ДЕРЖАВИН От торжественной оды — К пасторали сладчайшей, То под гулкие своды, То в светящую чащу Переходят пииты: Каждый к буре готов, И веночки им свиты Из посмертных цветов. Вот и мы наряжаем Душу сменой сезонов: Запрягай же, Державин, Слов бесплотно-весомых Громовую карету — И езжай напролом В Государство Рассвета Сквозь веков бурелом! Путь знаком — и неведом, Цель близка — и далече, Туча тяжкая — пледом На озябшие плечи, Словно мы угрожаем Зимней вьюге войной: Но и с ночью, Державин, Выпьем с ней по одной! Словно мы им помехой — Туче, вьюге, зиме, Словно альфа с омегой — В этом вое и тьме, Словно мы остужаем Их стремленья и страсти… Все равно мы, Державин, Не признаем их власти! Вот взгремели колеса — И помчалась квадрига: Выпьем даже с безносой — Ради светлого мига, Даже чокнемся с нею — Пусть хоть лопнет бокал, Ведь и дух наш, пьянея, Лишь бессмертья искал! Ни проклятий, ни зол им Не оставим, Державин: Мы их светлым Глаголом Навсегда окружаем, Обступаем их Светом — Смерть, и злобу, и ад, Расцветающим Летом — Зимней зависти хлад!
МОЛИТВА О сын Иакова, ты слышал Божий зов Не с гор пустыни, а среди лесов, Средь кленов-яворов российских, Где славословят не левиты, А стаи малых голосистых Певцов. И свитки были свиты Из тысяч тропок и путей, И встреч нежданных, и потерь. И эти свитки развернулись Торжественною чередой Резных и древних сельских улиц, Церквей, растущих над водой. В садах заросших и забытых Блуждал ты, истину ища, А вечер, словно древний свиток, Величье Божье возвещал. Ты жил в России, как во сне, Среди чудес ее не зная, Что Божий голос в сей стране Величествен, как на Синае. Ты тайным кладезем владел, Что утолял любую жажду, Ты мог услышать каждый день, Что в жизни слышат лишь однажды. О сын Иакова, тебе являлся Бог: Его ты всякой ночью видеть мог. Он был в короне крон кленовых, Был в лунный облачен подир, И светом строф, до боли новых, На всех путях твоих светил. Он в веру темных изб заснувших, Веков дремучих и минувших Тебя безмолвно обратил. О сын Иакова, и ты стоишь пред Ним, Десницею лесной взлелеян и храним. Как лес, ты вырос до ночного неба, Как лес, твоя молитва поднялась За этот край. Еще нигде так не был Певуч, раскатист, внятен Божий глас, Как здесь — в стихами дышащей России. Проси дыханья ей. Проси и ты, Как предки неуступчиво просили Средь огненной и грозной темноты. * * * Они случайно повстречались И обещали созвониться, Но дни и ночи быстро мчались, Но все ясней виднелись лица, Друг друга ищущие тайно В толпе, во времени, во сне… А силы на исходе. Дай мне Забыться — и забыть вполне! Звонки, молчанье в телефоне, Но выплывали постепенно Обрывки смутные симфоний И восхищение Шопена, И где-то Моцарта уроки Твердил ночами ученик… О них текли ночные сроки, И музыка была — о них! И клены, растопырив пальцы, Держали на краю аллеи Жизнь, не давая ей распасться, Мечту о встрече их лелея, И вновь через полгода вьюга Кричала каждому: «Заметь, Как вы бездомны друг без друга, И как все ближе ваша смерть!..» АЛИ Со смертью Али прекратились потоки, И падали звезды, вопя о пощаде, Вздымались низины, померкли пророки — И вспыхнуло небо, с землею в разладе. Но молвил Али о таинственном нищем, Что явится ночью за царственным телом. И брошен был труп на тележное днище, И выли колеса в саду оголтелом. Плоды опадали и лезли из кожи. Но следом разгневанный вышел потомок, И лошадь нагнал, и схватился за вожжи, Взмахнув над возницей мечом средь потемок. И нищий откинул с чела покрывало: Открывший лицо пролетавшей комете — Али улыбался… И как не бывало Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.
