Когда мастер привел этого пацаненка, Данила Иванович так рассвирепел, так хотел раскричаться, чтобы напрочь, немедленно с глаз долой убрали такого ученика. Что здесь – в игрушки играют?

Но ушлый старик Юрков, вот ушлый – сунул малыша и смылся в дверь. И как усек момент, Когда Даниле Ивановичу не оторваться от станка, ну, хоть тресни – потому что нужно было вовремя отключить самоход.

« Не подведу к станку, - негодовал на Юркова Данила Иванович, - не подведу, пусть руки мои отсохнут. Война войной, но мы еще не докатились до такого, чтобы ребятишек из очага заставлять точить снаряды». - Тут Данила Иванович почувствовал, что в оценке возраста перебрал. Все-таки глазомер у токаря – самое главное. – «Не из очага, так из начальных классов! - рассудил Данила Иванович. – Но это же совсем ребенок! Куда же такого, ведь есть пацаны поболе его, есть девки, есть бабы. Вон работают, мысленно окинул весь свой токарный цех, где над рядами станков стояли склоненные юнцы, девчонки, женщины. – Конечно, не мужики, но вкалывают».

«Что поделаешь – надо! – рассуждал Данила Иванович и брал любого в ученики, учил терпеливо и никогда не брыкался. – Война, иначе нельзя. Значит, туго там приходится, коль на это идут».

Но сегодняшнего решил не брать, ни за что! Потому, что это было такое, что совсем нельзя понять, никак нельзя. Выкопали работничка! Да он же до станка не дотянется – вот ведь какое дело!»

«Ну, явишься! – продолжал растравляться Данила Иванович, обращаясь мысленно к мастеру. – Я тебе устрою! Такое устрою!.. Ты узнаешь меня ! Думаешь, не имею права? Да больше, чем ты в сто раз! Кто ты такой? Да никто, пшик, приспособленец. А я тот, кто делает на заводе все, решительно все. Снаряды! Токарей всех, которые стоят тут у станков! Вот кто я! Я и к директору могу зайти. Узнаешь тогда, как самовольничать!»

Так приготовился Данила Иванович проучить Юркова и работал, и ждал, когда тот придет.

А пацаненок все стоял у окна, махонький, плечами едва достигая невысокого подоконника, по-школьному сжимая шапку в руке. Крупная голова его торчала возле нижнего стекла, куда бы Данила Иванович мог заглянуть, только сильно переломившись в пояснице. Точно у филина, желтые большие глаза пацаненка смотрели вопросительно на токаря, который, как ему сказали, научит работать, но он не только что учить, а еще и слова не произнес никакого, был почему-то свирепо хмур и прятал под пепельными бровями взгляд.

Вдруг осенило Данилу Ивановича, что надо подвести пацаненка к станку и показать, насколько он не сможет работать, не для того, конечно, чтобы его убедить, - что его убеждать, - ему скажи только: можно или нельзя, и все – это еще ребенок, а хотя бы для того, чтобы в цехе все увидели, какая нелепость, чтобы посмеялись потом над Юрковым. И, остановив станок, он молча подхватил за руку мальчишку и, припадая на одну ногу, поволок к пустующему, самому низкому станку марки петровской эпохи. Поставил рядом с супортом так, что макушка мальчишки как раз пришлась вровень с макушкой супорта, оглянулся, увидел множество улыбок над станками и быстро вернулся к своей работе, потому что зачем терять время, когда все было понятно.

Пацаненок снова вернулся к окну и продолжал смотреть пронзительным желтым взглядом на токаря. Нет-нет, да и натыкался на этот взгляд Данила Иванович, и каждый раз что-то екало в его душе. Наконец он не выдержал игры в молчанку, спросил:

- В каком классе учился?

- В седьмом, - неожиданно звонко в шуме цеха прозвучал голос пацана.

- Ну! – от удивления брови токаря вскинулись. – Так чё же маленький?

- У нас порода такая, - бойко говорил пацаненок, будто отвечал хорошо заученный урок. – Сначала не растем, а потом как начнем махать и становимся большими. Мой папа так же рос.

- А где же твой папка, поди на фронте? Все папки счас на фронте.

