Что хочет автор. Литературные конкурсы

Сложив на широкой груди вспотевшие от возбуждения ладони, он с волнением наблюдал бой своих кумиров, боксеров с большой буквы: на этот раз непримиримые соперники встретились в полуфинале. Жребий оказался не только несправедливым, но и жестоким. Это понимали все, и в первую очередь вечные соперники. Один – двукратный чемпион мира, другой – победитель Олимпиады, но никто не хотел уступать и переходить в другую весовую категорию – так всю жизнь и выясняли между собой, кто сильнее. Но всегда честно и достойно. Для них единственный судья – это ринг.

Магический, сверкающий золотом квадрат, опоясанный прочными канатами, намертво привлек взоры фанатичных болельщиков. Мысленно Славный тоже находился там: каждый его нерв и каждая мышца остро реагировали на происходящие события. Захватывающий поединок уже подходил к концу, а определить победителя Виктор не решался. Гипнотизирующий бой равных соперников сразу захватил, он был не просто привлекателен, а отчаянно красив! Он держал неугомонных болельщиков в почти судорожном напряжении; судя по нарастающему шуму и истеричным выкрикам, бушующие страсти вот-вот достигнут пика. Все атаки и контратаки вызывали безумную бурю эмоций. А обливающиеся потом прославленные спортсмены продолжали осыпать друг друга молниеносными ударами, сопровождаемыми ревом трибун.

Дворец уже напоминал проснувшийся с началом боя вулкан, а обстановка – фейерверк ярчайших по своему накалу проявлений клокочущего кратера. Под тяжелыми сводами стадиона на трибунах перекатывались набирающие силу ухающие голоса, они исторгались раскаленными глотками неистовствующих зрителей, сливались и обретали совсем другую тональность. Набрав мощь, они в очередной раз волной набегали на ринг, чтобы хоть как-то освежить его. Вдруг они стали напоминать штормовые накаты, перемешанные с хаосом громыхающих звуков.

Красота жесткого боя завораживала! Всё остальное на свете для зрителей уже не существовало, они оказались во власти Его Величества Азарта!!! Наиболее рьяные поклонники вскакивали с мест, неистово кричали, жестикулировали, требуя от своих любимцев досрочной победы.

В момент наивысшего накала на северной трибуне со стены упал огромный плакат. Он словно устал приветствовать участников зональных соревнований. А может, не выдержал раскаленной до предела атмосферы. Но в пылу страстей никто даже не обратил на это внимания, сейчас главное – бой! Кто победит?!

В тот самый момент, когда, казалось, напряжение уже зашкалило и нависший над рингом гул вот-вот разорвет тысячеголосый вопль, прозвучал отрезвляющий финальный гонг. Штормовая волна чуть усмирилась, и громогласного взрыва эмоций не последовало, – лишь гулким эхом прокатился общий выдох. Но это был не выдох облегчения, и безумный зал вовсе не захлебнулся, его энергия совсем не угасла, а ровными потоками растекалась по взбудораженным трибунам. Раздались хаотичные аплодисменты, выкрики. Мнения разделились, и каждый считал правым только себя. Остальные будто не существовали, так как сами люди словно расплавились в общей массе, их разум и душа растворились, превратившись в аморфную бесконтрольную стихию без права личного голоса.

Только после объявления победителя довольный Виктор – на этот раз он не ошибся – нырнул под трибуну. Раздевалка напоминала прохладный каменный погреб. Глухая тишина словно нарочно демонстрировала полное безразличие к бушующим наверху страстям. Сбросив спортивный костюм, Виктор Славный начал готовиться к бою. Имитируя удары по предполагаемому сопернику, он сначала даже не заметил, как вошел его тренер – грузный шестидесятилетний Степаныч с вечно красными глазами и толстыми укороченными губами. Вместо привычных последних наставлений он свел на переносице густые белесые брови и надул отвислые щеки – первый признак недовольства. Ему казалось, что так он лучше сосредоточивается, а заодно гипнотизирует своих несмышленых подопечных.

– Ты чего такой кислый, Степаныч? – поинтересовался бодрый Виктор, энергично прыгая на месте. Его загорелое натренированное тело лоснилось в бликах матового света.

Степаныч хорошо знал непримиримый характер Славного, поэтому не спешил, будто колебался: с чего начать этот томительный разговор, который и самому-то был неприятен. Повидавший в жизни всякое, опытный тренер смотрел колюче, загадочно и с какой-то презрительностью. Обычно он, еще не проронив ни слова, уже заранее обеспечивал себе преимущество перед обескураженными таким видом юными учениками. Но этот парень был не из тех, которые безропотно подчиняются и так просто сдаются. «Тут нужен особый подход», – размышлял обеспокоенный наставник.

– Понимаешь, как бы тебе лучше объяснить… – как-то непривычно для самого себя замялся Степаныч и тут же коротко выдал: – В общем, ты должен проиграть...

– Как?! – вырвалось у Виктора, он застыл, вытаращив глаза, ошарашенный этим категоричным требованием. – А честь клуба и нашего города? Или это теперь уже не важно?

– Ну ты и наивный, право, – тренер словно ждал подобной реакции и, заметно оживившись, нервно зашагал по раздевалке. Он надулся, чуть сгорбился и выглядел чрезвычайно противным в эту минуту – даже сам догадывался об этом, но ничего поделать с собой не мог. Вдруг застыл в метре от Виктора и продолжал давить своим гробовым молчанием и немигающим взглядом голодного удава. Но строптивый ученик не унимался:

– Ты же сам уверял, что я в отличной форме, что мне обеспечено первое место и финал России…

– Да, говорил, но... – раскрасневшийся Степаныч осекся, сделал неопределенный жест и устало плюхнулся на массажный диван. – Но потом состоялся серьезный разговор с Гасаном – он тренер авторитетный! И я ему пообещал не подставлять его бойца...

От этих подробностей у Виктора что-то взорвалось внутри. С темно-русых волос по широкому крепкому лбу побежали тонкие струйки пота. Он машинально тряхнул головой, отправив крупные капли в короткий полет. В самый последний момент он всё же пытался сдержать себя, но это было выше его сил.

– А меня, значит, решил подставить под его колотухи? Лихо ты! Не ожидал. Чего-чего, а такого! От тебя! Как же ты мог за моей спиной?

– Пойми меня правильно, Витек. Нельзя жить одним днем… Он взамен обещал сдать бой нашему Матвееву. А твоему сопернику, этому, как уж его, Зевсу… придумают же, кровь из носа – надо сделать мастера... Не беспокойся, ты свое тоже получишь – у тебя еще всё впереди. Да и в накладе не останешься…

– Вот вам! – вырвалось у Виктора, он угрожающе тряхнул кулаком, а левая ладонь застыла на локтевом исгибе. – За мой счет у вас ничего не получится!.. – в запальчивости выпалил он, а прищуренные серые глаза уставились на Степаныча, гневно, словно рентгеном, просвечивая его душу. Но тот оказался тертым калачом.

– Да ладно тебе: безвыходных поражений не бывает.

Виктор и раньше слышал это выражение, но на этот раз оно адресовалось ему. Поэтому сразу родилось возражение:

– А вот я из каждой сложной ситуации и поражения ищу выход. И только правильный. Не уживаюсь я с ними, поэтому и бегу прочь.

– Только не заплутайся в глухих лабиринтах. Я ж никому плохого не желаю. У тебя всё еще впереди: тебе только восемнадцать – мальчишка! Успеешь еще хлебнуть побед и славы. А Матвееву уже двадцать пять! Твоему сопернику – двадцать семь! Всё, предел! – Степаныч как бритвой резанул ладонью по горлу.

– Плевать я хотел на ваши закулисные сделки!

Наставник чуть не подавился своей желчью, буйные мысли цеплялись друг за друга. С большим трудом сдерживая гнев, он выдавил:.

– Не плюй в колодец – пригодится…

– Из тухлого и ты не будешь пить – побрезгуешь. – Виктор нервно почесал свой нос, проливший немало крови и перенесший несколько травм: словно почуяв противный запах, тот сморщился. – Себя-то пожалеешь, а меня? Мне-то как потом?

– Ты кого учить собрался?.. Я сказал – и всё! – разъяренный Степаныч твердо стукнул кулаком по коленке, как судья последней инстанции молотком, и многозначительно замолк, что означало: всё, решение окончательное и обжалованию не подлежит. Виктор прервал повисшую в душной комнате ледяную паузу:

– Значит, победы мне не видать? – в душе еще теплилась крошечная надежда.

Как он хотел, чтобы тренер передумал или, еще лучше, с лукавой улыбкой признался, что разыграл его. Но в ответ услышал:

– Тебе чего… ты только о себе думаешь… – в глазах тренера вспыхнули искры звериной злобы.

– И о тебе, Степаныч. Сам потом жалеть будешь. Так же нельзя… Я тебя уважал, верил, как самому себе, а ты… – голова Виктора закачалась, как бакен на большой воде, глаза округлились, челюсти сомкнулись в плотный замок, пытаясь не дать свободы бойцовскому языку. Однако он вдруг сник. Только нестерпимая боль отражалась на загорелом лице. Виктор снова сощурился, не скрывая своего негодования. На этот раз внутри что-то оборвалось, казалось, лопнул центральный нерв, и сразу везде защемило, застонало, зажгло. Ему уже ничего не хотелось: ни спорить, ни убеждать…

– Да я же не о себе пекусь. А о твоем товарище… Ну что тебе стоит?..

Тренер продолжал еще что-то говорить, но Виктор, как в немом кино, только видел шлепающие толстые губы и свирепые кулаки, рассекающие раскаленный от напряжения воздух. В его сознании произошло что-то ужасное: казалось, что весь до этого прочный, понятный и разумно устроенный мир утратил внутренние и внешние связи и стал неуправляем. Виктор глядел на тренера и в этом хаосе мыслей не видел его. Только ринг в туманной дымке. Перед глазами всплыли эпизоды, когда подопечные Степаныча неожиданно для всех проигрывали поединки более слабым соперникам, когда их уважаемый тренер без всяких объяснений снимал учеников с соревнований прямо перед боем или буквально ни с того ни с сего во время перерыва требовал прекратить поединок. Иногда даже доходил до крайности и выбрасывал на ринг предательское полотенце. И вот теперь Виктор прозрел, очнулся как бы в новом мире, и ему стало понятно странное поведение тренера, у которого он занимался с десятилетнего возраста.

А Степаныч уже выдвинулся на первый план: в этот миг он напоминал несущийся с горки угрожающий всему живому бульдозер, причем без тормозов. Своим видом он показывал, что готов снести на своем пути всех неугодных. Виктор поежился, покачал упрямой головой, но предпочел отмолчаться: сейчас не до отвлекающих разговоров – лишь бы в живых остаться. Напряжение нарастало, противник-наставник продолжал напирать:

– Подумаешь, проиграл! Тоже мне трагедия! Не ты первый, не ты последний. Одним словом, вопрос решен! В первом же раунде подставишься. И не вздумай вставать…

Словно от электрического тока, у Славного содрогнулись все нервы и мускулы лица. Но категоричная молодость склонна к сопротивлению любому жесткому давлению.

– Степаныч, ты что, хочешь убить во мне бойца?

– С чего ты взял?

– Уступишь раз, уступишь два… и станешь ступенькой для преследователей.

– Да что ты понимаешь?! Спорт – это политика!

– На крупных международных соревнованиях – да: часть пропаганды, политики… Но на таком уровне, – Виктор кивнул на обшарпанные стены с глубокими трещинами, – ее вообще не должно быть и побеждать должен сильнейший! Да, да, сам спортсмен, а не его тренер в сговоре со своими «авторитетными» коллегами и судьями.

Красная шея Степаныча втянулась в плечи, а щеки мгновенно надулись. Теперь он напоминал только что обнаруженную в котловане ржавую бомбу, готовую в любую секунду взорваться.

– Ах ты какой?! Да кто ты такой!.. чтоб меня поучать? От горшка два вершка, а туда же! Ты на кого… – разошелся он, ударив себя в грудь. – Ничего, я поставлю тебя на попа… Приучайся, щенок, вовремя падать и вставать по команде: жизнь еще не так тебя будет бить, ломать, калечить…

Он на повышенных тонах еще долго воспитывал своего несговорчивого ученика. Виктор понимал, что ему не перекричать взбешенного тренера-бульдога, и, понурив голову, делал вид, что внимает каждому злобному слову. Еще минуту назад парень рвался в бой, но теперь ему уже ничего не хотелось, лишь бы выбраться из ставшего невыносимо душным подвала. Хотя бы глоток свежего воздуха! А Степаныч всё ещё угрожающе рычал и противно зудел… С невыразимым ужасом Виктор понял, что этот человек до мозга костей отравлен пагубной страстью и желанием добиться своего – чего бы ему это ни стоило. Чтобы прекратить унизительный разговор, он остановил необузданный натиск тренера:

– Ну хорошо, хорошо, – устало пробормотал Виктор, его глаза смиренно потупились, не отрываясь от облезлого пола. Он испытывал страшную тяжесть, будто всё, что на него вывалил тренер, повисло на его плечах.

Однако вынужденная капитуляция не принесла облегчения, Виктор крепко сжал массивные челюсти и затаил дыхание, словно боялся своего ставшего вдруг неуправляемым языка. Но долго выдержать не смог: громко и с жадностью втянул в себя воздух, будто только что опомнился после подписания самому себе смертного приговора и попытался оттянуть его.

– Только сделаю это в четвертом раунде.

– А чего силы соперника выматывать? – сразу сменил тон Степаныч, удовлетворенный исходом словесного поединка. – Ему ведь еще финал предстоит!

– Это его проблемы. Я сказал – в четвертом, и всё!

– Ох и упрямый же ты! – сокрушенно признал тренер, хотя в душе остался доволен исходом разговора.

Время поджимало. Да и продолжать разговор не имело смысла. Даже забинтовывая Виктору кисти и надевая перчатки, Степаныч продолжал нудно бубнить. Небрежно накинув халат, Славный вышел, резко хлопнув дверью. В груди всё кипело, сердце безудержно колотилось от злости. На ходу он продумывал план ведения боя: если наступление невозможно – готовься к обороне. Да, прежде всего это будет поединок нервов, а потом уже кулаков.

А в зале наступило относительное затишье: судьи и болельщики ждали выхода спортсменов.

Виктор скользнул беглым взглядом по переполненным трибунам и с удивлением заметил отсутствие на северной трибуне привычного плаката.

«Ну вот, даже он не хочет приветствовать меня», – грустно усмехнулся он.

В боксерских кругах Славного знали как бойца жесткого, решительного, который всегда отличался активностью на ринге. В предыдущих поединках зрителям он тоже полюбился. Его узнали. Когда Виктор приближался к центру, одобрительный гул и дружные аплодисменты усиливались. Зал просыпался и зажигался спортивным азартом, глухим раскатистым гулом требовал захватывающего боя, а наиболее горячие головы – откровенной драки.

Славный уже топтался на ринге, когда через канат ловко перепрыгнул его соперник. Вид самоуверенный, в черных глазах сквозила вызывающая дерзость. Он вскинул руки, и оживившиеся на трибунах люди ответили ему улыбками и приветствующими выкриками. А когда он нанес серию резких предупреждающе-угрожающих ударов, – на разминочные они явно не походили, – в ответ разразилась настоящая овация. Болельщики уже распалились и жаждали увидеть бой достойных соперников. Виктор с сожалением отметил про себя: «Даже не догадываются, что сейчас их будут дурить. Демонстрировать не настоящий бокс, а дешевое шоу! – Затем с нескрываемым озлоблением он взглянул на соперника и подумал: – В душе он уже празднует свою легкую победу. Купленную!»

Накопившаяся ярость должна была рано или поздно на что-то излиться. Или на кого-то. Рефери пригласил их в центр ринга, соперники заглянули друг другу в глаза: каждое из этих непримиримых «я» было охвачено нетерпеливым и честолюбивым желанием во что бы то ни стало выиграть, одержать блестящую победу! Только в отличие от противника Виктор хотел честной победы.

Бой начался с вялой разведки. Виктор удивил всех, он выглядел сонным и не похожим на себя: ушел в глухую защиту и лишь для видимости отвечал сдержанными контратаками. Почувствовав его нерешительность, прыткий соперник напирал всё сильнее. Он уверенно шел в атаку, часто прижимая Виктора к канатам и градом отвешивая мощные удары. Со стороны казалось, что Славный чувствует себя неуверенно, однако, выбрав момент, он «огрызнулся», да так ощутимо! Этого оказалось достаточно, чтобы временно умерить пыл чрезмерно агрессивного противника, досрочно уверовавшего в свою скорую победу. Теперь он стал более осторожным.

– Ты что? Забыл?.. – донесся хрипящий от негодования голос Степаныча. – Уходи в защиту! И не вздумай своевольничать!..

Но Виктор не реагировал на гневные указания тренера и проводил ощутимые упреждающие контратаки. Зевс пытался ускользнуть или идти на сближение, особенно когда оказывался в углу ринга, но ему ничто не помогало. Тогда всё чаще стали пускаться в ход запрещенные приемы: удары ниже пояса или открытой перчаткой, опасные движения головой... Опытный рефери решительно пресекал «грязный» бокс и любые коварные уловки Зевса и строго предупреждал его. Интрига боя нарастала. Поединок становился всё более зрелищным. Теперь Виктор обрел уверенность в себе, он чувствовал себя королем ринга и знал слабые стороны соперника. Боялся только одного: чтобы разъяренный тренер не выбросил позорное полотенце.

В середине третьего раунда Славный полностью перехватил инициативу: Зевс окончательно вымотался. Куда девались его вызывающая наглость и самоуверенность, так эффектно продемонстрированные перед боем? Он уже тяжело дышал и всё чаще переходил в глухую защиту, «вязал» Виктора и вступал в клинч. Тонкие ценители бокса – и не только они – понимали, что происходит на ринге, поэтому освистывали гасановского бойца, но он делал всё, чтобы только продержаться до гонга.

Виктор не сомневался, что зрители болеют за него, более молодого боксера. Трибуны бурно реагировали на каждый его точный удар и удачно проведенную комбинацию. Это придавало ему уверенность, и он посылал молниеносные и ощутимые джебы, апперкоты и хуки. Голова противника беспомощно дергалась, с легкостью освобождаясь от капель пота. Но волжанин был неудержим. А ставшие тяжеленными перчатки Зевса каждый раз с опозданием прикрывали разбухшее лицо.

Предпоследний раунд заканчивался с явным преимуществом Виктора, наглядно демонстрировавшего расчетливую выносливость, отработанную технику и виртуозность. Только теперь все оценили его правильный расчет и тактику. До победы оставался шаг, точнее, один точный удар, но неожиданно раздался гонг, оказавшийся спасительным для его измотанного соперника. Во время перерыва багровый Степаныч, подавая воду, глыбой навис над своевольным учеником:

– Какого черта? У тебя что, плохо с памятью? Мы же договорились!

Виктор в ответ только часто и глубоко дышал, собираясь с силами для очередного раунда.

– Что молчишь?

– Отдыхаю, – криво усмехнулся он. – Потерпи немного, и ты увидишь красивый финал! Я тебе обещаю...

– Смотри, – пригрозил взмокший от нервного напряжения тренер и стал энергично обмахивать его полотенцем.

В последнем раунде Виктор чувствовал себя солдатом, который идет в бой с уверенностью в справедливой победе. Он полностью доминировал, эффектно используя весь арсенал боксерского мастерства: в ход пошли свинги, кроссы и точные удары по корпусу. В нем не просто пробуждался азарт, а, как весенние ростки сквозь старый асфальт, прорастали, прорезались и наконец-то пробились и бурно, во всей своей красе выплеснулись наружу прирожденные бойцовские качества – не поддаваться ни на какие уговоры и не продаваться ни за какие деньги.

Виктор был великолепен. Он работал на ринге, что называется, «с аппетитом», с вдохновением и дерзновенным азартом. Сразу бросалось в глаза, что этот крепкий парень с Волги – редкое в его возрасте исключение – обладал, казалось бы, несовместимыми свойствами: молодостью и опытом, которые не только дополняли друг друга, а находились в гармоничном сочетании. Окончательно выдохшийся Зевс – от него осталось одно название – в очередной атаке неосмотрительно раскрылся, и Виктор ответил резким встречным ударом. Словно в замедленных кадрах, он наблюдал, как обмякшее тело поверженного противника, подобно мешку с костями, беспомощно падает и замирает.

Трибуны взорвались громом возгласов, оглушительным свистом. Вот он – пик эмоций, которого все с нетерпением ждали, ради чего пришли сюда. Под дружные выкрики «Мо-ло-дец!» и ритмичные аплодисменты сосредоточенный рефери начал отсчет. Но поверженный соперник не слышал его, до него доносилось что-то среднее между гулом и воем, протяжным стоном и сдавленным криком… Никто не сомневался, что это нокаут!

Зал приятно штормило, с каждым накатом очищающей и умывающей волны он ревел от восторга. Виктор благодарно покачивал головой и прижимал к груди брошенный кем-то букет, но почему-то не улыбался и не испытывал привычной радости: ни от победы над соперником, ни от победы над собой и своим тренером. Скорее, наоборот: всей душой он ощущал горечь и обиду. Мельком взглянул на Степаныча – он бушевал от злости, а сверкающие щелки сфокусировались на нем и, как лазером, резали его на мелкие части очень больно, но без крови. Это своего-то ученика-победителя!

Но большего внимания – двух-трех секунд достаточно – тренер-тиран не заслуживал, и Виктор переключился, устремившись вверх: пробежался глазами по мельтешащим до ряби сияющим лицам, придавшим ликующим трибунам особую праздничность. Но даже их восторг не передался ему. Впервые он находился в таком непонятном состоянии, словно по чьей-то воле его нагло лишили заслуженной радости или произошло унизительное раздвоение личности. Неужели навсегда?

Рефери поднял его руку, однако смущенный Виктор, как бы извиняясь за такой исход боя, взглянул на своего визави и опустил голову. Такого он никак не ожидал: вкус победы может иметь и горький привкус. И он впервые явственно ощутил его, не на языке – в этом случае можно и сплюнуть, – а на сердце! Оттуда обратного хода нет! На душе кошки не просто скребли, а больно царапали. И было отчего – он разочаровался в своем тренере, которого считал вторым отцом. Когда спускался с ринга, краем уха услышал взбешенного Степаныча, неохотно обернулся на окрик – тот напоминал вареного морского рака, но оказавшегося живым и готового использовать в беспощадной драке свои могучие клешни.

– Ты даже не представляешь, что наделал! Я тебе устрою! Жди разборки!.. Жесткой и беспощадной.

Друг Виктора – мастер спорта Глеб Громов, прозванный за свой малый вес Мухой, семенил рядом. Он не только не поддержал его, хотя Виктор в этом как никогда нуждался, а даже осудил мальчишеское безрассудство и своеволие.

– Зря ты пошел против Степаныча. Теперь он тебя сожрет с потрохами. Ой, дружище, не по силам ты выбрал себе противника. Как ты не поймешь, спорт сейчас стал профессиональным, а значит, коммерческим. Все сейчас на этом зарабатывают. Возможностей – море!

– Ой, столько слов – хоть забор городи! А с тобой у меня будет особый разговор, – остановил его Виктор, тот замер с перекошенным ртом. – Теперь я понимаю, почему ты так бездарно сдавал одни бои и так же легко выигрывал другие. – Он бросил на друга колкий взгляд, от которого тот зябко поежился, и затянул молнию до самого подбородка.

Пустая раздевалка встретила его тяжкой тоскливостью и невыносимой духотой, словно докатившейся из недалекого прошлого, разделенного с настоящим всего несколькими минутами; до острого слуха и смутного сознания доносились отдельные крики, дружные глухие возгласы, негодующие голоса и упреки. Разгоряченный Виктор долго стоял под ледяным душем. Мысленно он еще оставался на «раскаленном» ринге, поэтому вынужден был переминаться с ноги на ногу и пританцовывать. Для Славного принципиальный бой продолжался, но на этот раз с самим собой. Нет, иначе он поступить не мог и не жалел о своем дерзком поступке. Уж так воспитан!

Победитель вытерся махровым полотенцем – на этот раз не стал растираться докрасна – и торопливо оделся. Притаившийся в углу Степаныч снова напоминал неразорвавшуюся бомбу, таившую в себе реальную опасность. Он ворчал беззвучно, тяжело отпыхивался, затем что-то прорычал. С морщинистого пунцового лица не сходила озлобленная гримаса, будто он надел маску натасканного бульдога, готового вот-вот броситься в бой. Но команда «фас» еще не последовала. Насытившись, взвинченная тишина взорвалась несмазанно-скрипучим голосом.

– Что, белой вороной решил прослыть? Чистеньким себя показать? Вот какие мы – поглядите!

– Ты прав, Степаныч, хочу боксировать в белых перчатках. Грязные – не для меня. Для этого поищи других, более покорных и предприимчивых.

– Прокачай реальность… Забыл, что в спорте совсем другие законы и понятия? А в боксе особенно… Запомни: твоя жизнь в этой большой игре ничего не стоит… Ты пешка! Никто!

– Ошибаешься, Степаныч, стоит! И немало! Во всяком случае я себя дешевкой не считаю, – возразил Виктор, быстро и аккуратно засовывая в сумку перчатки, словно боялся испачкать их в царящем вокруг смраде подлости и продажности. – И законы для всех одни: для тренеров, спортсменов, судей и прочих, примазавшихся к спорту. Кто уж они – любители или профессионалы, – не знаю, но эти «прикормыши» хорошо пристроились, прямо-таки присосались к сладкой кормушке! А что касается пешек, то иногда они становятся фигурами… даже главными!

– Ну, ну, тебе виднее. Смотри только, как бы тебя не сожрали по дороге в ферзи, – едко ухмыльнулся тренер. Виктор вгляделся в его лицо: оно было искажено судорогой, горящие глаза выпучены, губы прикушены, подбородок алчно выставлен вперед, а дрожащие ноздри – точно у лошади после изнурительного забега. – Если тебе на себя наплевать, то хотя бы обо мне подумал: ты же подорвал мой авторитет!

Степаныча бесила внешняя невозмутимость ученика, кулаки которого излучали убежденность, спокойствие и силу.

– А мне казалось, что авторитет зарабатывается честностью, неподкупностью и принципиальностью. Правильно говорят: большие дела состоят из маленьких делишек. Степаныч, опомнись!

Огорченный, но не сломленный Виктор с тяжелым чувством выскользнул из раздевалки-душегубки, напоминавшей камеру пыток, и спиной почувствовал, как в него грозно метнулся бешеный взгляд, горящий лютой ненавистью. Вслед через тонкую дверь донеслось:

– У, казачье отродье! Упрямый – весь в отца… Ты думаешь, на тебе свет клином сошелся? Забудь дорогу в спортзал, щенок!

Славный замер в ярости, его кадык пришел в движение – очевидно, он с большим трудом проглотил крепкое словцо и не дал ему свободу только из уважения к возрасту тренера.

«Постараюсь, хотя вряд ли забуду – ведь столько лет отдано!»

Возвращение домой

Перемены, как и проблемы, приходят то чередой, то все сразу.

Бои продолжались, но Виктор сам себя лишил финала, хотя и не проиграл. Однако победителем себя тоже не ощущал – время покажет, кто прав. И всё же явный фаворит в своей весовой категории искренне завидовал тем, кто находился на ринге, и тем, кто ожидал своего боя. Как знакомо ему это волнующее предстартовое чувство. Но его душу отравили, а самого спалили в беспощадном пламени несправедливости. В решающий момент Виктор не думал, что поступил как капризный мальчишка-несмышленыш, который в ребяческом порыве впервые проявил свой характер. Нет, он уже вышел из этого возраста. Ему хотелось громко хлопнуть дверью. Но получилось очень тихо и невыразительно даже для самого себя. А для других как-то незаметно и загадочно.

Спустя час Славный первым же поездом выехал в Нижний Новгород. На жесткой неудобной полке ему не лежалось – казалось очень неуютно. Да и сидеть спокойно не мог, не зная, чем себя занять. Даже читать не хотелось. Рябой сосед с неприятной заросшей физиономией и крепкими заскорузлыми руками предложил выпить. Чтобы хоть как-то отвлечься, Виктор присмотрелся к нему: его черно-серебристая щетина напоминала неухоженный кактус – особую диковинную разновидность с российской живописностью и колоритом. Виктор даже говорить с ним не решался – боялся уколоться. Тогда сосед выплеснул полстакана водки в редкозубый рот и с удовольствием причмокнул. Вмешалась его жена, высокая худая женщина с выразительными, запоминающимися глазами. Лицо у нее, в сущности, еще красивое, с правильными чертами, но, словно от душевного измождения, огрубело, утратило чувствительность и застыло, как чужая маска: всё в нем казалось подчеркнуто болезненным, дряблым и настораживающим. Она тихим укоряющим голосом робко упрекнула мужа:

– Хватит! Сколько можно?!

– Ты же знаешь, мать, я с горя, а не от радости. Хочу залить пожар в своей душе.

– Так тебе лишь бы повод… Так же нельзя… Совсем совесть потерял, – извиняющимся тоном огрызнулась она, но в многоинтонационном голосе этой женщины сквозило столько немого безутешного горя, что Виктор откровенно пожалел ее.

– А ты как думала?! Думаешь, я буду молчать? – В злых глазах мужа вспыхнул огонь, брови сморщились, отчетливо проявились жесткие складки у крыльев носа и губ. – То, что они со мной сделали, никогда не прощу. Пусть вернут старые цены, а мне – старую пенсию: мои советские сто тридцать два рубля! Я их честно зарабатывал всю жизнь. Мне бы во как хватило! – Он дважды стукнул по своей оголенной макушке. – И еще осталось бы. На восемьдесят рублей спокойно мог бы жить, а остальные – откладывать на черный день. Раньше в дом отдыха каждый год путевку предлагали. А мне, дураку, всё некогда было. Дела, видите ли!

Угрюмый Виктор как-то отстраненно наблюдал за ним, и вдруг вспомнилась фраза: дурак никогда не заходит в тупик – там полно уже слишком умных. К чему? И почему именно сейчас?

– Уймись – старое уже не вернешь, – пыталась женщина уговорить своего мужа.

– Вот так вы, жалкие людишки, и рассуждаете: вас мордой в грязь, а вы и этому рады – хорошо не в дерьмо, слава Богу, совсем не утопили. Что, не так? Мы с тобой еще детям и внукам могли помогать… А сейчас? Законы у нас дубовые, а их исполнение – липовое. Никому дела нет до народа, до простого человека. Не обидно ли? Разве нынче на эту нищенскую пенсию проживешь? Вот я и пошел в сторожа. Раньше всё было государственное и общественное – свое, народное! А теперь, видите ли, стало частным. Попробуй, тронь – загрызут. Хуже волков. Представляешь, сынок, прихожу на свою автобазу, а мне говорят: всё, это уже не ваше, а наше. Ты свободен! – «Кактус» с досады схватился за бутылку, будто ее кто-то собирался отнять. – Я сунулся на овощехранилище – мать твою!.. – а его тоже прибрали к рукам. И всё чужие – москвичи! Откуда они взялись? Раньше и носа к нам не совали, а нынче… всюду они! Уж такие прожорливые!

– Успокойся. Кричи не кричи – всё равно тебе никто не поможет, – снова вступилась жена, которой надоели его пустые разговоры.

– Да я не о себе, а о тебе пекусь – сколько сдерут за операцию? Хватит ли? Во какие нынче времена! А раньше – бесплатно! А билеты на поезд сколько стоили? А на самолет? Все ездили и летали – мест не хватало…

Раскрасневшийся попутчик открыл жаждущий рот и сунул в него горлышко – забулькала водка. Виктор стушевался и отвел глаза: наслаждаться этим омерзительным зрелищем он не мог. Сейчас ему вообще ничего не хотелось видеть. И он заспешил в прохладный тамбур, чтобы проветриться от тяжелых мыслей.

За окном бушевала припозднившаяся осень. Мягкая стелющаяся дымка укрывала сиротливые поля. В мутных вечерних огнях мелькнула станционная платформа, и снова воцарилась тревожная темнота. Ноябрьское темно-серое небо возвращало к мрачным раздумьям. Больше всего Виктора беспокоила обстановка в спортклубе.

«Почему я раньше ничего не замечал? – настойчиво искал он ответа и тут же, совсем неожиданно, нашел его: – Да потому, что лично меня это не касалось. А коснулось – сразу прозрел».

О себе в этот момент он думал меньше всего. Конечно, ему не хотелось расставаться со спортом, с друзьями, но всё это отошло на второй план.

«Ничего – не пропаду… Жизнь на этом не заканчивается. Найду и я свое место. Не боксом единым жив человек, – успокаивал он себя. – Да и почему я должен бросать? Степаныч – не пуп земли. Есть и другие клубы». Но вскоре свойственные ему чрезмерный максимализм и юношеская задиристая категоричность потускнели и вовсе размылись. Да и злости поубавилось. Всё. Бесполезно теперь рассчитывать на чью-то помощь в спорте.

А холодок непогоды передался его заунывному настроению. Небесные потоки с радостью бесчинствовали, словно стараясь быстрее смыть все его тяжелые, безрадостные мысли. От однообразия картины Виктору казалось, что он скован странной дремотой. Пережитое представлялось уже чужим и далеким сном годичной давности.

Над едва различимым горизонтом сверкнул яркий нарождающийся месяц и тут же, словно испугавшись своей смелости, скрылся в плотных тучках. Наблюдения Виктора прервал влетевший в тамбур взъерошенный парень лет двадцати пяти из соседнего купе, где азартно резались картежники. Нервно разминая сигарету, он попросил прикурить. Виктор сочувственно пожал плечами. И не только потому, что у него не оказалось спичек и зажигалки. Серое лицо парня сковала хмурая окаменелость, а крупные, с зеленым отливом глаза казались стеклянными. В них застыли безутешный страх и жуткий ужас. Но отвернуться Виктор не мог.

Следом, как тени, тихо протиснулись двое – неприятные типы с хищными взглядами. Они притворно улыбались, а в глазах так и сквозила хитрость, злость и беспощадность. Один из них заботливо щелкнул зажигалкой, при вспышке Виктор заметил, что пальцы взлохмаченного парня дрожали.

– Ну что, продолжим? – предложил худой с орлиным носом.

В глазах проигравшего мелькнули азартные огоньки, а с ними родилось желание скорее отыграться. Он жадно сделал несколько затяжек и выпустил густые струи дыма из ноздрей. Виктор сразу понял это и про себя искренне посоветовал: «Не вздумай. Останься. Если что, я тебя в обиду не дам». Но тот не услышал его, бросил сигарету и, ни слова не говоря, открыл дверь. Довольные друзья победоносно переглянулись и, потирая шулерские руки, ринулись за своей жертвой.

«Непорядок», – подумал раздосадованный Виктор и носком отправил дымящуюся сигарету в щель. Сам же настойчиво ругал себя: «Ну почему не вмешался, не остановил его? Испугался? Нет. Тогда что же? Равнодушие, безразличие? Исключено. Если так, то я бы даже не задумался над этим, не посочувствовал».

Размышляя, Виктор уставился в посветлевшее окно: небо уже прояснилось, дождь угомонился, но крыши мелькавших построек еще сверкали от влаги. Южная ночь всё ниже опускалась на притаившуюся зябкую землю. Его обеспокоенное лицо безрадостно отражалось в сумрачном стекле, а за ним, как и на душе, было тягостно, мрачно и страшно безлюдно. Только на миг Виктор ощутил одиночество и поразился его разрушительным последствиям. Скорее бы утро. Оно сулило хотя бы малые надежды на лучшее, а главное – новые мысли, наполненные обдуманными решениями относительно своего будущего. День промелькнет, а вечером его уже ждет встреча с родным городом и домом, он уже виделся ему и приближался с каждым километром, с каждым стуком колесных пар.

В откровениях с самим собой Славный потерял счет времени. Подавив одолевшую зевоту, он покинул неприветливый тамбур. В купе его ждал сюрприз! На нижней полке сидела девушка лет семнадцати. Глядя на Виктора снизу, она очень мило и невинно улыбалась, оставляя на розовых щеках привлекательные ямочки. Они обменялись короткими, но внимательными взглядами. Несмотря на слабое освещение, наблюдательный Виктор уловил в ее голубых глазах подчеркнутую приветливость. Но всегда неизвестно откуда возникает кто-то или что-то, чтобы опорочить невинность, испортить красоту, испачкать чистоту. На коленях симпатичной попутчицы лежала белобрысая голова с короткой стрижкой.

«Ух ты! Кажется, у нас пополнение! Похоже, этот хмырь без билета или из другого вагона, – решил Виктор, удивляясь: уж больно быстро молодая парочка освоилась. – А этот развалившийся наглец так увлекся, что даже меня не замечает».

Шустрый паренек, прикрыв веки, игриво ерзал и дергался, чем вызывал озорной полудетский смех девушки.

«Совсем ребенок еще!» – по-взрослому оценил Славный, не сводя с нее любопытных глаз и одновременно прикидывая, как ему поступить.

Ему сразу не понравились эти игривые шалости. А еще больше его самолюбие задело то, что хлопчик завалился на полку с ногами – даже сапоги не снял! Вот паршивец! Виктор мельком взглянул на пожилых попутчиков: «Кактус» и его жена оскорбленно съежились и затаились: как два зверька притихли в своей норе и не высовываются, только две пары негодующих глаз светятся в напряженной полутьме.

Увидев на своей аккуратно застеленной постели чужую спортивную сумку, Виктор в душе еще больше возмутился. Ни слова не говоря, он схватил ее – оказалась тяжелой и грязной, – развернулся и демонстративно опустил на ноги парня. Тот вскрикнул, вскочил и вопрошающе уставился на Виктора:

– Ты чё? Того?

– Нет, этого. Ой, тебя-то я и не приметил, – усмехнулся Виктор и приветливо взглянул на застывшую девушку, что означало: на ее фоне! Она хихикнула и невольно пригладила на лбу русые волосы. – Ты же не заметил мою чистую постель, вот и я принял тебя за пустое место.

Тот в растерянности промычал что-то нечленораздельное и заткнулся. Виктор легко взобрался на верхнюю полку и, затаив дыхание, незаметно наблюдал за симпатичной девушкой. Воцарившаяся в купе тишина придала нагловатому хлопчику уверенности. Он бесцеремонно полез целоваться и обниматься. Немного сконфуженная девушка как-то не очень настойчиво отстраняла его, а он действовал всё более уверенно и безрассудно. Его юная пассия только хихикала и смущенно шептала: «Что ты делаешь? Ну ты даешь! Не надо, порвешь… Неудобно, люди же!..»

– А мне плевать!

Эта ключевая фраза, видимо, окончательно вывела из равновесия долго терпевшего «Кактуса», он вскочил, за шиворот оттащил от девушки парня и врезал по лицу. Тот затылком ударился о глухую перегородку и жалобно всхлипнул.

– За что? – вступилась за него удивленная спутница. Круглое личико с ямочками на щеках раскраснелось от гнева.

– А чтоб не плевал мне тут.

– Мы пожениться собираемся, – вырвалось у нее, когда она увидела озверевшие глаза колючего попутчика.

– И за твои будущие слезы, – грозно замахал он пальцем, будто она сама заранее обрекала себя на несчастную жизнь. – Вот поженитесь, придете домой и делайте что хотите. А здесь… вагон. Здесь чисто! Так нет, надо всё испоганить… Ты еще раз подумай, милая, взгляни на него – не пара он тебе!

Не рискуя схлопотать еще раз, парень выскочил из купе. Прикрывая подбородок, он пригрозил: «Ты еще пожалеешь! Кто тебе дал право?»

– Я не за себя, а за нее, – «Кактус» указал на жену. – Сколько можно терпеть такое безобразие! Неужто совсем стыд потеряли? Надо бы сразу… но она меня удерживала. Да и я всё надеялся: образумится, может, вспомнит про нас…

Послышался грозный отточенный голос проводницы, высокой статной женщины лет пятидесяти со строгим взглядом:

– Жених, а ты откуда взялся? Ты же только «проводить»?!

– Я только хотел проехать до следующей остановки, а тут руки распускают.

– Что, не поделили? – кивнула она на девушку и укоризненно взглянула на Виктора, не успевшего сомкнуть веки и притвориться спящим. – Ну, это дело молодое – вон какая красавица! Из-за нее можно и не так схлопотать… А ты чтоб на ближайшей станции отцепился от моего вагона. Иначе у тебя будут неприятности.

Девушка увела своего белобрысого от греха подальше. После короткой остановки сиротой вернулась на свое место. Рябой «Кактус» уже храпел, выдавая с каждым смачным выдохом очередную порцию зловонного перегара. Зато Виктор не мог уснуть, его полка предательски скрипела под ним, когда он ворочался с боку на бок. Тяжелые мысли не давали покоя, возвращали его к злосчастному бою, как будто еще можно что-то изменить. Но он прекрасно понимал: иначе поступить просто не мог.

Вспомнилась бабушка – добрая, тихая, неприметная. Дед же был высоким, крепким, статным и громогласным. Особенно Виктору запомнились праздники: сияющая бабушка долго копошилась, накрывала и, наконец, торжественно приглашала всех к пышному столу, давно привлекавшему томившихся домочадцев аппетитным ароматом. Дед надевал офицерскую форму, отливавшую золотом на погонах и на звенящей наградами груди. Маленький Виктор сидел у него на коленях и, аккуратно поплевывая на свой платочек, с усердием протирал каждый орден и медаль.

– Когда я вырасту большой, у меня тоже будет много таких!

– Таких, внучек, не надо… Лучше пусть у тебя будут другие медали. А мужество и подвиги можно проявлять не только на войне – ведь мы за то воевали и побеждали, чтобы вам этого не досталось.

Когда Виктору стукнуло четырнадцать, всегда серьезный и рассудительный отец напутствовал его:

– Сынок, иди по жизни только вперед, уверенно и смело. Но не забывай иногда оглядываться и удивляться.

Мать же с некоторым сожалением отмечала:

– Ты у меня слишком рано повзрослел – весь в отца: такой же прямолинейный, принципиальный, твердый и решительный. Видишь только черное и белое, совсем не замечаешь других оттенков…

– Еще замечу, мам, – вся жизнь впереди! Я у тебя глазастый, – шутил Виктор, ласково обнимая ее и целуя в румяную щеку.

Виктор отвлекся: повсюду слышалось сонное дыхание пассажиров и сочный храп поездных солистов – они словно соревновались друг с другом. Вскоре и его сломил тяжелый сон, насыщенный дикими и страшными кошмарами. Однако утром он так ни один эпизод и не вспомнил. А за окном – тягучий лес, за ночь природа облачилась в золототканый наряд – свидетельство богатства, роскоши и щедрости, многие деревья уже переоделись в спокойные буро-желтые одежды. Но сегодня Славного не тянуло туда. Весь день ощущал разбитость и тяжесть в суставах, требовавших разминки, и он с нетерпением ждал вечера.

На одной из остановок Виктор остался наедине с женой «Кактуса». Не сводя с него задумчивого взгляда, она вдруг обратилась к нему:

– Хороший ты парень. Но что-то мучает тебя. Кто ты?

Удивленный Виктор растерялся и не нашелся что ответить. Поэтому выдал мудрено даже для самого себя.

– Уже никто, – удрученно выдохнул он. – Ищу себя в себе… и в жизни. И не нахожу.

– Человек, который ищет, изыскивает в себе Бога! Совмещать разные пути нельзя… Сынок, ты обязательно найдешь, ведь ты смелый. А мужество рождается в лучших людях! Духовная же будущность находится в умных головах и в умелых руках. Но тебе предстоят испытания.

«Уже начались, – про себя отметил он. – Неужели еще свалятся?»

Родной город встретил Виктора скучным неприветливым дождем, зарядившим еще с обеда, и нахлынувшей северной прохладой. Казалось, вот-вот сыпанет град или снег.

– Что-то ты, Нижний, неласково на этот раз встречаешь своего преданного сына. А ведь я так скучал и стремился к тебе!

Заскочил в вокзал и подбежал к свободному таксофону. По памяти набрал номер и долго ждал, но никто трубку так и не взял. Озабоченный Виктор забросил сумку-неразлучницу на плечо и торопливо нырнул в приветливое метро, которое отогрело его и обещало быстро доставить до конечной станции. Народу в разукрашенном рекламой вагоне оказалось непривычно мало. Запрокинув голову, Виктор блаженно сомкнул веки. Он представил, что совсем скоро окунется в домашний уют, который снимет с него не только дорожную усталость, но и нервное напряжение, а бодрящий душ смоет все переживания и неприятности, которые он охотно оставит в прошлом. Представив радостные лица отца и матери, он сразу вспомнил, как в одиннадцатом классе им предложили сочинение на тему «Что для меня в жизни самое дорогое?» Каждый писал о своем: о стране, о родном городе и районе, о друзьях, увлечениях… В отличие от одноклассников Виктор на пяти страницах написал о своей семье, своих замечательных родителях! Как же он соскучился по ним!

Вынырнув из подземного тепла, Славный снова ощутил на себе все «прелести» предзимней погоды. Подняв воротник куртки, он прибавил шаг.

А вот и сталинский квартал, и родная с детства пятиэтажка. Одним рывком поднялся на свой этаж, долго искал в сумке ключи. «Куда подевались? Словно не хотят пускать меня домой». Торопливо открыл дверь и, услышав ритмичную задорную мелодию, удивился: «Кому это так весело?» Вместе с музыкой доносились приглушенные голоса. Виктор привычно сбросил кроссовки и засеменил на цыпочках. Вдруг послышался заразительный женский смех. Виктор подкрался ближе и прислушался – всё стихло. Он резко толкнул дверь: перед матерью застыл на одном колене незнакомый мужчина, целующий ее руку. На столе мелькнули цветы, коньяк, шампанское, коробка конфет… При виде сына игривая улыбка на горячих щеках и багровых губах матери мгновенно потухла. В глазах застыли недоумение и сконфуженность, а в теле появилась скованность. Виктор впервые видел ее такой. Тревожная дрожь охватила его. Понурый, пристыженный и расплывчатый облик матери, даже не ее образ и не силуэт, а скорее ее жалкая тень вызвал в ревнивой сыновней душе растерянность и вполне оправданный гнев. Гость присел на краешек кресла и молча наблюдал за происходящим. В квартире повисла насыщенная взволнованно-негодующими эмоциями тяжесть, грозившая всему живому удушьем. Виктор хоть и не относился к эгоистам и легкоранимым, тонким натурам, но, впервые столкнувшись с оскорбившей и унизившей его двусмысленной ситуацией, выплеснул:

– Как ты могла? Да ведь…

– Витенька, я тебе сейчас всё объясню. Сынок, ты только… успокойся, умойся с дороги, – засуетилась мать. Но даже ее хрустальный голос не смягчил напряжение.

– Умыться, говоришь. Надо бы, да только не мне… Я не могу оставаться в доме, где всё грязно, пошло… Противно… – пророкотал он, не вдаваясь в подробности. – Ты об отце подумала? Ты мне больше не…

Виктор не договорил острых, ранящих в самое сердце слов – они застряли в горле. Он стоял в некой растерянности и не сводил свирепого взора с подавленной матери. Ее гостя он вообще не замечал. Боковым зрением он видел клочок жалкой невзрачности, кусочек чего-то неприметного и безразличного, совершенно не достойного его внимания. А вот мать – совсем другое дело. Всего на мгновение их взгляды встретились, но ему оказалось вполне достаточно, чтобы увидеть и стыд, и страх, и даже ужас.

Хлопнув дверью, Виктор прыжками через пять-шесть ступенек махнул вниз и выскочил на улицу. От дикой, необузданной злости не мог надышаться, жадно хватал ртом холодный воздух и громко, с натугой выдыхал, будто вместе с ним хотел избавиться от боли и обиды, которые только что вонзились в него, отравили все внутренности и овладели всем телом.

«Как же так можно? Отец в больнице, а она воспользовалась этим... Выходит, она и раньше… –Он шел с опущенной головой, совершенно не обращая внимания на непогоду: – Лучше б не приезжал. А теперь как мне жить? Как смотреть в глаза отцу?»

Мир в одно мгновение перекрасился и стал совсем иным. Отныне оскверненный дом и заплаканные улицы виделись Виктору жалкими, грязными и гадкими. Он проклинал всё и вся вокруг, даже то, чем еще совсем недавно гордился, что ему казалось близким и дорогим. А неуправляемые ноги уносили его далеко-далеко. Куда? Виктор и сам толком не знал. Сердце торопливо колотилось, в висках нудно гудело-жужжало. Когда немного пришел в себя и осмотрелся, увидел перед собой Дворец спорта, где он упорно тренировался восемь лет!

«Ну, здравствуй!» – невесело поприветствовал Славный родные стены, которые на этот раз казались ему хмурыми и темно-серыми. А ведь он считал его вторым домом! Как всё изменилось! И всё из-за Степаныча. Если раньше Виктор с огромным желанием бежал сюда на тренировки и на соревнования, то теперь даже заходить не хотелось. Он крепко сжал кулаки и, приподняв тяжелую голову, прочел гордо горящее слово: «Торпедо». Оно вызвало двоякое чувство: и волнение, и обиду, что его, перспективного боксера, отлучают от стадиона и от спортклуба. За него всё решил один человек!

Только сейчас Виктор понял, чего ему не хватает. Точнее – кого! Да, да, без сомнений – именно ее! Хотелось быстрее увидеть Лизу, заглянуть в ее чистые зеленые глаза и рассказать обо всём, что накипело. Она добрая и поймет его изболевшуюся душу. Он найдет в ее словах искреннее сочувствие, поддержку и ласку.

С Лизой Стебловой он познакомился год назад. По современным меркам это немалый срок! Встречались они часто, и каждый раз при очередном свидании Виктор испытывал волнение – не мог привыкнуть к ней, потому что каждый раз она представала приятно-разной. Буйная радость чувств разгоралась ярким огнем, взвивалась дерзкими, озорными языками пламени. Поэтому Лиза в его сердце занимала значительное место. В нем поселилась и овладела не простая юношеская влюбленность, а нечто гораздо большее. И вполне заслуженно. Иногда Виктору казалось, что он действительно по-настоящему любит ее, но признаваться в этом считал преждевременным. Но разве его любящие глаза могли скрыть то, что творилось в душе? Лиза давно всё поняла и не скрывала своих чувств. По ее признаниям, она даже не представляет, как бы жила без него.

В московский вуз родители пристроить Лизу не сумели – не потянули совсем немного. Ей, и не только ей, конечно же, было стыдно и обидно, но только не Виктору – ведь она оставалась рядом! Поэтому девушке пришлось постигать науку в Нижнем. Она училась на втором курсе педагогического и, видимо, блистала не только внешностью: учила легко и экзамены сдавала только на «отлично».

– «Корочки» в наше время ох как нужны! Вот и приходится изучать педагогику и другие дисциплины, хотя в мыслях я даже близко не вижу себя ни в школе, ни тем более в дошкольных заведениях. В жизни много лазеек – куда-нибудь и я протиснусь. Для того и учусь, чтобы получше пристроиться.

– Не лучше ли самой с увлечением строить интересное и полезное для своей души?

– Наивный ты человек. Для этого нужны огромные деньги и связи. Ты еще с этим не сталкивался, вот разок окунешься – сразу поймешь.

Оказывается, даже те, кто учится вместе одной профессии, далеко не единомышленники. Учеба учебой, а планы и цели у каждого разные.

В самые сокровенные замыслы Лиза Виктора не посвящала, поэтому для него оставалось загадкой не только ее отдаленное будущее, но даже ближайшее. Но он и не требовал. Главное, чтобы она всегда была рядом. Высокая, изящная, с точеной фигуркой, с густыми черными волосами, бледно-матовым кукольным личиком Мальвины, она редко кого оставляла равнодушным.

– Витенька, ты на меня не сердись: я азартная и просто люблю играть с незнакомыми парнями и мужчинами. Мне интересно наблюдать за их реакцией.

– Смотри, доиграешься, – серьезно предупреждал он. – Жизнь – не цирк, не любит шуток, тем более насмешек над чужими судьбами, и может отомстить.

Виктор не ревновал, он принимал ее всю как единое целое, в котором всё внутреннее и внешнее, частное и характерное сплетались в гармонию с индивидуальными чертами – ни с кем не спутаешь! Ему так казалось: с первого взгляда раз и навсегда. А мелкие недостатки он старался не замечать, поскольку и себя не считал идеальным.

На вечеринках Лиза всегда была в центре внимания, охотно и с некоторой иронией принимала мужские комплименты. Менее красивые девушки и женщины – а к таким, по ее мнению, относились все из ее окружения – завидовали ей и тайно ревновали своих возлюбленных. Но это красавицу не заботило: «Я выше всяких интриг и сплетен». В Викторе она видела надежную опору, к тому же ему не требовалось ничего объяснять и доказывать.

Лиза всегда одевалась подчеркнуто модно и не жалела на фирменные наряды родительских денег. Была в ней какая-то излучающая притягательность, изюминка, точнее – целый набор редких качеств, которые притягивали многих. Виктор не считал себя исключением, для него знакомство с Лизой и дальнейшие тесные отношения – завидный подарок судьбы.

Они почти не расставались, и друзья откровенно завидовали Виктору. Некоторые называли ее Моделью, другие – Милашкой. Больше всех радовался ее появлению Глеб – он просто сиял.

– Витек, за тобой Модель пришла. Беги.

– Зачем же бежать – достаточно ускорить свой шаг. Учись.

– Да заканчивай ты тренировку и поторопись, если не хочешь, чтобы твою соблазнительную Милашку увели другие, – шутили друзья. – Неужели заставишь ее ждать?

– Ох и хороша! Мне б такую! – тяжело вздыхал Глеб и облизывал узкую полоску губ.

– Ростом не вышел. Ничего, если любит – подождет. А желающим позариться на чужое не рекомендую проявлять излишнее усердие, – отвечал Виктор с усмешкой, а сам с нетерпением ждал перерыва или окончания тренировки.

Лиза часто приходила в спортзал и, скромно присев в углу, с интересом наблюдала за пропахшими потом боксерами. Она любила смотреть, как те отрабатывали удары на грушах и тяжелых мешках, проводили тренировочные бои и ворочали тонны железа, словно в прямом смысле черпали из него силу. Лиза любовалась красивыми телами крепких парней, налитыми мышечной мощью, но не находила ни одного, кто мог бы сравниться с ее Виктором.

«Его внешние данные впечатляют: короткая мощная шея, рельефные плечи и бицепсы, жесткий накачанный торс, ровные крепкие ноги… Если б я обладала даром художника или писателя, непременно запечатлела бы его. А пока остается только фотографировать и делать точные и емкие заметки».

И на этот раз Лиза достала записную книжку и сделала очередную запись: «В облике Виктора я вижу почти идеальную древнегреческую или древнеримскую красоту мужского тела, которая гармонирует с его осанкой, правильными чертами лица и редкой добротой и душевностью, удачно сочетающимися с настойчивостью, мужественностью и твердостью духа. Для меня он современный образец, почти эталон!.. Хотя, если уж очень придираться, – она в задумчивости гримасой искажала лицо, – то не лишен легкого налета недостатков. Но это поправимо».

И снова с вдохновением нацеливала на него цифровой фотоаппарат.

«Я ему потом покажу и прочитаю. И потребую, чтобы он тоже описал мою внешность. А что, неплохая идея: буду коллекционировать все комплименты в свой адрес. Всех заставлю! А под старость буду перечитывать и вспоминать свою яркую молодость».

Ее приятные размышления прервал тяжелый и запыхавшийся голос Виктора:

– Всё. Конечности не могут работать до бесконечности – пора и отдохнуть.

Славный привык к ней и откровенно скучал, когда не видел или не разговаривал с ней по телефону хотя бы один день. Завершая совместно проведенный вечер нескрываемым восторгом от трепетных поцелуев, на прощание Лиза с присущей ей долей иронии обычно высокомерно спрашивала:

– Сознайся, приятно прикоснуться к роскоши? Ты почувствовал себя на облаках?

Он не обижался на подобные нелепые вопросы и всевозможные глупости, которые относил к неудачным шуткам.

– А я бы с тобой умчалась куда-нибудь высоко-высоко…

– Не люблю неизвестную невесомость. Для меня это непонятно.

Лиза удивлялась и пристально смотрела на Виктора.

– Плохо переносишь?

– Да нет, просто я люблю весомых людей и весомые дела. Может, поэтому-то я не «мухач», а «полутяж»!

– Еще мух мне не хватало. Я бы с такими не сошлась характером.

Говорила она, как и ходила: всегда одинаково медленно, вроде бы лениво, но самоуверенно и важно. Энергичный Виктор усмехался над ее вальяжной, как в замедленных кадрах, неторопливой плавностью и замечал с юмором:

– Вернись на землю. И вообще, ты уж не задерживайся надолго в облаках, среди звезд. А то заболеешь неизлечимой звездной болезнью или сгоришь в расцвете лет. Так что не отрывайся от коллектива и не зазнавайся – будь проще, как можно ближе к народу. – Он показывал на себя, намекая, что родом из того самого племени.

Даже находясь далеко от него, Лиза всегда стояла перед его глазами: во всей своей яркости, уверенно и прочно занимая свое привычное место в его душе.

И вот теперь Виктор нетерпеливо летел сломя голову к своей Лизе-Лизавете, как он ее напевно величал. Он мчался с уверенностью, что будет встречен искренней приветливой улыбкой и пленительным поцелуем, от которого привыкшее к перегрузкам сердце боксера начнет учащенно биться. Рядом с ней он забудет обо всем на свете, а мрачные мысли улетят, чтобы уже не вернуться.

Виктор стремительно вошел в яркий, дышащий чистотой подъезд, быстро поднялся на четвертый этаж и с облегчением выдохнул. Он любил просторную и светлую Лизину квартиру. В ней витали никогда и никем не нарушаемые безмятежность и завидное спокойствие, добрая миролюбивая семейственность и роскошный уют. Правда, к подобной роскоши Виктор относился с некоторым предубеждением, однако не осуждал, прекрасно понимая, что она является неотъемлемой частью характеров и ауры хозяев этой квартиры-музея. Когда он впервые побывал у них, подумал: «Правильно говорят: хочешь узнать людей – ознакомься с их квартирой. Но Лизка не такая – она не в мать».

Его настораживала и в немалой степени заботила стерильная белизна чехлов, скатертей, покрывал и прочих кружевных тряпочек и безделушек. Виктор терялся среди этих «экспонатов» – как бы не облить, лишний раз не задеть, не испачкать – и не знал, где можно присесть, что позволительно взять, а до чего и дотрагиваться нельзя его неуклюжими руками…

Но теперь это не имело никакого значения. Он опять здесь. Дважды коротко позвонил и услышал шелест спешащих шлепанцев. Лизина мама открыла без расспросов – видимо, ждала кого-то своего, поэтому и проявила несвойственную ей беспечную неосмотрительность.

Увидев Виктора, Эльвира Мироновна растерялась и изменилась в лице. Оно не выражало ни радости, ни характерной для нее приветливости.777

– А-а-а… Лизоньки нет дома, – торопливо уведомила она и вместе со своей верной союзницей, распахнутой дверью, сразу потеряла к Виктору всякий интерес. Щель заметно сузилась – до минимальных размеров, позволявших вести диалог. Нервозность Эльвиры Мироновны выдала ее: она спешит избавиться от неожиданного гостя. Но требовательный взгляд Виктора заставил ее задержаться еще на мгновение. – Лизонька уехала куда-то по срочным делам. И очень важным… Извини, у меня там плита… – Дверь панически захлопнулась, раздался щелчок замка. Эльвиру Мироновну нисколько не заботило то, что эта поспешность родила нехорошие предчувствия в душе Виктора.

«Где же Лиза? Какие у нее появились срочные дела, о которых я даже не удосужился узнать?»

Он выглядел растерянным и не знал, что же делать дальше. Решил ждать. Вспомнил, что хотел позвонить от Лизы, но возвращаться и еще раз столкнуться с откровенной недоброжелательностью не захотел. На улице у подъезда встретил пацана, на вид лет одиннадцать-двенадцать: один, легко одет да еще грудь нараспашку.

– Ты чего домой не идешь? Поздно уже и холод собачий.

– А я специально. Заболеть хочу – завтра контрошка по матике. А я – ни в зуб ногой!

– Понимаю. Только зачем же в зуб ногой, если можно и кулаком.

– Да это я так.

– А не лучше ли выучить и получить пятерку?

– Не успею. – Он насупился и шмыгнул курносым носом. – Всё равно ничего не выйдет. Училка у нас вредная.

– Не училка, а учительница. Уже за то, что она в твою голову знания закладывает в надежде, что в ней хоть что-то останется, ее ценить и уважать надо. А отличники тоже считают ее вредной? – Мальчик дернул плечами и задумался – за всех не рискнул ответить. А Виктор уже переключился: – Слушай, ты Лизу из этого дома не видел?

– А то, – живо ответил тот и как-то ехидно улыбнулся. – Она на классном джипе с каким-то крутаном укатила. Чужим!

– Какой ты наблюдательный. И давно она?

– В шесть часов – мы как раз с друганами в подъезде кури…

Он испугался, что выдал себя, но тут же снова обрел напускную уверенность. Виктор взглянул на тонкие руки и худые скошенные плечи мальчика.

– А подтягиваешься сколько раз?

– Два раза, – признался тот и недовольно шмыгнул носом. Виктор с сожалением покачал головой – слабак!

– Вот видишь, «соска-то» не помогает! Скорее, даже наоборот. Я гляжу: не уважаешь ты себя и свое тело.

Невольно Виктор присмотрелся к нему: он показался миловидным, с заостренным лицом, но черты характера на нем еще не определились – борьба между детством и зрелостью только начиналась.

– Другие воще ни разу. Зато я хожу в компьютерный класс!.. – поспешил оправдаться он.

– Это хорошо, но одно другому не мешает. Запомни, парниша… Отец-то чем занимается?

– Сидит… За драку. Давно уже.

– Трудно, небось, без него? А мама что за тобой не присматривает?

– Во вторую смену она. А мне даже классно… хоть не ругает… А этот-то и вчера приезжал к Лизке – навороченный такой! С крутой мобилой и другими клевыми прибамбасами. А она – вся разодетая, нафуфыренная, как ее мамаша.

«Ах, вон даже как?! – присвистнул Виктор, нисколько не сомневаясь в правдивости слов мальчишки. – Недаром я почувствовал: что-то здесь не так… Придется подождать и во всем разобраться».

Скорченный от холода мальчик раскашлялся и, посчитав, что простуда ему уже обеспечена, побежал к своему подъезду.

Расстроенный Виктор присел на скамейку во дворе и стал терпеливо ждать. Мысленно он приготовился к самому худшему. Неуверенно подошел старый, облезлый пес и старательно обнюхал его.

– Бездомный! Надо же, издалека признал во мне родственную душу. Да, друг, мне действительно сегодня одиноко и тошно. До того неспокойно на сердце, аж выть хочется. Может, на пару? А что же я тебя раньше не видел? Или не замечал?

Слушая Виктора, пес вел себя как-то странно: ежился и трусливо изгибался, точно его лапы касались не холодной земли, а раскаленной плиты. Короткий доверительный взгляд царапнул по самому сердцу, у Славного как-то тоскливо и болезненно заныло под ложечкой.

– И тебе, брат, не сладко в этой жизни, – с сожалением отметил он: в старческих собачьих глазах отразилось мученическое, кроткое выражение, как у тех бедолаг, которых много бьют и плохо кормят. – Но угостить тебя нечем. Извини.

Тот его понял и вильнул хвостом. С какой-то бессодержательной грустью Виктор отметил про себя: «Достоинство собаки в том, что она никогда не предаст и не скажет о тебе дурного слова».

Холодное время, словно подтверждая законы физики, тянулось мучительно медленно. Сидеть без дела стало совсем невыносимо. На город вдруг обрушилась торопливая мелкая снежная сыпь. Виктор закоченел, но терпел. Когда судорожно заклацали зубы, вернулся в подъезд и с радостью нырнул в темень, чтобы прижаться к спасительной батарее. Замедленные секунды складывались и вычитались из его молодой жизни. Напряжение нарастало с каждой минутой. Нервозность передалась всему телу, по нему тут же пробежал озноб. И в этот момент Виктор услышал, вернее, ощутил, как плавно подкатил автомобиль. Дверки мягко хлопнули, но никто в подъезде не появлялся. Виктор подкрался и заглянул в дверной проем… Лучше б он с места не сходил, так как стал свидетелем ужасной сцены: его Лиза-Лизавета застыла в поцелуе с высоким стриженым парнем. Душа гадливо передернулась, в груди как иголкой кольнуло – он отшатнулся и невольно прижался спиной к стене. Лиза показалось ему до неприличия вульгарной. Притаившись в темноте, Виктор выжидал, не решаясь хоть как-то проявить себя.

«Трус, трус! Жалкий трус! – нещадно крыл Виктор себя, а сам по-прежнему не мог сойти с места. – А вдруг она спросит: что я тут делаю? И что ответить? Слежу, шпионю?.. И как себя вести? Со стыда сгоришь. А впрочем, я уже… Во попал! Да кто я такой, чтоб следить? Она свободная женщина…»

На душе стало мерзко и до тошноты противно. Разом канули в бездну их нежные свидания, поцелуи в подъезде, ее воркующий бархатный голос и завораживающая улыбка.

А счастливая парочка с ледяным сквозняком впорхнула в теплый подъезд и проскочила мимо затаившегося в углу Виктора.

Вся кровь в нем застыла, сердце перестало биться – только прислушивалось и ловило каждый звук. Лиза, как всегда, весело и звонко стучала каблуками по ступенькам, но на этот раз до его слуха доносилась далеко не праздничная музыка.

