Он устал. Он устал так сильно, что, казалось, усталость заполнила все его тело, каждую клеточку и душа, спрятавшись от назойливого соседа, стала невидимой. Он бы забыл, что у него когда-то была душа, также как забыл о том, что, несмотря на возраст, всегда по-детски верил в чудеса. Он бы забыл, если бы не слезы, падающие на детское одеяльце.

Он ходил по комнатам, нежно прижимая к себе крохотное тельце и напевая о черном вороне, кружащемся над его головой. Странным образом он ощущал этого ворона, ждущего, когда он упадет. Но он не падал. Он не мог упасть, не имел права.

-«Кто, если не я?»,- эта мысль не давала ему упасть и уснуть даже тогда, когда все его тело требовало – «Спать!»

-«Кто, если не я?»,- и он вставал, едва проспав час-полтора после двенадцати часовой ночной смены.

-«Кто, если не я?»,- и он улыбался, открывая дверь, выслушивая последние наставления и забирая малышку.

Он улыбался и тогда, когда рассказывал о прошедшем дне и возвращал ребенка. Он всегда улыбался, как бы говоря, - «не сомневайтесь, все хорошо», потому что, «если не я, то кто?».

Долгие месяцы по утрам он забирал девочку, после обеда возвращал ее и уходил на работу. И улыбался. Но то, что происходило между этими двумя улыбками, знали только он и эта малышка. Но она еще не умела разговаривать, а он… Он не имел права говорить о том, что устал, что у него нет сил, и его единственное желание – отключиться от всего, забыв и домашних делах и о проблемах на работе. Отключиться хотя бы на какое-то время, но он не имел права. И потому, он ходил по комнатам, напевал о черном вороне и беззвучно плакал. Плакал от боли и обиды. От боли, которой отзывалось на каждое движение его уставшее тело. И от обиды, что никому нельзя рассказать о боли и от того, что никого нет рядом, когда ему так трудно. И только эта маленькая девочка, улыбаясь ему, давала силы не сломаться и не упасть. Эта малышка возвратила его веру, подарив ему свои первые слова и первые шаги. Она вернула его душу, отдавая ему свою бескорыстную любовь…

Прошло время…

…Усталость, осевшая белой дымкой у него на висках, лишь изредка напоминала о себе болью в коленях. Но он улыбался. Теперь он улыбался потому, что снова верил в чудо. Этим чудом была маленькая девочка, преданно заглядывающая ему в глаза и, почти неслышно, шепчущая – «деда».