Вальс, метель... (рассказ)

 

В рассказе использовано стихотворение Павла Шульги "Зимний вальс"

 

Музыка, музыка за окном звучала… Метелью пела, вальсом кружилась, бежала по дорогам поземками, взлетала к крышам и там порхала снежными мотыльками, осыпаясь на балконы и шапки кустов, искрилась радостным смехом, о своем думая, диезно-бемольном…

"Пам-па-ру-раааам… париру-риру-рам-па-ру-раааам… пам-пам, пам-пам, пам-па-ру-риии-риии-рууууууу…" - этот вальс из "Метели" был ее любимым. Надежда Сергеевна перевела взгляд с заснеженных уличных веток на свой ноутбук. "Sviridov. Snow storm. Waltz" - подмигнуло ей маленькое зеленоватое окошечко в углу экрана. Она посидела немножко, стараясь думать о том, что приготовить на обед. Но снежные полеты не отпускали, все тащили за собой из реальности в какой-то, Бог знает, где существующий вирт, волшебной мелодией затягивали и крутили-вертели сумасшедшим белым колесом, заставляя вальсировать до изнеможения, до отчаяния…

Она выключила ноутбук и еще какое-то время барабанила пальцами по закрытой крышке, улыбаясь и глядя в окно. Пальцы автоматически играли свиридовский вальс, ибо Надежда Сергеевна была профессиональной пианисткой, а ноутом пользовалась сейчас как любитель, как начинающий, но понятливый юзер.

"Э-э-э-э-эх, Надюша… Нам ли быть в печали… Ни шиша не нам. Сейчас мы кофейку тяпнем. Тяпнем? Тяпнем, Лев Маргаритович."

-Пам-па-ру-раааам… париру-риру-рам-па-ру-раааам… - трость застучала по паркету, Надежда Сергеевна двинулась в путь по длинному холодному коридору.

"Красота. Сегодня уже чувствуется. Вчера - еще ничего, ветер, холод, метель… А сегодня утром - высунула нос на улицу со своего третьего, а там - куст щебечущий, полный воробьев… По небу - весенние розовые облачка, и я, как идиотка, в меховой кацавейке без рукавов... Долго торчала, а в этом поганом возрасте много ли надо, чтобы смертельно простудиться? Черт! Чем дольше живу, тем неизбежнее пошлая мелодрама, все вокруг становится смертельным: простуда, падение на ровном месте, отравление котлетой… Не говоря о любви. Начать с того, что она в этом поганом возрасте существует, хотя, казалось бы, пора уже играть в ящик, а не влюбляться."

-Пам-пам, пам-пам, пам-па-ру-риии-риии-рууууууу…

"Никак не запомню, сколько мне лет. Благо, что есть такая чудная вещь, как склероз. Всегда есть, на что списать свои маленькие хитрости."

-Пам-па-ру-раааам…

"Как говорит Нонна Васильевна, "красотка Сью, два зуба, один глаз". Ну-с, еще не так все катастрофично. По крайней мере, следы былой красоты пока видны. Можно пускаться в загул. Интересно, почему все старухи на эстраде обуты в валенки и называются Никаноровнами? Самое странное в этом поганом возрасте то, что внутренние и внешние изменения идут совершенно в разные стороны… Душа едва развилась, чувства обострились, а оболочка… Красотка Сью… М-да."

-Па-ри-рууу… А метет-то, метет… Солнце на лето - зима не мороз… Рам-па-ру-раааам…

"Отличный кофе, отличный. Надо будет угостить… сами знаете, кого. Как это… Про Волан-де-Морта… Сами-знаете-Кто… Так и у нас. Наш визитер, Полиграф Полиграфович. Хе-хе. Так о чем бишь? Я, значит, высунула нос, а в морозном воздухе - что-то такое новое, юное, только что народившееся. Вера-надежда-любовь? Охо-хо… Уж эта мне любовь…"

-Алло… Нонна Васильевна? Здравствуй, дорогая, с добрым утром. Ну как самочувствие?.. Алло-о! Самочувствие… Дуба, говорю, не дала еще? Я - как огурчик. А чем занимаешься? А… Все Лидию Корнеевну мусолишь… Ну а как же, об Ахматовой... Да помню я, помню. Нет, не читаю. Не успеваю я, дорогая… Играю много, специально. Пальцы-то пальцы, Нонночка… Их, сказали, разрабатывать надо, иначе под старость буду как Фредди Крюгер… Сейчас что? Экая вы, Нонночка, ехидная дама… Молодость у меня двадцать пятая… Хе-хе-хе-хе-хе… Нет, Нонночка, в этом плане, увы, ничего нового. Ну, что поделаешь… Да нет, бесполезно ехать, не лечат они это. И в Израиле не лечат. Нигде. Да ты не грузись, от чего-то помирать надо. В гости не надумаешь?.. Давно ведь не виделись, все по телефону да по телефону. Что ты никак электронную почту не освоишь, уж не такая и бестолковая, вполне могла бы Лешу попросить, чтоб научил… Глаза? Да подумаешь… Лень это все, ужимки и прыжки... Ну да ладно, зато увидимся. Я тебе своего жильца наконец покажу, аспиранта… Игоря Иннокентьевича. Ага, и штрудель испеку… Договорились. Жду.

 

* * *

 

Звонок, раздавшийся в прихожей, был глухим и далеким. Длинный темный коридор, Надежда Сергеевна называла его "Кунгурская Ледяная Пещера", поглощал все звуки внешнего мира, и прихода жильца она обычно не слышала. Не слышала, но всегда чувствовала.