– Я готов нести тебя на руках! – послышался взволнованный мужской голос. Потом всё замерло – сверху доносились отзвуки сладостных поцелуев, они заполнили весь глухой подъезд. Виктор с неслышным стоном прижался горячим лбом к шершавой стене, которая охладила его агрессивные порывы. Бежать! Но приступ ярости и любопытства сковал всё тело… Опять забряцали издевательские каблучки, и послышались отдаляющиеся голоса:

– Спасибо тебе, Мишенька, за прекрасный вечер. Всё выглядело солидно, на уровне! Не то что на дешевых дискотеках. Я в восторге!

– От меня? А я от тебя. Ты просто красавица! Мне для тебя ничего не жалко!..

Виктор уже не мог слушать этот воркующий диалог и выскочил во двор, перед ним стеной вырос здоровенный джип – зачесались не только кулаки, но и ноги: боксер со всей силой и злостью пнул по колесу и грозно замахнулся рукой. Сверкающая махина, будто от сильной боли или со страху, завыла сиреной, потом жалобно заскулила. А Виктор прибавил шаг, чтобы уйти подальше и больше никогда не возвращаться сюда, в этот дом, который еще совсем недавно казался ему почти родным.

– Да пошла она… – эта решимость придала ему силы.

Но всё же что-то заставило его оглянуться: в тусклом проеме распахнутой двери, над капотом он крупным планом увидел белое реющее пламя легкого платья и счастливое лицо Лизы. Глаза и уголки ее губ смеялись… Над кем? Конечно же, над ним! От резкого порыва ветра массивная дверь заскрипела и замерла только тогда, когда осталась совсем узкая полоска луча. Затем снова ожила и с грохотом захлопнулась – яркую нить света поглотил алчный мрак. Виктору показалось, что он в том подъезде с легкостью потерял, похоронил что-то важное для него, и образ продажной Лизы сразу сгорел, растворился и исчез, оказавшись по ту сторону его жизни, прошлой жизни!

– А всё же зря я не врезал этому жлобу, – запоздало сожалел Славный, сжимая раскрасневшиеся кулаки. – Эх, Лиза, Лиза!.. И ты за моей спиной… Так же не честно: сразу все на одного.

Виктор потерял счет времени и бесцельно бродил по пустынным улицам. Казалось, весь город съежился от непогоды, а все люди спрятались, укрылись от снежной стихии. Только он, как ночной сторож или патруль, обходил свой район, внезапно оказавшийся в бедственном положении. Ему казалось, что судьба всегда покровительствовала ему. И вдруг… изменила!.. Почему-то вспомнился бездомный пес с жалобными глазами. Теперь он сам напоминал того пса: ему тоже некуда идти и его нигде не ждут. «Почему же раньше не замечал его? – снова спросил он себя. И тут же нашелся ответ: – Да потому что я был влюблен – в облаках летал, не замечал, что под ногами».

Задержался у таксофона и снова набрал знакомый номер – опять неудача. «Что-то случилось. Но что?»

Охваченный нерадостными раздумьями, Славный даже не заметил, как оказался около своего дома. Невольно его тяжелый, спотыкающийся шаг стал тверже и ровнее. Нехотя вошел в подъезд – тот встретил его подозрительно притихшей темнотой. Привыкший уже к одним неприятностям, Виктор насторожился и сделал несколько осторожных шагов. С лестничной площадки донесся хриплый голос Сеньки Лупанова, проживавшего этажом выше:

– Включай, это Витек!

Тут же ударил по глазам яркий луч фонарика, нагло уставившегося в недовольное лицо Виктора. Пришлось загородиться рукой.

– Выруби! – приказал хмурый Виктор: в своем доме он чувствовал себя уверенно. – Ваша работа? – он кивнул на вывернутую лампочку.

– Мы тут решили пошутить, слегка попугать «божьих одуванчиков», – засмеялся Лупанов и бросил ухмыляющийся взгляд на своих приятелей.

– Дурак ты, Лупан, и шутки у тебя дурацкие. Вверни лампу, хочу посмотреть на твоих «темных» дружков.

При свете Виктор узнал шестнадцатилетнего расторопного Юрку из соседнего подъезда. В последнее время он слишком часто видел его среди взрослых парней, иногда под хмельком и с сигаретой во рту.

«Прямо на глазах “возмужал“, – усмехался Виктор, глядя на розовое полудетское лицо с вульгарным налетом взрослости. Сегодня же Юрка был не похож на себя – выглядел каким-то блеклым и квелым.

Но внимание Виктора привлек не он, а неизвестный мужик – узколицый, небритый, с маленькими колючими глазками. На полу у его ног одиноко застыла пустая бутылка из-под водки, а на подоконнике – другая, недопитая, с какой-то бормотухой.

– Шикуете, значит? Краснухой разбавляетесь? По какому поводу?

– А чё?.. Хошь, плесну?.. Для лучшего друга ничего не жалко, – предложил Лупан и схватился за стакан.

– Да нет, спасибо, не буду лишать вас драгоценных капель. А ты чего тут болтаешься? Лучше б уроки учил – больше пользы, – призвал Виктор хмельного Юрку.

– А он бросил школу, – просипел за него Лупан и подмигнул хмурому собутыльнику. Тот икнул и тупо уставился на Виктора.

– Выходит, по твоим стопам пошел? – В душе он пожалел Сеньку, которого раньше считал неплохим парнем. Сейчас же он стал каким-то мутным и скользким, к тому же с дурной наследственностью и незавидным настоящим. Последнее он выбрал сам. Однако воспитывать его и Юрку, тем более сейчас, когда у самого на душе кошки скребут, посчитал бесполезным занятием.

– А чё плохого?! Я нискоко не жалею. Юрк, мы ведь не жалеем с тобой? А чё нам – засосали пару сизарей? Они у нас как голубки пролетели…

В знак одобрения онемевший Юрка кивнул, а неразговорчивый чужак оскалился, что означало: «детский сад, да и только!» Его сморщенное лицо выражало полное безразличие и к Виктору, и ко всему на свете. Он молча взял бутылку, плеснул полстакана чернильного вина и залпом отправил содержимое в рот, потом занюхал сморщенным огурцом. Лупан охотно последовал его примеру, а потом предложил:

– Слышь, Витек, купи медали – настоящие! И ордена есть… А то мне сейчас деньги во как нужны!

– Когда успел заслужить?

– Вчера вечером. У нас друган только что из зоны откинулся. Мастер – супер! Любую «фазенду», любой замок и ларчик враз «откупорит». В общем, настоящий Кулибин! Правда, три года назад не повезло ему – в одной богатой хате замели. Пришлось нашему Кулибину срок мотать…

– Медали-то при чем здесь?

– Зашли мы втроем к этому корешу, а его дома нет. Решили подождать. Стоим в подъезде, языки чешем. Вдруг вваливается дед – во сто шуб одет. А у нас в горле всё пересохло, ну мы и «гоп-стоп». Прижали его к стене и по-хорошему так, культурно, чин-чинарем говорим: «Дедуль, не скупись, подай милостыню». А он, старый мухомор, свое: «Сынки, у меня сегодня праздник – начало освобождения Сталинграда! Он для меня священный! Вот я и пустил остатки пенсии в дело». Тогда мы приказали ему вывернуть карманы, а дедок стоит, рот разинул, ни шиша не понимает. Ну я нож достал – думаю, может, сразу сговорчивее станет: «Молчи, старый пень, и не пикай!». Он притих, губы трясутся, чуть в штаны не наложил. Я ему расстегиваю плащ, а там целый «иконостас»: три ордена, значки, десять медалей! Пока я отстегивал и отвинчивал эти железяки, он стоит, шмыгает носом и жалобно так лепечет себе под нос: «Фашисты, гады, сволочи! Вы хуже, чем фашисты. Я же за вас кровь проливал… Если б мне сбросить с десяток-другой, да я бы вам всем горло перегрыз… голыми руками задушил». А сам, высохший сучок, мне по плечо… – Лупан оскалился и заржал.

Виктор представил эту жуткую картину в полутемном подъезде: развеселая лупановская кодла и… окаменевший от неслыханной дерзости старый, больной человек. Один и совершенно беспомощный! Что в душе-то его творилось, когда он с омерзением смотрел и слушал этих подонков?! Разве когда-нибудь он мог предвидеть, что с ним вот так обойдутся?.. И кто! – почти дети, ради которых он… Невольно вспомнился родной дед, участник войны, командир расчета знаменитых «катюш».

На мгновение Виктор увидел своего деда на месте этого фронтовика, ограбленного и униженного этими гнидами. Бойцовская кровь хлынула к вискам, кулаки мгновенно налились свинцом. Не в силах более сдерживать себя, он схватил Лупана за куртку:

– Мразь! Да как тебя свет божий терпит?!

– Да ты чё, Витек? Он чё, тебе родственник? Чё волну погнал?..

– Как ты посмел?! На кого руку поднял, паскуда? Это же дед! Он и за нас воевал… Да мы бы просто не родились, а ты… Да за него я тебе всю бестолковую «башню» разнесу!

Лупан еще никогда не видел Виктора таким взбешенным:

– Т-ты же г-говорил, что дед т-твой умер, – недоумевал он, прикрывая на всякий случай лицо. Щеки и губы спрятались, а очумевшие от испуга глаза просили пощады.

Впервые в жизни Виктор не сдержался и ударил… Не соперника на ринге – это дело привычное, а соседа, близко знакомого с раннего детства! Чужак бросился на него с пустой бутылкой, но Виктор увернулся и врезал тому под дых, затем от всей души пнул ногой – тот с воплями покатился по ступенькам до следующего пролета.

– Где медали? – надвинулся Виктор на ошарашенного Лупана. Того охватил дикий испуг – он не хотел еще раз схлопотать.

– У этого, как его… Который освободился. Взял изучить и прикинуть цену.

– Все забрал?

– Нет. Часть мы заначили…

– Пошли, отдашь, что осталось.

Виктор за ворот куртки потащил Лупана наверх. Тот даже не сопротивлялся. В квартире он достал из схрона две медали, значки и молча протянул. Его подлые, гадкие руки дрожали. Виктор снова с любопытством заглянул в его испуганные глаза и подумал: «Ну почему мы такие разные? Ведь вместе росли, вместе учились. И когда ты успел превратиться в козла? Сказки, что ли, не читал?»

Увидев свое отражение в зеркале, тот завопил. Виктор утешил его по-дружески:

– Ничего, скоро заживет… Но ненадолго – до следующей драки.

Теперь Славный насел на перепуганного Юрку.

Тот сразу понял куда и безропотно подчинился. Вырвались на улицу, а там – погодный беспредел. Славный поежился и издал: бр-р-р… Подросток молча достал из-за пазухи темную вязаную шапку и натянул на голову. То ли от холода, то ли от волнения сделал он это как-то неуклюже, поэтому его и без того узкий лоб выглядел скошенным. В мутном свете, отливавшем из ближайшего окна, Виктор сразу обратил внимание на прорезь, выглянувшую вдруг из небрежно свернутой складки. Она черным бельмом уставилась на него, неприятно пронизывая всё тело, даже сильнее противной непогоды. Ничего не понимая, Юрка застыл, как кролик перед удавом, а Славный снял с него странный головной убор. И в него сразу впились две неровные прорези для глаз – в нужный момент они должны вызывать страх у жертв нападения, но на этот раз в них сквозила глухая пустота. Видно, прочитав на лице Виктора нарастающий гнев, Юрка ожил и на всякий случай прикрыл свое перекореженное лицо.

– Мы ничего… Мы только хотели… поп-п-пугать… – по-детски залепетал он, отступая. – Честное слово, не успели.

Славный пощадил его, хотя и недоверчиво пробурчал то ли себе, то ли в безответное пространство: «А честное ли оно у тебя».

Обрадованный таким исходом Юрка повел его в семейное общежитие. Виктор уже переключился на главную тему.

– Как же вы могли? Ведь это же фронтовик! Их осталось-то… А вы у них последнее готовы отобрать. Самое ценное и святое! Да кто ж вы после этого?

Сгорбленный Юрка семенил чуть впереди и оправдывался:

– Я не хотел. Да если б не они… Да разве бы я…

– Ты только представь, что твоего деда вот так вот встретят какие-то подонки и начнут шмонать.

– Мой дед сразу умер бы от страха – у него сердце больное. Да он весь такой… И на войне не был. А другого я вообще не знаю.

Оправдываясь, Юрка тяжело поднялся на четвертый этаж и как-то боязливо ткнул пальцем в дверь. Его состояние можно было понять, и Виктор отпустил парня, а сам громко постучал. Послышались мягкие короткие шаги и недовольный голос.

– Ну кто еще?

– Свои. От Лупана.

Дверь чуть приоткрылась. Сначала в щель просунулась голова, а затем выглянул и сам щуплый хозяин с расстегнутым воротом цветастой рубашки – на шее красовалась татуировка колючей проволоки. Ничего не подозревая, он протянул гостю руку и тут же съежился от боли.

– Ты чё? Крутой, что ли?

– Не плоский уж точно. Ордена, медали, значки…

– Откуда? В тех местах, откуда я вернулся, не награждают.

– Значит, не за что. Тогда выкладывай чужое, а то я тебе не только разрисованные руки – ноги переломаю… А в твоей воровской башке дурдом сделаю.

– Ты про што базар ведешь? – вылупил тот испуганные глаза.

– Не догадываешься, рыночная твоя душа? Или заспал? Хорошо, напомню. Что вчера загреб своими паскудными граблями?

– Так бы сразу и трекнул – я понятливый, а костяшки-то зачем ломать? – Он растер покрасневшие пальцы, затем достал из коробки и нехотя выложил потерявшие от времени прежний блеск три ордена: Отечественной войны первой степени, Красной Звезды и Боевого Красного Знамени.

– На, забери свои безделушки. Я таких знаешь, сколько могу добыть?!

– «Безделушки», говоришь? Да это же боевые! За Родину! За нас с тобой!..

– За меня еще никому не давали ни орденов, ни медалей, ни грамот, ни званий… Разве что ментам благодарность объявили, когда меня на фатере взяли, – скривил рот «Кулибин».

– Когда они погибали и кровь проливали, у них даже в голове не укладывалось, что могут появиться такие подонки, вроде тебя и Лупана. А впрочем, даже если бы и догадывались, они всё равно бы воевали, и не за ордена.

– Я их не просил.

– Да тебя бы, козла, никто и не спрашивал бы. Живи ты в те годы – сидел бы на нарах и не пикал. А впрочем, – Виктор серьезно задумался, – не будем загадывать о довоенном времени, Всякое они пережили: и хорошее, и плохое. Но победили всё-таки! А мы к ним – вот так! Что касается медалей, то нам таких не заслужить. Ты хоть знаешь им цену?

– Конечно, – уверенно ответил «Кулибин».

– Вряд ли. Разве что рыночную – сейчас же всё продается… Даже такие святыни!

– Да ладно тебе, – «Кулибин» опять скривил губы и почесал затылок. – Сейчас такое время – на всем можно бабки делать: на иконах, на крестах, на орденах…

– На чести, на совести, на гробах, на чужом горе… – продолжил Виктор и угрожающе покачал головой.

– Даже на смерти! А ты будто с луны свалился. Или прямо из коммунизма прилетел! Уж больно идейный и правильный.

– Ты-то уж точно безыдейный. Мы с тобой на разных языках говорим: ты же российский папуас – живешь одним днем, лишь бы брюхо набить да где-нибудь красиво нарисоваться... Вот мы с тобой общаемся с людьми, ходим в музеи, в гости и так далее… Только ты вор и уносишь оттуда и тыришь из карманов, сумочек деньги и прочие материальные ценности.

– А ты чем сыт? Или голодным остаешься, если не накормят?

– Тебе этого не понять. А впрочем, что с тобой разговаривать. Как найти этого старика?

– Как? Разве он не твой родственник? – удивился домушник и артистично вскинул руки. – Нет?! Ну ты даешь! И чего ради всё затеял? Чужому дяде решил помочь?! Ты больной, что ли? – он крутнул пальцем у виска.

Однако Виктор грозно зыркнул на него – тот сразу пришел в себя, прикусил язык и спрятал руки за спину.

– Тебе не понять. Давай колись. Я ведь знаю, что он в этом доме живет.

«Кулибин» начал кривляться: знать не знает, кто и где их потерял, а может, продал за бутылку. Но скоро понял, что затеял «детскую» игру, и предпочел не рисковать своим и без того хилым здоровьем.

– Вроде этажом выше. Кажись, я его на День Победы там видел – нарядного, при регалиях. Как звать – не знаю, а показать могу.

– Веди, – потребовал Виктор и указал на выход.

– Уже поздно по гостям шастать. И хочется тебе по ночам шарахаться?

– Боюсь, завтра может оказаться слишком поздно: ночи у стариков, особенно больных и обиженных, знаешь, какие длинные! Не каждый до утра доживает.

– Ну, если настаиваешь… Только погоди, закрою свою комнатушку, а то махом обчистят.

– Кроме тебя, думаю, некому. Или, считаешь, все такие?

– Ой, не скажи: сейчас знаешь, какая конкуренция! Так что варежку не разевай.

Заперев дверь на два мудреных замка, «Кулибин» мягкой кошачьей походкой пошел впереди. От выставленной старой мебели и многочисленных овощных сундуков в полутемном экономном коридоре теснилось всё второстепенное. Но проводник не затерялся в этом затхлом лабиринте и позвонил в одну из дверей.

– Вам кого? – спросила перепуганная старушка лет восьмидесяти, оглядывая незнакомых парней.

– Хозяина можно? – спросил Виктор и подтолкнул застывшего «Кулибина», чтобы он первым переступил – в надежде, что она узнает его и не будет волноваться.

– Тут он, войдите, – доверчиво посторонилась она, пропуская странных гостей.

Заглянув из крошечной прихожей в комнату, Виктор увидел неподвижно лежащего на кровати деда, а на высокой никелированной спинке – осиротевший без наград темно-коричневый пиджак: с правой стороны с нескрываемой обидой зияли орденские дырки. Виктор понял, что пришел по адресу. В небольшой комнате, давно требующей капитального ремонта, застыли памятники старины: обшарпанный шифоньер, потемневший от времени комод и массивный круглый стол, заваленный всевозможными лекарствами. «И это квартира фронтовика, победителя Второй мировой?!» – с горечью подумал Виктор и искренне покраснел, даже не зная, за кого конкретно, потому что список виновных оказался бы длинным.

Старик выглядел немощным и бледным, он только чуть повел бровью – жив, мол, еще! Боясь потревожить его, Виктор достал из кармана награды. Всё же решившись, он бережно, с некоторым волнением положил их поверх легкого дешевого одеяла на худую грудь фронтовика. Тот сразу ощутил привычный груз орденов и медалей и резко дернулся. Распахнув от нестерпимого любопытства веки, он очень удивился и уставился на свои вроде бы поблекшие от времени награды. Словно опознавал их – ведь чужие ему не нужны. А они, неожиданно вернувшись к нему, даже при свете неяркой лампочки так заиграли сочными бликами, что озарили всю комнату светом священной Победы. Его ясные глаза заблестели от великой радости.

– Откуда? Вы нашли их, арестовали этих подонков? – Он заметно оживился. – Они же не люди. Хуже фашистов… Вчера в Совете ветеранов нас собирали, поздравляли… Иду домой и вдруг в своем подъезде… Если б вы знали, что я пережил! Спасибо вам, сынки, вы же вернули меня к жизни! – улыбался он сквозь слезы благодарности.

Виктор взглянул на «Кулибина» – его холодные пустые глаза ничего не выражали. Даже такая волнительная картина не тронула сердце этого чурбана. Перепуганная вначале старушка поняла, что на сей раз пришли не проходимцы и мошенники (а то всякие навещают, в основном предлагая что-то купить или продать, а сами только и норовят обмануть, облапошить, украсть), и засуетилась: по душевной доброте предложила выпить чайку, а то, может, чего и покрепче. Но Виктор отказался, сославшись на позднее время. Проводив гостей до двери, старушка застыла на пороге и доверительно полушепотом сообщила, что доводится ему сестрой, а проживает отдельно. Как узнала о постигшем его горе, сразу прибежала. Ведь он слег, бедненький, приходится ухаживать за ним. Трудно ему – не может вынести горькой обиды и такого удара! Но сейчас он поправится, обязательно встанет на ноги.

– А дети у него есть? – спросил Виктор.

– Двое. Да им всё некогда. Работа, семейные дела…

– Почему же он в таких… плохих, – язык не рискнул вымолвить более хлесткое слово, – условиях живет? Как фронтовик он что, достойной квартиры не заслужил?

– Была раньше – большая, просторная. Только дети вынудили разменять. Вот и досталась ему эта каморка. У других и такой нет. Ну, спасибо вам, что доставили старику радость. Он завтра уже побежит – такой неугомонный!

Спускаясь по гулкой лестнице, довольный Виктор хлопнул по дрогнувшему плечу «Кулибина».

– Видишь, как приятно творить хорошее? Ты сегодня такое доброе дело сделал! Значит, не зря день прожил.

Буду служить!

Служить никогда не поздно – лишь бы в этом видеть пользу!

Неласковое беззвездное небо затянули сплошные тучи, родной квартал погрузился в сырую и глухую темноту. Впервые в жизни домой идти не хотелось. Виктор снова ощутил себя лишним в этом похолодевшем вдруг городе, да и во всем мире: нигде его не ждут, никому он не нужен. Остановился у таксофона и с надеждой позвонил – в ответ на бездушные гудки со злостью бросил трубку на рычаг. Затем долго бесцельно бродил по унылым дворам и улочкам, казавшимся ему чужими и неприветливыми.

Славный шел и шел, горящие окна улыбались неярким блеском. Но не ему. За каждым таким окном неминуемо притаилась чья-нибудь судьба, а каждая дверь вводит в какую-нибудь драму. Зачем ему чужие, когда и своей хватает? Виктор поймал себя на мысли, что только в такие минуты люди во всей полноте ощущают не только себя, но и всё фантастическое многообразие жизни. Однако радости это ему не прибавило. Ужасно унылым и пустым показался ему проведенный вечер. «А впрочем, не таким уж и “пустым“, скорее, поучительным. Даже поворотным!» – поправил он себя.

Видимо, от холода и безысходности положения снова вспомнился теплый дом. Но увиденное сегодня в нем вызвало откровенное отвращение. Сердце Виктора неистово забилось. Повторно пережить подобные чувства он не хотел.

«От кого бежать – знают все, а вот куда и к кому – очень немногие. Вот и я – как неприкаянный. Нет ничего более ужасного, чем одиночество среди людей!»

Судьба не давала Славному выбора, не предоставила ни одного шанса, чтобы всё изменить и перевернуть. Теперь он оказался в плену уныния, от одной мысли, что всё лучшее уже позади, волком завоешь. Неторопливые часы раздумий разбивали время на тысячи осколков, на сотни эпизодов, самых разных. Вдруг стало страшно холодно, до озноба. И тогда он направился к своему школьному другу Александру Абрамову. Они вместе учились с первого класса, но после окончания школы встречались только случайно, эпизодически. В этом Славный чувствовал и свою вину, за что высказал в свой адрес несколько емких и нелицеприятных слов. У Александра была своя комната, и этот неожиданный визит, как полагал Виктор, не должен побеспокоить его родителей.

Сашке-отличнику он никогда не завидовал, потому что знал, какой ценой даются ему трудовые пятерки. Но воспользоваться его знаниями никогда не брезговал, а тот с радостью частенько выручал друга с домашними заданиями, требовавшими времени и усидчивости. Преподаватели советовали Александру, как одному из лучших учеников школы, склонному к точным дисциплинам, посвятить себя науке. Но он неожиданно для всех, в том числе и родителей, занялся коммерцией. Виктор не разделял его взгляды: «Дурак! Сиюминутные деньги оказались для него важнее учебы, науки, возможных уникальных открытий… Как бы потом не пожалеть, что зарыл свой талант или променял на сомнительное занятие, хотя и хорошо оплачиваемое».

При встрече с другом Виктор не раз пытался убедить его еще раз всё взвесить. Но тот уже и специальную теорию подобрал или подогнал под себя, проявляя исключительную категоричность.

– Талант, Витенька, либо он есть, либо его нет. Если нет, то и не купишь, а если есть, – рано или поздно проклюнется. И неважно, в какой области, лишь бы приносил прибыль. Так что я на правильном пути – пути ожидания своего золотого часа.

– Вот ждать-то сейчас как раз и не следует. Время уж больно бурное – совершенно не ждет, особенно нас. Да и талант можно на корню загубить, – предупреждал Виктор, но Сашка уже стал совсем другим и не нуждался в советах устаревшего и затравленного жизнью друга.

– А может, дружище, ты мне завидуешь? Уж больно ты печешься обо мне и моем таланте. Не потому ли, что сам обделен? Шучу.

Крутые перемены в обществе не могли не сказаться на всех и на каждом, особенно на вчерашнем выпускнике школы. Сашка Абрамов слишком рано стал самостоятельным – его материальная независимость от родителей, вращение в деловых кругах, и не только, в корне изменили его взгляды на жизнь. Он совсем по-другому стал относиться к людям, моральным, нравственным и духовным ценностям.

– Как заводной кручусь на работе… почти круглосуточно. Зато теперь я знаю не только основы, но и нюансы дикого и непредсказуемого бизнеса, – улыбался Сашка, жестикулируя указательным пальцем. – Фирма у нас солидная, в целом я упакован, правда, не мешало бы и побольше, но… это дело наживное. Главное, что я уже сейчас чувствую себя свободным и независимым. А что ты думаешь… получаю больше своих предков. А ты до сих пор у родителей клянчишь.

– Всё на деньги меряешь? Ну, ну… Может, я что-то не понимаю, не дорос…

– Да, мой друг, – они сейчас главное мерило положения человека в нашем меркантильном и продажном мире. Пока я – никто, мое положение в светском обществе ничтожно, но и не бедствую, как другие. Мне хватает, чтобы одеться, обуться и на всевозможные развлечения, в том числе и с девочками. Сейчас столько заманчивых соблазнов – раньше об этом даже мечтать не могли.

Во время редких встреч Сашка не без гордости рассказывал о них Виктору. А ведь именно с девушками он раньше болезненно комплексовал и испытывал «дурацкую» стеснительность. Теперь же – с «бабками» – он ощущал себя совсем другим человеком, одним из малюсеньких, но всё-таки хозяев новой жизни, поэтому с усмешкой вспоминал прежнюю неуверенность в себе. У него появились кумиры, которым он слепо пытался подражать. И взахлеб благодарил современных «учителей» из числа экономистов-реформаторов и преуспевающих бизнесменов, а их на его коротком пути хватало.

По настоянию родителей Сашка всё же поступил в Политехническую академию, но на заочное отделение, чтобы учеба ни в коей мере не сказывалась на его коммерческой деятельности. А она требовала времени и самоотдачи. Но он везде успевал. Хоть они и одногодки, Виктор всегда относился к нему как к младшему брату. Наверно, из-за роста и характера Сашки – он всегда отличался подчеркнутой услужливостью, избирательной заботой и чуткостью. В то же время он проявлял излишнюю доверчивость и открытость – качества, не свойственные современным предпринимателям, особенно в России. Виктор не раз предупреждал друга об этом, но тот только добродушно улыбался.

– Мне везет, я удачливый в бизнесе. Вот увидишь, я еще поднимусь на такую высоту!

– Только СПИД не подхвати, – шутил Виктор.

– А что такое? Другие же живут.

– Еще как живут! Дело в другом. Сейчас ты Абрамов, а если станешь вич-инфицированным, то превратишься в Абрамовича!

Замерзший Виктор быстро добежал до Сашкиного дома. Однако с ходу заскочить в теплый подъезд не позволил кодовый замок – пришлось делать вынужденную разминку и бестолково топтаться у входной двери, проклиная боязливых жильцов: позакрывались, теперь в гости к другу не попадешь. Только минут через десять вышла женщина с собакой. После пристального визуального изучения и подробных расспросов, напоминавших допрос, она всё же впустила подозрительного амбала, и то с опаской.

«Хорошо еще не обыскала», – подумал Виктор, бросив недовольный взгляд в спину общественной «прокурорши».

Когда за ним раздался массивный грохот, он легкими прыжками достиг знакомой площадки с одинаковыми металлическими дверями. «Как обезопасили себя – словно к штурму приготовились. Только бы он оказался дома – иначе куда я теперь?» Хоть Виктор и рискнул ввалиться без предупреждения и, возможно, нарушить чьи-то планы, но особых сомнений в своем визите не испытывал. Уверенно нажал на кнопку и облегченно смахнул с волос капли. Сашка с улыбкой встретил друга.

– О, пан спортсмен пожаловал! Залетай, бродяга. Какой же ты молоток!

Он сразу предложил Виктору проследовать на кухню, накормил рыбным супом из осетрины и ромштексом с жареной картошкой. Сам же за встречу как-то подчеркнуто деловито – совсем не походил на себя прежнего – с настроением, по-русски, хлопнул стопку коньяка и закусил лимоном. Виктору не предложил – прекрасно знал его отношение к спиртному, сам же вдруг переключился на виски. Дымя дорогой сигарой, он, утопая в ковбойском дыму, стрекотал без умолку. Одновременно, видимо, для большей схожести с голливудскими звездами, разбавлял и забавлял себя горячительным ирландским напитком. И делал это медленными изящными движениями, словно именно так предписано ему сценарием. Усмехаясь про себя, Славный подметил: «И всё же сигара и бокал не смотрятся ни в его полудетских губах, ни в тонких, явно не рабочих, руках. Но чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

– А не пора ли тебе спать? Ведь завтра на любимую и денежную работу, – осведомился Виктор, уставший не столько от бравурно-тоскливого монолога, сколько от густой завесы дыма и мозолившей глаза нескончаемой сигары.

– Как скажешь. Твое слово – закон! – мигом отозвался полный искреннего благородства Абрамов, выпуская очередное облачко заокеанского дыма.

– Ты Гришку давно не видел? – спросил Виктор после очередного безуспешного звонка.

Сашка внешне сразу потускнел.

– Давно. Месяца три назад… И лучше б не встречал.

– Тебе лучше знать – вы же лучшие друзья! Не понравился он мне: денег просил. Много. Я не дал – вышел из доверия. Ладно, не будем о грустном, давай укладываться.

Дорогому гостю благодушный хозяин постелил на диване. Да тот со всем бы согласился, но особенно ему понравилось, что Сашка не лез в душу, не задавал вопросов, на которые ему, Виктору, не хотелось бы отвечать. А лгать он не привык. Но у них была другая, заветная тема для задушевной беседы: счастливые школьные годы! И друзья с детским азартом погрузились в совсем еще свежие воспоминания.

– А помнишь, я потерял деньги на обеденные талоны, и ты целый месяц отдавал мне свои полпорции. Самому-то мало, а всё же делился… Считай, от голода спас маленького, но прожорливого друга, – Александр втянул щеки, отчего губы сделались бантиком, а лицо вытянулось. – Дружно жили, пусть бедновато, но весело. Сейчас всё по-другому. Но лично я пусть и не всем, но в целом доволен новой жизнью. – В этом Виктор не сомневался: убедился не только на возвышенных словах, но и на изысканном ужине. – Иногда с предками спорю. Они мне одно, а я им: «С демократией мы получили полную свободу. Вот вы жили за “железным занавесом“… и что видели? Ничего! А мой шеф каждый год за границей отдыхает – такое рассказывает! Ни один наш санаторий по сервису даже близко поставить нельзя!» А они мне с гордостью: «Не в этом счастье. Мы раньше тоже почти каждый год отдыхали и лечились в домах отдыха и в санаториях. И условия нас вполне устраивали, но гораздо важнее внимание и забота, бережное отношение к ветеранам. Ведь всем когда-то придется состариться. А что сейчас? Да, раньше простые люди нечасто выезжали за границу, а теперь вообще не имеют материальных возможностей. А главное – нет уверенности в будущем». Я иногда так разгорячусь: «Вы отстали, живете старыми стереотипами, привыкли, что за вас кто-то думал, вами руководил». Мама всегда с гордостью возражает: «Неправда. Никто нам не запрещал думать: у папы много научных статей, изобретений и рацпредложений. Мы могли и возражать, и поспорить на партийных и профсоюзных собраниях. А вот ты попробуй открыто возразить своему шефу».

Засиделись допоздна, пока не устали говорить и слушать. Улеглись тихо и с заслуженным удовольствием вытянулись в своих постелях. Часы мерно отстукивали время, их молодое и легковесное время, с каждой секундой сокращая их интересную своей непредсказуемостью жизнь.

Сашка уже по-хозяйски уверенно посапывал, а Виктор еще долго не мог уснуть. Внутри всё горело, его снова одолевали мрачные мысли. Вспомнились виноватые глаза матери. А тот мужчина? Кто он? Совершенно не запечатлелся в его памяти… «Значит, не достоин такой чести!» – оправдывал Виктор свою растерянность и невнимательность. Да наплевать на него, он лицо второстепенное. Сейчас ему важнее понять поступок матери, но объяснить его никак не мог, хотя и перебрал всевозможные варианты, в том числе и те, которые хоть в какой-то степени оправдывали ее.

Затем отчетливо услышал озорной цокот каблучков Лизы, ее поцелуи с богатым ухажером. «Продажная стерва! А ведь друзья предупреждали: все красивые бабы одинаково продажны. Да и мужики ничем не лучше…» – признал Славный, вспомнив о Степаныче, и повернулся к стене. Но воспоминания о тренере не оставили его в покое.

«Почему выбор пал на меня? Выходит, Степаныч плохо знал меня, раз заранее пообещал? А ведь он тренер! Поэтому должен и обязан понимать! Обидно, что так всё вышло. С него и начались все мои неприятности».

Виктор продолжал размышлять: на стадион вход закрыт. Домой он теперь тоже возвратиться не может. Но и мотаться по чужим квартирам – не самый лучший вариант. К тому же без денег. Эх, к деду бы сейчас – он бы всё понял. А расстраивать отца не хочется – слаб еще.

В эти непростые минуты Славный впервые подумал об армии, и вскоре в нем окончательно созрела железная решимость: «Хватит обиды копить. Пришла пора исполнить свой долг. А почему бы и нет? Не спортом единым жив человек. А ведь это достойный выход!»

Рано утром Абрамов, заметив, что друг лежит с открытыми глазами, первым делом поинтересовался:

– Как спалось?

– Плохо. Всю ночь плутал в лабиринтах своих мыслей.

– «Своих» – это хорошо. А я всё больше в чужих. А моими никто не интересуется. Поэтому они приходят и – сквозняком навылет. Зато храплю спокойно.

После завтрака Виктор как-то неловко извинился за беспокойство. Сашка запротестовал, горячо и искренне заверяя, что дорожит дружбой с ним, после чего ясно дал понять: всегда готов подставить свои хрупкие плечи. На предложение встречаться каждую неделю в бане Славный только загадочно усмехнулся и со свойственной ему прямотой выдал:

– Прощай, брат. Я этой ночью твердо решил… идти… в армию.

– Зачем? – У Сашки озабоченно сдвинулись брови. – Лучше попасть в струю, чем всегда быть в строю, а может, и в бою. Ты же знаешь, что там творится?!

– Только догадываюсь. Вот и хочу проверить, а заодно и себя.

– Но почему вдруг? Одумайся, еще не поздно, – уговаривал сосредоточенный Абрамов.

– Всё не так плохо, как кажется. Всё гораздо хуже.

– По-моему, всё же лучше быть в надежном тылу, чем рисковать на передовой. Нет. Это не для нас! Шеф обещал мне оформить отсрочку, а потом и вообще отмазать от армии. Он свое дело туго знает – если дал слово, то держит. Так и говорит: «Такие, как ты, Саша, здесь нужны: у тебя не работа, а самый настоящий фронт». Знаешь, какие у нас обороты?!

– Даже не догадываюсь, но я не любопытный, – признался Виктор, но Сашку невозможно было остановить.

– Шеф меня ценит, скоро повысит в должности, так что буду сумасшедшие «бабки» заколачивать.

– Как бы они не завели тебя в одно печальное заведение.

– Нет. Мы пойдем другим путем и даже в другом направлении. И, конечно же, будем учиться… В этом предки правы. Ты знаешь, за деньги сейчас всё можно.

Последняя фраза покоробила Виктора – даже в затылочной части отдалось.

– Если уж школы начали продавать, значит, институты уже давно проданы!

– За всех не скажу, но сплошь и рядом. А что делать: жизнь такая – сосет и сосет с каждого. Но и самому нельзя теряться и играть только по ее правилам – иногда надо и свои предъявлять, чтобы иметь шанс сорвать главный куш. А для этого мы должны действовать смело и решительно. Откроюсь: у меня есть большая цель, и я к ней каждый день шаг за шагом стремлюсь.

– Каждому свое… в меру, но у каждого своя мера наглости, – неопределенно ответил Виктор и крепко обнял друга. Однако ничего тревожного или недоброго даже не почувствовал. Сказал только: – Будь проще – и ты поймешь, что лучше не бывает!

Утро не оправдало надежды и встретило отставного боксера неласково. Серые тучи, перегруженные легким беспокойством и непредсказуемостью, неслись над помрачневшим городом: поздняя осень уступала права ранней зиме. Виктор с грустью подумал: «Погода – под стать настроению. Вот и в жизни моей должны наступить кардинальные перемены. Я созрел, и они просто нужны мне».

Голодный холод сразу налетел на него со свирепостью сторожевого пса и пробирал до костей. Северный встречный ветер со свистом закладывал уши и старательно застилал еще не проснувшиеся глаза. Но сосредоточившийся Виктор настроился решительно и уверенно направился в райвоенкомат. Заскочив домой, он продолжил путь и вскоре переступил порог учреждения, вызывающего страх и наводящего ужас на многих молодых людей. Однако оно гостеприимно встретило его теплом. Отдышавшись, Виктор «на счастье» три раза сжал кулаки и вошел в кабинет. Пухлый, с обширной плешиной старший прапорщик второго отдела безразлично спросил:

– Тебе чего?

– Хочу в армию, – твердо резанул Виктор и полез в карман спортивной куртки за документами.

Столь неожиданное заявление сразу оживило прапорщика. Он расплылся в широкой улыбке, привстал, глаза округлились до размеров крупных пуговиц.

– Неужто правда? Однако шутник ты! Решил меня порадовать? Но сегодня же не День защитника Отечества.

Не дождавшись вразумительного ответа, остроумный прапорщик приступил к исполнению непосредственных обязанностей.

– Так! Уклонист? Честный призывник? Или тебя принудили?

Славный три раза отрицательно качнул головой.

– Я доброволец.

Виктор не мог понять, что конкретно изображало искаженное лицо прапорщика: удивление, восхищение или ужас. Казалось, он ушел в себя и не торопился возвращаться к своим обязанностям. Вспомнив известный плакат времен Гражданской войны, призывник повторил словесную атаку:

– Здесь записывают в добровольцы? Или вам уже незнакомы подобные типы?

– Это чрезвычайно редкие экземпляры! Я бы даже сказал – экзотические! В последние годы почти совсем перевелись. Как приятно слышать такое мудрое решение. И самое главное, очень своевременное, – лицо прапора сделалось серьезным. – А говорят, молодежь плохая, остались одни несознательные и дефектные кретины… Фигу! Работать надо с призывниками, и всё будет в порядке.

– Это точно, – согласился повеселевший Виктор.

– Ох, и порадовал ты меня. Ты даже не представляешь… Итак, с кем имею дело?

– Славный Виктор Сергеевич.

– Смотри-ка, и фамилия у тебя соответствующая, – с удовлетворением отметил разговорчивый служака. – Не то что моя – Безденежных!.. Всё равно что Униженный! С такой фамилией – сплошные проблемы, – он обиженно скривил губы. – Никогда лишних денег нет. А накануне зарплаты – даже на сто грамм не хватает. А у тебя как?

– Не пью. Но лишних денег никогда не бывает, бывают лишние хлопоты с ними.

– У меня во всем теща виновата – она у меня хохлушка, ее девичья фамилия Копейка. А вот тесть у меня классный мужик – Рублев! Всегда при деньгах. Так горячо любимая теща и тут нашла себе достойное применение, утверждая: копейка рубль бережет! Мы с ней не спорим – бесполезно. По ее твердому убеждению, копейка всегда дороже и выше рубля. И это изо дня в день – бедный тесть уже смирился. А вот Славный – совсем другое дело! – ласково произнес он и громко хлопнул.

– Не обижаюсь. Хотя и редкая.

– Да я б с такой фамилией вообще не работал бы, – устремив задумчивый взгляд на люстру, старший прапорщик широко улыбнулся – видимо, представил приятную его сердцу картину.

– А вы избавьтесь от приставки «без», и всегда будет хватать.

– Слушай, а в этом что-то есть. И вправду, сколько ж можно мучиться?.. К тому же она никак не подходит к моей должности – ответственный исполнитель! – его кривой указательный палец – и тут ему не повезло – важно изобразил восклицательный знак, больше походивший на вопросительный.

– А что, у вас бывают и не ответственные? Или безответственные?

– Про других не скажу. А что касается меня, то я всегда ответственно исполняю свои обязанности, – он с деловым видом подошел к стеллажу и открыл дверку. – Ну надо же! Сам пришел! – бубнил он, увлеченный поиском личного дела.

Вернувшись на свое место, Безденежных уточнил адрес, дату рождения и стал быстро листать страницы. Времени на это ушло немного, поскольку в деле оказалось всего несколько страниц. Однако его пристальное внимание привлекла последняя бумажка, вызвавшая своим неожиданным присутствием явную озабоченность на лице прапорщика.

– Слушай, да мы собираемся тебе отсрочку дать. На тебя пришло ходатайство из спортклуба «Торпедо».

– Можете его выбросить.

– Гениальное решение! Надеюсь, окончательное? Тогда – за мной!

Они вошли к начальнику отдела, и сияющий Безденежных доложил:

– Товарищ подполковник, вот, полюбуйтесь – сам явился. Говорит, что не нуждается в отсрочке. Вы только посмотрите, какие кадры мы готовим в армию! Орел! Да я б с такими…

Начальник заинтересованно осмотрел рослого, крепкого призывника-добровольца:

– За такие поступки надо поощрять. Подбери ему команду, чтобы служил поближе к дому. Да и войска соответствующие… Уразумел?

– Понял! В Москву, в стройбат! Генералам дачи строить, – не задумываясь выпалил подчиненный.

– Какой стройбат, какие дачи, – цыкнул на него начальник, как будто тот выдал военную тайну. – У него же допуск! – подполковник захлопнул личное дело, что означало: решение принято окончательно и бесповоротно.

– Я хочу, чтоб подальше, – робко попросил Виктор, как бы извиняясь, что перебил военных, так заботливо относящихся к его дальнейшей судьбе.

– Как скажешь, дарагой, – с кавказским акцентом произнес Безденежных и, улыбаясь, похлопал Виктора по плечу. – Побольше бы таких умных и здоровых. А то ныне не мужики пошли, а людишки: вроде бы и высокие, но такие хилые, такие беспомощные и больные… одним словом – совсем запущенные! Что с них взять? Глядя на них, аж слезы наворачиваются. Ну какое от них будет пополнение? Вот и приходится сначала откармливать и учить уму-разуму. Но всем не вложишь.

Вдруг что-то вспомнив, он обернулся к подполковнику:

– Ко мне сегодня опять Кушинская приходила, со слезами: возьми ее сына, и всё! Совсем от рук отбился: нигде не работает, дома не ночует, стал воровать… Я ей: «Да я бы с удовольствием: у меня шестьсот призывников в бегах! Но куда ж мы его возьмем, когда он наркоман!» А она настойчиво так: вот пусть армия его и воспитает.

– Она и ко мне заходила. Плакала, умоляла. Я ей прямо рубанул: раньше надо было о сыне думать. Еще тогда, когда это случилось впервые, – всех на ноги поднять, но оградить его от подобных друзей и спасти от наркозависимости.

– Вот и я ей открытым текстом: «Ага, сейчас призовем, дадим ему оружие и начнем воспитывать и лечить от наркоты. А если он нас не поймет? Или ему это не понравится? Жизнь у нас одна!»

Помрачневший подполковник протянул коричневую папку.

– Что это? – удивился Безденежных.

– Из загса список умерших.

– Опять?! Сколько?

– Тридцать четыре, в основном от наркотиков. Сними с учета, потом вернешь.

– Есть! – как-то уныло ответил Безденежных и взял папку с похоронным списком. Настроение сразу испортилось. Затем невесело взглянул на Славного: – Пойдем, боец, я тебе выпишу направление на медкомиссию.

В своем кабинете он что-то быстро заполнил и протянул Виктору клочок бумажки.

– Я на тебя надеюсь. Не подведешь? А то в результате прогресса современной медицины здоровых людей практически не осталось!

– А мы с вами на что?

– А мы – редкое исключение. Хотя за себя я уже не ручаюсь. – Он схватился за сердце. – Уже напоминает о себе – как-никак за плечами двадцать три года.

После коротких колебаний Славный попросил:

– Можно от вас позвонить?

– Пожалуйста. Что, спешишь родителей обрадовать или девушку?

– Да нет. Друга никак не поймаю.

– Как поймаешь, – к нам его. У нас не потеряется.

В этот же день Виктор прошел медкомиссию. На здоровье он не жаловался, да и врачи никаких отклонений у него не нашли.

В одном из пустынных коридоров он случайно встретил свою одноклассницу Лену Краснову.

– Славный, а ты что тут делаешь?

– Со мной-то как раз всё ясно. А вот ты?

– А я тут работаю… правда, недавно. Так тебя что, призывают? А как же спорт? Может, помочь? – Она вплотную приблизилась к нему и прошептала: – У меня тут папа служит.

– Не надо. Я сам.

– Вот вечно ты такой – с первого класса! Другие только узнали, что я тут, так замучили… А ты у нас гордый…

– Такой уж уродился, Леночка. Но самостоятельность – это еще далеко не самое худшее в человеке качество. Да и жаловаться я не привык. Прощай, если не увидимся.

– Удачи тебе, Славный, – спортивная гордость нашего класса!

Прямо из военкомата Виктор направился в больницу – отцу несколько дней назад сделали операцию на желудке, поэтому волновался за него.

Отец еще не вставал с постели. Поцеловав его, Виктор сочувственно пожал худую руку.

– Ну, как ты, пап? Может, чего надо?

Тот покачал головой, не сводя с сына любопытных глаз – в них отразились отцовская радость и гордость.

– Мне пока нельзя. Только то, что дают. А здесь не балуют.

– А спишь как?

– Плохо. Бессонница – это конница шальных мыслей, которым в ночных скачках нет конца и края. Самое страшное – сколько бессмысленных потерь! Ведь здесь как на войне.

– Бать, ты давай поправляйся. Нечего по больничным койкам валяться. Уже в который раз! Не надоело?

Виктор старался быть бодрым и всё не решался объявить о своем решении. Поэтому начал издалека:

– Ростов мне понравился: красивый и солидный город. Остановились на турбазе. На соревнованиях я выступил хорошо, а потом подумал: зачем ломаться в финале, если всё равно скоро в армию.

– Как? – насторожился отец. – У тебя же отсрочка.

Виктор не хотел юлить:

– Я сам напросился.

Отцовское чутье подсказало: не просто так. Ведь сын мечтал о большом спорте, о победах… столько тренировался!

– И когда же? – насторожился отец.

Виктор уставился в пол.

– Видимо, скоро.

– А ты готов? Это же такая ответственность! Физически ты здоров – тут сомнений нет. А готов ли психологически? Ведь придется полностью перестраиваться, всё ломать – и режим, и образ жизни… Армия каждый день будет преподносить тебе сюрпризы, испытывать на прочность и одновременно закалять… и как солдата, и как мужчину! Что скажешь?

– Да что я хуже других? – успокоил его Виктор. – Я такой же, как все.

– В том-то и дело, что не как все. Ты разве не понял? Трудно тебе придется.

Отец не стал говорить сыну об особенностях его уже сложившегося характера, о возможных трудностях и нюансах армейской жизни. Сам всё поймет. И в то же время беспокойство охватило его: ведь Виктор слишком строг к себе и к окружающим, прямолинеен и принципиален. А это может кому-то не понравиться – там же беспрекословное единоначалие.

Виктор, глядя на задумавшегося отца, уверенно выпалил:

– Не беспокойся, бать, не подведу.

– Посмотрим, посмотрим, – отец хитро улыбнулся, хотя в душе он не сомневался.

– Ой, пап, у тебя столько газет! Дай почитать, а то я уже соскучился. Покупать – дорого, да и совершенно некогда было.

– Бери хоть все – я уже ознакомился. Пойдем, я провожу тебя.

Бросая пачку газет в сумку, сын удивился на привставшего отца: «Куда? Нельзя же!» Но тот успокоил его:

– Пора. А то и вправду залежался. А тут такой случай представился! Знаешь, как приятно пройтись рядом с сыном да еще у всех на глазах! Даже с главой государства я не испытал бы такого удовольствия. Ты это поймешь, когда у самого будут взрослые дети.

– А как же назад пойдешь?

– По стеночке, по стеночке и короткими перебежками – не разучился еще с армии, – улыбнулся отец, превозмогая боль при движении.

На лестнице Виктор прижался к перилам и уставился на отца.

– Постою еще пять минут и побегу.

– Не жалко? Ведь это пять минут твоей жизни! Так что не распыляйся – она состоит из таких вот осколков. Беги уж. Ты молод, здоров, тебе есть чем заняться. Более серьезным!

Из больницы Славный направился к Гришке Карнизову.

«Куда девался? Хоть у соседей узнаю», – решил он, ощупывая на дне своей сумки две коробки.

Двухэтажный облезлый дом сиротливо застыл среди новых домов-великанов. Он как бы стеснялся своей старости и невзрачного вида, поэтому притаился в мрачной тишине, не нарушая общей красочной живости микрорайона. Славный влетел в привычный подъезд и с удовольствием пробежался по деревянной скрипучей лестнице. Нажал на кнопку и прислушался. Никого. Ах так, тогда всех подниму на ноги. Его палец снова прилип к кнопке. Глазок вдруг потемнел, и за дверью послышался хриплый голос:

– Витек, ты?

– Ну кто же?

– Нет. С дивизией. Дом окружен, лучше сдавайся по-хорошему, – улыбнулся Виктор, обрадовавшись, что наконец-то нашел пропавшего друга.

Замок щелкнул, дверь чуть приоткрылась. Убедившись, что гость действительно один, Гришка распахнул ее шире и поторопил. Виктор протиснулся и бегло осмотрелся.

– Ты какой-то напуганный. Что с тобой? А мать где? – недоумевал он.

– В больнице, – протяжно выдохнул Гришка и своей искренностью заслужил сочувствие.

– Вот возьми. Привез ей лекарство.

Гришка обрадовался не только глазами, а всем телом, схватил коробки и убежал в другую комнату. Удивленный Виктор плюхнулся в кресло и прикрыл тяжелые веки. Прошло две минуты, друг не появлялся. Затянувшаяся тишина показалась подозрительной. Славный тихо привстал и на цыпочках подкрался к двери. Приоткрыв ее, заглянул: Гришка за столом считал какие-то белые таблетки.

– Зачем? Ты что, мне не доверяешь? – возмутился Виктор, нахмурив брови.

– Ты хоть знаешь, каких это денег стоит?!

Он так выразительно произнес, что за одну эту фразу ему запросто можно присвоить звание народного артиста! И тут Виктора осенило: всё вдруг выстроилось в единую цепочку. И как Гришка, узнав, что он едет в Ростов-на-Дону, просил привезти, якобы для матери, лекарства, и как упрашивал его, навязывал телефон своих друзей, и как интеллигентный мужчина с какой-то напыщенной таинственностью навестил его, а затем вручил безобидные на первый взгляд коробки, и как Гришка то прятался от него, то с трепетной радостью взял их и вдруг устроил ревизию, сославшись на высокую цену.

– Так это наркота? Химия?! – Гришка испугался одних этих слов, непозволительно произнесенных вслух и так громко, а Виктор схватил его за грудки и прижал к стене. – А обо мне, сволочь, ты подумал? Я с ними везде отирался: на стадионе, в гостинце, в поезде, здесь… А если б меня прихватили? И доказывай потом…

– Еще как подумал! Ты чистый, ты вне всяких подозрений.

– И тогда ты решил испачкать меня, используя втемную? Не тебе же одному… Пусть и другие окунутся в это дерьмо, пусть поработают на тебя. Тварь, ты же меня подставил… – Виктора трясло от ярости, глаза налились кровью, ноздри раздулись, а челюсти заскрипели в бешенстве. – Я же рисковал из-за тебя и этой заразы. Как ты мог? Мы же друзья?!

– Так вышло, я крепко влетел. Пойми, я попал… в безвыходное положение. Мне надо было рассчитаться с долгами, они требовали отработать… А тут ты… Я всё просчитал и был уверен.

– Какая же ты мразь! – разъяренный Виктор ударил его в лицо. – Вот мы и рассчитались. А уж как ты с ними будешь, твое дело.

Гришка присел на корточки и захлюпал.

– Тебе хорошо рассуждать, а я подсел уже… Однажды нашел у отца заначку, решил: пусть, мол, поделится с родным сыном. Разок попробовал и втянулся.

Виктор побагровел.

– Так твой же отец милиционер! Зачем же он… домой?!

– Откуда я знаю. Сам-то он не употребляет, а вот я…

– О чем он думал? Чтобы так легкомысленно… Не понимаю я его.

Гришка жалобно растирал слезы по распухшему лицу, а Виктор, возвышаясь над ним, брезгливо плюнул, но в горле всё пересохло.

– Ну и семейка! – выплеснул он уже за порогом и громко грохнул железной дверью.

На улице Славный с горечью отметил:

– Вот и еще одно разочарование. Не слишком ли много? Он же не был таким… Надо же, каких-то два-три месяца – и напрочь сломался. Конченый человек. Но меня-то зачем втянул? По его мнению, и я должен пройти через это. Вот она, продажная психология. У, волчье отродье! У него и глаза-то теперь звериные. – У Виктора зачесались кулаки. Будь в этот момент Гришка рядом, получил бы еще раз!

Пройдя в быстром темпе километра три, Славный чуть остыл и разрядился.

– Ничего, с каждой ошибкой и испытанием люди только взрослеют. – После короткой паузы он с грустью добавил: – Еще худеют и седеют. Но мне пока рано. А если ошибки становятся привычкой, надо менять эту порочную привычку.

На следующий день Виктор принес в райвоенкомат дополнительные справки и характеристику и сразу же получил повестку. Он испытывал двоякое чувство: с одной стороны, добился своего… Вместе с тем не оставляло тревожное волнение: что же его ждет впереди?

Предоставленная неделя показалась самым настоящим наказанием. Виктор не знал, куда себя деть. Чтобы не встречаться с матерью, дома почти не появлялся – ночевал у друзей. А если и приходил, то за полночь, а уходил очень рано. Бесцельно бродил по хмурому родному городу, прощался с близкими и ставшими дорогими с самого детства проспектами, улицами и улочками, пытался запечатлеть и впитать в себя родной воздух.

Отца навещал каждый день, чувствовал – он нуждается в этом. Да и сам скучал по нему. Много говорили о жизни, о ближайших планах и отдаленных перспективах, хотя Виктор не любил загадывать. Он думал только об армии: как она встретит его? Какие готовит ему испытания? Но особых трудностей для себя не видел, наивно полагая, что хуже, чем сейчас, уже не бывает. Отец же то с некоторой веселостью, то с серьезной озабоченностью вспоминал свою службу в химических войсках, с теплотой рассказывал о первых шагах и детских годах сына. Виктор уже много раз слышал об этом, но не перебивал – видимо, эти воспоминания доставляли отцу удовольствие.

А делалось это неспроста – его словно тянуло вернуться в свою молодость, с которой связаны самые приятные события. Но каждый раз чего-то не договаривал – только загадочно вздыхал и переходил к новому эпизоду. Виктор проявлял деликатность и не настаивал. У него свои заботы: дни и ночи теперь стали похожи на близнецов.

Чтобы хоть как-то убить время, по вечерам он навещал близких родственников. Эти добрые, милые его сердцу люди, отличавшиеся по возрасту, по характеру, по положению и достатку, радовались его приходу – ведь раньше он нечасто баловал их своим вниманием, о чем сейчас искренне сожалел. За чаем и долгими откровенными разговорами он получал то, что хотел получить, – общение, внимание и заботливую теплоту, которую жадно вбирал в себя и заранее накапливал, словно хотел защититься не только от наступивших уже холодов, но и будущих морозов и прочих испытаний. Бодро прощаясь, приглашал на проводы – полагал, что их присутствие для него будет приятным и полезным. Да и лишний раз встретиться с родными никому не повредит, тем более не по такому уж и печальному поводу.

И вот настал поворотный для Виктора день. Как и задумывалось, проводы отличались простотой и скромностью – присутствовали только самые близкие родственники, соседи и друзья. И то не все: Сашка Абрамов, как назло, оказался в командировке, а Муха – на спортивных сборах. К счастью, всё обошлось без торжественных речей, нудных назиданий и тягучих инструктажей, прозвучали только краткие напутствия и пожелания честно служить. Отец по такому поводу сбежал из больницы. Он сидел рядом с коротко постриженным призывником и заботливо подкладывал в его тарелку салаты – просил нажимать на витамины. Виктор с щемящей тревогой незаметно присматривался к нему.

«Чем быстрее бежит время, тем меньше между нами внешнего сходства. Оно словно сознательно различает, разделяет нас, – с грустью отметил он. – Да, резко он сдал. Неладное с ним что-то творится, прямо на глазах увядает».

Мать суетливо подносила спиртное и закуску и украдкой смахивала с покрасневших глаз слезы. Ее родная сестра, степенная и величавая тетя Вера, помогала ей по хозяйству. Виктор любовался плавной походкой своей тетушки. Вскоре заметил, что она как-то задумчиво и с интересом посматривает то на отца, то на него. По другую сторону от Виктора важно восседал ее шестнадцатилетний сын Игоряшка. И тетя Вера нет-нет да украдкой снова взглянет на них, как бы сравнивая всех троих.

Когда голосистая гармошка соседа Егорыча вытащила гостей из-за стола и пустила в пляс, Виктор вышел на лестничную площадку глотнуть свежего воздуха. Из приоткрытой двери доносились озорные частушки:

Я девчонка боевая –

Головы мне не сносить,

И на праздниках бывая,

Жажду выпить, закусить.

Ее сменил хрипловатый голос Егорыча:

Сколько женщин повидал –

Лучше жинки нету:

Все надежды оправдал

И помог соседу.

После проигрыша, сопровождаемого залихватским притопыванием женских каблуков, снова послышались звонкие женские голоса:

Навестил меня миленок

И провел со мной всю ночь:

Еле встал он без силенок –

От меня поплелся прочь…

– У-у-ух ты! – снова послышался ритмичный топот, в такт ему замельтешил белый платочек.

Как люблю тебя, мой голубь:

Для меня ты лучше всех.

Как представлю в бане голым,

Разбирает жуткий смех!

Тетя Вера осторожно выглянула и, увидев Виктора одного, разделила его полутемное одиночество. Прижавшись рядом с ним к перилам, она дрогнувшим голосом призналась:

– Как же быстро пролетело время! И не заметила, как жизнь прошла… – Уловив на лице Виктора недоумение, улыбнулась: – А ты молодец! Серьезный! Не то что мой шалопай! Учится из-под палки, ничто его не интересует… А-а, даже говорить не хочется, – как-то обреченно еле слышно проговорила она. Затем снова переключилась на племянника: – Как же ты похож на отца! Виктор, береги себя, – на ее красивых глазах сверкнули жалостливые слезинки.

– Да что ты, теть Вер… чай, не на войну. – Виктор по-родственному обнял ее, чтобы утешить. Она приподняла руку, чтобы пройтись по его волосам, но его рост не позволил сделать это так, как ей хотелось. И она нежно провела по щеке.

– Боюсь я что-то… Всё-таки не чужой ты мне – знаешь, как в груди щемит!

Она ушла, оставив у Виктора какое-то странное чувство с привкусом едва уловимого беспокойства.

Гуляли до утра, отдохнуть Виктору не пришлось. Да он и не хотел. Знакомое предстартовое волнение не допускало даже робких признаков сонливости. И в одиночестве оставаться совсем не хотелось.

Рано утром отец на прощание обнял сына и вроде бы торжественно, но всё же чуть дрогнувшим голосом призвал:

– Служи, сынок, хорошо, достойно. Не позорь ни себя, ни нашу фамилию, – глубоко выдохнув, продолжил: – Я в тебя верю. И не забывай: лучше работать головой, чем кулаками, – больше пользы.

Сын задумался.

– Пап, давно собираюсь спросить: неужели жизнь состоит из одних ошибок и переживаний?

– Не только. Ты забыл упомянуть еще об одной важной детали: об устранении последствий. Любых. Всегда помни о работе над ошибками.

– Пожалуй, ты прав. Иначе не было бы прогресса и мы погрязли бы в хаосе.

– Я рад, что ты хоть на капельку приблизился к пониманию основ жизни. Это поможет тебе в армии. Хочу, чтобы тебя окружали только настоящие друзья. В одиночестве человек холоден и беспощаден, как последняя спичка в коробке.

Только он отошел, мать со слезами бросилась к Виктору, словно ждала этого момента, и, прижавшись к его груди, запричитала:

– Так и не пришлось поговорить. Прости, сынок, за всё. Не держи на меня зла. Береги себя.

Он молча покачал головой и холодно отстранился – обида не отлегла еще от сердца.

Из военкомата старенький «пазик» помчался в Дзержинск, на областной сборный пункт. По дороге Виктор жадно прильнул к окну и прощался со своими земляками, родными улицами, районом и городом, которые, судя по их повседневному виду, и не подозревали об этом, продолжая жить и радоваться даже обыкновенной будничной жизни. А то бы все они обязательно ответили ему улыбкой или искренним сочувствием. Вдруг вспомнилось четверостишие:

А ну, отвяжись, невезенье!

И все неприятности – брысь!

А ну, улыбнись мне, веселье,

Еще недожитая жизнь!

– Я – молод, я – молот и не хочу быть наковальней. Всё, начинаю новую жизнь! Без черновика и сразу с белого листа! – твердо решил Виктор и трижды на удачу сжал кулаки.

А на сборном пункте призывников ждала новая медкомиссия. Виктор быстро, без задержки прошел всех врачей и в одних плавках предстал перед солидными людьми в белых халатах.

– Доброволец, значит? – не то спросил, не то с удивлением отметил председатель. – Поди, из-за девушки?

– Так точно.

– Ну, посвяти нас: что случилось?

– Я ей говорю: «Любимая, я ради тебя пойду на всё!» А она мне: «Тогда иди, и не просто иди, а в армию». Вот я и…

– Верный курс! Молодец! Жалобы на здоровье есть? Хотя какие могут быть жалобы у такого богатыря! Вы только посмотрите на этого Геракла!

Одеваясь в коридоре, «Геракл» с интересом наблюдал за работой областной медкомиссии. Следующим пригласили худого и длинного парня в очках. Из полуоткрытой двери донеслось:

– Поверьте, я действительно косой.

– Знаем таких: закосить, значит, хочешь? – похоже, у председателя комиссии с юмором было всё в порядке. – А может, ты и дальтоник?

– Да, с цветами у меня с самого рождения путаница.

– Тогда вопрос на смекалку. Сколько цветов у светофора?

– Три! – уверенно выпалил костлявый.

– А в радуге?

– По-моему, семь, – на этот раз неуверенно ответил он.

– Правильно. А говоришь, в цветах не разбираешься. Годен по всем статьям. Следующий. Ах, это опять ты? – обратился старший медкомиссии к очередному призывнику. – В который уже раз? В пятый? Надеюсь, на этот раз жалоб нет?

– Я морской болезнью страдаю, – признался розовощекий парень, переминаясь с ноги на ногу.

– Тогда будешь служить в морфлоте, раз без моря страдаешь.

– Вы не так поняли. Меня будет тошнить и рвать.

– Сначала обязательно будешь рвать и метать, когда палубу заставят драить. Но потом привыкнешь. Следующий.

К столу подскочил маленький узкогрудый парень – на вид лет пятнадцати-шестнадцати. Даже члены комиссии удивились.

Тот замкнулся: то ли забыл, то ли боялся выдать семейную тайну. Его смиренное выражение вызывало откровенную жалость, он силился поднять глаза, но не мог оторвать их от пола, и они бесцельно блуждали по начищенной обуви офицеров. Наконец он выдавил из себя:

– Харитон Тихонович Тихонин.

– Тебя откуда такого занесло? Случайно не ветром… в форточку? – усмехнулся председатель. – Жалобы есть?

– Знакомый врач сказал, что в армии меня ожидает летальный исход.

– Никого не слушай, особенно гражданских. Армии лучше знать, что тебя ожидает. Будешь летать. В авиацию его – там все болезни сразу улетучатся.

– Только не туда, – взмолился парень, он метнул острый взгляд и тотчас же отвел его в испуге, – там самолеты то не взлетают, то падают, то приземлиться не могут.

– Им виднее – техника сейчас знаешь, какая умная! Ладно, уговорил. Забирай, твой кадр, – кивнул председатель старшему лейтенанту. – Иначе вообще никого не получишь. Нет людей – сам видишь, какие в резерве.

– Если «покупатели» берут, значит, и такие нужны, – заключил Славный.

