УЛИЧНЫЕ ЗАБАВЫ

 

1

Труба была в диаметре сантиметров двадцать. На высоте четвёртого этажа она соединяла два корпуса старого полуразрушенного пивзавода, нашей «рыцарской» крепости. Прошагать пять метров над пропастью было серьёзным испытанием для тринадцати-четырнадцатилетних подростков.

– Давай, Серый, не дрейфь!

– Ты же видел, все прошли!

– Только в первый раз страшно!

Это кричали мне. Все пацаны, действительно, уже перебежали через трубу и лежали на шифере соседней крыши. Они курили «Приму» и потешались надо мной.

Я боялся идти. Внизу валялись битые кирпичи. Упасть означало убиться. Солнечные блики играли на трубе и слепили глаза. Я был своим в этой компании, все знали, что я не подведу в драке, тем смешнее было пацанам сейчас. Серёга Петров трусит! Даже маленький Мыня и тот прошёл по трубе. Петька прошёл, Вадик... Все прошли! Смешно, конечно.

Две недели я не выходил из дома: в мае искупался в речке и схватил ангину с осложнениями. А пацаны как раз за это время освоили трубу. Раньше мы по ней не ходили, на крышу и на чердак поднимались через подъезд. И вот теперь я остался один, кто не сдал «проверку на мужество».

Я поставил ногу на трубу. Мои друзья оживились. Каждый считал своим долгом что-нибудь посоветовать.

– Вниз, главное, не смотри, и всё будет нормально!

– От солнца прикройся ладонью!

– Ты что, больной – «ладонью»? А равновесие как держать? Не слушай его, Серый, просто прищурься!

– А что, я ладонью прикрывался...

– Ну, так ты же ненормальный у нас...

Все засмеялись. Только мне было не смешно. Я всё никак не мог решиться.

– Ну, давай, Серёга, не тяни. В чику* пора играть!

Удивительно, никто не сомневался, что я пройду. Они не понимали, как я боюсь высоты. Мне пришло в голову, что ударь двух человек в одно и то же место и с одинаковой силой, и один может закричать от боли, а другой сдержаться не потому, что у кого-то из них сильнее воля, а потому, что первый человек на самом деле испытал боль значительно острее, чем второй…

Под разочарованное молчание пацанов я перешёл трубу на четвереньках.

Авторитет мой заметно пошатнулся. В открытую никто не смеялся, но я и сам чувствовал неловкость, друзьям было как будто совестно за меня. Я не знал, что сказать. В чику играть сразу расхотелось.

Полежали на крыше, поплевали вниз, помолчали. Сегодня нас было мало, всего пять человек. А вообще компания была большая, временами доходящая до двадцати пацанов. Самому старшему – Федьке Кузнецову, он среди нас и верховодил – пятнадцать лет. Все мы были из одного района, «пивзаводские». В конце семидесятых годов большинство подростков нашего города делилось на такие группировки, в одиночку по улицам никто не ходил, чужих ловили, задавали дежурный вопрос: «С какого края?» – и били.

Дело шло к вечеру, солнце садилось, становилось скучно. Мы и не подозревали, сколько испытаний нас ещё ждало сегодня.

Крыши у пивзавода были почти плоские, и Петька с Вадиком прямо возле трубы сели играть в карты. Мыня и Игорь устроились к ним поближе, рассчитывая присоединиться на следующий кон. Я уныло смотрел на дорогу.

И тут показался Басмач с худеньким пацаном-богомольцем. Вернее, мы тогда ещё не знали, что он из верующей семьи. Но какая-то его необычность была заметна сразу. Отец рассказывал, что многие христиане стали селиться в нашей местности после начала их преследования властями на Украине. Но меня в четырнадцать лет религия интересовала мало…

– Это кто там идёт рядом с Басмачом? – спросил я друзей. – Кого-нибудь без меня принимали?

Все посмотрели на дорогу. Новенького никто не знал. И только вездесущий Мыня сказал, что Басмач уже несколько раз обещал привести в компанию какого-то своего нового друга.

Через пару минут друзья вылезли на соседней крыше. Под бурные приветствия наших, Басмач спокойно и уверенно перешёл по трубе, было сразу видно, что ему это не впервой. Мы пожали руки.

– А это – Лёха Курочкин, – сказал Басмач, – он хочет дружить с нами. Я за него ручаюсь!

Новичок замешкался у трубы. «Неужели пройдёт сразу?» – меня вновь кольнуло чувство собственной неполноценности.

– Ну, ты что, Лёха? Иди сюда, не бойся! – подбодрил его друг.

Новенький мертвенно побледнел, что-то прошептал себе под нос и, раскинув руки в стороны, быстро перебежал к нам на крышу. Все стали жать ему руки и хвалить наперебой. Редко, кто так быстро решался пройти по трубе с первого раза. Я почувствовал себя глубоко уязвлённым. Теперь расскажут всё Кузнецу, а уж тот не постесняется посмеяться мне прямо в глаза! И зачем вообще сдался нашей компании этот новенький?

