ЗАЛИМОН В определённых кругах его называли Фима Залимон. Круги эти уже давно были определены и вычислены математиками из ОБХСС. Фима принадлежал к славной когорте «цеховиков», людей-легенд, ходивших по тонкому льду, по острию бритвы. Людей, для которых слово стенка имела только одно значение, даже если она была мебельной и даже югославской. С тех пор, как за экономические преступления в «особо крупных» была назначена смертная казнь, власти расстреляли более 8 тысяч цеховиков, вся вина которых заключалась в подпольном изготовлении товаров народного потребления Страна, справляющаяся с изготовлением космической техники, не могла справиться с производством женской помады и пластмассовых клипсов для ушей. Так что Фима был своего рода Королёвым бигудей и пищалок «уди-уди», но рисковал куда больше. Товарища Королёва власти могли разжаловать в обычного конструктора, а Залимона в обычного покойника. Залимон это не фамилия – это кличка. Вся компания бывших акул подпольного бизнеса целыми днями крутилась в оптической мастерской на Канатной. Все они были весьма почтенного возраста (самому Фиме было за семьдесят). В отличие от Остапа Ибрагимовича отсиживать «срока огромные» им пришлось самостоятельно, поскольку при такой системе наказаний на должность «зицпредседателя» не соглашались даже клинические мазохисты. Теперь, отсидев своё и рискуя «по маленькой», они уже ничего не боялись, хотя все, включая ментов, знали, что конфисковать у них при аресте удастся только то, чем они сами хотели помочь родной партии «на бедность» В два часа дня туда приходил Фима, и все оживлялись. Всё проходило по знакомому сценарию. Если в мастерской находился какойнибудь новый зритель, один из этих старых хулиганов говорил: – Фималэ, обратно ты надел костюм с собственных похорон?. Мне здаёца, я уже один раз видел его у гробу! – Шо ты понимаешь, шмок! Это настоящий довоенный габардин, ему нет сносу. – Фима, скажи прамо: «Сколько у тебя башлей затырено под смитником?» Фима изображал раздумье, шевелил губами, что-то подсчитывал в уме и выдавал: – Я знаю, что за «лимон», но, сколько за «лимон» – понятия не имею. И вся компания начинала реготать, будто первый раз слышала эту «хохму». – Фимка, старый ты штинкер (вонючка), зачем тебе в июне габардиновый костюм? – Нет, вы хочете, чтобы я выглядел шмаровозником и халамидником, как вы? – Ой, ещё мне один модник! Любой шмаровоз постесняется надеть твой костюм. Проходило некоторое время, Залимон доставал из бокового кармана вытертого до основания пиджака золотой портсигар, выуживал оттуда «мальборину», откусывал золотыми же зубами фильтр и смачно выплёвывал в сторону вымпела за соцсоревнование. Затем лез в другой карман, вынимал мундштук из слоновой кости с инкрустацией, вставлял туда сигарету и, кашляя, закуривал. Из угла мастерской на него завистливо глядел дорогой Леонид Ильич, которому врачи не разрешали курить. Если гражданину Корейко можно было посочувствовать, то Залимона хотелось пожалеть и дать ему «зарубель» на покушать. И, поверьте, он бы взял. Жил он один в доме за памятником «Потёмкинцам» в большой однокомнатной квартире. В прихожей был выстроен небольшой фонтанчик с бассейном, где плавали рыбки. Поскольку он был один прописан в этой квартире, то на неё положил глаз следователь, ведущий дело о расхищении госимущества, но хитрый Фимка умудрился фиктивно жениться, пока шло следствие. Обиженный «следак» навешал на Залимона всех собак, которых не успела забрать служба отлова и Фима «загремел под фанфары». Хотя «блатные» деловых стараются не прессовать, но всё же пару раз был Фимка «отбуцкан», а пока наладил посылки с воли, пришлось поголодать. Так, что болячек у него хватало. Ясный перец – не в лермонтовском санатории отдыхал. В субботу около семи часов утра он появлялся в рыбном ряду на «Привозе». Увидев его издалека, торговки