Когда только что «купленный» будущий боец выскочил в раздевалку, его окоченевшие ноги стали энергично приплясывать. А лицо выражало такое страдание, будто ему нестерпимо хотелось в туалет. Приподнятое настроение, царившее за дверью, передалось и Виктору. Его наблюдения прервал обратившийся к нему басом здоровый краснощекий парень:

– Слушай, я не опоздал?

– Люди никогда не опаздывают туда, где их совсем не ждут.

Но незнакомец настаивал:

– Копытова не вызывали?

– При мне – нет. Ну и будку ты отъел! – откровенно удивился Виктор. – И зачем тебе такая?

– Надеюсь, для нее в армии не найдется головного убора! Так что меня призывать – одна морока.

– Не расстраивайся, противогаз на тебя всё равно напялят – он резиновый и совершенно лишен эмоций и сострадания. Так что раздевайся – и по кругу.

Первые впечатления

Впечатлений в жизни много, и все они важны, но самые первые обладают особой ценностью новизны.

Виктор, Копытов и Тихонин попали в одну команду и через три часа вместе с другими новобранцами оказались на вокзале, откуда скорый поезд уверенно помчал их на Восток. Сопровождали разношерстных призывников подтянутый старший лейтенант Хромов и два прапорщика: стройный, спортивного вида Сумароков и чрезмерно упитанный, с неухоженными усами Хохрячко. В других купе раздавались добрые шутки и свободный мальчишеский смех, не познавший еще уставных ограничений. Попутчики же Виктора оказались сонно-подавленными, тихими и неразговорчивыми. Парни словно тяготились друг другом, полагая, что именно кто-то из присутствующих повинен в их призыве и теперь они всё дальше и дальше уносятся от дома. Да и мысли их откровенно скучали, а сами они, будущие однополчане, изредка перебрасывались вялыми замечаниями и снова сажали на цепь свои ленивые языки. Поезд хоть и спешил, но ехал долго, давая Виктору возможность и выспаться, и о многом подумать. С необъяснимой тревогой вспоминал он больного отца и мысленно желал ему скорейшего выздоровления.

Не раз мысленно напоминал о себе и никогда не унывающий Глеб. Познакомились еще мальчишками в секции, где Муха на общественных началах играл роль весельчака и живой кладовой анекдотов на любую тему. Однажды Виктор дал ему прочитать рассказ Чехова «Унтер Пришибеев», с тех пор этот герой стал для них любимым. Друзья знали это произведение наизусть, часто к месту и не к месту цитировали, доставляя удовольствие и себе, и товарищам.

Виктор вспомнил, как однажды они пришли на пляж и озорной Муха не удержался. Он представил себя перед мировым судьей, вытянулся и сморщил лицо, будто только что вляпался в свежее дерьмо. Актерствовал он великолепно:

«…Иду я тихо, благородно… – начал он хриплым, придушенным голосом. – Смотрю – стоит на берегу куча разного народа людей. По какому полному праву тут народ собрался? – спрашиваю».

«…Разгоняю я народ, а на берегу на песочке утоплый труп мертвого человека. По какому такому основанию, спрашиваю, он тут лежит? Нешто это порядок?» – продолжил Виктор простым мужицким голосом, но не так артистично, как это удавалось Глебу.

«…Тут дело Сибирью пахнет, – замахал указательным пальцем Муха и тут же устремил его на восток. – Может, тут уголовное смертоубийство…»

«Пожалуй, прав он насчет Сибири», – серьезно задумался Виктор и посмотрел в унылое окно – на полях уже прочно лежал свежий снег. Спешащий поезд уносил волжан всё дальше от дома, милых и родных мест, где осталась частичка их юных сердец, словно боялся: вдруг они передумают и запросятся обратно. Стоило Виктору сомкнуть уставшие веки, как перед глазами мелькнуло надменно улыбающееся лицо Лизы. С ней теперь разговор короткий – он сразу перевернулся на другой бок. После всего пережитого прошлое казалось осколками разбитого счастья. «Всё, их ни собрать, ни соединить», – уверенно рубанул он.

В проходе вдруг застыл усатый Хохрячко и сердито зашевелил густыми бровями, его озабоченный вид настораживал.

– Вы все? Чужих нет? – спросил он сразу у всех и, не дождавшись ответа, пальцем пересчитал призывников – так надежнее и быстрее.

Убежал, спустя минуту снова появился, пробежался по полкам глазами, одновременно шевеля злобными усами. Это занятие, видно, так ему понравилось, что продолжил пересчет и в третий раз. Когда он, уже спокойный и расслабленный, проходил мимо, Славный поинтересовался:

– Товарищ старший прапорщик, нашли?

В ответ вырвался вздох облегчения.

– Оказывается, сидел в туалете и не откликался. Паразит, все нервы измотал. Видимо, решил проверить мои математические способности.

– Ну и как? – игриво заинтересовался Виктор, чтобы хоть чем-то занять себя.

– Не забыл еще. До тридцати не путаюсь, а дальше не знаю, не пробовал. Вот что, хлопцы, на ночь одеяла возьмите, чтоб не продуло.

Новобранцы со скучающим видом пообещали кивками, а Виктор не унимался:

– Товарищ старший прапорщик, а куда мы едем? Расскажите о службе.

– Вот приедем, и узнаете.

– А нам хочется сейчас.

– Лично для меня слово «сейчас» означает: когда успею, тогда и сделаю. А мне всегда некогда. Но вас, салаги, это не касается. А что вы волнуетесь – для вас служба уже пошла…

– И куда же?

– Не беспокойся, совсем не к той матери. Такова моя точка зрения, и прошу не путать ее с точкой отсчета.

В одном вагоне с призывниками ехали красноярские десантники-контрактники. По обрывкам фраз Виктор понял, что они возвращались из напичканной смертельными ловушками Чечни. Они потеряли двух товарищей и заливали свое горе неумеренным количеством спиртного. Их беда передалась всему вагону, поэтому и в других купе царило дружеское понимание и солидарное уныние. Иногда из передней части вагона доносились дружные выкрики: «За Пашку! За Ивана!.. Мы за них отомстили!» Сержанты и рядовые не стеснялись в выражениях в адрес как своих почти бесправных и порой чрезмерно робких в боевых условиях командиров, так и продажных политиков. По обрывкам фраз Виктор уяснил для себя, точнее, уловил интонации разочарования, почувствовал их горечь: ведь они могли бы многое там сделать, но команды не поступали, приказы опаздывали, а что-то вообще запрещалось. Отсюда и злость, и непонимание, и черт знает что… творилось в их отравленных душах.

Виктор ощущал это даже на расстоянии; у него – не только не нюхавшего пороха и не видавшего близко смерть, но даже не державшего в руках автомата – от одних слов всё выворачивалось наизнанку. А что происходило в бушующих душах у десантников, переживших ужасы и трагедии войны, даже представить страшно. Досталось и бездействующим властям всех уровней, по вине которых им, не раз рисковавшим жизнями, до сих пор не заплатили «боевые» за предыдущую командировку. Позор! Можно ли такое представить в другой стране?!

Их возмущение передалось и Виктору, он слушал и не верил своим ушам: «Неужели, правда? Даже им!!! – не платят. А ведь это действительно “кровные“! Или “смертные“ – как хочешь их назови... В газетах пишут: в резерве сейчас столько денег! А на армию не хватает. Если уж в элитных подразделениях такое творится, значит, и во всей армии… А что говорить про инвалидов, участников войны, пенсионеров…» Виктор сразу вспомнил хмурое лицо деда у братской могилы, отчетливо услышал перезвон его орденов и медалей при приближении к Вечному огню. Они напомнили победный и одновременно панихидный звон колоколов в память по умершим и погибшим в годы войны. Затем мелькнуло благодарное лицо другого фронтовика, Ивана Иваныча, которому он вернул награды. Виктор снова увидел его лежащим на кровати – маленьким, скорченным и угрюмым. И так его стало жалко, аж внутри заныло. А казалось бы, совсем чужой человек!

Вот с таким тяжелым настроением и безрадостными мыслями Виктор мчался к неведомому месту своей службы: знал только направление и… ничего более! Чувство общей несправедливости и вроде бы посторонние обиды серьезно взволновали и обеспокоили его. Так захотелось тишины, и он провалился в нее и отключился от безрадостного мира. Очнулся от услышанных звуков гитары – его как ветром сдуло с полки. Словно завороженный, не чуя под собой ног, летел он на чарующие струнные переливы. Натолкнулся на широкие спины десантников, стеной преградившие ему путь. Скромно прижавшись к окну, он с замиранием сердца слушал задушевный и грустный голос старшего сержанта:

Я слез твоих не стою…

Вдыхая грусть тиши,

Прощаюсь я с тобою,

Вдогонку не пиши…

Песня сразу задела душу Виктора, он представил картину, как молодой солдат прощается со своей любимой девушкой. Расставание выглядело настолько трогательным, что Виктор откровенно позавидовал товарищу по оружию.

«А вот меня никто не провожал – не нашлось ни одной девушки! Да и ждать некому».

В этот момент он уже не слышал слов, не видел пропахших войной солдат (они свою командировку называли именно так), перед глазами застыло красивое женское лицо со слезами на персиковых щеках. Но гитара по-прежнему сочно и явственно звучала в ушах, и с каждым аккордом его нервы натягивались, напрягались…

Вдруг его что-то встревожило и даже качнуло. Виктор встрепенулся и очнулся от громких одобрительных возгласов, свиста и неорганизованных хлопков. Серо-голубой табачный дым густо завис над гудящей толпой, забившей пятнистыми телами маленькое купе. Тут же послышалось торопливое бульканье и скрежет от грубого соприкосновения стеклянной и металлической посуды. Смуглый и строгий на вид старший сержант, бережно отложив гитару, встал и командирским голосом произнес: «За наших боевых друзей!» Ершистые головы его соратников машинально склонились, и воцарилась траурная тишина. Не нарушая ее, Виктор, с горечью стиснув челюсти, пошел на свое место. На душе стало так муторно и так больно, словно он лично знал погибших… или они ценою своей жизни спасли его, обыкновенного призывника, о существовании которого даже не подозревали. Услышав святой тост, весь вагон подчинился и замер, отдавая долг погибшим минутой молчания. Лишь бешеный, неугомонный стук колес напоминал о никогда не стоящем на месте времени, но Виктор воспринял его как свое сердцебиение. Он взобрался на полку, и снова в ушах зазвучала навязчивая ритмичная мелодия прощальной песни.

За окном черная и какая-то совсем чужая темень еще не проснулась, когда покрытый серебристым инеем поезд прибыл в конечный для призывников пункт назначения, станцию Новосибирск. С трудом управляемое подразделение полусонных фуфаечников построили на продрогшем за ночь перроне и провели пофамильную перекличку. К чести сопровождающих, все оказались в наличии. Стоял тридцатиградусный мороз, который сразу очень «радушно» принял одетых легко, явно не по-зимнему, новичков в свои крепкие и «горячие» объятия. «Вот это встреча – с любовью, по-сибирски!» – ухмыльнулся Виктор, выпустив очередную порцию пара и пытаясь легким похлопыванием разогнать высыпавшие на теле мурашки. Затем варежкой растирал покрасневшие уши, прятал чувствительный нос, однако ничто его не спасало. Какая-то неведомая сила заставила приподнять голову: темно-фиолетовый бархат украшала яркая россыпь серебряных звезд. Виктору показалось, что их специально накачали аргоном и они от удовольствия и важности так раздулись, что достигли просто фантастических размеров. Вдруг одна из них сорвалась, понеслась и вскоре затерялась, погрузившись в бездонную глубину неба. Но любоваться ночной красотой безбрежных просторов не позволил беспощадно щиплющий сибирский мороз.

Спустя пять минут дружно постукивающее зубами пополнение оказалось в теплом автобусе-попрыгунчике, который, видимо, намеренно не объезжал ни одной кочки, чтобы уставшие призывники не дремали, а заранее готовили себя к трудностям армейской жизни. Только к утру «пазик» всё же допрыгал до конечной точки и заботливо спрятал секретную команду в глухом таежном уголке, обнесенном колючей проволокой.

Так Виктор оказался в закрытом военном городке Сосновске. Но теплее от этого не стало – крепкий мороз по-прежнему круто заворачивал. Новобранцев – сразу в баню, и приказали с усердием работать мочалками, чтобы оттереть въевшуюся гражданскую грязь и дурь, а заодно смыть и забыть вольготную прошлую жизнь. Горячей воды не оказалось – видно, специально так задумано: ведь холодный бодрящий душ лучше смывает дорожную пыль, усталость и сонливость. Теперь уж не до сна! Затем выдали нательное белье и переодели в камуфлированную форму – тем самым привели в более-менее человеческий вид и построили по росту. Виктор оказался третьим по расчету.

– Ну вот, теперь хоть на людей стали похожи, – с ухмылкой отметил старший сержант Деревянко. – Запомните, у гражданского человека два недостатка: прическа и форма одежды.

– А у солдата? – спросил Виктор, пытаясь нахлобучить на голову шапку-маломерку. Где-то в глубинах души шевельнулся протест.

– Он весь состоит из недостатков. Сапоги не жмут?

– Еще как! – признался Виктор, с недоверием взглянув на свои новехонькие кирзачи.

– А шапка? – не унимался гонористый старший сержант. – Не давит на мозги?

– А что, по мне заметно?

– Запомни, глупых ног не бывает. Если они напоминают о себе, значит, и в голове не всё в порядке. Безобразие по форме – форменное безобразие по существу. Уловили? И не забывайте: для одних лучше улавливать, а для других – ловить. А ловить вас будут все.

Вскоре голодное пополнение вкусило и солдатскую пищу – знаменитую армейскую перловку, внешне напоминавшую только что разведенный клейстер. Однако вместо благодарности послышались разочарованные возгласы, но готовый к любым претензиям начальник столовой быстро осадил капризных новобранцев:

– Вы лучше не умствуйте – не на гражданке, а работайте ложками по-фронтовому. Активнее, энергичнее. Ах, не нравится… Отвыкайте от домашних харчей. Сегодня от перловки вы нос воротите, а завтра, глядишь, и от красной икры откажетесь. А кому за вашу дистрофию отвечать прикажете? Запомните, с сегодняшнего дня всё будете рубать с треском, а в туалет ходить со свистом.

– А вылетать оттуда? – поинтересовался Копытов.

– С облегчением, – рявкнул блиннолицый прапорщик, животом напоминавший ходячую кладовую.

– Это радует, – подмигнул приятелям Виктор, отметив про себя: «Ошибки повара росли как на дрожжах – на этом он учился… объедаться». Затем кивнул земляку: – Тихонин, а ты свисток прихватил?

Тот растерянно пожал плечами, заметив, что и без свиста солдатское жалованье – хуже некуда.

– И тем не менее теперь всё будешь делать по свистку, по чужому, раз своего не имеется.

Виктор всегда отличался отменным аппетитом, поэтому порция ему показалась малюсенькой. Еще не искушенный в армейских порядках, он попросил добавки, справедливо решив: если так будут кормить и дальше, недолго и ноги протянуть. И очень удивился, когда разгоряченный такой неслыханной дерзостью начальник столовой за добавкой послал его не только на известные всем буквы, но и лично к начпроду. Однако адрес Виктор не спросил, так как и без подсказки остроумного прапора догадывался, куда заместитель командира дивизии может послать и чего добавить вне очереди.

Так началась солдатская жизнь рядового Славного, с первых дней отличавшаяся новизной и многогранностью. Здесь его дни, до этого бесформенные, как студень, оказались заполненными. Только теперь он понял: его время ничем не омраченного счастья закончилось в Ростове-папе. Виктор вступил во взрослую жизнь, приправленную горьким перцем армейских приколов с солеными шуточками. Она не прощает слабости, глупости и расхлябанности. С первых же дней казарменный вид и строгие порядки угнетали его свободолюбивый характер. Но Славный считал себя не лучше других и терпел все испытания и невзгоды армейской службы.

Ранним морозным утром необстрелянных новобранцев собрали на поучительный инструктаж. Глядя на шершавые головы вчерашних мальчишек, на которых новенькая форма висела мешком, старший сержант Деревянко начал:

– Запомните, вы служите в особо режимной части. Поэтому фамилию, имя, отчество, национальность и пол в письмах пишите инициалами, – зычным голосом вдалбливал он, не испытывая особой радости от того, что именно ему за короткий срок предстоит устно и практически преподать этим зеленым юнцам курс молодого бойца. «КМБ» – так разрешалось писать: не каждый догадается, особенно на гражданке.

Шутку старшего сержанта поняли все, кроме Туралиева, широкоскулого брюнета восточного типа. Выражение глуповатой сосредоточенности не покидало его смуглого лица. Он, как первоклассник, степенно поднял руку, но, не дождавшись разрешения, выпалил:

– Товарищ страшный сержант… – все заржали, не удержался и сам командир. Его и без того широкий рот увеличился в размерах. А ничего не подозревающий Туралиев, похлопав длинными ресницами, спросил: – А пол наша тоже секретный?

– Тс! – Деревянко поднес палец к сжатым губам и продолжил полушепотом: – Именно в нем и содержатся самые секретные сведения! Пол раздвижной, а там, в шахте, как раз под тобой, находится ракета с боеголовками.

«Страшный сержант» изобразил на своем лице дикую озабоченность, а безграмотный Туралиев – такой страх и ужас, что все присутствующие пришли к выводу, что его оговорка оказалась близка к истине. Это не могло не отразиться на поведении остальных новобранцев: одни конспиративно захихикали, а кому-то было не до смеха: доверчивый и наивный Туралиев так заерзал на стуле, словно уже почуял мягким местом острую часть атомной начинки. Солдаты снова загоготали – им только дай повод.

– Ну, вы всё видели. Ведь сколько он шапок поменял: то мала, то велика, то холодная, то слишком жаркая, то мятая, то чем-то пахнет… Так и хочется сказать: дорогой, по размеру головного убора, конечно, можно судить о голове, но не о количестве мозгов. Трудно ему придется с минимальным запасом. Рядовой Туралиев, закрой глаза и зажми уши: я скажу что-то очень важное, – тот подчинился. – Каждый день он вынужден будет проявлять героизм, чтобы хоть как-то скрывать свой идиотизм! А теперь о вас. Товарищи салажата, вы хоть догадываетесь, в чем секрет армейской службы? Ага, не знаете! Тогда отвечаю: в ее полной непонятности. А когда хоть что-то поймете – на дембель пора.

– Долго же до вас доходило! – заметил Виктор, и это очень не понравилось старшему сержанту.

– Я тут ни при чем. Просто моя голова не в ладах с сапогами. А они у меня сорок шестого размера!

– Тогда это многое объясняет – значит, в ноги пошли!

– Ничего, помаршируешь с моё – не такие вырастут! И чтоб глупых разговорчиков больше не слышал. У нас погонная демократия: только я имею право говорить, остальные слушают и впитывают умные мысли. И тогда ваша служба станет раем. И то только в мыслях и во сне. Ой, совсем забыл: Туралиев, открой моргалы и освободи лопухи. Я всё сказал. Во какой исполнительный – ничего не слышит. Толкните его.

Виктор посочувствовал этому безобидному горцу: ох и трудно ему придется! Успех не любит неумех.

Его мысли прервал Деревянко, который уже не мог оставаться безразличным к слишком «заумному» солдату.

– Славный, о чем размечтался?

– Никак не могу найти ответ по одному очень важному вопросу: если майор старше лейтенанта, то почему генерал-майор младше генерал-лейтенанта? И куда делись звания генерал-старший лейтенант, генерал-капитан, генерал-подполковник? Почему такая несправедливость?

– Это ты у них спроси. У них свои законы и понятия. Нам своих забот хватает.

– А вы что, с ними не общались? Интересно же…

Старший сержант насупился и неприятно скривился.

– Представь себе, даже не встречались. Ты мне лучше скажи, умник: что может остановить превосходящего противника?

Виктор, даже не задумываясь, выпалил:

– Его наступление на одни и те же грабли.

Ответ удовлетворил всех, кроме Деревянко, для которого мнение остальных – ничто по сравнению с его собственным. В этом молодые солдаты вскоре убедились.

С первым вдохом Виктор вкусил «прелести» непривычного казарменного запаха: одежды, сапог, гуталина, оружейной смазки, ночного утробного духа. А затем так крепко пропитался им, что узнал бы его из тысяч. От гражданского солдатский «аромат» отличался не только новизной ощущений, но и его специфичностью. Теперь Славному казалось: если в армии и присутствуют нотки демократизма, то в первую очередь это касается витающего в казарме воздуха: он выравнивал всех, так как делился поровну, независимо от срока службы, звания, роста и веса. Объем легких Виктор в расчет не брал.

День за днем летят года, всё остальное – ерунда, полагал умневший не по дням, а по часам Виктор. Отмечая некоторую монотонность будничной армейской жизни, считал, что это тоже неспроста: повторенье – мать ученья. Это его нисколько не смущало, ведь каждый день дается только один раз и тут же вычитается из жизни. Постоянное недосыпание, недоедание, придирки командиров, муштра на плацу и солдатские вонючие портянки, словно собранные в их казарме со всего гарнизона, – всё это Виктор стал принимать как неизбежное.

Будучи по характеру непривередливым, он постепенно смирился с условиями службы и ее строгими уставными особенностями. Если дома ему дважды приходилось ломать себя: вечером, когда ложился спать, и утром, когда приходилось рано вставать, то теперь он только и ждал команды «Отбой!» Засыпал мгновенно – приказа ему не требовалось.

Время – лучший дрессировщик, поэтому рефлексы вырабатывались четко. По утрам уже привычно воспринималась команда Деревянко: «Салаги, лопаты в зубы – и марш на очистку территории». Однажды любознательный Виктор не удержался. На вопрос: «Почему именно в зубы?» – получил вразумительный ответ: «Чтоб не зубоскалили и не огрызались». Эту науку рядовой Славный быстро уяснил. Ему доставался самый ответственный участок – дорожка вдоль казармы – ее лицо, честь и совесть. Физических нагрузок он не боялся, но с сибирскими морозами был не в ладах. Чтобы согреться, приходилось активно работать руками и ногами. Он хорошо усвоил и главный принцип, который вдалбливался новобранцам с самых первых дней: умная голова и острый язык в армии не особенно приветствуются.

Потребовалось две недели, чтобы Виктор начал привыкать к новому распорядку дня и временному поясу. Научился многому и за полмесяца из КМБ перерос в «запаха» – такие уж в армии порядки. Только здесь он научился по-настоящему ценить время. Но и без книг уже не мог – соскучился. Однако всё оказалось не так просто. Поинтересовавшись, где находится библиотека, он удивил своих сослуживцев, особенно Деревянко. Импульсивный по характеру старший сержант не скрывал своих эмоций и вылупил удивленные глаза, будто библиотека являлась самой большой в дивизии тайной. А тут вдруг к ней открыто проявляет интерес какой-то подозрительный тип. Когда старослужащий с деревянной фамилией оклемался от крайнего удивления – народ все-таки привычный, – он по-змеиному зашипел:

– Ну ты воще! Ну ты, «запах», даешь! И правда, с запашком. Такого я еще не слышал! Придется тебе, кроме дорожек, и полковой плац подметать. Вот тогда не до книжек будет.

– Не понял, – густые брови Виктора дернулись и застыли в недоумении.

– Я за всю службу ни одной книги в руках не держал… кроме уставов. А он – без году неделя, а ему вместо букваря сразу энциклопедию подавай!

– Это сразу заметно.

– Что недоучились, недочитали и так далее, – Виктор сознательно сделал акцент на «не».

– И ничего, служу, как видишь. А ты еще не научился как следует портянки наматывать, а туда же… У меня просто нет слов – одни буквы, и те матерные. Ничего, я выбью из тебя эти гражданские замашки – будешь как все. Запомни: никогда не говори о своих планах, если они не совпадают с генеральскими и генеральной линией государства и армии.

К ним подошел старший прапорщик Хохрячко и с нескрываемым интересом выслушал диалог неравных собеседников, привычно переросший в издевательский монолог. Раскрасневшийся Деревянко уже закипал. По его мнению, молодой позволил себе неслыханную дерзость! Чтобы не уронить командирскую честь, сержант решил проучить солдата, явно выпадавшего из обоймы обычных послушных новобранцев.

– Салага, за оскорбление старшего по званию и за неуважительное отношение к «деду» объявляю два наряда вне очереди!

– Отставить! – вмешался Хохрячко, подкручивая свои щетинистые усы, горящие рыжим костром. Продолжать он не торопился, словно в уме подбирал самые нужные слова. – Ты чё, Деревянко, уже совсем стал Киянко? Нашел чем гордиться… Известно ли тебе, что книга – это источник знаний, а не повод для сержантских амбиций?

– Да я ничего. Я просто требую уважительного отношения к себе, – оправдывался старший сержант.

– Отставить разговоры! Подобное отношение надо заслужить. Еще раз проявишь самоуправство, и твоему дембелю придется задержаться.

Пунцовое лицо Деревянко вмиг помрачнело и стало откровенно злым. Он устрашающе сощурился, и огонь негодования вспыхнул в его серо-зеленых глазах-щелках.

– Я всё понял. Разрешите идти?

– Не будь дураком, Деревянко, и без тебя найдутся желающие напомнить тебе об этом. Ты лучше работай над собой. Если всю жизнь воевать со своими недостатками, то можно до маршала дорасти!

Когда тот, чуть пригнувшись на цыпочках, исчез за углом, Виктор с Хохрячко дружно рассмеялись.

– Артист! – вздохнул старший прапорщик. – И таких «умников» здесь каждый второй. С кем приходится служить… С каким «материалом» приходится работать!

В глазах Славного мелькнула лукавая искринка, и он подыграл старшему прапорщику:

– Как я вас понимаю! Вот заставь его в третий раз перечитать Толстого, когда он его вообще не читал!

– Да ни в жизнь! Порода у него такая.

– Дело не в породе – она известна. А в культуре и в воспитании.

– Согласен. Если на гражданке не дали, будем здесь прививать – опыт у нас имеется. А что касается книг, то с разрешения командира отделения будешь посещать библиотеку в установленные дни и часы.

– Кстати, о часах. Почему стоят? – Виктор кивнул на висевшие над головой дневального старинные часы, которые всегда показывали шесть часов – самое нелюбимое для солдат время: подъем! Нет бы остановились на блаженных 22.00. Поэтому Виктор и решил проявить инициативу и заставить их работать.

– Не знаю, сломались, наверно.

– А что же не отремонтируете?

– Так деньги нужны.

– А можно я попробую?

– Умеешь? – обрадовался Хохрячко.

– Я оптимист – не верю в безнадежность. Когда-то получалось – отец научил.

– Завтра с утра и займешься. Нам такие люди нужны – знающие, умеющие и инициативные.

Проходя мимо бытовки, Виктор не мог не услышать командирский голос Деревянко. Тот со свойственным ему агрессивным напором отыгрывался на первом попавшемся ему на глаза солдате.

На следующий день Виктор после завтрака приступил к ремонту часов. Эта работа требовала аккуратности и точности, а точность, как никакое другое слово, более всего отражает качество часов. Поэтому новоиспеченный часовых дел мастер-самоучка оправдал доверие старшего прапорщика, за что в качестве благодарности получил его крепкое рукопожатие – и только. Явно поскупился.

С тех пор Виктор часто посматривал на часы – не подводят ли: а вдруг увлекаются или отстают – из-за этого может нарушиться весь ритм и распорядок казармы. Но они отличались педантичной точностью, хотя из-за постоянной нехватки времени Виктору казалось, что они всегда чуть-чуть спешат. Куда – и сами толком не знают. Души-то у них нет. Поэтому на посещение библиотеки времени вообще не оставалось – наряды, изучение уставов, строевая муштра занимали весь день. Постепенно Славный влился в утомляющую своим ритмическим однообразием суету и растворился в ней. Иногда ему казалось, что он утратил свою индивидуальность, но только не собственное «я»!

В самые трудные минуты Виктор вспоминал дом. Часто грызли назойливые сомнения: правильно ли поступил, не поспешил ли с армией? Если бы послушал тогда тренера, глядишь, продолжал бы спокойно заниматься спортом, участвовать в соревнованиях. Правда, с матерью и с Лизой всё было гораздо сложнее. Не привык он жить в обмане и прощать предательство. Потому и решил уехать. А вот с отцом получилось нехорошо. После операции ему требовалась поддержка, а он, единственный сын, сбежал в армию. Виктор осуждал себя, ему казалось, что он просто-напросто струсил.

– Нет. Я не трус. Смелый отступит, но своего не уступит.

Вскоре он признал, что поступил правильно. Ему просто необходимо было разобраться в себе, круто обломаться армейской жизнью и проверить свой характер в экстремальных ситуациях, чтобы стать самостоятельным. Спустя некоторое время, после нелегких испытаний, ему легче будет определиться, принять единственно разумное решение.

Через полтора месяца, показавшиеся целым годом, новобранцы приняли воинскую присягу. Выглядело это впечатляюще, празднично и на всю жизнь врезалось в память. Читая текст, Виктор сильно волновался, но остался доволен собой: ни разу не сбился и закончил на эмоциональном подъеме. Правда, два раза останавливался, чтобы перевести дух и набрать полную грудь бодрящего воздуха, но никто этого даже не заметил. Затем вдохновенно и слаженно гремел будоражащий душу духовой оркестр. Под торжественные звуки марша полк ракетчиков чеканным строевым шагом парадно прошел перед трибуной с командным составом. Теперь породнившимся вчерашним мальчишкам предстояло тягостное расставание. Дивизия большая, и боевых «точек» много. Новобранцев ждали новые воинские подразделения и уже совсем другая солдатская жизнь – более взрослая, ответственная и самостоятельная.

Служба – дело нелегкое

Самым лучшим концом является начало.

Первые впечатления и небольшой опыт, набранный за время курса молодого бойца, позволили Виктору сделать предварительные выводы и сравнения: армия напоминала огромные часы, каждый солдат служил винтиком, сержанты выполняли роль пружин, осей. Присутствовали всякие кнопки, балансы и цапфы – это прапорщики. И, конечно же, – звездочки и стрелки: большие и маленькие, представляющие командиров и начальников различных уровней и званий, которые указывали, показывали, приказывали. И весь этот сложный часовой механизм возглавлял анкер – генерал, командир дивизии. За этот период Славный усвоил: взгляды командиров по любому вопросу – это факты, а их мысли, даже самые нелепые и фантастические, – это уже аксиома.

Окинув тесную казарму прощальным взором, рядовой Славный не испытал особых сожалений: его душа требовала роста и изменений. Зато на весы встал с удовольствием.

– Надо же! Вроде и кормят неважно, а поправился! Вот что значит халява!

Виктора и еще четырех солдат их призыва направили служить на командный пункт дивизии ракетных войск стратегического назначения. Связистов не хватало, и прямо в части их стали обучать военной специальности. Виктор не возражал, хотя его мнения никто и не спрашивал. Учебная программа оказалась ускоренной. По вине командиров Славный так и не стал господином своего времени. Видимо, они видели в пополнении, состоящем из пяти полных неумех, только одно достоинство – прирожденные спринтерские качества и придерживались принципа: солдатский день должен быть насыщен до предела, только тогда он имеет значимость и полезность.

– Запомните, желторотики, – поучал новобранцев уже знакомый Виктору старшина роты старший прапорщик Хохрячко, – связь – это армейская интеллигенция. Здесь требуется ум, и если его у кого-то не хватает, придется у товарищей занимать. А совсем тупым и лишенным чувства юмора лучше в других войсках служить. Там хоть затеряться можно. А здесь вы все на виду, как звезда во лбу.

«Веселая нас ожидает жизнь!» – подумал Виктор, испытывая в душе игривый азарт. А старшина роты и не думал разочаровывать:

– Вы хоть что-нибудь знаете о солдатах?

Виктор напряг память и выдал первое, что пришло в голову:

– Плох тот солдат, который не мечтает… о молодой генеральше.

– Ее не тронь – она у нас женщина святая. Запомните: хорошая генеральша – подарок для всей дивизии.

– В каком смысле?

– В прямом – прямее не бывает. Представьте только: она с утра разбитая, невыспанная… Встав не с той ноги, естественно, портит настроение нашему комдиву. И тут пошло и поехало! Он сорвет злость на полковниках, а те по инстанции – всё ниже и ниже. Когда дойдет очередь до меня, тогда уж я спущу на вас не только собаку, но и всех бездомных и голодных псов. Кто в первую очередь пострадает? Рядовой – он всегда и во всем виноват. На роду у него написано: быть стрелочником или козлом отп-п-п… – Хохрячко вовремя спохватился: за козла можно и ответить. Так что лучше не употреблять это слово. – Так что молитесь на нашу добрую и отзывчивую генеральшу. Пусть у нее всегда будет только отличное настроение, пусть у нее всё будет и ей ничего за это не будет. Хоть я думаю по-украински, а говорю по-русски, но смею надеяться, что все поняли меня правильно?

Рота молча ответила согласием.

Уже на следующий день настала пора познакомиться и с высоким офицерским составом. Командир части подполковник Юрасов со своим заместителем по одному вызывали новобранцев. Чтобы справиться с волнением, Виктор три раза сжал кулаки, бойко вошел в кабинет и, как учил сержант, громко представился. Но особого впечатления своим криком не произвел: офицеры только улыбнулись. Они выглядели раскованными и деловито-будничными. Это состояние передалось и ему. Изучая их доброжелательные лица, Виктор немного успокоился. Правда, на вопросы о семье, личной жизни и своих увлечениях отвечал осторожно, старался быть кратким и сдержанным, сознательно опуская некоторые подробности. Самым приятным для Виктора было услышать заверения подполковника: он простым, по-отечески добрым, но уверенным тоном пообещал, что все молодые солдаты будут под его непосредственным контролем, в обиду он никого не даст. Виктор сразу вспомнил заученную фразу: мы все под контролем у времени, а оно как неподкупный прокурор. Между тем подполковник снова перешел к деталям:

– Скажи честно, ты с желанием пришел служить? Или тебя отлавливали с помощью милиции?

Виктор раздумывал недолго:

– Отдай долг Родине и никогда больше у нее не занимай, – выпалил он популярную в дивизии фразу.

– Уже научили, – усмехнулся Юрасов и тряхнул головой.

– Учителя достались хорошие.

– У нас они такие! Хлебом не корми… только котлеты им подавай, – просиял подполковник и подмигнул своему заместителю. Тот утвердительно кивнул.

Юрасов посоветовал новобранцу не стесняться и по всем вопросам обращаться к своим командирам. А если они не решат или начнут волокитить, то лично к нему.

– Я решительно пресекаю неуставные отношения. Так что «дедовщины» у нас нет. «Стариковщины» – тоже, – заверил командир части, вращая пальцами остро отточенный карандаш. Поставив его, добавил: – Служи спокойно, но и про долг и обязанности не забывай – требовать буду строго.

В тот же день подполковник собрал всех новичков и рассказал об истории создания и славном боевом пути сначала артиллерийской, а затем ракетной дивизии, в которой им предстоит служить, о задачах и оказанном личному составу огромном доверии. Говорил он короткими, рублеными фразами, но с эмоциональным подъемом, заражая совсем еще зеленое пополнение гордостью за свою гвардейскую часть.

– Ракетные войска стратегического назначения – это оплот мира и стабильности на планете. Мы – сдерживающая сила и обеспечиваем военное равновесие, чтобы ни одна ядерная держава не посмела развязать мировую или локальную войну. Ваши деды и отцы с честью выполнили эту благородную миссию. Вы являетесь преемниками и продолжателями их славных дел и всегда должны помнить, что находитесь на переднем крае военного противостояния. Мы несем круглосуточное боевое дежурство и в любую минуту готовы дать отпор агрессорам. От нас многое зависит, и я призываю вас быстро и качественно освоить военную специальность, проявлять бдительность и нести службу со всей ответственностью.

Увлеченный Виктор жадно ловил каждое слово командира части, проявляя нетерпение быстрее увидеть ракету и ее смертоносную ядерную боеголовку.

А вот слова Юрасова об отсутствии в части «дедовщины» пришлось подвергнуть сомнению. Вечером к Виктору в бытовке подошел старослужащий Гусяков, прозванный сослуживцами Гусем, и как-то небрежно предупредил:

– Сегодня после отбоя будем тебя прописывать и принимать в «дýхи».

Виктор удивился и вспомнил слова Хохрячко: «Военным необходимо присутствие духа, а присутствие в казарме женских духов нежелательно».

– Каким образом?

– Элементарно. Снимешь штаны, встанешь своими костями на ножки перевернутой табуретки и получишь бляхой по заднице. Да не бойся – я не сильно врежу.

От унизительных слов и несносной улыбки старослужащего Виктор вскипел:

– Я тебе так врежу, что зубов не досчитаешься.

– Да ты чё, порядки и традиции не знаешь? Не я их придумал, не мне и отменять.

– Вот на мне и остановимся… желательно не только в нашей части, но и во всей армии.

– Ты чё, особенный? Я лично всё это прошел и не хотел бы лишать себя «дедовских» привилегий и прочих удовольствий.

– Выходит, ты как наши депутаты: вроде бы пекутся о народе, а сами ни за что не расстанутся со своими льготами и привилегиями.

– Ты мне на мораль не дави. Так что, отказываешься подчиняться «старикам»? Не хочешь быть «духом»? Смотри, пожалеешь. Рано или поздно мы тебя всё равно сломаем… или раздавим.

Услышав прямую угрозу, Славный бросился на Гусякова и крепко сдавил ему горло.

– Запомни, паскуда, если командиры вовремя не примут меры и моих кулаков не хватит, тогда я изнутри взорву эту казарму и существующие в ней порядки. Ты пострадаешь первым…

– Да што ты, што ты? – захрипел перепуганный Гус, увидев в глазах молодого солдата зверя.

Опомнившийся Славный убрал руку. На шее Гусякова отпечатались устрашающие красные пятна.

Утром Славный заметил странную походку Тихонина: тот шел медленно и как-то в раскорячку. Взглянув на его сморщенное от боли лицо, Виктор сочувственно покачал головой.

– Пошли, посмотришь, – махнул удрученный земляк и повел его в туалет. Сняв штаны и кальсоны, он нагнулся. – Что там у меня?

На обеих ягодицах отчетливо красовались ребра блях и звезды. Боль отозвалась в сердце Виктора, его передернуло от увиденного.

– Так зачем ты согласился? – удивился он, поражаясь покорности Тихонина.

– Так ведь все…

– А если завтра все в дерьмо будут нырять, и ты за ними?

– Обычаи такие… Мне еще что: тех, кого в «слоны» посвящали, шесть раз бляхами слоняли, а «черпаков» двенадцать раз черпали, – оправдывался Тихонин, свесив покорную голову на впалую грудь. Затем исподлобья взглянул на Виктора: отпечаток жалкой грусти застыл на его овальном лице.

Виктор задумался: как ему противостоять, какое найти средство от самого настоящего произвола?

Гуся долго искать не пришлось. На крыльце казармы Славный с ненавистью бросил ему:

– Ох и мразь же ты! Гляжу, так ничего и не понял.

– Ничего, салага, и до тебя доберемся, – пообещал тот, противно оскалившись. – Запомни: офицеры командуют днем, а вечером и ночью власть в казарме в наших руках: что хотим, то и делаем.

– Не заносись – и тебя не занесут в Красную книгу.

Виктора зачислили в группу подготовки телеграфистов, пообещав по ускоренной программе сделать «военным интеллигентом», Больше всего в этой фразе ему не понравились слова «сделать… интеллигентом» да еще в короткий срок. Но деваться некуда – пришлось стать объектом уникального педагогическо-технического эксперимента.

Сначала он, как все, испытывал акклиматизационно-переломные трудности. А его широкие пальцы оказались непослушны: имели необъяснимую особенность нажимать другую или сразу две клавиши. Да еще почему-то быстро уставали – приходилось подолгу массировать. И всё же это лучше, чем нести караульную службу на морозе. Поэтому его пытливый мозг, словно плодородное вещество, жадно впитывал поток сведений, как впитывает рыхлая земля долгожданные капли дождя. А вперемежку с теорией он усердно тренировался и отрабатывал филигранную точность и быстроту передачи информации.

Параллельно приходилось осваивать и другую, казарменную науку. Новобранцы недаром прозвали прапорщика Хохрячко Хохмачко. И было за что – он излучал бурную энергию и обладал шумовым эффектом не меньше, нежели дизельный БТР или танк. Он полагал: чем выше командирский тон, тем тише голос подчиненных. Прапор с вечно непослушными усами нравился Виктору, да и не только ему, своей простотой и обилием приколов. Даже короткая индивидуальная беседа с ним была с его стороны знаком особой милости.

– Мы, связисты, – гордость армии! Наши соседи – тоже люди, только ракетчики. Поэтому они в облаках летают и эмблема у них совсем другая.

Среди солдат послышался гул непонимания.

– Гвардейцы, по-моему, вы в строю чувствуете себя слишком вольно. Поэтому вам команда «Смирно!» Отставить смешки. А чтобы неповадно было, приказываю всей роте копать траншею отсюда, – он показал на забор, – и до вечера, – взглянул на командирские часы. – Учитесь совмещать пространство и время – в жизни пригодится. Рядовой Тихонин, ты всё понял?

– Так точно! – раздался звонкий голос замыкающего строй. – Забор понял, время – нет.

– Тогда не вздумай залезать в траншею. А то эти архаровцы твои метр пятьдесят с шапкой вмиг закопают. И даже не заметят. Тихонин, ты мне напоминаешь одиноко стоящую саперную лопату. Взгляни направо, что видишь? Стена! Грудь – колесом, животы подтянуты! Полшага назад шагом арш! А теперь что? Забор! Ты преодолеешь такую двойную преграду? – от стыда шея Тихонина полностью вошла в плечи, от чего он стал еще меньше ростом. – Кишка тонка! Да ты уже не только саперная лопата, а детская лопатка в песочнице.

Однако предварительная армейская подготовка уже сказывалась, и тот снова выкрикнул:

– Так точно!

– За самокритику ценю, но мне от этого не легче. К военной службе вы должны… нет, обязаны были готовить себя еще с первого класса: и физически, и морально, и психологически. А мы должны обучить вас технически – военным специальностям. На практике же получается, что вынуждены не только учить и натаскивать вас с нуля, но и воспитывать! А нянек в армии нет.

Виктор признал: «А ведь он прав! Какой-то разрыв получается между гражданской жизнью и службой. После призыва в армию словно попадаешь совсем в другую жизнь или в другое ведомство, где свои порядки, законы и правила. Эти ведомства будто противоборствуют. А ведь у них должны быть единые цели и задачи».

– Ты посмотри на своих земляков: Копытова и Славного. Кого они тебе напоминают? Совковые лопаты – бери больше, кидай дальше. А от тебя – никакого толку. А ты, Копытов, чего ржешь в строю? Дом капитана Зорняка знаешь?

– Кто ж не знает, где его дочка живет.

– Завтра пойдешь затаскивать…

– Она что, такая затасканная? Ей ведь только семнадцать!

– Да не ее, а рояль. С тобой ефрейтор Малышкин пойдет. А то я тебя знаю: затащишь куда-нибудь в… потом всем полком искать придется.

– Кого? – просиял Виктор.

– Дочку вместе с роялем. Потом такого наиграете, что слушать тошно будет. А если ты такой умный, то пойдешь вместо Малышкина. Да, чуть не забыл: если предложат, не вздумайте есть горох. А то всю казарму провоняете. Вы поняли мою мысль? Мысль, как маршал во главе полков, состоит только из нужных слов. Так что вперед и за работу – без страха и упрека.

Славный не удержался:

– Со страхом не в бой идут, а ползут в обратную сторону.

– А я вас и не посылаю – не созрели еще. Вот и орудуйте лопатой!

И Виктор копал – жадно, с усердием, воспринимая это занятие как интенсивную тренировку. Вскоре его шустрая лопата наткнулась на что-то твердое: оказалось – подкова, ржавая и на вид какая-то невзрачная. Но больно уж жалобно на него «взглянула», и Виктор отнесся к ней с пониманием: не мог же он выбросить посланную ему судьбой удачу. А солдату она ох как нужна!

Вечером очистил ее от ржавчины и навел лоск. Вот теперь вполне прилично выглядит, оценил он, протирая находку портянкой. Однако возник вопрос, где хранить: в тумбочку нельзя, тайником еще не обзавелся. Тогда залез под кровать и привязал к панцирной сетке.

«По ночам будет оберегать мой сон», – решил он, укрывшись с головой темно-синим одеялом.

На следующий день сразу после обеда земляки и еще два молодых солдата из полка затаскивали на пятый этаж тяжеленное пианино. Виктор сразу прикинул:

– Рояль даже в подъезд не вошел бы – пришлось бы разбирать.

Он с удовлетворением отметил про себя неразборчивость прапорщика в музыкальных инструментах. Копытов же готов был на всё согласиться:

– А чё, и разобрали бы, а потом собрали – лишь бы не служить.

– А запчасти лишние не остались бы? Ты гарантируешь? А кто настраивать будет?

– Я, конечно: я бы дочку так настроил – век бы меня любила!

А жена Зорняка и дочка уже крутились рядом и наперебой руководили нерасторопными, по их мнению, солдатами: видимо, сказывалась выучка главы семьи, приверженца строжайшей дисциплины и порядка. Получив всего две царапины на лицевой стороне, измученный старенький инструмент занял свое законное место, заранее отведенное ему на семейном совете. С облегчением вздохнули все. Скромные и весьма хилые помощники нижегородцев быстро убежали в часть, а Копытов с Виктором задержались в надежде хоть частично компенсировать истраченные силы. Копытов оказался мастером по этой части:

– Ой, всё здоровье потерял. Желудок так разболелся, срочно надо что-то проглотить. Иначе опять язва откроется, – притворился он.

Оставшись наедине, Славный пытался шепотом урезонить его, но в ответ получил: «Даром только птички гадят». Пришлось помогать другу и подыгрывать. Однако, как ни старался он поддержать земляка, сделать такое же кислое лицо ему так и не удалось.

Теперь дочку Клавочку словно подменили, стала чрезмерно любезна и внимательна – куда девались ее строгость и истеричная капризность. Она даже внешне похорошела.

– Мама, надо угостить ребят – они же чуть не надорвались. Да еще обеда лишились из-за нас.

Та мгновенно испарилась из комнаты и загремела посудой на кухне. Пухленькая Клавочка вплотную придвинулась к Копытову. Виктор как бы безучастно пристроился в кресле под торшером и разглядывал журнал мод. Когда поднял голову, удивился: молодая хозяйка уже сидела на коленях земляка и застыла в поцелуе. «Ну и Клавочка! На вид совсем сопливая, а уже такая шустрая», – осудил он ее и, чтобы не видеть этого безобразия, снова уткнулся в журнал.

Потом хихикающая парочка скрылась в ванной, где минут десять тщательно мыли руки, а заодно умывались, причесывались. Тут и сияющая мама подоспела.

– Кушайте, солдатики. Мой муж уж так любит горох, уж так любит!

Виктор от гороховой жижи с вареной колбасой сразу отказался и попросил чаю. Копытов же пренебрег предупреждением старшины роты и с жадностью уплетал угощение. Еще и нахваливал. А чтобы добру не пропадать, с удовольствием проглотил и порцию друга. Настала приятная пора поблагодарить хозяек. Виктор минут пятнадцать томился на улице, пока легкомысленный Копытов прощался в подъезде с очаровательной Клавочкой.

Взъерошенный земляк вышел, облизываясь, он чем-то напоминал избалованного домашнего кота.

– Ты знаешь, Витек, оказывается, я обворожительный.

– А я, выходит, обходительный – стороной обхожу подобных девиц.

– Ты хочешь сказать: бесподобных! Ох, и хороша чертовка! Просила не забывать, заходить в свободное от службы время. Эх, будь моя воля, моя служба состояла бы только из свободного времени. Да я бы вообще не уходил от нее. И так все два года! – снова облизнулся он.

– Смотри, дослужишься. Как бы не захлебнулся этой свободой.

В казарме же для Копытова начались нелегкие испытания: оказывается, за всё приходится платить, за удовольствия – в особенности. Прогнозируемые последствия превзошли даже самые смелые предположения Хохмачко. Копытов даже на себя произвел крайне неприятное впечатление и очень сожалел, что лишен возможности испытать в деле персональный противогаз.

Что же касается других, то их можно понять: от него шарахались, зажимали нос и обходили стороной. А зловонный горох упорно проявлял себя, причем в самые неподходящие моменты. Предусмотрительные солдаты вынесли кровать Копытова в сушилку – к туалету поближе, чтобы он ночью пропотел и проветрился как следует, а то до бани – целых трое суток!

Огорошенные мысли полночи безжалостно терзали беднягу в «кабине солдатской задумчивости», и в результате глубоких раздумий он пришел к выводу: горох теперь не для него!

Первые конфликты

Мелкие радости только путаются под ногами крупных неприятностей.

Скоро солдатская жизнь Виктора потекла обычным, размеренным ходом. Он привык анализировать и подводить итоги: за день, неделю, месяц… Оценивая свое положение, он не мог не признать, что каждое мгновение дается человеку не просто так, а с определенной целью. Происходят очень важные процессы, даже если они на первый взгляд кажутся обыкновенными и ничего не значащими.

– Мы познаем жизнь, а она познает нас. Получается взаимный интерес.

А в армии все на счету и все на виду, поэтому к каждому такое пристальное внимание. Виктор жил этой жизнью и как бы со стороны наблюдал за ней, подмечая ее характерные особенности.

С первых дней пребывания в части новобранцы попали под жесткую «опеку» старослужащих – «черпаков», «дедов» и «дембелей». Последние громогласно заявили о себе, когда в середине декабря Тихонин сразу после подъема радостно объявил:

«До приказа осталось сто дней!»

Казарма сотряслась от дружного «Ура!».

Жертвы определились сразу. Слабовольные и недостаточно физически развитые солдаты, такие как Тихонин и Туралиев, безропотно смирились со своим положением. Попав в зависимость, они исполняли все прихоти нагловатых «дедов», «стариков» и оказывали им всяческие услуги: стирали и гладили форму, подшивали подворотнички, чистили сапоги, заправляли постели, бегали за продуктами в ларек. В столовой их порции ужимались в пользу вечно голодных старослужащих. Каждый день дембеля подзывали к своему столу молодых и требовали четкого ответа: сколько осталось до приказа? Если тот ошибался, то его кусок масла круто солили или перчили и заставляли съесть.

Наибольшей агрессивностью и наглостью выделялся всё тот же Гусяков. Обладая скверным, капризным характером, Гусь просто патологически не переносил довольных и счастливых лиц. Сморщенный лоб, злобные глаза, глубокие складки от крыльев носа и опущенные края тонких губ – всё это свидетельствовало, что человек напрочь лишен радостей в жизни. Постоянное недовольство и плохое настроение изнутри съедали его, лишая даже слабых перспектив на возможное оздоровление.

Гусю до всего было дело. Он словно искал повод, чтобы завести себя и разрядиться. При этом всякий раз он бурно реагировал по любому пустяку. К солдатам обращался не по именам и фамилиям, а по насмешливым прозвищам, которыми щедро одаривал каждого. Командиры и начальники не являлись исключением. Ротного он окрестил «рвотным», взводного – «взведенным», старшину – «страшиной», старшего сержанта – «страшным», сержанта – «сэром Жаном»… А узел связи называл не иначе как санузлом.

Однажды после подъема спесивый Гусь повелительным тоном прогнусавил в сторону Виктора:

– Эй ты, салага, с сегодняшнего дня будешь заправлять мою постель. – Их кровати стояли рядом, и это соседство не доставляло Виктору особого удовольствия.

Откровенное хамство резануло по самолюбию молодого солдата. Виктор бросил на неуклюжего и надменного соседа презрительный взгляд, но промолчал. После пробежки и умывания Гусь оделся и перед построением направился в курилку. Во время утренней поверки прапорщик Хохрячко был вне себя:

– Рядовой Гусяков, выйти из строя. Почему постель не заправлена? Молчать! Мне плевать на твои объяснения! Ты думаешь, если ты Гусяков, то с тебя как с гуся вода? Я тебе покажу, где раки зимуют!

От злости зрачки Гуся сузились и забегали. В воспитательных целях Хохрячко решил воспользоваться своей властью и проучить зарвавшегося наглеца. И он своего не упустил.

– Объявляю два наряда вне очереди.

Из груди строя вырвался странный гул, в котором слилось всё: возмущение и одобрение. Со стороны новобранца это был смелый вызов не только Гусю, но и всем старослужащим. Виктор это понимал и мысленно готовился к отпору. Но всего предусмотреть просто не мог. Уже вечером он столкнулся с первыми происками в свой адрес. Тщательно укладывая штаны и куртку на табуретке, Виктор обратил внимание на темное пятно на одеяле. Оно оказалось мокрым. Заглянул под кровать – там обнаружил лужу. Что же предпринимать? И пока толстомордый сосед отсутствовал, Виктор поменял постели.

«Наверняка это его рук дело», – решил Виктор. И лежа в сухой постели, притаился в ожидании дальнейшего развития событий. А они обещали вылиться в серьезный конфликт.

Гусь где-то задерживался. После команды «Отбой!» выключили свет, а он словно чувствовал и не спешил в свою мокрую постель. Пока Виктор ломал голову, Гусь, воспользовавшись отсутствием старшины роты, с другими дембелями чифирил в каптерке. Побаиваясь всё же дежурного по части, он осмотрительно выглянул в коридор и распорядился:

– Дневальный, поставь кого-нибудь на фишку. Пусть на шухере постоит, пока мы тут… делом занимаемся.

За разговорами засиделись. Уже во втором часу Гусь в потемках разделся и с привычной лихостью нырнул под одеяло… Как и следовало ожидать, тут такое началось! Уснувшую казарму тут же разбудил отборный мат. В случае войны или пожара он вряд ли был бы таким громким и эмоциональным. Вскочившие солдаты переполошились: кто-то спросонья бросился к выходу. Тотчас резанул по глазам свет и осветил следующую картину: взбешенный Гусь метался у своей кровати и грозно размахивал кулаками. Но броситься на молодого соседа, с вызывающим безразличием наблюдавшего за ним, и вылить на него свой бешеный гнев всё же не рискнул. Вскоре последовала его громогласная команда.

– Тихоня, а ну неси свою постель, а эту себе забирай.

Теперь Виктору стал известен и непосредственный исполнитель. Но этим инцидентом конфликт не ограничился. Наступило бодрое многообещающее утро. После резвой команды «Подъем!» послышался едва прорезавшийся голос: «Дембеля, до приказа остался девяносто один день!» Виктор привычно схватил штаны и удивился: какие-то тяжелые. Присмотрелся, пощупал: да они только что с мороза, а концы штанин, крепко связанные в узел, превратились в сосульки. «Значит, ночью их намочили и вынесли на мороз», – определил он. Наблюдавший за подъемом роты дежурный по части старший лейтенант Хромов участливо подошел к новобранцу. Все эти шуточки и армейские забавы он прошел еще на первом курсе училища – там еще и не такое вытворяли! Но здесь! С его подчиненными! «Придется принять самые жесткие меры», – решил принципиальный офицер.

– На пробежку не выходи, приведи себя в порядок, – спокойно распорядился он, хотя в душе негодовал. – Как ты думаешь, чьих рук дело?

Виктор только пожал плечами.

– Ничего. Сам разберусь, – пообещал Хромов и решительно направился к выходу.

Терпеть подобное он не собирался, но потом решил всё сделать чужими руками. Приказ есть приказ. И исполнительный Хохрячко долго не церемонился – чтобы неповадно было остальным, он во время утренней поверки всем устроил разнос:

– Я не потерплю «дедовщины»! Буду ее пресекать не только в зародыше, но даже в процессе зачатия. У нас нет и не будет ни «стариков», ни «дедов»-пердунов, ни их детей, ни внуков. Да-да, никаких «духов», «слонов», «черпаков»… У нас все равны. За каждый выкрик об оставшихся днях до приказа буду давать два наряда вне очереди. Все запомнили? Виновные не будут вылезать из туалета и усердно драить зубной щеткой «очки» и писсуары. Не советую со мной связываться, когда я в гневе.

Однако воспитательной работы Хохрячко хватило только до отбоя. Виктор на себе ощутил ее «положительные» результаты. Ночью полусонным он побрел в туалет и только вошел, как свет вдруг вырубился. Он предусмотрительно отскочил к окну и приготовился к встрече. Дремота мгновенно улетучилась. Дверь распахнулась и, судя по топоту сапог, вбежало четверо. Виктор вслепую отбивался жестко: в ход пошли руки и ноги. Правда, и самому несколько раз досталось палкой. Когда он вырвал ее и пустил в ход, раздались истошные вопли, послышался ретирадный топот налетчиков. Тотчас воцарилась подозрительная тишина. По-прежнему было темно и жутко. Виктор перевел дух, выждал две минуты и вышел в коридор. Дневальный виновато опустил голову и поспешил скрыться в сушилке. Виктор ворвался следом, зажал его в углу и потребовал назвать посетителей туалета. Тот сразу почувствовал силу и не рискнул испытать ее на себе: назвал всех, в том числе и Гуся.

– Значит, пришло время действовать решительно, – пришел к выводу Виктор. Иначе заклюют, запинают и размажут по стенке.

Уже на следующий день он троих поочередно заводил в сушилку, где каждый разговор начинался точными предупредительными ударами по животу – синяки-свидетели никому не нужны. С Гусем он решил действовать иначе. Но не успел.

Ночью ему на голову набросили одеяло, сверху навалились несколько человек. Виктор пытался сопротивляться, но силы оказались неравными. Его били бляхами и кулаками. Истязание заняло всего несколько секунд, после чего налетчики организованно разбежались.

Высунув голову из-под одеяла, Виктор с облегчением вдохнул полной грудью далеко не свежий, но всё же спасительный воздух и услышал, как в разных углах казармы шаркали торопливые шлепанцы. Послышались вздохи облегчения и беспорядочный скрип, которые поглотились наступившей тишиной, как будто ничего и не случилось. Все затаились. Гусь сделал вид, что крепко спит, а для убедительности стал громко сопеть, но он явно переигрывал.

Наступившее утро, казалось, ничем не отличалось от предыдущих. Но эта таинственная обыденность таила в себе нараставшую нервозность. После завтрака Гусь словно испарился. Уж не поджарился ли, подумал Виктор, теряясь в догадках, когда обошел все классы и другие помещения. На занятиях он отсутствовал, в наряде его тоже не было. Только перед обедом Виктор выяснил, что тот находится в казарме. Сославшись на недомогание, он получил разрешение отлежаться, отдохнуть.

«Ну что ж, может, это и к лучшему», – признал Виктор и со своим неразлучным земляком Копытовым решил навестить «больного». Попутно решили осуществить поиск пропавшей у Славного сгущенки. Уже наученный горьким опытом, он предварительно пометил этикетку крестиком, что не только облегчало розыск по горячим следам, но и сразу доказывало виновность главного подозреваемого. В первую очередь подозрение пало на прожорливого соседа, большого любителя до чужого, особенно сладкого. Беззаботный Гусь блаженно отсыпался, когда пострадавший сыщик обнаружил в его тумбочке крестоносную пропажу. Правда, осталось только полбанки.

Земляки расположились с обеих сторон кровати, и Виктор резко сдернул с Гуся одеяло. Тот вылупил испуганные глаза и хотел вскочить, но Славный намертво прижал его ногой, пружины жалобно заскрипели и застонали.

– Ну что скажешь, Гусь лапчатый? Врезать бы тебе сейчас, да не в моих правилах: лежачих не бью. Но запомни, гнида, если еще раз сам возникнешь или кто-то из твоих «шестерок», на первых же стрельбах яйца твои враз отстрелю, – предупредил Виктор и бросил на соседа презрительный взгляд. – Они будут моей главной мишенью. Тебя это устраивает?

– Да ты что, псих? – испугался Гусь, прикрываясь дрожащей рукой.

Ухмыляющийся Копытов извлек из кармана большие ножницы и перед лицом «больного» угрожающе продемонстрировал их колющие возможности.

– Это я псих – мне всё можно. Витек, а чё ждать? Может, прямо сейчас? Не хочешь, ну и зря. Тогда я ему моргалы выколю, чтоб больше попусту не хлопал. Я из его рожи сейчас сделаю дупель «пусто-пусто». Красивым станет, как моя задница!

Копытов сделал резкое движение ножницами, Гусь со страха зажмурился.

– А ты трус, оказывается. Такую вонь поднял! Наложил, сволочь? Фу! – Копытов прикрыл нос. – Смотри-ка, он и без гороха способен.

– Да вы чё, мужики? Я вам ничего плохого не сделал! – черные зрачки Гуся панически забегали, как мыши в клетке при виде кошки.

– Так мы все-таки «мужики», а не салаги? Как мы сразу выросли в твоих глазах! Это хорошо, что ты начинаешь кое-что понимать, – улыбнулся Виктор, но Копытов вошел в раж:

– Ладно уж, уговорил – я сейчас не буду. Лучше сделаю это ночью, чтоб никто не видел и не слышал. Без свидетелей всегда лучше. Так что жди, друган... будущий пустушечный дупель.

Виктор убрал ногу с тела Гуся и потребовал, чтобы тот встал. Он нехотя подчинился и стал прилизывать свои непослушные волосы. Славный врезал ему в солнечное сплетение – тот застонал и скорчился от боли.

– Это для твоей же пользы. А теперь падай, – Виктор ударил по затылку, и тот со скрипом рухнул на кровать. – Да, чуть не забыл: ты же у нас сладенькое любишь? Так что придется тебя сгущенкой накормить… – Виктор опрокинул банку, из которой потекла матовая струя. Попадая на красную физиономию Гуся, она медленно растекалась. Вскоре его глаза, лоб, щеки стали заплывать ползучей липкой массой. Когда струйка стала совсем тонкой, Виктор заботливо набросил на гнусавого соседа одеяло:

– Смотри, не простуди свои «причиндалы» – мои будущие мишени.

После этого разговора «по душам» Гусь по ночам стал беспокойным. Часто стонал, вскрикивал, просыпался от страшных сновидений. Вскоре испытание его нервной системы закончилось тем, что он поменялся кроватями с приятелем-сержантом. Но от угроз Копытова это его не спасало. А тот всегда отличался завидной настойчивостью и прямолинейностью: каждый раз, встречая свою будущую жертву, он радовался, как голодный охотник при виде зажаренной дичи. Испуганный Гусь не знал, куда от него деться. Копытов же ухмылялся и шепотом напоминал о своем обещании. Гусь воспринимал его слова всерьез: от этого непредсказуемого сумасброда всего можно ожидать.

Через два дня командиры грозились провести стрельбы. Узнав о дате, Гусь решил не рисковать и срочно слег в медсанчасть с жалобами на острую боль в животе. Копытов с Виктором быстро и со знанием дела поставили диагноз: его прошиб понос со страху. Они добродушно посмеялись и единогласно отметили: без него воздух в казарме только чище будет.

Отсутствие Гуся совершенно не сказалось на боеготовности не только дивизии, но и роты связистов. Командир взвода Хромов проводил практические занятия с группой телеграфистов. Вдруг его срочно вызвал подполковник Юрасов – это уже выглядело не совсем обычно. Отсутствовал недолго. Вернувшись, старший лейтенант с беспокойством в голосе объявил:

– Славный, тебя зачем-то приглашают в военную контрразведку. Что, даже не догадываешься?

Внешне спокойный Виктор недоуменно пожал плечами и привстал.

– Не стоит бежать от собственной судьбы – всё равно не удастся, – ответил он, стараясь унять невольную внутреннюю дрожь – всё-таки волнение проявило себя. А озабоченный офицер подробно объяснил, где находится этот, по его мнению, начиненный всевозможными тайнами кабинет. Присутствующие удивленно переглянулись и промолчали. Каждый подумал: «За что?»

Виктор не стал ломать голову над причиной вызова – на месте всё станет известно. Под ногами приятно хрустел свежий сухой снег: солдаты еще не успели убрать. Погруженный в бело-серебристый океан безмолвия, Славный шел по ровному коридору, хотелось громко крикнуть и услышать ответное эхо, но счел подобное поведение за мальчишество. Как же завораживало голубое небо, призывавшее в полет! Он бы рад взлететь облачком, да крылья подрезаны, да еще двухметровые утрамбованные стены, украшенные свежим пушком, до слез слепили глаза.

Славный подошел к двери и только сейчас с волнением представил, что его ждет: всё начнется с вопросов – нужных и ненужных, прямых и наводящих, вопросов-ширм и вопросов-ловушек. Прислушался и тихо постучал. Высокий сухощавый офицер встретил его приветливо и даже предложил присесть. Удивленный Виктор подчинился и приготовился к атаке с его стороны в виде каверзных вопросов. Однако ему пришлось только слушать. Майор Буров довольно точно обрисовал обстановку, сложившуюся в их роте и, как бы между прочим, напомнил о грозящем отстреле определенных жизненно важных органов. Виктор крайне удивился его осведомленности.

– Так что ты можешь сказать по этому поводу? – майор просверлил Виктора острым взглядом.

– Только одно: козел! Хотя возомнил себя «дедом». Значит, старый козел!

– Ну, брат, если всех козлов отстреливать, то кто же тогда служить будет? – озабоченно покачал головой майор. Ему понравилась простота этого прямолинейного парня. Да и его телосложение говорило о многом. Такой может за себя постоять, настоящий боец! – А с баранами что будем делать? Тоже лишим наследства?

– Думаю, что Российской армии не нужны ни козлы, ни бараны, ни ослы… А настоящие мужики!