Сегодня Игорь забыл дома ключи и некоторое время мялся перед дверью, разглядывая циферблат часов. Было полвторого ночи. "Кошмар," - подумал он, тоскливо поглядывая на открытую форточку. В парадном было холодно, сквозняки гуляли там вместе с кошками, прыгали по ступеням и бросались под ноги ночным гостям, обвивая ледяными осьминожьими щупальцами.

"Тут, что ли, прикорнуть? - подоконник был высоким и неудобным. - А может, не спит? Сидит в сети?" Он решился, позвонил. Торопливые неровные шаги, стук трости. Надежда Сергеевна была, как всегда, одета в потертые джинсы и домашний жилет на меху, из кусочков разноцветной кожи. Седые волосы аккуратно подстрижены и причесаны красиво, пышные, прямые, серебряные.

-Ужинать будете? - ее глаза почему-то смеялись.

"Смешно ей, - Игорь окончательно смутился. - Как будто все знает."

-Извините… Ключи вот забыл. А на работе вечеринка… Корпоратив. Отмечали…

-День сурка? - невинно поинтересовалась квартирная хозяйка, и он неожиданно вспомнил, что и впрямь, второе февраля, а в следующий момент почувствовал, что хитрый сурок опередил его, осмеял, отнял законный повод для опоздания и появления без ключей среди ночи.

-После этих вечеринок всегда нападает жуткий голод. Идемте, накормлю вас. Я там специально оставила омлет и мясо по-французски.

"Да ей все равно, - с горечью подумал Игорь. - Мог бы и вообще не приходить."

Катенька на это и намекала, хотела, кажется, чтобы он остался. Она, конечно, Надежду Сергеевну знала лучше и говорила, что безразлично ей, никогда, мол, чужой личной жизнью не интересовалась. Но Игорь все равно засобирался после чая и ушел, а потом долго бродил по улицам, мечтал, размышлял, написал даже стих, присев на заснеженную лавочку… Ну не нравилась ему Катенька, что тут поделаешь, хоть и молодая, хоть и симпатичная. Приглашение на чай принял, не смог отказаться, а вот дальше этого - ни в какую, как Катенька ни старалась. Нет, он, может, и остался бы, если б…

 

* * *

 

Если б кто-нибудь знал, отчего наш Игорь Иннокентьевич стремился, летел, бежал ежедневно в старую большую квартиру на Фонтанке, он бы , этот кто-нибудь, долго и обалдело смеялся, пожимал плечами и повторял известную в артистических кругах фразу: "Победила молодость…" Фраза была сказана в свое время Фаиной Раневской по поводу одного любовного треугольника, участниками коего были весьма пожилые люди, а победил тот, что был на полгода моложе соперника… В нашем же случае дела обстояли и того хуже, с точностью до наоборот.

Было два часа ночи, они сидели на кухне и болтали о литературе, компьютерах, его работе, буксующей диссертации, стихах и музыке, маленьком оркестре, в котором Надежда Сергеевна когда-то играла на фортепьяно, о путешествиях, планах, экспедициях и черт знает, о чем еще.

-Вот ваша, Игорь Иннокентьевич, какая любимая тональность?

-Тональность? - опешил Игорь. - Да я как-то… Ничего, кроме до-мажор, в голову не приходит…

-До-мажор? Ну-у… Впрочем, откуда вам знать. А я люблю ля-мажор. Моя это тональность, понимаете? Вот Нонна Васильевна, к примеру, подруга моя, та - ми-минор. Катенька - си-бемоль мажор. Вы… - она на минуту задумалась. - Может быть, ре-мажор?

-Может быть… - промямлил он. - Вполне вероятно…

Она рассмеялась. Глаза неожиданно блеснули, волосы метнулись туда-сюда быстрой волной, рассыпались, распушились. Разговаривая с Надеждой Сергеевной, он порой забывался и слушал ее болтовню так же беззаботно, как разговоры знакомых девушек, улыбаясь и вставляя забавные реплики. Потом спохватывался, начинал бормотать и извиняться, словно обнаруживал присутствие осуждающей веселый треп классной дамы. Странное получалось общение: легкое, радостное и в то же время напряженно прислушивавшееся само к себе…

Игорь не говорил только о рано ушедших родителях и неудачном браке, продлившемся три изматывающих года, не оставившем ни детей, ни светлых воспоминаний, зато лишившем его квартиры, а по большому счету, и оптимизма. А она не рассказывала ему о давно умершем любимом муже и о медленно развивающемся недуге, который не научились еще лечить и который, увы, через пару-тройку лет должен был истребить ее ясный, оригинальный ум, превратив Надежду Сергеевну в безвольное, обездвиженное растение с бессмысленными глазами и полуоткрытым ртом…

 

* * *

 

"Что там, дверь хлопнула? Что-то рано сегодня ушел наш аспирант. Наш жилец. Визитер наш, Полиграф Полиграфович. А хорошо, что рано ушел. Нечего тут под ногами болтаться, мне ему надо обед готовить, вкусный. Потому что сегодня четырнадцатое февраля. Уже. Боже, как оно летит…

