«В семидесятые знавал я одну милую женщину, мать моего приятеля, которая в холодильнике хранила нумерованные куриные яйца. Она метила яйца химическим карандашом, чтобы ее единственный сын, ставший ей врагом, не смог, не дай бог, в тайне от нее приготовить себе яичницу.

 

Жили они на улице Серафимовича, в известном «доме на Набережной»». Ни мать, ни сын не имели намерений обменивать огромную пятикомнатную квартиру на две поменьше: мать не хотела никуда уезжать из квартиры, оставшуюся ей от покойного мужа, отец которого, Александр Дмитриевич Мацепура, был одним из сподвижников Ленина, а сын рассчитывал, что мать не сегодня-завтра окочурится и тогда вся «жилплощадь» достанется ему.

 

Эта милая дама была большая шутница. Одним прекрасным утром она сидела за столом на кухне и прилежно нумеровала очередной десяток куриных яиц. Ночью она плохо спала: во втором часу ее разбудил звук вставляемого в замок ключа. Потом раздались осторожные шаги и шепот. Вскоре все стихло. Опять сын привел очередную девку, поняла она.

 

Итак, сидит милая дама на кухне и, тихо напевая, химическим карандашом метит белоснежные куриные яйца. Вдруг в проеме двери возникает помятая фигура сына. Сын держит за руку некую юницу с заспанными голубыми глазками. «Мама, познакомься, пожалуйста, это Верочка, моя невеста».

 

Мамаша отрывается от яиц, приятно улыбается и произносит елейным голоском: «Ах, Верочка, я так рада, так рада! Присаживайтесь, Верочка, милая вы моя, хорошая вы моя!»

 

Берет ее руки в свои и долго, продолжая приятно улыбаться, рассматривает гостью. Потом поворачивается к сыну и со змеиным торжеством говорит: «Ну вот, опять блядь привел!»

 

Кстати, эта милая пожилая дама сама вскоре вступила в брак. Со знаменитым генералом, командовавшим в годы войны одним из второстепенных фронтов.

 

Многие прославленные советские военачальники во время войны сделали головокружительную карьеру: начав полковниками, закончили чуть ли не маршалами.

 

Ее же новый муж был единственным полководцем, который, начав войну в звании генерала армии, закончил ее в том же звании. Что, на мой взгляд, скорее свидетельствует о благоразумии генерала, нежели о его неумении руководить крупными воинскими соединениями.

 

Генерал, наверняка, знал, что были и другие примеры. Когда маршалы заканчивали чуть ли не полковниками.

 

И благодарили Господа, что вообще остались целы и не были расстреляны, как, например, стремительно выросший до генерала армии герой Советского Союза Дмитрий Григорьевич Павлов, сложивший голову не в бою, а как предатель в лубянских подвалах. Или маршал Кулик, которого сначала понизили до генерал-майора, а потом и вовсе расстреляли.

 

Мой тридцатилетний приятель, освоившись с ролью сына полководца, говорил: «На прошлой неделе мой новый папа посетил крейсер «Аврору». Сказал, что крейсер находится в прекрасном состоянии и готов в любую минуту опять пальнуть по Зимнему. А сегодня мой новый папа вместе с такими же, как и он, выжившими из ума старыми пердунами, отставными генералами и маршалами, военными советниками, в министерстве обороны ползает на карачках по расстеленной на полу карте Европы и передвигает красные флажки в направлении стран НАТО».

 

После замужества мать переехала к мужу, и квартира на Серафимовича оказалась в полном распоряжении сына, счастливого и беззаботного прожигателя жизни, кстати, носившего имя и отчество революционного деда, прославившегося созданием кровавых продотрядов.

 

Полностью оставив мысли о женитьбе и живя в ладах со своими слабостями, мой приятель обзавелся ключами от роскошной генеральской квартиры на Ленинском проспекте. Подозреваю, для того чтобы иметь доступ к генеральскому холодильнику с яйцами без меток и бару, забитому дорогими напитками.

 

И вот в один прекрасный летний день мы, четверо собутыльников, шли по широкому тротуару Ленинского проспекта.

 

Настроение у всех было приподнятое. К этому моменту мы уже порядком нагрузились и, естественно, горели желанием выпить еще.

 

Тут нашему другу пришла в голову удачная мысль посетить квартиру своего нового папы. Он знал, что генеральская чета отбыла на отдых в Ялту.

 

Помню, что консьержки почему-то не оказалось на месте, и мы беспрепятственно поднялись на третий этаж, на котором располагалась искомая квартира.

 

Бар был, к счастью, не заперт, и мы, расположившись в глубоких креслах, принялись с видом знатоков дегустировать редкие в те годы напитки.

 

Нас окружала номенклатурная роскошь: тяжеловесная мебель, выдержанная в военно-патриотичном стиле. Стены были увешаны закованными в могучие бронзовые багеты картинами верных учеников Герасимова и Кривоногова.

 

На картинах были изображены бравые полководцы в парадных мундирах. А также поля сражений, как их видели не нюхавшие пороха художники, то есть вся эта плакатная красота, так нравившаяся членам художественных советов, полагавшим, что чем больше на батальных полотнах красивого голубого дыма и подбитых танков со свастикой, тем лучше.

 

Стена над исполинским диваном, на который, наверно, можно было уложить не только прославленного генерала с женой, но и пару-тройку его ординарцев, была закрыта персидским ковром.

 

На ковре красовалось золотое оружие, коим генерал был награжден в двадцатые годы за резню, которую он устроил на Тамбовщине, утихомиривая восставших из-за массового голода крестьян.

 

К верхнему углу ковра гвоздями были приколочены необъятные красные галифе, с дыркой от пули на уровне заднего кармана.

 

Это были знаменитые штаны генерала, полученные им накануне Польской кампании. Поговаривали, что именно в эти штаны был облачен хозяин квартиры, когда вместе с Тухачевским драпал из Польши после «чуда над Вислой».

 

Кто-то, расчувствовавшись, затянул старую солдатскую песню «Прощай, Маруська дорогая, я не забуду твои глазки...»

 

Через минуту пели все.

 

Спустя некоторое время приятель извлек из гардероба четыре генеральских фуражки и четыре кителя с орденскими планками.

 

Большой балкон выходил на залитый солнцем Ленинский проспект. Балкон нависал над тротуаром, по которому рекой лилась нескончаемая людская масса, состоявшая из москвичей и гостей столицы. Толпа шумела, как шумят все толпы в мире.

 

На балкон, обнявшись, вывалились четыре пьяных генерала армии. Пространство над людским морем огласилось диким ревом. «Вот кто-то с горочки спустился, - неслось с балкона, - наверно, милый мой идет!» - надрывались генералы.

 

Прохожие подняли головы и замерли. Не каждый день можно увидеть квартет, состоящий исключительно из генералов армии».

 

(Фрагмент романа «Восходящие потоки»)

 

.