– Согласен. Да где ж их столько взять-то? Ты посмотри, какая сейчас смертность. А молодежь хилая: набирать стало не из кого. К восемнадцати годам у призывников ворох болезней. Правда, есть и такие, которые ищут лазейки, чтобы избежать призыва… И находят! Но многие действительно не годны. Я уж не говорю о всяких там дистрофиках, алкоголиках, шизофрениках, судимых… – Майор закурил и открыл форточку. Виктор нервно под столом потирал вспотевшие ладони, свежего воздуха ему как раз и не хватало. – А что в армии творится: то побег, то самострел, а то безжалостный отстрел своих сослуживцев. Да что говорить – строем стали покидать расположение своих частей! Вот до чего дожили! А сколько наркоманов! Даже в нашем военном городке, казалось бы, святая святых – ракетные войска стратегического назначения! – наркотики появились. То тут, то там изымаем. И каналы ведь находят. Поставь такого наркомана на боевое дежурство, даже представить трудно, что он может натворить! Но об этом мы подробно поговорим в клубе. Я расскажу, что у нас в дивизии творится, как рвутся к нам криминальные элементы, террористы и иностранные разведчики. А также о разгильдяях и злостных нарушителях воинской дисциплины… Но ты-то не такой. Или и вправду во время стрельб хотел Гусякову отстрелить кое-что? – майор снова пристально взглянул на Виктора.

Тот застенчиво улыбнулся.

– Нет, конечно. Я только хотел его припугнуть. Уж больно он подленький мужичонка. А фиговым листком подлость не прикроешь – она из него так и прет.

– Ну и «шуточки» у тебя. Да и методы воспитания – не очень. В вашей части еще нормально. Там люди проверенные, с допусками. Бывают, правда, кое-какие шалости. А вот что в других родах войск творится! Не во всех, конечно…

– В темноте не только грязь, но и мразь не видно. До поры до времени, конечно. Но если не бороться, так… Я считаю, что всё зависит от командира части и от офицерского состава.

– Ваш Юрасов – мужик что надо! Проявляет человечность и заботу. Но и расхлябанность, разгильдяйство всякое не терпит. У него не забалуешь, не расслабишься – когда требуется, умеет жестко спросить и твердо потребовать. Иначе нельзя. Что же касается тебя, то я ознакомился с твоим личным делом. Уверен, ты и без автомата в состоянии постоять за себя, – майор Буров решительно протянул руку.

– На том и стоим.

Это было сказано так уверенно и просто, что офицер ни на минуту не усомнился в искренности его слов и доброжелательно улыбнулся.

– А я со своей стороны приму меры.

Довольный Виктор не спешил возвращаться в казарму. Его радовали и ясное безоблачное небо, и ослепляющий белизной снег, и ритмичный хруст под ногами. Впервые после призыва он шел вне строя, никуда не спешил и находил в этом редкую возможность забыть обо всем на свете и ощутить блаженную свободу. Хотелось прыгать от прилива бодрости или куда-то безоглядно бежать без устали. Но куда? На ближайшие два года путь его определен и ограничен четкими рамками. И всё равно он испытывал какое-то безрассудное мальчишеское довольство. Виктор взял на пробу горсть свежего снега, напомнившего сахарную вату, – он показался вкусным и даже сладковатым. Сразу вспомнились эпизоды из беззаботного детства: почему-то только праздничные и воскресные дни – они всегда виделись ему солнечными. Невольно Виктор мысленно оказался в зимнем лесу – ему лет шесть, а он стоит на маленьких лыжах и не знает, что делать. Застыл на поляне, опасливо озирается, а вокруг всё закружилось: сосны, ели, елочки, сверкающие снежинки... Он растерялся и собирался уже закричать, и вдруг – из-за мохнатой ветки выглянуло улыбающееся лицо отца. И тут же с огромной елки на него обрушились скользящие хлопья. На весь лес разнеслись радостные голоса и смех.

Вернувшись в реальность, умиротворенный Виктор задрал голову и закружился от счастья. Он наслаждался здоровой сибирской природой и чудной сказочной погодой. Однако сверкающий тоннель вел в одном направлении, – поэтому вольное снежное царство вскоре предстояло покинуть и снова нырнуть в подземное сооружение, чтобы оказаться в душном техническом классе.

Старшего лейтенанта Хромова он заметил еще издали. Тот курил у входа в бункер. Виктор невольно замедлил шаг и только сейчас понял, что за ним всё это время следовали его мысли. Он их гнал прочь и хотел продлить блаженные секунды свободы. Но его сапоги словно втаптывали их в трескучий снег. Вид подчиненного показался командиру взвода уверенным.

– Ну, как дела? – спросил он на всякий случай.

– Нормально, – сухо ответил Виктор, будто вернулся после очередного наряда.

– А что так долго? Чем интересовались? Натворил что-то?

– Значит, всё в порядке? А зачем тогда вызывали? Странно.

Но настаивать деликатный офицер не стал. Однако среди любопытных оказались и рангом пониже. После занятий дневальный передал Славному приказ Хохрячко: срочно зайти к нему. Старший прапорщик встретил его улыбкой до ушей.

– Как настроение? Как служится?

– Хорошо тебе сегодня или нет, ты можешь оценить только завтра.

– Понял тонкий намек. Но только мне и по секрету: про прапорщиков, случайно, не спрашивали?

– Нет. Даже прямо в глаз.

– Не темнишь? – удивился Хохрячко, будто ему только и хотелось этой темноты. – Ну и ладненько. А сами-то они как настроены?

Славный как-то неопределенно пожал плечами.

– Да обыкновенные мужики, и настрой у них – что надо!

– Ну, не скажи. Это мы обыкновенные, а они обыскновенные! Ты меня понял? – почти прошептал опытный подпольщик.

Вспомнив недопитый пузырек и сорванное увольнение, Славный с обидой отметил про себя: «У кого что болит, тот о том и говорит», а вслух намекнул:

– Тогда, выходит, вы коллеги?

Тот понял, о чем речь, и выразительно среагировал плечами и разведенными руками: служба, мол. Затем громко и ободряющим тоном добавил:

– Если что, не стесняйся, заходи в любое время. Я как Чапаев. Вместе будем чай пить и наводить порядок. Ты же меня знаешь – я за правду горло перегрызу, а справедливость – дело моей чести!

– Ну кто же вас не знает, – с иронией заметил Виктор и любезно пообещал каждый раз заходить и советоваться после своей задумчивости в туалете.

Старшина роты удовлетворился таким ответом, но национальное и профессиональное любопытство не оставляло его в покое:

– И всё же какого рожна им надо? – Виктор крепко сомкнул толстые губы, оставив вместо них тонкие полоски. – Понял, можешь не продолжать – значит, подписку о неразглашении взяли. Тогда молчи, и никому. Потом мне одному расскажешь. А пока иди.

Сибирский кот по кличке Василий Василич у всех связистов был любимчиком. Его прозвали так в честь подполковника Юрасова, который принес его в казарму совсем маленьким. Со временем кот стал жирным, неповоротливым и пушистым. Днем он предпочитал кабинет командира части, а ночью приходил в казарму и считался другом солдат. Они подкармливали его, играли в свободные минуты, хотя в руки он давался далеко не каждому. Баловал Василий Васильевич своим вниманием только тех, кто пользовался у него симпатией. Поэтому связисты считали за честь, когда он, мурлыкая задушевную кошачью песню, сидел на коленях или спал в их кровати. Шутники в вечернее время заклеивали на верхней табличке звание и фамилию Юрасова, получалось, что командиром части становился не кто иной, как сам Василий Василич-младший.

После ужина солдаты обычно приводили свою форму в порядок и писали письма. Виктор поглаживал задремавшего кота и читал книгу. Тихонин сидел рядом и что-то лихорадочно строчил. Вдруг отвлекся и открылся:

– Так домой хочется. Хоть на денек… Эх, вернуться бы сейчас в школу.

Славный с пониманием отнесся к его желаниям, но оставался реалистом.

– Кто же оглядывается на свою тень?!

– Так захотелось домашней пищи, аж слюни текут.

В животе у него вдруг громко заурчало, он извиняющимся взглядом посмотрел на земляка – откровенного осуждения не последовало. Желудок не угомонился и снова «замурлыкал» свою заунывную «песню». Тихонин сорвался с места и убежал в туалет. Виктор невольно заглянул в его недописанное письмо, глаза замерли на последних фразах: «…Сегодня отрабатывали выход из строя. А завтра будем отрабатывать уход в самоволку. Хотя с порядком возвращения в часть нас еще не ознакомили, но я уже готовлюсь…»

Виктор сразу понял, кто является идейным вдохновителем и практическим наставником Тихонина, и быстро отыскал внешне невозмутимого Копытова:

– Ты с Тихоней насчет самоволки больше не шути. Как бы не пришлось потом отвечать… А если сам надумал сбегать, это твое личное дело.

– Он что, полный дуб? Вообще шуток не понимает. Я ему образно говорил, а он всё за чистую монету принял. Вот пень-то!

Виктор улыбнулся, но поведение земляка не одобрил.

– Лучше быть пнем, чем верхушкой спиленного дерева.

А вскоре Славный заметил, что Тихонин тянется к нему. В свободное время Виктор на разминку – и он за ним.

– А можно, я с тобой?

Славный усмехнулся: тот своим видом внушал дремотную лень.

– Смотря что?

– Как говорит мой друг: легкая пробежка от долгов так затянулась, что превратилась в вечный марафон. Если привыкнешь – здорово!

В тот же день начался нелегкий процесс приобщения хиляка к физкультуре. Правда, он сразу отставал и в общей сложности пробегал вдвое меньше, но для него и это событие, если не подвиг! Отжимаясь от земли, Виктор предупредил:

– Ты что так пыхтишь? Во время бега следи за дыхалкой.

– Есть, товарищ командир и тренер. А почему?

– У некоторых второе дыхание открывается тогда, когда еще и первое не наступало.

Подмигнув, Славный повис на перекладине и начал подтягиваться. Тихонин с завистью стал считать, а затем и сам попытался что-то изобразить. В этот момент Виктор еле сдержал себя, чтобы не расхохотаться. А когда «тренер» заскочил в сушилку, тут же заглянул и прилипший «хвост».

– Ты только себя не перегружай, а то мышцы будут болеть, – предупредил Виктор, показывая на самые маленькие гантели. Сам же перешел к штанге. Услужливый Тихонин наблюдал за ним и по команде с удовольствием насаживал более тяжелые «блины». Глядя на своего добровольного помощника, Виктор вспомнил, как тот вместе с автоматом упал с бревна в сугроб и исчез, а вся рота дружно заржала, подобно молодому табуну, когда тот резвится в чистом поле.

Виктор еще раз внимательно взглянул на вспотевшего земляка. К своему стыду, он не мог вспомнить его имени.

– Слушай, я даже не знаю, как тебя зовут, – признался он.

– Тихоня, – недоуменно пожал тот узкими плечами.

Удивленный Виктор даже повеселел:

– Оказывается, и ты не знаешь своего имени. Во как тебя выдрессировали! Ничто так не пристает к человеку, как грязь и прозвища.

Тот виновато насупился:

– Все Тихоня да Тихоня – вот я и сроднился. А зовут Харитоша.

– Харитон, наверно? Ну, если тебе так нравится, пусть будет Харитоша – не возражаю. Всё лучше, чем Тихоня. Уважай себя. Не оценивай свою жизнь слишком дешево – она и так тебя ни во что не ставит. Больше на это прозвище не откликайся – постепенно привыкнут. Так и говори: у меня имя есть, как у тебя, у него и всех других. Уяснил? – Тот кивнул. Виктор решил: чтобы человека побудить, сначала его надо разбудить. – Давно собираюсь тебя спросить: почему ты позволил подмять себя? Тебя оскорбляют, унижают, а ты молчишь, словно аршин проглотил!

Взволнованный Тихонин надулся.

– А что я сделаю один?! – Виктор еще раз внимательно взглянул на него: маленький, головастенький, с крупными зелеными глазами и вдавленной челюстью – и почувствовал глубокую жалость к этому беззащитному созданию в погонах.

«Его самого защищать надо», – с обреченной безутешностью решил он, а Тихонин, словно прочитав его откровенные мысли, смутился. Не поднимая головы, он что-то пробурчал себе под нос.

Крепко взявшись за гриф, Славный взметнул штангу вверх.

– Я же не шестерю, Копытов – тоже. И ты не маятник, а что же колеблешься?

– Ты – сильный! А Копытов вон какой: любому глаза выколет или нос откусит! С ним боятся связываться. У нас в роду все такие: маленькие и узкие. И фамилия такая! Бабушка говорит: у меня смиренная душа, и этот крест я должен нести всю жизнь.

– Да ты, я гляжу, фаталист! Эта позиция ошибочна – она придумана слабаками, чтобы спокойно плыть по течению и не сопротивляться обстоятельствам. Быть смельчаком – не всем дано. Это большое счастье!

– Не трусом же. – Тихонин воспринял это на свой счет и надул губы. – Потому что побед без борьбы не бывает, – продолжал Виктор, увлекаясь собственными мыслями. Про себя же заметил: «Узкие люди известны в узких кругах, а широкоплечие и широкие душой – широко известны в широких, а сильные, в первую очередь духом, – среди сильных».

Еще раз оценивая внешность земляка, он попытался заставить его серьезно задуматься:

– Узость мыслей – гораздо хуже, чем узость тела и хилость рук. Бицепсы можно накачать, массу тела нарастить, а вот с головой – намного сложнее.

– Может, ты и прав, но это не про меня. Со мной всё гораздо сложнее.

– Скажи, а зачем воды мне в постель налил? Ах, приказали… – В глазах Виктора застыло негодование. – Лучше плевок в лицо, чем клевета в спину, а ты втихаря… Не по-мужски.

Страх затравленной души Тихонина отразился на его лице.

– Они заставили, хотя внутри всё протестовало. Я потом всю ночь плакал.

Для убедительности он жалобно шмыгнул носом.

– Но ведь мы же земляки, должны вместе держаться, а ты… – Возбужденное лицо Тихонина увяло, стало бледным и старым, взгляд потускнел и погас. Отвернувшись, он пожал опущенными плечами, руки безвольно болтались плетьми. У него был такой вид, будто его собрались бить, а он смиренно готов принять любые, даже незаслуженные побои. – Мы с тобой сослуживцы. Для меня это слово означает: вместе служим… не «старикам» и даже не командирам, а Отечеству! А для тебя, наверно, корнем является сигнал «сос!» и «лужи», в которых ты вот-вот утонешь… если тебя не спасти.

Виктор увидел в глазах Тихонина такую ничтожную забитость и убогость, что его стало жалко. А тот сжался в жаждущий пощады комок и своими глазищами жертвы уставился снизу, будто щенок из подворотни. Не выдержав напряжения, Тихонин смиренно вымолвил:

– Ты возвышен, а я унижен. Ты дерзок на язык, тяжел на руку…

– Но не легок на ногу, если драка предстоит. Что же касается тебя… то это можно изменить. А за правду спасибо! Искренний человек – ближе к истине! Мой тебе совет: каждый день многократно, до одури повторяй, что ты лучше, чем кажешься самому себе. И помни: не так-то легко отделаться от своей совести. А теперь бери гантели. Ничего, Харитоша, через полгода ты станешь настоящим солдатом! – пообещал Виктор, наблюдая, как земляк старательно накачивает свои бицепсы, напоминающие пока петушиные коленки.

– Быстрее бы пролетели два года, – пропыхтел земляк-хиляк.

Виктор даже замер с гирей в руке.

– Не спеши – ведь это годы твоей жизни! Так стоит ли их вычеркивать, отбрасывать или ускорять. Всякое уже случалось, многое предстоит… Тем и интереснее.

– А ты и вправду в меня веришь? – изменился тот в лице. – Скажи, почему у тебя всё получается, а у меня нет?

– Надо много работать, ждать и верить в себя. Рад, что ты сделал первый шаг… И начал с физической подготовки. Теперь твоя задача – выдержать, не бросить. Стисни зубы и терпи.

– Я почему-то всегда боюсь всего нового.

– А я ко всему чужому и новому подхожу смело. Мне интересны загадочные люди, явления, факты. Я не раб обстоятельств, и трудности меня не пугают. Настрой такой.

– Правда, не боишься? – засомневался Тихонин. – А как же страх?

Конечно же, иногда и он посещал его, всего на минуты, на секунды, но Славный исключительно в педагогических целях не мог сознаться в этом. Поэтому в запальчивости выдал:

– Я выше всего этого!

– Тебе чего – ты вон какой! А как же маленьким?

– Дело не в росте, а в характере. Благодаря тренировкам я сумею постоять за себя. А за тебя, Туралиева… других солдат – меня просто не хватит. Так что привыкайте сами давать отпор. Вот и ты – ничего не бойся, – приободрил земляка Виктор и весело подмигнул. – Верь в чудо и в удачу, а надейся только на себя и надежных друзей. И еще, ты никогда не улыбаешься: если тебе не до смеха – займи. Потом вернешь с лихвой.

Озадаченный Тихонин слушал с открытым ртом, он безоговорочно верил Виктору и не требовал доказательств.

Долгожданные письма

В письмах не только сокровенное, но и откровенная правда.

В первом послании Глебу Виктор подробно расписал начало своей армейской жизни. Как всегда был честен: не забыл упомянуть про свое постоянное недосыпание, усталость после изнуряющей шагистики по плацу и про то, как трудно идет освоение телеграфного аппарата. Домой писать не торопился. Никак не мог простить матери ее измену отцу. Потом все-таки решился, но написал коротко и сухо. Справился о здоровье отца и пообещал писать чаще и подробнее.

Мать же каждый день думала о сыне и переживала, что до сих пор от него нет известий. Мысленно она уже написала ему десятки писем, пытаясь объяснить случившееся. Всю жизнь она проработала бухгалтером, полгода назад ее взяли заместителем коммерческого директора в престижную торговую фирму. По характеру Галина Николаевна была энергичной и общительной женщиной. Ее приятная русская внешность, простота, веселость и притягательная душевность не могли не нравиться мужчинам.

В тот роковой день, когда сын неожиданно вернулся из Ростова-на-Дону, генеральный директор фирмы Юрий Братчиков отмечал свой день рождения. Поздравлять начали с обеда, который незаметно перерос в торжественный ужин. Галина Николаевна не могла остаться в стороне и попросила слово.

– Дорогой Юрочка, ты для нас самый лучший начальник!

– А для тебя? – не удержался Братчиков, не скрывая своего внутреннего волнения.

– Для меня тоже. Ты добрый, отзывчивый, внимательный…

– И собой хорош! Красив, в расцвете сил и лет… Энергичный, деятельный – ну настоящий трудоголик! Мы все тебя любим, уважаем, ценим…

– А как же без меня – я же член коллектива. Желаем тебе успехов не только в работе, но и в личной жизни. Пора определиться и найти самую желанную и преданную спутницу жизни.

Сотрудники и сотрудницы громко поддерживали ее. После дружных выкриков Галина Николаевна, как и другие женщины, тоже поцеловала его в щеку и вручила подарок. Праздник продолжался, подъехали новые гости, за столом стало тесно.

В разгар шумного застолья Галина Николаевна покинула его по-английски.

Не прошло и часа, как раздался нежданный звонок. Недоумевающая Галина Николаевна распахнула дверь и застыла в изумлении – на пороге с огромным букетом сверкал от счастья именинник!

– Галочка, ты сбежала, даже не попрощавшись. Я решил продолжить, сделай одолжение, не омрачай радостный для меня день и не прогоняй бедного сироту.

Через мгновение цветы оказались в ее руках, а содержимое пакета – на столе. Галина Николаевна еще раз поздравила далеко не бедного «сироту» и залпом выпила целый фужер шипящего напитка. Он включил магнитофон и закружил ее в задорном танце. А когда затихли последние аккорды, артистично опустился на колено и поцеловал ей руку.

Именно в этот момент дверь распахнулась и ворвался изумленный Виктор. Его злой взгляд и брошенная сгоряча убийственная для любой матери фраза лезвием полоснули по ее затаившемуся сердцу. Галина Николаевна не спала всю ночь. Вроде бы и винить-то себя не в чем: ведь Юрий – бывший одноклассник, но надо же так сплестись обстоятельствам, чтобы сын застал их в этой двусмысленной ситуации! Хотела сразу же всё объяснить Виктору, но тот убежал, а потом избегал встреч и ничего не хотел слушать. А ведь именно Юрий Братчиков в трудное для нее время (на заводе сократили, долго мыкалась без работы) взял её в свою фирму. Сам-то он после окончания школы поступил в военно-морское училище, служил где-то на Севере, но вот несколько лет назад вышел в запас, вернулся на родину. Без дела не мог, да и в новой жизни надо было как-то осваиваться. Сильный, уверенный в себе, прекрасный организатор, он создал свое «дело». Галина нравилась ему со школьных лет, он никогда не забывал ее, но морская душа не болтлива и надежно хранила свои тайные чувства, – ведь его дама сердца замужем. Случайно узнав, что она без работы, Юрий с удовольствием пригласил ее к себе…

Галина Николаевна каждый день навещала мужа в больнице. Он выписался, но выглядел исхудавшим, изможденным, каким-то отрешенным, хмурым и холодным. Жена сразу почувствовала в нем перемены: он стал колючим, раздраженным, сразу уединился и, лежа на диване, думал о чем-то своем, далеком, ее же в свои думы не допускал. Для любого близкого человека наблюдать такое – тяжелое испытание. А для жены, чувствовавшей себя хоть косвенно виноватой, – невыносимо вдвойне. Для Галины Николаевны настали жуткие времена, она спасалась только работой. Надеялась, что всё уладится, придут и светлые дни – ведь время лечит всё, в том числе и хандру, и тоску, и обиду. Однако трещина отчуждения между супругами росла, а действенного средства, чтобы ее заживить, зарубцевать, так и не нашлось.

И вот наконец-то пришло долгожданное письмо от сына. В тревожном материнском сердце немного отлегло, и Галина Николаевна поспешила излить свою измученную переживаниями душу.

«…Сыночек, родной мой, наконец-то прилетела от тебя первая весточка. Если б ты знал, как я ждала ее. Места себе не находила...»

Сумбурные мысли не позволяли Виктору сосредоточиться, ладони стали потными, на лбу и висках выступила испарина. «Как я мог усомниться? До чего ж я опустился – родной матери не поверил! Не выслушал, не расспросил, а сразу заподозрил Бог знает в чем… Она вовсе не должна отчитываться передо мной и оправдываться. А если у меня возникли какие-то сомнения, так я сам должен был засыпать ее вопросами: почему? кто он? как могло такое произойти? А я с плеча рубанул. Что же я наделал? О ней, ее состоянии совершенно не подумал. Откуда эта жестокость и категоричность?» – беспощадно ругал он.

Виктор несколько раз перечитал письмо – ему казалось важным каждое слово. Теперь многое прояснилось, когда он стал прислушиваться к себе, к своему сердцу.

– Правда бывает разной на вкус, а у лжи выбор совсем небольшой. Как хорошо, что я наконец-то прозрел.

А на следующий день пришло письмо и от отца, длинное, рассудительное. Почерк у него красивый, уверенный, отработанный годами. Ровные строчки напоминали правила в учебниках, в них, словно жирным шрифтом, впечатались его дельные советы, глубокие размышления и только добрые новости – это далеко не случайно. Он сознательно ни одним словом не обмолвился о своем здоровье. Виктор сразу всё понял: значит, плохи дела, а обманывать он совершенно не умеет. Его письмо вроде бы отличалось от материнского скупостью и сухостью, отсутствием всяких сантиментов; на самом же деле оно было насыщено искренней мужской нежностью, родительской заботой и душевной теплотой. Как раз этого молодому солдату и не хватало в далекой и холодной Сибири.

Анализируя полученные письма, Виктор пришел к выводу:

– Мой дом – мое второе «я», ничто не может разлучить и разделить нас, где бы мы ни находились.

Гонка на выживание

Одни стрелой летят по жизни, другие существуют в зале ожидания… Чего, и сами не знают.

Плотные, уже слежавшиеся слои снега, укрытые свежим легким покрывалом, мирно покоились в таежном лесу, вызывая у наблюдательного Виктора ощущение глобальной масштабности и объемности. После двух пробных тренировок рота связистов готовилась к десятикилометровому пробегу по новой, еще не опробованной трассе. Все, кроме дневальных, явились на старт и весело, с задором разминались. День выдался ясный, солнечный. Температура привычная – около двадцати градусов. Зачеты принимали весельчак Хохрячко и дотошный Сумароков, которые издалека походили на странных неуклюжих животных или птиц, вроде пингвинов. Прапорщики экипировали себя по-зимнему: черные армейские тулупы, шапки, варежки и валенки на толстой резиновой подошве. А проверяемые на морозоустойчивость, выживаемость и выносливость солдаты – в обычной форме.

– Славный, ты как бегаешь? – подошел к Виктору Сумароков. – Хочу пустить тебя последним. Будешь тихоходов подгонять, а мы с Хохрячко – результаты фиксировать.

Солдаты один за другим с интервалом в полминуты уходили на гигантскую дистанцию. Многие – впервые в жизни, но приказы не обсуждаются. Наблюдая за скрюченным от холода Туралиевым, Славный подошел к нему:

– Ты не стой на месте, двигайся. А на дистанции не торопись – иди с крейсерской скоростью.

Тот только кивнул, хотя вряд ли принял к сведению полезный совет. Погода портилась. Виктор почувствовал ее изменение по легкому, вроде бы безобидному ветерку. Зато северному! Это и настораживало. Чтобы не замерзнуть окончательно, Славный прыгал на месте и разминался. Наконец следом за сибиряком-разрядником запустили и его – замыкающего. В лесу ветер не ощущался. По накатанной лыжне бежалось легко и радостно. В середине дистанции он догнал тяжело идущего Туралиева, приободрил его и припустился дальше. Примерно за километр до финиша обогнал Тихонина и задыхавшегося Гуся, напоминавшего паровоз. Глядя на них, подумал:

«Мы все куда-то мчимся и спешим, а за углом нас случай поджидает».

Виктор даже не догадывался, что эта на первый взгляд легковесная мысль окажется пророческой. Белоснежно-слепящий день потускнел, стужа усилилась, утихомирить ее не мог даже густой снег. Сразу резко стемнело. А нордовый ветер уже обрел уверенность и с завыванием хозяйничал в окружении военного городка. Резкими порывами по лыжне закружила поземка, и Хохрячко повел прибежавших солдат в казарму. А Сумароков с Виктором остались дожидаться остальных. Появились продрогшие Тихонин и Гусяков. Закоченевший прапорщик ушел вместе с ними, приказав Виктору дождаться Туралиева.

Секунды казались минутами. Мороз всё крепчал. Не спасали даже интенсивные упражнения. Виктор с трудом выдержал запланированные полчаса, но славный сын нерусского народа, как его в шутку называли в роте, не появлялся на горизонте. Встревоженный Виктор снова встал на лыжи и помчался навстречу. Прошел километр, полтора – Туралиева всё не было. «Занесло или унесло,» – злился Виктор, пристально вглядываясь в молочную даль. Трасса выглядела безжизненной. Его крики тут же беспощадно поглощал плотный снегопад. Раскаленный от свирепого холода воздух обжигал горло и легкие, но Виктор не сдавался. «Неужели свернул? Хоть бы найти его след, хоть бы услышать голос…»

Прислушивался, но тщетно: тайга казалась бездыханной и усердно заметала следы. Обеспокоенный Виктор прибавил скорость. Еще издали приметил призрачную зеленую точку. Даже от иллюзорной надежды сердце учащенно забилось. Бегом туда – важны секунды. Занесенного поземкой Туралиева он нашел километра за два до финиша. Тот сидел, прислонившись затылком к сосне. Веки прикрыты, а ресницы покрылись ледяной коркой. Лыжи лежали рядом. Виктор растолкал его, варежкой стал оттирать побелевшее от мороза лицо.

– Что случилось? – потребовал он ответа. Тот очухался и отозвался:

– Сламала лыжа. С горка упал – нога заболела, – прошептал тот охрипшим голосом.

– Идти можешь?

– Я ползла. Сила совсем нет.

– Беда с вами, с бестолковыми.

Виктор взвалил Туралиева на плечо и медленно заскользил по лыжне. Обжигающий ветер бил в лицо, казалось, он влетает в переносицу и насквозь прошибает мозги, череп. Колючий снег и слетавший с деревьев сыпучий иней слепили глаза. Вскоре лыжню совсем занесло, и он, сбиваясь с трассы, стал проваливаться. Время от времени останавливался и отдыхал. Но засиживаться в такой ситуации опасно. Иногда Виктор бережно укладывал Туралиева на снег и хлопал по белым онемевшим щекам, чтобы тот пришел в себя.

«Только бы успеть, – думал он, ощущая на своих плечах закоченевшее тело. – И какой дурак додумался направить южного человека служить в такой суровый край: он, наверно, раньше и снега-то ни разу не видел. Хорошо еще, что Туралиев не такой тяжелый, как Копытов или Гусяков…»

Виктор уже шел наугад – плутал, возвращался на трассу, снова сбивался… Самое главное – не потерять направление. А Туралиев всё громче пыхтел и стонал, будто он нес Славного, а не наоборот. Силы начали заметно сдавать. «Вот тебе и тренировки», – ругал себя боксер-разрядник. Виктор боялся, что не дотянет до части: только бы не упасть. Но и бросить товарища не мог. Оставить его и бежать за помощью – для Туралиева это верная смерть! И он, стиснув зубы, брел – из последних сил, пошатываясь, проваливаясь по колено в снег. Он прочь гнал из головы мрачные предчувствия и повторял: мужество любит стойких, терпеливых и выносливых – побеждают именно такие! В этом Виктор не раз убеждался – это придавало ему силы и уверенность.

Упорство помогло и на сей раз – он не поддался лихорадке страха и сохранил ясную голову, что позволило спасти сразу две жизни! Когда Славный еле открыл почти слипшиеся веки, то сначала не поверил уставшим глазам: навстречу спешили сослуживцы. Наконец-то! Впереди бежал, смешно размахивая палками, суетливый Хохрячко. У Виктора от радости подкосились ноги, и он вместе со своей скрюченной ношей рухнул в свежий сугроб. Очень хотелось пить. Уткнувшись лицом в снег, с жадностью заполнил рот. На этот раз снег показался жестким, как речные песчинки, а на вкус горько-соленым. Вероятно, от пота или усталости.

На следующий день Виктор навестил обоих: обмороженного Туралиева и прапорщика Сумарокова, у которого врачи признали воспаление легких. Про себя сияющий Виктор отметил: «Ничего, не смертельно». Герой тепло пожал больным руки и пожелал скорейшего выздоровления. Беспомощный на вид Туралиев просто умилял его полудетской непосредственностью и стойким оптимизмом:

– Тэперя ты мой брат! Гордись! – Виктор только усмехнулся. – Ой, я гордюсь! Скора буду как маладой жеребец!

– Как же ты в армию попал? – доброжелательным тоном спросил спаситель и представил резвого жеребца, носившегося по скошенному полю. – Тебя же не должны…

– За деньги сама пошел. Моя дед крепко воевала – орден, медали много есть. Сейчас в город живет. Всегда ругала всех, говорил: не успели с гор спуститься, а им сразу «Мерседеса» падавай. А кто работать будет?

На губах Славного заиграла легкая улыбка.

– А ты хоть знаешь, что такое «Мерседес»?

– Видела у родных наших – красивый машина! Дед сказала мне: иди в армий, учися жить, ваевать. Русской люди, книга – харашо изучай.

– А дед-то у тебя мудрый! – откровенно признал спаситель.

– Отчень! Бальшой, уважаемый челавек!

– Вот и учись, чтоб не подвести его и стать таким же. И еще совет: далеко не каждого слушай, а то такому научат – долго переучиваться придется.

– Поняла: не такой дурак – буду пасылать их далеко подальше. Я теперь смелый: горы не баюсь, огонь не баюсь, а леса и мароза баюсь.

– Да ты, наверно, о лесе судил только по дровам?

– У нас есть лес, но мала. Савсем не Сибирь!

– Она одна такая! На всю планету!

В казарме Виктора прихватил Хохрячко – словно поджидал его.

– Славный, а ты чего без дела болтаешься? Вот ты-то мне и нужен. К этому, как его, «отморозку» Туралиеву…

– Отмороженному, – поправил Виктор.

– А, какая разница, – небрежно отмахнулся он. – Так вот к нему нахлынула куча родственников. И как он сумел им сообщить? Мне звонили с КПП: они там шум устроили, требуют пропустить… хотя бы показать живым. Сейчас они уже в гостинице. Ты сходи, успокой… Ты же у нас умный, рассудительный, объясни по-человечески, что к нему нельзя – лазарет у нас режимный.

– Есть, товарищ старший прапорщик.

– Да, чуть самое главное не забыл. Парень ты здоровый, поэтому всё, что они привезли ему, – сразу ко мне. Лично проверю…

Хохрячко чуть смутился.

– И не только. Чтоб ничего лишнего. А как же еще – я их знаю. И не задерживайся там, – от предстоящего удовольствия он крепко потер руки, словно уже сейчас, подобно иллюзионисту, собрался показать какое-то чудо. Но из них ничего не вылезло, не выпорхнуло – видно, еще не время для сюрпризов.

В тесном номере Виктора встретили радушно, по-восточному. Сначала отец Туралиева представил всех:

– Это мой старший брат, это младший брат, это мой средний сын, это лучший друг, а вот жена нашего солдата. А это моя жена – мать моих детей. Проходи к столу, рассказывай.

Все, кроме женщин, расположились на полу. Глядя на них, Виктор тоже сложил ноги и разместился на почетном месте, рядом с главой семейства. Попробовал всё: мясо, фрукты, овощи, сладости и, конечно же, зеленый чай. Попутно удовлетворил их нестерпимое любопытство:

– Я только что от него. Чувствует себя хорошо. Но к нему нельзя – инфекция, карантин. Мне пришлось рисковать – чего не сделаешь ради дружбы. Так что не волнуйтесь: он вам позвонит, я сегодня же скажу ему, что вы приехали.

О себе и своем участии в спасении Туралиева Виктор умолчал, так как уже наелся и вспомнил о Хохрячко. Представил его голодные глаза и сразу заторопился. Нести пришлось четыре тяжелые сумки: старшина роты вовсе не дурак, раз выбрал именно его. При виде их прапорщик приятно удивился, его неповторимые усы аж изумленно дернулись и еще больше взлохматились.

– Так, сейчас проверим на съедобность, – громко хлопнул он загребистыми ладонями.

Приподняв одну сумку, признал: тяжелая!

– Но чувствую: вкусная! И как ты всё дотащил? Сегодня не просто воскресенье, а праздничное воскресенье! Повезло же Туралиеву с родственниками.

Проверяя и обнюхивая каждую банку и коробку, он изменялся в лице. Его приподнятое настроение стало не просто таять, а опускаться, грозя совсем упасть до нуля.

– Неужели ничего запрещенного? В этом еще надо разобраться: если хочешь что-то найти, обязательно отыщется.

Добросовестно и честно, без обмана ополовинив содержимое первой сумки, он остатки снова забросал в нее и приказал Славному:

– На. Отнеси ему, обрадуй.

– А остальное?

– Зачем ему, больному, сразу столько? Там же нет холодильника. А здесь надежная охрана, – он уверенно указал на живот. – По дороге можешь что-нибудь попробовать.

– Спасибо! Меня уже угостили.

– Ну тогда тебе чего! Сытый голодного не уразумеет. Тебе легче прожить в этом суровом и несправедливом мире. Да Туралиев и так отвалит половину – ты же его спаситель!

От Хохрячко Виктор вышел с мыслью: войти чистым в кабинет командира может каждый, а вот выйти…

Сразу после обеда из штаба обычно приносили письма. Их раздача для солдат – всегда приятный и волнующий момент. И в этот день связисты бросились к дневальному. Тот, как обычно, выкрикивал только фамилии. Виктор услышал свою и нетерпеливо протянул руку. «Наверно, от Мухи, – обрадовался он. – Сейчас узнаю все новости».

Оказался прав. Однако первые же строчки ошарашили будущего связиста. Прямолинейный Муха сразу выдал убийственную фразу, даже не задумавшись о возможных последствиях. Он кратко, как в телеграмме, сообщил о смерти Сашки Абрамова. Виктору хотелось узнать подробности, но они отсутствовали. В оставшихся двух строчках скупой на слова Глеб указал только, что изуродованное тело нашли в лесу привязанным к дереву – видимо, пытали.

«Вот тебе и отсрочка! Еще неизвестно, где в настоящее время опасней: в армии или на гражданке. Но почему именно Сашка? Он – добрый и безобидный парень. Правда, может быть и чересчур упертым. Неужели погорел из-за своего несговорчивого характера, или кто-то подставил? Бизнес и коммерция – родные брат и сестра криминала. Отсюда, наверно, и пошло – “семья“, “крестный отец“, “братан“, “брателло“ и прочая преступная семейственность».

Виктор вышел на улицу и глотнул морозного ободряющего воздуха. Вспомнил проведенную у Сашки ночь и откровенный разговор накануне призыва. Всего-то на два года расставались... а получилось – навсегда! Вдруг он услышал голос друга: «У меня есть большая цель, и я к ней стремлюсь». В этом он признался при прощании утром, но не уточнил. И Славный, спустя два с половиной месяца ответил ему, покойному:

– Если есть цель в жизни, значит, кто-то в нее уже целится… И попали, сволочи!

Несчастье тяжким грузом легло на душу молодого солдата. Он замкнулся, стал тихим, неразговорчивым, как бы носил в себе траур и делиться горестными чувствами и раздумьями ни с кем не собирался. Даже очередное письмо Глеба и интересные новости из жизни спортклуба не изменили его настроения. Хотя основания для этого приводились серьезные и многообещающие, так как они касались его личной жизни и спортивной перспективы.

«...Что же ты наделал, Витек? Оказывается, твой бой наблюдал старший тренер сборной России! При подведении итогов Геннадий Петрович Очулин отметил тебя в числе наиболее перспективных боксеров. Сожалел, что не пришлось посмотреть в финале. Рекомендовал привлечь тебя в сборную. А когда навел справки, то сразу понял причину твоего экстренного отъезда. Обещал во всем разобраться и принять самые жесткие меры. Мужик он решительный и справедливый. А несколько дней назад в спортклуб пришел на тебя официальный вызов. Представляешь, в сборную страны! Но… ты уже упорхнул служить Отечеству».

Муха сожалел, что его лучший друг поторопился и погубил свою спортивную карьеру. Виктор же не сокрушался: каждый получает то, чего достоин в данный момент. А тогда нагрянул случай. Вспомнились слова отца: случайность так точна, что ей часы и календарь не нужны. Сейчас поздно об этом говорить, поезд ушел и умчал его далеко от дома, от спорта и от прошлой жизни. А расти никогда и нигде не поздно.

Несостоявшееся увольнение

Казалось бы, счастье так близко, но обязательно его испортит несчастный случай. А он всегда приходит внезапно.

Быстро пролетели ничем не примечательные три недели, конец которых обещал подарить Виктору радостное событие – первое увольнение! Хохрячко с серьезной миной инструктировал неопытных салажат:

– Никогда не теряйте своего лица, а то на его месте может оказаться нечто нелицеприятное. Остерегайтесь хулиганов, бандитов и грабителей и не давайте повода, чтобы они приняли вас за своих. И вторая ваша беда – женщины! Вы к ним с добром – и они ответят вам лаской. Помните, а лучше сразу записывайте: от женской ласки и поваленный дуб встанет! А баловство с ними, как и с оружием, – одинаково опасно. Поэтому действовать надо решительно, смело и наверняка. Идти до победного конца! Женщины это просто обожают! Но уж больно сложно нам об этом намекают.

– Почему? – спросил Виктор.

– А кто ж будет против, когда мужчина всегда в боевой готовности? Они же любят строить из себя неприступную крепость. Так что используйте проверенную веками военную тактику и тогда непременно добьетесь успеха. Все постигли науку? Вот и ладненько! Тогда легче будет служить и дружить. Не позорьте форму связиста, иначе вам придется менять: либо ее, либо голову – выбирайте, кому что дешевле.

Все до единого обещали не опозорить честь мундира.

После шутливо-поучительного инструктажа опытный Хохрячко придирчиво проверил начищенные и отглаженные сапоги, брюки и кители счастливчиков и посоветовал не искать на свой зад лишних приключений, они и сами охотно найдутся. Славный и Копытов с сияющими лицами подошли к КПП. По дороге они уже обсудили, куда пойдут, чем займутся, расписав весь день по часам. Помощник дежурного по части капитан Голяков со свойственным ему усердием проверял увольнительные. Через вертушку с легкостью прошмыгнул Туралиев, спешивший к своим родственникам в гостиницу. За ним с трудом протиснулся вальяжный Копытов.

– А вам придется вернуться в часть, – обратился офицер к Славному.

– Что случилось? – удивился Виктор.

– Ничего не знаю. Только что звонил подполковник Юрасов, просил направить рядового Славного к старшине роты – тот всё объяснит.

– Витек, беги, только быстрей. Я тебя здесь подожду, – предупредил Копытов.

– Да ты иди. Встретимся, как договорились, – уже на ходу ответил Виктор, обескураженный неожиданным осложнением.

Прибежав в казарму, он буквально вломился в кабинет старшины роты.

– Товарищ старший прапорщик, вызывали?

– Есть достаточные основания не только лишить вас увольнения, но и… – Хохрячко бросил на него колючий взгляд – куда девались его обычно шутливый тон и веселость. – Товарищ сержант, – обратился он к командиру отделения, – слабо занимаетесь с подчиненными. Научите, а то, глядишь, скоро дверь с петель снесут. Но это всё цветочки. Что это? – он снова уставился на Виктора, затем кивнул на стол, где стояла наполовину опорожненная бутылка с прозрачной жидкостью.

– Не знаю, – пожал плечами Виктор и заметил, как сержантская голова опустилась.

– Тогда извольте понюхать, – с нарастающим раздражением приказал Хохрячко и сунул поллитровку ему под нос. – Она извлечена из вашей тумбочки. Так ведь, сержант?

– Это не мое. Я не пью… да и в компрессах не нуждаюсь. Разберитесь, это какое-то недоразумение.

– А почему в других тумбочках подобных недоразумений нет? Только в твоей припрятаны. А может, ты перед увольнением жахнул для храбрости? Ну-ка, дыхни, – Хохрячко придвинулся вплотную к Виктору и принюхался. – Хм! Что-то не пахнет. Но это еще ни о чем не говорит. Может, плотно закусил или средство какое знаешь, полностью уничтожающее запах? Поделись.

– Та-а-ак! А завтра там могут оказаться и пакетики с наркотой… Ведь подсунуть может любой. А вы будете верить, нюхать, пробовать… и совершенно беспочвенно подозревать. – Виктор выглядел не только обескураженным, но и крайне возмущенным.

– Неужели ты думаешь, что кто-то из солдат пожертвует таким «добром» ради того, чтобы насолить тебе? Тут ведь почти двести пятьдесят граммов!

– Надо честно признать: им это удалось! Иначе я сейчас уже с радостью пребывал бы в другом месте.

– Да. Кто-то тебя крепко ненавидит, если пошел на такое! – недоуменно покачал головой Хохрячко. – Но извини: «Платон мне друг, но истина-приказ дороже!» Увольнение твое накрылось медным тазом, до окончания служебного расследования – распоряжение командира части. Подозреваемый пытался бороться, отстаивать и защищать свою оклеветанную честь.

– А что если отпечатки пальцев снять?

– Да кто ж нам будет экспертизу делать? У нас же не уголовное, а служебное расследование. Так что мы уж как-нибудь сами, а сами мы с усами! – Прапорщик с удовольствием пригладил гордость своего лоснящегося лица.

От этого привычного занятия его отвлек настораживающий телефонный звонок. Хохрячко только и успел выкрикнуть:

– Здравия желаю, товарищ подполковник…

Далее наступила томящая пауза, Хохрячко слушал, уставившись в окно, его реакции Славный не видел. Последовало только:

– Есть! А Славного можно? Всё равно уж… Совсем людей нет… Да вроде не пахнет… – положив трубку, он медленно повернулся и устремил на Славного взгляд голодного удава.

– Вот что, Славный. Командир оказывает тебе высокое доверие – такое высокое, что выше некуда! До обеда свободен, а затем поступишь в распоряжение военной комендатуры. И смотри у меня!

– А как же с этим делом?

– Не беспокойся, следствие продолжается. – Он взял бутылку и тряхнул. Любуясь пьянящими пузырьками, продолжил: – Оно в надежных руках!

Виктор и сам понимал, что никто из командования заниматься такими пустяками не будет. «Легче обвинить, и всё! Но как же доказать свою невиновность?»

Настроение испортилось окончательно. В одно мгновение праздник превратился в обыкновенные солдатские будни. Тягостные мысли не покидали его.

«Кто же мог пойти на такую подлость? Кому и зачем это надо?»

Неожиданное знакомство

У судьбы много обязанностей, но самой главной является организация нужных встреч.

Служебное расследование относительно хмельного пузырька в тумбочке действительно требовало времени, а приказ командира надо выполнять немедленно. Поэтому после обеда Виктору пришлось нести патрульную службу. Это было маленькой компенсацией за несправедливое лишение законного праздника. Выбирать не приходилось, и Виктор с радостью прохаживался по узким улочкам, переулкам и тихим скверам, с нескрываемым интересом разглядывая гражданские лица, по которым уже откровенно соскучился. Он даже не пытался объяснить себе странное нервное возбуждение, словно инстинктивно знал, что сегодня ему непременно встретится что-то или кто-то, ибо его с утра томило нестерпимое желание перевоплотиться, дать пищу игре воображения, утолить невыносимое любопытство. Быстрее бы, подгонял время Славный, новичок в таких делах.

Высоченный, тонкий и гибкий, как хлыст, ефрейтор Малышкин вышагивал рядом, а чуть впереди – степенный майор Русинов.

Во время инструктажа он прямо сказал своим помощникам, что его фамилия состоит из двух слов: «Руси» и «нов», что означает «новая».

– Так что, бойцы, я – представитель новой Руси, новой России! Гордитесь!

Первогодки приняли к сведению и неотступно следовали за коренастым майором с такой благозвучной и патриотичной фамилией. Он же напоминал гусака и с важным видом обходил вверенный ему участок. Как и положено, солдаты отдавали честь суровым военным и улыбались всем без исключения девушкам. К вечеру их любезные челюсти уже устали реагировать даже на самых симпатичных. Утомившись от нелегкой патрульной службы, Славный мечтал об отдыхе.

«Эх, прижаться бы сейчас к горячей батарее или упасть в свою кровать и тут же потерять сознание под теплым одеялом».

Словно уловив его желание, майор с заговорщицким видом полушепотом приказал:

– Бойцы, слушай мою команду: продолжать нести службу у этого дома. Никуда не уходить до моего возвращения.

Указание показалось странным. Дом как дом – пятиэтажная силикатная коробка с темным подъездом, куда спешно нырнул их командир. Чего его охранять? Но приказ есть приказ, и добросовестные патрульные то бдительно вышагивали, то томительно скучали и нервозно топтались на сквозняке в арке.

– Как думаешь, наш майор, он же «гордость» России, в одной из тайных квартир чем занимается? – поинтересовался Славный, чтобы найти подтверждение своим несложным умозаключениям.

– Да он уже на седьмом небе – в райских кущах наслаждается. А мы топчись тут, вытирай сопли на ветру, – сокрушался недовольный ефрейтор, зябко поеживаясь.

– Ничего, Дим, вернемся домой, отведем душеньку, – попытался успокоить его Виктор и почему-то вспомнил Лизу. И так горько стало на душе…

Лиза действительно развлекалась в дорогом казино. И мысли ее были заняты приятными планами и меркантильными интересами. В сверкающих залах, где господствует опьяняющий азарт, она забылась, отвлеклась от всего земного и отдыхала от лекций, учебников и конспектов. «Возвышенная душа» требовала соответствующего внимания и изысканного отношения к себе. И Лиза с помощью своего кавалера пыталась ублажить ее.

«Миша хоть и не в состоянии до конца понять и оценить тонкую женскую натуру – зато богат! Поэтому скудость ума и бедность чувств он компенсирует деньгами. Он их не тратит, он ими сорит – жаль только, что не в моем доме».

Лиза уже смирилась с его откровенной пошлостью, узостью взглядов и интересов, дерзкой прямолинейностью.

– А где твой жених? – ехидно спросил крутой ухажер после очередного сального анекдота.

– В армию укатил.

– Ну и лох! Что, отмазаться не мог? Нищета?!

– Еще какая! Начинающий спортсмен! – Предательски ухмыльнулась Лиза, стерев в своей памяти свежие эпизоды, когда она восхищалась его телом и мощью. – Говорят, добровольцем пошел. Да ну его. Ему уже все мозги на ринге отшибли. К тому же правильно ты подметил – беспросветная нищета! – надменно усмехнулась она и выразительно закатила глаза к сверкающему люстрами потолку. – Да еще скупой до безобразия – ни тебе подарков, ни цветов… Не то что ты, Мишенька.

– Тогда пользуйся. Мне для Лизунчика ничего не жалко. Признайся, что тебе во мне больше всего нравится? – он указал на себя и артистично провел рукой сверху донизу.

В одном месте его кисть демонстративно задержалась. Лиза поняла, на чем он акцентирует ее внимание, и совсем неожиданно для него ответила с улыбкой:

– Твой классный джип.

– Он тоже цену имеет. И немалую! – не растерялся Миша-жлоб.

Прыгая на месте, Малышкин потирал закоченевшие руки.

– А я, наверно, никогда не женюсь. Наградил же меня Бог «подарочком»! Раньше я вместе с мужиками парился – теперь вся деревня знает. Парни завидуют и восхищаются, а девчонки дивятся и боятся, – посетовал он. – Так ни одна и не решилась со мной дружить. Вот что значит – деревенские слухи!

– А деревня-то ваша большая? – спросил Виктор.

– Дворов сорок осталось… – и после короткой паузы шарахнул: – А когда-то насчитывалось около двухсот! Вымираем понемногу… Как все!

Говорить на эту тему уже не хотелось, пришлось срочно переключаться.

– Чем больше я тебя узнаю, тем больше ты мне нравишься, товарищ ефрейтор, – Виктор еще раз взглянул на него, ужасно длинного и худого, и на лице мелькнула хитринка: – Значит, твое мужское достоинство является народным достоянием? Тогда оно и служить должно не только армии. Говоришь, не любят тебя девки?

– Да разве их поймешь? Иногда думаешь, какого им еще рожна надо? – преодолевая смущение, махнул он.

– Плохо стараешься. Лаской их надо брать: добрыми поступками и словами. И тогда – только держись! Подарками – тоже можно, но где столько денег взять, да к тому же девчонки к ним быстро привыкают и плохо отвыкают. Избалованные пошли…

Вдруг из темноты двора донесся слабый женский крик и приглушенная возня. Затем отчаянный возглас: «Помогите!» Ефрейтор бросился на помощь, Виктор заметался – а как же пост?! Затем рванул следом. В темноте мелькнули человеческие силуэты.

– Пусти, – послышался задыхающийся женский голос.

Присмотревшись, Виктор увидел, как неизвестный прижал к забору женщину: она отчаянно сопротивлялась, и тогда тот ударил ее.

– Ты что делаешь? – возмутился Виктор и ринулся на обидчика.

Тот перевел свой гнев на него. Виктор интуитивно защищался от обрушившихся ударов. Единоборство напоминало поединок с тенью. Когда сошлись вплотную, завязался ближний бой. Мозг работал четко, а руки автоматически отбивали все атаки агрессивного соперника. По серии жестких отработанных ударов: прямой слева, боковой справа и резкий хук – Виктор сразу понял, что имеет дело не с новичком, а с боксером. Только в самый последний момент успел подставить руку – удар рикошетом пришелся в лоб. От боли Виктор стиснул зубы, отступил и принял стойку. Неизвестный метнулся к стене и растворился в темноте. Виктор хотел устремиться за ним, но снова услышал женский стон. В два прыжка он оказался около девушки.

– Как вы? – с беспокойством спросил он, приподнимая пострадавшей голову.

– Терпимо, – с трудом ответила она. – Там солдатик, – указала она рукой на дом.

Виктор подскочил туда и стал тормошить Малышкина. Ефрейтор резко дернулся и сразу сморщился от боли. В этот момент подбежал перепуганный майор.

– Что случилось? Что с ним? – нервно допытывался он.

Виктор растерялся, он не знал, как точнее объяснить.

– Это я во всем виновата, – первой ответила миловидная девушка. Она чуть привела себя в порядок и склонилась над ефрейтором. – На меня набросился пьяный, вон оттуда выскочил… Маньяк какой-то… Когда я закричала, солдаты поспешили на помощь. Он ударил вашего, а тот головой об стену. Пьяный снова ко мне, я закричала, а тут подоспел вот он, – она кивнула на Виктора; ее слепил уличный фонарь, она отчаянно моргала, но видела только разноцветные кристаллики и яркие звездочки.

– Ну и дела! – Майор тяжело вздохнул и сдвинул шапку на затылок.

А взволнованная девушка торопливо продолжала:

– Хулиган ударил меня и набросился на вашего… Потом убежал. Если б не они, он убил бы меня – он как зверь… – голос девушки дрогнул, глаза испуганно метнулись в сторону и спрятались за опущенными веками. – Я боюсь, меня всю трясет.

Малышкина осторожно перенесли на свет. Глядя на него, девушка всхлипнула.

– Ясно, гражданочка. Успокойтесь, с нами никого не бойтесь. Вы далеко живете?

Она коротко качнула головой.

– Товарищ майор, у ефрейтора Малышкина, видимо, сотрясение мозга, – предположил Виктор.

– Я тоже так думаю. Сейчас вызову «скорую», а вы пока – ни с места. Потом проводите девушку домой.

– Есть, товарищ майор! – выкрикнул Славный и снова склонился над пострадавшим. – Тебя тошнит? Ничего, Дим, мы еще с тобой погуляем, ох как погуляем!

Ждать пришлось минут десять. Ефрейтора осмотрели и на носилках погрузили в карету «скорой помощи». Майор уехал с ним, а Виктор, считая, что ему повезло больше всех, с гордостью пошел провожать прелестную незнакомку.

«Что-то необычное таится в этой миловидной, доверчивой девушке», – подсказало ему сердце. В нем уже проснулось любопытство: что же?

Эта мысль внушала Славному одновременно робость и притягательность. По дороге он собрался с духом – они познакомились. Оказалось, что симпатичную девушку с выразительными глазами зовут Ниной. Сначала она показалась ему застенчивой – видно, еще не пришла в себя, потому и держались за крепкую руку Виктора. Крошечная женская ладошка напоминала ледышку. Персональному телохранителю захотелось унять в ней легкую дрожь, согреть, приласкать. Он быстро поднес тонкую кисть ко рту и щедро обдал своим теплом. Нина тут же подставила и другую руку. Виктор дышал с усердием, всей грудью. Согревшись, девушка немного успокоилась: не сколько от его горячего дыхания, сколько от проявления душевной заботы и простого человеческого внимания.

Благородный рыцарь это почувствовал и представился. Нина удивилась:

– Какая редкая фамилия! – она впервые открыто взглянула ему в лицо. Ее глаза казались лучистыми, добрыми и нежными.

– Из казаков мы. Моих дальних предков судьба забросила на Дальний Восток, в Приморский край. Так и осели там. Отца после окончания Московского института по распределению направили в Горький, где он женился и окончательно пустил корни. Там и я на свет появился.

Нина увлеклась рассказом Виктора. А когда услышала, как Безденежных встретил его в военкомате, впервые улыбнулась. Теперь она не торопилась домой. Виктор уверенной и гордой походкой шел рядом, ощущая блаженную легкость и спокойствие. Того, что творилось вокруг, он не видел: ни людей, ни домов, ни фонарей, ни дорог… В мире остались только он и она! В душе что-то встрепенулось и запело, но его внутренний беззвучный голос тонул в слаженном хоре таежной тишины. Глаза устремились вверх. Черно-фиолетовое небо показалось бесконечной уснувшей пустыней: безмолвной и безразлично холодной. В то же время оно притягивало неповторимой красотой, усыпанной несметным богатством – серебряными монетами разной величины. Эта картина вызвала у Виктора двоякое чувство: она таила в себе не только необъятность, но и пугающую неизвестность. Нет, всё же лучше не улетать так далеко.

Снова перевел взгляд на Нину: хотя она находилась рядом – до нее можно даже дотронуться, но, как и вся Вселенная, эта необыкновенная девушка тоже хранила в себе много таинственного, загадочного и прекрасного! Им было сказочно хорошо вдвоем. Они наслаждались ласковой, не характерной для этого времени года доброй и теплой погодой и восхищались звездной россыпью. Вдруг мелькнула серебряная слезинка падающей звезды. Пока судьбоносная комета неслась по черному таинственному небосводу, они одновременно загадали желание и радостно рассмеялись в предчувствии ожидавшего их в скором времени счастья.

Но любая дорога рано или поздно заканчивается. Люди уходят из дома, чтобы обязательно вернуться. Для Нины день выдался трудный – насыщенный контрастными волнительными впечатлениями. И вот теперь он завершался, и она, как уставшая от длительного перелета птица, возвращалась в свое гнездышко.

Чем ближе подходила, тем душа становилась более взволнованной, а шаги невольно делались короче и медленнее. Расставаться с Виктором ей не хотелось: будто догадывалась, что сразу потеряет обретенное спокойствие. Поборов волнение и неловкость, девушка пригласила своего спасителя в гости. Он растерялся и неожиданно для себя решительно отказался.

– Ну пожалуйста, ненадолго – всего на минуточку. Чашечка чая или кофе вам не повредит, – настойчиво уговаривала Нина. В ней присутствовали нежная почтительность и тайное восхищение.

И Славный не устоял перед обворожительной улыбкой. С волнением перешагивая порог, Славный подумал:

«Здесь даже петли дверные заманчиво поют».

Вспыхнул ослепительный многоструйный свет, и Виктора встретил согревающий в любую погоду запах семейного уюта, который почти полностью выветрился из его короткой памяти.

«Как же быстро, – с досадой признал новобранец. – И как разительно он отличается от казарменного!»

Чистота в комнате показалась праздничной. Виктор с жадностью вдохнул полной грудью – как же он соскучился по этому тихому благостному состоянию и незабываемой домашней обстановке! Испытав блаженное чувство успокоения, он сразу расслабился, под ложечкой приятно защемило. Да и сама хозяйка, вызвавшая пьяняще-радостное чувство и какую-то необъяснимую взволнованность, лишила его привычного равновесия.

Нина быстро сняла пальто, меховую шапку и сапоги, словно боялась, что Виктор передумает, поэтому спешила… Но привести себя в порядок – это святое! Когда расчесывала свои пышные волнистые волосы, заметила, что застывший как в почетном карауле гость пристально разглядывает ее.

Он действительно как завороженный наблюдал за ней и откровенно любовался. Распущенные золотистые волосы, ярко-красный костюм с белым воротником и манжетами придавали ей торжественный вид.

«Держится с достоинством, однако просто и мило», – признал Славный, боясь пропустить любое ее движение или жест.

Вдруг уловил мягкий запах нежных духов и ненасытно, хотя и незаметно, наслаждался им. При сочном освещении со всех сторон Нина словно зажглась изнутри и теперь казалась мифологической богиней! Завороженный Виктор не мог оторвать от нее своего восхищенного взора. Только чуть распухшая губа и застывшая на ней кровь мельком напоминали о случившемся инциденте, но он настолько увлекся, что совершенно не замечал их.

Поймав на себе очередной восхищенный взгляд, хозяйка спросила:

– Почему ты так жадно смотришь?

Виктор смутился и на мгновение опустил голову: яркий румянец залил его щеки и шею.

– Потому что нельзя…

– Что нельзя? – уточнила Нина мягким голосом.

В его сердце зазвучала мелодия популярной песни: «…Потому что нельзя, потому что нельзя, потому что нельзя быть на свете красивой такой!..»

Но произнести это Виктор не решился. Нина настаивать не стала и заботливо предложила снять шинель. Он подчинился, хотя сделал это как-то неуклюже, по-медвежьи. Но она этого не заметила. Представ совсем в другом виде, гость приковал ее внимание. Нине почудилось, что внезапно распахнулась невидимая дверь и бодрый озорной ветерок из другого мира, пронизывающий и волнующий до дрожи, ворвался в душную квартиру и освежил ее. Из оцепенения ее вывел голос Виктора:

– У вас кровь, – участливо произнес он. – Надо приложить что-то холодное, а то будет синяк.

Нина машинально облизнула губу и почувствовала припухлость. «Заживет», – уверенно ответила она улыбкой и за руку повела дорогого гостя в ванную.

– Мойте руки. Вот полотенце.

«Как он красив! Сколько в нем завораживающей мощи и притягательной энергии!» Застыв в изумлении, она с удовольствием разглядывала его, словно пыталась запомнить каждую деталь: густые волосы, строгие черты овального лица, внимательные серые глаза, чуть приплюснутый нос и массивный подбородок. А какие мускулистые и жилистые кисти!

– Я рада, что мы познакомились. Вы такой бесстрашный! – Нина вздохнула и насупилась. – Обидеть хрупкую одинокую девушку легко, но очень нелегко успокоить ее душу и унять засевшую боль. Спасибо, что защитили меня, – вдруг осеклась и смущенно опустила голову. А когда подняла, в глазах мелькнула недавняя тревога.

Но Виктор уже озаботился другим. Приложив мокрое полотенце к ее губе, он замер в каком-то таинственном ожидании: как будто вот-вот должно свершится чудо! Тронутая такой заботой Нина невольно прислонилась щекой к солдатской груди и сразу уловила взволнованный стук незнакомого сердца – настолько мощный, что, казалось, он слышен даже на улице. Нина еще сильнее прижалась, желая вобрать в себя его мощь, уверенность и силу духа. Ей уже хотелось проникнуть в него всем своим существом. С ним творилось что-то невероятное. Погрузившись в совершенно новые, неведомые ранее ощущения, она еще никогда не чувствовала себя в такой безопасности.

– Сейчас на душе так легко и спокойно, – призналась она, подняв на него искрящиеся глаза. – Вот так бы стояла и стояла… целую вечность! – взволнованно произнесла она, глубоко переведя дыхание.

А неподвижный Виктор не слышал ударов своего сердца, продолжая вдыхать ароматный запах ее роскошных волос. Случайно заметив на полке земляничное мыло, понял, что они пахнут именно этой лесной ягодой!

«Земляничка!» – ласково окрестил он ее и от радости крепко обнял, ощутив налитые молодостью груди, упругий живот, тугие бедра. Он едва удерживал себя, чтобы не прижаться к ней губами, не уступить безумному порыву. Однако внутри что-то с трепетом вспыхнуло и обдало возбуждающим жаром. Давно он не испытывал подобных чувств и был счастлив, не замечая ни времени, ни пространства, ничего… Если бы не нелепый случай, не держал бы он сейчас в руках горячее девичье тело, не испытывал бы почти невесомого состояния. Виктор боялся даже пошевелиться, выдать затаившееся ощущение блаженства; а его взволнованное сердце продолжало не просто стучать – оно клокотало, напоминая звон колокола в праздничные дни. Вскоре оно подстроилось и громыхало в лад другому, хоть и менее мощному, но вмиг ставшему желанным и близким. Синхронное биение придавало только что родившемуся дуэту особую красоту и чарующую гармонию.

Хотелось перевести дух, что-то говорить и шептать о возвышенном, однако, испытывая неловкость и волнение, Виктор забыл все нежные слова, да и нужны ли они в подобных ситуациях? Он только беспрерывно пригубливал благородные лесные ароматы. Его сердце сказало больше, чем все вместе взятые любовные оды, поэмы и серенады. Нина уже тонула в его ритмичной поэтике чувств и не могла оторваться от пьянящих до сладостного безумия ощущений; жаждой ласки горела ее трепетная душа и требовала ответного всплеска и действий.

И в этот самый неподходящий момент о себе напомнил безжалостный разум, с его чопорной пунктуальностью и уже доведенной до автоматизма дисциплинированностью. Напомнив о времени, о долге и обязанностях, он не сжалился над молодыми вольными сердцами, обретшими одну любовную тональность, не пощадил только что родившуюся и звучавшую в их исполнении песню. Приподнятые до небывалой высоты мысли Виктора тут же приземлились, частично растворились и постепенно вытеснились уже другими: обыденными. Перед глазами, совсем некстати, вдруг мелькнуло строгое лицо майора, который своим озабоченным видом придал ему уверенности и помог укротить взыгравшую страсть. Славный словно очнулся, ему удалось усмирить в своем сердце набат и заставить его биться ровнее.

– Мне пора, – неуверенно прошептал он, боясь потревожить прильнувшую к его груди Нину.

Она встрепенулась, словно ошпаренная, кровь горячей струей растеклась по всему телу – он увидел ее пылающее лицо, а глаза выдали тревогу. Для нее это «пора» прозвучало так неожиданно, что она вновь испугалась, только на этот раз на нее не напали, а хотят разлучить со своим мужественным спасителем.

– Как? – не поверила своим ушам Нина. Ею уже владели беспокойство и растерянность. – А как же чай, кофе? Нет, не отпущу, – решительно запротестовала она и намертво вцепилась в дорогого гостя.

Нина чувствовала на своих волосах горячее, прерывистое дыхание, ощущала его сильную руку на талии. Набегавшие волны блаженства подняли ее до уровня его губ. Это было какое-то чудное, сладостное забытьё – состояние, подобного которому она еще никогда не испытывала. Обхватив шею Виктора, она с жаром поцеловала его. Потом еще и еще… Сердцебиение ускорилось и зачастило, а руки сначала робко, потом всё смелее заскользили по его бронированной спине. Они пылко ласкали жесткие волосы, пунцовые щеки, чувствительные уши…

– Еще минуточку… – шептала она и продолжала так крепко целовать, что у него перехватило дыхание, а всё тело сотрясалось от упоительной внутренней бури.