- Без вести пропавший! – крикнул пацаненок и тут же, обежав станок, подставил руку ко рту, может быть, для того, чтобы не услышал никто другой, кроме Данилы Ивановича, хотя кто бы мог что-нибудь услышать в таком гаме цеха, и заговорщицки произнес: «Мой папа в плену у немцев. Он раненый. Один дядька сообщил мамке. Тот дядька бежал от немцев. Мамка наказывала никому-никому не говорить». – И опять пацаненок ушел к окну.

- А мамка где работает?

- Она работала на швейной, а сейчас лежит больная, не встает.

- А семья-то у вас большая?

- Я старший. А кроме меня еще две девочки. – И сразу без перехода пацаненок сам спроси: «Дяденька, а у вас тут хлеб дают?

- Дают, - ответил Данила Иванович. – На рабочего семьсот грамм, на ученика – четыреста. Да еще похлебку в обед. Ну, и зарплата само собой.

- Мне, дяденька, надо тут работать. А то у нас дома совсем хлеба нет.

- Как это нет? Карточки-то вам дают.

- Мою сестру Зинку в очереди зажали и карточки все вытащили. Зинка взяла веревку и пошла давиться. Хорошо, что мамка учуяла, сползла с кровати и ее из петли вытащила.

Данилу Ивановича будто кто кувалдой по голове шарахнул. В груди все стянуло, словно крепкими ременными жгутами, что даже не продохнуть.

Все разом представилось ему: если этот старший, то какая же Зинка, которая решилась удавиться. Еще меньше его. Да это что такое творится! И как же я, старый дурак, хотел его прогнать. Ни за что! Никогда! Лягу в цехе, но сберегу его!

Данила Иванович очнулся, ласково проворковал пацаненку:

- Давай в эту тумбу одежу. – Малыш сунул туда пальтишко и шапку. – А теперь пойдем. Будешь работать. Надо работать, помогать семье. – И, хромая, направился в угол цеха. Пацаненок не отставал от него. – Как хоть тебя зовут? – спросил Данила Иванович.

- Филя.

- Ты и вправду глазастый филенок. Филенком я тебя буду звать, не обидешься?

- Не-а! – искренне сказал Филя

- В углу цеха были навалены ящики. Данила Иванович выбрал один, который показался ему самым крепким и подходящим, установил на земляном полу.

- Но-ка, вставай на него! – Филя встал. – А теперь смеримся, какого ты роста. Вот видишь, почти с меня! Вот тебе и рост! – радостно воскликнул. - Тащи этот ящик к станку. – Филя подхватил ящик, пронесся по цеху. – А ничего, проворный, - отметил удовлетворенно Данила Иванович. - Ох ты, черт, - вспомнил он. – Совсем ведь забыл, растерялся. Голодный же, а я его работать заставляю. – Заспешил к тумбочке. Там были у него в свертке две картошины: замаривать червячка. Одну он съедал до обеда, другую после обеда. Достал сверток и направился к стоявшему на ящике у станка Филе. – Сначала это съешь, а потом я тебе все расскажу. – Данила Иванович увидел, как жадно, почти не разжевывая, а скоро, торопливо глотая, пацаненок смел обе картошины, облизал старательно бумагу и пальцы, еще раз мысленно ужаснулся оттого, что бы он натворил, выгнув мальчишку из цеха.

- Ничего, - говорил он ему, будешь работать, научишься. Тут все несложно. Надо быть только внимательным. - Когда тот старательно сложил бумагу и вернул, Данила Иванович уже по-деловому скомандовал:

- Вон видишь заготовки в тележке, тащи сюда одну.

Данила Иванович всегда придерживался своего способа обучения. Считал, что ученик сразу должен все делать сам. А не так, как у других, у которых они по неделям слоняются возле учителя, дескать для того, чтобы смотрели, как надо работать. Так не за недели – за один день можно убить весь интерес к делу, навсегда отвратить душу от профессии. Смотреть можно не больше десяти минут. Потом надо действовать, а в самом действии и зарождается вся страсть. Скольких он обучил - со счета собьешься, и давно уверовал в свою правоту: надо учить только делом, и ответственным. Не просто точить какую-то железку, а точить нужную вещь, за порчу которой ученик бы дрожал, трясся. Вот тогда и полюбится ремесло, навсегда полюбится. Увидит человек, что работает по-настоящему, не в игрушки играет.