Ну-с, обед обедом, а я хотела еще и спокойненько подумать. Наконец, что-то решить. А то тяну до умопомрачения… В прямом, заметим, смысле. Не может быть! Не может. Нет никаких признаков. Или есть? Забыла вчера про курицу. Ну и что? Я и раньше забывала… А недавно забыла картошку… Сожгла. Нет, нечего обманывать себя, это не случайности. И соображаю хуже, слова еле подбираю. Да идет процесс, о чем тут говорить, только незаметно. Я-то не могу этого видеть. И не вижу. А потом - сразу мрак. Мрак? Кто ж его знает… Как у отца - раз, и потерял память и ни инсульта, ни инфаркта, ничего такого… резкого. Забыл о своей жизни, вот и все. Боли и судороги - это уже потом, а сначала - просто пустой взгляд. Физику свою дольше всего помнил. Интересно, а что я забуду последним? Ноты, наверное. Вальс свиридовский. Аккорд ля-мажор…

И кто, ну вот кто на все это будет любоваться? Нонна? Да она уже почти из дому не выходит… Старье. Игорь, Катенька? Сиделки? Все по очереди? Нет-нет, допускать этого нельзя, это понятно. Но ведь жалко, черт возьми… Жалко пока еще. Кажется, что рано. Еще и весна, и куст поющий… "Море голосов воробьиных. Ночь, а как будто ясно…" - как там дальше? - "И на устах невинных - море голосов воробьиных…" Э-э-э-э-эххх, Есенин… Да, тоже вот, в Англетере-то… Но не так же!

Говорят, и выгляжу ничего… Максимум на пятьдесят… А потом - раз, и забуду все. Игорь… Господи, экий идиотизм на старости лет. Что вот это за чувство? Наверное, сродни бабкиной любви к внуку… Детей и внуков Бог не дал, неужели сказалось? Нет, это я в шестьдесят лет должна свои чувства анализировать… А какая, в сущности, разница, что за чувство? Небезразличен мне мальчик, это понятно, а уж насколько небезразличен… В этом поганом возрасте нужно жить одним днем и довольствоваться тем, что есть, не задумываясь о том, что это такое.

Ну-с, так что ж?.. При всем , при этом, уже сейчас - вниз башкой с балкона? Да не могу я… Жалко. И Катеньку жалко. Нет, когда кого-то любишь, это совершенно невозможно сделать. Э-эх, Надюша… Ты до конца не сможешь, пока мало-мальски соображать будешь… Каждую оставшуюся минуту будешь жалеть, каждую жалкую секундочку…

Тогда нужно что-то придумать... Ты давай, ищи варианты. У тебя же мощный интеллект. Был. Эвтаназия у нас наказуема, но даже если б и нет… Нельзя навешивать на человека такой груз… Немыслимо… Как же быть, как быть… Самой - жалко, других просить - нельзя… Заранее организовать себе несчастный случай? Идеальное самоубийство… Чтоб не раньше, но и не позже, а в тот счастливый момент, когда впаду в маразм и пути назад уже не будет... Вот черт! Не думала, что придется самой участвовать в этаком шоу… Опять на улице что-то жгут… Гарью пахнет…"

-Ах ты, пропасть! Опять сожгла обед, старая дура!!!

 

* * *

 

-Здравствуй, Катенька. Проходи, проходи, детка, замерзла? Что там на улице? Похолодало?

-Собачий холод, Надежда Сергеевна. Пока до супермаркета доплелась, окоченела. Зато красиво. Солнечно, деревья все в инее.Как там говорят? Солнце на лето, зима на мороз.

-Да-да, именно так… Боже, как точно…

-Что, Надежда Сергеевна? Смотрите, что я купила. Вот продукты. Лекарства. А вот… Не смогла удержаться… Духи это. Подарок вам. Мне кажется, что понравится… Запах такой свежий-свежий, типа зеленого чая… Вы это называете "зеленый запах". А оформление! Флакончик какой элегантный, и коробочка… Как вам? По-моему, вам очень подходит!

-Катюша… Ну как тебе не стыдно?

-Почему это? Вот еще!

-Вечно ты мне все даришь! Ну зачем? Я ведь старуха уже, к чему такие духи… У меня совесть не на месте!

-Глупости… Все бы старухи такие были… А совесть тут не при чем. Смотрите, что еще купила: вино французское и свечи. Будем ужинать при свечах?

-Будем. Иди, мой руки. Знаешь, что испекла? Хачапури. Как ты любишь.

-А кофе? Будет?

-А как же! Пошли. Ну, рассказывай, как дела.

 

* * *

 

-Слушай, Катя. Дело у меня к тебе одно есть. Поручение. Выполнишь?

-Конечно. Что за дело? - Катенька с любопытством посмотрела на свою соседку и старшую подругу, заулыбалась. Ничего ей, к сожалению, не поручали обычно, все, что она придумывала и притаскивала, было исключительно на ее совести, Надежда Сергеевна с хозяйством прекрасно справлялась сама, да еще и такие изысканные угощенья вечно припасала для гостей, как штрудель или хачапури…

-Дело, Катюша, вот какое. Медицинское.

 

* * *

 

"А что, если попросить? Сказать все прямо, открытым текстом? Не хочется использовать девочку втемную… Нет, так и так получается, что я ее подставляю… И отказаться от затеи нельзя, ей же придется, им же… Черт, все идет к тому, чтобы закончить водевиль раньше времени… Раньше, раньше, чтобы своей рукой сунуть пилюлю в рот…"

 

* * *

 

-Так что за дело, Надежда Сергеевна?

