- Давай, давай ещё ей…Будет знать.

- Вот ведь, звезда нашлась… Давай, сильнее.

Толпа подростков избивала в снегу рыжеволосую девушку. Та слабо отбивалась, сил уже не было. Снег вокруг был весь в красных пятнах, как в ранах. Парни стояли в сторонке и ободряли разъярённых девушек. Они пинали ногами, таскали за волосы…

- Хватит уже, а то потом проблемы будут. Пошли.

- Давай, напоследок всыпь ей.

Девушка со всей силы ударила ногой по кому на снегу. Ком содрогнулся в судороге.

Они подняли свои сумки и ушли…

Послышались всхлипы. Она пошевелила рукой и провела пальцем по окровавленному ли-цу. Попыталась сесть, отёрла снегом руки и лицо. Заплакала. Не сдерживая себя. Нашари-ла рюкзак и уткнулась в него. «За что?». Ответ она знала. За то, что она не похожа на них. За то, что она не пьёт с ними в подъездах, не курит в подворотнях. За то, что она другая. Для них это веская причина…

Она попыталась встать. Ноги не слушались, внутри сверлила боль. Руки были ободраны, пальцы как-то неестественно вывернуты. Кровь. Весь снег в крови. Волосы слиплись и стали тёмно- коричневыми. Она пошла мелкими шажками…

Куда идти? Домой нельзя. Начнутся разборки, мама будет плакать, заявит в милицию… Скандалы, их всех будут допрашивать… Нельзя. Она сильнее этого. Никто не должен знать, что произошло. Она переживёт, она не опустится до их уровня. Когда-нибудь они сами поймут… А разборки эти ни к чему не приведут. Она знает. Она уже пыталась бе-жать от проблем, меняла школы, переезжала в другой район. Но это повторялось снова. Всё потому, что она другая. Чтобы решить эту проблему, ей нужно стать для них своей. Наглой, бесцеремонной… Без стыда. Целоваться с парнями посреди улицы, хохотать, ру-гаться, выпивать, курить… Нет. На это она никогда не пойдёт. Она вытерпит. Она вытер-пит их. Она сильнее.

Да, у неё есть друзья. Такие же, как она. Лёша – художник, он старше её, учится в инсти-туте, щуплый парень в квадратных очках, защитить её точно не сможет. Инга – подруга детства, девочка из приличной семьи, будущий врач. Матвей – живёт в другом городе, она видится с ним только летом.

Она сама – Надя, девушка шестнадцати лет, молодой талантливый фотограф, ИЗГОЙ…. Белая ворона… называйте, как хотите. Суть одна и та же.

Так куда же идти? Она поймала себя на мысли, что ей не хочется видеть никого знакомо-го. Никаких знакомых глаз, ртов, волос. Не хочется. Все друзья вдруг стали чем–то лиш-ним. Ей хотелось остаться одной, затеряться среди тысяч неузнаваемых лиц, раствориться в шуме взмахов их ресниц. И она пошла в никуда…

Множество стрелок, синих и красных знаков заманивали туда и сюда, указывая на распо-ложение улиц и проспектов, навязывая своё мнение всем и каждому. Она поднялась на огромный пешеходный мост над дорогой и остановилась у перил, смотря перед собой в дрожащий воздух февральского угасающего неба. Падал снег. Были последние дни февра-ля, а снег валил, не прекращаясь, уже несколько дней подряд. Крупными хлопьями, как бы говоря, что зима и не собирается уходить. Он навалился белыми кучами, его не успевали убирать, и весь город был покрыт этими снежными развалинами. Она стояла неподвижно, чувствуя на себе тяжесть каждой новой снежинки. Всё тело ныло, лицо саднило. Ветром продувало насквозь, и к прежней боли добавлялось покалывание мелкими «иголками». Она не пыталась замотаться в шарф или застегнуть до носа плащ. Она стояла и представ-ляла, как каменеет, становится статуей. Но боль не давала ей превратиться в мрамор. Она посмотрела на свои руки, они посинели, и кое-где запеклась кровь. Поняв, что стоять на мосту ей уже надоело, она спустилась и пошла закоулками каких-то старых и довольно грязных кварталов. Мимо переполненных мусорных баков, у которых ютились бездомные собаки и такие же бездомные люди. Вышла на какую-то незнакомую шумную улицу и ос-тановилась у мигающего светофора. На табло появлялись числа красного цвета: 28, 27, 26, 25… как будто отсчитывали последние секунды чьей-то жизни. Она подумала, что в этот момент кто-то и правда умирает. Кто-то рождается. Но это её не касается…

Ноги, слабые и «ватные» от побоев, застревали в неубранном с тротуара снегу. Суетли-вые, уставшие прохожие толкали её, прося идти побыстрее. Кто-то бросал презрительный взгляд на её разбитое лицо. Она подумала, что выглядит не лучшим образом. Взглянула в витрину. Да. Отражение не сильно было похоже на неё. Что-то неясное, разбитое, со сле-дами крови, унылое и угнетающее. Но, в общем-то, она и не ждала лучшего.