– Лёша, – со счастливой улыбкой протянул он мне в эту минуту свою руку.

– А ты чего улыбаешься? – хмуро спросил я и не подал руки.

Мне вдруг пришла идея побить его, всё не так позорно будет. Новичок был щуплым и неказистым. Я был заведомо сильнее его.

Глаза Лёши выразили недоумение, он опустил руку и уже хотел отойти от меня, но тут я резко схватил его за плечо.

– Куда ты меня послал? – спросил я громко, чтобы все слышали.

Пацаны разом оглянулись и тревожно посмотрели на нас.

– Никуда я тебя не посылал, – растерянно ответил Лёша.

– Серый, подожди! – между нами встал Басмач. – Не надо, это мой друг!

– Ты тоже своё получишь, – зло проговорил я и оттолкнул Басмача.

Сжав кулаки, я вплотную приблизился к новичку. Затылком я чувствовал на себе недружелюбные взгляды пацанов. Они понимали истинную причину моей нелюбви к этому Курочкину. Но я, в отсутствии Федьки, был здесь самым старшим и сильным и потому был спокоен. Из-за какого-то никому не известного новичка пацаны на меня кучей не кинулись бы.

Через несколько секунд я двумя сильными ударами уже разбил своему противнику губы и посадил «фонарь» под левый глаз. Он почему-то не сопротивлялся, и оттого я ещё больше был сегодня всем неприятен.

– Серый, ну хватит... я прошу тебя... не надо больше! – Басмач вновь попытался заступиться за друга.

– Уйди или следующим будешь ты! – заорал на него я.

Он снова отошёл в сторону.

– Ты почему не дерёшься? – хмуро спросил я новенького.

Лёша промолчал. Я немного отошёл назад и затем со всего размаха дал ему ещё раз в лицо. У него пошла носом кровь. Драка была закончена.

Новенький тихо сел возле вентиляционного люка, закинул голову вверх и стал унимать кровь. Басмач поспешил к нему на помощь. Я же, красный от возбуждения, сел играть в карты с остальными пацанами. Все поглядывали на меня с опаской, авторитет, по дворовым понятиям, был восстановлен.

Начинало смеркаться. Наверное, ещё полчаса – и мы разошлись бы по домам. Но, как выяснилось через минуту, сегодняшний наш вечер ещё только начинался…

– Серый! – испуганным голосом вдруг закричал Мыня. – Серый, татарские!

«Татарские» – так называлась враждовавшая с нами группировка с другого конца города, из «татарского района». Я посмотрел вниз, куда показывал пальцем Мыня, и увидел человек пятнадцать татарских, с палками, цепями, они бесшумно подходили к подъезду нашего корпуса. Бабай, их «вождь», здоровый пацан лет шестнадцати, тоже был с ними.

– Серый, бежим через трубу, пока не поздно! – взмолился Мыня.

– Заткнись, – сказал я. – Бегом на чердак, закрой дверь на засов!

Мыня мгновенно скрылся исполнять приказ. Я обернулся к компании. Все на меня смотрели расширенными от страха глазами.

– Ну что, воины? – усмехнулся я. – Кажется, кто-то был сегодня мной недоволен? Кажется, я был сегодня маленечко не прав? Сейчас посмотрим, может быть, татарские будут добрее меня?

Я зло сплюнул. Выследили, когда ни Федьки Кузнеца, ни пацанов сильных – никого нет!

– Серый, почему мы не бежим через трубу? – теперь заныли Петька с Вадиком.

– Вы что все Бабая за дурака держите? – я показал пальцем на Петьку и Вадика. – Бегите, я разрешаю!

Пацаны неуверенно, оглядываясь на меня, подошли к трубе. Вадик пошёл первым. И тут сразу же из чердачной будки на соседней крыше, как я и думал, выскочили двое здоровых татарских пацанов с длинной палкой. Один из них, жмуря глаза и кося под психа, стал бешено вращать своей дубиной и орать:

– Ничего не вижу! Ничего не вижу! Я слепой! Я слепой!

Вадик со страху едва не потерял равновесие, с трудом развернулся на трубе и быстро вернулся на нашу крышу.

Теперь эти татарские уже не прятались, а открыто сели возле трубы и постукивали по ней своей чудовищной палкой. Издеваясь, они кричали нам, что они психи, у них есть «жёлтые» справки, и им, если они кого-нибудь опрокинут вниз, ничего за это не будет.

Наши пацаны приуныли. Вернулся Мыня.

– Серёга, – сказал он мне, – я задвинул засов, но дверь слабая, они могут поломать. Уже слышно их, идут по подъезду!

– А ну, все на чердак, бегом! – скомандовал я.

Мы по очереди спустились на чердак. Здесь стоял наш старый диван, им мы укрепили дверь. Потом расселись, кто где, и стали ждать.

Шум на лестнице усилился, затем послышался сдержанный смех и деликатный стук в дверь.