-Ты знаешь… Мне тут прислали одно средство, Катюша… Для восстановления мозгового кровообращения, памяти… От сумасшествия, в общем. На всякий случай, хочу показать тебе, где лежит. У меня ведь диагноз, сама знаешь, какой. Вдруг разом свихнусь? А что, бывает. Бывает, Катенька. Помнишь Ираиду Степановну? Бэмц - и замкнуло. Начала соседям в стены стучать, в милицию звонить, мол, родственники над ней издеваются. Профессор, доктор наук. А всего-то делов, что закупорился сосудик, да и то не полностью. Если бы полностью - конец. А так…

-Надежда Сергеевна…

-Катенька, ничего катастрофического… Может, все еще обойдется. Проскриплю в своем уме до самого отброса копыт… Это ж так, на всякий случай…

-Да ну вас, ей-богу…

-Да ну меня, к богу в рай… Но ты все ж послушай. Вот оно, лекарство. Тут, на полке. Если вдруг начну стучать в стены… Ну… или забуду, кто я такая, мне нужно давать его регулярно, по две капсулы на прием, три раза в день. Тут как раз на курс. Возможно, что и не поможет, но, говорят, бывали случаи, когда все восстанавливалось. Это эн зе, неприкосновенный запас, на экстренный случай. Понимаешь?

-Понимаю, - тихо сказала Катенька. - Я не забуду, не беспокойтесь. Только…

-Только не придется, будем надеяться. Конечно, будем.

 

* * *

 

-Ну что, Нонна Васильевна? Надеремся? У меня французское вино есть.

-Спрашиваешь! Тащи его. Рысью давай, чего стучишь клюкой… Ах, оно в комнате… Надеюсь, не у постояльца? Нет? А жаль, приятный молодой человек, мне понравился… Ну давай, я, что ли, слетаю, - Нонна Васильевна грузно поднялась и заковыляла по коридору.

-Люмбаго, - долетело из "Кунгурской пещеры", - это такое дерьмо, такое извращение… Попрошу не путать с либидо… Впрочем, для нас это уже почти одно и то же…

Надежда Сергеевна поставила на стол штрудель, конфеты, пирожки с курагой. Открыла шкафчик, посмотрела на пузырек с лекарством, потом - задумчиво - в окно. Прислушавшись к шагам в коридоре, захлопнула дверцу. "Вдруг до нее дойдет потом? Э-э, тут надо осторожнее, это вам не Катенька…"

-Ну вот твое вино. Тяпнем, что ли, добрая подружка? Бедной юности моей? А потом ты мне сыграешь… Сыграешь? Вальс из "Метели". Давай, Надюша. За тебя. За нас. А теперь выкладывай, что у тебя за дело. Пока я трезвая.

-Право, не знаю, Нонна… Впрочем, вот. Завещание я написала. Ты его забери к себе, а когда я коньки отброшу, отдашь Катеньке.

-Все-таки, Катеньке…

-Да, Нонночка. Девочка в крошечной комнатенке ютится, с такими пьянчугами… Работает медсестрой в районной поликлинике. Неоткуда ей больше манны небесной ждать.

-Только от тебя. Не многовато ли на себя берешь? Да и… Сама ж мне рассказывала про своего… э-э… Ну, не знаю, куда ты его определяешь. Кем он тебе доводится, при платонической-то любви?

-Вот вы умеете каверзный вопрос, Нонночка, задать. И шо вас заклинило на связях и узах? Кем доводится, кем доводится… Полиграфом Полиграфычем доводится, нашим визитером. Вернее, постояльцем. Но свой постоялый двор мы, все же, хотим завещать Катеньке, а не ему. Он мужчина, а не альфонс.

-Почему, убогая? Ничего не понимаю. Честно говоря, мне твоя Катенька не больно-то нравится.

-Так ты ей ничего и не завещаешь.

-Не завещаю. Давай свою маляву. Спрячу и никому не отдам, пусть государство твою квартиру на куски рвет.

-На. Больше нет к тебе поручений, а то больно умная.

-Зато ты - дура.

* * *

 

"Пам-па-ру-раааам… париру-риру-рам-па-ру-раааам… пам-пам, пам-пам, пам-па-ру-риии-риии-рууууууу…" - в большой темной комнате кружилась метель… Она неслась морозным ветром из распахнутого ноутбука, взбивала сугробами подушки, шелестела страницами книг… Она студила кофе в фарфоровой чашке и сверкала чистым снегом в красивых, прямых волосах Надежды Сергеевны, а Игорь стоял в дверях и смотрел, как она слушает музыку, как взлетает и вьется с невидимой поземкой, такая же стремительная и колкая, такая же яркая и пронзительная, как звуки скрипок…

Было ли это любовью? Никто из них не смог бы ответить, да и не задавался этим вопросом. Это просто было. Давеча на лавочке Игорь написал стихотворение "Зимний вальс" и зашел сейчас прочитать ей, зашел и остановился, загляделся, задумался. "Как много разных чувств мы называем любовью… Но по сути, это лишь то, что чувствует душа… Остальное - лишь формы проявления, виды и подвиды, всякие там прагмы, эросы, агапе…"

-Вы что-то хотели сказать, Игорь Иннокентьевич?

-Я? Да… То есть, нет. Я…

-Смотрите! Да нет, не сюда… Тополь… Тени, видите? Это оркестр… - и он вдруг увидел скрипача, метнувшегося за смычком в порыве ветра, и флейты увидел, и гобои, и дирижера, качающегося в такт мелодии.

