Моложавый чиновник Иван Сергеевич, с большим животом и каре-зелеными глазами, находился в послеобеденном блаженстве. Он лежал на диване, громко щелкая языком, прочищал зубы. На душе было хорошо и спокойно. Все заботы вчерашнего дня утонули в воскресной лености. Он любил выходные дни за то, что можно, не торопясь, полежать и подумать о жизни. Вообще то и думать особо было не о чем, так как жизнь Ивана Сергеевича протекала без напряжения и шероховатостей. На работе у него все ладилось. Начальство его уважало, подчиненные побаивались, хотя сам он считал себя крайне демократичным руководителем.

Иван Сергеевич никаких больших планов не строил, особо ничем не увлекался. Просто жил и радовался, что все у него правильно получается. Самое приятное времяпровождение у него было думать о себе, прокручивая в памяти благородные поступки, которые ему регулярно удавалось совершать. Потому что он считал, что человек не может оставаться равнодушным к проблемам других людей, иначе такой человек не может себя уважать. А Иван Сергеевич очень любил себя.

Это воскресенье ничем не отличалось от других, разве что цвели за окном яблони, да особенно громко чирикали воробьи. Но Иван Сергеевич был равнодушен к окружающему. Раньше его это немного настораживало, но затем он вообще перестал замечать отстраненность от прекрасного.

Лежа на диване, он в очередной раз пытался разобраться в сложном рисунке ковра, висевшего на противоположной стене, но, устав от напряжения, взгляд его стал затуманиваться и остановился на одной точке. Постепенно ход его мыслей стал замедляться, веки наливаться свинцовой тяжестью, а тело погружаться в невесомость. Морфей уже почти полностью распростер свои объятия, когда резкий звук заставил Ивана Сергеевича вздрогнуть и несколько приоткрыть глаза. Сфокусировав взгляд в сторону звука, он заметил двухлетнего сына Николку, упрямо колотившего новую игрушечную машину об отопительную батарею. Иван Сергеевич, борясь между сном и отцовским долгом, не мог ни на что решиться, ожидая добровольный уход сына из комнаты. Но тот думал иначе и упрямо продолжал свое шумное дело. Тогда Иван Сергеевич не выдержал и хрипло произнес: «Нельзя!» Второй раз у него получилось немного громче и значительно чище.

Николка, мальчик с оттопыренными ушами, казалось, ничего не замечал. Он остервенело колотил игрушку, та звенела, визжала, но не сдавалась. «Скорее бы она сломалась», — подумал Иван Сергеевич, все еще надеясь на продолжение сна. Но тщетно.

Тогда он встал с дивана и подойдя к сыну уже выкрикнул: «Нельзя! Не-льзя так стучать! — и с надеждой уже тише вымолвил: — Ты же хороший, послушный мальчик, нельзя так».

Николка обернулся, сощурив глаза, и улыбнулся во весь рот. Озлобленность Ивана Сергеевича начала таять, и, когда она почти полностью ушла, в этот момент раздался резкий и пронзительный звук разбитой машины. Он вскипел. Сердце заколотилось, зубы сжались. Схватив мальчика за руку и потянув на себя, Иван Сергеевич шлепнул сына по заду. Его рука без звука утонула в мягкой попе ребенка. Это не удовлетворило его чувство возмездия. Тогда Иван Сергеевич снял штаны с Николки и шлепнул второй раз, получилось звучно. Малыш громко расплакался.

Мама малыша не заставила себя долго ждать. Это была раздобревшая громкоголосая женщина, никогда не снимавшая золотых колец, одетых на все пальцы рук:

— Ах ты, маленький цыпленочек, не плачь, не плачь. Мама тебе сейчас конфетку даст.

Не успевший остыть Иван Сергеевич вспыхнул:

— Ты что, не видишь, что я его в угол поставил?

— Так что ж теперь ему целый час стоять, что ли? — возмутилась мама. — Постоял маленько и хватит. Да и что он сделал-то?

— Сломал машинку, новую!

— У... нашел что жалеть. Что мы машинку не сможем купить? Ему же интересно, что в ней находится, может изобретателем станет.

Иван Сергеевич скрипнул угрожающе зубами, грозно посмотрев на жену:

— Ты зачем это при ребенке мне комедию устраиваешь, воспитательный процесс нарушаешь? Я, видишь ли, здесь бьюсь, а она приходит и свое «я» вставляет.

— Да угомонись ты, ну что, право, из-за пустяков скандал устраивать? Ну что случилось, подумай!

«А что, правда, такого произошло и что я взъелся? — посетила правильная мысль Ивана Сергеевича, он стал успокаиваться. — Может, пойти лечь спать? Но как это будет выглядеть? Жена подумает, что беспринципный. Нет, надо довести воспитательное дело до конца. Бабу распустишь, греха не оберешься!»

— Ах, пустяк! Ты называешь это пустяк? — внутренне сосредотачиваясь на воспитательном процессе, Иван Сергеевич вновь заскрипел зубами, лицо его покраснело. — Значит, ты одна умная? Кто ты такая? Я тебя из грязи вытащил, человеком сделал, и я же дурак? Ну погоди! — И схватив жену за плечи, он тряхнул ее несколько раз, тыча под нос кулак. — В морду хочешь, а?!

Жена не выдержала и громко, визгливо заплакала, обильно выделяя слезу. Удовлетворенный Иван Сергеевич, на этом остановившись, лениво подошел к дивану и грузно опустился. «Вот и все, — подумал он, — поставил ее на место!»

Сын и жена, прижавшись друг к другу, дружно плакали, закрывая за собой дверь в его комнату. Но слезы его не трогали, разве что немного раздражали. «И зачем мне все это надо было?» Ивану Сергеевичу стало жаль, что он столько энергии потратил на воспитание своей семьи, ведь силы понадобятся на благородные поступки, которые он привык совершать каждый день. Хотя воспитательный процесс также относился к такого рода поступкам. Иван Сергеевич полностью успокоился, зевнул, повернулся к стене лицом и быстро уснул, удовлетворенный тем, что сегодня день не прошел зря.