Она шла всё дальше по этой излишне длинной улице. Что-то заставило её остановиться. Она замерла, по колено в снегу, и затаила дыхание. До неё доносилась тихая музыка, зна-комая и такая тёплая, как будто внутри кто-то провёл рукой по струнам её души, и глубо-кими таинственными переливами полилось тихое мерцание давно забытых мыслей. Она вдохнула и тихо пошла на звук, как будто боясь «спугнуть» или «поломать»его. Она осто-рожно скользила по рыхлому снегу, и музыка становилась всё громче и громче, будто внутри невидимая рука затрагивала всё больше и больше струн. Она подняла голову. Под «козырьком» какого-то старого облезлого здания стоял человек со скрипкой. Он был сле-пым. Она поняла это как-то резко и сразу. Синие веки лежали тяжёлым грузом на его ли-це. Весь он был бледен этой болезненной бледностью, худ и нескладен. Длинные руки с костлявыми, прямыми и очень изящными пальцами держали скрипку и смычок очень тре-петно, как держит малыш за крылышко только что пойманную бабочку. Музыка на миг затихла, и вдруг заиграла новыми цветами, заискрилась вариациями, так что захватило дух. Надя присела на грязные ступеньки у ног скрипача и закрыла глаза. Музыка просачи-валась сквозь избитые клеточки её тела, и, сливаясь с собственной музыкой её души, об-разовывала волшебную симфонию… Надя замерла. Внутри не что-то трепетало, взмывало вверх, навстречу фантастическому «голосу» слепого скрипача. Она заплакала… Слёзы танцевали по её щекам, боль, оглушённая прекрасными звуками, затихла и скрылась. Надя сидела, уткнувшись лицом в колени, утирая глаза не слушавшимися руками. Казалось, это длилось вечность…

Музыка начала затихать, и скрипка, выронив последнюю слезу, замолчала. Скрипач опус-тил руку со смычком, постоял, не двигаясь с минуту, и сел на ступеньки. Вдруг резко по-вернул голову в сторону Нади, словно почувствовав, что там кто-то есть. Он долго сидел так, все как будто разглядывал её своими синими веками. Она прошептала разбитыми гу-бами: «Спасибо.. Вы меня спасли.». Он медленно опустил голову. Надя вдруг почувство-вала, что он всё понял. Он знает, что с ней произошло…

Она встала и пошла прочь от его худой тёмной фигуры, села в жёлтый трамвай, и, при-жавшись к стеклу, закрыла глаза.

Было уже за полночь, когда она добралась до дома, и тихо-тихо, чтобы не быть замечен-ной, пробралась к себе в комнату. Решила сказать родителям, будто упала, ведь на улице очень скользко. Хотя выглядело всё это не очень правдоподобно…

 

В школу она не пошла. Рискованно было появляться там в таком виде. Она взяла рюкзак и опять же незаметно вышла из дома. Часа два слонялась по городу бесцельно, застревая в сугробах, промокла, продрогла и села в трамвай ранее не известного ей маршрута. Со-гревшись, вышла и снова побрела просто так, иногда глотая нахлынувшие слёзы. Отклю-чила телефон и забросила на самое дно рюкзака. Что-то в улице показалось ей знакомым. И она снова замерла… Скрипач! Вот так да… судьба снова привела её сюда. Надя подо-шла и села на холодные ступеньки. Скрипач почувствовал что-то, перестал играть и мед-ленно опустился на ступеньку рядом. Ни слова.

-Привет…- тихо и робко, стесняясь своего присутствия, сказала она. Он молчал, опустив голову. Надя начала разглядывать его. Он был очень выразителен в своей бледности. Она подумала, что хотела бы его сфотографировать. Она часто делила людей на тех, кого за-печатлела бы на плёнке, и тех, кого - нет…

Он так и не сказал ни слова. Играл тихие, до предела грустные мелодии или сидел на сту-пеньке, согнувшись как гриф скрипки. Надя просидела с ним дотемна. Она не ощущала времени. Всё было как-то вне этого мира, слишком по-другому… Стемнело резко, и она вспомнила, что нужно, наверное, идти домой. Она тихо поднялась и ушла. Не попрощав-шись… Исчезла в блеске снега и фонарей.

 

Раны и царапины немного зажили. Она пошла в школу. Набралась смелости, терпения. Прошла по шумному коридору, высоко подняла голову, выше, чем обычно… Вдохнула. Вошла в класс. ОНИ все как всегда смеялись, о чём-то болтали. Она переступила порог. Всё стихло. Она почувствовала на себе ИХ взгляды, почувствовала, как впиваются ИХ зрачки в её лицо, как ОНИ хотят раздавить её, порвать, разбить, растоптать, вселить в неё страх. Она посмотрела на НИХ. Спокойно, без насмешки или злобы. Провела взором по каждому лицу, не нашла ничего интересного, и, не опуская взгляда, села за парту. Ещё раз окинула ИХ быстрым взором и положила на стол руки с ещё не зажившими синяками. Она почувствовала, как ОНИ дрогнули. Она ощутила это всеми нейронами своего тела. Как будто пришёл сигнал. Она отчего-то, совсем не к месту, подумала, что никого из НИХ не хотела бы сфотографировать….