А Лиза со своим богатым бойфрендом уже развлекалась в ночном клубе. Сверкающий разноцветными огнями теплоход-ресторан радушно встретил роскошную пару, предоставив им редкую возможность любоваться красавицей Окой и ее завораживающим рельефным берегом, украшенным освещенными церквями, старинными домами, бетонной набережной и Речным вокзалом. Лиза обольщалась сознанием собственной значимости, а ее ухажера пьянила иллюзия, что ему принадлежит всё и решающее слово всё же за ним.

Они брали от сказочного вечера всё: танцевали в неземном полумраке, баловали себя дорогими винами и беззастенчиво прилюдно целовались. Миша не скупился в расходах:

– Попробуй французское вино, сладострастная ты моя. А теперь знаменитое кахетинское… А уж такого ты точно не пила…

Лиза с удовольствием пробовала предложенные напитки и чувствовала, как сладко плывет в этом оживленном зале: то растворяясь в очаровательных мелодиях танго, то вновь возрождаясь в медленных упоительных ритмах. Растворяясь в них, она терялась в массе себе подобных. Лиза утонула в веселье и беззаботности. Больше ее ничто не интересовало. А заботливый Миша снова и снова предлагал выпить, незаметно подливая водку в бокалы с шампанским и вином. Время уже перевалило за полночь – Лиза заметно опьянела и, когда вышла на свежий воздух и поднялась на набережную, тут же оказалась в знакомом джипе. Теперь внимательный ухажер после такого великолепного и многообещающего вечера собрался так же красиво и эффектно доставить ее домой.

Расслабившись, она неосмотрительно уснула. Очарованный красотой своей пассии, обожатель решил насладиться чарующим воздухом соснового бора, который стал невольным свидетелем надвигающейся трагедии. Воспользовавшись беспомощностью своей подруги, Миша-жлоб торопливо раздевал Лизу. Она проснулась и, ничего не понимая, захлопала густо накрашенными ресницами. Увидев ухмыляющуюся самодовольную физиономию своего обольстителя, вскрикнула от охватившей вдруг ужасной догадки и стала отбиваться. Но Мишу это только раззадорило. Он разорвал платье и оголил молодые модельные груди.

– Как ты восхитительна! Ты соблазнительна как никогда! – восторженно оскалился он, продолжая тискать попавшую в капкан жертву. Делал он это с откровенной жестокостью, оставляя на ее нежном теле синяки. Она отчаянно сопротивлялась, звала на помощь. Но это только еще больше возбуждало изощренного насильника. Даже не напрягая больную фантазию, он представлял, что оседлал необъезженную лошадку. От ощущения вседозволенности и безнаказанности он испытывал дикое удовольствие и яростно ржал.

Только сейчас до опьяневшего сознания Лизы дошло, что она имеет дело с настоящим садистом, и испытывала ненавистное отвращение к нему и всему, что связано с ним. Но, как в жизни часто бывает, отрезвление приходит слишком поздно.

– Давай, давай, громче кричи! – хрипел вошедший в раж богатый обольститель. – Ты мне такая больше нравишься. Ух ты мой Лизунчик! Ты мне за всё отработаешь, за каждую копейку! Никуда не денешься.

Когда она в отчаянии расцарапала ему лицо, он дал ей пощечину, вторую, третью…

Лиза какое-то время беспомощно сопротивлялась, кричала… но силы таяли. Она снова вцепилась ему в щеку. Потерявший над собой контроль подонок взвыл и ударил в челюсть, после чего Лиза сразу сникла и жалобно заскулила, как жестоко наказанная домашняя собачонка, привыкшая только к ласке и роскоши.

– Ты думаешь, я просто так за тобой ухаживал? Кормил, поил, катал на джипе! Нет, дорогая! Кафе, рестораны, подарки, бензин… – всё это денег стоит. Пора платить по счетам... И не вздумай вякать – порву на запчасти, раздавлю, как самую последнюю суку…

Джип на большой скорости летел по предутренним дорогам Нижнего Новгорода. Насвистывая, довольный Миша выжимал из него всё. Лиза на заднем сиденье сжалась в комок и хлюпала. За квартал до ее дома он резко притормозил.

– Выметайся. Дальше шлепай пешком. Если захочешь еще покататься со мной, звони. Всегда буду рад обслужить, вместе развлечься.

Лиза выскочила из автомобиля – тот со свистом рванул с места.

Накинув шубу по самые уши, она двором побежала домой. Вспомнила о родителях: что они скажут, когда увидят ее такой – платье разорвано, прическа растрепана, лицо заплаканное. А синяки?! Предки, наверное, всю ночь не спали – переживали за нее. Ничего, что-нибудь придумаю. Скажу, что меня ограбили неизвестные парни: хорошо еще, что отпустили, а то бы…

Земляничные губы и чудодейственные руки Нины повелительно сковывали тело солдата и опьяняли его разум. Он сам не знал, что с ним происходит. И вдруг Виктор опомнился, освободился от пьянящих чар и замер в недоумении.

«Что же я делаю?» – спросил он себя, сопротивляясь через силу. Его будто отключили от реального мира и окунули в другой, где уже вовсю кипела всепоглощающая и испепеляющая страсть. Но что-то в нем включилось, и он, словно мгновенно протрезвев, не рискнул испытывать интригующую судьбу с неизвестным концом. Крепко сжав трепещущие ладошки Нины, он в упор уставился на нее. Глаза говорили за него: «Прости, я не могу… вот так сразу… Да ты и сама потом будешь жалеть… Не хочу в тебе разочароваться и себя разочаровать…»

Виктор, как бы извиняясь, нежно поцеловал ее и прошептал:

– Мне и вправду пора. А то Русинов в комендатуре уже икру мечет.

Она не нашлась, что ответить, в ней что-то оборвалось, разрушилось: теперь она ничего не видела, не слышала, не чувствовала, предоставляя воцарившемуся молчанию черной тучей тяготеть над ней. А он по-военному быстро привел форму в порядок и своей образцовой опрятностью показался еще более недосягаемым.

У Нины сдавило грудь тяжестью неразделенного чувства, она словно очутилась перед неодолимой, бессмысленной стеной, о которую беспомощно билась ее полыхающая страсть, она пыталась хоть что-то изменить, задержать его, но Виктор твердо стоял на своем. Одно ее утешало: понимание того, что в его душе происходит борьба сильной воли с не менее сильным противодействием.

А он, снимая с вешалки свою шинель, увидел другую, офицерскую. «Странно, а что же я раньше ее не заметил? – озадачился он. – Да шут с ней – сейчас не до нее».

Он поспешно выскочил на лестничную площадку и с жадностью хватанул свежего воздуха. Нина – следом, чтобы проститься. Виктор задержался, хотел что-то сказать, но предпочел ласково обнять удивительную девушку – он был искренен в признательности за ее почти бессознательный внезапный порыв, за проявление горячей пылкости. Одновременно он как бы извинялся за свою несуразную торопливость.

«Что же я наделал? – вдруг промелькнуло в сознании самокритичное осуждение, но тут же было раздавлено, задушено в зачатии. – Я сделал самое благоразумное, что можно было сделать в этой непростой ситуации: а именно – не сделал ничего!»

Ему казалось, что Нина всецело поглощена какой-то мыслью; взглянув на ее вздымающуюся при вздохе грудь, он усердно вслушивался, стремясь понять ее сердце и хоть как-то уменьшить и скрасить гнетущую тяжесть молчания. Его взгляд выражал чувство благодарности за то неожиданное счастье, подаренное ему – простому парню в погонах. Нина собралась и с приятно щемящей болью в душе хотела сказать что-то важное, но… услышала знакомые голоса подруг. Как некстати! Девушки устало поднимались по лестнице и чему-то возмущались. Прятаться Славный не счел нужным. Да и поздно уже.

«Еще их не хватало… В самый неподходящий момент!» – подумала Нина, невольно нахмурив брови. Виктор тоже уставился на подошедшую парочку, устремившую на него изучающие взоры.

– Смотри-ка, она уже дома и почти в обнимку. А мы ее разыскиваем, – удивилась высокая и сухая девица с удлиненным лицом.

– Ты чего убежала? – спросила другая: полная, с ярким блеском ровных зубов и морковными губами.

Виктор присмотрелся к ней: крепкая, ладная, статная, с бархатными бровями, горячим сдобным румянцем на матовом округлом лице. «Не баба, а кровь с молоком!» – сказал бы его дед, по-доброму ухмыляясь в густые усы.

– А это кто? – обратилась она к немного растерявшемуся Виктору. Он решил промолчать и предоставил возможность ответить Нине.

– А это патруль, – как-то неуверенно выпалила она и взглянула на него, словно сама сомневалась.

– Да, да. Вот смотрите, – показал он повязку на рукаве.

– Не слепые. Но мы и кое-что другое видим, – полная с лукавой усмешкой посмотрела на Нину, и все поняли, что она имела в виду. Та в растерянности сразу прикрыла распухшую губу, которая от жарких поцелуев вновь кровоточила.

– Клянусь, это не я. – Виктор сделал испуганный вид и, играя пальцами, показал свои ладони. – Чистые, чистые, смотрите!

– Это еще надо проверить – экспертиза покажет. – Сухая нахмурила брови и с грозным видом вплотную приблизилась к Виктору. – Если что, ты меня знаешь…

– К сожалению, не имею чести, – откровенно признался Виктор, и не думая обижать ее.

– Как? Ты не знаешь меня? Эх, ё-моё!.. А честь где потерял? Надо найти… без нее нынче нельзя.

– Да что ты к нему пристала? Не выпячивай свою запятую – всё равно ей никогда не стать восклицательным знаком, – попыталась урезонить ее внушительная подруга, но та уже завелась.

– Он не знает! Да как ты смеешь?! Ну, ты даешь, солдат! – разочарованно удивилась она с серьезным видом.

– Я иногда действительно даю кое-кому, – признался Славный – он и здесь оставался честным, но та не обратила внимание на двусмысленность его ответа.

– Я тоже, – мощная для устрашения показала ему здоровенный кулак.

– Только не это… – отступил он, подметив про себя: «В отличие от подруги она на “а“ наворачивает и говорит чуть медленнее».

– То-то, – с облегчением выдохнула пухлая, не скрывая на своем лице удовольствия. – Короче, ты меня понял?

Смущенная Нина как бы отошла на второй план. Она выразительно загрустила и опустила длинные ресницы: казалось, еще мгновение – и она разревется. Но чудом сдержалась. Виктор смотрел на нее с нежностью и сожалением, что не может утешить, а она этого заслуживала.

– Да что вы пристали к человеку, – взорвалась она. – Напал совсем другой, а он, наоборот, защитил меня… А потом по приказу майора проводил домой.

– Ну, так бы сразу и сказала, – откровенно обрадовалась длинная, показав открытой улыбкой ровный ряд мелких зубов. – А то я уж собралась закатить кровопролитную драку – иначе я просто не умею. А потом выяснилось бы – пострадал совсем невинный боец, хороший человек! Позвольте представиться: гвардии сержант Морозова, – по-военному отчеканила она, не прикладывая к виску руку. – Можно просто Муза. А теперь поведай нам о себе, двух часов хватит?

Подражая ей, Виктор вытянулся и выпалил:

– Рядовой Славный.

Подруги многозначительно переглянулись и сразу повеселели.

– Как, как?! Ой, как всё романтично, – засияла озорная Муза: в ней присутствовала какая-то привлекательная хитринка, необузданная веселость и находчивость, что-то пронырливое, пробивное и бесшабашное. – А он и правду славный малый! – гнусавым голосом продолжила она и артистично изобразила томный любвеобильный взгляд, против которого, как ей казалось, ни один мужчина не в состоянии устоять.

– А я Дина Дронова, тоже сержант, – пробасила другая и крепко пожала Виктору руку, он смешно затряс ею и как-то по-детски скорчил лицо от боли.

– Ну и подруги у вас, того и гляди, все кости переломают. Огромное вам спасибо, Нина. Если б не вы, несдобровать бы мне.

Она скромно отмахнулась и как-то устало, но всё равно выразительно-ласково улыбнулась.

– Я вас покидаю, милые девушки, а то меня скоро в розыск объявят за дезертирство, – Виктор отдал честь, резко повернулся и собрался уходить, но его остановила сержант Дронова:

– Передайте своему майору, что мы объявили вам благодарность за то, что доставили нашу подругу в целости и сохранности.

– Есть! – четко ответил Виктор и подмигнул прижавшейся к холодному косяку Нине.

– А что мы здесь стоим? – нахмурилась Дина. – Сержант Скальнова, а ну прикажите нам войти в квартиру, а то мы с Музкой уж больно стеснительные.

Не успела хозяйка раскрыть рот, как бойкие подруги насильно втащили ее в прихожую.

Довольный Виктор, набирая скорость, спустился и вдруг замер у двери, словно не решаясь выйти. Собрав волю в кулак, всё же выскочил в морозную темень. «Хоть темнота и является покровительницей всех влюбленных, но только не лютая», – подумал он, поеживаясь, и улыбнулся приветливому небу, испещренному огненными звездами. В застывшей полуночной тишине беззаботно светила круглая луна. Виктор вдохнул полной грудью – вкус понравился. Поправив ремень и поглубже натянув шапку, он заспешил в комендатуру, в ушах звучало: «Мы парни бравые, бравые, бравые!..» Он шел и ритмично дышал: глубоко, уверенно, наполняя легкие сухим чистым воздухом.

Взволнованный майор поджидал его на улице. Он ходил взад-вперед и озабоченно посматривал по сторонам. Увидев запыхавшегося Виктора, сразу бросился к нему.

– Ну как? Всё в порядке?

– Да не совсем. Проводил до дома, а с ней истерика. Пришлось успокаивать. Поэтому и задержался. А как наш ефрейтор?

– Плохо дело. Похоже, и вправду сотрясение мозга. Госпитализировали. Слушай, а ты этого типа не запомнил?

– Да я его даже разглядеть-то не успел – темно было. К тому же, волчара, сразу убежал.

– Жаль. Найти бы его, – майор тяжело вздохнул и задумался, потом полушепотом добавил: – И еще. Я никуда не отлучался. Только вы чуть раньше подбежали. Ты всё понял?

– Так точно, – без выражения подтвердил Славный.

– Молодец! Хороший из тебя получится солдат. А теперь вперед, на линию огня.

Они вошли в комендатуру, в которой царило таинство многих судеб: одни здесь возвысились, нашли спасение, утешение, а другие лишились званий, перспектив и последних надежд. Виктору сразу бросилась в глаза женщина лет сорока пяти с ярко накрашенными губами, припухшими веками, одутловатыми щеками и обвисшими волосами. Из-за отсутствия в верхней челюсти зуба она с характерным свистом объясняла помощнику военного коменданта:

– Он ударил мне ножом в левую грудь.

– И что, прямо в сердце? – спросил испуганный лейтенант и покраснел.

– Не-е. Попал чуть левее пупка, – успокоила она и на радостях с упоением громко икнула. – Хотите, покажу?

– Нет, нет… Ни в коем случае, – молодой офицер панически замахал руками. – Как же это случилось, Дробик? – недоумевал он, обращаясь к понурому прапорщику, сидевшему рядом с женщиной. На ее фоне он выглядел каким-то невзрачным и жалким.

– Зачем вы это сделали? Как вы могли?

– Она сама меня заманила. Бутылкой! Мы выпили, разговорились. Но когда я увидел ее голой, пардон, обнаженной… Извините, но я не мог вынести такого наглого безобразия! – презрительно указал он на нее. Рука сама потянулась.

– И какие выводы?

– Одной бутылки все-таки маловато! Как взглянул: то ли со страху, то ли в горячке сразу схватился за перочинный нож – честное слово, большего она не заслуживает.

На этот раз Славный с интересом разглядывал прапора со странной фамилией, затем снова переключился на пострадавшую: он так уверенно и проникновенно уставился на нее, что ей стало даже неловко за несвежее нижнее белье. Она не выдержала и отвернулась.

– Теперь-то, Дробик, вы осознали? Хоть какие-то выводы сделали?

– Еще какие! После одной чекушки я еще в состоянии что-то понимать в красоте! А дальше и больше – уже как в тумане. Чтоб я – и продался за одну бутылку!.. Да еще на двоих!

– Твою цену теперь определит трибунал. А пока быстро в холодную камеру – трезветь, трезветь и умнеть, – приказал лейтенант, затем деловито обратился к Славному:

– Ну, докладывай, боец, пока комендант не пришел. Так что же все-таки произошло?

Виктору пришлось не только обо всем рассказать, но потом и подробно описать, на что ушло минут сорок.

Для Копытова увольнение тоже оказалось памятным и богатым на события. К вечеру он зашел в местный Дом культуры – сожалел, что один. От соблазнительного женского «малинника» глаза сразу разбежались. Чтобы собрать их в кучу, он для храбрости «дернул» в буфете стопочку, затем стал присматриваться к девушкам, надеясь выбрать самую симпатичную. Ему глянулась привлекательная толстушка с обиженным на весь мир взглядом. Копытов решил вдохнуть в нее жизнь и тут же подрулил к ней.

– Как я вас понимаю… В мире столько несправедливости! Но мы должны держаться вместе и помогать друг другу в трудную минуту. Вот вам моя крепкая рука, разрешите представиться?

Она кинула на него изучающий взор и презрительно фыркнула:

– Ф-фу! Да ты же косой! – скривила она соблазнительные губы, что означало: он померк в ее глазах.

– А может, я вам так глазки строю! – не растерялся Копытов и, используя остатки своего неотразимого обаяния, мило улыбнулся.

– Хм… Еще строителей мне не хватало, – ошпарила она его откровенным презрением и демонстративно отвернулась.

Но самоуверенный Копытов не унимался:

– Да не строитель я вовсе, а простой боец! Люблю простых – себе подобных.

– За просто так иди в другое место, – ухмыльнулась она, ее подруги оживленно захихикали.

И он пошел, поскольку догадывался о примерной сумме, а такими деньжищами скромный солдат явно не располагал. Вскоре Копытов подкатил к рыжей милашке с тощими плечами и бедрами, стараясь умаслить ее необыкновенными комплиментами, однако переросток-недоучка не только не поняла скользких намеков, но и не оценила его вымученных стараний. Незадачливого связиста снова послали, на этот раз еще дальше, где и заплутаться можно. Он сходил в два места и вскоре вернулся – не любил отступать: чему-то уже научили доблестные командиры. Придирчиво оглядев скучающие ряды вероятных поклонниц его редкого таланта, он пристал к третьей кандидатуре: шатенке средней комплекции с пухлыми губами. Но она оказалась с парнем, которого при выяснении жестких отношений поддержали дружки. В этот момент Копытов пожалел, что рядом с ним нет Виктора – они бы показали этим соплякам, что и двое (его одного оказалось явно маловато) – в поле воины!

Отвергнутый ухажер с горя добавил еще сто горячих грамм, потом еще… Остановило доблестного бойца только отсутствие финансовых возможностей. В расстроенных чувствах он поплелся к родным пенатам. Выбрал незнакомую дорогу и по известному закону наткнулся на земляную преграду, скрывавшую яму. В трезвом состоянии прошел бы и не заметил, но в хмельном мозгу взыграло неистребимое любопытство.

– Откуда она взялась? Утром, кажись, отсутствовала. И ограждения нет. Непорядок, – заскрежетало недовольство в его хмельных мозгах.

С ними не могли не согласиться его тело и конечности. Встретив полное единодушие внутренних органов, ноги обрели уверенность и ринулись штурмовать свежую глиняную кучу, снизу которой валил густой специфический пар. Неустойчивые сапоги оказались к тому же еще и скользкими… и Копытов мигом скатился на дно. Приняв отрезвляющую горячую ванну и вдоволь искупавшись после неудачных попыток совершить дерзкий побег из плена, он не сдавался, посылая в адрес ремонтников нелицеприятные слова солдатской «благодарности». Только с четвертой попытки связист вылез из воронки. Но у него был такой вид – даже сам испугался. Хорошо еще, что его не видели командиры и патруль – инфарктом точно наградил бы! А мнения гражданских лиц в данный момент его совершенно не интересовали. Чтобы очиститься от глины и песка, Копытов резво повалялся в свежем снегу, сопровождая это приятное занятие диким ржанием.

Высохнуть времени не оставалось. На КПП он заявился мокрым, грязным и злым – и его можно понять. Но не всем это дано, особенно при исполнении служебных обязанностей. Помощник дежурного по части капитан Голяков сегодня отличался повышенной любознательностью и щепетильностью.

– Рядовой Копытов, почему возвращаетесь из увольнения с запахом?

– Не пахнут только покойники.

– Так от тебя разит!

– Значит, я неотразим! Поверьте, отбоя не было от девчонок. А от боя с их кавалерами я тоже получил «благодарность»… – сморщившись, он приложил ладонь к челюсти, – …и удовольствие.

– Заметно. Ты на гражданке не занимался фигурным катанием?

– Вы находите мое тело фигуристым?

– Да нет. При ходьбе ты выписываешь какие-то странные фигуры!

– Ох, и умеете же вы, товарищ капитан, фигурально выражаться, – икнул он и обдал офицера стойким запахом спиртного.

– То, что каламбуры любишь, – это замечательно. Но запомни, Копытов: в армии наказывают не тех, кто виновен, а тех, кто попался на глаза командиру. А голова тебе дана, чтобы соображать.

– Я соображал, товарищ капитан, честное слово соображал: сначала на двоих, потом – на троих, а закончил на одного.

– Поэтому и не повезло. А ну пройдись: шаг влево, шаг вправо – будет расцениваться как… результат опьянения.

– Скоко угодно. Но сначала научите маскироваться, так, чтобы никто ни-ни...

– Учить тебя будут в другом месте.

Капитан Голяков тут же доложил дежурному по части, и эту ночь неудачливый Копытов провел в комендатуре.

Следующий день не предвещал ему ничего хорошего. В казарму он вернулся утром: не просто помятым и разбитым, а вообще никаким! После «отдыха» в шумной камере военной комендатуры, которую он назвал печальным и бесприютным местом обитания, ни на что не хотелось смотреть. Делать – тем более. Контуженная голова трещала и гудела, будто обухом огретая. А тут еще Хохрячко вызвал к себе. Не поднимая глаз, старшина роты сухо указал на стул.

– Когда вы сядете, я расскажу вам, что такое настоящая служба, – приступил к воспитательной работе как никогда учтивый старший прапорщик, что вызывало дополнительное подозрение.

– Когда я «сяду», то на хрена мне твоя служба! – сознательно нарывался на неприятности Копытов – вид у него был сумрачный, настроение паршивое.

– Эх, дать бы тебе сейчас десять суток. Да, жаль, нашлись «умники» – отменили гауптвахту. Видимо, заранее о тебе заботу проявляли. Бог им судья! Но ты не радуйся – скоро опять введут: специально для тебя и тебе подобных. А пока завтра же в наряд на кухню – нечищеная картошка любит таких, как ты. Ванная там большая! А столы и пол как чистоту любят! Если б ты только знал. – Хохрячко ехидно улыбнулся.

Раздался нетерпеливый троекратный стук в дверь. После ответного громкого приглашения в кабинет ворвался Виктор и четко, почти скороговоркой, доложил:

– Товарищ старший прапорщик, рядовой Славный по вашему приказанию прибыл.

– Вижу. Не окосел еще, как некоторые, – поглаживая растопыренные усы, Хохрячко покосился на Копытова. – К тому же тебя трудно не заметить. Ты выспался?

– Так точно, – признался Славный и, ничего не понимая, повел плечами.

– Вот видишь, Копытов, после того, что случилось, он еще умудрился уснуть. Не нервы, а провода двужильные! Да что там провода – кабели!

– Это точно. А что случилось-то? – недоумевал Виктор.

– Он еще спрашивает! Надо же – не догадывается! – разошелся Хохрячко. – Всех связистов опозорил – весь городок уже гудит и возмущается. Надо же – один гражданский мужичонка, вроде нашего Тихонина, легко расправился с тремя вояками! И какими – вооруженными! Ты только посмотри на этот шкаф: захочешь сдвинуть – придется трактор вызывать. А с ним доблестный ефрейтор, который на целую голову выше меня! Да, да, тот самый Малышкин, по прозвищу «Детский сад»! Но с ним я отдельно разберусь, когда у него с головой будет более-менее в порядке, – прапор тряхнул увесистым кулаком. – Майора мы обсуждать не будем – он ракетчик, и этим всё сказано! Так вот какой-то мужичишка-замухрышка, невзирая на лица, дал всем по физиономии и спокойно скрылся. Радуйтесь, что еще ноги не вытер.

– А может, это были вы? Такой же прыткий – прямо как тот, – Виктор улыбнулся и демонстративно закатил глаза к потолку.

– Не льсти мне, Славный. У меня лишних денег нет и никогда не было… И времени, чтобы шастать по ресторанам.

– Вообще-то да. И внешне-то вы не очень похожи, – иронично заметил Копытов.

– А ты-то откуда знаешь? – Хохрячко подозрительно уставился на него.

– Так вы же сами сказали, что тот был в «гражданке». А вы с формой никогда не расстаетесь, даже ночью.

– Вот это уж точно: даже ночью я боец!.. А вы – самые настоящие лопухи! Одному на танцах пятак начистили из-за какой-то девахи. Другому, говорят, так врезали, что он головой стену проломил, а третий – с испугу в кустах отсиделся. Какой позор на мою бедную голову шестидесятого размера! Учти, Славный, тебя еще командир части вызовет. Он тебе быстро мозги вправит.

– А что, они уже наружу вывалились?

– Не остри, салага, а то они быстро затупятся от нарядов вне очереди.

– Да, но нас тоже можно понять: у меня это было первое увольнение, а у него – первый выход в люди. Отсюда и… – Копытов развел руками: мол, первый блин всегда комом.

Славный так и не посчитал нужным оправдываться, поэтому больше не проронил ни слова.

Когда вышли от Хохрячко, Виктор взглянул на кислую физиономию земляка.

– Не то слово, – Копытов качнул головой и в такой жуткой депрессии сморщился, что постарел лет на двадцать-тридцать. – Про буквы я уж молчу.

– А чего сцепился с ним? – Виктор кивнул на дверь. – Он же неплохой мужик, от него мало что зависит, хотя… и то, казалось бы, немногое – может кому-то испортить всю жизнь!

– Понимаю. На душе так паршиво. Вот и сорвался со злости. Нет, надо завязывать.

– Собрался исправиться – надень намордник на свой характер. А хочешь рычать на всех и на весь мир, то делай это в одиночестве – так безопаснее.

– Витек, ты меня останавливай, если что.

Старые подруги – очень хорошо, а новые и молодые – не хуже!

С Диной и Музой Нина познакомилась на курсах телеграфистов, где они вместе проучились целых шесть незабываемых месяцев. Подружились сразу, даже без предварительной разведки, проверок на верность, преданность и без тяжких испытаний. Почему именно с ними, она и сама толком не поняла. Наверное, потому, что они выделялись среди других и выглядели такими разными и привлекательными своей неподдельной открытостью. Муза Морозова – родом из Тамбова. За высокий рост, худобу и нескладность острые языки прозвали ее Оглоблей – конечно же, любя. Зато по характеру она была дипломатично гибкой, заводной, веселой и юморной, сокурсницы обожали ее за бодрость духа, оживленность и праздничную щедрость.

Дина Дронова внешне и по нраву принципиально отличалась от нее – иначе и быть не могло: они просто не сошлись бы, не сблизились, не подружились. В ней так и выпирали атлетичность и мощь: выше среднего роста, плотная, физически сильная, с уверенным и решительным взглядом. Коренная москвичка с легкой приветливой улыбкой на припухлых губах сразу выделялась своей нестандартной внешностью. Ранее она занималась дзюдо и самбо, поэтому в группе с ней справиться никто не мог. Дина признавалась, что после того, как перестала активно заниматься спортом, немного «распухла», а снова стать стройной никак не удается: лень-матушка, да и времени нет.

– Но скоро я основательно возьмусь за себя, и тогда держитесь, жировые складки и лишние килограммы!

Дина также отличалась твердой походкой, резкостью в движениях и взрывным характером. Вероятно, поэтому или с учетом ее имени получила грозное прозвище Динамит.

Нина среди этих сроднившихся противоположностей по габаритам выглядела чем-то средним. Но в главном она их превосходила: выделялась завораживающей притягательностью, удивительной наивно-загадочной улыбкой и сразу бросающейся в глаза завидной красотой. «Аленький цветочек, да и только!» – воскликнула Дина при знакомстве. Стройная и грациозная Нина не ходила, а летала, будто боялась примять девственную траву и опавшую листву. Ее легкая плавная поступь и необычайно привлекательная внешность поражали даже девушек. Сокурсницы любили ее за неподдельную простоту, какое-то лучистое добродушие, верность и искреннюю отзывчивость.

Учеба давалась Нине тяжело, и подруги всячески помогали ей, особенно в изучении аппарата. С трудом, но она всё же сдала выпускные экзамены и по-детски чистосердечно радовалась этой победе.

После распределения неразлучная тройка попала в одно подразделение. Произошло это благодаря настойчивости и упорству пробивной Дины, которая прямо заявила начальнику курсов:

– Поймите, вместе мы будем полезнее Отечеству. Короче, мы ведь не против трудностей. Наоборот, мы ищем их и успешно преодолеваем. Очень прошу нас не разлучать. Сообща мы – сила, мощный кулак, а по отдельности – разрозненные пальцы, так, мелочь.

– Лично про вас этого не скажешь, – улыбнулся подполковник, имея в виду последнее, явно опрометчивое слово. – Вы не «мелочь», а завидный «крупняк»! Это я вам как рыбак говорю! Ладно, пусть будет по-вашему.

– Вот это по-нашему! А большие люди мельчают от мелочей – заедает, засасывает.

– Надеюсь, вам это не грозит – не позволите друг другу.

Дина продемонстрировала внушительный кулак.

– А это на что? У меня не забалуешь!

Подруги почти никогда не разлучались: ни на службе, ни в быту. С Ниной особый случай – она теперь проживала отдельно. Заводилой обычно являлась Дина Дронова. Ей достаточно было командирским голосом авторитетно цыкнуть, и подчиненные сразу же и безоговорочно соглашались.

– Девчонки, сегодня у нас культурно-оздоровительное мероприятие. Никаких возражений, живо убрать с лиц недовольные маски и накинуть на себя улыбки.

Тут же назначалось время и место встречи, форма одежды и предполагаемые расходы. Неугомонная Дина водила подшефных подруг в кино, в театры, на концерты, осенью вытаскивала в чарующий безумной тишиной лес – пройтись по диким местам, подышать хвойным воздухом, забыться и расслабиться, а зимой – на звонкие и яркие лыжные прогулки. Однако в последнее время Нина всё чаще стала уклоняться от совместных выездов на природу, особенно от увеселительно-развлекательных «походов в люди», ссылаясь то на занятость, то на недомогание. И даже грозная Дина в такие моменты не могла положительно повлиять на нее.

В тот воскресный день они всей группой отмечали в ресторане окончание курсов. Счастливые девушки танцевали и резвились почти до упаду. Довольными остались все, кроме Нины, которой пришлось сбежать раньше времени. «За красоту иногда приходится страдать и чем-то жертвовать», – вспомнила она предупреждение своих преданных подруг, которым в этом плане ничто не угрожало. Зато они пришли к ней домой и требовали подробных объяснений. Чтобы хоть как-то загладить свою «вину», Нина налила им по стопочке. Они не отказались и залпом «махнули» – не каждый день даром наливают. Потом вопросительно уставились на недоумевающую хозяйку.

– А закусить? – одновременно выпалили игривые попрошайки, изобразив крайнее возмущение по поводу ее недогадливости.

– Неужто? Так вы же из ресторана. Там что, вас не поили, не кормили?

– Всё было, но очень мало. Народу-то сколько! – призналась Дина. – К тому же там деньги, оказывается, надо платить, а тут бесплатно угощают…

– А на халяву и уксус кажется сладким, – поддержала бойкая Муза. – Я думаю, в этом благородном доме, кроме выпивки и закусить, что-нибудь приличное найдется. Ничего лишнего не требую, только справедливости… Эх, ё-моё, куда ж так много? Нин, пощади – я не хочу лопнуть, – игриво осудила она щедрую хозяйку, доставшую из холодильника тарелки с закуской.

Снова аккуратно наполнив стопочки, Муза встала и картинно двумя пальчиками подняла свою.

– У меня тост: за наш нерушимый союз! Женский союз! Святую троицу! Я даже вижу нас в одном лице: я – это интеллект, рост, стройность и гибкость… ума и тела! – Важно показав на себя, она сверху поочередно не очень почтительно взглянула на сидящих подруг и продолжила перечень достоинств: – Дина – это воля и сила, а Нинок – конечно же, красота!

Нахмурив брови, Дина, естественно, возразила:

– Не слишком ли ты много взяла на себя?

Нина согласилась:

– Музочка, не занимайся приписками – это наказуемо. А что касается меня, то я и одному приятному слову рада. – Она улыбнулась и азартно добавила: – Пусть будет вечной красота, с ней нам не страшна сибирская мерзлота!

Вскоре почти всё привлекательное содержимое холодильника перекочевало в ненасытные желудки развеселившихся подруг.

– У меня теперь в нем как Мамай прошел! – призналась Нина, ломая голову, чем бы еще угостить их.

– Да не расстраивайся – в моем давно уже мышь повесилась, так я теперь боюсь открывать и питаюсь у подруг. Как сегодня, например, – усмехнулась Муза.

– И куда только в тебя лезет? – откровенно удивилась Нина. – Ну ладно Дина – она у нас мощная, ей знаешь, сколько надо, чтобы все мышцы прокормить? Складывается впечатление, Музочка, что у тебя пять желудков, из них три – давно прохудились.

Но Морозова не обращала внимания на дружеские упреки хозяйки и в этом виде «спорта» старалась не отставать от упитанной Дроновой. Когда прожорливые подруги достигли определенной кондиции и находились в состоянии, чтобы объективно оценить довольно-таки непростую ситуацию, Нина поделилась подробностями случившегося инцидента.

– Сама во всем виновата – согласилась танцевать с пьяным. Музыка гремит, от него разит, а он что-то бормочет. Я ничего не слышу. Еле дождалась окончания. На следующий танец он снова пригласил – пришлось вежливо отказать, сославшись на недомогание. А он опять и даже стал требовать. Я такого не люблю: быстро собралась – и на улицу. Только свернула за угол, а он тут как тут и нагло ухмыляется. Темно, вокруг никого, бежать некуда. А он прижал к забору и пoлез целоваться. Я закричала. Тут подбежал солдатик, а он ему как даст! Тот отлетел и сильно ударился о стену. Лежит, бедненький, и не шевелится. Мне бы бежать, а я за него перепугалась. А этот мужлан – снова ко мне. Я стала сопротивляться. А он мне кулачищем в лицо: хорошо еще, успела руку подставить, а то даже не знаю, что от меня осталось бы.

Нина подняла ладонь и, впервые увидев синяк, ужаснулась. Слегка дотронувшись, почувствовала боль.

– Вот сволочь! – не удержалась Дина.

– И я говорю, козел! – добавила Муза. – Жаль, что меня не было с тобой. Я бы ему показала!

– Ты думаешь, он что-нибудь разглядел бы в темноте? – усмехнулась Дина. – Короче, надо его найти и проучить.

– Будем каждую субботу и воскресенье наведываться в этот ресторан. Он там обязательно засветится, – предложила Муза. – Чувствуется, завсегдатай! Я его запомнила.

– Согласна, но только за твой счет, – предупредила Дина.

– Ё-моё, как это? – удивилась та. – Слова сказать нельзя: сразу за горло и в кошелек. Да не в чужой, а в мой!

– Твоя идея – ты и платишь. Всё очень просто. Да плюнь ты на деньги. Зато мысль гениальная! И не чья-нибудь, а твоя! Гордись!

– Я еще и не на то способна, – разошлась Морозова после такой похвалы. – Но, думаю, не ошибусь, если интеллигентно промолчу.

– Вот видишь, тебе и камень в зубы… ой, карты в руки, – исправилась Дина. – В зубы ты всегда успеешь получить.

– Нет уж, не всё одной получать. Так что будем по очереди, – предложила раскрасневшаяся Муза и решительно стукнула по столу – невинная посуда от возмущения зазвенела.

– Оглобля, мебель-то не ломай – не дома. А впрочем, тебя бесполезно воспитывать: дерево, оно и есть дерево! Дуб называется! Короче, решено. А сейчас незаметно разбегаемся. У нас еще будет время обсудить эту операцию под кодовым названием «Поиск».

Муза встала и сладко, с хрустом в суставах потянулась.

– Ой, девчонки, если б вы знали, какую я испытываю легкость!

Дина тут же взяла ее под руку.

– Пошли домой, девушка облегченного поведения, а то завтра рано вставать.

– Облегченного, но не легкого. Я изучала алфавит жизни: от «А» до «Я», а они – с конца и остановились на «Б», на этом любимом слове и кончили. А в нем – очень глубокие и проникновенные мысли! И в большинстве своем с безрадостными последствиями. А они об этом не задумываются. Или стараются не думать – надеются, что их-то как раз и пронесет. Но чуда не бывает.

Нина вспомнила документальный фильм про проституток и с грустью отметила про себя: «Живут одним днем, неделей, месяцем… Думают: вот заработают и бросят. Нет, не остановятся – так затягивает, что вырваться не могут из цепких лап и пут. Жаль девушек: ведь они продают не только свое тело, но и душу. А она рано или поздно отомстит. Даже тем, кому удастся выбраться из дерьма, никогда не смыть с себя клейма. С годами поумнеют: проститутки станут протестутками, но… за всё придется платить».

Новогодняя ночь

На стыке лет, десятилетий и веков рождаются великие и…прочие мгновения.

От потрепанного временем старого года оставались считанные дни. А новый уже напоминал о себе с каждым часом. Более организованные «старики» суетились, не посвящая в свои секреты необстрелянную молодежь. Но вскоре желторотым новобранцам обнародовали свои замыслы: деньги на бочку – стол будет общим. За трое суток до праздника старшина роты на разводе объявил, что связисты не должны ударить лицом в грязь.

– А мое отношение к грязи вы знаете. Так что предстоит генеральная уборка. Командование же от нас ждет концерта.

Тут же нашлись энтузиасты, способные плясать, петь и читать стихи. Славный пообещал исполнить песню. С гитарой вопросов не возникло, и он два вечера имел возможность репетировать.

Последний день года внешне выглядел вроде бы как обычно, по распорядку, однако всё же чувствовалось приближение и дыхание Нового года. Виктор с волнением ждал вечера – кульминации не только суток, месяца, но и всего года. Начищая до блеска сапоги, он старался заглянуть чуть вперед. Как же всё будет выглядеть? В солдатском кругу, в условиях казармы, под строгим наблюдением командиров… Ощутит ли он праздник? Как-никак впервые вступает в новый год далеко от дома. А ведь ему еще предстоит выступать!

К шести часам ленинскую комнату – ее по-прежнему называли так – заботливо украсили еловыми ветками, игрушками и плакатами с тостами. Из столовой принесли термосы с продуктами, и выстроенные в две шеренги столы украсили скромными солдатскими яствами. Торжественную часть, включающую в себя объявление долгожданного приказа о поощрении отличившихся, свернули до тридцати минут, а потом начался концерт. Офицеры заранее заняли почетные места и с интересом наблюдали за доморощенными артистами. А таланты, как весенние цветы, охотно раскрывались и с блеском демонстрировали себя. Больше всех радовался подполковник Юрасов:

– Вот так школяры! До слез удивили. И кого только среди них нет – даже фокусники и пародисты! Ну, молодцы! Порадовали! – оживленно толкал он локтем своего заместителя.

Настала очередь Виктора. Он бережно склонился над гитарой и начал свою «Прощальную». Большинство присутствующих уже не раз слышали ее, но всё же притихли и вслушивались в каждое слово:

Тебя я обнимаю,

Глотая грусть тиши.

Прощай, моя родная,

Боль в сердце заглуши.

Не плачь, прошу, не надо –

Я – Родины солдат,

Пройду дорогой ада

И возвращусь назад.

Припев связисты дружно подпевали с мест:

С тобой я крылья обретаю,

С губ пью пьянящий аромат,

А смерть придет – огнем встречаю:

Мне автомат – как друг и брат!

Мгновения в бою опасны,

Горячей кровью залит путь,

Но ты – мой ангел, образ ясный!

Мне согреваешь лаской грудь.

Закончив свое выступление, Виктор как-то неумело поклонился и пулей выскочил в коридор, где с облегчением выдохнул. «На ринге так не волнуешься, как на этой солдатской сцене… Наверно потому, что там привычней», – признался он себе.

А на импровизируемый подиум уже выходили «топ-модели», которые отличались от зрителей минимумом женской одежды. Среди них, якобы специально проездом, оказались и «мировые звезды», – как же без них, – такие как Наоми Кэмпбел, Синди Кроуфорд и наши, пусть и менее известные, зато обладавшие всеми соблазнительными прелестями, хотя и не женского тела. Отечественные «супермодели» преподносили себя не хуже и с блеском подчеркивали не только свою стать, но и карикатурные округлые формы. Выглядели все настолько комично, что связисты хохотали от души. Однако приз зрительских симпатий пришлось поделить между экстравагантной Снегурочкой в исполнении Тихонина и несравненной «Клауди Шиффер», которую поклонники сразу узнали по ненавязчивой подсказке: Малышкин, чуть не заплетаясь в своих ногах, важно расхаживал с огромным листом шифера.

Вдруг на сцене появился Гусяков: прилизанный и в малиновом пиджаке. Сделав пальцы веером, он гнусавым голосом объявил:

– «Выхожу один я на дорогу». Автор неизвестен.

«Как неизвестен? – удивился про себя Виктор. – Даже ему это не простительно».

А напыщенный Гусь настроился и попытался придать своему внешнему виду обобщенный образ «нового» русского. Они, эти братки девяностых, для него и для всех остальных солдат казались уже историей. И вот один из них «явился» к ним на праздник из того «далекого» прошлого и захрипел:

Выхожу один я на дорогу

в новомодном красном пиджаке,

заглушаю водкой я тревогу,

как Россия в пьяном кабаке…

Выслушав песню до конца, Славный возмутился:

«Уж классику-то зачем поганить? Пользуется своей безнаказанностью, тем, что их разделяют века… А может, мне вместо Лермонтова вызвать на дуэль этого козла?»

В десятом часу офицеры разошлись по домам, оставив с солдатами старшего лейтенанта Хромова и старшего прапорщика Хохрячко. Последнего, видимо, в качестве наказания, поскольку ровно год назад он в этой же казарме проснулся разжалованным. Неизвестный шутник за заслуги перед Отечеством сделал его младшим прапорщиком. Последующее пристрастное расследование так и не выяснило, куда же делись заслуженные звезды с гвардейских погон.

После томительного и задевшего за душу боя курантов при первых звуках гимна солдаты дружно отметили рождение нового года троекратным «Ура!», и раздался дружный звон граненых стаканов и железных кружек, наполненных, к сожалению, не шампанским, а соком, лимонадом и минеральной водой. Но это было уже непринципиально. Главное – настал самый любимый праздник! Потом все радостно обнимались и поздравляли друг друга. Виктор отвечал без слов таким же красноречивым рукопожатием. Последовали тосты за Россию, за армию, за ракетные войска… и за мир на земле! За родителей и своих близких, за самое сокровенное каждый уже пил отдельно. В эти трогательные минуты в мыслях все улетели домой – независимо от срока службы. Чуть позже, глядя на своих сослуживцев, Виктор отметил про себя: «Как мы похожи. Наверняка, и думаем одинаково. Все равны, как братья. Всегда бы так».

А потом начались новогодние концертные программы. Солдаты только успевали переключать каналы, и мнения каждый раз расходились. Пришлось вмешаться офицеру, который предпочел Первый канал. В армии самое демократичное решение – это волевое решение командира.

Уставившись на экран, Виктор часто отвлекался, вспоминал, как встречал Новый год с друзьями. Как же было трогательно и просто. Неужели то счастливое время и такое же состояние души безвозвратно потеряны? Еще год назад он веселился с Лизой в компании ее знакомых и студентов. А теперь он далеко от дома, его окружают совсем другие люди. Виктор ощутил себя посторонним, за чужим столом – словно не в своей тарелке, где всё казалось постным и невкусным. Снова мелькнуло сияющее лицо Лизы, он услышал ее надменный голос и издевательский смех – просто так, для демонстрации наигранной резвости и радости. В лукавом взгляде вдруг просквозила замаскированная насмешка, и он с горечью подумал: «Уж она-то точно не вспомнит его, будет развлекаться со своим жлобом или в окружении новых поклонников. А я для нее – легкомысленное прошлое, так, мимолетное увлечение, которое тут же стерлось в короткой девичьей памяти».

Задумчивость Виктора нарушил Тихонин, который незаметно подсел рядом и прошептал:

– Выпить хочешь?

До Виктора донесся устойчивый запах водки, но он не подал виду.

– А что, наливают? Почему не здесь?

– В туалете, там никто не мешает, – предусмотрительный земляк снова зашепелявил на ухо и конспиративно кивнул на Хромова и Хохрячко. – Стакан – пятьдесят рублей, а за половину – тоже половина.

«И тут кто-то наживается», – возмутился Виктор и тихо спросил: – А если только понюхать, сколько сдерут? – Тихонин удивленно пожал плечами и покраснел. – А впрочем, мне и тебя достаточно, к тому же бесплатно.

У Виктора совсем не осталось денег – последние отдал при подготовке к Новому году. Но и потребности в спиртном не испытывал, да еще… в уборной. Тихонин уловил его замешательство:

– Там и в долг наливают.

– Нет, земляк, уволь. – На отчаянный протест Тихонин глупо заморгал. – А тебе советую закусить котлетой и запить какао.

– Ну ты чего? Я же тебе как другу.

Виктор заглянул в его слегка окосевшие, но добрые, искренние глаза – они напомнили жалобный взгляд бездомной собаки у дома Лизы. Тут же про себя отметил: «Они у него такие выразительные и невинные, требующие немедленной жалости, в противном случае они от обиды грозили ослепнуть, а сам Тихонин готов умереть мученической смертью – от одной только несправедливости. Неужели у кого-то рука поднимется обидеть его?»

– Нет, Харитоша, в таких делах я тебе не товарищ. Дуй в кроватку, пока не заметили твое колыхание.

Земляк в изумлении застыл с широко раскрытым ртом, придававшим его лицу идиотское выражение. Прекратив шипящий диалог, Виктор взглянул на Хромова и Хохрячко, – они словно специально сели впереди и уткнулись в телевизор, чтобы ничего не замечать. Тихонин, оправдывая свою фамилию, также незаметно ускользнул и больше в ленинской комнате не появлялся. На экране мелькали известные артисты, старательно шутили, веселились; звучали популярные и совсем новые песни. Сменяясь, они каждый раз уносили домой, в прежнюю жизнь, где Виктор ощущал себя абсолютно свободным и беззаботным. В груди больно защемило, и ему так захотелось вернуться туда, что он уже спокойно сидеть не мог. Всё-таки искусство – великая сила! Его бросило в жар, он вышел и заходил по коридору в безрассудной нерешительности. А в висках застучало, и осуждающий голос нудно повторял: «Что же я наделал?» Сейчас Славный впервые пожалел о своем скоропалительном поступке – глядишь, не метался бы здесь, как в клетке. Он вышел на улицу. Мороз и ветерок с жестким снегом ударили в лицо. Луну и звезды скрыла зловещая завывающая метель, а больше и взглянуть не на что.

Поеживаясь, Виктор вошел в казарму, добродушно впустив вместе с собой белые освежающие клубы. Тело еще не освободилось от знобящего холода, в голове еще не оттаяли леденящие мысли, а на душе так тошно, что Виктор от отчаяния решился залить ее сорокаградусным «бальзамом» в надежде утешиться и согреться. Но Харитоша как сквозь землю провалился: только что суетился под ногами и вдруг испарился. Даже в туалете – никого. Вспомнил про Копытова – он-то куда подевался? Заглянул в спальное помещение и увидел жуткую картину: Гусь со всего размаху ударил дужкой от кровати в грудь Тихонина. Тот, стиснув губы, застонал, а группа дембелей заржала. Виктор почувствовал, как у него сразу похолодели руки и по спине забегали мурашки. Он подскочил к обидчику:

– Ты что делаешь? Убьешь же.

Дружный хохот повторился.

– За дело, – оправдывался изрядно захмелевший Гусь. – Это ему за то, что накосячил и запалился. А может, ты хочешь попробовать?

– Давай наоборот.

– Мне не за что. Да и прав у тебя нет – не заслужил.

– Зато обязанности найдутся. – Виктор плюнул и возмущенно пробубнил: – Не казарма, а зона.

– А здесь и есть зона повышенной опасности… для некоторых умников, – неприятно ухмыльнулся Гусь. Вел он себя не только самоуверенно, но даже вызывающе нагло.

– Слушай, Гусь, не петушись, а то… козлом станешь. Хотя от тебя и так уже козлятиной несет.

За спиной раздался дружный смех. Гусь несколько смутился. А уверенный в себе Виктор добавил:

– Одних жизнь превращает в Ничто, а других – в НИЧТОжество! Что тебе ближе? – Тот замялся, зрачки бешено забегали. – Молчишь… Тебе виднее.

Старослужащие загалдели, а Виктор отправился искать Копытова. Тот оказался в кровати и своим басовитым храпом будоражил весь угол спального помещения. «Этот храп у нас песней зовется!» Виктор наклонился над земляком, вдохнул и с отвращением прикинул примерную дозу выпитого – не меньше пол-литра! Хорошо еще, шарахаться по казарме не стал, а сразу в постель рухнул.

«А что же с Харитошей делать? Забьют парня», – размышлял он, укрывая «габаритное» тело земляка.

Однако не прошло и минуты, как Тихонин, свернувшись в комок, мирно посапывал в своей кроватке, которая явно казалась ему великоватой. Виктор тоже решил не терзать душу и лег в постель. Одно его успокаивало: «Мне еще что, а вот другие – несут боевое дежурство, стоят на посту, а кто-то в дороге…» Встал Виктор только перед обедом – спасибо командирам, позволившим вдоволь отоспаться после праздничной ночи. А для кого-то бессонной и изнуряющей, отметил он и посочувствовал бедолагам.

После вялого построения и короткой переклички выяснилось, что рота не досчиталась четверых бойцов, в том числе и земляков Виктора: Копытова и Тихонина. Оказалось, все они после обильной рвоты, не сговариваясь, примчались в медпункт – сработал инстинкт выживания. Жалобы одни: резь в животе. Дежурный лекарь младший сержант Печенкин, уставший после ночного «приема на впавшую грудь» неразведенного спирта, протирая мутные глаза, сразу поставил диагноз. Причем не на косой глазок, а по более надежному признаку – сногсшибательному перегарному запаху:

– Печенкой чую – интоксикация! – уверенно продемонстрировал он дар Божий и указал на металлический стол, чем-то напоминавший операционный. Поэтому у пациентов он вызвал столько страху – на десятерых трусов хватило бы.

И напрасно: операция оказалась несложной. Бывший сельский фельдшер был предельно лаконичен как на слова, так и на дела. Пострадавшим тут же промыли желудки и сделали капельницу. Для надежности еще и по уколу вкатили, двойную дозу – теперь они соглашались на всё, лишь бы быстрее встать в строй.

А находившийся в строю Виктор благодарил судьбу, что опоздал вчера к раздаче спиртного. «Сами-то “старики“, видимо, пили более-менее доброкачественную водку и самогонку, а неопытный молодняк из экономии снабжался “паленкой“ местного розлива. Результат налицо, – размышлял Виктор, с сочувствием представляя мучения пострадавших. – Впредь наука будет, в том числе и ему: лучше совсем не пить, чем неизвестно что лопать. Так что век живи – век учись и всё равно не угадаешь, где найдешь, где потеряешь!»

После команды «Вольно! Разойдись» Хохрячко с широченной улыбкой плавно подошел к Виктору.

– Головушка – бо-бо?

Однако Славный разочаровал его:

– Никак нет.

– Хочешь сказать, что совсем не пил?

В ответ – категоричное отрицание головой. Но кто ж поверит на слово, тем более хмельной солдатской голове, – в этом опытный Хохрячко не сомневался. Он приблизился вплотную и повел своим чутким носом.

– А если честно? Только между нами? – не унимался он разочарованным тоном.

– Даже не потягивало.

– Ну ты кремень! Ценю. Я за тебя спокоен.

Навестив Харитошу, дотошный Виктор выяснил, за что же он получил дугой в грудь.

– Хорош «подарочек» тебе в новогоднюю ночь! Ребра болят?

– Я даже не знаю, где хуже и опаснее, – поочередно он показал на грудь, на живот и на голову. – Правильно мне мама говорила: бедовый я. А еще – невезучий.

– Да уж, беды и неприятности дня прожить без тебя не могут. Вот ты и тянешь эту ношу: свою и чужую – «стариковскую». А они пользуются твоей слабостью и безропотностью. За что тебя Гусь огрел?

– Мне и еще одному молодому дали сорок рублей и велели принести «Медового пива» и две бутылки водки. Да еще сдачу вернуть. А где я им возьму, если нахожусь за колючей проволокой… И денег у меня нет, – насупился он по-детски.

– Ну и приколы у них… дурацкие.

– Ты знаешь, я так испугался…

– Я тоже за тебя, – признался Виктор и представил озверевшие глаза Гусякова.

– А я за тебя – думал, сейчас драться полезут. Они же были «замазанные».

– А чего мне бояться, когда ты был рядом. Чай, заступился бы? Вдвоем как-нибудь отмахнулись бы, – Виктор улыбнулся и пожелал наивному земляку выздоровления.

Того же пожелал и Копытову, но толстяк не торопился выписываться: солдат спит – служба идет. «И к спирту поближе», – признался он и щелкнул пальцем по небритому подбородку.

Уверенно шагнув в новый год, Виктор не заглядывал слишком далеко – и без него есть кому позаботиться о его личных планах и служебных перспективах. Его молодая по возрасту и сроку службы жизнь уже взяла стартовый разбег и торопливо продолжалась, хотя и с новыми заботами, тревогами и переживаниями.

«Во как завертело, закружило. Даже передохнуть некогда», – Иногда задумывался Славный в полной уверенности, что совсем скоро полегчает. Одновременно он жил непонятной интригующей надеждой, что в ближайшие дни или месяцы произойдет что-то очень важное, поворотное. Ради этого стоит терпеть и ждать.

Постепенно он втянулся в скоростную, как авторалли, службу, расписанную по минутам, так что времени для хандры совершенно не оставалось. Но все жизненные штормы и ураганы чередуются со штилями и короткими перерывами. Однако даже размеренность и монотонность казарменной жизни Виктор воспринимал как норму и старался искать в ней личный интерес и пользу. Понимал, что после затишья жди бурю.

Методы воспитания

Жизнь уделяет нам знаки внимания, но почему-то все они только вопросительные!

Солдаты по-своему любили старшину роты Хохрячко и одновременно боялись его, особенно когда он слишком рьяно выполнял свои непосредственные обязанности. О них, а также о своих законных и уставных правах он не забывал никогда, даже когда храпел на всю казарму. Но и днем его зычный голос был слышен всюду – чтоб подчиненные его не забывали и заранее трепетали. Но это еще цветочки. Если утро Хохрячко встречал в плохом настроении – всем без разбора доставалось: и оптом, и в розницу. Попадавшихся на глаза солдат прапорщик одаривал со всей пролетарской щедростью. Его воспитательно-профилактическая «речь» слышалась с улицы. В казарме все тут же прятались по углам, но далеко не всем удавалось надежно укрыться и избежать нелицеприятной порции восклицательных знаков.

– Кругом грязь! Здесь что, свиньи прошли и наложили, как коровы? – орал Хохрячко на дневальных. – А что тут остальные делают? Марш на занятия!

Даже привычные ко всему стены иногда не выдерживали и трескались от «изысканной» словесности, когда прапорщик сочно распекал провинившихся. Каждый знал, что старшина роты обладает редким даром придраться даже к идеальному, а раз так – с командирской правдой не поспоришь.

Такие методы воспитания и поддержания строжайшей дисциплины стали привычным явлением. Бывали и более благоприятные дни, когда Хохмачко становился самим собой и привычно блистал остроумием.

Но понедельники, как всегда, окрашивались в сплошной черный цвет. Только что вошедший в казарму старший лейтенант Хромов услышал, как Хохрячко, не стесняясь в выражениях, прививал любовь к службе молодым неотесанным солдатам.

– Товарищ старший прапорщик, вы почему материтесь?

– По долгу службы. Чтоб бойцы лучше воспринимали.

– И часто вы вспоминаете свою мать?

– Свою – нет, а вот солдатских – постоянно, – честно ответил старшина роты.

– Мне кажется, вы допрыгались: подполковник Юрасов срочно вас вызывает.

– Зачем? – прапорщик не сумел скрыть беспокойства и на всякий случай одернул китель.

– Вероятно, хочет, чтобы вы поделились своим богатым опытом общения с подчиненными.

Не прошло и минуты, как Хохрячко вытянулся перед командиром части и доложил о прибытии.

– Вместо того чтобы проявлять строгость и поддерживать дисциплину, вы либеральничаете, заигрываете с подчиненными. Юморите, шуткуете с ними. Не слишком ли часто используете ненормативные шуточки с прибауточками?

– А как же иначе, товарищ подполковник? Вы нас как учили – к каждому иметь индивидуальный подход… Вот я и подхожу к каждому с его мерой допустимости – к кому поближе, к кому издалека.

– И только? – усомнился Юрасов.

– Еще к кому с утюжком, а к кому – с матерком.

– Очень интересно. И помогает народный метод?

– Насчет помощи не знаю, а довольны все. Кому же хочется через сутки чистить туалеты…

– О твоем опыте мы еще поговорим после учения, но уже более предметно и подробно.

– Что-то я не пойму, товарищ подполковник. То вы меня раньше ругали, что я слишком строг. Я подумал-подумал и согласился: действительно, очень несправедлив к новобранцам. Ведь они еще совсем мальчишки! А мы их ругаем, пинаем, шпыняем за каждую провинность! Вот и решил: где надо – заслуженно пожурить и даже наказать, а если не за что, то вместе с ними пошутить, посмеяться и расслабиться.

– Не слишком ли часто?

– Не. В самый раз – я же чувствую их настроение. Так что моя рука всегда на пульсе роты.

– Мне доложили, что ваши «выразительные средства» абсолютно ничего не выражают.

Удивленный Хохрячко вытаращил глаза.

– Да что вы, такое мог сказать только близорукий человек, а я – дальнозоркий!

– Зрение у всех военных одинаковое, а вот точки зрения почему-то разные.

– Ну, это и бездарю понятно: даже у половой тряпки есть собственное мнение… хотя бы относительно грязной обуви. – Подполковник усмехнулся, качнув головой. – Так что в правильности моих методов не сомневайтесь: проверено – мин нет!

– Ну смотри – тебе виднее. И перегибать палку не следует, и дисциплину поддерживать надо. Иначе чуть упустишь – всё, жди беды.

– Годами испытано. Впору докторскую защищать.

Дни летели, как счетчик в спешащем такси, и складывались в недели, отмеряя отрезки армейских будней. В солдатской памяти откладываются только воскресные и праздничные дни, получение крохотных денег – тем они ценнее – и редкие увольнения. А служба в скоростном режиме, к радости Виктора, наматывала и развивала обороты.

Тем не менее он часто вспоминал Нину. Хотя служба беспощадно съедала почти всё свободное время, он умудрялся думать о своей «Земляничке», когда бегал, умывался, обливался, находился в строю, на плацу, в клубе и даже на практических занятиях. После трудного дня он, лежа в постели, с чувственной приятностью восстанавливал в памяти каждый эпизод тех трогательных минут, когда они были вместе. И всякий раз ругал себя за непростительную торопливость при расставании.

Нина тоже не забывала Виктора – он будто впечатался в ее память. В минуты откровений она вновь и вновь переживала те волнующие мгновения, когда она впилась в его губы страстным, продолжительным поцелуем. Даже время не в состоянии было облагоразумить и успокоить ее: при одном воспоминании о нем горячая кровь приливала к голове, ей становилось жарко и душно… А перед глазами со страшной быстротой вертелись громадные огненные круги, и ею овладевало какое-то полное фантастических грез забытьё, похожее на гипнотическое состояние. Порой Нина стыдилась своего поведения и проявления необузданной страсти. Ей хотелось открыться и извиниться, но она не знала, где найти своего мужественного спасителя. Он ей сразу понравился: в глазах – характер, щеки горят… А дома совсем потеряла голову. Его притягательные губы, открытый взволнованный взгляд, некая смущенность в крепких руках – свидетельство безусловной скромности… Всё в нем подкупало и завораживающе привлекало. Да и вся внешность не только таила в себе, но и щедро источала силу, твердость духа и уверенность. Рядом с ним она сначала ощутила спокойствие, а затем резкое неукротимое возбуждение.

Нина решила отыскать своего «принца» через пострадавшего ефрейтора. Накупив продуктов, она направилась в госпиталь. Волнуясь, обратилась в приемный покой.

– К вам доставили одного ефрейтора. Скорее всего, с сотрясением мозга. В какой он палате?

– А вы кто ему будете? – поинтересовалась пожилая медсестра с усталым видом.

– Знакомая, – не сразу ответила Нина, – смущение сразу выдало ее. Опытная женщина только улыбнулась.

– Ну и как же я вам его найду?

– Он высокий! – показала она рукой выше своей головы, а сама силилась вспомнить его фамилию или хотя бы имя.

На этот раз медсестра неодобрительно покачала головой.

– У меня ни рост, ни вес не указаны. А только фамилия, имя и отчество. Да температура еще, если хотите.

– Ничего не знаю, бабуль. Он меня защитил, а сам пострадал.

– И как же мы его искать будем? Знаешь, сколько у нас народу лежит? И все защитники!

– Мне только один нужен.

– Ничем не могу помочь. Розыск не по моей части.

Нина растерянно пожала плечами, потом деликатно извинилась и с горькой щемящей тоской вышла на улицу. Ведь она настроилась, рассчитывала… И вдруг! Неудача больно царапнула сердце – сразу выступили слезы. Нина еле успевала вытирать их и медленно брела по дырявому асфальту вдоль заржавевшей металлической ограды, облезлого забора. В душе что-то надломилось, но она никак не могла понять, что именно.

Невольно ноги привели девушку к ресторану. Она подняла голову и вздрогнула. Резко оглянулась – никого! Это ее не обрадовало, но и не остановило: чем сильнее было ее душевное оцепенение, тем больше тянуло туда… С опаской прошла во двор – и сразу вспомнила звериный взгляд напавшего. По телу пробежал трусливый холодок. Нина пугливо съежилась, словно ожидая очередного удара судьбы или встречи с пьяным негодяем. Ей бы бежать… Но, как и тогда, в этом предвкушении опасности таилось для нее какое-то соблазнительное безрассудство. Для нее, только что окунувшейся в новый мир, который она с интересом начала изучать, он внезапно изменился и показался страшным и чуждым. Нина вспомнила напутственный голос отца: «Доверяй своему сердцу, но никогда не забывай о том, что вокруг тебя люди!» Как всегда, папа прав.

Нина с трудом успокоила себя и нежно провела ладонью по кирпичной стене, о которую ударился ефрейтор. На мгновение огорчилась, что не нашла его в госпитале, но почему-то обрела уверенность, что с ним всё будет в порядке. Тут же вспомнила о Викторе, и на сердце стало трепетно и тепло. Теперь у нее есть защитник, пусть мнимый, но самый настоящий рыцарь! В этом она нисколько не сомневалась и не жалела, что судьба свела их в тот роковой и памятный вечер.

Из госпиталя Малышкина выписали через двадцать один день. В части он объявился в субботу – как раз в банный день. Ему хотелось быстрее избавиться от противного больничного зуда, вонючего пота и запаха лекарств, поэтому сразу направился в баню. На Виктора в тот день возложили наиважнейшую обязанность: выдавать солдатам чистое белье, а грязное строго по счету складывать в мешки. Рота связистов уже помылась, настала пора и самому понежить свое тело, оно не просто соскучилось, а жаждало хорошего пара. Только он вместе со штатным истопником и каптерщиком разделся и собрался заскочить в парную, как появился улыбающийся ефрейтор.

Виктор, не скрывая радости, крепко обнял его. Тот осмотрелся и заметил телевизор.

– А он тут зачем?

– Да ты что, не знаешь? Старшина сегодня всем «задал баню», а потом, естественно, послал всех в нее. И не в простую, а с телеком.

– Почему? – недоумевал ефрейтор, видимо, в госпитале отвыкший от солдатского юмора. А может, после травмы его голова еще не научилась догонять чужие мысли.

– Для ускоренного промывания мозгов – физического и интеллектуального одновременно. А если серьезно, то скоро прапоры придут париться, вот и принесли – им же комфорт нужен! Да ты что стоишь? Раздевайся и присоединяйся, уж я тебе задам такую баню! – предложил Виктор и убежал.

Прошло несколько жарких минут. Волжский парильщик уже отхлестал себя густым березовым веником, а Дима всё не появлялся. «Странно, чего тянет?» Раскрасневшийся Славный с криками выскочил и нашел ефрейтора в душе.

– Ты чего? – удивился он, осматривая на худой спине ефрейтора четко выделяющиеся позвонки.

