас, Не потеряй же медальон, Спасёт тебя от бедствий он, В нём моя тётушка в анфас. Морозцем утро засверкало, Трещит под шагом тонкий лёд. Вселяет каждое начало Надежду на благой исход. Даль полусонную станицу Чрез час отправила ко дну. Вишняк и резвые синицы Вещают раннюю весну. Дорога… сколько дум летучих Рождает путнику она, Как разговорчивый попутчик, Как трав пахучих целина. И сколько бед, тревог и счастья Несут дороги каждый час. В погоду ясную, в ненастье Зовут они, тревожа нас. Воздушные пути, морские, Подземные и внеземные, Союзов и держав пути… И все они ведут в тупик – Порты, палаты и вокзалы… И снова в путь, и всё сначала. И государство исчезает, А время новое рождает. И мы, земляне, только гости, Пути кончаем на погосте. Ещё неделя не минула; Волна событий, как во сне, Меня нежданно захлестнула. Волна ушла, оставив мне Лишь на цепочке медальон. Любил ли я иль был влюблён? Распутать чувства, как следы, Решил я сделать неотложно. Поменьше пены и воды – Они собьют на малик ложный. Начну я с пленницы подвальной. Свобода, стресс, – итог банальный… Могу ли я назвать любовью На гребне стресса наш роман? Нет. Ветер с моря по низовью, Развеяв утренний туман, Лаская взор, волнуя кровь, Раскроет дельту Танаиса , Лиманами устелет новь. Вот так рождается любовь! Потеху Зины и Бориса Не назовёшь души стремленьем. Потребность или наслажденье, Порой души восторг рождает, Порой рождает сожаленье, И мимолётное стремленье, Как гладиолус, увядает. Разлад Василия и Зины… Она в нём вовсе не повинна. Она любила? Да, любила. Любовь пришла не сразу к ней. Мечты, страдания – всё было, И было много грустных дней. Уплыл, клубясь, туман сомненья, Раскрылись дали и она Открыла утром с удивленьем, Что в самом деле влюблена. Спешит в больницу на свиданье, Как на лампаду мотылёк, Кто видел девичьи страданья, Кто слышал первый раз намёк, Поймёт неопытную Зину, Богата ими наша Русь. Мне жаль, но я её покину И за свою любовь примусь. И тут, конечно, посложнее. Кто строгий сам себе судья? Чужие «подвиги» умею, Как все, рассматривать и я. Ну, а своим не дам и ладу. Мне кажется – всегда я прав, И буду спорить до упаду, Порою логику поправ. И с давних пор мозги планеты Трактаты пишут о любви. О ней маститые поэты Стихотворения свои, Под высочайшим вдохновеньем, Писали многим поколеньям. В них поцелуи, нежность, вздохи, Страданья, ревность, смерть, луна… Сквозь грохот бурь плывут эпохи; Любовь не познана до дна. И со своей я колокольни О ней уже могу судить, Не рассуждением окольным, А на прямую, стало быть. Отброшу сразу извращенцев, Насилье, случай, мотыльков, Любовь родителей, младенцев, Любовь старух и стариков, Любовь страны к пенсионерам (Стараньем их страна жива). Подобных ряд ещё примеров… Любовных нитей кружева Распутывал и Клайв Льюис (Его почитывал Борис, Правдивый Веллер Михаил Борису кое-что открыл). Любовь и Бог в единой связке. Мы с детства слышим эти сказки. Как лебедь – Зевс влюбился в Леду (Ему Амур послал победу), Любовь Марии с Голубочком… На этом я поставлю точку. Даю любви определенье; Что мыслю, то и говорю Подвергнуть вправе вы сомненью Простую версию мою: Усилья пары интеллектов Продлить совместно род людской. Охотник, воин я – не лектор, И мой язык, как штык, прямой. Итог любви – совокупленье Двух спевшихся идейных душ. В дальнейшей жизни – размноженье. Пусть это выглядит, как чушь. Но если любишь, то, как прежде, Любовь возвысит интеллект. Мечта, страдание, надежда Преследуют из века в век. Тоска и грусть, очарованье И в мыслях прежний диалог, Часы мгновенные свиданья… Не так любил Марию Бог. Напомню, мой читатель, вновь. Что Бог, по Библии, – любовь. Любовь, как из напитков «ёрш», До пояска в одном стакане. Хмелеешь счастьем, когда пьёшь, А на похмелье – лишь страданье. Любовь лампадой догорает; Первоначальный яркий свет С зарёй вечерней убывает, В душе оставив прежний след. «Любовь всегда в кругу эмоций» – Писали Пушкин и Шекспир. Любовь, как море, и без лоций Ваш SOS заполонит эфир. Я говорил уже вначале, Что не судья я сам себе. Не ведал, как Приам, печали, Любовь не добывал