– Да-да? – спросил я, стараясь сохранять хладнокровие.

– Здравствуйте, – заголосил Бабай, подражая детскому голосу, – пустите погреться, пожалуйста!

Все татарские заржали.

– Простите, это лошадь? Ей сена свежего не надо?! – вдруг смело выкрикнул маленький Мыня, обыгрывая популярный в то время среди нас анекдот.

Я похлопал его по плечу и прижал указательный палец к губам:

– Тс-с, говорить буду я!

Бабай взревел:

– Кто здесь за старшего? Почему салаги вмешиваются?

– Чего надо, Бабай?

– А-а, Серёжа, – узнал меня Бабай, – адъютант Кузнеца... А где сам Кузнечик?

– Был бы здесь Кузнец, так ты, смельчак, сюда не вламывался бы с цепями да палками...

– Я?.. Я?!. – задохнулся Бабай от злобы. – Я твоего Кузнеца один на один в три секунды разделаю!

– Ну-ну, расскажу завтра Федьке...

– Короче! – рявкнул Бабай и с силой пнул дверь, она, припёртая диваном, не поддалась. – Мы знаем, что вас всего человек семь-восемь. Нас здесь – девятнадцать! Ты, Адъютант, всё понял?

– Понял-понял, что дальше?

– Наши условия: вы открываете дверь, снимаете с себя одежду – всю одежду! – и голыми разбегаетесь по домам. Бить не будем...

Татарские за дверью возмутились.

– Давай им хоть по одному «фингалу» поставим! Они наших в парке на танцах тогда как отделали?!

– Хорошо, – уступил общественному мнению Бабай, – условия поправляем: голые – раз, и по одному фонарю каждому – два. Это всё, даю слово!

– А если мы не согласимся? – спросил я.

– Пять минут вам на раздумья. Потом ломаем дверь и молотим чем попало! – голос Бабая стал удаляться, татарские, очевидно, спускались вниз. – И всё равно – только голыми выпускать будем!

Татарские ушли. Мы сбились в тесный кружок и говорили тихо, опасаясь подслушивания.

– Голыми! – возмущённо начал Игорь. – Опозорить хотят, потом весь город над нами смеяться будет!

– Кузнец нас убьёт, – поддакнул Петька.

– Значит, выбора у нас нет, – заключил я. – Укрепляем дверь, минут десять-пятнадцать штурма она выдержит... А потом – бьёмся смертным боем!

Я подошёл к окну и посмотрел на соседнюю крышу. На улице было уже почти совсем темно. Часовые татарских («психи») развели небольшой костерок прямо на крыше и дежурили возле трубы. Здесь не пройдёшь, можно убиться... И почему сегодня пришло так мало наших? Ведь бывали дни, когда человек по пятнадцать-двадцать собирались! Вот дали бы сейчас бой... самого Бабая без штанов домой отправили бы!

– Серёга, есть идея! – вдруг возбуждённо прошептал мне на ухо сзади Басмач.

Я обернулся на голос. На меня в упор смотрел Лёша Курочкин: один глаз заплыл, на губах и под носом – запёкшаяся кровь. Да, немного досталось бедняге...

– Ну? – спросил я друзей.

– Я пойду сейчас вниз, к татарским, – спокойно и холодно сказал Лёша, – меня там никто не знает, скажу, что вы меня привели к себе и били. Они меня отпустят, и я сбегаю за Кузнецовым. Кузнецов позовёт тех, кто поближе живёт, и через двадцать минут мы будем здесь с подмогой.

– Ну как? – восхищённо вставил Басмач. – Лёха это сам придумал!

– Ты ему веришь? – спросил я Басмача.

– Конечно, Серый! Отвечаю за свои слова.

– Хорошо, давай попробуем, всё равно это наш единственный шанс. Адрес Кузнеца знаешь?

– Советская 5, квартира 4, – кивнул Курочкин.

– Правильно, давай дуй!

Мы отодвинули диван, открыли дверь и выпустили Лёшу в подъезд. Он сразу растворился в темноте.

– Вали отсюда и больше нам не попадайся! – для страховки громко сказал я вслед.

 

2

Я шёл по подъезду и готовился к предстоящему разговору с Бабаем. «Ты ему веришь?» – напоследок спросил Витю (Басмача) Серёга. Обидно, конечно, что меня так встретили... Отец говорил, что мне нужно подружиться с хорошими дворовыми ребятами, чтобы не выглядеть «чужаком». Вот и подружились...

Мысленно прочитав 90-й псалом, я вышел из подъезда и тут же был окружён татарскими.

– А это что ещё за красавец? – ткнул меня пальцем в грудь Бабай (я его узнал по описаниям Вити).

– Я не красавец, – сказал я. – Меня били.

– Ведите его к костру! – выкрикнул кто-то.

Меня привели к только что разведённому костру. Бабай важно сел на какой-то деревянный ящик и начал допрос.

– Значит, говоришь, били? – с деланным сочувствием спросил он.

Я кивнул. Моё разукрашенное лицо говорило само за себя.