начинали нервничать. Больше всех нервничала худющая и плоская торговка по кличке «Камбала». – Опять он пришёл, мой фурункел, этот глист пряного посола. Не, я когда-нибудь возьму грех на душу и прибью его той самой гирей, которую он носит в кармане. Мои гири ему не подходят, шоб ему уже привязали их к ногам. Сейчас будет торговаться за кажные десять копеек. Фима покупал самого крупного судака и требовал, чтобы тому продевали канатик через жабры. Затем он, неся за верёвку судака, неторопливо шёл в ресторан «Чёрное море». По дороге каждая вторая хозяйка останавливалась, начинала хвалить судака и выяснять, почём куплен. Залимон сиял от удовольствия и рдел от смущения, будто хвалили его лично. К восьми часам приходили повара, Фима отдавал им рыбу и начинал морочить голову: – Петенька, – говорил он повару. – Я хочу фаршированного судачка. – Хорошо, дядя Фима. – А заливной судачок выйдет? – Вместо фаршированного? – Почему вместо? Посмотри на него – он же огромный! – Дядя Фима, из кого же я буду делать заливного, если я этого зафарширую? – Петя, не надо на мне экономить! Покажи мне кишки, я хочу видеть, что там есть. Икра или молока? – Там есть моя грыжа! Вы ходите иметь именины из одной несчастной рыбы? – Вот это, бледное, – это что? – Да откуда я знаю? Какой-то ливер. – Сделай мне из него котлетку. Взяв упакованную, ещё тёплую рыбу он шёл пешком домой и звонил отставной «валютной» проститутке по кличке Соси Лорен. Раньше она специализировалась на «Фильках» – так она называла филиппинских и таиландских моряков, которые были сражены наповал её габаритами. Она же говорила, что с ними не надо напрягаться, поскольку самый крупный «Филька» с трудом доставал ей до груди. Вкус на женщин у Залимона явно был подпорчен годами вынужденного монашества в лагерях, мало похожих на пионерские. Есть мужчины, которые неравнодушны к огромным задам. Этим богатством природа наделила Лорен со щедрым избытком. Но, та же природа для соблюдения природного равновесия наградила её огромнейшим пузом, отчего Лорка была похожа на испуганную рыбу-шар. Весь их интим заключался в обоюдном намыливании с последующим мытьем. Шабат томно заканчивался одновременно с фаршированным судаком. Лорен, как все труженицы интимного фронта, стучала гэбэшникам, что не уберегло её от срока за валютные операции. Теперь, будучи пенсионеркой, она по инерции пыталась подловить Фимку, чтобы он проболтался, где его «бабки». Залимон на провокации не поддавался и притворялся детдомовцем. – Фималэ, – лениво возмущалась Лорен. – Шо ты мне паришь м“озги? На одни твои зубья можно построить ещё один посёлок Котовского. И шо ты жмёшься, почему не покупаешь машину, а ходишь пешком, как босяк? И купи уже новый костюм! – Придурочная, – возмущался Залимон! – Это по-твоёму гешефт? Я тебе покажу сейчас, как настоящие «деловые» делают вложения. Он доставал фотоальбом и показывал Лорке фотографию памятника на кладбище. – Вот, смотри, как надо вкладывать деньги. Через 30 лет он будет стоить в 10 раз задороже. Там уже не продают места. – И чей же это памятник? – спрашивала Лорен. – Тут написано Ефим Блюмкин. – Конечно. А ты что хотела, чтобы там было написано Соси Лорен? Это мой личный! – А шо же там не написано Фима Залимон? И где же даты? – Не дождётесь, – отвечал Фимка и прятал альбом. В 1994 году я приехал в Одессу из Израиля и снял квартиру в доме напротив индийского консульства. В оптике работал тот же хозяин, который обрадовался встрече. Мы с ним «вдарили» по коньячку и я начал расспрашивать про общих знакомых. Почти никого из них уже не было в живых. – А что Залимон? – спросил я – Фимка? Так он женился на Соси Лорен и уехал в Израиль. – А как же памятник, который он себе воздвиг? – Выгодно продал, – засмеялся хозяин и поднял рюмку. – Лехаим! /b] | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