в борьбе, Не вёз невесту я на волке, За власы Карлу не таскал И не мытарствовал без толку, Не грызла ревность и тоска, Не проявлял инициативу, Но взгляд мой чувства выдавал, И совершилось это диво: Луна, душистый сеновал… Грядёт весна и потепленье. Ах, если б повторить мгновенья, Я б втрое больше прошагал. Я сбит, как недопёсок, с толку: Любовь – наука!? Вот курьёз! Но вспомнил, как рябую тёлку Дед из Голландии привёз. А бык был наш, по кличке «Му´ка». Тореадор пред ним – блоха. Ветеринарная наука К элите вовсе не глуха. Весной видали оленуху? Стоит спокойно неспроста, А два оленя, что есть духу, Дерутся с пеною у рта. И кто из двух бойцов сильней, Тот и пойдёт в дубраву с ней. – Так что, случать нас, как скотину? – Вскричат идейные мужи. Конечно нет. На половину Мужьям, Бог, перстом укажи, И если в сердце мужа Бог, Не будет выбор сердца плох. Но почему разводов много? Наверно в сердце мало Бога… Здесь остановка электрички, Я сэкономлю два часа. Но, чу! Звучат так необычно Между деревьев голоса. Я подхожу и вижу лица, У всех навыкате глаза, В гримасах рты. В снегу девица, Оборвана её стезя. Спешите, ранние зеваки, Сенсация вас нынче ждёт! А на снегу, как будто маки, Как будто талый снег цветёт. Кровь на снегу! Она повсюду. В сраженьях привыкают к ней. Войну я вспоминать не буду; Мы кровь видали много дней И на снегу, и на броне, В окопах и на целине. И там понятно – шла война. Враги и мы несли потери. Путь мира выбрала страна, Но кровь встречаем и теперь мы. И смерть за смерть, и кровь за кровь! Не к месту слово здесь «любовь». Какой-то стало дурно даме, Зашёлся в рвоте паренёк… Чтобы следы оставить драмы, – Прошу подальше! – я изрёк, – – Мобильник есть у Вас? – звоните. В милицию! Куда, куда… Вы, очевидцы, извините, Не расходитесь, господа. А я, как власти представитель, Вас всех сейчас перепишу. Мне документы предъявите И успокойтесь, вас прошу. Здесь тесной группой три студента, Там дама в чёрном и с клюкой, А вот лицо интеллигента, И мужичок слегка рябой. А мужичок, ему за тридцать, Хотел тихонько улизнуть. – Советую не торопиться, Прошу к свидетелям примкнуть. – Пошёл ты, – молвил он, он картавя, – Свидетель – это суета. Пойдёт здесь канитель такая, Но я ж не видел ни черта. – Та-ак… Уговор не помогает. Ружьё мгновенно расчехлив, Я замолчал, но призывает Вернуться в «кооператив» Могильным взором две дыры. – Вернусь, ты только не дури! На правом голенище пятна. – Откуда это, – я спросил. – Так это… кровь. Я не опрятно Индейке голову срубил. Приедет зять на электричке… – Понятно, это же отлично! Его мы вместе подождём И вместе в ваш курень пойдём. – У вас какое-то сообщенье? – Послал я зятю приглашенье, А утречком – на птичий двор. Смотрю, мелькает серой тенью Солидный, словно прокурор, Пальто на нём до пят серело. Он шёл с соседкою моей. Крутил башкою то и дело, Как на черешне воробей. Как у Некрасова, бородка, Усы, так показалось мне; И очень странная походка. Простая сумка на ремне. И шапка, кажется, цигейка, Под ней сверкали два стекла, Но отвлекла меня индейка… – Походка чем вас привлекла? На полусогнутых так ходят – Коленки далеко вперёд. Так видел я завгар подходит, Когда его сам шеф зовёт. У двух студентов всё в порядке. Их лица, словно известняк, Им в каждом видится маньяк, А в сумках книги да тетрадки, Но третий скрылся, вот пострел! Найду. И здесь немало дел. А вот стоит в очках зеркальных Высокий тип, весьма нахальный, Он сплюнул в сторону мою, И это хамство я терплю. Но документ его в порядке. – Очки снимите, мы не в прятки Играть здесь, в роще, собрались, Здесь нынче оборвалась жизнь. – А я к смертям привык давно. По телевиденью, в кино Их каждый день Россия крутит. Меня, как паренька, не мутит. Высокий, серое пальто, Густые волосы, без шапки, Портфель с застёжками в охапке. Чутьё мне говорит: не то. Он хорохорится, но страх Синеет на его устах. Портфель его полупустой; В нём методички и Толстой. – Ну как вам «Грешница» ? – спросил я, На женщину метнув косяк. Он как-то сразу вдруг размяк. – Её бы на руках носил я, Но в жизни всё, увы, не так. Признаюсь, страшно