– А почему Адъютант тебя отпустил, а?

– Он сказал, что с меня хватит на сегодня...

Все вокруг засмеялись.

– Пора идти ломать дверь, – обращаясь к Бабаю, сказал мрачный парень с большими круглыми часами на цепочке, которые он держал в руке, – уже семь минут прошло!

– Подождём ещё, – властно изрёк Бабай, – никуда они не денутся!

Он снова повернул ко мне лицо и продолжил:

– А ты не боялся к нам идти? Мы ведь тоже бить умеем.

– Я подумал, что их враг – ваш друг, – я опустил глаза.

– Так, – усмехнулся Бабай, – друг ты наш, скажи-ка для начала, где ты живёшь, где учишься?

– Я приезжий...

– Кто-нибудь видел когда-нибудь этого мальчика? – спросил Бабай, обращаясь к своей компании.

Как я и предполагал, меня никто не знал. В городе я жил только три месяца.

– Что будем с ним делать? – спросил Бабай.

– Отпустите меня, – жалобно попросил я.

– Его отпускать нельзя, – сказал парень с часами, – он может быть шпионом.

– Да, пусть лучше остаётся с нами до конца! – подтвердили ещё несколько человек.

– Видишь, – обратился ко мне Бабай, – ребята не хотят тебя отпускать, ты им понравился. Мы сделаем так: когда поломаем дверь и всех скрутим, ты за свой фингал отомстишь – каждому поставишь по такому же... Это будет здорово! Как будто и не татарские били. Это будет твоя месть! Пусть приезжих пацанов не обижают. Мы даём тебе такое право, чтобы ты плохо про наш город не думал и другим рассказал, какие справедливые пацаны здесь живут! Но учти: если будешь бить слабо, получишь от нас. Всё понял?

– Понял, – ответил я. – Только дверь вы у них не поломаете.

– Это почему? – настороженно спросил Бабай.

– Они изнутри укрепили дверь диваном и будут при вашей атаке все упираться в неё ногами. Я слышал...

– Так. А что ещё ты слышал?

– Больше вроде ничего, но я знаю, как поломать эту дверь.

– Да-а? – удивился Бабай. – А ну-ка, расскажи.

– Здесь недалеко есть место, где можно набрать старой фотоплёнки... Кусок плёнки заворачиваешь в бумагу и поджигаешь, потом огонь сбиваешь – получается «дымовушка». Дымит зверски, я так много раз делал! Если приготовить сразу несколько штук и подсунуть их под дверь, то будет настоящая «химическая атака», и те пацаны уже не смогут быть на чердаке, вылезут на крышу... Вот тогда поломать дверь можно будет запросто!

– Неплохо придумано, – согласился Бабай и обвёл вопросительным взглядом своих людей.

Тут подошёл долговязый малый с кастетом и перевязанными ремнями руками:

– Может, лучше, того... наложить к дверям дров и сразу поджечь? Я в кино видел...

– Идиот, – сказал Бабай, – видишь дома рядом, какая-нибудь бабка сразу вызовет пожарников!

Он ещё помедлил и сказал:

– Наш новый друг подал дельную мысль. Помните, мы тоже раньше делали «дымовухи»? Сейчас все начнём ломать дверь, а кто-нибудь один пойдёт с этим изобретателем за плёнкой. Есть добровольцы?

– Давай, я пойду, – к костру вышел крепкий пацан с длинной цепью, перекинутой через плечо.

– Давай, Руслан! Постарайтесь побыстрее. Если дружок нас обманывает, знаешь, что с ним делать...

Руслан слегка хлестнул меня по спине цепью.

– Я ему объясню, что он не прав, если не будет плёнки!

Я попытался улыбнуться. Мы с Русланом отошли от костра и погрузились в ночной мрак. Бабай повёл остальных пацанов на штурм чердака.

Чтобы я не сбежал, Руслан продёрнул свою цепь за ремень моих брюк, и я шёл впереди, как собака на поводке. Я торопился. Штурм уже начался. Как я справлюсь с массивным и сильным Русланом, я совсем не думал.

Я завёл его на стройку, что была рядом с улицей Советской. Где-то здесь рядом живёт Кузнецов. Мы прошли, ежесекундно запинаясь, внутрь строящегося пятиэтажного дома.

– Вот, в какой-то из этих комнат, – сказал я, усиленно соображая, как избавиться от конвоира.

– Сейчас, я достану спички! – Руслан одной рукой продолжал держаться за цепь, другой стал шарить в своих карманах.

Вокруг была абсолютная темнота. Я вытянул руки вперёд и нащупал тонкую трубу, идущую вдоль стены. Сердце учащённо забилось. «Господи, помоги мне!» – беззвучно прошептал я и тихо расстегнул пряжку на ремне.

– Куда же я засунул спички? – недоумевал Руслан.

Бесшумно ремень выскользнул из петель брюк. Я сделал шаг вперёд, обвил ремнём трубу и на ощупь застегнул пряжку.