Луна очертила их силуэты на светлых шторах и ночной оркестр, слетевшийся на звуки вальса из снов, памяти, воображения играл для своих единственных слушателей, не касаясь смычками струн и пальцами клавиш…

 

Для лунатиков вальс мы станцуем с тобою вдвоем.

 

"Пам-па-ру-раааам… париру-риру-рам-па-ру-раааам… пам-пам, пам-пам, пам-па-ру-риии-риии-рууууууу…" - все тише и тише, далеким эхом вальса, нежным отголоском метели пел в старой петербургской квартире преданный ноут, освещая экраном медленно кружащуюся посреди комнаты пару…

 

* * *

 

Она потеряла память через полгода. Катенька послушно выполнила распоряжение насчет чудодейственного лекарства, которое на деле оказалось сильнейшим средством, вызвавшим, при указанной Надеждой Сергеевной дозировке, скорую остановку сердца, что, впрочем, сочли естественным при имеющемся диагнозе и возрасте пациентки. Никто не понял, что она нашла-таки способ, провернула собственную эвтаназию, идеальное и непыльное самоубийство. Ну, почти никто…

По завещанию Катенька получила трехкомнатную квартиру и вскоре вышла замуж за Игоря. О том, что все предыдущие полгода она, выкупая в аптеке витамины для глаз, аккуратно заменяла их препаратом, побочно вызывающим нарушения мозгового кровообращения и стимулирующим, таким образом, ускорение течения основного заболевания, разумеется, не узнали…

 

Мечта идиота (рассказ)

 

В рассказе использованы стихи Павла Шульги (thelonewolf)

 

Стоит самое гнусное время – конец декабря. Темнота, оттепель. Башмаки тонут и чавкают в холодных лужах, те в ответ плотоядно похрустывают свежими льдинками, ждут, когда грянет настоящий мороз, чтобы застыть, превратиться в опасные ледяные дорожки, весело и зло засверкать и переломать с десяток-другой рук и ног, а если повезет – ключиц, ребер и позвоночников… Метет, воет за окном.

Мне всегда страшно в темном ноябре и в ледяном, безжалостном декабре. До самого Рождества. А с Рождеством, словно приходит в мир что-то новое. Трудно определить, что именно. Это хорошо чувствуют воробьи. Начинают вдруг орать по-весеннему - это в разгар-то зимы, на застывшей, скованной страхом и спячкой улице. Тогда же и небо начинает розоветь, и вечера становятся менее жуткими, и комок, что, оказывается, сидел в горле, начинает потихоньку, помаленьку рассасываться…

Итак, очередной декабрь скользким слизнем переползает в январь, убивая надежды и высасывая жизнь из тех, в ком она еще теплится. Мне плохо. Гадко так, как, по моим представлениям, бывает оборотню в полнолуние. Сегодня Новый Год. Я сижу на кухне и курю, кидая тоскливые взгляды на несчастный мобильник. Ибо в нем, маленьком, сосредоточились сейчас упования и надежды. Ей-богу, смешно. Чего я жду? Ты не позвонишь, и я не позвоню, хотя оба могли бы. Нечего, нечего ждать.

«Дам тебе добрый совет, как добрый товарищ… Вернись в семью, в коллектив, в работу. Так надо…»

Так надо. Я никогда не поступаю, как надо. Вечно наоборот.

Хватаю трубку и набираю первый попавшийся номер. Хочется кого-нибудь укусить. Ну, или хоть обругать. Сейчас.

-Аллё? – голос сонный, но спросонья уже встревоженный. Низкий. Совершенно неопределенного тембра. Не могу сообразить, кто там: мужчина, женщина, старик?

-Это телефон доверия? – брякаю первое, что приходит в голову.

-Нет, а что вы хотели?

Вот это ответ, однако. Это не бесплатная соломинка для утопающих, а что вы, собственно, от нее хотели? Что мы хотели.

-Мы хотели попытаться не дать сегодня дуба. Извините за беспокойство.

Перед самым отключением слышу:

-Постойте! Подождите! Дать дуба до двенадцати вполне успеете…

Кладу трубку и усмехаюсь. Остроумный кто-то. Женщина? Мужчина?

Телефон звонит.

-Эй! Вы еще живы? Извините, что отвлекаю.

-Да нет, ничего. Успеется.

-Это верно. Все там будем. Поговорим?

-А мы что делаем?

-Пока обмениваемся реверансами.

-Хех. На черта вам?

-Да так. На всякий случай. Вдруг тоже надумаю. За компанию.

-Чего-о-о-о?

-Не чего, а как. В этом весь вопрос. Так вы… э-э-э… как, собсно? Веревка, инъекция? Мозги на асфальте? Может быть, пистолет? Гы-ы-ы…

-Мозги. Они всегда в моем распоряжении, к тому же, во всем и виноваты. Да и восьмой этаж, знаете, располагает…

-А-а-а… У меня четвертый. Не подойдет.

-Жаль, - холодно говорю я. – Придется вам потратиться на пистолет.

-Тоже вынесет все мозги, - вздыхает собеседник. – Нет ли чего-нибудь другого?

-У меня?

-Ну да, у вас.

-А я тут, вообще, при чем?

-Как это при чем? А кто предложил-то?

-Что вам предложили?

-В мир иной отправиться. За компанию с вами.

-Ну хватит. Совсем уже рехнулись. Спокойной ночи.

-Приятных вечных снов.

-И вам таких же. Гуд найт.