мне. Маньяк… Он здесь, быть может, среди нас, И затаился он сейчас. – Мы все находимся в осаде. Атак не допускайте сзади; Они и спереди страшны, Когда мы воли лишены. Дошла и очередь до дамы. Нос ловит запахи Domestos, Мочи мышиной и духов. И это всё смешалось вместе. Такой букет для нюха нов. Два компонента, может быть, Должны дух третьего убить. И для меня, друзья, не новый Оригинальный дух скирдовый. Смотрю я на одежду дамы: – Так, предъявите документ. Набычилась она упрямо, – – Как со стволами, так и мент? Сую под нос ей разрешенье. На фото – бравый офицер. – У вас развеялось сомненье? Зачем давать дурной пример? – Я документ забыла дома. Могла же я его забыть? – Ну, хорошо, вы с кем знакомы, Чтоб вашу личность подтвердить. Вы, очевидно, с той станицы, А там друг друга знают в лица. И мужичёк сказал тот час: «Её я вижу в первый раз». – Хм…, мужик, ты прав и я не скрою, Что я впервые здесь была. Моя племянница весною Домишко с садом обрела И приглашала на варенье. Приехала. Но, к сожаленью, Такого домика здесь нет. – Ваш предварительный ответ Меня устроил. В отделении Мы быстро устраним сомнения. – Где ваша сумочка, гражданка? Ведь в гости что-нибудь везут. – Везла я в сумочке баранки, Не думала, что их сопрут. В вагоне пареньки подсели, Когда же стайкой улетели… – Приятно слушать ваши речи. Правдивость ваша безупречна. Закончим с вами разговор. Шесть адресов и шесть персон И прочих сведений набор Я записал. Как страшный сон Меня тревожит до сих пор Развязка. Не допусти, Создатель, мне Такую увидать во сне. С картечью крупной два патрона Я незаметно шлю в стволы. Я поступлю против закона, Я прыгну выше головы! Но вот подъехал и УАЗик И начался опять опрос. И в мой рюкзак совали нос. Отдал я перепись свою И, как оплёванный, стою. Но бдительность я не теряю. Как гончий пёс, напав на след, Иду, троплю я и не лаю, Мне время скоро даст ответ. Я вид изобразил беспечный, Удачу этим обеспечу. Покончив с дамой в две минуты, Студентов стали потрошить, Листы конспектов ворошить, В карманах шарить почему-то. За этим дама наблюдала, Рабов ругая криминала: – Кошмар! Убийство среди дня! Он мог бы замочить меня! – Замочит, вы же не старуха, – Интеллигент заметил сухо. Как кошка фыркнув, отошла, Вдоль насыпи, шурша, пошла, Глазами шарит под ногами, Идёт короткими шажками, Клюкою гравий шевелит… – Гражданка, – лейтенант кричит, – Уйдите прочь от полотна! – Я потеряла здесь ключи, – Спокойно молвила она, – Вы что, боитесь, что хромая От вас, здоровых лбов, уйдёт? Не ангел я и не летаю, Мне предстоит другой полёт. Смотрю на даму я с тоской. За нашу школу мне обидно, Не знает дама, очевидно, Что ангел – это род мужской. Представьте образ офицера, Который в море, как Венера. А в штатском крутится у трупа, Снимает кадры так и сяк, Следы затаптывая глупо, Где были жертва и маньяк. Я тихо сделал замечанье. Фотограф лишь пожал плечами: Мол, что ты смыслишь парень в этом, Ты, видимо, чуток с приветом. Потом, внезапно, обозлился И вдохновенно разрядился. – Я ас, знаток, профессионал! Иди, покуда не послал! Я отошёл шагов на тридцать, Была чтоб дама за спиной. Она тайком следит за мной. – Советую вам воротиться,– Кричит опять криминалист, Допроса заполняя лист. – А этой сумки кто хозяин? (Под лавкой сумка с ремешком), Молчите, ну сейчас узнаем. Ну стали все. Вот так, кружком. Гражданка, поспешите в круг! И вы, охотник. Недосуг Мне канитель здесь разводить. Хочу вас всех предупредить: За дачу ложных показаний… Гул, приближаясь, нарастал (Я слышу только… наказаний), Гружёный движется состав. И в это время дама в чёрном, Клюку отбросив, как копьё, Перебежала путь проворно. Мы ног мелькание её Нагнувшись, молча наблюдали. Знать на ходу решила впрыгнуть И что лихачеством достигнуть? За две минуты отсверкали, Грохоча в вихри, сталь по стали. Лишь две минуты, но они, Как знойным летом в поле дни. За рощей скрылся товарняк, Исчезла чёрная фигура. Да, значит женщина – маньяк. Хитра, коварна и не дура. – Вот, стерва, на ходу вскочила, И мчалась быстро, как стрела. И где взялась такая сила? С клюкой до этого