– Ты чего дёргаешься? – забеспокоился Руслан, в его руках уже шуршал спичечный коробок.

Я ударил на звук по его рукам и выбил спички. В следующую минуту я уже выскочил на улицу и спрятался за какую-то старую бетономешалку. Вскоре на улицу выбежал и Руслан. Но найти меня в такой темноте, а тем более поймать, у него не было никаких шансов. Руслан в отчаянии хлестал направо и налево своей цепью и истерично всхлипывал: «Как пацана... как пацана!..»

Подождав немного, я поднялся с земли, отряхнул коленки, и, поддерживая руками спадающие штаны, незаметно ушёл со стройки. Пусть теперь Руслан поищет плёнку без меня!

Я вышел на освещённый электрическим светом перекрёсток. Пора действовать: Советская 5, квартира 4! Ребятам уже давно ломают двери, долго они не продержатся...

Квартира Федьки Кузнецова оказалась на первом этаже – хоть маленькая, но экономия времени. Я нажал два раза кнопку звонка и только после этого подумал: «А который сейчас час?» За дверью было тихо. Все, очевидно, спали. Но вот, наконец, послышались тяжёлые шлёпающие шаги, в прихожей зажёгся свет – это было видно через глазок – и дверь открылась. На пороге появился огромный рыжий мужик в красных семейных трусах и тапках. Зевая, он почёсывал волосатую грудь.

– Федю позовите, пожалуйста, – сказал я, съёживаясь под его неприветливым взглядом.

– Ах, Федю тебе позвать... в час ночи! – мужик угрожающе сделал шаг вперёд.

Я отступил и приготовился бежать.

– Папа, кто там? – в прихожую выбежал, очевидно, Федька, я его никогда раньше не видел, да и сейчас не очень-то разглядел из-за широкой спины отца.

– А ну, пошёл спать! – рявкнул Кузнецов-старший и влепил Федьке звонкую затрещину, предназначавшуюся, несомненно, для меня.

Кузнецов-младший взвыл от обиды. Дверь захлопнулась.

Я выбежал на улицу. Что же делать? Бросить камешком в окно? Но в какое окно кидать? Да и от такого папаши Федьке вряд ли убежать. Время уходит, время! Что я ещё могу? Больше никаких адресов не знаю. А если бы даже знал, кого отпустят ночью? На чердаке об этом не подумалось... О, эти родители!

Закусив пальцы, я беззвучно заплакал. Мне было невыразимо жалко ребят, оказавшихся в западне. Я старался сдерживать слёзы, но они текли сами собой. Минуты бегут! Может быть, дверь на чердаке уже сломали. Пацанов сейчас будут бить... А что же я? Это меня одного таким образом спас Бог? Или это мне испытание, способен ли я на настоящую дружбу? Что сказал бы сейчас мой отец? Я вытер слёзы рукавом рубашки и решился: я пойду к ним.

Я побежал к пивзаводу, я торопился, как будто моё присутствие там могло что-то изменить. Брюки всё время спадали. Я огляделся и увидел намотанную на заборе верёвку, оторвал её и использовал вместо ремня, завязав концы бантиком. Бежать стало значительно легче. Я зашёл на территорию пивзавода с другой, безопасной стороны. Встал между двумя корпусами. Где-то там, наверху, должна быть труба. Я поднял глаза к звёздному небу, присмотрелся и, действительно, увидел трубу: едва различимая тёмная полоска соединяла крыши. Схватили пацанов или ещё нет? Было тихо. Я стоял на куче битого кирпича. Вспомнился вечер: я иду по трубе и отчаянно молюсь, а внизу эти кирпичи, они манят, влекут к себе, ноги начинают предательски дрожать... Вся эта картина, вновь вызывая сердцебиение, отчётливо всплыла в памяти. И вдруг я вздрогнул, как от электрического удара. Лестница! Там была пожарная лестница! Поржавевшая такая, старая... я помню! Когда я только решался идти по трубе и заворожёно смотрел вниз, на том здании, на котором я стоял, была лестница. По ней, наверное, можно подняться. На крыше, правда, были двое татарских...

Всё, я принялся искать эту лестницу. Что будет после того, как я поднимусь, если вообще поднимусь, я не думал и не загадывал. Меня просто влекло, тащило наверх. Судьба, наверное... Лестница нашлась быстро, как находится всё, когда знаешь, где искать. Однако начиналась она высоковато, мне было не допрыгнуть. Я стал стаскивать кирпичи и складывать их один на другой. Тут сверху отчётливо послышались крики, поднялся шум – стало быть, штурм ещё не окончился!

«Господи, помоги мне! Господи, помоги!» – то и дело повторял я скороговоркой. «Наверх! Наверх!» – больше я ни о чём не думал. Набросав, сколько хватило терпения, кирпичей, я присел на них, затем отчаянно подпрыгнул вверх и зацепился за нижнюю перекладину лестницы. Подтянулся и поднялся на первую ступеньку. Далее несколько перекладин отсутствовало. «Кто их мог выломать, это какой силой надо было обладать?» – подумалось на миг... «Давай же, давай! – подбадривал я себя и поднимался всё выше и выше. – Блажен, "кто положит душу свою за друзей"!»