-Oh, wait a minute! Wait a minute! Couldn’t you speak to me for a while! Believe, I’m really alone! I knew, you would call me. I was sitting here, near my poor phone… Who are you? Couldn’t you tell me something real… I’m so tired without reality… *

-Мдэ? А где она, ваша реалити? Где? Сами, небось, и виноваты. Бежите от нее, а потом туда же… «Tired with all this for restful death I cry…» ** Ага?

-Ну да… так оно, так… Только… Послушайте! А что, если я о другом? Надоело, надоело…

-О чем? – я уже не пытаюсь понять ее. Или его.

-Ну вот, хоть о литературе…

-Нет! Только не о ней…

-Ладно… Давайте о кошках.

-Вот, б… Непорядочность какая. И не стыдно вам?

-Значит, и у вас эта проблема…

-Да, черт возьми. Это то, что держит.

-Но я пойду на это.

-Это подло.

-Дверь приоткрою, пусть убегает.

-Так уверены в ее предательстве?

-Нет… нет.

-И как быть?

-Пока не знаю. Может, что посоветуете?

-Эй вы, послушайте! Совести у вас нет. Я у вас советов не спрашиваю, между прочим.

-А сами в службу доверия позвонили.

-Но ведь это не вы?

-Не я.

-А кто вы?

-А вам какое дело?

-Да пошли вы, знаете, куда…

-Знаю. Вместе сейчас пойдем.

-А что у вас, вообще-то, а?

-У меня тоска.

-Тьфу. Ладно бы, чего серьезное. Подумаешь, тоска.

-Еще несчастная любовь. Невозможности сплошные. Все проваливается. Чего ни захочу – все к чертям собачьим.

-Да? Э-э-э… Ну… У меня, собсно… тоже. Я уже думаю, может, хотеть не надо?

-Вообще не надо?

-Ну да, вообще. Не иметь желаний. Как в монастырях, знаете?

-Не помогает.

-А вы откуда… Откуда знаете?

-Доводилось пробовать. Попытка смирения.

-И сколько? Сколько смирялись?

-Да немного.

-А я – десять лет.

-Вот черт!

-Совершенно справедливо. Никакого, доложу вам, эффекта. Отказ от амбиций имел место, от склонности марать бумагу. Даже в стол не писалось ничего, клянусь вам. От любви тоже. Даже от секса.

-А это-то зачем? Еще бы от еды отказались. Или от питья.

-Да это, видите ли, не намеренно вышло. Неинтересно мне без любви, пресно, профанация одна. Само собой получилось.

-А-а-а… Ну, понятно. И что? Что? Через десять лет?

-А что-что… Да ничего. Раньше не печатали, а потом, как Интернет появился, грех было не попробовать. Публикации в сети… На многих порталах… Сейчас гораздо лучше пишу. Зачем было десять лет смиряться, ума не приложу. Уже не один бы роман был готов.

-Так ведь все равно не печатают?

-А на черта мне эта бумага? На хрена? Рукописи, они, знаете ли, не…

-Ну, так оно, конечно… А я вот…

-А что вы?

-Да заклинило. Напечататься хочу. Со мной и договоры заключали издательства… Да только нарушают, заразы…

-Знакомая картина…

-Ну а с любовью что? Через десять-то лет?

-Да та же хрень. Вдруг, в один прекрасный момент осенило, что ничто никуда не ушло, люблю по-прежнему. Дай, думаю, позвоню. Ну, и там по-старому все. В точности, как было. Откуда ушли, туда и вернулись, в ту же самую точку. Только постарели на десять лет. На кой, спрашивается, черт смирялись?

-Знаете, а мне вот всегда казалось, что все неспроста, все имеет какую-то цель, смысл… А вас послушаешь…

-Кто сказал, что не имеет смысла? То, что мне не удалось его разгадать, еще ни о чем не говорит… А разгадать, по-видимому, нужно, раз обратно возвращают…

-Зачем же вы… того…

-А-а-а… На тот свет-то?

-Ну, как бы… да.

-А вы?

-У меня другая песня…

-Хех. Очнетесь потом в другой жизни, а там – то же самое.

-Слушайте, так может, просто этот путь у вас бесперспективный? Может, чего другого поискать? В пространстве вариантов?

-А думаете, хочется?

-Ну, ясное дело, что нет. Но ведь недвусмысленно дают понять… Чего вы уперлись, как баран? Вы кто, вообще-то? Мужчина, женщина?

-Да какая вам разница?

-Да, в общем-то, никакой.

-Слушайте! А вы кто? Поэт? Прозаик?

-Поэт…

-А я – прозаик… Почитайте что-нибудь, а?

 

 

-Ого! Да вы настоящий…

-А как мне ваше почитать? А то нечестно…

-Ну… Мыло есть?

-Конечно. Неужто пришлете?

-Почему нет? Пришлю, без имени. Хотя имя вам ни о чем не скажет.

-Тогда, может, отложим наше… э-э-э… мероприятие?

-Ну ладно, давайте. На денек.

-Давайте, давайте. Пишите адрес… Записали? Так я жду?

-Сейчас. Минуту. Так… Что же вам послать-то?

-Пошлите что-нибудь жизнеутверждающее!

-Да зачем вам… Наоборот, ищу подепрессивнее…

-Гыыыы… Вы мужчина, все-таки, или женщина?

-Да не все ли равно?

-Да и в самом деле… О! Пришло письмо! Пойду читать. Вы разрешите вам еще позвонить?