РЖАНАЯ КОРОЧКА (украинская сказка) Как пан помирал — Пели да кадили, И за это его в рай Ангелы вводили. Говорит ему Ключарь: «Я кормить не буду — В небе каждый получай, Что принес оттуда!» Как пан в том раю Люто голодает, Он к ногам Ключарю Слезно припадает: «У меня ж в дому добро — Не видать и края… Отпусти меня, Петро, На денек из рая!» …Вдоль амбаров пан идет — Страсть как видеть рад их, Грузит снедью семь подвод, Семь кобыл крылатых. Из всего того добра Корку обронивши, Пан ее не подобрал: Корку поднял нищий… …Шесть подвод стоят пустых Посредине рая, На седьмой, на дне, блестит Корочка ржаная!.. * * * Господь окликал — то с угрозой, то ласково, Тянуло к запретному, голос ломался. Адамово яблоко с дерева райского, На свете со сломленной совестью майся. Лишь руку протянешь — и небо закружится, Протянешься дальней дорогой для встречных, И ужас — меж ребер, и в голосе — мужество: Ты смертный и сильный — средь слабых и вечных. Ты — клад недоступный, лес черный и девственный — Адам, познающий себя и висящий На кедре Ливанском, на елке Рождественской, Средь сотен стеклянных — один настоящий. На кедре, на дубе Мамврийском, на яблоне — На хрупких ветвях, на руках материнских, Где надпись вины трехъязычная набрана Руками бесстрастных типографов римских. И в каждый апрель, как пушок возмужалости, Из тел невоскресших трава выбегала, И голос ломался — в угрозе и жалости, И жизнь вожделенье во влагу влагала, И мрак, осекаясь, рождался средь речи, Небес кровяными тельцами играя, И голос ломался — в разлуке и встрече, Но дух не сломился, всегда умирая!.. РУССКАЯ ИСТОРИЯ В КАРТИНКАХ (Из цикла) <1> ИЗБРАНИЕ ВЕРЫ И не съвемы, на небе ли есмы были, ли на земли. Несть бо на земли красота такая… «Повесть временных лет»На славный спор о правой вере, Во стольный Киев на ристанье Пришли к Владимиру евреи, Латыняне, магометане… Князь истине внимал и бредням, Всех выслушал — и все отверг. И вот на проповедь — последним — Выходит цареградец-грек. Вся проповедь ему приснилась В ту ночь: про первородный грех, Про смерть Христа и Божью милость… И слушает Владимир-князь, Словами вещими согретый, Воспоминанием томясь, Как будто бы уже не раз Переживал и слышал это… Он посылает ближних слуг В различных вер святые храмы: Пусть им подскажут взгляд и слух, Какой из всех — прекрасный самый. И вот ответ: «Всего светлей Поют в Софии, в Цареграде, И мы забыли, пенья ради, На небе мы, иль на земле!..» …Века свершали над страной Угрозы древних прозорливцев: Господь велел осуществиться Всем, не оставив ни одной Напрасной. Поколений лица Стирались мором и войной… Но от конечного истленья, Стирая грех, целя вину — Одно лишь Пенье, только Пенье Спасало Русскую страну: О звуки Слова, искры Света, Что в первозданной тьме горел,— Певцы Руси, ее поэты Единой страсти, разных вер! В чащобе лет непроходимой — Луч поэтический играл… Хвала тебе, о князь Владимир, Ты веру правильно избрал!.. <2> ПЕТР И ФЕВРОНИЯ Увидел как-то Петр, что Муромский князь Павел, Его родимый брат, внезапно заскучал… Причину Петр узнал — и Змея обезглавил, Что к Павловой жене являлся по ночам, По действию злых чар и в образе супруга… Но Петр, избавив брата от недуга, Сам занедужил: весь в крови, пролитой Змеем, Он был — и язвами покрылся в тот же час… Мы ж ничего того оспаривать не смеем И повторяем все, как и дошло до нас. Никак не может князь от язвы исцелиться, Но наконец слуга ему приносит весть: В селе рязанском есть Феврония-девица, А