И так вдруг захотелось старому токарю, чтобы Филе полюбилось ремесло, чтобы он цвел на работе, а не угасал на неизвестном деле. Такое состояние было в его душе, но когда тот подошел с заготовкой, Данила Иванович выразился даже чуть сурово:

- Вставляй в шпиндель! Вот это шпиндель! – не дожидаясь расспросов, показал на массивное железное колесо. - Это кулачки, этим ключом они раздвигаются. Ну, вот, суй сюда заготовку и зажимай.

Трепетно, будто из тоненького стекла вещь, заносил заготовку Филя, закреплял в цилиндре, согнувшись с ящика.

- Хорошо! - радовался про себя Данила Иванович, есть у парня чувство ответственности.

- Ты смелее, смелее, не разобьешь, не бойся, - подбадривал Филю. – Крепче затягивай. Ну-ка, с плеча тяни ключ. Дай я. – Помог подтянуть. – Теперь включай вот тот рубильник. Филя сбегал за станок, включил. Под потолком закрутилось большое маховое колесо с ременной передачей к станку, но станок еще не работал. Филя прибежал, встал на ящик. – Станок включается вот той ручкой, - показал Данила Иванович. – Ты сразу всего не поймешь, потом разберешься. – Включай!

Филя включил, и заготовка, прыгая, завращалась.

- Видишь, прыгает! – терпеливо наставлял токарь малыша. – А почему прыгает? Потому что не зацентрована. Она должна, вращаясь, будто лежать на столе, ясно? И стал учить центровать

Это был тоже учебный прием Данилы Ивановича, чтобы на мелких ошибках показывать, как надо правильно делать. В заключение первого урока токарь принес резец, закрепил его, показал ручки и заставил сразу работать Филю – точить цилиндр к бронебойному снаряду. Однако для верности он указал черту, на которой много испытывалось его учеников, грозно предупредив: «Следи за этой чертой. Если супорт зайдет за нее, все сразу вдребезги, а тебе я голову оторву». Так всегда говорил ученикам Данила Иванович, но пока что оторванных голов в цехе не валялось. И пошел к себе без оглядки, и начал работать, сильно переживая: «Только загорелся бы малый, вытянул бы, вот бы было здорово: и семейство бы поддержал, и сам бы заиграл, почувствовал бы самую большую сладость, какую знает человек на земле – это сладость от собственной умелости». И не смотрел в ту сторону, работал и работал, чтобы не сбить ненароком горячку в малыше, если она явилась – она-то и была тем главным, что надо было.

Долго терпел Данила Иванович и, наконец, не выдержал, посмотрел: Филя будто впился в станок, будто не дышал, так увлекся вздымающейся стружкой, и ничего уже в мире не видел, кроме этой стружки, вращающегося блестящего цилиндра, и, сколько угодно смотри теперь Данила Иванович, тебя уже нет для него!

- Кажется, получилось, - буркнул старый токарь и согнулся еще больше над станком, чтобы никто не увидел заблестевших его глаз.

Тут и появился мастер Юрков. Он шел от станка к станку, замерял и считал готовую продукцию.

«Только бы ко мне подходил, - подумал Данила Иванович и почувствовал, как зажглись кончики ушей. – И надо ему выбирать такие моменты!» Он следил за мастером краешком глаза. А тот был все ближе и ближе. Вот уже оказался возле малыша. Всегда деловитый, посверкивая очками, Юрков лишь чуть удивился ящику и тут же стал прикидывать раздвижным метром, достаточна ли высота для работы. Затем остановил станок, замерил цилиндр, что-то сказал пацаненку (видно было, что похвалил, потому что Филя растянул рот в блаженной улыбке). Но у самого Юркова не было ни смешинки. И направился прямоходом к Даниле Ивановичу. «Несет, - вздохнул он горько. – Вот мне и наказание».

Юрков поначалу повозился у тележки с готовыми цилиндрами. И остановился рядом. Данила Иванович не поворачивался к нему, даже немного отворачивался. А тот ждал. И вот положил руку на плечо токарю и спокойно заговорил:

- Доня! (Так всегда он звал Данилу Ивановича). Мы сейчас были у директора. Со следующий смены начнем делать новое оружие. Это такая штука! И чего только не придумают. Директор посоветовал, чтобы ты ее начал осваивать. Вот чертежи – мастер положил на станину листы бумаги.