 

А после школы опять была та улица… Она пришла и села на ступеньки. Опять. Слушала, вылечиваясь, принимая музыку, как эликсир. Скрипач перестал играть и положил скрипку в футляр.

- Пойдём. – он пошёл по улице в сторону перекрёстка. Надя удивлённо поднялась и пошла за ним. «Как он понял, что это я? Он слышит по шагам, или по дыханию.?». Она точно знала, что он позвал ЕЁ. И шла за ним. Неважно, куда… Он шёл очень уверенно, как буд-то видел всё вокруг: знаки, дома, машины, светофоры, людей. Скорее, он всё это чувство-вал…

Она пришли на вокзал. Он купил в кассе два билета на электричку в пригород. Всё время молчал, делал всё уверенно. Надя тоже не сказала ни слова. Не было смысла. Он бы не от-ветил. Она почему-то это знала. Она как будто очутилась не в своей жизни. Всё здесь бы-ло другим. И только руки в царапинах оставались прежними….

 

Снег растаял. Как ни странно, за один день. Растаял весь. Удивительно.

 

Они зашли в холодный вагон и уселись у окна, напротив друг друга. Поезд тронулся, по-нёсся, мерно покачиваясь. Надя прислонилась щекой к мокрому стеклу и подула на каплю воды. Пассажиров было мало. Их всегда было мало в середине недели.

- Мне было тогда семнадцать лет. – Надя вздрогнула. Скрипач говорил как будто сквозь неё, в пустоту, в воздух.

- Да, мне было семнадцать. Я помню тот день. Как мы шли, я и мои родители, на концерт в наш колледж. Мы шли через переход. Там было много людей, как в муравейнике. Рядом со мной шла маленькая девчушка. У неё в руках ещё был такой старенький плюшевый медведь… Папа шутил, мы смеялись. Все радовались моим успехам. А потом… - его го-лос на миг дрогнул и застыл, - А потом – взрыв. Чудовищная волна. И тела, кровь, оскол-ки. Я бросился и накрыл девчушку. Её крик… помню, как из её детских ручонок выпал этот медведь, и его разорвало на куски. Куски плюша. И людей тоже… разорвало… Отец, мама.. Их всех, всех людей растащило на куски… Меня и девчушку откинуло в сторону. Я ослеп. Последнее, что я видел – куски плюша и кровь. Девочка выжила. Ещё пару человек. И я…. Этому дали название – теракт. Смертник подорвал себя… и ещё сто жизней. Мне 21 год. Я слепой. Я один. Я никому не нужен, но мне платят пенсию для инвалидов. Я - слух. Я – обоняние, осязание. Так я воспринимаю мир. Теперь…- он замолчал. Надя почти не дышала. Внутри застрял ком. Она не могла ничего сказать. Но она знала, он всё почув-ствовал…

 

Они дошли по лужам до крепкого деревянного дома на окраине. Он открыл дверь, вклю-чил свет. Надя сняла обувь и прошла. Везде было довольно чисто. На полу стопками стоя-ли коробки с дисками. На столике проигрыватель и пара колонок. Ничего особенного. Те-левизора не было. Книг почти тоже.

Он поставил чайник, точными отработанными движениями. Усадил Надю за стол.

- Почему ты играешь на улице? Зачем? – она посмотрела на его синие веки.

- я боюсь остаться один. В стенах. Боюсь… Я тогда сразу погибну… - он сел у окна и опустил голову на стол. Потом налил дымящегося чая.

- Как тебя зовут?

- Надя. А тебя?

- Слава.. – он повернулся к ней. – А что случилось с тобой? Ты сказала тогда, что я тебя спас. Тебе ведь было плохо… Почему?

- Мне всё это время казалось, что ты знаешь.

Он улыбнулся, и его бледное лицо вдруг засияло каким-то тихим светом:

- Я не Бог.

Она рассказала ему всё. Он слушал молча. Ей и не надо было никаких ответов. Она и так поняла, о чем он думал.

 

Пошёл дождь. Они сидели в темноте на сыром крыльце дома. Он нашарил пачку сигарет и закурил. Дымок исчезал в бодрой свежести нечаянного дождя.

 

- Я хочу рассказать тебе то, что вижу. Это необходимо.- она говорила медленно, еле слышно. - Я вижу лужи, кругом вода. Везде-везде. В каждой щёлочке, как твоя музыка во мне. Этот нелепый дождь. Во второй день марта… странный дождь. Я вижу, как в этих гладких лужах отражаются огоньки одинокого светофора. Это небо, ясное, какое-то све-жее…Я вижу тебя. Твоё бледное худое лицо в отблесках фонарей… Я вижу этот мир… И тебя.

 

Он несколько мгновений водил рукой по полу и нащупал её руку. Сжал холодными дро-жащими пальцами.

- Ты стала моими глазами…..

2010