у девицы той от язвы зелье есть. Но благодарность Петр ей должен не иначе Воздать за врачевство, как сам на ней женясь!.. Однако ж был весьма недолго озадачен Условьем этим князь: «Да ладно — отшучусь да откуплюсь подарком!» — И обещает ей… И вот ему несут С какой-то кислой жидкостью сосуд: Он должен ею в бане жаркой Весь натереться. Лишь единый струп — Не натирать… И под вечер Петру Топили баню. А уж поутру — Князь исцелился!.. Но не так он глуп, Чтоб на Февронии незнаемой, незнатной Жениться! Князь дары ей шлет… И получает их обратно! Выходит — исцелен бесплатно? Ан нет! Вдруг струп единый тот, Волшебным зельем не натертый, Растет и ширится!.. И вот уж князь, Пред тем насмешливый и гордый,— Лежит весь в язвах, распростертый У ног Февронии, винясь В неверности минувшей — и клянясь В грядущей верности… А как они Потом святыми оба стали, И как друг в друга были влюблены, И как молитвой их исцелены Бывали многие — об этом вы читали! Мы обо всем поведать не сумеем… А умерли они в единый час. Мы ж ничего здесь добавлять не смеем, Лишь повторяем все, как и дошло до нас… <3> ЦАРЬ ПЕТР И СТРАННИК Петр от придворных убежал: Перечат люди, раздражают… В затвор! К машинам, к чертежам! Но царь, склонясь над чертежами, Вдруг чувствует — здесь кто-то есть: Глядит, а рядом — бедный странник… — Да как ты смог сюда пролезть? — Царь хочет знать о пожеланьях Народа,— вот и впущен я… А Петр, как в дымке забытья, Уже подносит гостю чарку: — Ну, коль явился,— отвечай-ка, Чему учен, имеешь дар Какой?.. И вдруг кричат: «Пожар!» К окошку Петр: Горит вся Пресня!.. — Я дар имею интересный: Вином пожары заливать!.. Царь — в гневе: — Будет завирать! Так проучу, что станет жарко! Глумиться вздумал! У меня… Но странник раз-другой из чарки В окно плеснул — и нет огня! А сам — исчез!.. Да это что ж?!.. Тут Петр на стол, на свой чертеж Садится в страхе и бессилье — И слышит где-то близко-близко: — Царь Петр! А меня — Василий Зовут!.. Василий Кесарийский… — Да это ж — тыщу лет назад… Не верю!.. Быть не может! Нет!.. Я пьян… Мне разум отказал. Забыть, забыть весь этот бред!.. Он не являлся!!! А иначе — Вся власть моя не больше значит, Чем эта чарка… Непокорны Все эти люди — лгут, клянут, Так пусть дрожат — и спины гнут!.. Одни машины — миротворны! И царь, багровый весь от гнева, Идет, чертеж подробный — в левой Держа, а в правой — бычий кнут! <4> МИХАИЛ ЧЕРНИГОВСКИЙ Михаил, князь Черниговский, вызван в Орду: Там у входа в палаты Батыя Два огромных огня зажжены, как в аду, А за ними — кумиры литые. — Князь, пройди меж огней Для продления дней, И пади пред богами — для счастья: Коль падешь, станешь хану ты брата родней, Если ж нет — растерзаем на части!.. — Не нарушит никто из Христовых рабов То, что в Божьих предписано книгах! На груди моей — крест, и в груди моей — Бог: Пусть я жертвой паду за Чернигов!.. Просят русские слуги, пред князем склонясь: — Ты не бойся, мы грех твой замолим!.. — Слуги, вы мне верны!.. Так ужель я — ваш князь — Стану Богу слугою крамольным?! Если я перед бесами ныне паду, Крест святой на попранье им выдав,— Город в рабство пойдет, он падет… Я ль беду На народ наведу, на Чернигов?!.. Он им в ноги бросает свой княжеский плащ: — Возлюбили вы славу мирскую! Пуще этих огней — адский пламень палящ, Я же — в райских садах возликую!.. …Зазвенели сирот голоса, зарыдав На высоких крутых колокольнях Не в Чернигове только,— Во всех городах, Завоеванных, Но непокорных!..
