Светлой памяти моей матери посвящается...

 

В шесть часов утра Ангелина Львовна Турбовская решительно поднялась со своей вдовьей постели и, как обычно, первым делом взглянула на термометр. За окном по-прежнему было минус двадцать два градуса. Город еще полностью не проснулся, лишь редкие лихие водители мчались на невероятной скорости по обледенелым улицам.

 

"Куда они так летят, зачем рискуют жизнью?" – ежедневно удивлялась она.

 

С севера дул сильный холодный ветер, неся с собой мелкий колючий снег. И вновь, будто наяву, она увидела свою бледную больную мать, точно таким же лютым январским утром вышедшую из роддома с нею на руках. Их никто не встречал, не поздравлял, хотя и были у матери две родные старшие сестры и брат.

 

Сестры матери, устав от бесконечных споров, драк и анонимок, все же сумели договориться с братом и разделить между собой родительское имущество и деньги, безжалостно обездолив младшую сестру. Когда же вместо проклятий младшая заявила, что считает себя выше этой унизительной дележки, они, успокоившись, с презрением стали называть ее "жалкой аристократкой", витающей в облаках.

 

Наверное, именно этот врожденный аристократизм духа ее матери в сочетании с ужасающей нищетой и телесной слабостью и бесил их пуще всего, потому что они полагали, что нищая не имеет права на дерзко-отчаянную мечту и чувство собственного достоинства.

 

Сестры матери язвительно насмехались и зло острили, когда мать готовилась поступать в университет, и страшно удивились, узнав, что поступила.

 

Будучи предприимчивыми девицами, они удачно вышли замуж за состоятельных деловых людей и сразу же стали вращаться в "высших" кругах. Своим же многочисленным гостям они снисходительно представляли младшую сестру, как бедную знакомую сиротку. А когда незамужняя сестра забеременела – нашелся хороший повод закрыть перед нею двери. Такова была "высокая" мораль их круга.

 

Как сумела мать-инвалид в одиночку выходить ее, чем умудрялась кормить и во что одевать – Ангелине Львовне теперь не узнать. Но то, что им обеим помогал выживать сам господь Бог – было для нее совершенно ясно.

 

"Ну вот, опять нахлынуло…Да еще с самого утра, – разозлилась сама на себя Ангелина Львовна. – Для этого я встала в такую рань, чтобы портить себе настроение?.. А пироги кто будет печь? Кто будет улыбаться, встречая гостей? Ведь сегодня ко мне обещал заглянуть сам Герман Офицеров, известный в городе человек"...

 

Чтобы стол не получился слишком бедным и соответствовал случаю, Ангелина Львовна сняла со сберкнижки все, что ей удалось накопить за многолетнюю трудовую деятельность – целых двенадцать тысяч рублей!

 

До реформы на такие деньги можно было бы приобрести автомобиль или роскошную квартиру в центре города, купить бриллианты… Турбовская собирала на квартиру, но инфляция девяностых годов обесценила и проглотила все…Она же, неприспособленная к жизни, как и покойная ее мать, так и не сумела быстро среагировать на события и принять соответствующее решение. Она не кинулась, как все, спасать кровные деньги, а спокойно оставила их догорать на своем счету.

 

– Ничего, было бы только здоровье, – говорила она паникующим друзьям. А теперь, держа в руках все свое состояние, она вдруг впервые отчетливо поняла, что ее жестоко обманули. Страшно и больно было осознавать, что столько лет она мучительно трудилась лишь для того, чтобы приготовить один-единственный праздничный ужин. Но делать было нечего: не краснеть же перед такими людьми! Тем более, что сегодня у нее был не обычный день рождения, а как-никак – юбилей, круглая дата…

 

Не торгуясь, Ангелина Львовна купила на рынке свежую утку, немного свежего парного мяса, самые красивые красные яблоки и апельсины. Затем, в коммерческом ларьке взяла бутылку импортного шампанского и итальянский ликер, а также кофе и коробку шоколадных конфет, истратив на давно забытые ею продукты ровно двенадцать тысяч рублей…

 

"Что-то Нина задерживается… Неужели подведет? – забеспокоилась Ангелина Львовна, взглянув на часы. – Но ведь сама же предложила помочь… Ничего, пусть подходит прямо к столу, я и сама управлюсь… Мне не привыкать!"

 

Она начинила утку черносливом, изюмом и курагой, смазала, засунула в духовку и принялась готовить начинки для пирогов. Приятные хлопоты развеселили ее, но еще большее удовольствие ей доставляла кокетливая стрижка, сделанная вчера в качестве подарка ее давней знакомой.

 

"Какой черт меня соблазнил отмечать этот юбилей, – думала уже порядком уставшая Турбовская, шинкуя лук с капустой. – Чего людей-то смешить, дуреха?"

 

"Но ведь сами же напросились, предупредили, что зайдут поздравить, посмотреть, как живу… Я никого не приглашала, – оправдывалась она перед собой. – Тем более, таких важных персон… Чем их удивишь? Ведь то, на что я истратила все свои сбережения, они ежедневно едят".

 

Она сервировала стол, пьянея от изумительных ароматов. Очень хотелось есть, от усталости отяжелели больные ноги и сильно болела спина.

 

Слегка подкрасив глаза, Ангелина Львовна надела свой самый лучший наряд – длинную черную шифоновую юбку и вишневую крепдешиновую кофточку с рубиновой брошью – до прихода гостей оставалось всего сорок минут.

 

Первой Ангелина Турбовская ожидала Нину, обещавшую зайти еще в полдень. А следом за ней, или даже одновременно с нею, она готовилась встретить Анну и Сергея Белозеровых и Эмму Вишнякову с Эдуардом Чернявским – бывших своих коллег, живущих по соседству.

 

Ничуть не сомневалась она и в пунктуальности остальных гостей – ведь у каждого из них была своя автомашина…

 

Но вот и половина седьмого!.. Семь… Уже половина восьмого…

 

"Что же могло случиться? – недоумевала и нервничала Ангелина Львовна. – Даже Нины до сих пор нет… Или, может, друзья договорились встретиться все вместе и организованно подъехать, а теперь задерживаются из-за кого-то или чего-то?"

 

Шел уже девятый час вечера, но Ангелина Львовна уверенно ждала гостей. Привыкшие к вегетарианской пище, а теперь одурманенные запахами мясного, ее пятимесячные котята Роми и Бонни отказывались есть молочную кашу. Они жалобно мяукали, беспрерывно кружась вокруг плиты, царапали ее и пытались открыть дверцу… Успокоить их было уже невозможно.

 

– Голодненькие мои! Деточки! Сейчас, сейчас будем есть птичку, мои хорошие…

 

Будто поняв ее слова, котята начали так душераздирающе молить, что нервы ее не выдержали. Побежав на кухню, она вынула из духовки еще теплую румяную уточку и отрезала котятам по ломтю.

С неистовым воплем, толкаясь и рыча друг на друга, Роми и Бонни кинулись рвать маленькими зубками жирные утиные локти.

 

Лишь около одиннадцати часов вечера Ангелина Львовна поняла, что ждать уже бессмысленно – и, окаменев от изумления, села за уставленный сверкающими приборами праздничный стол. Видя ее долгое оцепенение, Роми, ошалев от утятины, несмело поднялась с ее колен и уселась на самый краешек стола. Но стыдить и наказывать ее у Турбовской не было сил.

 

Она дорезала котятам утиные крылышки, отрезала шейку и всю грудь. Безумно счастливые котята, увлеченные столь редкой и вкусной едой, так и не заметили, как закапали на белоснежную скатерть горько-соленые слезы.

 

1993г.