-А вы как хотели? Прочитать и ни слова не вякнуть? Очень вежливо. Уж извольте.

-Ладно, пока. До завтра. Мне еще обдумать надо будет.

-Пфэ. Есть чем?

-Да не то, чтоб…

-Ну так и звоните сразу, что понапрасну напрягаться. У меня-то мозгов, по правде говоря, совсем немного.

-Ну и хорошо. Это счастье прям. Вы даже себе не представляете, какое. Всю жизнь мечтаю познакомиться с равным. Или равной, не суть важно.

-Считайте, сбылась мечта идиота.

-Слава богу. Читать пойду, не терпится в этом убедиться. Я завтра позвоню, договорились?

-Заметано, жду.

-А вы это… Не… того? Без меня-то? Так было бы нечестно.

-Да что вы заладили: нечестно, нечестно… «Да я в душе честней, чем доктор Ватсон… - не помню, откуда это? – Честней, чем даже доктор Айболит…» Ладно уж, черт с вами, подожду.

-Обещаете?

-Зуб даю, только вместе. Они жили недолго и несчастливо и умерли в один день.

-А кто сказал, что недолго? Вам сколько лет?

-Шестьдесят пять.

-Врете.

-А вам?

-Восемнадцать.

-Врете, как сивый мерин!

-Кобыла. Я – женщина.

-А я – наоборот. Мужчина. В расцвете сил.

-Знаете, что я вам скажу?

-Да?

-Мне до фени. «Будь вы хоть негром преклонных годов…»

-Очень правильный подход. Очень. Приятно с вами иметь дело.

-Взаимно. Спокойной ночи, dear. Как вас зовут, кстати?

-Лев Маргаритович. А вас?

-Маргарит Львович. Очень приятно.

-С Новым Годом, Маргарит Львович.

-С Новым Годом, Лев Маргаритович.

 

Часы бьют полночь, бокалы тонко звенят и летят вниз в промозглом воздухе с восьмого и с четвертого этажа, ударяются о стылый асфальт и брызгают в стороны неожиданным фейерверком. На счастье.

 

Лицом на восток (миниатюра)

 

Нежное апельсиновое свечение наполняет небо, выливаясь из-за линии горизонта и обнимая маленький пылающий шар, что опять катится над Бирюзовой Бухтой. Я смотрю на него со скалы, где стоит этот сказочный дом, такой белый, слегка розовеющий в рассветных лучах, дом с просторной верандой и шестью плетеными креслами вокруг обеденного стола. Из шести кресел всегда занято только одно, мое любимое, сидя в котором постоянно глядишь на восток и видишь начало дня, сколько бы лет тебе ни стукнуло.

Жаль, что я не помню, сколько мне лет. Что-то от пяти до девяноста пяти, точнее пока не определила. Или не определил. Это тоже проблематично, узнать, какого ты пола. Да и стоит ли заморачиваться? Чем дольше живу, тем более склоняюсь к мысли, как это второстепенно, все эти вторичные половые признаки. Не случайно же их называют вторичными…

Собственно говоря, любовь - чувство бесполое, настоящая-то любовь. И безвозрастное. Она просто вспыхивает в вашей груди и устремляется к кому-нибудь теплыми волнами, окутывает и начинает качать и баюкать другое человеческое существо, шепча непрестанно: "Люблю… люблю… люблю…" И еще сотни и мильоны раз одно и то же: "Люблю…люблю… люблю…" Вы восхищенно смотрите и глупо улыбаетесь, вас тянет прижаться и замереть, и даже если вы совершаете от полноты чувств и избытка доверия какие-то действия, улетаете неведомо куда и возвращаетесь незнамо откуда, главное - замереть потом, ткнувшись носом, и вложить в глубокий, как Марианская впадина, вздох все оставшиеся "люблю".

А уж кого мы любим… Какие человеческие создания… Нам так редко везет в наших вечных поисках, так трудно оказывается встретить родственную душу, что, очевидно, становится уже не до капризов…

Душа, мда-с. По всей вероятности, мне столько лет, что я почти не ощущаю всего остального. Я, собственно, не уверен, на этом ли я еще свете или уже на том. Или не уверена. Неважно.

Я столько всего знаю про душу… Например, душа кошки. Говорят, что кошки привязаны к дому, а не к хозяину. Но когда я была кошкой и меня оставили у приятельницы на время отпуска, мне отчего-то совсем не хотелось домой. Мне хотелось умереть. А когда забрали назад, я долго не верила своему счастью, а потом стала подбираться по утрам к лицу хозяйки и все всматривалась, всматривалась... Берегла ее сон, мурлыча тихонечко: "Люблю… люблю… люблю…" Я откуда-то знаю, что видит чайка, пролетая над нашей бухтой. Она видит, как в прозрачной глубине медленно шевелится фиолетово-бирюзовый скат, как трепетно тянут окаменевшие веточки голубые и земляничные кораллы, поднимают ладошки к свету и ловят его в солнечной соленой воде… Она видит вдалеке пару дельфинов и слышит сигналы, которые они посылают друг другу: "Люблю… люблю… люблю…" Кем я только ни была. Был. Были…

Пять пустых кресел глядят на меня, заставляя мозг постоянно ворочаться в тщетных попытках вспомнить…

Иногда то, что было жизнью, вдруг пробежит передо мной, как в кино. Необычайно ярко, живо, с цветами, запахами и ощущениями… Увы, я не могу облечь все это в слова, не то что раньше…