* * * Угрызенья совести — ранние и поздние, Ранние морозы, просветленные поля. Дружбы и влюбленности — ранние и розные, Поздние раскаянья, зимняя земля. В снегопад забывшийся, ты скажи хоть слово мне, В юности несбывшейся — иней и туман, Речи хладом скованы, ветви снегом сломаны, Даль светла и праведна, а слова — обман. Даль пуста и памятна, и верна, извечная, А вблизи — мелькающий, кажущийся край, Чье молчанье зимнее, говорливость вешняя — Только встречи-проводы белоснежных стай. Угрызенья совести — ранние и поздние, Где и сны осмысленны, и безмолвна явь. Стань, душа, возницею в эти дни морозные, И взмахни поземкою, и ветрами правь. Стань, душа, возницею, и кати-вези меня В зренье озаренное, в заморозков зной! Дружбы и влюбленности — ранние и зимние, Поздние раскаянья, терем ледяной… БИТВА Как у речки у Каялы, В древнем веке молодом, Там изба моя стояла, Там стоял мой светлый дом. Только буря налетела У Калинова моста — В семь голов, четыре тела, Тридцать два стальных хвоста. Все, что было сердцу мило, Сокрушила буря та — В саду яблони сломила, Повалила ворота, Словно листик, сдула крышу С покачнувшейся избы. Взял я меч, на речку вышел Против злой своей судьбы, Против черной, семиглавой Смерти сердцу моему, Чьи голодною оравой Выли головы в дыму. Встал я на реке Каяле, На Калиновом мосту: Страшный сон ли ты? Змея ли? В землю ясенем врасту, Синим Финистом под тучу, Красной щукою в волну — Но от злобы черной, жгучей Заслоню свою страну… Встал я на реке Каяле, Защищая даль и близь, Как от века те стояли, Что от Солнца родились, Ограждая твердым взглядом Землю с высью — светлый дом… И убит был черным ядом, И дотла спален огнем, И на части был разорван, И восшел на высоту На посту своем дозорном, На Калиновом мосту. И едва глаза закрою — Воскресаю к битве той. Одолею — дом отстрою, Сад взращу свой золотой. И не скажет древний сонник, Где найдешь, в какой дали, Чтобы из зубов драконьих Годы-яблони взошли…
ПАМЯТНИК …Но это было в детстве, в день Невиданно-певучий, Когда казалось, что удел Назначен самый лучший На много-много лет вперед, И птиц, мелькавших близко, Ловил, раскрыв стеклянно рот, Солдатик с обелиска. Он так ленился, так хотел На травке растянуться, Но вот несчастье медных тел — Не встать, не шевельнуться… Кто ведал, что в любой беде Пред мокрыми глазами Предстанет этот детский день — Прозрачный, несказанный, И что не будет сверх него Ни воздуха, ни пищи. Что он — навек. Как торжество. Как воин тот застывший…
* * * Они случайно повстречались И обещали созвониться, Но дни и ночи быстро мчались, Но все ясней виднелись лица, Друг друга ищущие тайно В толпе, во времени, во сне… А силы на исходе. Дай мне Забыться — и забыть вполне! Звонки, молчанье в телефоне, Но выплывали постепенно Обрывки смутные симфоний И восхищение Шопена, И где-то Моцарта уроки Твердил ночами ученик… О них текли ночные сроки, И музыка была — о них! И клены, растопырив пальцы, Держали на краю аллеи Жизнь, не давая ей распасться, Мечту о встрече их лелея, И вновь через полгода вьюга Кричала каждому: «Заметь, Как вы бездомны друг без друга, И как все ближе ваша смерть!..»
ХРАМ ХРИСТА-СПАСИТЕЛЯ Сей храм строился сорок шесть лет… Иоан. 2, 20 Храм строился. Раскатный купол Тревоги века покрывал, И небосвод его ощупал, И с первых слов своим назвал . Но сорок лет, по слову Божью, Он рос и украшался. Мир Москвы листался у подножья: Разносчик страхов семенил У стен агентства страхового, И годы падали с лотка. Обрывки сна порохового Пыталась досмотреть река, От шума увернувшись. Смутно Во сне дрожали мятежи. А город рос ежеминутно, И Время ножницы-ножи Точило, колесо вращая С печальным скрежетом. Над ним Любимый с детства запах чая Глушил густой фабричный дым. И вровень с дымом, всем доволен, На тьму мелькающих имен Глядел с одной из колоколен Мальчишка перед Судным Днем…
ДОМ Даже в детстве, где августа внешность Просветлялась, неся благодать, Я не знал, что мой дом — Бесконечность, Я не мог, я не смел это знать. Я-то думал, что дом мой — древесный, От крыльца до конька мне знаком, И Луна в него входит невестой, Солнце входит в него женихом. Ну, а то, что ни разу их светы Не сходились на свадебный пир, Было разве что лишней приметой, Сколь насмешлив забывчивый мир. Ну, а позже философы, с пеной У пастей, мне кричали: «Дурак, Полагайся на плотские стены, Ведь за ними — молчанье и мрак». Я же знал: то, что мыслит и веет И во сне называется «мной», Пред палаткой из кожи имеет Преимущество света пред тьмой. Но и в юности, чья быстротечность Листопадам сентябрьским сродни, Я не знал, что мой дом — Бесконечность, И что ею полны мои дни, И все то, что уже наступило, И все то, что еще не сбылось,— Балки страсти, свободы стропила,— Божьим взглядом прошиты насквозь! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