– Мне нельзя париться, – ответил тот с сожалением и повернулся. Взгляд Славного застыл на его впалом животе, где красовались четыре белых рубца.

– Что это? Ты не говорил.

Однако тот среагировал спокойно.

– Да так – следы вил.

– Не понял. Расскажи подробнее, – Виктор усадил смущенного ефрейтора на скамейку, сам присел рядом.

Нерешительный Малышкин почесал затылок и начал:

– Два года назад мы всей семьей поехали в соседний район к родственникам на свадьбу. Идем по деревне. День теплый, народу на улице!.. Подходим к одному дому, а там местные с интересом наблюдают, как пьяный мужик дубасит свою жену. Мне, дураку, и невдомек, что он своими кулачищами прилюдно воспитывает ее после бани. Она в крови, а он ей хлесть, хлесть… да приговаривает: «Я тебе покажу…» Представляешь, и никто не вступится! А она, бедная, упала, так он ее ногами. Она верещит, а собравшиеся – только ржут. Так меня это взбесило! Ну я и вмешался – оттолкнул его, помог ей встать, отряхнуться… А этот мужик вылетает из ворот с вилами – я и не видел! Оборачиваюсь – тут он и вонзил мне. Мать от ужаса в обморок, отец – на него, а я схватился за живот и истекаю кровью.

Виктор стиснул зубы и пожалел, что его там не оказалось. А ефрейтор спокойно продолжал:

– Хорошо в деревне медсестра на месте оказалась – тут же обработала раны и быстро отправила в райцентр, в больницу. Вовремя успели – кишки мне прочистили, заштопали… Хирург сказал: повезло тебе, парень!

– А что с тем уродом?

– Заявление в милицию я не писал, но его всё равно посадили. Когда мне сообщили об этом, жалко его стало. Я тогда сильно переживал.

– Вот русская душа – его чуть не убили, а он «переживал»! Да я бы этого козла… – Виктор осекся. – Свадьбу молодым, наверно, испортил. Ничего – пусть сидит, там ему самое место! Да и жена этого алкаша, поди, вздохнула свободно. Ладно. Шут с ним. Но ведь тебя в армию не должны были призвать.

– А я сам напросился. Точнее, мы с отцом так решили. Во-первых, я хотел служить, да и в деревне нашей делать уже нечего – всё разворовали, развалили, работы нет. Правда, мамка всячески противилась, а папа настаивал – ему самому знаешь, сколько из-за этого хлебнуть пришлось! Это нынче считается нормальным «отмазаться» от армии, а раньше – позор, если тебя забраковали по здоровью. Вся деревня смеялась, а девчонки дружить отказывались, не говоря уж о замужестве. Отец немного заикается, да еще у него плоскостопие, а злые языки про него такое брехали! Так и уехал из родной деревни. Долго не женился. Это у вас в городе народу много, а на селе – все на виду.

Виктор кивнул и с уважением посмотрел на своего соратника по убеждениям. А тот пояснил:

– Вот батяня и не захотел мне такой же участи. «Хватит того, что я пережил». Если на селе хлесткое прозвище приляпают, так правнукам не отмыть. Мамка ему: «Очнись, время-то ныне совсем другое. И армия другая». А он – свое: «Времена-то меняются, а совесть и долг остаются».

– Мудрый у тебя батяня. У меня тоже!

– Он сам поехал в райвоенкомат – в тот призыв как раз страшный недобор был. Да еще он земляка там «хорошо» встретил: после того как они «уговорили» бутылку, тот уже не сопротивлялся. И вот я здесь.

– А сейчас не жалеешь?

– Нет. Хотя, если честно, скучаю по своей деревне, даже по той неухоженности, бедности, непролазным дорогам, разным перекосам… Я с этим вырос, впитал, да и воспитан так. И себя менять надо – набираться опыта, расти…

– Да куда уж тебе расти, – усмехнулся Виктор и провел рукой по его жесткому ежику. – Пойдем, немного погреемся, а потом я тебе спину натру – поди, соскучился по деревенской мочалке?

Что заложено в детстве, обязательно проявит себя и даст плоды.

В Нижнем зима в этот год выдалась теплой и слякотной. В воздухе уже ощущалось свежее дыхание долгожданной весны. Импульсивный Глеб после очередной тренировки ощущал усталость в руках и в ногах, но на душе было легко и благодатно. На перекрестке неожиданно встретил Лизу. Она была, как всегда, элегантна и эффектна.

– Здравствуй, Глеб. Хорошо, что я тебя встретила. – Ее ухоженное лицо, к удивлению Мухи, выражало искреннюю приветливость.

– Давно поджидаешь? Похоже, соскучилась, Модель ты наша ненаглядная?

– Еще как, но не по тебе, – лицо ее стало серьезным. – Хотя и тебя рада видеть.

– И на том спасибо, Лиза-Лиза-Лизавета...

– Как служится нашему чемпиону? Ты с ним переписываешься?

– А как же! – широко улыбнулся Муха. Его абсолютно не смущало, что идущая рядом изящная девушка на голову выше.

– И что пишет?

– Не знает, что делать – сразу жениться или подождать? В него, как ни странно, влюбилась дочка генерала – такая красавица, такая умница! Слов нет – картинка!

Лицо Лизы внезапно переменилось – даже насыщенный макияж не смог скрыть ее возмущения. Но все женщины актрисы.

– И что же тогда он теряется? – как можно спокойнее, с напускным безразличием поинтересовалась она.

– А вдруг потом дочка маршала встретится?! А он уже связан по рукам и ногам.

– И что же ты ему посоветовал? – на этот раз Лиза с нескрываемым любопытством уставилась на Глеба.

Тот не торопился с ответом, заставляя ее нервничать.

– Я думал, сомневался, даже поставил себя на его место…

– И напрасно. Тебе никогда не быть на его месте, – представив их рядом, Лиза злобно усмехнулась.

– Это почему же? – Глеб нахмурил свой лоб.

– Да потому, что он в армии. А ты – дома.

– Значит, мудрей, раз моим мнением интересуются умные и большие люди. Короче, я ему посоветовал немедленно жениться. Во-первых, для дочек маршалов есть сыновья маршалов – они порасторопней нашего брата. А во-вторых, у этого генерала тоже есть шанс стать маршалом.

– Стало быть, скоро на свадьбе будешь гулять?

– Естественно. Ради такого случая нарушу спортивный режим – напьюсь с будущим маршалом. Эх, что же я не спросил: а может, у него и для меня дочка найдется?

– А ты малый не промах! – усмехнулась Лиза и надменно похлопала его по плечу, как мальчишку.

– Кто ж сомневался. А ты как живешь? Что-то бледная не по годам. Уж не…

– А чему радоваться? Я же не невеста и замуж не собираюсь. Во всяком случае в ближайшее время.

– Значит, не хочешь? А как же твой супермен на джипе?

– Так ведь всем одного надо. Он не исключение, – Лиза зло насупилась и разом подурнела. – Так что наших отношений хватило только до ближайшего перекрестка…

Глеб почесал за ухом и с любопытством заглянул в ее глаза.

– Так стоило ли: на машине и так недалеко?!

– Зато на какой! Теперь впечатлений осталось – на всю жизнь! – как-то нерадостно усмехнулась она.

– Так ведь сама выбрала. Избравшие осла не думали, что породили льва! – на этот раз он взглянул на нее серьезно, в его глазах мелькнуло сочувствие. – Похоже, это общение тебе на пользу пошло: ты повзрослела и поумнела.

– Поумнела, – в задумчивости повторила Лиза и добавила: – Только вот не знаю, куда ум применить, с кем поделиться своим опытом. Все куда-то идут, спешат, отдаляются… А мне так и вообще не к кому.

Глеб понял: плохо ей. Решил приободрить:

– Мы еще тогда хотели твоему ухажёру колотух накидать, чтоб не отбивал чужих баб, да Витек запретил.

– Я знаю, у него доброе сердце. Дай его адрес, ну пожалуйста, – она как-то жалобно посмотрела на Глеба, и тот заколебался.

Он действительно не знал, как ему поступить, но потом сдался:

– Ладно. Рискну выдать страшную военную тайну. Ты не знаешь, за это сколько сейчас дают?

– Благодарность в виде поцелуя в щечку.

– Тогда я каждый день изменять буду… но только не Родине, – вовремя спохватился он и указал на щеку.

– Всё шутишь.

– Хорошая шутка – признак ума, а без него – не до шуток. Я тебе позвоню вечерком.

23 февраля Виктор неожиданно для себя получил от Лизы открытку с поздравлением по случаю Дня защитника Отечества и письмо. «Что это она вдруг? Должно быть, что-то случилось?» – подумал он, торопливо вскрывая конверт.

«Дорогой Витя! Извини, что не писала тебе. Но ты уехал даже не попрощавшись, да и я не знала, куда отправить свою весточку. К счастью, случайно встретила Глеба Громова: он и дал мне твой адрес. Ты уж его не ругай.

После нашей разлуки я многое поняла и стала совсем другой – мудрее лет на двадцать! За это время я очень скучала по тебе и сожалею, что так нелепо и глупо всё вышло. Ведь нас связывает много общего: чистого, светлого и радостного. И всё это куда-то мгновенно улетело. Как же легкомысленно мы расстаемся со своим самым ценным и дорогим, а потом жалеем…»

По казарме эхом пронеслась команда дневального:

– Выходи строиться!

Виктор на ходу успел торопливо прочитать еще несколько строчек:

«…Но бесследно не пропало – я помню всё до мелочей. И благодарна тебе за это. К сожалению, всё хорошее мы начинаем ценить только тогда, когда теряем. Вот и я…»

Пока рота спешила в столовую, Виктор размышлял: «Очнулась, когда я уже далеко. Со временем мы все умнеем… и чаще всего тогда, когда изменить уже ничего нельзя».

Вернувшись в казарму, Виктор продолжил чтение письма:

«…Вот и я поняла эту истину слишком поздно. На меня что-то нашло – вероятно, у всех наступает период, когда надо перебеситься. Со мной творилось что-то непонятное. Виновата во всем я сама, чего простить себе не могу. Миша-жлоб, как его прозвали, оказался самым настоящим подонком. Другое дело ты – честный, порядочный и благородный! Люди, их поступки и дела лучше всего оцениваются на расстоянии. Самым верным испытателем на прочность является время! Так вот, разлука меня многому научила, позволила разобраться в себе и в своих чувствах. Теперь я поняла, что любила и люблю только тебя. Я не стыжусь признаться в этом и готова пойти на всё, лишь бы вернуть прошлое, когда мы были вместе. На смену холодной зиме уже спешит весна. Присмотрись, и ты ее ощутишь. А значит, могут проснуться и чувства, забыться обиды. Не будь бессердечным: не держи на меня зла и ответь мне… хотя бы несколько строк. Очень прошу – я нуждаюсь в них. Крепко целую и обнимаю. Твоя Лиза».

Перечитав еще раз письмо, Виктор задумался: «А что если и вправду любит? И у нас может всё наладиться? Как прежде…»

Теперь уже прошлое не казалось ему таким далеким, безрадостным и не состояло из разрозненных лоскутов, осколков и жалких лохмотьев.

«А как же Нина? А где уверенность, что она?.. Вроде бы рядом – и одновременно так далеко, что не достать! Журавль в небе! Все мы боимся утратить то, что имеем, но еще больше то, чего не имеем. Да, да, зачем требовать от жизни большего и нереального? Но я еще не боролся… – тут же осудил он себя. – Не знаю, ох, не знаю… Время покажет».

Виктор долго колебался, отвечать Лизе или нет. Но когда он получил третье письмо, решил написать.

«Дорогая Лиза! – начал он очередную, уже пятую за вечер попытку, и каждый раз первое слово зачеркивал, словно стеснялся его. – Спасибо тебе за поздравление и добрые, очень теплые весточки, которые ты посылаешь мне. Честно признаюсь, приятно осознавать, что тебя не забыли и желают всяческих успехов. А они сейчас не помешали бы. Пишут мне редко – в этом, видимо, сам виноват – не люблю излагать свои мысли на бумаге (к тому же нас так приучили: лучше, да и гораздо легче, позвонить, чем писать и ждать ответа). Да и времени совсем нет. Ведь солдатская жизнь течет по заранее определенному командирами руслу: ни вправо, ни влево – ни-ни! Всё строем, хором и вместе, чтобы все и каждый были на виду. Но получать письма с родины, особенно с добрыми известиями, конечно же, очень радостно. Это придает силы и окрыляет… – Только теперь, после первых вымученных строк, когда Виктор, как бы разогнавшись с горки, получил некоторую уверенность, он перешел к главному: – Поэтому ты пиши. Твои письма помогают и вспомнить прошлое, и подумать о настоящем, и заглянуть – пусть и не так далеко – в будущее. Время лечит и даже обиды уменьшает до микроскопических. Мне кажется, я не держу на тебя зла, тем более это было так давно – еще в той, далекой доармейской жизни! Сейчас я на многие вещи смотрю трезво и совсем другими глазами, словно кто-то – непременно добрый и мудрый человек – надел на них розовые очки…»

Потом пришли еще два письма. Виктор скупо ответил одним, ни к чему не обязывающим по содержанию. Лиза почувствовала его сдержанность и некоторую холодность. А ей требовалось совсем другого, и немедленно!

После серьезных скоропалительных раздумий обеспокоенная Лиза собралась ехать в дальние края. Она понимала, что может потерять Виктора, поэтому спешила. Родители возражали, обвиняя беспринципную дочь в том, что у нее нет ни характера, ни элементарной девичьей гордости. Папа в этом вопросе был лаконичен и более-менее деликатен, но мама, как всегда, проявляла чрезмерную активность и бескомпромиссную настойчивость. Она не стеснялась в выражениях и требовала убедительных доводов, толкающих безрассудную дочь, современную декабристку, на совершение почти героического поступка. Эльвира Мироновна, всю жизнь питавшая необъяснимое пристрастие к различным экзотическим безделушкам и воспитывавшая в Лизочке такие качества, как почитание и уважение людей с достатком и положением, одного не могла понять: зачем ей сломя голову мчаться к человеку, который бросил ее, даже не простился? В крайнем случае можно написать, позвонить. Но ехать! В такую даль! И в качестве кого она приедет к этому неотесанному солдафону?

– Да в конце-то концов, кто он тебе, этот несчастный боксер и, судя по всему, неудачник по жизни? Что ты в нем нашла? Я с самого начала говорила: не пара он тебе. Другое дело – Миша! Да и других кандидатов полно. Только выбирай. Ты такая умная, красивая! Я тебя не понимаю. Да и не только я – все наши друзья тоже…

– Кто, кто? Ах, друзья! Мама, да нет у нас друзей. А те, кто собирается по праздникам, приходят только напиться, нажраться до отвала и посплетничать. Да, да… хобби у них такое – всем знакомым косточки перемолоть. Неужели тебе не противно?

– Как ты смеешь? Это же интеллигентные, культурные люди! – возмутилась Эльвира Мироновна. – Они все с положением! А значит, уважаемые люди! Без них сейчас нельзя.

– Да, да. Нельзя, – как попугай вторил папа из-за спины супруги.

– Интеллигентные, говорите… Уважаемые… Да знали бы вы, какие они на общедоступном русском языке шлют проклятия, которые не требуют перевода, в адрес тех, кто просто-напросто не согласен с их «высочайшим» мнением! Ах, не слышали. Да вы у нас глухие. А мне часто приходилось даже затыкать уши. Мама, присмотрись, кто тебя окружает! Завистники, склочники и прихлебатели. Уверена, никто из них в беде не только не поможет – пальцем не пошевелит! Сначала с сочувственным видом будут охать, ахать и вздыхать, а потом начнут прятаться и шарахаться от вас… А за глаза осуждать и обливать грязью. Неужели ты до сих пор их не раскусила?

От таких обличительных откровений дочери Эльвире Мироновне стало плохо. Она закатила глаза и, схватившись за сердце, плюхнулась на белоснежный диван. Отец бросился к ней, а перепуганная Лиза – к телефону, чтобы вызвать «скорую».

Это обстоятельство сказалось на решении Лизы: она передумала ехать, ограничившись длинным письмом, в котором излила свою терзаемую сомнениями и переживаниями душу в надежде получить от Виктора искренний ответ.

Армейская жизнь имеет свои особенности и проходит по-разному, с резкими перепадами: одни дни едва ползут, а другие денечки с радостью летят, оставляя приятные впечатления.

Удобно развалившись на стуле, Виктор отвлеченно присутствовал на занятиях. Он снова и снова вспоминал голубоглазую Нину, в ушах стоял тихий ласковый голос, умоляющий задержаться.

Но резкий выкрик сержанта прервал упоительные грезы:

– Рядовой Славный, хватит мечтать о «гражданке»! Лучше покажите, как вы освоили оружие.

Виктор быстро и точно продемонстрировал свою сноровку – неполную разборку и сборку автомата он выполнил раньше установленного нормативами срока, а счет шел на секунды. Потом тщательно смазал и протер оружие. Сегодня он делал это без особой радости, но служба есть служба.

Каждый день Виктор обещал себе обязательно навестить милую хозяйку скромненькой и уютной квартиры. Время, как ему казалось, тянулось бесконечно. Увольнение в город упорно не давали, но Виктор целый месяц упрямо тешил себя радужной надеждой. Иногда вспоминал и терялся в догадках: чья это шинель с погонами старшего лейтенанта висела в прихожей?..

«Неужели мужа? Да нет, не может быть – Нина еще молода. А может, брата или отца? Тогда почему она ничего не говорила про них? Да она вообще ничего о себе не рассказывала. Не успела, – успокаивал он себя. – А вдруг это ее шинель? Вот было бы здорово! Ну, размечтался, – сразу осек он себя. – Тогда к ней не только не подойдешь – на танке не подъедешь».

После обеда помощник дневального вручил Виктору письмо, но сделал это как-то пасмурно, без привычной в таких случаях радости. Это насторожило, Виктор тут же взглянул на обратный адрес. От бати, обрадовался он и уединился в бытовой комнате. Отцовские послания требовали внимательного чтения, тишины и серьезных раздумий. Однако, распечатав конверт, удивился: письмо сразу насторожило своей краткостью.

Отец торопливым почерком сообщил, что умерла тетя Вера – рак желудка. Виктор не мог смириться с этим и представил ее цветущую и величаво роскошную. Теперь ему не хотелось продолжать чтение, но он заставил себя. «Она никогда никому не жаловалась – отличалась гордой независимостью, а сама уже несколько лет болела».

Она снова возникла перед глазами Виктора, почему-то вспомнился откровенный разговор с ней на лестничной площадке. Наверное, потому, что он оказался последним! Тогда в его даже самые смелые мысли не могли закрасться хотя бы малейшие подозрения или полунамек на неизлечимую болезнь.

А скорбный отцовский голос продолжать звучать на бумаге:

«На операцию долго не решалась. Не знаю, что ее сдерживало: боялась или денег не было. А может, не надеялась на выздоровление. А когда согласилась – оказалось поздно! Вскрыли – и сразу зашили. Никто и проститься с ней не успел: скончалась в больнице – тихо и незаметно. Если бы всё вовремя!.. Ну почему мы всегда легкомысленно опаздываем?.. Только в зрелые годы понимаешь, как много исчезает с уходом каждого дорогого человека. Потому что всё родное и неповторимое день ото дня становится всё драгоценнее в нашем обреченном на одиночество мире».

Далее почерк отца заметно изменился, снова стал привычным и ровным. Видимо, чтобы подготовить к другому важному событию.

«…Мы с мамой решили взять Игоряшку к себе, – прочитал Виктор и нисколько не удивился. – Теперь у нас появился еще один сын. Я благодарен за это маме – у нее благородное и доброе сердце. Правда, другая сестра и брат настаивали, чтобы он жил у них… Они не скрывают – им нужна квартира. Но решающую роль сыграло решение Игоряшки…»

Виктора меньше всего интересовал квартирный вопрос и другие подробности, он снова представил худое симпатичное лицо тети Веры и ее последние напутственные слова. Выходит, она уже знала или догадывалась о своей приближающейся смерти? Как рано оборвалась ее жизнь – всего-то в сорок один год! Но каково сейчас Игоряшке – совсем еще мальчишка!

Виктор решил не тянуть с ответом и тут же взялся за ручку – надо поддержать отца, чтобы не раскисал.

Злые языки – страшнее пистолета.

Незаметно подкралась последняя суббота января. По жребию вечно невезучей Музе выпало первой идти в ресторан и высматривать там обидчика Нины. Она надела на себя всё самое лучшее, чтобы выглядеть эффектно, полагая, что ее жертва сразу будет убита наповал… в крайнем случае очарована до беспамятства. Инструктаж авторитетной Дины был коротким:

– Разведка – дело серьезное! Требует мускул в мозгах и в теле. Ты у нас девушка из глубинки, поэтому должна зрить глубоко, прямо в корень!

– А ты тогда кто? – не удержалась Муза.

– А я столичная! Тебе до меня далеко, отсюда не видать.

Муза обошла ее кругом и критически заметила:

– Но далеко не отличная – лишнего в тебе многовато. – Она с суровым взглядом хирурга угрожающе взялась за кухонный нож. – Придется кое-что урезать.

– Что, что? На святое посягнула?! – Дина нахмурилась, что означало: автору этих слов сейчас не поздоровится. Подруга, почуяв реальную опасность, быстро ретировалась:

– Местами… И то незначительно. В форме даже совсем не заметно.

– То-то. Вот такую деликатную критику принимаю.

Чтобы сгладить обстановку, в разговор вступила Нина:

– А я – дочь леса.

– Не расстраивайся – в городах тоже зверей хватает. Время сейчас такое – люди звереют! «Озверин» принимают, – «успокоила» ее Дина и снова взглянула на Музу.

– А ты гляди в оба, а не коси по сторонам. Может, достойного человека встретишь, – а они на дороге не валяются.

– Верно – они в канаве отлеживаются. А мне надо крепко стоящего и стόящего! – Муза показала правый кулак, а левой рукой отмерила, какого размера. Ее запросы в полной мере соответствовали росту.

– Вот тебе на всякий случай мобильник, я у одного офицера под честное слово одолжила. Головой отвечаешь. Я и вторым обзавелась. Только не потеряй. А мы с Ниной будем ждать.

Вскоре «разведчица» скрылась за дверью. Дина расположилась в кресле рядом с телефонами, готовая в любую секунду бежать на помощь. Нахохлившись, она выглядела грозной и напряженной.

Нина загремела на кухне посудой и ритмично застучала по разделочной доске ножом. Приготавливая ужин, она вспоминала всё, что знала о Дине Дроновой – этой сильной, решительной москвичке, поначалу удивлявшей Нину сочетанием воли, серьезности, уверенности в себе и одновременно чувством юмора, постоянным подтруниванием не только над окружающими, но и над собой.

Дина перекусить не отказалась, так как любила побаловать себя. А готовить Нина умела, что не раз отмечалось ее благодарными подругами.

– Как там она, бедненькая? Наверное, трясется со страху! – переживала Дина, с аппетитом уплетая салат.

– Ещё как! Одна ведь! – Нина участливо покачала головой, представив ее за одиноким скудно накрытым столом.

– Сочувствую Оглобле. Как казанская сирота, сидит в этом мужицком кабаке со своими сержантскими копейками и целый час, как Устав караульной службы, усердно изучает меню, а сама с горечью облизывается, в уме считает и пересчитывает, как бы ей не опозориться. Я даже вижу ее с вытаращенными глазищами… Нет, пожалуй, больше не со страху, а от голода и ресторанных цен! Притаилась, бедненькая, и невольно заглядывает в чужие тарелки с деликатесами, – с полным ртом бубнила Дина, мысленно рисуя прокуренный зал и свою нескладную подругу. Красочно-эмоциональные переживания не мешали ей лихо управляться с последним куском отбивной.

Нина тоже представила за соседними столиками шумные компании молодых, но не безбедных людей, которые с эффектом огнетушителей одну за другой открывают шампанское и громко кричат. А Муза только облизывается и клянет всё на свете.

– Я так волнуюсь, аж вся трясусь, – призналась Нина. – У нее, наверно, уже схватки медвежьей болезни начались, а она терпит – всё-таки на задании. Как же все-таки трудно быть настоящей разведчицей.

– Так то разведчицы – их готовят. А тут экспромт! Но ты не беспокойся, наша несгибаемая Оглобля нигде не пропадет. Ну, в крайнем случае наломают ей дров… Ой, кажется, я тоже не то сморозила: не дров, а костей, хотя для нее это одно и то же. Ничего – срастутся, – успокаивала себя и Нину раскрасневшаяся и вспотевшая, будто разгрузила целый вагон, отпыхивающаяся Дина. – Ой, кажется, я сегодня увлеклась. Вот так всегда: толстяки жертвуют собой ради худых, тощих и завистливых. А как насчет компота?

– Могу предложить чай или кофе.

– Не, лучше пиво с воблой.

– Чего нет, того нет. – Нина виновато развела руками.

– Значит, так: вот закончим эту операцию и вместе сходим в бар.

– Надо еще до получки дожить, – озабоченно и с некоторым напряжением в голосе сокрушалась Нина и после короткого колебания решилась: – Ты извини, Дин, я никогда не спрашивала, – как-то неуверенно начала она – чувствовалось, что испытывает смущение и неловкость. – Интересно, а почему ты заключила контракт?

Та опустила голову и задумалась. Потом доброжелательно взглянула на подругу.

– Это ведь ты здесь оказалась по любви. Мы все завидовали тебе… А многих сюда занесла несчастная любовь… А кто-то до сих пор находится в поиске.

В глазах Нины мелькнуло удивление, а на персиковых щеках образовались привлекательные ямочки: «Как это?»

– Хоть и не люблю я об этом распространяться, но тебе, пожалуй, расскажу. Ты все-таки подруга, поэтому секретов от тебя не должно быть. Да и времени уже достаточно прошло, чтобы вспоминать об этом более-менее спокойно.

Нине не терпелось услышать подробности, она подсела к Дине и притихла. Тревога ожидания делала ее еще более привлекательной.

– В то время, когда многие мои сверстницы впустую растрачивали свое девичье очарование и незрелый еще ум среди мирской сумятицы и дешевой мишуры, я серьезно занималась спортом. У меня всё было по расписанию. Подумать только: еще девять месяцев назад я считала себя самым счастливым человеком на свете. Я любила сама, и мне казалось, что меня тоже искренне любят. С Андреем познакомилась случайно: он подвез меня после тренировки.

Нина внимательно слушала и четко представляла события, излагаемые подругой: Андрей мчится на иномарке, а у обочины голосует измученная Дина. Увидев красивую спортивного вида девушку, он резко останавливается и предлагает подвезти. Его доброжелательный тон и ослепительная улыбка произвели на Дину сильное впечатление, и она согласилась. Они летели по вечерней Москве, Дина уже забыла и про усталость, и про плохое настроение, она улыбалась теплому приятному ветерку и добродушному водителю. Быстро познакомились и разговорились. Он – студент МГУ, будущий экономист, она – рядовая спортсменка. Правда, Андрей оказался человеком, совершенно не приспособленным к жизни. Типичный тепличный интеллигент: наивный, мягкий, скованный, впечатлительный. В то же время – настойчивый, исполнительный, усердный, но эти качества относились только к учебе. Он родился для науки и не представлял себя без нее.

Дина, наоборот, отличалась простотой и хладнокровием, по характеру волевая, решительная, в зависимости от ситуации проявляла не только твердость, но и жесткость. Они как бы дополняли друг друга. Андрей испытывал легкость в общении с ней и чувствовал себя как за каменной стеной. К тому же он оказался влюбчивым человеком и вскоре признался:

– Диночка, я хочу сделать тебе предложение, – краснея, он вручил ей огромный букет. – До тебя у меня не было никого. Мама говорит: я однолюб. Мне кажется, она права. Ты у меня первая и единственная любовь. Я без тебя уже не могу.

– Если любишь, то женись, – бросила она, еще не веря в серьезность его намерений.

На следующий день они в тайне от родителей подали заявление в загс. Андрей почему-то торопился и за деньги договорился, чтобы регистрацию назначили уже через месяц. Они решили: до поры до времени – родителям ни слова, чтобы поставить перед фактом. За несколько дней до свадьбы Дина впервые оказалась у них в квартире. Счастливый Андрюша представил ее маме и папе, наивно полагая, что невеста обязательно понравится – иначе и быть не могло, поскольку такая девушка просто не может не покорить сердце любого человека, тем более его добрых и отзывчивых родителей. Однако они сначала с удивлением, а потом с нескрываемым холодком восприняли избранницу сына. А весть о предстоящей женитьбе просто ошарашила их, и только интеллигентская сдержанность не позволила закатить истерику.

Дина сразу почувствовала, что эта новость особой радости у них не вызвала. Она как сирота стояла посреди профессорского кабинета и, чтобы хоть как-то отвлечься, бесцельно пробегала глазами ряды солидных книг – жизни не хватило бы их прочитать. Дина вдруг увидела почтенных авторов живыми, они выстроились перед ней и жадно раздевали ее пристальными глазами-буравчиками. Простая девушка из рабочей семьи ощущала себя неловко перед собравшимися поглазеть на нее инженерами человеческих душ и смущенно робела от одних только фамилий. От волнения она почувствовала себя как в бане: раскраснелась, вспотела. Но те, что с мировыми именами, без единого вопроса, одними проницательными взглядами оценив ее внутреннее богатство и внешние достоинства, с сожалением отметили: зря не обратили на нее внимания ранее и не сделали главной героиней своего лучшего романа, повести или рассказа. А если она и опоздала родиться, то они должны были придумать такую же – на то они и гении.

Зато хозяева этих томов оказались не столь проницательными и дальновидными – видимо, не всё поняли из прочитанного. Поддерживая статус культурных людей, они только вежливо улыбались и не спешили с серьезными расспросами. Но жажда знать всё и сейчас была сильнее. При общении с пассией сына деликатного папу интересовало: какое у нее образование и не намерена ли она дальше учиться? О какой специальности и профессии мечтает? Что умеет и как собирается жить? Более практичную маму беспокоило: с кем ее будущая невестка проживает? Кто родители? Что ее привлекло в их сыне, который еще абсолютно не готов к семейной жизни…

Дина старалась держаться свободно и естественно, но всё же испытывала некоторое волнение и беспокойство. Еще бы, впервые в жизни ей пришлось предстать в качестве допрашиваемой, и перед кем – перед этими с виду милыми и гостеприимными людьми, будущими свекром и свекровью.

Уже на следующий день родители Андрея поехали по адресу своей будущей невестки. У подъезда сидела пожилая женщина с детской коляской. Она, как надзирательница, пристально разглядела нерешительную парочку: им так и не удалось скрыть волнение. Еще бы – ведь не каждый день сын женится! Да еще в срочном порядке. Торопливый профессор уже проскочил мимо, но опытная жена чутко уловила ситуацию и притормозила. «Кажется, это то, что нам надо», – решила она и вернула мужа.

– Поликарп, давай присядем, – кивнула она на скамейку, где сидела сурового вида полная женщина с двумя увесистыми подбородками. Та, в свою очередь, тоже с интересом изучала их: в этой паре явно главенствует женское начало. И не ошиблась, так как муж подчинился и скромно присел на краешек длинной скамейки.

– Вы не знаете, в какой квартире проживает Дина? – приступила к расспросам предусмотрительная мама.

– На седьмом этаже, в двадцать восьмой, – полушепотом, чтобы не разбудить внучку, «прострочила» бабуля и, судя по загоревшимся глазкам, сразу оживилась. – Их там четверо в трехкомнатной квартире. У Динки еще младшая сестра есть. Ох и девка растет: оторви и брось!

– Это вы про кого? – вмешался папа.

– Про младшую, конечно, Зинку. Ох и бестия!

– А старшая? – спросила мама и артистично изобразила невинно-доброжелательную улыбку.

– Вся изгулялась. Каждый день с новыми парнями, а иногда и с несколькими. Совсем стыд потеряла.

– Вы хотите сказать, что она легкого поведения? – уточнил папа.

– Не то слово… Такая же вертихвостка, как и младшая сестра. Вот ведь как бывает: родители – простые, работящие, а дети – избалованные и грубые. Одно наказание с ними. И главное – слово нельзя сказать: пришибут и глазом не моргнут – вон какие здоровые кобылы!

– Судя по всему, досталось вам от них? – поинтересовался папа и от волнения стал протирать запотевшие очки.

– Не то слово! Раньше, бывало, сделаю замечание, а они: «Не твое дело, займись лучше своими внуками». А младшая мне прямо заявила: «Не суй свой нос дальше своей квартиры, а то прищемят». Ишь, соплюшка, а уже угрожает! Сейчас я плюнула на всё и даже не обращаю на них внимания. Но вчерась заметила Динку с одним пучеглазым недоноском. И чего, думаю, она нашла в нем? А потом поняла: два сапога – пара!

Родители сразу смутились и внутренне даже возмутились, но ограничились немыми выразительными взглядами. Однако женщина этого не заметила и продолжала докладывать – остановить ее в этот момент было невозможно.

– Вы зайдите в любую квартиру, и вам такое скажут о них! Обязательно наведайтесь в двадцать седьмую – там подружка моя, Клавка, живет. Она по-соседски вам всё выложит, как на блюдечке. Скажите только, что от меня, а то она немного трусоватая… но правдивая, как стеклышко.

Удовлетворенные опросом родители встали и собрались было распрощаться, но словоохотливая женщина остановила их жестом.

– Постойте, я еще не всё… Куда вы?

– Клавдию проведать, – ответила мама и под ручку увлекла мужа в подъезд.

Вдогонку они услышали:

– Товарищи следователи, а что они натворили? За что их привлекать-то будут?

– Не вздумай сказать – это «следственная тайна», – усмехаясь, шепотом предупредила довольная предварительными результатами мама. – Иначе вся наша разведывательная операция сорвется.

Сухощавая Клавдия долго молча разглядывала непрошеных гостей в щель дверного проема. Их интеллигентный вид и вежливый тон вызвали доверие. «Должно быть, из милиции», – решила она, и парочка с удовольствием подтвердила ее «прозорливую» догадку. К тому же сработала рекомендация подруги. Говорила женщина много, но в основном то, что супругам уже было известно. А им хотелось услышать новые факты, на которые они заранее настроились. И Клава частично оправдала их надежды:

– Обе сестры непутные.

А когда чего-то очень ждешь и хочешь, то обязательно получишь. Вот и на этот раз, уловив скользкие намеки, родители Андрея с удовлетворением приняли их за желаемое. Но мама решила уточнить – больше не для себя, а для мужа.

– Вы хотите сказать: распутные?!

– А для меня едино: как скажете, так и понимайте. Младшая постоянно в подъезде с подростками отирается и пугает мою болонку, когда та по утрам начинает лаять или писать. А старшая – с детства всё куда-то со спортивной сумкой бегает. А кавалеров у нее – хоть пруд пруди. И куда родители смотрят? Да и парни-то все как на подбор: здоровые как боровы, рослые – слово нельзя сказать против.

Этого оказалось вполне достаточно, теперь они уже нисколько не сомневались в своих смелых предположениях. Да и документально всё зафиксировано, с удовлетворением отметила мама, выключив диктофон.

Вечером следующего дня Андрей не встретил Дину после тренировки. До свадьбы оставалось всего три дня. И тогда взволнованная Дина сама позвонила. Трубку взяла его предусмотрительная мама и пообещала позвать очень занятого сына. Невольно возникла незапланированная семейным сценарием пауза. Дина отчетливо слышала в трубке ее приглушенный голос: она давала сыну самые последние наставления. Судя по репликам, диалог между ними разгорелся довольно оживленный, после чего Андрей всё же решился подойти к телефону.

– Ты извини, но свадьбы не будет…

– Почему? – спросила уже готовая ко всему Дина.

– Я передумал.

– Ну-у, это меняет дело! А то, мне показалось, мама не разрешила, – съязвила Дина от злости и уже хотела бросить трубку, но всё же решила выслушать отрепетированные объяснения.

– Я многого не знал, – начал мямлить Андрей. – Ты меня обманула. Я думал, что буду у тебя первым и единственным… А сто первым не хочу…

Дина с трудом слушала его сбивчивый лепет. Но после этой оскорбительной фразы она не сдержалась:

– Не обольщайся… открыть вторую сотню. Мой счет давно перевалил за тысячу!

– Вот видишь, ты и сама созналась, – продолжил он, после чего Дина услышала в трубке радостный женский голос: «Правильно, сыночек. Молодец! Будь мужчиной».

– Ладно, маменькин сыночек, поищи себе другую, более достойную. Будь здоров, мужчинка, не кашляй.

Дина в гневе бросила трубку. Перед глазами сначала всё поплыло, потом потемнело. Наверное, потому, что весь мир показался ей вывернутым наизнанку и враз почерневшим. С трудом она дошла до своей комнаты и рухнула в постель. Из груди вырвался крик омерзения, негодования и отчаяния. А в ответ – ничего, ни единого отзвука!

Пылающая Дина не видела, как ее притихшие родители переглянулись: в их глазах застыло столько доброты, жалости и обиды, что они с готовностью разделили бы ее горе! Однако мать не решилась войти в комнату дочери, а отец сел на кровать и провел по ее мягким волосам мозолистой рабочей рукой.

– Не плачь. В жизни еще не такое бывает. Так что лучше прибереги слезы. А свадьбу мы тебе такую отгрохаем, что эти интеллигенты подавятся от зависти. Погоди, дай только срок – всё уляжется, утрясется.

Дина сильно переживала: она даже предположить не могла, что в жизни такое может произойти – и не с кем-то, а именно с ней! В эти дни она многое передумала. Самым обидным оказалось несправедливое обвинение в распутстве. Дома сидеть не хотелось, и она бесцельно бродила, но ее уже не радовали ни широкие проспекты, ни узкие улочки и дворы старой части города, ни открытые лица москвичей. В тяжелую от раздумий голову приходили только мрачные и самые нелепые мысли. И после долгих мучительных размышлений Дина решила скрыться, исчезнуть из черствой столицы, где ее так больно обидели злые языки и не нашлось ни одного человека, кроме родителей, кто заступился бы за нее.

«Прочь отсюда, прочь от самой себя – подавленной и обиженной на весь мир. Как бы вернуться к прежней жизни, моей жизни! Однако хватит нюни распускать», – приказала Дина сама себе трезвым голосом и ринулась в военкомат. Пока проходила медкомиссию, собирала необходимые справки, немного пришла в себя, обрела прежнюю уверенность. Затем начались томительные дни ожидания вызова. К счастью, ждать пришлось недолго.

Задушевное повествование то приводило эмоциональную Нину в тихую ярость, то она впадала в элегическое настроение. Когда Дина покончила с тягостными воспоминаниями, подруги нежно взглянули друг на друга и тепло обнялись.

– Как сюжет?.. – воскликнула Дина, потом задумалась и добавила: – …для небольшого рассказа?

Нина не согласилась:

– Даже на роман тянет. Да, да, о тебе целый роман писать можно. Я бы его назвала «Злые языки». Нет, лучше «Не верь злым языкам, а только любящему сердцу». А твой Андрюша хорош: поверил, и кому?!

– Как говорится, любить он мастер, а жениться – кандидат… Так что я останусь в его памяти только легким случайным приключением, безымянной минутной прихотью, бесследно исчезнувшей из его жизни по настоянию матери. Но я его не виню. Сама во всем виновата. Осторожней надо быть и не давать ни малейшего повода для ядовитых языков. У них одна цель – разрушить чужое счастье. А оно такое хрупкое!

– Правильно говорят: береги честь смолоду, а за репутацией присматривай всю жизнь! – Нина услужливо налила подруге крепкого чаю, теперь она смотрела на нее совсем другими глазами.

– Всем слухам надо вовремя давать отпор, а не ждать. Из-за них сколько разрушилось человеческих судеб!.. Сколько семей распалось!..

– А сколько так и не создалось! – Нина обняла Дину и поцеловала. – Всё у тебя будет замечательно. Только всему свое время!

С задания Муза вернулась в половине двенадцатого. В глазах горела голодная злость. По ее колючему взгляду подруги поняли: вечер прошел впустую, а самое главное – общие деньги выброшены на ветер. Только плотный ужин, уже за счет пострадавшей Нины, частично успокоил разведчицу-неудачницу.

Нас жизнь испытывает, соблазняет… Зачем? – сама того не знает.

Лиза оказалась настойчивой и писала регулярно. Виктор же не часто баловал ее ответами. Однажды поймал себя на мысли, что не только привык к ее письмам, но и ждет теплых, ласковых и приятных для солдатской души посланий, пахнущих дорогими духами. Он всё чаще заглядывал в ее приветливые глаза на цветной фотографии, а улыбчивое лицо на фоне красных роз напоминало ему о счастливом прошлом.

Но была еще призрачная Нина… Хотя иногда казалось, что она давно забыла своего спасителя и при случайной встрече даже не узнает.

Служба продолжалась, и Виктору приходилось познавать не только азы, но и важные особенности армейской жизни. Помощников в этом далеко не легком для него деле было предостаточно. И каждый, с учетом способностей, вносил свою лепту. Среди них выделялся всегда предельно доходчивый из-за простоты выражений неиссякаемый источник хорошего настроения старший прапорщик Хохрячко, он же Хохмачко, как его называли за глаза. По мнению Виктора, он был просто неподражаем, среди подчиненных пользовался уважением за искрометный юмор, за веселый нрав и доступность. Но должность старшины роты ко многому обязывала, поэтому Хохрячко всегда знал, где, когда и с кем пошутить. И к самым, казалось бы, несерьезным вопросам подходил очень серьезно и обдуманно. Но жизнь – непредсказуемая штука, поэтому иногда вынуждала выдавать и экспромты.

– Вы хоть знаете, что такое солдат? Это головная боль для сержантского состава и сердечная – для офицерского. Поэтому вы должны всей душой болеть за них, чтоб самим не заболеть заразной болезнью.

– Товарищ старший прапорщик, мы готовы в полном составе лечь за них в санчасть, так и передайте им, – выразил всеобщее мнение Славный.

– А вот этого как раз и не надо – кто ж тогда служить-то будет? Так что болеть-то за них болейте, но сами всегда оставайтесь здоровыми и в строю. Поскольку все познается в сравнении, запомните: сержант – это щука, солдат же – карась…

– А прапорщик? – заинтересовался Виктор, стараясь запомнить каждое слово.

– Акула! – Хохрячко демонстративно задрал нос.

– А офицер тогда кто же?

– Профессиональный рыбак! Кого поймает – держись! Так отчехвостит, что только на уху и сгодишься. Все и всё уяснили?

Раздалось дружное «Так точно!»

– О, братцы, гляжу, ничего-то вы так и не поняли. Прежде всего вам придется иметь дело со мной. Так вот, запишите в свои черепные компьютеры: сержант хитер, но старшина-хохол хитрее даже офицера!

Тут он сморщился и громко чихнул. В строю – тишина, поскольку в сказанном и без чиха никто не сомневался. Однако Хохрячко это заело.

– Всякий чихнет, да не каждый здоровья пожелает.

– Будьте здоровы! – эхом пронеслось по казарме.

– Вольно! Разойдись.

Однажды вечером к Виктору подошел Копытов и прошептал:

– Земляк, порубать хочешь?

– Спрашиваешь!

– Тогда стой около меня и жди.

Они встали около тумбочки дневального и сделали вид, будто о чем-то разговаривают. Ровно в 21.30 раздался телефонный звонок, и дневальный побежал за Хохрячко.

– Да, да… Ну конечно. Раз обещал, сделаю, – любезно улыбался прапорщик трубке, будто его видели на том конце провода. – Сейчас же пришлю. И про меня не забудьте. За мной не заржавеет.

Положив трубку, он нахмурил брови и сразу бросил суровый взгляд на Копытова. Тот, якобы ничего не подозревая, продолжал что-то объяснять Славному.

– Рядовой Копытов, опять без дела болтаешься? У тебя сколько нарядов вне очереди?

– Не два, а три, – поправил Хохрячко, заглянув в записную книжку. – Ты офицерскую столовую знаешь? Так вот, живо туда – там надо холодильники передвинуть.

– «Но» – это отличная мысль! Хорошо, что напомнил: двоих же надо. Рядовой Славный, ты парень здоровый: поможешь своему рыхлому земляку. А заодно пару котлет мне принесешь, а то я этого Копытова знаю – по дороге всё слопает, прожора ненасытный. А я без них плохо засыпаю.

Виктор приятно удивился четкому претворению замысла Копытова.

– Запомни, Витек, солдатская смекалка – залог успеха! А уж на такие дела я всегда мастак был: еще в детском саду отмечались мои исключительные способности.

В столовой их уже поджидала прелестная кладовщица Зоя – на вид около тридцати, с модной стрижкой и серыми удивленными глазами. Виктор отметил про себя, что она не просто приглядывает за своей аппетитной внешностью, а пристально следит за ней. А как же иначе – где работает! Застыв перед зеркалом, она слегка поправила и без того аккуратную прическу. В ее неторопливых отточенных действиях бросалась в глаза уверенность. Зоя специально обращала на себя внимание и думала: пусть, мол, облизываются; что они видят на своей службе?

Наблюдательный Виктор сразу признал, что одета кладовщица явно не по-будничному: длинная темная юбка с разрезом до бедра и черная с блестками, напоминавшими позолоченную рыбью чешую, кофточка сидели на ней не столько безукоризненно, сколько соблазнительно. Но главной особенностью празднично-выходного наряда, без всяких сомнений, считалось глубокое декольте, обнажавшее упитанные и сочные груди. Про себя Виктор честно признал: справная женщина!

Гостеприимно раскинув руки, она так и засветилась выразительными глазами, обрамленными густыми ресницами и чуть подведенными веками. А спелые, густо накрашенные губы, запах ароматных духов и вкусных блюд возбудили в связистах волчий аппетит. Похоже, добродушную хозяйку только это и заботило. Широко улыбнувшись, предусмотрительная Зоя игриво уставилась на Виктора, – он даже смутился.

– А у меня подруга есть, – перевела она вопрошающий взгляд на Копытова.

Тот сразу оживился:

– А чё, я не против.

Теперь слово оставалось за симпатичным гостем, и она устремила на него почти гипнотический взор. Но он выстоял этот натиск и неуверенно возразил покачиванием головы.

– А зря. Уж такая красавица! Молодая, умная… Все от нее в восторге! Сейчас только звякну – так она мигом…

– Не беспокойтесь, поздно уже, – остановил ее Виктор, удовлетворившись ее ослепительным присутствием.

– Ну, как знаешь, – надула она губы и подмигнула пожавшему плечами Копытову.

Радушная хозяйка не стала испытывать их терпения и усадила за стол. Как в цирке, скатерть вспорхнула белой птицей, и приготовленные заботливыми руками яства предстали перед глотавшими слюнки солдатами. Не успели они взять вилки, как праздник украсила бутылка сухого вина.

– А может, чего покрепче? – скривился Копытов, будто его только что страшно напугали. – А то опять эта кислятина.

– Можно и самогоночки, – обрадовалась Зоя. Похоже, в этот вечер она исполняла роль волшебницы или фокусницы, так как в ее руках тут же оказалась бутылка с мутной жидкостью. Когда она нагнулась, чтобы поставить пузырек перед сияющим Копытовым, Виктор признал: вырез на ее ослепительной кофточке – до самых последних границ приличия!

Очаровательная Зоя была откровенна не только в одежде и в поведении.

– Обожаю голодных солдат и всегда стараюсь им угодить. Офицеры и прапорщики совсем не такие – они избалованы, слишком требовательны – окончательно испорченные люди. А вот рядовые – совсем другое дело! Им ведь что: внимание, забота и ласка нужны, а они лучше воспринимаются на полный желудок. И тогда солдаты охотно отвечают взаимностью. Как говорится, услуга за услугу, и сам обижен не будешь.

Копытов уставился на кладовщицу со всей присущей ему силой безотчетной страстности. Она вся задрожала и чуть было не расплескала содержимое стакана. Они как-то чувственно чокнулись и одновременно выпили, Виктор наотрез отказался, хотя поначалу мелькнула шальная мысль: а может, рискнуть в конце-то концов, мужик я или не мужик! Но разум оказался сильнее сиюминутного порыва. Зоя и земляк повторили, а он продолжал уплетать предложенные блюда.

– Как, вкусно? – безадресно поинтересовалась добродушная хозяйка.

За обоих ответил хищно облизнувшийся Копытов:

– О вкусах не спорят, а сразу убивают или уничтожают соблазнительные яства. – Во взгляде земляка он уловил откровенный укор относительно обжорства и попытался оправдаться: – Ну что я виноват, если в моем животе никогда не услышишь гулкое эхо. Он у меня всегда забит, в нем постоянно что-то урчит и булькает.

Рот у Виктора был забит, он щедрым кивком то ли согласился со сказанным, то ли поблагодарил привлекательную работницу пищеблока. Когда изрядно потяжелевший Копытов с нескрываемым удовольствием похлопал себя по животу, Зоя предложила:

– А теперь можно и делом заняться.

Виктор подумал, что пришла пора поработать. Он молча встал из-за стола и задвинул стул.

– Ты куда? – удивилась Зоя.

– Холодильники двигать.

Зоя и Копытов переглянулись и заразительно расхохотались – до слез. Славный оказался в неловком замешательстве: ему потребовались разъяснения, и он получил их.

– Да ничего двигать не надо. Я всё придумала, надо же было как-то правдоподобно запудрить мозги вашему старшине, – пояснила она, деликатно прикладывая платочек к глазам. – Вот они чем хороши, простые солдаты: мальчишеской наивностью, непосредственностью и исполнительностью. Обожаю таких.

– Да и я совсем другое имел в виду. Ну, что, – Копытов игриво взглянул на раскрасневшуюся от спиртного Зою, – пойдем?

Они даже не заметили его смятения и скрылись в кладовке. Вскоре скучающий Виктор услышал сладострастные вздохи и чувственные стоны. Он испытывал жуткую неловкость – словно специально подслушивал или подглядывал, чтобы узнать чужую тайну. Но и осуждать или как-то повлиять на происходящее за стенкой он не имел права и не мог, поэтому терпел в легкой дрожи и возбуждении. В ожидании земляка и гостеприимной кладовщицы, а главное, чтобы отвлечься, Виктор продолжал методично уничтожать вкусные закуски и котлеты, существенно отличающиеся от тех, что в солдатской столовой. Наконец-то вышел довольный Копытов, подсел к Виктору и прошептал:

– А зря ты отказался… от подруги. Эх, благодать-то какая! – Поглаживая живот, он с умилением сомкнул веки, затем торопливо распахнул, – я теперь совсем другими глазами смотрю на мир, на этот стол. – Он даже не притронулся. – А ты моей понравился – не просто так она проявила заботу о тебе.

Виктор представил в глазах насторожившейся Нины упрек и удивился: почему именно ее, а не Лизы? И откровенно обрадовался неосознанному выбору. Почему-то ему не хотелось огорчать Нину, да и своим жизненным принципам он не собирался изменять.

С усмешкой взглянув на Копытова, Виктор дружески хлопнул его по плечу.

– Нет уж, уволь. Я так не могу. Это у тебя всё просто, а у меня – всё так сложно и запутано… что лучше воздержаться.

Вскоре появилась сияющая Зоя и пристально уставилась на Виктора, от смущения он опустил голову: видно, осуждает, а зря. От ее не то испытывающего, не то упрекающего взгляда он почувствовал себя без вины виноватым и скованным. А она с легкой веселостью разрядила обстановку:

– Не переживай, служивый, в следующий раз познакомлю тебя с Ниной. Она тебе сразу глянется: не успеешь опомниться, как влюбишься…

– Как с Ниной? С какой? – вырвалось у растерявшегося Виктора.

– Вот видишь, уже заинтересовался… То ли еще будет! – громко хлопнула она пухлыми ладонями. Копытов радостным возгласом поддержал ее настрой.

А у Виктора в голове засуетились безрадостные мысли: неужели это она? В ушах зазвучал рекламно-восхваляющий голос Зои: «Красавица! Все от нее в восторге… Но она не с каждым…»

Вмешался Копытов:

– А через одного.

– Меня она уважает, я ей только звякну… – сразу прилетит».

Но почему же это известие и напоминание о Нине на этот раз не обрадовало его? Правда, и не оставило равнодушным? Выходит, она такая же? Нет, не может быть. Мало ли Нин в дивизии… Есть, но и не так уж много. Красивых! Так что… Всё, бессердечные сомнения прочно овладели его душой и теперь не давали покоя. А он и спросить не мог, уточнить – боялся разочароваться.

А Копытов на дорожку выпил еще одну стопку и любезно по-купечески расцеловал Зою. Высвободившись из его объятий, она положила в глубокую тарелку две котлеты с хлебом и накрыла салфеткой. Показалось мало – не поскупилась и на фольгу.

– Несите, мальчики, несите. Передайте огромное спасибо вашему Хохрячко. До свидания, милый, – она так душевно поцеловала пылающего Копытова, что запыхалась. – Я на днях позвоню. Будь готов!

Он поднял голову и вытянулся.

– Рядовой Копытов всегда готов! Особенно для вас, моя несравненная генеральша!

По дороге серьезный Копытов смиренным тоном пробасил:

– Ты ее не осуждай. Зоя добрая, заботливая и очень внимательная женщина: понимает, что солдату надо.

Но мысли Виктора были о другом – его душу разбередили сомнения и подозрения. А он любил ясность.

– Слушай, что это за Нина, о которой упомянула Зоя?

– Да откуда я знаю – даже в глаза не видел, – признался Копытов и продолжил свои откровения:

– Я за это ей благодарен. Да и на внешний марафет не смотри – несчастная она: муж пьет, из армии уволили, ребенок – инвалид, не ходит… А ему уже восемь! На лечение денег нет. Куда она с больным сыном? Ни квартиры, ни образования… Да и домой нельзя – там старики сами-то бедствуют… Пенсия – кот наплакал.

Виктор только тяжело вздохнул. В глазах внезапно раскрывшего душу Копытова застыли сердечная искренность и доброта – как у домашнего котенка. «Никогда бы не подумал, что этот неизлечимый хохмач и балагур способен на сентиментальные чувства», – отметил про себя Виктор, а тот продолжал:

– Мы-то с тобой отслужим и улетим, а она обречена всю жизнь обитать в этом военном городке. Полная бесперспективность. Я бы так не смог.

Виктор еще раз представил милое добродушное лицо Зои. Но ее улыбка и веселость оказались наигранными – просто-напросто она храбрилась на людях или хотела понравиться. Потом мелькнул неизвестный плачущий мальчик в инвалидной коляске. У Виктора от жалости неприятно заныло в груди, будто он тоже виноват.

– Ты уж не обижай ее, раз так получилось… – дрогнувшим голосом попросил Виктор. – Она к тебе со всей душой.

– Да разве ж я позволю… Наоборот, я для нее… за ее душевность… Она мне как старшая сестра!

Виктор не стал придираться и объяснять, что с сестрами, мол, так не поступают, но сейчас не это являлось главным, а то, что Копытов проявил искренность и ему хотелось верить. Когда подошли к уснувшей казарме, друзья договорились: Копытов – сразу спать, а трезвый Славный – вручает котлеты.

Подкравшись на цыпочках, Виктор тихо постучал. «Входи», – раздался заспанный голос. Поставив тарелку на стол, Виктор зевнул и собрался уже быстренько ускользнуть от сверхбдительного Хохрячко.

– Разрешите идти?

Но тот даже в это время суток оказался начеку:

– Слушай, – прапор привстал с кровати и сморщил свой длинный нос. – Что-то не пойму: водкой или самогонкой несет? Уж не дернул ли ты с устатку стаканчик-другой? Мой носопырник, как барометр на погоду и спиртомер на алкоголь, остро реагирует.

– Ошибаетесь. Во-первых, никто не предлагал, а во-вторых, я бы всё равно отказался. Вы уже в который раз безосновательно подозреваете меня.

Но Хохрячко перестал бы себя уважать, если бы не довел дело до конца. Он подошел вплотную и принюхался: вроде нет.

– Не пойму я тебя, Славный. Как ты умудряешься пить и не пахнуть? Поделись опытом.

– Элементарно. Самый лучший способ – даже и не пробовать.

– А ты случайно картину не гонишь? А дружок твой где?

– В туалете. От нагрузки что-то у него с животом. Да там еще краской воняет – вот, наверно, и нанюхался.

– Может, поэтому и пахнет? – усомнился в своих подозрениях Хохрячко, из его прокуренных легких вырвался дикий безостановочный кашель, будто он специально решил разбудить притихшую казарму. – Ты с ним поговори… по-хорошему, по-товарищески. А то у него в голове – ветер.

– Ветер в голове – это еще что, а вот сквозняк!..

– Это ты верно заметил.

– Да я не о нем, а в принципе.

– Ладно уж, иди спать, а то все уже седьмые сны видят. А я никак первый не поймаю – может, котлеты помогут. Но уж краску-то от водки я еще в состоянии отличить… – последнюю фразу Виктор услышал за дверью.

За пьянство в увольнении Копытова понизили – из водителей перевели в механики. Сначала он очень сожалел о случившемся и не раз делился с Виктором горькими переживаниями. Славный ему обычно говорил:

– Сам во всем виноват. Отныне ты – не выездной. Будем надеяться, ненадолго – шоферов же не хватает.

Тот делал удивленное лицо.

– Водителей или у водителей не хватает?

– И то и другое. А если б у них в голове хватало, они не бились бы на дорогах. Каждый год десятки тысяч погибают!

Расстроенный Копытов теперь действительно не имел возможности покидать расположение части, занимаясь, как ему казалось, скучным делом – ремонтом автомобилей. А главное – всегда был под неусыпным контролем сержантов и прапорщиков.

В субботу, в свободный от дежурства день, Виктор занимался со штангой. Вдруг дневальный позвал его к телефону. Звонил Копытов.

– Витек, в город хочешь?

Неожиданный вопрос вызвал временное замешательство.

– Ну чё молчишь? Телись быстрее. Мы на генеральской машине сейчас рванем… Да не бойся – якобы на обкатку, заодно проверим тормоза. Решайся: прокатимся с ветерком… всего на часик – никто и не хватится.

«Вот здорово! Нину навещу», – мелькнула радостная мысль.

Но сработал внутренний тормоз: зная авантюрный характер земляка, осторожный Виктор решил не искушать судьбу и отказался. Мало того – попытался убедить Копытова не делать глупостей, но разве его остановишь. И в этот момент в груди приятно потеплело, и донесся отдаленный, призывный голос Нины: «Ну что же ты? Я жду тебя».

– Ладно, ладно, уговорил. Уже бегу, – изменил он свое решение.

Издалека увидев генеральскую «Волгу», солдат на КПП автоматически открыл ворота. Вскоре земляки и молодой водитель летели по центральной улице. Казалось, весь городок улыбается им. Виктору не терпелось увидеть Нину. А Копытов опустил боковое стекло – под оглушительные звуки ритмичной музыки его обдувал теплый приветливый ветерок.

– Стой! – неожиданно крикнул он, увидев у винного магазина двух знакомых девиц. «Волга» со свистом затормозила, чем обратила на себя внимание прохожих, и резко сдала назад.

– Девочки, вас не подвезти? – ласковым заискивающим тоном спросил довольный встречей Копытов. Они сразу узнали того напористого и прямолинейного, как лом, солдата, который навязчиво приставал к ним на танцах. После такого заманчивого предложения девушки переглянулись и без раздумий запрыгнули в сверкающую от рекламных огней машину. Они только что затарились «горючей» продукцией, поэтому предпочли выбраться на природу.

Виктору с ними было не по пути – он вышел.

– А где площадь Победы? – спросил он, немного волнуясь.

– Ты куда? – удивились отчаянные девчата.

– У него ответственное задание – завтра об этом все газеты напишут. Вы думаете, мы просто так здесь? Нет, подруги мои боевые, мы очень серьезные люди и пустяками не занимаемся. Удачи вам, товарищ майор, – с важным видом пожелал Копытов.

– И вам, капитан, – откровенно улыбнулся Славный, оценив находчивость земляка. – При возвращении на базу используйте запасной вариант. Пароль не забыли?

Копытов многозначительно надул губы и кивнул, что означало: о чем речь!

– А на форму вы не смотрите – она для конспирации, затеряться легче. Вперед, лейтенант, – приказал он.

Мгновенно повышенный в звании водитель так же мгновенно дал по газам, и вскоре желание девушек с легкостью исполнилось. Выпив на четверых бутылку водки, перешли на сухое. Теплое и кислое до тошнотворности вино противно и долго лилось в горло Копытова и медленно растекалось по всему сморщенному от неприятных ощущений телу. Хоть и без удовольствия, но пить все-таки надо – не пропадать же добру. Когда в два круга опустошили и эту кислятину под мерзким названием «вырви глаз», споенному коллективу показалось мало. Решили еще раз сгонять в магазин. Темная глушь позднего вечера – черная и отчужденная – зависла над ними. Вдруг неожиданно вынырнула белой краюхой луна, придавшая всем уверенности и бодрости духа. За руль сел более опытный Копытов, врубил приемник и во всю глотку подпевал «Машине времени»:

…Вот, новый поворот,

И мотор ревет,

Что он нам несет?

Пропасть или взлет,

Омут или брод…

И не разберешь,

Пока не повернешь…

Его поддержали другие, кричали – кто громче… И в этот момент на крутом повороте лихач не справился с управлением и на большой скорости врезался в столб. К счастью, никто, кроме автомобиля, не пострадал… Раздались крики, стоны, ругань, проклятия.

Копытов вылез первым и взглянул на помятую машину.

– Вот так спели! Извините, видно, наш квартет не успел еще спеться. Поэтому и вышла такая неудача.

Нужная площадь оказалось в двух шагах, здесь Виктор уже ориентировался и свернул на знакомую улицу. Он готов был бежать, лишь бы быстрее увидеть Нину.

«Неужели напрасно? Только бы оказалась дома… Только бы не нарваться на патруль».

Но он всегда в нужном, а чаще в ненужном месте. Повязки Виктор заметил издалека. Офицер и солдаты медленно направлялись в его сторону.

«Ну вот, накаркал. – Славный торопливо завертел головой в поисках укромного уголка, а грозная тройка приближалась. Хотел в магазин, но испугался: а вдруг они туда зайдут. – Здрасьте! Не ждали?»

Тогда Виктор забежал в ближайший подъезд и прикрыл дверь. В образовавшуюся щель он осматривал часть площади. Но патруль выпал из поля его зрения. Невольно вспомнился эпизод, когда он вот так же наблюдал из подъезда, как целовалась Лиза. Тут же осудил себя.

«Как же давно это было! Даже не в юности, а, наверно, в детстве… Куда же они девались? Ведь сюда же шли. Быстрее бы увидеть их приятные… нет, не лица, а спины, и тогда я рвану к своей Нине».

Отяжелевшие вдруг секунды начали вести отсчет времени намного медленнее его пульса. Но Виктор терпеливо ждал. Только увидев долгожданную офицерскую шинель с майорским погоном, а за ним еще две солдатские, он расслабился. Но в этот момент дверь резко открылась, свет ударил ему в глаза, раздался испуганный крик, похожий на вздох.

– Ой! – вместе с протяжным выдохом женщина в черном платке и платье медленно отошла от охватившего ее страха.

Далее они действовали почти одновременно: Виктор автоматически прижал палец к губам, а она машинально прикрыла дверь. За ней послышался любопытный вопрос – видимо, майора:

– Что с вами, женщина?

Виктор замер: судьба его находилась в руках этой женщины.

«А может, рвануть наверх, на чердак, на крышу… Нет. Будь что будет!»

И он услышал спасительную фразу:

– Да нет, ничего. Просто дверь не удержала одной рукой. Сумки… Да не надо, я сама.

Виктор метнулся к другой стене и прижался. Дверь распахнулась, впустив вместе со светом женщину в черном, в руках – полные сумки. Когда снова стало темно, Виктор услышал два тяжелых вздоха, на свой же, облегченный, он даже не обратил внимания. Он шагнул к ней из темноты, однако на этот раз не испугал.

– Давайте я вам помогу. На какой этаж?

– Ты кто? Что здесь делаешь? – последовали упреждающие вопросы.

– Да я к девушке бегу, а тут патруль… вот я и спрятался. Спасибо вам: спасли меня. Да вы не беспокойтесь, пока мы поднимаемся, патруль уйдет, и я дальше…

– Ну тогда помоги. На третий.

По дороге Виктор колебался, но всё же решился:

– А у вас что, траур? Может, помочь чем? Вы только скажите…

– Мне уже ничем не поможешь. Завтра сорок дней, как погиб мой внук. – Держась за сердце, она опять с болью вздохнула: – И ему ты не поможешь: старое, больное…

Она сказала это с такой безысходностью, что расстроенный Виктор больше не рискнул задавать ей мучительные вопросы. Но и сострадания на своем лице он не в силах был скрыть.

Из подъезда-укрытия Славный высунулся осторожно, осмотрелся по сторонам, а потом уверенно помчался по многолюдной улице. А вот и двор. Виктор спешил и не сводил пристального взгляда со знакомого дома. Но сегодня он ему показался унылым и жалким. Виктор пробежал глазами по окнам.

«Которое же ее? По-моему, вон то, с цветами и со шторами. А может, вообще не на этой стороне? Сейчас прикину. Да что гадать, сейчас всё узнаю… Только бы…»

Вдруг услышал незнакомый голос:

Славного словно ранили в спину, он застыл: внутри всё опустилось и неприятно застонало. А на лице отразилось страшное недовольство.

«Патруль! И тут достал!»

Он нехотя повернулся на голос и увидел старшего лейтенанта – тот подзывал его рукой. Виктор перевел дух, бодро подбежал и доложил. Офицер даже не дослушал.