брела, – Уныло лейтенант сказал. Вдруг пальцем быстро указал. – Там кто-то корчится в снегу. И я, как все, туда бегу. О, эти стадные стремленья! Зачем я побежал туда?! Открылось страшное виденье, Запечатлевшись навсегда. Без двух кистей и без ноги, Пытаясь встать хоть на колено, Ко мне взывает: «Помоги!» И струи, вырвавшись из плена, Рисуют страшные круги, И, оседая, тает снег, Сверкают, как рубины, гравий. Трагично кончился побег, Не на подножку Бог направил Её не женскую стопу (Стопу пинком отбросил кто-то), Прервав преступную тропу. И наложить на кровомёты Жгуты никто не пожелал. Как все, не проявил охоты Ретивый антикриминал. Она упала. Кровь слабее Из страшных ран, дымясь, течёт, И отвернулся мужичок, И я, видавший кровь, робею. Вдруг сполз с поверженной парик… – Не баба это, а мужик!!! – Вскричал, крестясь, интеллигент, И грянул истины момент. – Я вспомнил, – юноша сказал, – Теперь его я опознал. Он в понедельник и во вторник Стоял, кого-то ожидая, Книжонку тонкую читая. И, укрываясь под навесом, Снег в понедельник, как с перин, Разглядывал всех с интересом. Христианин он или раввин, Свидетель башни или пастор? Лицо любого ведь не паспорт… Я отправлялся в институт, А он же оставался тут, Вербуя, вероятно, паству. Бесхозной сумке кто хозяин Теперь мы, без сомненья, знаем. В ней и удавка, и топор (О труп маньяк его обтёр), Баллончик с газом и колготки, Усы и разные бородки, Набор дешёвый макияжный, С деньгами новенький бумажник, И серый плащ большого роста; Поверх надеть легко и просто. Святые благовествованья, Кажись, от Марка и Луки. Имел ли нелюдь упованье На райский садик у реки? И мы теперь, как понятые. Я в этой роли был впервые. И в предпоследний путь вдвоём Маньяк и жертва, как родные, Одним накрыты полотном, Суровы граждане над ними. Два тела положив в УАЗ, Бригада покидает нас. Пришёл студент, который скрылся, Привёл несчастную чету, И было слышно за версту Их вопли. Я ж поторопился Скорей уйти от причитаний, От потрясающих страданий. Потом над жертвою святой Рыдать сойдётся вся станица. У вас, маньяки, эти лица Навеки отберут покой. И будет страх в мозгах преступных, И холод мерзкий по спине, И справедливое наступит Возмездие, как на войне. Эпилог Хирург на Птичкино леченье Своё истратил сбереженье. А в банках трёхлитровых взятка Зарыта ночью под кустом. Жизнь вымогателя несладка, Он изводил себя постом. Когда ж подделку обнаружил, То пригласил судью на ужин. Не устоял слуга закона – Жена условно осуждённа. Судья, узнав на третий день, Что эти доллары фальшивы, Не бросил на хирурга тень; Поныне поговорки живы, И ворон чёрный и сейчас Не выклюет другому глаз. И, соревнуясь в ухищреньях, Как хитрый хан Батый в бою, Находят счастие в мгновеньях Коллегам подложить свинью. И будет хвастаться он всем: Счёт в мою пользу – восемь-семь. Там с образом Лаокоона Плита надгробная стоит, И молодого вяза крона Бросает тени на гранит. С косою русой, как корона, Порой там женщина стоит. В посадке обелиск с портретом. Здесь мученицы дух живёт. Упрёк безмолвный всему свету Застывшая улыбка шлёт. Два года я живу в станице, Хозяйство с Лидой мы ведём. Мне страшное давно не снится. Живём мы дружно вчетвером. Валютой разжигали печь – Фальшивые не жалко жечь. Двойняшки славные у нас, На этом кончил бы рассказ, Но, Зина, крёстная двойняшек, Просила спеть про лето наше. Я не ломаюсь и пою Про лето и мою семью. Заря играет небосклоном И отражается в реке. Семь лебедей над синим Доном Плывут в туманном молоке. Эта ли заря, Золотом горя, Освещает церковь вдалеке. Казачка сети проверяет; Тарань сверкает серебром. Казак косою покоряет Траву, растущую ковром. Аромат лугов, Зелень берегов, Где-то далеко мурлычет гром. Весёлой стайкой казачата Босые к берегу спешат И, разбежались, как утята, Там много раков в камышах. А потом в «квача», Громко хохоча, До дрожащей сини на устах. Безлюдна от страды станица, Идёт полями мирный день, Прохлада просит торопиться, Сонливость гонит, гонит лень. Нет давно войны, Миром спасены Зори городов и деревень. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