Наверху штурм чердака был в самом разгаре. Я уже ясно слышал голоса Серёги, Вити, Мыни, рык Бабая... Держатся, молодчины! Чердак понемногу стал различим, на нём был отблеск костра часовых с моей крыши. Жгут себе костёрчик... Как же мне быть с этими «психами»? Я поднялся наверх почти под самой трубой. Осторожно выглянул на крышу: один татарский сидел у костерка и подкладывал в него новых дровишек, рядом с ним валялась та самая дубина, которой он преградил нам путь вначале, другой «псих» безмятежно лежал на спине и ковырял пальцем в носу. Они были уверены в своей безопасности. Наши пацаны держались уже на одной ярости, характерный треск свидетельствовал, что дверь уже вся разваливается.

План в моей голове созрел мгновенно. Одну ногу я поставил на трубу, другой упёрся в последнюю перекладину лестницы, лёг животом на крышу и потянулся за палкой татарских... Всё произошло так неожиданно, что «психи» растерялись и не успели среагировать. Я утащил у них под носом палку и с воинственным криком «Не подходи!» стал ею размахивать, отгоняя противника от трубы.

– Серёга! Витя! Бегите сюда! – кричал я во всю мочь. – Не под-хо-ди!..

«Психи», сообразив, что я один, пытались пинать мой трофей, но кому-то из них палка тут же попала «по косточке». Пострадавший взвыл от боли, а тут по трубе уже побежали наши, и татарским пришлось срочно ретироваться.

– Ура! – воскликнул я, опьянённый успехом, ещё раз взмахнул палкой и... потерял равновесие.

И почему я не вылез сразу на крышу? Я выпустил из рук палку, меня тянуло спиной вниз... Левая рука выручила меня. Инстинктивно и спасительно откинутая в сторону, она как-то всё же смогла зацепиться за гладкую поверхность трубы. В следующее мгновение я повис над тёмной бездной. Я едва держался, боялся пошевелиться и почему-то молчал. От ужаса, наверное.

Последним по трубе, медленно и сосредоточенно шёл Сергей. Капитан последним покидает терпящий бедствие корабль. Он-то и заметил моё отчаянное положение. Дойдя до крыши, Сергей за что-то ухватился и свободной рукой, как ребёнка, легко вытащил меня за шиворот.

– Спасибо, – только и мог выговорить я.

Мы стояли на крыше. Сергей дружелюбно улыбался. Нам многое нужно было сказать друг другу.

– Приходи завтра, – он хлопнул меня по плечу, – Басмач уже признался, что ты верующий!

И мы побежали за нашей компанией.

___

* Игра на деньги, при которой по монете ударяют свинцовым битком. Если монета перевернулась, она твоя.

 

УВОЛЬНЕНИЕ В ГОРОД

 

Разрешение на своё первое увольнение в город я получил только после шести месяцев службы. Это случилось вскоре после окончания школы сержантов. Уже прошло полгода как я не жил нормальной гражданской жизнью, не ел домашней пищи и даже не видел ни одной девушки. Стояло чудесное солнечное весеннее утро, когда зелёные железные ворота с красными звёздами со скрежетом захлопнулись позади меня, дав старт четырём часам моей относительной свободы.

Планов, разумеется, было много, но все они были непритязательны – например, вдоволь наесться сладкого. Однако где-то в подсознании вынашивалась и другая идея, ценившаяся среди солдат намного больше: познакомиться с симпатичной девушкой... Увы, давно прошли те времена, когда военная форма производила на женский пол выгодное впечатление. Моя же парадная форма была способна рассмешить кого угодно: безвкусно приталенный китель, широкие брюки, фуражка, минимум на размер больше, чем надо бы, уродливые ботинки... Посмотревшись в зеркало перед увольнением, я искренне огорчился и ощутил себя гадким утёнком. Но другой формы у меня не было, и приходилось идти в этой.

Прежде всего я решил зайти в «Кулинарию», мягкие вкусные булочки которой славились среди солдат. Несмотря на то, что я впервые был в этом маленьком полувоенном городе, я мог достаточно хорошо в нём ориентироваться благодаря топографической «карте», нарисованной моим другом. Кулинарный магазин на ней был особенно крупно обозначен. Десять минут неспешной ходьбы, и вот я в заветном месте. Передо мной возвышаются на подносах пирамиды булочек и пирожных, до одурения вкусно пахнущих, поджаристых и, судя по всему, ещё горячих. Уютное помещение, на окнах – домашние занавески, негромко тикают часы на стене. Никого из посетителей больше нет, продавщицы в подсобном помещении тихо разговаривают о чём-то своём. Блаженные мгновения, которые хочется задержать, забыться и никогда больше не возвращаться в казарму...