– Помоги, пожалуйста. По мелочам всё перетаскал, а со шкафом одному не управиться. И как назло – никого!

Виктор взглянул на соседний подъезд, у которого сиротливо застыл шкаф.

«Нин, ты подожди – я мигом», – мысленно прошептал он с уверенностью, что она услышит его и обязательно поймет.

Затем от воображаемой Нины снова вернулся к реальному старшему лейтенанту:

– Конечно, какие разговоры! Квартиру получили? – по гражданской привычке спросил он.

Тот ответил с нескрываемой радостью:

Виктор догадался: он и ею доволен. Нести пришлось на четвертый этаж. Когда громоздкий шкаф плотно прижали к стене, Виктор огляделся и признал:

– А с мебелью-то – не густо! Да и то – всё старое. Наверное, передается из поколения в поколение: одни уезжают, другие приезжают… А служба идет.

Сразу вспомнил о Нине и заторопился:

– Извините, товарищ старший лейтенант, мне пора.

– Спасибо тебе. Тебя как зовут?

– Рядовой Славный!

Офицер доброжелательно улыбнулся:

– Да я не фамилию, а имя спрашиваю.

– Вот, совсем другое дело. «Победитель», значит?! А я Николай – «победитель народов!» Почти тезки. Ну что ж, удачи тебе и побед!

Он протянул руку. Пожимая ее, Виктор порывался спросить, но передумал. Только переступив порог, он повернулся и всё же удовлетворил свое любопытство.

– А вы, судя по всему, только что с «гражданки»?

– Да. А как ты догадался?

– Да сразу видно – не обтесались еще и не избавились от простоты общения.

Офицер удивленно пожал плечами и остался у открытой двери, а Виктор заспешил по звонким ступенькам. На улице вдохнул свежий воздух и нырнул в соседний подъезд. Снова ступеньки, но на этот раз они влекли его вверх. Виктор позвонил и замер в ожидании…

«Мне бы только увидеть, только поздороваться», – твердил он, оправдывая столь неожиданный визит. Секунды замедлили ход, а он, как злостный дезертир, за которым уже гонятся, притаился у спасительной двери и с нетерпением ждал малейшего шороха. Но за ней – полное безмолвие. Тогда приник ухом и снова с надеждой прислушался.

«Как противна всё же неопределенная тишина», – подумал он и снова нажал. Звонок оказался таким резким – разбудил бы спящего. Вновь застыл – его сердце так колотилось, что даже глухой мог услышать за дверью. Однако новая попытка тоже не увенчалась успехом. Спускался медленно и неохотно – в душе еще надеялся, что его вот-вот окликнет радостный женский голос. Только внизу он понял авантюрность своего безрассудного поступка.

«Вот и увидел, вот и напомнил о себе…»

Выскочил на улицу и, озираясь, бросился бежать. Мысли об одном: только бы не нарваться на вездесущий патруль. Он испытывал примерно такое же состоянии, что и настоящий преступник, за которым сыщики гонятся по горячим следам или который давно уже находится в розыске. Только в случае задержания последствия им грозили разные. До КПП домчался быстро, там ему тоже повезло: офицер отлучился в штаб, а солдаты – народ понятливый.

Но злополучная «Волга» еще не вернулась, а по времени давно пора. Виктор поджидал земляка и мучительно переживал, но до отбоя так и не дождался. В казарме Копытов не появился даже к утру, так как ночевать загулявшему лихачу вновь пришлось в комендатуре.

Однако командованию дивизии еще одного ЧП никак не хотелось, поэтому аварию списали на неисправные тормоза. Но и оставлять этот поступок безнаказанным тоже никто не собирался. До возвращения генерала из Москвы оставалось трое суток, поэтому днем Копытов и водитель занимались ремонтом «Волги», а вечером отправлялись в «камеры» лазарета.

Конечно, Виктор сожалел о случившемся. В то же время был рад, что не соблазнился тогда прокатиться с ветерком и пообщаться с привлекательными девушками – еще неизвестно, как бы всё обернулось для него.

Тем не менее солдатская жизнь продолжалась, подбрасывая иногда приятные сюрпризы, на которые просто нельзя не соблазниться. Перед вечерней поверкой дневальный позвал Виктора к телефону. Удивившись, он взял трубку и услышал хоть и измененный, но сразу узнаваемый голос Малышкина:

– Рядовой Славный? Это начальник штаба полковник Кулаков.

«Эх, ефрейтор, куда тебя занесло?! Так высоко да так резко! – усмехнулся про себя Виктор, сразу узнав его по специфическим интонациям. – Не слишком ли круто?»

Не успел он разоблачить друга, как тот сам открылся:

– Ну ты чего, оглох? Или тебя столбняк хватил? Слушай сюда: хавать хочешь?

Наивный вопрос – какой же солдат откажется?

– Так точно! – громко выкрикнул он и вытянулся, а сам плотно прижал трубку к уху, чтобы любопытные уши дневального не услышали ни слова.

– Я из бани. Прапоры сегодня быстро смотались – у кого-то день рождения. Столько жрачки осталось! Подваливай, – тараторил радостный Малышкин, а Виктор в это время обдумывал, как ему вырваться из казармы. Решение нашлось как бы само собой.

– Понял, товарищ майор, – конспиративно зашептал Виктор. – Сразу после отбоя – к вам. Не заплутаюсь. Не беспокойтесь, никто не узнает – ни одна собака… Хотя собаки всё равно не говорят. А вот «крысы» у нас водятся. Приказ понятен: будем давить и морить. – Последнюю фразу он сознательно произнес громко, чтобы наконец-то удовлетворить любопытство дневального, который вплотную приблизился к нему красным от азарта ухом. Хоть Виктор и поднес к его носу внушительный кулак, но нисколько не сомневался, что первым обо всем узнает самый бдительный из всех прапорщиков старшина роты. Но вряд ли он побежит или позвонит в военную контрразведку, чтобы перепроверить.

Утомительная вечерняя поверка затянулась. Хохрячко в очередной раз на ночь глядя воспитывал подчиненных.

– Дисциплина не только разболталась, но и развинтилась. Вы что, хотите, чтобы я достал свой гаечный ключ? Так я могу и это устроить!

Завинчивания гаек никто не хотел, поэтому солдаты смиренно молчали и внимали нравоучениям взрывоопасного «сантехника» в звании старшего прапорщика.

– Вы знаете, что в полку произошла драка? Чего уж там они не поделили, я не знаю, но у себя я этого не допущу. Только попробуйте – затопчу. – Он грозно топнул внушительным сапогом – выглядело впечатляюще. – А что у нас? По-прежнему продолжаются самовольные отлучки из части.

Виктор забеспокоился: «Неужели это про меня? Пронюхал всё-таки!»

– Я этого не потерплю. Дембеля, вы поторапливайтесь со своими «аккордами». Принимать буду строго. И попробуйте мне только использовать молодых солдат…

Наконец-то раздалась спасительная команда:

Приготовив постель, Виктор сделал вид, что готов нырнуть под одеяло, а сам незаметно выскочил из казармы. Малышкин не обманул его ожиданий и сразу указал на стол.

– Прошу, мой лучший друг!

– Ничего себе! Такое впечатление, будто стол накрыли, а гостей забыли пригласить, – Оживился он, радостно потирая руки. – Диман, у вас что, свадьба сегодня не состоялась?

– Да, закуски хватает. А вот с выпивкой плоховато, насчет этого прапорщики – народ скуповатый.

Виктор не жалел свой желудок – и на ночь глядя попробовал всего понемногу, но всё равно получилось прилично. Облизнувшись, он даже позволил себе полфужера шампанского – больше прапорщики не оставили. Зато от пива, заботливо слитого по каплям с батареи бутылок, отказался, ефрейтор – тоже.

– Не, мне с утра за руль.

Банное застолье длилось около двух часов. Виктор трижды с веником заскакивал в парилку, после чего обливался бодрящей холодной водой. В целом ужин оказался отменным. Прощаясь, Виктор поблагодарил:

– Спасибо, брат, за праздник: получилось от души и для души!

Возвращаясь, Виктор отметил, что Малышкин совсем по-другому стал говорить.

«Вот что значит общение с начальством. Но характер его всё же не изменился – такой же добродушный и отзывчивый. Это радует».

Как ни пытался Славный проскочить мимо дневального незамеченным, не вышло – тот сразу отправил его к Хохрячко. Сразу вспомнилась фраза о противоположных впечатлениях при входе и выходе из кабинета командира. С тяжелым сердцем он переступил порог – за удовольствие надо платить! Но тот, на удивление, встретил его радушно:

– Ну как? Опять трясли? Да ты не удивляйся – я всё знаю.

– Ой, и не спрашивайте – я весь в мыле от волнения.

– Да сам вижу – как рак! И потный весь.

– Мне бы поспать – завтра очень напряженный день… И ответственный!

– Что-то намечается? Да, да, понимаю. Иди, отоспись. Потом доложишь.

Вышел Виктор уже совсем с другим настроением: «С Хохмачко жить – поневоле будешь хохмить… или хохмачить. Даже не знаю, как правильно и лучше выразиться о нем».

Но следующий день выдался обычным. Ну хоть бы что-нибудь произошло, но как назло – ничего существенного. Вечером Хохрячко вызвал Виктора – и сразу вопрос:

– Что скажешь? Удалось? Я что-то ничего не заметил.

Виктор открыто улыбнулся:

– Наша служба незаметна… хоть опасна и трудна…

– Про то и ежу понятно. Но что же всё-таки…

Но подчиненный прижал палец к губам и осадил его:

– Скоро узнаете: обязательно произойдет. А если не терпится, то все вопросы к майору. А я прямо с ног валюсь – весь день в таком напряжении.

Его внешний вид соответствовал действительности – наблюдательный Хохрячко не мог не заметить усталости Виктора, поэтому раньше времени отправил его отсыпаться. Лучшего и не придумаешь!

Встреча с Ниной

Чем больше жаждешь встречи, тем ближе ты к заветной цели.

Со дня призыва прошло почти четыре напряженных и богатых событиями месяца, показавшихся Виктору годами. К счастью, монотонно-утомительное обучение подходило к концу. 2 марта у будущего телеграфиста начиналась более живая и богатая новыми впечатлениями стажировка.

На утренней поверке старшина роты поздравил Виктора и пожелал ему удачи. Кто же будет возражать против нее, тем более после того, что пережито.

Завтрак Виктору показался не только вкусным, но и праздничным. И вот Славный впервые оказался там, где круглосуточно несется боевое дежурство, и сразу ощутил специфический запах аппаратной: стойкие женские духи, бумажная пыль, клей, машинное масло и многое другое, что в отдельности так и не мог распознать его любопытный нос. Во всем ему виделась таинственность и секретность. Отсюда и вполне объяснимое волнение. Где бы Виктор в то утро ни побывал, что бы ему ни показывали, он с интересом разглядывал и пытался запомнить, чтобы потом не переспрашивать. А записывать нельзя – это вам не школа и не институт, так что придется обходиться без конспектов и шпаргалок.

Как он полагал, здесь нет ничего лишнего, нет и мелочей, так как все они в совокупности составляют не только военную, но и государственную тайну! Язык сразу пришлось прикусить. Но куда деть глаза, когда вокруг столько красивых девушек?!

Он внимательно наблюдал за работой опытных телеграфисток, изучал приказы и инструкции, а в душе гордился тем, что находится в самом штабе дивизии и по роду службы одним из первых мог узнать о начале ядерной войны и, следовательно, повлиять на ее исход – ведь всё решают секунды!

Охваченный жаждой познания, он ненасытно вбирал в себя всё полезное, что может пригодиться ему в дальнейшем. Прошло несколько часов, почти полдня томительных ожиданий – впечатлений вроде бы много, а никаких тебе ЧП, ни одного важного события! Обыденность службы и его личное бездействие утомили Славного. Ведь он наивно полагал, что на боевом дежурстве каждую минуту обязательно должно что-то происходить и от солдат требуется молниеносная реакция и решительные действия. Мысленно он готовился к этому! А тут – обыденность, прозаичность и внешняя неторопливость. Ничего, это только начало, скоро как грянет – и тогда только успевай! Затишье всегда обманчиво... перед бурей. К тому же как-то непривычно ощущать себя глубоко под землей – все-таки не метро!

От непривычки Виктор испытывал некий дискомфорт. Ему казалось, что на него давят железобетон и тонны земли. Да и кислорода, видимо, не хватает – постоянно хочется спать.

Перед обедом он решил чуть пораньше выйти на улицу и вдохнуть свежего таежного воздуха. Всё его утомленное существо жаждало взбодриться. Только он подошел к входной двери, как она вдруг резко распахнулась, яркий свет ослепил его – и на Виктора налетела споткнувшаяся о порог девушка. Если б не Славный, она упала бы, но сработала боксерская реакция, и он легко поймал незадачливую связистку. Уткнувшись лицом в широкую грудь солдата, она замерла, чтобы перевести дух. Время словно остановилось. Они не спешили расставаться. Неожиданно его сердце обожгло, затем в нем зародилось и ожило приятное предчувствие.

– Так и убиться можно, – с уверенной веселостью начал он. Ему не терпелось взглянуть на незнакомку.

Она даже не шелохнулась. Виктор сверху разглядел сержантские погоны, шапку, из-под которой выбились золотистые локоны. Они показались ему знакомыми… И тут его словно прострелило. А когда он уловил знакомый запах духов, трепетное сердце забило барабанную дробь. Виктор бережно взял девушку за плечи и оторвал от себя. Точно! Это же она – Нина!

– Вы? – вырвался из его души радостный возглас.

– Я, – несколько смущенно улыбнулась она и машинально поправила шапку, под которой утонули завлекающие кудряшки.

Сколько раз он представлял приветливую улыбку Нины, но сейчас она виделась ему совсем другой: еще более заманчивой и симпатичной! Второй такой улыбки больше не могло быть на всем белом свете!

– Так вот где вы скрываетесь?! Как хорошо, что мы снова встретились, – призналась она, сияя. Этот мужественный красавец, о мимолетной встрече с которым Нина вспоминала как о волшебном и самом прекрасном сне, снова по воле случая встретился ей.

– С сегодняшнего дня я здесь стажируюсь. А вы как сюда попали, товарищ сержант? – с искоркой в глазах спросил Виктор. Его сердце стучало, как полковой барабан.

– Пришла навестить своего спасителя. Но он, как мне кажется, даже не рад? – ее бровь игриво подпрыгнула и замерла в изумлении. Виктор не сводил с нее радостного взора: круглое личико с ямочками на щеках раскраснелось, как спелый персик, а чуть приоткрытый рот словно застыл в ожидании поцелуя. Но Славный так и не отважился, даже перейти на «ты» не решился – ведь столько времени прошло! А оно может хранить в себе всякое, в том числе и обиду.

– Да что вы! Я часто вспоминал вас, я хотел навестить, но… А что мы здесь стоим? Пойдемте наверх, на свежий воздух!

Взявшись за руки, молодые люди бодро побежали по нескончаемым ступенькам; им показалось, что они взмыли над мрачной тусклой лестницей и, как сказочные герои, вырвались из подземного «заточения». Их встретило и ослепило бодрое мартовское солнце. Они зажмурились, на радостных лицах заиграли улыбки. Обоим показалось, что они, опередив время, ворвались в раннюю, приветливую весну! Да, им казалось, что веселая проказница весна вдруг бурно возвестила о своем приходе – только им – и несла на своих белых крыльях не только чарующие запахи, но и сверкающее золотом счастье.

– Как я люблю эту пору! – Нина вдохнула полной грудью и вскинула руки. – Как я люблю эту жизнь!

В этот миг любая погода показалась бы Виктору великолепной. Наконец-то он встретил Нину, и она не отстранилась, не оттолкнула его. Более того, она ему рада! Ведь он опять ее спас! Теперь он всегда будет ее защищать и спасать, пусть она знает об этом.

А Нина торопливо рассказывала, как искала его, как ходила в госпиталь, чтобы навестить пострадавшего ефрейтора, но неудачно. Виктор слушал: теперь он много узнал о ней и ее верных подругах. Он восхищался своей загадочной знакомой, которая в первый же день крепко зацепила солдатское сердце и не давала ему покоя.

«Как же она красива! Первая красавица Российской армии!» – уверенно признал Славный, любуясь солнечными зайчиками в ее зрачках.

Разлучило их только построение – пришла пора отправляться на обед. Есть Виктор не хотел. Он желал только одного – общаться с милой связисткой, которую сегодня случайно поймал, как приносящую счастье Жар-птицу!

«Ну вот и случилось. Сколько я мечтал, вспоминал и ждал… Ура! Она объявилась – мы снова пересеклись. А она всё же искала меня – значит, не забыла».

Возвышенная любовь подобна птице, но жизнь ей крылья подрезает, и сразу чувства увядают.

Два раза в неделю в роте проводились занятия по физической подготовке. Прапорщик Сумароков был назначен ответственным за женское подразделение и с большим удовольствием гонял девушек без жалости и скидок на их принадлежность к прекрасному полу. Вот и на этот раз он чинно расхаживал перед строем и как бы размышлял вслух:

– Глядя на вас, милые барышни, и ваши сапоги, делаю вывод, что вы уже осолдатились, накопытились, накирзачились…

Прапорщик продолжал упражняться в умышленном издевательстве над русским языком, а душа Нины, кроме внутреннего возмущения, требовала немедленных действий. «Надо же, как он изувечил слова! Безнаказанно». Но в строю не решилась перечить командиру: как-нибудь потом, в другой ситуации. А он продолжал:

– Пора за вас браться по-настоящему. Для меня все равны. И я добьюсь, чтобы вы стали не какими-нибудь белоручками, а настоящими солдатками Российской армии. Неумех и на «гражданке» хватает, а у нас вы должны всё уметь. Кроме того, я позабочусь, чтобы из вас получились настоящие матери. А вам останется только рожать здоровых солдат… а еще лучше – прапорщиков.

– Насчет этого вы тоже позаботитесь? – поинтересовалась Муза.

– А как же, – не понял подвоха Сумароков. – За помощью обращайтесь в любое время.

– А может, все-таки по графику, а то вдруг в один день захотят сразу все? Что тогда делать будете? Только оконфузитесь.

– О конфузе, сержант Морозова, давайте не будем.

– Ну вот, ё-моё, то будем, то не будем, а я-то настроилась.

– А я что, какой-то намек дал? – пожал он крутыми плечами.

Все дружно ответили:

– Так точно!

– Значит, опять я что-то не то сморозил.

– Ну вот, как что, так сразу Морозову вспоминаете. Неравнодушны, что ли? Так бы сразу и признались. Кстати, вне службы вы предпочитаете форму или гражданку?

– Конечно, гражданку, особенно если эта гражданка симпатичная. А что касается тебя, Морозова, – отдельно шепну. А пока все нале-во, бегом марш!

Отделению предстояло пробежать целый километр: половину дистанции вниз по бетонке, а потом обратно. В основном девушки оказались подготовлены неплохо, кроме Морозовой. Ей тяжело давались эти изнуряющие пробежки, и после недолгих раздумий она нашла выход, чтобы хоть как-то облегчить свои мучения. Случайно обнаружив в кустах у обочины корыто с проволокой, она использовала его в качестве санок. Разгоняясь, на ходу прыгала в ржавый транспорт и на большой скорости с визгом от удовольствия летела вниз, обгоняя даже самых спортивных подруг.

– А ну, живее, девчонки! Что ползете, как сонные мухи! – насмешливо подгоняла она их, копируя голос прапорщика Сумарокова.

Связистки провожали ее завистливыми взглядами, но скоростное корыто оказалось только одноместным. Половину дистанции предприимчивая Морозова преодолевала всегда первой. Зато в гору ей приходилось тащить не только свое долговязое тело, но и допотопные спортивные «сани», чтобы использовать в следующий раз. Поскольку неповоротливая Муза была тяжела на подъем, к финишу ее догоняли остальные, и все вместе прибегали к поджидавшему их прапорщику. Глядя на сержанта Морозову, он с удовлетворением отмечал:

– Молодец! Я говорил, что ты будешь бегать не хуже других, и, как видишь, не ошибся. А скоро будешь всех обгонять – попомни мое слово.

– Обязательно, – отвечала вспотевшая и раскрасневшаяся Муза, с ужасом представляя, что она будет делать поздней весной, летом и осенью.

В «черный» злополучный день Муза привычно села в свои любимые «саночки-каталочки», качнулась и стала разгоняться. Когда ее допотопная неуправляемая техника набрала максимальную скорость, она увидела летящий навстречу КрАЗ. От испуга заерзала в своем корыте и невольно стала дергать проволоку, но та выполнить функцию руля напрочь отказывалась. Расстояние между ними таяло с каждой секундой. Наблюдавшие за этим перепуганные девушки застыли в ужасе. Нина со страху даже отвернулась. И одна лишь Дина не растерялась: она выбежала на дорогу и, размахивая руками, громко кричала:

– Стой! Стой! Куда тебя черт несет?

Когда до машины оставалось всего несколько метров, Муза закрыла глаза и упала на дно корыта. Как только оно скрылось под КрАЗом, он сразу остановился. Задранные ноги Музы уперлись в передний мост и застыли – их свело. Девушки бросились к месту аварии: они еще не видели последствий, но предполагали, что произошло что-то жуткое. Раньше всех подскочила Дина. Первое, что она увидела, – торчащую из-под бампера голову Музы. Она не двигалась, глаза наглухо закрыты.

– Живая? – бросилась к ней Дина и стала тормошить.

– Кажись, да, – захлопала та выпученными глазищами.

– О, как тебя засосало! А ты чего сидишь? – обратилась она к водителю. – Вылезай и помогай.

Побледневший солдат чуть пришел в себя, из кабины вылез очень медленно, словно боялся увидеть страшную картину. Когда он посмотрел на пострадавшую, не только растерялся, а ужаснулся:

– А что, одна голова только? – еле выговорил он подавленным голосом и отвернулся.

– Не, еще ноги. Зайди с той стороны – там должны валяться, – подшучивала Дина над высоченным парнем с мутными глазами.

Пока ефрейтор послушно обходил автомобиль, Дина пнула ногой корыто, и Муза скрылась под машиной. Водитель под кузовом действительно увидел только ноги. Дина дернула проволоку на себя, и подруга оказалась на прежнем месте.

Когда бедный ефрейтор подошел к сержанту Дроновой, та с траурным лицом стояла над подругой и спрашивала:

– Как же ты теперь без ног-то? Кто-то ведь должен носить тебя на руках? А впрочем, ответ сам напрашивается: ефрейтор, придется тебе жениться и всю жизнь ухаживать за ней. Иначе тебя посадят. Короче, выбирай, а лучше сразу соглашайся.

Водитель нервно захлопал веками и побледнел. Подбежали другие девушки.

А Дина продолжала:

– Тебя как хоть зовут-то? – она толкнула плечом окаменевшего солдата.

– Ефрейтор Малышкин, – тихо ответил он, уставившись на свои сапоги.

– А что так пасмурно? Ведь мы тебе не что-нибудь предлагаем, а свадьбу. Всё по совести, по закону... Правда, без любви. Какая может быть любовь без ног. Ну, чего решил-то?

– Как без ног? – переполошились связистки. – Какая еще любовь?

Морозовой надоело лежать в таком неудобном положении, и она взмолилась:

– Ё-моё, ну кто-нибудь меня вытащит наконец?

Все поняли очередной розыгрыш Дины и бросились вытаскивать Музу из-под машины. Когда она встала и сильно топнула сапогами по заснеженной бетонке, пораженного ефрейтора чуть качнуло. Он неуверенно, с опаской подошел к ней, и его бледные губы неестественно дернулись и удлинились. Широкая улыбка показалась глуповатой, поэтому Муза ответила тем же. Он в долгу не остался и хихикнул. А она не сдержалась и заразительно расхохоталась. Среди присутствующих равнодушных не оказалось.

Когда все досыта насмеялись, Нина спросила у Музы:

– Как голова? Не болит? А то ты слишком много смеешься.

– А чего с ней будет, – ответила за нее Дина. – Машина быстрее пострадает, чем наша Оглобля. Знаешь, какая она у нас живучая?! А длиннющая, как ефрейтор, да они два сапога пара!

У Музы вдруг резко изменилось настроение, и она уставилась на конопатого водителя.

– А ты чего, собственно, ржешь? Ну ты и раздолбай! Ты же меня чуть не угробил. Твой трактор едва не раздавил мое красивое хрупкое тело.

– Честное слово, я тормозил, а там горка, лед...

– Ё-моё, так ты чё, не видел, что я еду? Ты чё, не мог свернуть? Ведь у меня руля-то нет – его еще для корыта не придумали!

– Виноват, товарищ сержант.

– Твое счастье, что со мной ничего не случилось. А то я не знаю, что с тобой сделала бы. Так, корыто в кузов, а сам – в машину: повезешь инвалида в гору. Пока, девочки...

После этого случая дружная троица быстро взяла в оборот незадачливого Малышкина: сначала девушки из обыкновенной жалости взяли шефство над ним, а затем постепенно подружились с этим душевным и неизбалованным жизненными радостями ефрейтором.

– Ой, без слез не взглянешь, – вздыхала Дина, глядя на его худобу.

– А со слезами толком не разглядишь – как в тумане, – уточняла Муза.

Но Нина оставалась при своем мнении:

– Это несущественно. Главное, чтобы человек был хороший! А в этом я не сомневаюсь.

Чтобы он хоть чуточку поправился, они регулярно навещали его в гараже и подкармливали домашними обедами. Он не стеснялся, но надежды девушек не оправдывал. Однако за заботу платил вниманием и искренней благодарностью. Да и по хозяйству пригодился – дважды посетил квартиры Музы и Дины: одной повесил полку, а другой – гардины. Теперь девушки признали, что у него золотые руки! Но им, этим драгоценным рукам, просто необходимо женское руководство.

Но энергичной Музе этого показалось мало. После дежурств она решала и другие задачи: каждый день умудрялась пополнять свою и без того богатую коллекцию знакомых. Нина не одобряла подобное занятие, а Дина старалась не вмешиваться в ее личную жизнь. Этим и пользовалась заводная Муза.

Но совместная операция «Поиск» – превыше всего! В воскресенье в ресторан предстояло идти Дине. Закрытое совещание сократили до минимума, так как инструктаж ей не требовался.

Дина еще раз взглянула на себя в зеркало: новые туфли, выходное строгое платье, на груди бусы, на голове старательно уложенная прическа – творение старательной Нины.

Вскочив с дивана, Муза воскликнула:

– Неотразима! Просто восхитительна! Моя школа!

Уверенная в себе Дина расправила плечи, вытянула руки по швам и с решительной уставной почтительностью обратилась к люстре: по страсти не меньше, чем к генералу.

– Старший сержант Дронова к выполнению задания готова, – доложила она неизвестному командиру. – Разрешите идти? Есть!

Дина резко повернулась и почти строевым чеканным шагом вышла. Ошарашенная Муза застыла в изумлении: только ее испуганные глаза панически шарахались от двери к люстре. И было чему удивляться: ведь голос командира она так и не услышала – неужели временно оглохла? Или ее специально проигнорировали? Мол, не положено всё знать. Конспирация!

А вот Нина поведение подруги восприняла нормально и поспешила прикрыть за ней распахнутую настежь дверь. Спустя семь минут Дронова уверенной походкой подошла к пожилому швейцару, который, вытянувшись, по-военному четко отдал ей честь.

– Всё. Я уже при исполнении. Включаю свое внимание и обаяние.

Она улыбнулась швейцару и протянула пухлую ладонь, картинно оттопырив мизинец – тот уже начал нагибаться, чтобы приложиться губами… В этот момент ее словно обожгло, и она отняла руку – ее и правда будто ошпарило. Внутренний голос Дины возмутился: «Что же я делаю? Ведь передо мной, скорее всего, офицер! Ну и что, что отставной и пожилой? Но он – русский офицер! И наверно, не от хорошей жизни вынужден стоять здесь, улыбаться и унижаться. А кто мне дал право вести себя с ним так по-хамски?»

Дине вдруг стало стыдно за себя. Она решила исправиться: снова улыбнулась, но на этот раз искренне и по-доброму, затем приветливо протянула руку, чтобы поздороваться. Он сделал это с удовольствием.

– Честь имею, дочка. Проходи, пожалуйста.

Рукопожатие приободрило ее.

– Народу много?

Она спросила на всякий случай – ответ ее вовсе не интересовал. Ведь независимо от него она всё равно пойдет. Самое главное, чтобы объект поиска оказался здесь! И тогда она с учетом ситуации включит свое обаяние, шарм и прочие женские хитрости.

Муза на конспиративной квартире уже отошла от шока. Но внутренне она тоже ощущала себя на боевом посту, правда, более безопасном. А чтобы скрыть обуявшее волнение, она торопливо уплетала только что испеченные Ниной румяные, с пылу с жару пироги.

– Еще Сократ говорил: «Хорошие люди едят для того, чтобы жить, а худые живут для того, чтобы есть», – заметила Нина

– Это он про меня – ну умница! Нинок, всё очень вкусно! Так вкусно, что я даже нисколько не волнуюсь за свою фигуру.

– А за Дину?

– А чего за нее беспокоиться? Динамит свое дело четко знает – она нигде не пропадет. А уж если взорвется!.. Так я, в случае чего, тут как тут – быстро милицию или военный патруль вызову. И тогда никому несдобровать – после пирогов я такое могу сотворить, что всем тошно станет.

Нина молча улыбалась и в знак согласия только кивала.

– Ну, ты ж меня знаешь. Я за подруг готова на всё. Правда, у меня ничего нет… – она вдруг помрачнела. Изменившись в лице, Муза закусила губу и уставилась на пугающее чернотой окно.

– Знаешь, вот я всё суечусь, изо всех сил стараюсь понравиться людям и жизни, но они словно не замечают меня, – подвела Муза трагическую черту.

– Заметят, обязательно обратят внимание. Ты же у нас такая видная, – успокаивала Нина. – Ты только дождись своего времени.

– Ты думаешь?

– Главное, чтоб ты любила. И люди, и жизнь ответят тебе взаимностью.

– Надеюсь. А теперь мой любимый тост:

Красивыми мы были,

Приятными остались,

Пластичны до сих пор

Движенья наших тел.

Но нас недолюбили,

И черствыми мы стали –

С мужчинами ведем мы спор,

Кто больше о любви радел.

Пусть сохнут трус и жмот,

Кому мы не достались.

Пусть в муках сдохнет тот,

Кто нас не захотел.

Нина уже второй раз слышала этот тост, отдающий какой-то безысходностью и злобой.

«Что-то с подругой происходит», – подумала она. Но чем помочь, не знала. А Муза продолжала тараторить, словно пытаясь доказать, что ее нищенство – от прожорливости, что аппетит – ее любимая болезнь… Нина почувствовала, что подруга сегодня не в своей тарелке, считает себя обиженной и ограбленной несправедливой судьбой. Не поднимая глаз, Нина ласково спросила:

– Муз, скажи, как ты здесь оказалась?

Та смутилась, наморщила узкий лоб, брови загадочно изогнулись. Затем, отложив надкушенный пирог, настороженно взглянула на хозяйку квартиры:

– А что такое? Почему ты спрашиваешь? – не получив ответа, она сменила игривый тон на серьезный. – А сама-то как думаешь?

– Как поется в одной песне: «…во всем любовь виновата…»

– Ты права. Только есть одно маленькое уточнение: несчастная любовь!

– Ну, естественно. От счастливой не бегут, – сосредоточенное лицо Нины покрылось тенью задумчивости.

– Никому я об этом не рассказывала, а тебе, Нинок, – как на духу. Казалось бы, всё происходило совсем недавно – летом… И в то же время – так давно! Будто целая жизнь прошла, которую я уже похоронила… Но не забыла.

Рассказывая, Муза переживала заново то, что произошло с ней восемь-девять месяцев назад. Жаркий день. Она на загородном пляже. Вот боязливо заходит в воду и постепенно уходит от берега всё дальше и дальше. Ей уже по грудь, но она решает сделать еще один шаг, а затем плыть обратно. Но как раз на этом месте оказалась яма, и перепуганная Муза с головой уходит под воду. Плавать она не умеет, поэтому начинает отчаянно барахтаться. Когда ее голова оказалась на поверхности, она истерично крикнула. Ближе всех к ней оказался молодой парень, который бесцеремонно схватил ее за волосы и потянул к себе. Не открывая глаз, Муза продолжала активно работать руками, поэтому спасителю вместо благодарности прилично досталось – она беспощадно хлестала его по груди, плечам и лицу. Он только успевал отмахиваться от обезумевшей со страху девушки. Когда это ему надоело, он попытался угомонить ее:

– Всё, всё, угомонись и успокойся… Можешь вставать. Видишь, я стою.

Но она не верила и вслепую продолжала лупить его. И только когда выдохлась окончательно, открыла глаза и увидела прищуренное от брызг лицо парня.

– Ты только держи меня, а то я опять куда-нибудь провалюсь, – клацая зубами, слабым голоском попросила она, жадно глотая воздух. Ее мокрые волосы смешно висели клочьями.

– Ладно. Но только не дерись! – предупредил он, хитро поглядывая на нее. – Сейчас отведу на берег и сдам родителям. Пусть тебе всыпят, чтоб одна не лезла в воду.

Чуть отдышавшись, Муза уже в состоянии была оценить юмор и представилась бездомной сиротой. Пришлось незнакомцу одновременно брать над ней и опекунство. Взявшись за руки, они медленно шли навстречу солнцу и любопытным людям. Оказавшись на раскаленном песке, Муза даже не почувствовала боли в подошвах и без шлепок шла, точнее парила, рядом со своим привлекательным спасителем. Она сразу отметила: «А он не только высокий, но и симпатичный!»

Он тоже оценил ее рост и поспешил продемонстрировать свое остроумие.

– Да с такими ногами можно всю речку перейти и даже губы не замочить. А она чуть не утонула, да еще мне по щекам надавала, – с озорной улыбкой сказал он и поднял на нее ясные глаза: как же взволновал ее этот пристальный взгляд!

– Я испугалась, – с трудом выговорила она.

– Я тоже. Ведь утопающий и падающий в пропасть нередко увлекает за собой спасителя. К счастью, всё обошлось.

Они познакомились, его звали Валерой. Только что вернувшаяся к жизни Муза быстро пришла в себя и не упустила свой шанс – с тех пор они встречались каждый день. Простодушной Музе казалось, что она знает его с пеленок, судьба только временно развела их, а потом опять соединила, чтобы они больше никогда не расставались. Она привязалась к Валере. Особенно ей приятно было показываться с ним на людях. Когда они прогуливались по центральным улицам – темные улочки и немноголюдные переулки не удостаивались ее чести, – многие девушки обращали на него внимание и даже оборачивались. Другие же с завистью смотрели на Музу. Она с гордостью читала в их завистливых глазах: «Такого парня отхватила! Везет же людям!»

Дружили они три месяца и двенадцать дней, а Музе действительно казалось, что они знакомы с самого детства. Она даже не представляла, как будет жить без эрудированного и веселого Валеры, если их судьба снова разведет. Ведь с ним всегда легко и приятно. Муза уже подумывала о замужестве и искренне полагала, что он тоже любит ее. Заглядывая в его добрые светло-коричневые глаза, она видела в них только сердечную теплоту и душевную нежность. Ей казалось, что по ним она угадывает его мысли, заряжается неуемной энергией, бодростью и задором. Муза считала, что лучше его ласковых и внимательных глаз в мире не бывает. Она верила своему Валере и с готовностью побежала бы за ним безоглядно, полагая, что счастье где-то рядом – она чувствовала, ощущала его и при желании могла до него дотронуться, но каждый раз откладывала это важное, знаковое для нее событие на «потом». И никто, никакая сила не могла разлучить их.

Но жизнь часто вносит свои коррективы и рушит людские планы. Как говорится, Бог смеется, когда мы что-то планируем.

С этим Нина не могла не согласиться, потому что – она на себе это уже испытала. Но в данном случае речь шла не о ней, и она продолжала с интересом слушать подругу.

…С Лерой Муза вместе училась и раньше проживала в одном дворе. Правда, в последнее время они виделись редко. В девятом классе Леру изнасиловали в лесопарке. Так и не добившись справедливого возмездия, она резко изменила свое отношение к жизни и царящим в ней законам, правилам и понятиям. Связалась с местной братвой и стала частой гостьей шумных компаний, богатых пирушек. Ей нравилось, когда ее приглашали обслуживать деловые встречи и другие увеселительные мероприятия, на которых обычно присутствовали влиятельные дяденьки с толстыми кошельками, лоснящимися физиономиями и похотливыми глазками. Она отличалась покорностью и доступностью, поэтому ее приглашали то в баню, то на загородную дачу, а то просто на природу. Лера уже привыкла к разгульной жизни: рестораны, пикники, охота, рыбалка… Иногда она своими впечатлениями делилась с Музой, которую по-прежнему считала близкой подругой. Среди новых знакомых из числа подобных ей девиц таковых она не находила, видя в них завистливых соперниц. В минуты откровений признавалась:

– Ненавижу их, и они отвечают мне взаимной «любовью». Муз, ты меня не осуждай. Я ведь не какая-нибудь дешевая проститутка. Просто я продаю свою молодость и стараюсь делать это празднично и как можно дороже.

– Как же так можно! – возмущалась Муза. – И ты так спокойно говоришь, будто продаешь свою старую кофту или босоножки!

– Согласись, это всё же лучше, чем бесплатно, с бедным студентом или солдатом, например. Я предпочитаю другой контингент: богатых, веселых, щедрых во всех отношениях. Как я их называю, новых хозяев жизни!

– Зря ты, Лер. Я тебя не понимаю и одобрить не могу. Хотя ты уже всё решила и даже оправдание своему поведению и образу жизни придумала. Мне кажется, ничего путного из этого не получится.

– Чую, до добра не доведет… Ты как артистка цирка: с одной стороны, веселишь публику, хотя в зале обычно одни и те же зрители, а с другой – ходишь по натянутому тросу под самым куполом… Причем без страховки!!! Рано или поздно сорвешься.

– И ты туда же. Да не беспокойся за меня – не пропаду со своими связями и «бабками». У меня уже есть кое-что, а скоро будет еще больше. Я им всем нос утру!

– Платков не хватит на всех, а проблем хлебнешь – точно, – с уверенностью возразила разгоряченная Муза. – Подумай, пока не поздно.

В ответ та задорно и беззаботно смеялась.

– Ты лучше о себе подумай: живешь в беспробудной нищете и радуешься. Разве это жизнь? В общем, подруга, скучно существуешь. Одеваешься более чем скромно, натуральной шубы нет, сапоги и туфли – старомодные… Да кто на тебе, такой, женится?! Только неудачник вроде тебя.

– Да, без шика, зато без риска для жизни, – с мягкой укоризной парировала Муза обидные обвинения.

– Да что ты понимаешь. Запомни: недожитые годы не возьмешь с собой в другой мир, так стоит ли их экономить?

Муза застыла в серьезном раздумье:

– Но и швыряться ими не стоит… даже за большие деньги. Такой образ жизни – не для меня.

А спустя два месяца бывшие одноклассницы сообщили, что Лера пыталась покончить с собой: вскрыла вены. Спасли подругу только вовремя подоспевшие родители: тут же вызвали «скорую», и врачи буквально вытащили ее с того света.

Не раздумывая, Муза бросилась в больницу. Но ее к ней не пустили. Только через трое полных неизвестности суток подруги всё же встретились. При виде Леры жуткая дрожь пробрала Музу. Они вышли из палаты и долго стояли на лестничной площадке, где Лера прижалась к подруге и горько плакала.

– Ты оказалась права, я тысячу раз тебя вспоминала. Эти сволочи «посадили» меня на иглу. Что я им плохого сделала?.. Без наркоты я уже не могла. Связалась с цыганами, но деньги быстро кончились. Началась ломка – я не знала, что делать… Потом решилась – другого выхода не нашла. Всё, жизнь для меня кончилась.

Муза каждый день навещала подругу и всячески старалась поддержать ее, вернуть к жизни.

– Ничего. Самое страшное позади. Всё наладится – вот увидишь. Главное – мы вместе, а со мной не пропадешь.

И та понемногу отходила.

Однажды вечером Муза прогуливалась с Валерой. Неожиданно встретилась мама Леры и сообщила приятную новость:

– У нас радость: Лерочку сегодня выписали из больницы. Навестила бы ее, она так тебя любит!

День выдался на редкость холодный, ветреный, и Муза предложила Валере проведать подругу. Он согласился, и вскоре они втроем пили чай и слушали музыку. Глядя на Леру, Муза отметила про себя: «А она ожила. И даже цвет лица стал здоровым. Ей бы теперь забыться».

Хозяйка квартиры энергично и заботливо ухаживала за гостями, особенно за Валерой. Он тоже проявлял элементарные знаки внимания, но всё это делал просто и в рамках дозволенного – всё-таки под надзором наблюдательной Музы. Вечер понравился всем. При прощании Лера уже казалась чрезмерно разговорчивой и любезной:

– Приходите еще, адрес знаете. Всегда буду рада.

Они пообещали, но Муза предпочитала навещать ее одна.

После той памятной встречи прошло два с половиной месяца. Муза по-прежнему встречалась с Валерой, и его добрые и открытые глаза ничуть не настораживали ее влюбленное сердце. А в один из поздних вечеров к ней пришли Валера и Лера.

«Почему вместе?» – удивилась Муза и сразу почувствовала что-то неладное.

Ее сердце учащенно забилось, напоминая барабанную дробь перед казнью. Секунды показались невыносимой пыткой, а она всё ждала ясности. Но они почему-то тянули, словно сами еще колебались. А может, сознательно мучили ее. Потом собрались с духом и… Лера объявила:

– Мы приглашаем тебя на свадьбу, – и протянула конверт.

От его белизны в глазах всё потемнело, а сама Муза онемела и окаменела. Ватными руками с трудом вынула цветастое приглашение и тупо уставилась на дату – до свадьбы всего две недели! В полной растерянности она спросила:

– А что же так поздно?.. Ой, рано?

Они переглянулись в замешательстве. А Муза, по-прежнему плохо соображая, поинтересовалась:

– А кто свидетель?

– Моя лучшая подруга… – выпалила Лера. – Ты всё равно ее не знаешь. Ну ладно, мы пошли.

– А как же я? – невольно вырвалось у Музы, которая даже не в состоянии была осознать, что и здесь ее не только цинично унизили, но и понизили… А еще безжалостно обокрали!

– Всё, всё. Нам некогда – скольких еще надо обойти, пригласить.

Торопливая Лера повернулась, а молчавший до этого Валера, опустив голову, выдавил из себя:

– Прости. Так получилось.

…Расчувствовавшаяся от напряженных воспоминаний Муза шумно вздохнула. Даже сейчас она не могла словами передать Нине, что она испытала тогда. Но всё же попыталась:

– Стыд, обида, боль, злость, ненависть... Всё скопилось во мне, а выхода не находило. Я готова была сквозь землю провалиться, но всё же дотерпела: даже на пределе нервного срыва не показала им своей слабости.

– Не дай Бог такое пережить! И как ты только выдержала?

– Сама не знаю. А вот когда они ушли, тут я дала волю своим эмоциям: проклинала ту роковую пятницу, когда познакомила их и тем самым разрушила свое счастье. В мыслях только одно: «Оказывается, всё это время он одновременно встречался и со мной, и с ней! Я чувствовала себя униженной, будто меня прилюдно оскорбили или вымазали в грязи. Выходит, они давно уже за моей спиной договорились, подали заявление в загс, а я даже ничего не подозревала. Ну и дура!!! А он-то хорош! Даже ни полслова!»

Возмущенная Нина слушала Музу и четко представляла эту злосчастную Леру, к которой питала уже личную неприязнь: ярко накрашенные губы, лживая улыбка и хитрый коварный взгляд. Вальяжно развалившись на диване, она картинно смолила дорогие сигареты и в табачном дыму клялась в верности своей лучшей подруге. А когда ушла, оставила после себя гору «окровавленных» окурков – горькое напоминание о себе, своем коварстве и подлости. Эта картина вызвала в ней негодование и отвращение, и волна ярости прокатилась по всему телу.

А Муза раскраснелась от волнения и нахлынувших воспоминаний. Чувствовалось, что ей нелегко вспоминать обиду. Внутри всё кипело, а она окающим певучим говорком как бы размышляла вслух:

– Ты представляешь, сколько низости, сколько лжи?! Вот ведь какие люди бывают. Я для нее сделала всё, что могла: поддержала в самую трудную минуту… А раньше сколько раз выручала и прикрывала?! Да что там говорить… Да и он оказался совсем не тем. Не мужчина – они так не поступают. Как вывернул свою изнанку, а там… А я-то ему верила, как себе! Мне казалось, что его глаза не могут врать… Как я обожглась… Так что же получается? Выходит, и верить никому нельзя?!

– Век живи – век учись: не спеши жалеть несчастных… иначе можешь поменяться ролями, – Нина покачала головой и с такой заботой и трогательной нежностью посмотрела на подругу, что той невольно захотелось разреветься. – Но как он, зная ее прошлое, мог решиться на женитьбу?! Неужели не побрезговал? У него что, нет ни мужской гордости, ни элементарного уважения к себе?

– А может, и до сих пор ничего не знает. Попробовал разок – понравилось, а там пошло поехало. Она его быстро окрутила – и в загс, – сокрушенно прошептала Муза. – Есть люди, которые легко поддаются соблазну. А вот я так и не нашла в себе мужества отдаться своему желанию, хотя мне тогда казалось, что я уже потеряла свободу воли и благоразумия.

– Ну и подруга… – с отвращением высказалась Нина, словно выплюнула. – Да, такие обольстить умеют. Недаром они проходят практику. Она, наверно, даже не осознала свою низость и неблагодарность, всё бесстыдство своего поведения. Но ты могла поговорить с ним начистоту, открыть ему глаза. Ведь рано или поздно он всё равно прозреет и узнает правду. И что тогда?

– Может, да, а может, нет. Но мне-то от этого не легче. Да и подарка такого уже не надо. Я же не старьевщик, чтобы принимать или использовать бывшее в употреблении.

– И чем же всё закончилось?

– Городок у нас маленький – все люди на виду, поэтому больше всего я боялась слухов. Начались бы сочувствующие возгласы, насмешки, хихиканье за спиной… Меня преследовала навязчивая идея, что всякий с первого взгляда может увидеть мой позор, перемену во мне. Вот до какой степени чувствовала я себя опозоренной, поруганной и униженной. Худо мне было – места себе не находила. Вышла однажды прогуляться и случайно встретила подругу, с которой раньше в одном подъезде жили. Правда, она чуть старше. Гляжу, идет по улице с коляской. Остановились, разговорились. Оказалось, тихоня Валька служит: старшина второй статьи! Я слышала, что она оформлялась в армию, а потом как сгинула – ни слуху ни духу. А ее направили на Северный флот, там влюбилась в капитан-лейтенанта. Справили морскую свадьбу, а спустя год родился прелестный карапуз – будущий подводник. Валька честно призналась: всякое бывало, квартиры нет, живут в семейном общежитии, да и зарплата не ахти… Но у самой глаза счастливые-счастливые! Так и горят – любит, наверно, крепко. Позавидовала я ей! А она взахлеб рассказывает о своей жизни и не может остановиться: «А люди у нас какие! А море! А бухта! Климат, правда, суровый, но я уже привыкла. Вот сейчас в отпуск приехала, родителей навестить». Глядя на нее, и я завербовалась, лишь бы скрыться с глаз долой от всех родных, подруг, знакомых… чтобы быстрее забыться и, может быть, получить хотя бы частичку такого же счастья.

– А что с ними? Ну, с этими? – Нина даже не хотела называть их по именам. – Ты не интересовалась?

– Нет. Но недавно мама в письме сообщила: несколько раз случайно встречала Валеру, и каждый раз он был пьяный. Другие же говорят: вообще спивается.

– Так ему и надо. Нет, всё-таки жаль, – тяжело вздохнула Нина. – Она его околдовала.

– Вот так и закончилась моя первая, восторженная и возвышенная, с мучительной ревностью любовь. Казалось бы, всё в прошлом… Ан нет. Ты знаешь, Нин, сколько месяцев прошло, а до сих пор успокоиться не могу. Как вспомню – то в дрожь, то в холод, то в жар бросает. Так бесстыдно обманул мое доверие, надругался над моими чувствами, над моей преданностью… Только успокоишься, только отойдет, отпустит… вдруг снова как нахлынут горькая обида, изнуряющее одиночество и безутешная грусть, хоть на стену лезь. А на душе глухая пустота, но в голову так больно отдает, что всю ночь иногда не уснешь.

Нина слушала и не верила своим ушам – чтобы Муза испытывала такое?! А та продолжала удивлять:

– Так противно становится, будто открыла крышку заброшенного, полусгнившего погреба, а оттуда как полыхнет обжигающей гнилью!

– В прошлое можно, конечно, возвращаться, но задерживаться там надолго опасно, можно не вернуться в настоящее. Так что, милая моя Музочка, давай жить настоящим и думать только о будущем. Жизнь – сложная штука: постоянно подсовывает нам вопросительные знаки, при этом ожидает от нас только восклицательных!

– Так где ж их столько набраться в нашей нелегкой жизни?

Отходчивая Муза понемногу успокоилась. В ее глазах снова появился прежний блеск. Она согласилась с подругой:

– Да, надо жить настоящим и будущим. Ты знаешь, когда я сюда приехала, как дикарка пялилась на незнакомую жизнь. Думаю, примет она меня или нет? Это Динка у нас – одухотворенная, честная, чистая, как оконное стекло перед праздником. Поэтому она одержимая и быстро вписалась в армейскую жизнь. А мне туго пришлось.

Нина не стала разочаровывать Музу и знакомить с откровениями самой Дины, она предпочла расслабить подругу чаем.

– Одним чаем душу не согреешь, – шутливо намекнула Муза.

– Можно и покрепче, – Нина подмигнула и достала из холодильника бутылку. – А у меня для тебя сюрприз!

Заинтригованная Муза бережно взяла ее и, прочитав название «Тамбовский волк», расхохоталась:

– Ну, молодцы! Вот удружили, так удружили… порадовали старушку, аж на сердце полегчало.

Желая окончательно освободиться от нахлынувшей тоски и непреодолимой жалости к своему прошлому, она предложила:

– Ну что, Нин, давай, попробуем на зуб, ну хоть самую малость – всё-таки моя землячка.

После сытного ужина потяжелевшая Муза переместилась на диван и включила «жвачку» для глаз. Спустя минуту она задремала в очень неудобной позе: усталость – лучшая постель. Заботливая хозяйка уложила ее набок и аккуратно укрыла пледом. Вскоре «сверхбдительная» Муза уже блаженно посапывала. А обеспокоенная Нина стояла у окна и всматривалась в тревожную темноту.

Дина вернулась почти в полночь. Как и в прошлый раз Музе, ей тоже не повезло.

– Опять, подлец, не пришел. Почувствовал, что ли? Что-то я сегодня так устала, будто целую смену отдежурила. – Дина взглянула на заспанную Музу. – Вставай, вытряхайся. Караул пришел.

– А ужинать? Так жареной картошечки хочется.

Муза заманчиво облизнулась, но Дина урезонила:

– Запомни, лентяйка, ты хоть каждый день ешь картошку – воротничок твой всё равно не станет накрахмаленным.

– Тогда еще один пирожок.

Нина возразила кивком:

– Не могу, я Дине оставила, а у нее сама знаешь, какой аппетит!

Недовольная Муза предупредила Нину:

– Да ее не только на пушечный – на ракетный выстрел подпускать к ним нельзя!

Возмущенная Дина грозно нахмурила брови.

– Так что ж мне теперь – вообще не жить? Она же умная – везде меня достанет!

– Зато пироги целы будут и ты не растолстеешь, – успокоила ее Муза, заворачивая три пирога. – По дороге поделим поровну: один тебе и два – мне! И не спорь – я ростом выше!

Пока они выясняли отношения, Нина прибралась на столе. Неравный спор закончился тем, что побежденная Муза после истерических криков сдалась.

– Ну, Нинок, прощай, родная, – заторопилась она домой и полезла целоваться.

– Ты уже третий раз со мной прощаешься.

– Бог любит троицу! Это про нас. Если б ты знала, какое для меня счастье прощаться с тобой до скорого утра. Не то что с этой… Представляешь, живу в одном доме с Динамитом! Можно сказать, лежу под целым складом динамита – ее комната как раз над моей. Своей близостью она все нервы измотала, я уже заикаться стала, по ночам совершенно не сплю.

Внешне хладнокровная Дина не уступала ей в юморе:

– Ты всегда заикаешься? Или только когда говоришь всякую чушь?

Муза сжала безобидные кулачки, но пустить их в ход не рискнула. Только выпалила:

– Ух, как я за это ненавижу себя.

– Себя ты можешь не любить – это твое право, а нас люби до гроба – это твоя обязанность. И лучше не огрызайся, а то станешь огрызком общества. Дорогая, что-то ты сегодня не на шутку разошлась – как бы горя не хлебнуть.

– Да я еще и не стартовала, а ты уже крылья мне обрываешь. Нинок, пока. Не грусти о чистом прошлом – всё равно изваляют. Просто так, хотя бы из зависти.

Дина взяла соседку под ручку и поцеловала гостеприимную хозяйку.

– Спокойной ночи тебе, Нин…

Затем обратилась к Музе и строго указала на дверь:

– Эй, мешок костей и самовар крови, пошли на рандеву со звездами, а то они давно заждались.

Любовь во сне и наяву

Любовь с головой окунает в море поэзии, в океан впечатлений и в водоворот страсти.

На следующий день Нина заступила на боевое дежурство как раз в ту смену, в которой стажировался Виктор.

«Вот удача!» – обрадовалась Нина, с умилением поглядывая в его сторону.

Он тоже бросал на нее интригующие взоры, что не осталось незамеченным. После коротких раздумий Нина с удивлением признала, что Виктор не вошел, а уверенно ворвался в ее перекатистую и ухабистую жизнь. И нисколько не испугалась такого «вероломства», а только обрадовалась – будто всю жизнь ждала этого. Живость воображения рисовала ей самые невероятные картины. С его явственным приходом Нина и сама так сильно изменилась, как меняется по весне река: еще совсем недавно сонно нежилась под снежно-ледяной шубой – и вдруг с первыми признаками смены года очнулась от спячки, взбунтовалась и ее тщательно скрываемые ощущения вырвались наружу. Но заметить их мог только один, родственный человек, потому что только он с полуслова, с одного взгляда понимал ее и отвечал взаимностью. Нина сразу попала в объятия неукротимо-страстного и в то же время лучезарного солнечного чувства! Всё, что происходило вне этого прочно огороженного круга, теперь не занимало ее.

Виктор же готов был часами любоваться Ниной, подмечать каждую деталь ее внешности, поведения. В его мир внезапно вторглось нечто новое, что властно потребовало своего места, достойного и значительного, а всё остальное отодвинуло в сторону. Юношеская мечта обрела воплощение в образе неповторимой и просто божественной девушки! От одного осознания того, что она находится рядом, что он может общаться с ней, у него сразу поднималось настроение.

Чтобы не выдать себя, Славный даже мысли не допускал, чтобы расспрашивать у девушек о ней и ее личной жизни. Да это и не требовалось – ему давно уже всё поведали Нинины глаза, полные любви и смущения.

Нина использовала любую возможность, чтобы, оставшись с ним наедине, ласково прошептать:

– Ты – мой самый стойкий солдатик. Нет. Самый преданный рыцарь на свете!

– Земляничка моя! Самая ароматная! Самая соблазнительная!

Они общались и слушали друг друга и прислушивались к своим сердцам с бурной радостью и нежным изысканным наслаждением. А в подтверждение того, что это произошло не во сне, они заверялись не красивыми подписями и старинными печатями на сургуче, а свежими горячими поцелуями. Уж их-то не подделаешь.

Славный с первых же дней завоевал в женском коллективе всеобщую симпатию: своей свежестью, жизнерадостностью, искрящейся улыбкой юности, которая свойственна только неотразимо обаятельным людям.

Но жизнь недаром сравнивают с тельняшкой или слоеным пирогом. Не всё в ней белое, гладкое и сладкое. В один из вроде бы обычных дней Виктор не узнал свою королеву – куда девались ее обворожительная улыбка, доброжелательный, заряжающий оптимизмом взгляд и щедрая душевная теплота? Нина выглядела понурой, чем-то обеспокоенной. Это волнение передалось и ему: уж не заболела ли? Виктор не выдержал и спросил при всех, но она как-то неуверенно покачала головой и в отчаянии махнула рукой. Нараставшая внутренняя напряженность требовала развязки и ясности. Встревоженный состоянием любимой девушки, рыцарь не сводил с нее встревоженных глаз и ждал. Долго и терпеливо. И дождался. Закусив губу, она резко встала и бросила на него торопливый нервный взор. Виктор заметил, точнее – почувствовал ее легкий кивок на дверь. Дождавшись, когда она скрылась за плотной шторкой, он с волнением последовал за ней. В комнате отдыха они в жуткой испытывающей обстановке, молча, выпили по чашке чая.

– Что-то случилось? – не вынес продолжительного молчания Виктор.

– Трудно мне сейчас. Ты даже себе не представляешь! Но я не могу тебе всего сказать, объяснить… – она тяжело вздохнула, в туманных глазах блеснули давно перезревшие слезы. Виктор встал, чтобы успокоить ее, она прижалась к нему и по-детски расплакалась. Он обнял ее могучими, ласковыми ручищами и крепко прижал – чтобы только не дрожала. В его мощи и силе Нина нашла для себя защиту – любому хрупкому существу в минуты слабости это лучшее утешение. Ощутив тепло мускулистого тела, Нина словно очнулась – то ли от его нежности, то ли от короткого оцепенения, она не дала ему опомниться и приникла к его манящим губам. Он не сопротивлялся. Всё вокруг в тумане плыло и качалось, как в глубоком сне, выйти из которого обоим не хотелось.

Но вдруг – уже в который раз – сработала холодная привычка трезво оценивать обстановку, а следом за ней включился всегда рассудительный и осторожный разум. Славный даже изменился в лице. Он деликатно, хотя, Нине показалось, резко, отстранил ее. Ничего не понимая, она снова ринулась к нему…

– Нет, – жестко отрезал он. – Не глупи, возьми себя в руки и будь благоразумной.

Нина как по команде отпрянула и задумалась.

«Слово-то какое хорошее! – Разделив его на части, она по достоинству оценила их значения и поменяла местами: – Разум – это благо! Во благо, на благо!..»

Нина с восхищением взглянула на Виктора, вовремя подарившего ей такое значимое слово. Только подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу, как в комнату влетела Муза – рот до ушей, а в хитрых прищуренных глазах острое любопытство.

– Ах, вот вы где? Интересно, чем это вы тут занимаетесь? Я тоже хочу.

– И ты? – удивился Виктор и взглянул на Нину. Она опустила голову и незаметно усмехнулась.

– Ты о чем, ё-моё? – не поняла Муза, смешно хлопая ресницами.

– Да ничего. Просто мы разговариваем, – спокойным тоном ответила Нина и взяла чашку.

– Ах, воркуете, значит? А почему без меня? Славный, наливай, и покрепче: сейчас гулять будем, а то я что-то устала. Долбишь, долбишь эти клавиши – так и долбануться можно.

На этот раз улыбнулся Виктор.

– Ну и аппарат у тебя!

Невольно сравнивая ее с Ниной, он подумал: «Такие, как она, могут вписаться в любую жизненную ситуацию и выйти из нее победителем!»

После чайно-психологической разгрузки они вернулись на свои места. Дина сразу обратилась к Виктору:

– Славный малый, вот ты нам и нужен. У нас спор возник. Как ты думаешь: все люди обладают способностями и талантом?

– Конечно. Только у одних талант на поверхности, а у других скрыт внутри – его отыскать, разбудить, встрепенуть надо…

Дина осталась довольна его ответом.

– Согласна. Все мы разные. Вот, к примеру, Скальнова – ее талант завораживать мужиков всегда на виду: на лице, в глазах… дальше перечислять не буду. А у Морозовой так глубоко зарыт, что без лопаты не обойтись. Можно копать, копать и найти – со спичечную головку. Так стоит ли столько мусора ворошить, чтобы отыскать малюсенький пустячок неизвестно какой направленности?

– Но-но, – пригрозила пальцем Муза. – Это у тебя, может, миллиграмм, а у меня целый килограмм! И цель он свою знает – так запрограммировано.

– Может, и так, – задумчиво согласилась Дина и снова обратилась к Славному. – Но ведь этот талант может быть использован и во зло.

– Между добром и злом – выбор велик, а между злом и большим злом – незначителен. Однако с талантом их роль и последствия возрастают. Так что лучше творить добро и не спрашивать разрешения. А использовать свой талант во зло – это варварство.

Виктор взглянул на Нину – она приветливо улыбнулась: всей душой радовалась за него. Он выглядел естественным и убедительным. Ей нравилось в нем всё: внешность, вкусы, привычки, мысли и убеждения. Этот вроде бы обыкновенный на вид солдат – только не для нее, – даже особенно не заботясь и вовсе не трудясь, выделялся среди других. Его таинственная работа мозга и души просто покоряли, и Нина боялась одного – как бы не расплескать счастливое состояние. В ней сработал чисто женский эгоизм, но она не стыдилась его – ведь ей хотелось только любить и наслаждаться им. Однако тут же поняла, что она не единственная в своем желании.

Более открытая и категоричная Дина многозначительно покачала головой и молча протянула ему руку, а Муза артистично воскликнула:

– Ну ты голова! У меня такая же была в детстве.

– Потом тебя уронили… головой об пол! И пошло и поехало… До сих пор не восстановилась, – осадила ее Дина. Телеграфистки громко рассмеялись. Одна Нина сдержала себя – подруга всё-таки! – А теперь поговорим о любви. Славный, ты что всё молчишь?

– Я редко говорю, зато думаю искренне, – парировал он в надежде, что от него отвяжутся.

– Нет, ты нам откройся, раз имеешь честь быть в нашем коллективе. Что ты думаешь об этом?

– Любовь – это крылья для счастья! Но, к сожалению, не все научились летать.

Муза заинтересовалась:

– Не всем дано. И даже кому дано – либо не ценят, либо губят этот дар. Потом сожалеют. Лишь немногим удается взлететь до вершин счастья.

Нина задумалась: «У каждого свое понимание любви и счастья». А Виктор продолжил свою мысль:

– Хоть нельзя сравнивать любовь и деньги…

Но нетерпеливая Муза перебила его:

– А как же любовь к деньгам?

– Это уже не любовь, а жажда к наживе и богатству. Но есть у них одно сходство: одним они сразу достаются и легко, а другим надо пройти через испытания и страдания… Но даже они у каждого свои.

– Вот уж точно ты подметил, Витек, – согласилась Дина.

– Любовь и богатство и воспринимаются разными людьми по-разному: если для первых такое благо – это подарок, то для вторых – награда! Однако любовь, как мне кажется, обладает даром сострадания, деньги же – никогда, особенно большие.

Домой Нина не шла, а порхала – еще бы, она сегодня не только виделась, но и целовалась с Виктором!

Вечер она провела у телевизора и с удовольствием посмотрела очередную серию любовной мелодрамы. Спать легла рано и под яркими впечатлениями от фильма заснула с мыслями о Викторе. Ей приснилась их первая встреча и незабываемые ощущения, которые она испытала от общения с ним. Нина во сне еще раз пережила волнующие минуты, когда она совсем потеряла голову от любви.

Казарма – это перенаселенное мужское общежитие со своим уставом проживания.

Мартовское солнце с каждым днем всё увереннее ласкало сибирскую землю. Но в силу суровости своего характера тайга не очень-то покорялась велению времени и не спешила раскисать. А вот люди – совсем другое дело. Виктор уже давно находился во власти весенних ощущений и каждый день с нетерпением ждал новой встречи с Ниной, пусть даже мимолетной. Ведь она дарила ему невероятные радостные чувства. Теперь он жил ими. И пусть они встречались не ежедневно, а по графику дежурств, но всё равно считал себя безумно счастливым! Сейчас ему было не до Лизы, хотя она по-прежнему регулярно напоминала о себе приторно-сладкими письмами, словно сознательно хотела наскучить или вбить клин. Славный чувствовал себя неловко, но поделать ничего не мог: его сердцем прочно завладела Нина. Как она красива и обаятельна! Ему казалось, что даже армейская форма ей к лицу: придавая подчеркнутую строгость и подтянутость, она оставляла Нину в то же время женственной и элегантной.

Виктор и раньше был преданным поклонником только хороших книг, но теперь, когда его сердце наполнилось возвышенными чувствами, оно потребовало любовной лирики. Вечером сослуживцы часто видели его за чтением. Вот и сегодня он тихо и уютно разместился в углу бытовки и с нетерпением открыл страницу с захватывающим сюжетом. Роман «Моя тайная любовь» сразу захватил его: мысленно Виктор очутился в восемнадцатом веке и находил в себе много общего с главным героем. Их роднило многое… Высокие искренние чувства во все века одинаковы, им не страшны прогресс и цивилизация, вносящие во взаимоотношения между людьми холодный расчет и наживу, безрассудные увлечения и низменные пристрастия, бездушную автоматизацию и роботизацию. Он даже часто представлял себя тем самым литературным героем, которому выпало такое счастье – любить!!!