Мужчины и женщины, они приходят вместе и по-одному, иногда собираются толпой, шумят и жестикулируют. Некоторые бывают чаще других. Двое влюбленных - кто они? Такие юные и счастливые, и оба на кого-то похожи… На кого… Однажды мне приснились две летящие карусели, веселые, пестрые… Отчего-то пришло в голову, что это они, эти двое. Карусельки кружились, и вовсе не на земле, а где-то повыше, в воздухе, а по моим щекам какого-то черта лились слезы… Все равно не вспомнилось…

Мужчина один часто сидит напротив. Тихий и добрый, достанет блокнот - и пишет, пишет… Он сидит, а кресла все равно все свободны, кроме моего, не знаю, как так получается... Вокруг него еще собака бегает. Собачка маленькая. Вот собачку я почти что припоминаю, даже имя иногда всплывает в памяти, но не до такой степени, чтобы вслух произнести. Прозвучит где-то там и стихнет…

Есть еще женщина. Она подходит ко мне и обнимает. Обнимет - и стоит так, до-о-о-олго, склонившись. Не плачет, нет. Я плачу.

И еще малыш. Мальчик или девочка, непонятно. Мы часто вместе смотрим, как оно восходит. Как выплывает, огненное, прямо из воды, как заливает все ярко-оранжевым светом…

Я боюсь одного: не поймать, пропустить когда-нибудь это изумительное, ни с чем не сравнимое мгновение, ощущение начала, свежести, новизны, которое почему-то до сих пор мне необходимо. Мне думается, именно оно держит меня здесь, в Бирюзовой Бухте, между этим и тем светом, и держит так крепко, что мне совершенно наплевать на то, кто же, собственно, сидит в этом плетеном кресле лицом на восток. Наплевать на то, что я никак не могу вспомнить, кто я и кого со мной уже нет.

 

Сыграть жизнь, прожить роль... (миниатюра)

 

В камерном театре там, над нами, опять готовят премьеру. Воздух дрожит, как молоденькая актриска перед спектаклем, декорации царские: пурпур, золото… Красные кленовые ладошки аплодируют на ветру.

-Купите программку.

Купили. Нынче дают "Осень". Посмотрим состав...

 

А, вот и первый звонок.

 

Да что там смотреть, все те же актеры, никаких замен... Ты и я.

Нынче день твоего рождения... А помнишь нашу первую осень? Когда мы шатались по городу вместе с ворохом листьев и нам было плевать, куда прибьет, а клены горели в каждом дворе инквизиторскими кострами… Помнишь?

Еще бы, ты помнишь. Ведь ее не было, этой осени. Мы придумали, вымечтали ее порознь, в одиночку. Мы умудрились прожить жизнь вместе и врозь.

Не спрашивай, почему. Я знаю, что глупее невозможно было придумать. Мы изобретали одно безумие за другим, мы достигали безоблачных высот в мазохизме и, словно дав обет молчания, глядели друг другу в глаза, где наше чувство плескалось голым, беззащитным младенцем, плача и взвизгивая от счастья одновременно.

Первым достижением стало убийство этого младенца, вторым и последним - его воскрешение из мертвых.

 

Вы любите театр, так, как люблю его я?

Я вас умоляю. Вы не знаете театра. Для этого надо всю жизнь прожить в маске, не сдирая ее с лица даже ночью.

Впрочем…

 

У меня есть любимая роль. Ежегодно, когда зажигаются клены и все тот же театрик дает очередную премьеру, я вспоминаю об этой маленькой роли и спешу выполнить колдовской ритуал, который помогает прожить потом еще год.

В августе, в день твоего рождения, я еду на дачу и там, среди золотых и пурпурных гербер, заросших сорняками, которые я жалею и обхожу стороной, в неказистом домике, что служит гримеркой, я наконец-то стаскиваю прилипшую маску, чтобы играть в полную силу воспоминания, сожаления, грусть…

 

Кажется, второй звонок?..

 

Но не приходит грусть. В маленькой комнате под крышей, рядом с итальянским семейством воробьев, что орет за тоненькой стенкой, я достаю фото, которое храню в воробьиных хоромах, и, едва увидев твое лицо, глупо, легко улыбаюсь.

Я легко и глупо улыбаюсь идиотской улыбкой, и, представьте себе, это и есть лицо без маски, о котором я наивно мечтаю долгие двенадцать месяцев. О нет, это не обаятельная улыбка милой женщины, не ироничная усмешка умной бабы и не саркастическая гримаса ядовитой стервы…

Это улыбка дебила, пускающего слюни в песочнице, давно выросшего, но не имеющего понятия о том, сколько умчалось лет.

Я гляжу тебе в глаза и слышу плач и радостный визг, а солнце бросает на пол оранжевый луч, играя свою блистательную роль в высоком и вечном театре. Улыбаюсь тебе, ибо не осталось грусти, все перегорело десятками осенних костров, а вот эта дурацкая улыбка… Моя загадочная чердачная улыбка - по-прежнему жива.

 

Что-то расчирикались опять итальянцы. Прячу фото, задвигаю потайную дощечку, висящую на одном гвозде, как и вся моя бутафорская жизнь. Кто-то идет по дорожке, и я наверняка знаю, что это не ты.

 

Третий звонок, выход… Break your leg, dear, break your leg. *

 

___________________________________________ _______ ______________

 

*Актерское пожелание перед выходом на сцену. Типа "Ни пуха, ни пера!"