Данила Иванович взял чертежи и, все еще не глядя на Юркова, разворачивал листы, не спеша рассматривал.

- А сталь такая есть? – спросил нехотя.

- Все есть, Доня.

Но не о стали думал Данила Иванович и не о новом оружии, сколько его было, нового, и еще будет. Думал он о том, как же это так взыгралось против Юркова. Ведь план-то какой придумал!

- А ты знаешь, что я против тебя тут задумал? – произнес глухо и только теперь повернулся к мастеру.

- Не надо! – крикнул Юрков и поднял руку, как бы защищаясь. – Знаю, все знаю!

- Права хотел качать! Какие слова на тебя городил.

- Знаю, - и Юрков деловито двинулся дальше.

- И что за день сегодня? – не унимался Данила Иванович. – И все из-за него, - повернулся поглядеть на малыша. И тут же оттаял, увидев над станком Филю с раскрасневшимися щеками. Подумалось: «Что-то долго он возится с этим цилиндром? И тут же рассудил: «А, пусть возится, не надо его сейчас».

 

Короткий гудок сообщил об обеденном перерыве. Весь цех остановил станки. Но малец еще вис над своим.

- Ишь, как разошелся, - сказал ему Данила Иванович и выключил рубильник. Пойдем-ка шамать.

Филя словно бы долго откуда-то выныривал, так он приходил в себя, настраиваясь желтыми глазами на этот мир. Потом до него дошло, что из-за хлеба ведь он пришел сюда работать, спрыгнул с ящика и вприскочку побежал рядом с Данилой Ивановичем.

В столовой они получили по большой миске баланды, в которой виднелось немного разопревшей овсяной крупы да изредка со дна выплывал синий ломтик картошки; и по бруску черного липкого хлеба. Брусок Данилы Ивановича был почти в два раза больше.

Все обедавшие за длинными дощатыми столами рабочие попрятали хлеб по карманам, сумкам. И оттуда доставали щепотками. Запустил свой брусок в боковой карман и Данила Иванович и заметил, что и Филя, оставив со спичечный коробок довесок на столе, тоже сунул хлеб под куртку.

- Для дома? – отметил Данила Иванович. – Для дома надо!

- А вот, - с готовностью распахнул полу куртки малыш и показал большущий свежепришитый карман, куда бы вошла целиком буханка, а не то что этот брусок. Мамка пришила, чтоб я хлеб домой таскал.

С невеселыми думами сидел Данила Иванович в столовой. Вышоркали они с Филей миски до такой чистоты, что они сияли, и отправились в цех.

В цехе Данила Иванович осмотрел Филину работу, похвалил малыша. Нет, он нисколько не преувеличивал успех малыша, четко зная из всей своей многолетней практики, что для малого малый успех в тысячу раз важнее, чем для большого – большой.

У Фили от радости светились глаза. Но еще более рад был сам Данила Иванович, но прятал в себе это чувство, хромая по цеху до окончания перерыва, внешне выражая только деловую озабоченность.

С обеда Филя опять так увлекся работой, что никого и ничего не замечал. Видел Данила Иванович, как он время от времени шмыгал рукой за пазуху, вытаскивал оттуда щепоточку хлебца, быстро отправлял в рот и крутил ручки, распластавшись над станком. И так до конца смены.

Когда кончилась смена, Филя, все еще не остывший от работы, привычно сунул руку за пазуху, и вдруг его желтые глазищи стали будто еще больше, он побледнел и обхватил голову руками.

- Что с тобой? – поймал и крепко прижал к себе судорожно вздрагивающее тельце Данила Иванович. Но Филя захлебывался рыданиями и ничего не мог сказать. Слезы размывали его замазанное мазутом лицо.

- Да что с тобой? – тряс его Данила Иванович.

- Хлеб, - едва выдавил малыш. – Я весь хлеб съел!

- Вот беда. Ну, не горюй, парень. Ты же не нарочно.

- Да, дяденька, - не переставал рыдать Филя.

И все ученики старого токаря, молча, передавая из рук в руки тряпичную сумку и нож, безжалостно отрезали от своих кусков маленькие кусочки. И, сами голодные, каждый думал о тех, кого они обделят сегодня, кого оставят голодными.

Это был цех Данилы Ивановича.