Наконец, ко мне выходит пожилая полная продавщица и расплывается в улыбке: «А, солдатик пришёл!»

Смущаясь, я покупаю четыре стакана чая, два огромных пирожных и штук десять сладких булочек. Отдельно укладываю целый пакет булочек для друзей. После армейской кухни заказанное мной кажется бессовестной роскошью, и я быстро ем, с трудом подавляя в себе чувство вины и представляя традиционную перловую кашу на завтрак.

– Спасибо большое! – говорю я, закончив трапезу и отдуваясь. – До свидания!

– Заходи, заходи, солдатик! – отзывается радушная продавщица и идёт убирать со стола.

Я вышел на улицу, чувствуя, как пуговицы кителя трещат под ясно обозначившимся животом. Настроение заметно улучшилось. Сверившись с «картой», определил направление к центру города. Но не успел я сделать и нескольких шагов, как замер на месте. Навстречу мне шёл офицер! Но дело было даже не в нём – рядом с офицером шла поразительной красоты женщина. В ней-то, по-видимому, и была причина всех моих последующих неосторожных действий. Итак, офицер со своей спутницей приближались, о чём-то оживлённо разговаривая и смеясь. А я в этот миг вновь почувствовал всю свою непривлекательность и нелепость. По уставу, я должен был отдать честь этому офицеру. Но после шести месяцев службы я впервые оказался вне стен воинской части, к тому же в таком наряде... Мысленно представив снисходительные улыбки этой красивой пары, когда я буду отдавать им честь, прижимая к себе пакет, набитый булочками, я тут же суетливо стал искать глазами место, где можно спрятаться от такого позора. Но улица была совершенно открытой, без подворотен, и потому я не нашёл ничего лучшего, как неуклюже повернуться к витрине кулинарного магазина, возле которого всё ещё находился, сделав вид, что рассматриваю внутри что-то очень внимательно...

Уже через несколько секунд я увидел в стекле отражение офицера – он был капитаном, хорошо были видны погоны – и его подруги. Между ними происходила немая борьба. Женщина недовольно тянула своего спутника за руку, как бы говоря: «Пошли скорее, и охота тебе связываться!» Но капитан упорно высвобождал руку, стремясь восстановить армейский порядок. «Кто победит?» – тоскливо подумалось мне.

– Товарищ сержант! – наконец, раздался сзади ничего хорошего не предвещающий начальственный голос.

Я обернулся и, как мог, изобразил удивление.

– Почему вы не отдали честь офицеру? – сразу же начал заводиться он. – Отвечайте, товарищ сержант!

– Виноват, засмотрелся... – сказал я, смутившись.

По-видимому, мои слова совсем не удовлетворили капитана, и он начал отчитывать меня по полной форме. Но я почти не слышал его, потому что мой взор теперь был устремлён на неё, вдруг оказавшуюся от меня столь близко. Черты лица её были безупречны, взгляд выразителен. Она была одета в красивое шёлковое платье, которое хорошо сочеталось с её тёмными волосами. Наверное, я глядел на неё с плохо скрытым восхищением, она же на меня – одновременно с досадой и сочувствием. Судя по всему, она хорошо знала характер своего спутника.

Неожиданно капитан закончил наставление. Его последние слова доходили до меня медленно, как будто пробиваясь сквозь туман, но затем мгновенно обожгли сознание: «Отойдите на десять шагов, пройдите строевым шагом и отдайте честь, как положено!»

Я оторопел. Такого исхода я никак не ожидал. Всё-таки здесь не строевой плац. Какое унижение, к тому же! Первой мыслью было бежать... я не знаю этого капитана, он не знает меня... Однако мой желудок был настолько переполнен, что об успешном побеге не могло быть и речи. Я безвольно повернулся и пошёл на нетвёрдых ногах, автоматически отсчитывая десять шагов по тротуару. Мимо шли равнодушные прохожие, где-то сзади была та красивая женщина.

Восемь шагов, девять, десять... «Господи, прости меня и помоги!» – тихо прошептал я. Если бы дело было за забором части, этот капитан уже растерзал бы меня за столь медленный шаг. Наконец, я повернулся к нему лицом, на неё же старался не смотреть. Капитан ждал.

И вдруг внутри меня что-то прорвало. «Не пойду, – как-то просто решил я, – пусть гауптвахта, пусть – хоть что! Хоть убивает...» Я вспомнил о булочках и поймал себя на том, что очень неуклюже и наверно комично держу их подмышкой. Подчёркнуто медленно расправив пакет, я взял его за ручки.

– Я жду, товарищ сержант! – капитан побагровел от гнева.

Моё первое увольнение явно грозило стать последним. Спутница офицера вновь тянула его за рукав, ей было неловко. Но капитан был принципиален и хотел довести дело до конца. По букве закона, в этом конфликте был виноват я. Теперь разве что чудо могло спасти меня. И милосердный Бог сотворил его!

То, что произошло в следующие секунды, стало абсолютно неожиданным для всех нас троих. Прежде всего, я обнаружил, что стою на автобусной остановке. Я это понял, когда вдруг, неизвестно откуда, вылетел небольшой автобус, и в кульминационный момент конфликта притормозил, распахнув заднюю дверь прямо передо мной. «Остановка "Кулинария"», – объявил в микрофон водитель. В салоне было всего несколько человек, и никто из них здесь не вышел. На ватных ногах, как во сне, под носом у остолбеневшего капитана, я медленно вошёл внутрь. Дверь тотчас закрылась, и автобус поехал!

Заключительную сцену я наблюдал уже через заднее стекло. Жаль, сильно гудел двигатель, и мне пришлось довольствоваться немой сценой. Капитан пробежал несколько шагов по тротуару, потрясая кулаками и что-то крича. Вид его был страшен. Подруга капитана заливалась смехом и совсем по-детски показывала на него пальцем.

Я осмелился робко помахать ей рукой. Автобус набирал скорость и удалялся от места происшествия. И всё же мне было немного грустно, потому что она зачем-то любила этого капитана.

 

ДЕТСКИЕ СТРАХИ

 

«Бог есть любовь... В любви нет страха,

но совершенная любовь изгоняет страх»

(1 Ин. 4.16,18).

 

1

Вы испытывали когда-нибудь чувство ужаса? Нет, не страха, этого лёгкого проявления обывательского беспокойства, а именно ужаса? Когда перехватывает дыхание, ничего реально не воспринимаешь, не видишь и не слышишь, когда нервная дрожь мышц вот-вот грозит перейти в судороги, а ноги уже почти не несут и сами собой подгибаются, когда, кажется, достаточно ещё одного малейшего раздражителя – скрипа двери, мелькнувшей тени, просто громкого голоса, – чтобы сердце, и без того бешено, надсадно колотящееся, не выдержало непомерной нагрузки и разорвалось...

Сейчас меня уже вряд ли что-либо способно напугать в такой степени. Но в раннем детстве, когда я был очень впечатлительным ребёнком, мне несколько раз доводилось испытать настоящий ужас. Было это так. Мы с мальчишками, моими приятелями, собирались поздним вечером во дворе, рассаживались на отвоёванных сумерками у пенсионеров скамейках и сначала неумело, с опаской поглядывая по сторонам, торопливо курили. А затем уже не спеша, слово за словом распаляя воображение, начинали рассказывать, зачастую придумывая на ходу, так называемые «страшные истории». Я был обычно в таких компаниях самым маленьким, и потому на мою долю выпадало только слушать. И я слушал, заглядывая расширенными глазами в рот очередному рассказчику, чувствуя, как разбегаются по телу мурашки, и живо представляя себе всех этих упырей, ведьм и леших...

А потом в совершенной темноте один шёл домой. Сначала – через весь двор. Затем – по обыкновению неосвещённому подъезду на третий этаж. Я бежал, задыхаясь, с зажмуренными глазами по лестницам и физически чувствовал, верно знал, что о н и здесь. В каждом углу меня подстерегали сгорбленные в три погибели омерзительные старухи, шипели, цеплялись за ноги; дорогу преграждали циклопы, сверкая гигантским единственным глазом; ото всех дверей тянулись безобразные, с растопыренными пальцами, окровавленные руки... «Скорее! Ну, скорее же!» – едва не кричу я, подпрыгиваю, отчаянно барабаню в двери, и уже почти теряя сознание, падаю на руки своей матери...

 

2

Богу было угодно провести меня в жизни через некоторые испытания, когда по-человечески становилось страшно: например, во время метания боевых гранат в армии, обкатки танками, прыжков с парашютом, и прочее, и прочее. Но все эти страхи, пережитые в юности, не идут ни в какое сравнение с тем ужасом, который я испытал на трёх-четырёх уроках химии в седьмом классе, когда нашу заболевшую добрую и милую учительницу замещала её коллега Галина Васильевна (назовём её так). Это была высокая статная женщина, с суровыми чертами лица и тяжелейшим характером. Знакомство с нами она начала с того, что на первом же уроке поставила двойки и тройки всем самым сильным ученикам в классе. Она не кричала, не ругалась, как это делали некоторые другие педагоги, она – словно гипнотизировала нас и подавляла в корне всякую волю к сопротивлению. Каждый из учеников, кому довелось однажды отвечать Галине Васильевне, почувствовал себя под её мрачным свинцовым взглядом абсолютно бездарным и неспособным на что-либо доброе. У Галины Васильевны была длинная, пропорциональная её росту, тяжёлая деревянная указка, которой во время объяснения нового материала она любила постукивать себя по красному кожаному сапогу. Кажется, даже мухи боялись жужжать, когда она говорила...

Поистине, все мои страхи и переживания позднее в жизни – сущие пустяки по сравнению с теми минутами, когда Галина Васильевна, наслаждаясь властью, водила в журнале пальцем по списку класса и зловеще тянула: «К доске пойдёт... к доске пойдёт...»

Удивительная была женщина!