Вошел Гусь и с важным видом подсел к группе притихших и увлеченных своими делами солдат. Виктор даже не отвлекся на такую мелочь. А тот, нагло ухмыляясь, поделился:

– Мужики, сегодня видел новое пополнение – такие девочки! Мне даже удалось пообщаться. Впервые за время службы пожалел, что не телеграфист, а то бы я их быстро уговорил. Одна – такая высокая, фигуристая, чувствуется, огонь-баба! Вторая – пониже, пухленькая, грудастая, за словом в карман не полезет. А третья, как в сказках водится, просто красавица! – глаз не оторвать. Со мной они так любезно почирикали, сразу видно – созрели бабенки, пока их в учебке мурыжили и держали в ежовых рукавицах. Эх, сейчас бы их сюда, мы бы всей казармой доставили им удовольствие. Чур, я первый.

Он самодовольно прищелкнул языком и углубился в свои мечты. Виктор не мог стерпеть такого хамства и пошлости:

– Высказав гадость, негодяй испытывает радость. Слушай, Гусь лапчатый, может, заткнешься?

– А ты чё, Славный, не хочешь? Так тебе никто и не предлагает. Точнее – не достанется. Хотя ему чего – он каждый день с ними. Наверное, только и занимается тем, что ухмыряет их. Интеллигенция! Белая кость: всегда в тепле, в светле. Не то что мы – грубые, неотесанные кабельщики. Где уж нам до них! Так что удовольствия не для нас.

Виктор терпел, не отрываясь от книги. Но сосредоточиться уже не мог: перед глазами всё помутнело, и чистые светлые образы испарились, словно в тумане разделяющих их веков. В голову ничего не лезло. Вот так одной-двумя фразами можно всё перепачкать, очернить, испоганить. А Гусь вернулся к своим фантазиям:

– Нет, лучше все-таки по отдельности. Сначала мы пригласим в гости длинную, заводную – ох и визгу будет! Потом пухлую – с ней и матрас не нужен, ох и задаст она нам жару! А очаровашке Нине посвятим третью ночь – она у нас на десерт пойдет.

– Ты прикусишь свой поганый язык? Я ведь его и прищемить могу.

– Что, «старику» угрожать? Уж больно ты прыткий, как я погляжу.

– А ты не гляди, если тебе больно, а лучше слушай. Я тебя в последний раз предупреждаю.

– Ой, напугал. Мужики, я нутром чую – девчонки не просто хотят, а даже жаждут нашей солдатской ласки. Иначе зачем тогда в армию пошли? А-а-а!.. – для убедительности своей догадки он тряхнул указательным пальцем. – Значит, на «гражданке» оказались никому не нужны… Или там любовных ощущений и похождений показалось маловато… А здесь – любого выбирай!

Терпение Виктора лопнуло, он встал, кулаки налились жгучей злобой.

– Похоже, Гусь, ты оклемался в медсанчасти, коль свой поганый язык распустил? Кажется, в прошлый раз ты так ничего и не понял?

Виктор снова представил себя рыцарем, и его душа потребовала вызвать этого подонка XXI века на дуэль. Но Гусь, к сожалению, эту книгу не читал, поэтому не понял бы его благородного порыва и смелого поступка. Пришлось поступить по-современному, на понятном ему языке: Славный врезал ему в челюсть, – тот вместе со сломанным стулом улетел к стене.

– Больше предупреждать не буду… И стрельб ждать не намерен. Можешь опять прятаться в лазарете или сразу бежать в контрразведку…

Все присутствующие удивленно переглянулись – они знали, что Славного действительно вызывали туда, но о причинах даже не догадывались. Посыпались вопросы: «За что?.. Неужели правда?.. Так это он тебя заложил?.. Скажи правду, Славный… »

– Нашелся повод. А я его наказал за то, что сгущенку у меня слямзил, – интригующе усмехнулся Виктор. Воцарившуюся тишину резанули анонимные реплики: «Так он еще и крыса?! Крыса! Крыса!..»

Теперь многое прояснилось. Солдаты с презрительно-осуждающими взорами один за другим покинули комнату. Уверенный в себе Виктор и съежившийся на полу Гусь остались вдвоем, – каждый думал о своем. Сжав кулаки, насупившийся и бессильный «старикан» сквозь зубы жадно втягивал воздух. Возвышавшийся над ним внешне более спокойный Виктор бросил ему:

– Зря ты на грубость нарываешься, как бы потом пожалеть не пришлось.

– Ой как напугал!

– Я тебя не пугаю, а предупреждаю: не обижай девушек. Поверь, они хамского отношения к себе не заслужили. Да и повода, думаю, для пошлостей в свой адрес не давали. Вот смотрю и удивляюсь: из тебя же один негатив так и прет, так и прет, словно ты только из него и состоишь. Почему? Что это, бравада? Или ты действительно такой? Запомни: только злые и подлые души видят пошлое и грязное даже в прекрасном, а красоту находят в ужасном и мерзком.

Подавленный Гусь молчал, уткнувшись взглядом в стол. Желания оставаться в одном помещении с ним у Виктора не было, и он вышел в коридор. Показалось душно, выскочил на улицу освежиться. Резкий вечерний ветер это сделал в секунды. Виктор размышлял о Гусякове: «И почему он такой? Чего ему не хватает? Все нормальные вроде бы парни, а он какой-то ущербный. Вот и пытается выместить свою злость на других. Складывается впечатление, что вместо крови у него в венах желчь».

Дверь распахнулась, и с тяжелым выдохом на мороз выскочил красный Гусяков. Чуть не столкнувшись с Виктором, он уставился на него, изрыгая лютую ненависть.

– И ты здесь? Куда ни ткнись, везде Славный! Что ты везде лезешь? Во все дыры?! Тебе что, больше всех надо?

Он сжал свирепые кулаки и приблизился к своему обидчику.

– Как бы дал тебе.

Но Славный в ответ только усмехнулся, его уверенность еще больше разозлила Гуся.

– А я не возьму. Лично от тебя мне ничего не надо, но и других оскорблять и унижать не позволю.

– Ух ты, какой правильный нашелся! А может, ты праведник? До армии в церкви подрабатывал?

– Вот тебе не мешало бы получить отпущение грехов. Бывай, не простуди свои причиндалы.

Поеживаясь, Виктор открыл дверь. Как раз в это время командир взвода Хромов позвонил в казарму и в трубке услышал:

– Дневальная по роте рядовой Туралиев слушает тебя.

– Кто-кто? – переспросил офицер.

– Рядовой Туралиев, – спокойно повторил тот.

– Опять не расслышал. Постарайся медленно и по буквам.

– Ту-ра-ли-ев.

– Вот теперь понял. Так вот, рядовой Дуралеев, у вас старшего прапорщика Хохрячко случайно нет?

– Никак нет. Есё случайно не приходила, не ругалась крепко с матерью.

– С какой матерью? Ничего не пойму. К нему что, родители приехали?

– Она с ними никода не пращается. Всегда помнит часто.

Виктор с улицы услышал приближающийся громовой голос. Вскоре разъяренный Хохрячко вкатился в казарму и сразу определил, что дневальный еще не успел убраться. Старший прапорщик дал полную свободу эмоциям:

– …!!! – его коронный монолог длился ровно две минуты. Уяснив, что дневальный большинство слов всё равно не понял, Хохрячко сменил тон: – Несмотря на мои указания, грязи всё больше и больше. Она отовсюду лезет. Вы только посмотрите, – продолжал он отчитывать Туралиева, а сам еле сдерживался от хохота.

– А вы не сматрите, и никакой грязь на глаз не полезет.

По мере того как тот продолжал оправдываться, лицо грубоватого вояки всё ярче и ярче озарялось простодушной, искренней радостью.

– Да я бы рад, но не могу не видеть это вопиющее безобразие.

Туралиев хотел еще что-то сказать, но его остановил Хохрячко:

– Лучше закрой рот, а то глупый язык вывалится.

Тут влетел запыхавшийся Хромов. Он посмотрел на Туралиева и ужаснулся.

– Что это у вас за дневальный? – обратился он к прапорщику.

– Вот и я ему об этом же, – оправдывался Хохрячко. – Кругом грязь, бардак...

– Да я не об этом. Вы взгляните на него: в голове опилки, на ушах лапша и шланги какие-то висят. И вообще он какой-то весь оплеванный.

– Вот поэтому и стоит у тумбочки через сутки, а то и подряд – пока не научится службу любить.

Туралиев словно находился в клоаке позора и, чтобы не навлекать на себя дополнительный гнев командиров, вытянулся; в его защиту поступил приказ офицера:

– Немедленно заменить.

– Так кто же после него все это носить захочет? – открыто улыбнулся старший прапорщик.

– Не заставляй, не вынуждай меня… Мы в училище всё это проходили еще на первом курсе. А ты… а вы, – Хромов обратился к Туралиеву: – Умойтесь, приведите себя в порядок и тысячу раз вслух повторите свою фамилию – может, научитесь правильно выговаривать. Я подумал, к нам прибыл еще один новичок с весьма странной фамилией.

Группа солдат в сторонке с живым интересом наблюдала за происходящим. Виктор с сочувствием смотрел на беспомощного Туралиева, он всегда относился к нему с той особенной, великодушной жалостью, которую вызывает беспомощный калека или тяжелобольной человек. Другие же хихикали и заразительно смеялись. Больше всех ржал неудержимый Копытов. Славный сразу догадался:

– Твои художества?

– Чьи же еще! – с гордостью признался земляк, продолжая заразительно хохотать.

– Как тебе удалось разукрасить его?

– Пообещал: если он послушается меня, то его снимут с дежурства. Видишь, я оказался прав. Пошли отсюда, а то как бы нам не загреметь вместо него.

Сокрушаясь, Виктор последовал за ним.

– Вот чудик. Что за человек – совсем гордости нет.

Ухмыляясь, Копытов обернулся:

– Ну и что, что у него гордости нет: половые тряпки тоже в хозяйстве пригодятся. А в армии особенно. Нищета же!

Субботний вечер грозил вылиться в скуку. Виктор решил сбегать в библиотеку.

– Одна нога здесь, другая – там, – разрешил чем-то озабоченный старшина роты, – видимо, опять досталось от командира.

Виктор спешил с волнением – сейчас он увидит Екатерину Эдуардовну, к которой относился с нескрываемой симпатией и уважением.

«Удивительная женщина! Редкой красоты! Она отличается завораживающим обаянием и врожденной приветливостью. Интересно, во что она сегодня будет одета? А что мне взять почитать?»

Славный бежал и сожалел, что поговорить с ней не удастся. А она всегда такая любезная!

Плотно прикрыв дверь, он, к своему удивлению, заметил рядом с обворожительной и ослепительной библиотекаршей, обладавшей редкой притягательностью, серого на вид, невзрачного прапорщика, который не заслуживал даже его мимолетного взгляда, не говоря уж о серьезном внимании! Тот не видел вошедшего солдата и настойчиво требовал какие-то деньги. Вдохнув привычный запах книжной пыли, удивленный Виктор постарался незаметно проскочить между рядами сиротливых столов.

Его настроение еще оставалось возвышенным и дышало романтическим задором. Невольно включилась фантазия, и он представил сидящих в зале сослуживцев – озабоченными и тревожными, будто они ожидали своей участи. И вдруг вошла Она! При виде очаровательной, величаво-статной Екатерины Эдуардовны солдаты без команды вскочили и вытянулись – у каждого грудь колесом! Она предстала роскошной императрицей государства Российского – в старинном парике, украшенном роскошной диадемой с крупными бриллиантами, и лукаво улыбалась своим подчиненным и ученикам. Ее Величество, шурша атласным подолом и незаметно поправляя голубую ленту с блистающими благородным достоинством орденами, торжественно, будто на приеме, прохаживалась мимо остолбеневших гвардейцев и раздавала книги. Тихоне вручила пособие по укреплению духа и физическому совершенствованию тела, Гусю – о правилах хорошего тона и этике, Копытову – о вкусной и здоровой пище, Туралиеву – учебники русского языка за второй и третий классы… А ему, Виктору, конечно же, самый лучший современный роман о любви. Он был счастлив и прильнул к ее пухлой добродетельной руке, сверкающей каменьями. Екатерина Третья, так он ее окрестил, улыбаясь, любезно похлопала его по багровой щеке и хотела что-то спросить…

Но скрипучий пол выдал Виктора. Заметив постороннего, прапорщик отпрянул от внешне невозмутимой «государыни» и с недовольным видом присел в сторонке. В глазах Виктора она вновь стала обыкновенной… нет, всё же необыкновенной служительницей храма знаний!

На лице колоритной Екатерины Эдуардовны застыли привлекательные крупные ямочки. Как всегда, она учтиво и чуть загадочно улыбнулась постоянному читателю, а ее добрые серые глаза спросили: «Что на этот раз?» Виктор растерялся и пожал плечами.

– Я еще не решил. Можно я пробегусь по стеллажам?

– Конечно, – кивнула она ресницами и как-то смущенно-великосветски опустила голову. В этот момент Виктор задержал свое внимание на скромной табличке: «Дробик Екатерина Эдуардовна». Фамилия показалась знакомой, и тогда он бросил взгляд на притихшего прапорщика – точно, это же тот самый, которого видел в военной комендатуре. Да-да, он тогда был с неприятной, вульгарно накрашенной особой, получившей от него ранение перочинным ножом.

– Это ваш муж? – удивился Виктор и, не получив ответа, заранее покраснел. Он испытывал стыдливое чувство за ее неудачный выбор. Да их же даже рядом поставить нельзя – как она могла связать свою жизнь с таким? Наверняка она даже не знает о том позорном инциденте.

– Бывший, – тотчас пояснила Екатерина Эдуардовна, словно желая успокоить возмущенного посетителя.

– А чё? Почему с таким презрением? Бывшие бывают только любовники, но не мужья, – вскочил прапорщик – еще бы, ведь задето его самолюбие. – Только любовники не знают счета – их может быть бесконечно, а мужья всегда под номерами: первый, второй, третий… По порядку рассчитайсь! Поняли? А ты чё, молодой человек, что-то имеешь против меня? Так и скажи…

От него пахнуло спиртным, Виктор отвернулся и, чтобы не захмелеть, удалился в глубь библиотеки. Он окунулся в царство книг и пробегал глазами по именам русских классиков. Сразу вспомнилось: «Там русский дух, там Русью пахнет…»

Однако и туда донесся нудный голос прапорщика:

– Ну Катенька, Катюша! Войди в мое положение… Да мне много не надо.

«Какая она тебе Катенька, – возмутился про себя Виктор. – Вот только тронь ее…»

– У меня сегодня праздник: подписан приказ об увольнении. Скоро получу деньги и отдам.

– Нет, – по-царски властно отрезала она. – Между нами уже давно пролегла тень, смутная, неуловимая тень недоверия. Она как граница!

«Молодец!» – порадовался за нее Славный.

Затем Екатерину Эдуардовну словно подменили:

– Ты бы лучше детям принес, а не с нас последнее требовал, – на этот раз слова ее прозвучали как-то обыденно просто и по-матерински заботливо, словно вовсе обращались не к нему. И столько в них таилось горестной тревоги и тоски, что Виктору даже неловко стало за великодушную Екатерину Эдуардовну, за ее непутевого бывшего мужа и за себя, что не может вмешаться и помочь ей.

Став невольным свидетелем семейного диалога, Славный словно ощутил себя тайным любовником, притаившимся в шкафу царских покоев. К Дробику, которого с легкой руки причислил к коварным дворцовым интриганам, он испытывал откровенную неприязнь: и за то, что тот не обременял себя элементарными правилами морали и нравственности, и за его хамское поведение: как он пренебрежительно отмахивался от ее горьких упреков, точно от едкого дыма своей сигареты.

Задерживаться здесь Славный уже не мог. Выбирать ничего не хотелось – он схватил первую попавшуюся книгу и после утомительной записи в карточке вышел.

Возвращался с тяжелыми чувствами: как же он жалел величавую Екатерину Эдуардовну, опоздавшую родиться лет эдак на двести. А то с ее-то неподражаемой внешностью и магическим взглядом она наверняка стала бы если уж не всемогущей императрицей, то не последним человеком в высшем дворе – уж точно!

«Аристократическая порода в ней есть, так и ощущается, а значит, и родословная найдется. А в наше время ей только сниматься или на сцене играть – амплуа известно!»

Раньше ему всегда казалось, что у нее счастливые глаза. Как же он ошибался!

«Оказывается, я еще плохо знаю жизнь и совсем не разбираюсь в людях».

Но по натуре своей Виктор оставался оптимистом, поэтому заверил себя: «Ничего страшного – для этого и живу: чтобы ошибаться и учиться, проигрывать и побеждать…»

Конкурс красоты

Красота – это не только бесценная награда, но и экзамен: испытание пристальным вниманием и назойливым приставанием.

На подведении итогов за месяц досталось многим. Подполковник Юрасов не скупился ни на похвалу, ни на критику, не отдавая предпочтения никому. А когда неприятная часть совещания закончилась, он впервые добродушно улыбнулся и взглянул на последние ряды, где расположились девушки.

– А теперь о приятном. Скоро 8 Марта. Слабый пол, вы меня слышите? – В ответ раздался неуверенный гул. – Уловил: слышат, но плохо понимают. Тогда обратимся по-другому: прекрасный пол, вы меня слышите?

Из зала донеслось дружное:

– Пре-крас-но!

– Теперь вижу, что еще и понимаем друг друга. Так вот, поясняю. К этому празднику будет приурочен замечательный конкурс «Мисс Дивизия». От нашей части мы должны отобрать три кандидатуры. После совещания останьтесь и вместе с замполитом определитесь. Положение о конкурсе у него.

Вспыхнувший майор Курочкин вскочил и по-военному четко кивнул густой шевелюрой.

– Просто красавчик! – прошептала Дина. – Только уж больно стеснительный.

Верочка задорно улыбнулась

– От этого больно не бывает.

– Да и радости особой, похоже, от него не дождешься. Казалось бы, заместитель командира по воспитательной работе – ему и карты в руки. Так нет, совершенно не занимается личным составом, особенно женским. Ни тебе воспитания, ни задушевных бесед, ни ласки. Прямо одно недоразумение какое-то!

Девушки захихикали. Муза добавила:

– Он еще и по кадрам. Но не только настоящим не интересуется, но и в наше будущее не заглядывает, будто его абсолютно не беспокоит будущее армии.

– Стеснительность – это не порок, – толкнула ее в бок Нина и загадочно подмигнула.

– Может, и хорош! Только женатый, – с сожалением признала Верочка.

Совещались бурно, но недолго. Все связистки проголосовали за неразлучную «святую троицу». Те возмутились и начали возражать:

Первой сказала свое слово Дина:

– Почему только мы?

Ее поддержала Нина:

– На нас что, свет клином сошелся?

А Муза уже не сомневалась, что победа будет за ней.

– Должны же у меня быть достойные конкуренты? Ну дайте хоть еще кого-нибудь.

Но окончательную точку поставил старший по званию майор Курочкин, к тому же мужчина в расцвете лет и сил, а такие знают толк в женщинах.

– С мнением коллектива нельзя не считаться. Я полностью согласен. Отобранные действительно на любой вкус. Думаю, корона будет нашей. Надо только чуточку постараться.

Никто из присутствующих в этом и не сомневался, поэтому его резюме встретили дружными возгласами и аплодисментами. И тут майор объявил:

– На индивидуальную подготовку – всего три дня!

Объявленный срок испугал всех, даже не участвующих в конкурсе. Но делать нечего: побеждать так побеждать! Обязанности за общефизическую и морально-волевую подготовку добровольно взяла на себя Дина. Под ее чутким руководством Муза и Нина мучили себя в тренажерном зале и два раза в сутки бегали по улицам, рискуя попасть под колеса армейской и гражданской техники. Но красота требует жертв! Теоретически все это понимали и соглашались. Однако практически – к сожалению, не все. Выдохшаяся в самом начале предварительной дистанции Муза некнижными словами проклинала всё на свете. Досталось всем: и извергу Дине, и ветреной погоде, и неожиданно свалившемуся на нее конкурсу. Ей уже ничего не хотелось. Нина терпела молча, хотя на второй день мышцы заболели, а руки и ноги вдруг стали ноющими и непослушными. Тут уж не до изящества – лишь бы пройти по сцене.

Перед конкурсом солидные члены жюри – в погонах и без – дважды собирали всех конкурсанток в клубе, где инструктировали, давали советы, как лучше преподнести себя.

Виктор сразу высказался против участия Нины:

– Зачем тебе это? Ты и так первая красавица России!

– Приказы, дорогой мой, не обсуждаются, – весело ответила она и, плавно расправив хрупкие плечи, важно прошлась по комнате отдыха. – Ну как?

В ее фигуре и в походке сказывалась особенная легкость и завораживающая воздушность.

– Богиня! Королева! Звезда! Будто только что слетела с обложки самого престижного журнала. Боюсь, скоро станешь недосягаемой. Ты сейчас-то меня узнаешь? Или уже…

– Так, чуть припоминаю… но смутно. Вы кто?

– Рядовой болельщик.

– А болеть сильно будешь?

– Ах так?! – нахмурив брови, Нина грозно надвигалась на него, теперь у нее была совсем другая походка. Но Виктор тут же охладил ее пыл:

– Просто я не сомневаюсь в твоей победе.

Нина одарила его коротким, но трепетным поцелуем: благодарность за уверенность.

Конкурс – это возможность показать себя на сцене, хотя победители определяются за сценой.

И вот настал этот волнующий день. Воскресный Дом офицеров напоминал огромную бочку, полностью забитую скумбрией, отдающей зеленым цветом. А освещенная часть зала представлялась Виктору праздничным столом, богато накрытым вкусными, красивыми и лакомыми яствами – на самый изысканный вкус! На них не только он, но каждый уже соблазнился.

Когда шестнадцать очаровательных девушек впервые вышли на сцену, солдаты невольно облизнулись и с гиканьем стали отбивать не знающие устали ладони. Еще бы! Их наградили чем-то совершенно новым и захватывающим – свежим зрелищем для истосковавшихся глаз. И они жадно впитывали красоту женских тел и все подробности, связанные с конкурсом.

Нине достался девятый номер. Безусловно, самый счастливый! Ростом она не выделялась, но своей природной красотой и ослепительной улыбкой сразу покорила всех. Виктор хоть и был уверен в ее победе, но всё же не мог унять своего волнения. Он глаз не сводил со своей просто обворожительной возлюбленной. А когда перед ним вскакивал ошалелый Туралиев, он тут же силой усаживал его на место. Но тот проявлял такую нетерпимую активность, что порой казался просто неуправляемым.

– Ты хоть за кого переживаешь? – поинтересовался у него Виктор.

– Не знай, за самую маленькую и черненькую, с косичками.

Этот же вопрос он задал рядом сидящему Малышкину. Ответ последовал незамедлительно:

– За наших: за Дину, Музу и Нину. А ты?

– И я, – солгал он, и его глаза снова устремились на сцену.

В каждом, даже самом, казалось бы, обыкновенном и простом человеке, если присмотреться внимательнее, можно увидеть сложное, а порой просто необыкновенное. Но, объективно оценивая возможности Нининых подруг, Виктор не мог их поставить на одну планку с явной фавориткой. А девушки старались, появлялись перед заведенной публикой то в выходных платьях, то в купальниках, то в бальных нарядах.

За спиной Виктора сидели Копытов и Зоя. Они якобы случайно оказались рядом и оживленно обсуждали происходящее на сцене.

– Эх, тебе бы сейчас туда!

Зоя с уверенностью в голосе хмыкнула:

– Сбросить бы с десяток лет, я бы им показала!

– Что, сразу всем? Рискуешь… да тебя солдаты разорвали бы на части!

– Ты не так понял, – смутилась она.

– Возможно. Я только предупредил о непредсказуемых последствиях. Смотри у меня, – Копытов пригрозил пальцем.

– Да куда уж мне тягаться с молодыми. Разве что в конкурсе «Мисс Грудь!»

– Ну, тут нам нет равных! – озорно усмехнулся Копытов и плотно прижался коленкой к бедру Зои. Она бросила на него озорной взгляд.

– А то! Так уж и быть: поделилась бы с тобой дорогим призом.

По условиям конкурса девушки пели, читали стихи, отвечали на вопросы ведущего – шестидесятилетнего редактора дивизионной газеты, тонкого «знатока» женской красоты. Копытов возмутился:

– Нашли специалиста. Это всё равно что заставить слепой и трухлявый пень оценивать стройность и красоту молодых березок.

Виктор только солидарно кивнул, поскольку оторваться от сцены даже на секунду не мог.

Наступил кульминационный момент – голосование. Пока жюри тайно совещалось, зал самым демократичным путем – голосовыми связками – определил обладательницу приза зрительских симпатий.

– Скаль-но-ва! Скаль-но-ва!..

Внутри Виктора всё торжествовало, и он даже не пытался скрыть своего удовольствия.

А что же жюри? Его решение затянулось – словно специально на нервах играли. Тогда громогласный зал снова стал оказывать на него давление. После многократного объявления ее фамилии Виктор расслабился, а у взволнованной Нины выступили слезы благодарности. Горластые представители узла связи ликовали: взявшись за руки, они синхронно раскачивались, создавая в рядах гигантскую волну. Их поддержали другие зрители. Малышкин прыгал и кричал громче всех:

– Ни-на! Ни-на! Мо-ло-дец!

Виктор же сдерживал себя и старался не выдавать бушующих эмоций. «Ну что же они тянут?»

И вот наконец-то! Председатель жюри торжественно объявил:

– Единогласным решением королевой красоты признана Нина Скальнова!

На левое плечо Нины величаво легла и украсила взволнованную грудь красная атласная лента с волнующей надписью «Мисс Дивизия». Под оглушительный рев бойцов она по-королевски поклонилась жюри и сделала признательные реверансы всему залу, который снова взорвался. А вскоре долгожданная диадема заняла положенное место. Дешевые камни и стекляшки, фальшиво сверкавшие на прелестной головке самой очаровательной мисс, компенсировались сияющими на длинных ресницах настоящими слезами восторга, не уступавшими по яркости самым дорогим бриллиантам. В однотонном полутемном зале она не видела лиц, не замечала цветов и поздравляющих – перед ее глазами крупным планом стояло счастливое лицо Виктора. Свою победу она посвятила ему!

Долго еще не смолкали крики и аплодисменты. Ведущий несколько раз пытался перекричать и успокоить разноголосый хор солдат. Отчаявшись, председатель жюри объявил вице-мисс, но его голос утонул в море бушующей стихии. Захлестнувшие зал эмоции сделали его неуправляемым, и только с третьей попытки он узнал, что ею стала кондитер офицерской столовой, она же дочь начальника продовольственной службы. Но это было уже не так неважно. «Сладкой» девушке тоже достались аплодисменты и прочие знаки внимания, но более скудные, чем королеве. А первая красавица дивизии смущенно улыбалась и нервно поправляла ленту и спадавшую с головы диадему.

Каждый хотел пробраться ближе, выразить ей слова восхищения, поцеловать руку или сфотографироваться на память. Но ее надежно охраняли Дина и Муза, они далеко не всякого подпускали к ней.

Поступила команда: «Выходи строиться». Ряды нехотя опустели, а Виктор до последнего сидел на своем счастливом месте и любовался Ниной.

Но любой праздник рано или поздно кончается.

И снова казарма, подъем и жизнь по расписанию, которое не отличалось приятным разнообразием.

Однако на этот раз сосредоточенный вид Юрасова обещал внести хоть какую-то новую струю. Он чинно расхаживал перед застывшим строем.

– Праздник женской красоты удался на славу. Командование приняло решение в апреле провести конкурс и среди солдат. – По казарме пронесся оживленный гул. – Так и запишем: одобряем единогласно. Но рано радуетесь, красавцы. Надеюсь, все считают себя таковыми? Оценивать будут не столько внешние данные конкурсантов, сколько спортивные результаты и знание военного дела. – На этот раз донесся гул недовольства. – Не слышу фамилии кандидатов.

Тишина всегда нервировала Хохрячко, но на этот раз она словно стояла в его горле и казалась просто невыносимой.

– Разрешите, товарищ подполковник? Поскольку добровольцев нет, придется в приказном порядке. Малышкин, Гусяков, Славный…

Юрасов заинтересовался таким нестандартным подходом:

– Ефрейтор Малышкин, выйти из строя.

Он четко вышел и развернулся.

– Вы согласны участвовать? Предупреждаю: рост там будет учитываться в последнюю очередь.

Малышкин пожал худыми плечами. Юрасов усмехнулся на Хохрячко – тот сразу принялся усмирять вздыбленные усы.

– Всё ясно. Значит, под вопросом, – заложив руки за спину, командир снова прошелся вдоль строя и остановился напротив Гусякова. – А этот не проходит по всем основным требованиям, кроме роста. Однако ноги далеко не самое главное достоинство в человеке, особенно в солдате, – намекнул он на свой средний рост и погоны. – А Славный еще молод – ему и похвастаться нечем. А впрочем, может и такая номинация будет. Вы согласны?

Виктор категорически отказался. Но Хохрячко не отступился от своей идеи:

– Не беда. Переходим к следующей тройке. Вы посмотрите: орлы!

Юрасов взглянул на них.

– Да хоть голуби, но чтоб ярко блеснули и не опозорили. В общем, займитесь этим вопросом, потом доложите.

Подполковник ушел, а старшина роты еще долго проводил отбор наиболее достойных. Выбор всё-таки пал на добровольцев, хоть и не самых высоких и достойных. Главное всё-таки – это желание победить!

Спустя четверть часа Виктор зашел в умывальник: тяжелые облака табачного дыма колыхались, точно туманные волны. В курилке легче напустить туман – в нем не заметишь и обман. Развалившийся на скамейке Хохрячко проводил предварительный инструктаж конкурсантов:

– Вы не старайтесь блистать – фортуна всё равно слепа.

Солдаты дружно смеялись, а старшина роты продолжал их душевно веселить, еще раз напомнив:

– Смешить – здоровью служить! Не забывайте об этом.

Он вдруг задумался.

– Эх, была не была! Так кто меня угостит? Славный, может ты? – подмигнул он, прекрасно зная, что тот не курит. Виктор ответил ему с остроумным намеком:

– У курящих «стрелков» основной мишенью являются легкие!

Азартный Хохрячко не мог остаться в долгу:

– Есть курящие «стрелки», а есть профессиональные «снайперы». Я отношусь к последним – редко балуюсь смертоносными «патронами». Да еще завеса… – он перед своим носом замахал рукой.

– Всё равно вредно. Я бы всех вас оштрафовал. Лучше больше улыбайтесь: смех – не грех, а средство выживания, особенно в наших условиях.

Задумчиво провожая глазами струйки дыма своей безвкусной сигареты, Хохрячко снова посерьезнел:

– Да, многие сейчас чудом выживают – им не до смеха. Армия безработных и голодных, к счастью, это только часть вооруженных сил, но тоже мощная сила.

Славный не дослушал бесплатную лекцию старшины роты: дым коромыслом – не для него.

Когда девушки узнали о предстоящем конкурсе, они атаковали Виктора. Но даже им не удалось уговорить его. Оставшись с ним наедине, Нина тоже настаивала, но он был непреклонен.

– Не мужское это дело – красоваться на сцене в семейных трусах и в кирзовых сапогах.

Нина представила, как шестнадцать парней в таком одеянии важно и старательно расхаживают по сцене, и улыбнулась их природной неуклюжести.

– Да я тебе плавки куплю, самые лучшие! И кроссовки…

– Тем более. А другие, значит, будут… в одинаковых трусах, чтоб не выделяться. И не уговаривай, и глазки мне не строй. Думаешь, если ты Королева, так тебе уже можно повелевать и приказывать?

– Это ты мой повелитель! – выразительно прошептала она в задумчивости.

Виктор кивнул на свежее объявление. Нина ознакомилась, но не испытала радости.

Восьмого марта командование освободило всех женщин от дежурств: праздник в армии – это святое! В честь милых девушек – иных в дивизии нет – в Доме офицеров должен состояться концерт художественной самодеятельности. Хоть и местными силами, но она нисколько не сомневалась, что он не уступит профессиональным артистам. А сразу после него – весенний бал. Но без участия Виктора и всей смены.

Накануне он долго ломал голову относительно подарка.

«На полевые цветы в это время рассчитывать не приходится – Сибирь все-таки! А на дорогие букеты – деньгами не богат».

Решил подключить Малышкина. Сложились и купили скромный торт, чтобы хоть как-то порадовать девушек.

Сменяя утром девушек, мужчины-связисты поздравили каждую телеграфистку с праздником. А Виктор галантно поцеловал всех. Многие решили не оставаться в неоплатном долгу – в этот день им всё позволено – и дали волю своим душевным порывам. Больше всех Славному досталось от необузданной Музы, которая готова была до изнеможения зацеловать его. Остальные желающие с трудом оттащили ее от притягательного парня.

Нина прилюдно очень скромно чмокнула своего ненаглядного в щеку, но в глазах мелькнуло столько жгучей страсти! И очень жаль, что она впустую полыхала и сгорала в ее встревоженной груди. Расстроенный Виктор даже сожалел, что они не наедине. На этом торопливое и суматошное свидание с горьковатым привкусом щемящей грусти и закончилось. К счастью, не последнее и с благоприятными надеждами.

Свидание с любовью

У одних время точное, а у других – сочное!

Время летело со скоростью экспресса и без малейших остановок. А когда Виктор и Нина находились вместе, им казалось, что оно мчится еще быстрее. Его не только остановить – придержать и то невозможно!

Первое апреля в армии ждут с нетерпением. Во-первых, с этого юморного дня начинается весенний призыв. Значит, в любой момент может поступить новое пополнение. Больше всего это радует дембелей и молодежь, ведь совсем скоро они передадут эстафетную палочку самым молодым – вчерашним школярам.

«Повезло им – служить придется не два, а полтора года», – заметил Виктор и тут же насторожился: в любом момент жди подвоха. Ведь в этот памятный день юмора, смеха и всевозможных приколов ухо следует держать востро. У старослужащих на этот счет большой опыт, поэтому достается в основном необстрелянному молодняку. В первоапрельский праздник всех куда-то посылают. Иногда очень далеко, особенно на словах.

Всеми уважаемого Хохрячко шутники и остряки тоже не обошли своим чутким вниманием, словно решили испытать его терпение. За полчаса к нему уже забегает шестой по счету солдат и громко докладывает:

– Товарищ старший прапорщик, рядовой … по вашему приказу прибыл!

Первых двух старшина роты еще по-свойски принял терпимо, но затем нервы начали сдавать и им досталось по возрастающей. Последнего недотепу он покрыл громыхающим матом и приказал слово в слово передать тому, кто послал его.

Сам же Хохрячко-Хохмачко тоже не остался в долгу. С подчиненными он, правда, принципиально не заигрывал – должность не позволяла, а вот своих друзей-прапорщиков разыграл капитально. Одного отправил тушить пожар в бане, двух – на хоздвор за бесплатным салом, а трех оставил голодными, сообщив, что столовая закрыта на санитарную обработку.

– Да там какую-то палочку нашли! А я-то не знал и рискнул – вот сейчас эта палочка во мне колом стоит. Не могу ни согнуться, ни повернуться.

Напугал до смерти и Емелина, который из дома бросился разыскивать угнанный из бокса КрАЗ, ведь легендарному снабженцу завтра в срочную командировку.

Розыгрыши коснулись многих, некоторые весельчаки с богатой фантазией такое заворачивали, что в другой день наверняка получили бы взыскания, но первого апреля всё, точнее, почти всё, прощается. Военнослужащие резвились и шутили, как могли, только не затрагивали служебные темы: ракеты, топлива, боеголовки… А то год назад одни боец такое отчудил, что потом ему долго икалось. Находясь в приподнятом настроении, решил поделиться им с самыми близкими, позвонил домой и предупредил: «Включайте телевизор, скоро объявят об уничтожении на планете лишних стран – мы только что отстрелялись». Те, видимо, долго ждали важного сообщения, но так и не дождались и выразили свое неудовольствие в срочной телеграмме. Шутка обошлась сержанту дорого: разжалованием и протрезвлением в холодной камере комендатуры.

Телеграфная аппаратная с утра наполнилась каким-то необычным оживлением. С утра всех зарядила Дина:

– Девчонки, мне на КПП сейчас газету подсунули. Пока руководства нет, давайте глянем, чем нас решили порадовать юмористы. Во, слушайте: «Найдена подмоченная репутация, за бесплатное вознаграждение готов высушить и вернуть». Морозова, наверно, твоя – даром никому не нужна! А вот еще: «Потерявшаяся Каштанка насмерть загрызла каштан, и он рухнул в беспамятстве», «Если ваша неясная мысль оплодотворяется, значит, что-то должно родиться», «Продав свои последние штаны, пьяница посягнул на самое святое – на семейные трусы!»

Пока девушки смеялись, Дина, не отрываясь от газеты, одобрительно хмыкнула.

– А вот это мне тоже нравится, хотя нас и не касается: «Если вашего мужа называют сущим козлом, то это вовсе не значит, что он страдает энурезом»…

Телеграфистки не успели еще остыть от смеха, а Дина продолжила:

– «От грязной сплетни, конечно, можно отмыться, но кто же даст тебе столько мыла?» А это, кажется, про меня, – признала она и углубилась в нелегкие раздумья.

Виктор тоже не остался сторонним наблюдателем. С узла связи позвонил дневальному по роте и, зажав нос, женским голосом представился супругой командира части.

– Передайте мужу, чтобы позвонил домой и объяснился мне в любви. Как он это сделал в первый раз. Только срочно. Я очень жду!

Что было с дневальным потом, Славный так и не узнал, но жена Юрасова, видимо, осталась довольна.

Трехнедельная стажировка закончилась, и у Виктора настала пора экзаменов. Нина уже привыкла к его присутствию, поэтому тяжело переживала разлуку: «Не вижу каких-то двое суток, а мне кажется – целый месяц!»

Она очень переживала за него и удивлялась, как же раньше обходилась без своего возлюбленного. Хоть она и не сомневалась в его знаниях, но всё равно беспокойная душа оставалась не на месте. И он не обманул ее ожиданий. Успешно сдав экзамены, Виктор с уверенностью сказал себе:

– Теперь-то я получу долгожданное увольнение!

Когда ему объявили приказ, он сразу же помчался на узел связи и поделился с Ниной радостной новостью, от которой оба ощутили восторженные чувства: до предстоящего свидания оставались считанные часы.

Нина давно уже ждала счастливого дня, и вот теперь он настал. Ей хотелось устроить самый настоящий праздник, чтобы он запомнился Виктору. К приходу дорогого гостя начала готовиться еще с вечера. Проснулась с первыми лучами, уснуть больше не смогла: фантазия рисовала самые радостные картины. Встала с отличным настроением – и сразу за работу. За домашними хлопотами не забывала поглядывать на часы. Чем меньше оставалось времени, тем тревожнее себя чувствовала.

Дождливую ночь Виктор провел в возвышенных чувствах. Много думал о Нине, о себе, не раз мысленно возвращался домой, в прошлое. Конечно же, скучал.

«Сейчас Волга и Ока уже проснулись от зимней дрёмы и, припекаемые весенним солнышком, с радостью мчатся к морю. Своим извечным путем они несут потемневшие от злости обреченные льдины, участь которых давно известна. Эх, сейчас взглянуть бы на родные места! Всего на минутку оказаться с Ниной на Откосе, исхлестанном ветрами, дождями и метелями. Я показал бы ей всю прелесть оживших после зимней спячки волжских просторов! Она тоже полюбила бы их».

Он представил ее: завораживающий восторженный взгляд затуманился легкой поволокой, в этот миг она ласкала жизнь своими влюбленными глазами и становилась от этого еще краше. Невольно Виктор тайно извлек из своего воспоминания ее аромат – не смог противостоять соблазнительному искушению – и полностью погрузился в него. Пребывая в этом дивном опьяняющем состоянии, он любил весь мир и, конечно же, очаровательную Нину, подарившую ему чудные ягодно-лесные запахи. Однако налетела приятная туманность, мысли его смешались, и он с облегчением задремал: все его любимые природные духи улетучивались. Он не хотел с ними расставаться и бессознательно пытался бороться с этой несправедливостью, но ничего поделать не мог! Сама же Нина не покинула его – они окунулись в теплую осень и гуляли по родному городу. Ее внимательные синие глаза прекрасного очертания всего на несколько секунд заглянули в черневшую мглу сентябрьского неба. Этого было достаточно: мысленно она уже унеслась туда. В этом безбрежном звездном океане ее тоненькая, хрупкая фигурка выглядела невинной и беспомощной. Но всё равно ослепительно красивой и обольстительно привлекательной!

Ночь влюбленных коротка! Вспыхнуло волнительное утро, обещавшее хоть частично восполнить завораживающие ночные видения. Об одном Виктор сожалел, что подобные сны не многосерийные, не имеют продолжения и не претворяются наяву по желанию заказчиков.

Солнце еще накалялось и наряжалось, а Славный уже мчался к пропускному пункту. Проскочив вертушку, он в предвкушении невероятного счастья быстрым шагом направился в центр городка, который словно преобразился и показался ему не только теплым, но и весенне-праздничным. Свежие лужи, витрины магазинов, окна домов, стекла автомобилей сверкали в солнечных бликах, исполняя бравурную весеннюю мелодию. Одновременно заигрывали с прохожими, озорными «зайчиками» слепили каждого и невольно заставляли приветливо улыбаться. Виктор же думал только о том, как его встретит Нина. Ему казалось, что каждое мгновение прекрасно и непостижимо, как новая книга еще неизвестного автора. Вдруг он почему-то опять вспомнил офицерскую шинель в прихожей Нины. «Сегодня обязательно спрошу», – твердо решил он и ускорил и без того торопливый шаг.

Виктор не шел, а летел к любимой женщине, которую считал реальным воплощением своей мечты. Иногда ему казалось, что именно такую он и видел в своих радостных снах и красочных представлениях. Виктор так увлекся, что невольно вознесся на светлом облачке своей прекрасной иллюзии. Пока он порхал к своей ненаглядной, его дважды останавливали – даже там – и возвращали на землю: первый раз патруль – документы оказались в порядке, а во второй… Только он лихо взмыл над лужей, как услышал что-то простое и приземленное:

– Боец, почему честь не отдаете?

Не поверил, хотел даже переспросить, а сам застыл на полушаге. Голос показался строгим и одновременно знакомым. Тут же собрался и резко повернулся, кисть автоматически застыла у виска. Виктор уже открыл рот, чтобы представиться, но, увидев приветливую улыбку на лице офицера, онемел. Это же майор Русинов.

– Куда летишь, расправив крылья? Никак, на свидание? Даже меня не замечаешь!

– Так точно! – выкрикнул сияющий Виктор, он действительно обрадовался этой встрече.

– И это правильно. Одобряю. Что нового? Случайно не встречал того, что напал? Ну ты знаешь, о ком речь.

– Никак нет.

– Жаль. Надо бы его найти. Ох, как мне охота заглянуть ему в глаза. Ну ладно, Славный, беги, только не потеряй голову – она еще пригодится нашей армии! И прошу тебя: не превышай скорость двадцать четыре часа в сутки. – На его лице мелькнула легкая игривая улыбка, и он первым отдал честь.

Расставшись с майором, Виктор задумался: «Откуда он узнал, что я спешу на свидание? По глазам, наверно… и по глупому выражению лица. Я действительно выглядел нелепо: то никого не замечал, то сиял, то стоял истуканом…»

Нина издали услышала его торопливые шаги, сердце обдало приятным холодком – предчувствием счастья. А когда раздался долгожданный звонок, она вдруг оцепенела. Ноги одеревенели, не хотели слушаться. «Ну что же ты? Он пришел. Встречай», – настраивала она себя.

Дверь она открыла дрожащими руками, а когда широко распахнула ее, Виктор увидел ангельское лицо Нины с локонами вьющихся волос. Не отрываясь, он смотрел на торжественный блеск ее глаз, персиковый румянец, ямочки, придававшие особую прелесть щекам и губам. Вся она словно была окутана нежностью и утренней свежестью. Увидев огромный, прижатый к шинели букет, Нина не могла не умилиться: ведь он куплен на последние, и без того крошечные солдатские деньги! Она осторожно, будто боялась лишить себя охватившего ее трепетного чувства, неторопливо разглядывала Виктора: лицо чистое, будто выбритый луг, сияло в лучах утреннего солнца; перевела взгляд чуть выше и увидела счастливые глаза своего возлюбленного – они восторженно повторяли: это тебе, только тебе! От всего сердца! Когда приняла благоухающий подарок, ей показалось, что вместе с ним Виктор действительно вручил ей и свое щедрое сердце.

Как только Славный переступил порог, Нина с нетерпеливой жадностью поцеловала его и прошептала на ухо:

– Ну здравствуй, мой принц!

– А ты, выходит, Золушка? Только в сказке она, торопливо покидая дворец, потеряла хрустальную туфельку. А в нашей суровой действительности второпях пришлось убегать мне. Я же не знал, что ты будешь меня искать, а то бы на ступеньках твоего подъезда обязательно потерял бы свой кирзовый сапог, чтобы ты меня быстрее разыскала.

– Теперь не придется искать. Я уже нашла, и не сказочного, а самого настоящего принца. И хоть он не в бальных башмаках, а в обыкновенных сапогах, никогда не разлучусь с ним, даже мысленно. – Нина нежно обняла Виктора. – А теперь, Ваше Высочество, проходите в наш зеркальный дворец. Гостей и королевского бала не будет, но праздник я Вам гарантирую.

Виктор шагнул в комнату и застыл в изумлении. Золотистый свет озарял «царскую залу» – солнце всласть похозяйничало здесь: его жаркое дыхание до сих пор струится изо всех углов, от пола и стен, а в распахнутую сквозняком форточку ворвался резвый неугомонный щебет – будто только его здесь и не хватало. Сразу стало по-весеннему шумно, густо и красочно – как на азиатском воскресном рынке. На столе всё сверкало, привлекало пестротой цветов и запахов: шампанское, различные закуски, жаркое с мясом и грибами в горшочках, зелень, овощи, фрукты. Виктор вдохнул полной грудью и ощутил целебный запах весенних лугов и садов, пьянящий аромат полевых цветов и медовых лип. Он словно ворвался в иной, неведомый ранее пленительный мир, хозяйками которого являются Нина и Любовь!

– Ого-го! – воскликнул Виктор. – Да у нас сегодня королевский банкет! По какому поводу? – нарочито игриво поинтересовался он.

– По поводу нашей долгожданной встречи! – Нина крепко поцеловала его. Но он и так не сомневался в искренности ее слов и продолжал любоваться «богиней красоты», как он мысленно называл ее. Под полупрозрачным летним платьем угадывалось совершенство ее молодого и сочного, как созревший персик, тела. А томный взгляд ее счастливых глаз был выразителен и полон нежности.

Но Виктор не ограничился одним букетом – он достал из-за пазухи книгу и протянул. – Этот любовный роман про нас, про меня-то уж точно!

Она бережно взяла томик и обещала внимательно прочитать, полагая, что еще больше узнает душу своего милого рыцаря.

Пока Нина суетилась на кухне, Виктор расположился в кресле и пробежался глазами по комнате. В поле его зрения попал конверт, из которого наполовину виднелся исписанный лист. «Интересно, от кого?» Но он так и не встал, чтобы удовлетворить свое любопытство. Вскоре с подносом появилась счастливая Нина и тут же пригласила гостя за стол.

В зеркалах трельяжа радужно отсвечивали хрусталь и богемское стекло, а за окном по-прежнему старательно пели голосистые птицы. Виктора охватило ощущение, что стены комнаты раздвинулись на бесконечное пространство.

А взволнованная Нина суетилась и заботливо порхала по квартире. Вдруг ей показалось, что обед под сверкающей от солнечных лучей богатой люстрой, праздничное убранство могут придать чрезмерную торжественность, а она вызывает некую напряженность и скованность. Ей же хотелось тихой уединенности и простоты общения, поэтому она и оделась так, по-домашнему легко и в то же время, как ей казалось, пленительно-чувственно. И вот уже плотные шторы спрятали влюбленную пару от внешнего мира, а уютная комната утонула в мягком полумраке. Нина всё продумала до мелочей, ей хотелось, чтобы у редкого и всегда желанного гостя настроение было великолепным. Изысканный обед при свечах, по ее замыслу, должен расположить, настроить на лирический лад, и тогда можно говорить о чем угодно, смеяться, слушать музыку, танцевать.

– Как здесь хорошо, свежо, таинственно… и дышится легко, – прошептал с умилением Виктор и поцелуем поблагодарил Нину. – Много ли надо для счастья?

Прижавшись к нему, Нина задумчиво ответила:

– Человек живет надеждой встретить счастливую любовь. Всё остальное на свете – производное от нее и ее щедрых ощущений.

Когда она взяла бокал с шампанским, он обратил внимание на ее длинные пальцы с розовыми ногтями, холеные руки отличались изящной строгостью и белизной, словно специально подчеркивали благородное сословие хозяйки.

– Сударыня, ваши предки случайно не из царского рода? Или каких-нибудь князей, графов, дворян?

– Дальних не знаю, но ближние – из селян и лесничих, – приветливо улыбнулась она. – А на что это вы намекаете, сударь мой?

– Только на то, что с вашей внешностью вам бы в кино сниматься. Но, боюсь, для вас еще не написан гениальный сценарий.

– Его напишет сама жизнь! Надо только заслужить ее благосклонность.

Разговор разговором, но и молодой утренний аппетит для солдата не последнее дело, да еще возле роскошного, поистине королевского стола! Влюбленные с удовольствием наслаждались кулинарными изысками. Нина даже не догадывалась, что ощущал в этот момент Виктор, рядовой солдат, почти полгода не знавший домашней пищи, к тому же влюбленный до безумия, – его оценки по форме выражения многократно превзошли бы мнение всех гурманов, вместе взятых. Нина пила нежное вино благоговейно и с чувством, голова волшебно затуманивалась. Но она продолжала прикладываться к дурманящему напитку. Лесная красавица понимала, что такого количества удовольствий ей не перенести, и всё же пила до дна!

Виктор только пригубливал, с наслаждением вдыхая пьянящий аромат. Прикасаясь к изящной руке Нины, он чувствовал нестерпимую тягу ко всему ее пленительному телу. Приходилось сдерживать себя. Он галантно, как и положено воспитанному кавалеру, приглашал свою очаровательную даму сердца на танец, который в знак благодарности завершался зажигательными поцелуями. Когда чувства разгорелись и достигли высшей точки, влюбленные уже не в силах были сдержать нарастающей как снежный ком неуемной страсти. Руки Виктора подрагивали от возбуждения, а сердце судорожно сжималось в сладострастном порыве и, как пружина, разжималось, чтобы снова сжаться и быстрее испытать всё нарастающие и нарастающие неподвластные чувства.

Напоенный ее желанием, исходящим от ароматно-влажных губ и всего распаленного тела, он безвольно отдался всесокрушающей страсти, безумной и жгучей. Всё свершилось так быстро и завершилось фейерверком бурных эмоций. С неописуемым трепетом и жаром они наслаждались друг другом и с каждой минутой, к своему удивлению и удовольствию, открывали взаимные восхитительные достоинства и особенности. Они отдали друг другу всё, однако осознать и оценить приобретенное оказались не в состоянии… Виктор почему-то представлял, что он с самой верхней точки с безрассудным азартом несется на лыжах по крутому снежному склону, всё быстрее и быстрее – аж дух захватывает, – а остановиться не может, поэтому бесстрашно летит и летит!.. Куда? Вдруг вспышка, взрыв на пике ощущений, и он на облаках, а там небесная телесность и душа испытали такое облегчение, будто очутились в раю.

Но рано или поздно всё сгорает в буйном пламени любовного порыва, и на смену приходит блаженная истома. Теперь же он словно вырвался из реального мира и оказался на сказочной поляне: опустошенный, но глубоко удовлетворенный и счастливый, в глазах сияла радостная и вместе с тем почтительная благодарность. Тело медленно расслаблялось и остывало. Нина неподвижно лежала с закрытыми глазами, ровное дыхание легкими волнами вздымало ее прикрытую грудь, ей казалось, что она еще парит в облаках, поэтому боялась разомкнуть веки – в эти благостные минуты не хотелось возвращаться на Землю.

Виктор не мог оторваться от Нины: в ее розовом лице, отражавшем тончайшие оттенки чувств, отчетливо проявилась полная отрешенность от всяческих земных забот и треволнений. Он не мешал ей оставаться наедине с собой, а сам, пользуясь случаем, внимательно разглядывал ее: на виске возле глаза красовалась малюсенькая родинка.

Милая, нежно отметил он и вспомнил, что перед армией ему в руки попалась одна познавательная книга, где автор подробно расписал о значении родинок и мушек. Тогда это ему показалось забавным – не более. Но теперь он решил проверить свои познания. Мода на мушки продержалась около ста лет, и ее расцветом был восемнадцатый век. На этом языке любви дамы разговаривали с возлюбленными не только без слов, но и без жестов. Не сводя пристальных глаз с лица Нины, Виктор напряг свою память.

«Эта крошечная точка свидетельствует о страстности», – обрадовался он, признав, что Нина действительно является таковой. Другая, у нижнего уголка губ, означала «люблю целоваться». Всё сходится.

Он продолжал безмолвно ласкать ее согревающим взглядом и благодарными мыслями. Словно прочитав их, Нина распахнула густые ресницы и смутилась.

– Почему ты не сводишь с меня глаз?

– Я еще не насытился созерцанием чуда!

Нина восхитилась и поблагодарила его за приятный комплимент. Окутанная мягким бархатным счастьем, она снова сомкнула веки, боясь выпустить на свет признательные слезинки.

Лежа на спине, он наслаждался чувством приятной расслабленности. Невольно его взор уперся в потолок. Отвлеченно осмотрев его, переключился на стену и заметил трещину – она напомнила ему крупную сибирскую реку на географической карте: такая же извилистая и тонкая у «истока», она становилась все шире к «устью» и «впадала» точно в угол стены и потолка.

«Уходит в неизвестность. Что это? Река судьбы моей… и Нины», – подумал он и взглянул на хозяйку этой милой квартиры. Судя по всему, она уже вернулась на грешную землю и тоже смотрела в эту точку, увлекаясь тревожной мыслью: «Надо же, откуда эта трещина взялась? Раньше ее не было… Или ее шторы скрывали?»

Как только отвлеклась, сразу вспомнился дом, в ее детском радужном восприятии. Ожившие воспоминания исторгли из ее взволнованной груди простенький напев души; захотелось насладиться пением. Однако за окном где-то далеко громыхнуло, и испуганная песня разом оборвалась. Переведя дух, Нина бросилась к шкафу. Быстро накинув соблазнительный золотисто-розовый пеньюар, она достала семейный альбом и, снова впустив в комнату солнечный свет, стала показывать фотографии. Виктор заинтересованно разглядывал их и слушал подробные комментарии. Он обратил внимание, что Нина всегда снималась на фоне природы: густых деревьев, редких кустов, на поляне, на озере… Ему самому захотелось побывать в тех удивительных и богатых местах. Ведь там всё связано с Ниной, всё дышало запахом ее замкнутого детства, мечтательной юности. Даже в черно-белых снимках он чувствовал свежий воздух, ощущал аромат смешанного леса, душистых полевых цветов и трав.

Невольно вспомнился дедушка-великан. Виктор, будучи мальчишкой, целовал его в густые усы и прижимался к небритой щеке, вдыхая его неповторимый запах – смесь войны, боевых сто граммов, махорки и солдатского пота. Отец издавал совсем другой запах: доброты, умеренной серьезности, деловитости, всегда чистой сорочки и лосьона. Мама же пахла молоком, кашей, от нее исходила бодрость, веселость, приятные запахи шампуня для волос и легких духов. Мимоходом промелькнула в памяти и Лиза – резкий букет набитой доверху косметички. Совсем другое дело Нина – целая симфония тонких запахов природы и различных оттенков изменчивой погоды, привлекающих к себе головокружительным благовонием. Можно и не выезжать за город – достаточно находиться рядом с ней и вдыхать, упиваться и восторгаться живым источником душистых запахов. И никакой химии!

– Так случилось, что я еще не городская и уже не деревенская. Хотя, если честно, я никогда и не ощущала себя селянкой… Я жила лесом! Ах! Какие у нас места!

Нина действительно до сих пор скучала по живости и яркости весенне-летних красок и меланхолии осенне-зимнего края, мысленно часто уносилась туда, набиралась сил, бодрости, целебного духа и снова возвращалась в шумную реальность с ее бешеным темпом.

– Я стала другой, не похожей на себя – чувствую это. Раньше во мне жил неиссякаемый источник благодарности природе, всему живому и неживому, а теперь он словно иссякает, высыхает… Я затерялась в безмолвной, хоть и многоголосой толпе, потеряла свою индивидуальность и становлюсь как все, – последние слова прозвучали с неподдельной, наивной грустью. Чуть успокоившись, она ткнула пальцем: – На этой фотографии мне пять лет. А вот мои папа и мама – молодые. Правда, красивые? А как они любят друг друга! Заботятся. Если кто из них заболеет, другой – тоже, из солидарности. На первый взгляд, они вроде бы такие разные. Папа серьезный, немногословный, говорит кратко и емко, например: на дворе «жарит», «дождит», «ветрит», «метелит», «сосулит»… или «небо разведрилось», «река лютует», «трава оросилась», «погода прохудилась», звери резвятся или «волчатся». Маму он называет Любушкой. Бывало, вернется поутру с обхода и улыбнется солнышком: сегодня погода-любушка! Папа – человек практичный. А мама – очень общительная, разговорчивая, певунья – на всю округу. Голос звонкий – чистая гармонь! Она всех с добрым сердцем привечает и угощает. Люди говорят: «В вашем доме душа отдыхает!» Когда мама что-нибудь делает, обязательно поет – то громко, голосисто, а то тихо, душевно. Характер у нее такой: делиться со всеми радостью и сердечной теплотой.

– Спасибо ей, что она выпустила в мир такую красоту! – искренне прошептал Виктор и поцеловал Нину в щеку.

– Я не помню случая, чтобы папа и мама поругались.

Слушая Нину, Виктор отметил про себя: «В ее душе живет редкая памятливость на всё доброе и хорошее». А она продолжала восхищенно рассказывать о своих родных местах, куда он уже не раз мысленно отправлялся и снова возвращался в настоящее – не мог же он ее оставить одну.

– Ты, наверное, многих зверей видела? – с нескрываемой завистью спросил он.

– И птиц. Я любила с папой ходить на рыбалку, на охоту. Но сама ни разу не стреляла – жалко мне их.

Ее рассказы напомнили Виктору об отце: как он сейчас? Он тяжело вздохнул, встал и бесшумно подошел к окну. Возвышаясь, как былинный великан, он застыл на сказочном экране во всем своем блеске и великолепии. За ним солнце уже плавно садилось, небо на закате подернулось золотой дымкой, обозначился слабый румянец зари. Нина не удержалась на кровати-полянке, скользнула к своему герою и, ласково положив руки ему на плечи, прижалась к спине – он ощутил нежность ее упругого полуобнаженного тела и шелковистость молодой здоровой кожи. Не отрываясь от волшебного зрелища, Виктор затаился, в груди что-то екнуло, азартно дернулось и сладостно затрепетало.

– Расскажи что-нибудь о себе, – попросила она. Виктор обернулся. – Теперь ты знаешь, кто я и откуда. А люди, живущие в маленьком, тесном мирке, очень любопытны.

Он едва заметно улыбался, а она любовалась его строгим лицом с притягательными губами и блестящими от оживления серыми выразительными глазами.

– Я вижу на шкафу гитару. Можно? О человеке лучше всего говорят его песни. Когда я ехал сюда, с нами в одном вагоне оказались десантники, они из Чечни возвращались. Один из них напевал:

Я слез твоих не стою…

Вдыхая грусть тиши…

Я запомнил только четыре строчки и решил сам написать. Однако пришлось всё менять. Послушай:

Тебя я обнимаю,

Глотая грусть тиши…

Пленительные звуки гитары переполняли ее сердце; Нина восхитилась чистым и полным многообразия голосом. Взглянув на него исподлобья, отметила про себя: «И тембр такой богатый!.. Как его душа!»

Увлеченный Виктор призвал:

– А теперь припев. Давай вместе:

С тобой я крылья обретаю,

С губ пью пьянящий аромат,

А смерть придет – огнем встречаю:

Мне автомат – как друг и брат!

Мгновения в бою опасны,

Горячей кровью залит путь,

Но ты – мой ангел, образ ясный! –

Мне согреваешь лаской грудь.

– Я постараюсь не плакать. А за «крылья», «губы», «ангела» и «ласку» спасибо… Давно ты пишешь?

– Какой же ты… скрытный. Я совершенно ничего не знаю о тебе. Заглянула в душу, а там…

– И что же ты нашла, милое создание и мое очарование?

Нина передумала и вместо прозаичных слов «замок», «камень» ответила возвышенно:

– Драгоценный камень! Сколько карат, не знаю, но он очень большой и красивый!

– За сравнение премного благодарен, сударыня моя! – Виктор положил на место гитару и вернулся к Нине. – Но ты мне льстишь, коварная соблазнительница, – игриво ответил он, крепко обнял и поцеловал.

– Нет. Клянусь, я сказала правду. Я действительно хочу знать о тебе всё. Когда тебя не будет, разверну полный календарь твоей жизни и с радостью загляну в прошлое, увижу будущее… Может, в чем-то помогу, а от чего-то предостерегу.

В его легкой усмешке она уловила вопрос: зачем, мол, тебе это?

– Ты мужчина: тебе этого не понять. Поверь, не из праздного любопытства. Эти познания послужат обильной пищей бесконечным грезам о тебе во сне и наяву.

– Я и так с тобой откровенен. Слушай мою исповедь. В отличие от тебя я городской. – Он представил свой дом, родной двор, шумные улицы, Оку и Волгу. – Все города как живые организмы и органы планеты – они отличаются друг от друга географическим расположением, историей, населением, обычаями, традициями… Каждый любит свой, а у меня Нижний. Он работящий, приветливый, отличается богатым многообразием во всех областях.

– А наш военный городок тебе нравится? Что ты можешь сказать о нем?

– В нем присутствуют честь и благородство, верность, таинство и мощь… И все они живут единой целью и долгом.

– То же самое, наверное, про все населенные пункты можно сказать.

– Не скажи. Например, Лас-Вегас. О каких моральных и нравственных устоях можно говорить, упоминая его? Ведь там царят азарт, обман, нажива и расчет на человеческую слабость. Там миллионы бед, рухнувших надежд, разбитых судеб, и все сверкают фейерверками салютов и реклам, даже беды, несчастья, трагедии завернуты в блестящие обертки. «Приходите еще – будем рады услужить!» Только вот в чем? К сожалению, этот привлекательный мнимыми соблазнами город-ад не один такой. В перенасыщенных Нью-Йорке, Лондоне, Токио… Москве сосредоточены основные капиталы стран. В этих мегаполисах слишком густо, тесно, душно и просто невыносимо от скрытых и открытых противоречий и накопившихся излишеств. Контрастность поражает. В них утопическое богатство и внешняя показная красота соседствуют с ничтожеством душ и жуткой нищетой.

Нина с гордостью отметила про себя: «Какой же он начитанный и умный!»

А увлеченный Виктор походил на молодого профессора, читавшего установочную лекцию только для одной студентки: молодой, красивой и очень любознательной.

– При таком скоплении финансов и многообразии противоречий, грозящих вот-вот взорваться, о каком единстве и общности может идти речь? Это концентрированные сгустки чудовищных антагонизмов: начиная от малюсеньких до гигантских. В таких городах я бы не захотел ни жить, ни служить, ни любить – они всех обитателей: и постоянных, и приезжих – безжалостно эксплуатируют, унижают, травят и разлагают их души. Но нам это не грозит. Так?

Сосредоточенная Нина согласно кивнула.

– Да, мы далеко и вместе.

Виктору понравился ее оптимизм, он неторопливо продолжил:

– Так уж сложилось, но мне всё же ближе отец. С детских лет у нас сложились почти дружеские отношения – мы доверяли друг другу, как самые закадычные приятели. У нас даже тайник есть! Открываешь первый том Пушкина, а на пятнадцатой странице – номер нашего дома – либо записка, либо деньги, которые он всегда подбрасывал мне с получки, с премии. Я ухожу куда-нибудь надолго – туда записочку. Если задерживаюсь, он читает – всё ясно. У мужчин должны же быть свои тайны?

– Конечно, – оживилась Нина. – Для этого они и существуют, чтобы легко разгадываться женщинами, особенно опытными.

– От них никуда не деться! У них особый нюх. Я ими наслаждаюсь и одновременно боюсь: привлекательная женщина, как сыр в мышеловке, – может оказаться приманкой.

– Правильно, бойся всех… кроме меня, конечно.

Они еще долго трогательно и мило упивались взаимным общением. Но отпущенное для счастья время пролетело быстро. Покидать это царство любви Виктору не хотелось, но секунды были неумолимы, и он снова, как в их первую встречу, заторопился. Нина сидела на кровати и с грустью смотрела, как он, словно по команде, быстро одевается. Из колонок доносилась трогающая душу песня: «…А может, ночь не торопить и всё сначала повторить. Я не могу тебя терять. О, как мне быть?..»

Она встала и прижалась к нему – они двигались в такт музыке, а губы повторяли упоительные слова: «…А может, ночь не торопить, и всё сначала повторить…»

Непослушные горячие слезы побежали по Нининым щекам. Ей казалось, что песня написана про них, она действительно боялась потерять Виктора и хотела только одного: не упустить из своих рук счастье. Но сердце сердцем, а разумом она отчетливо понимала, что не в силах ничего изменить. Единственное, что она успела сделать, так это незаметно сунуть ему в карман деньги – хоть с долгами пусть рассчитается. И экономить не будет.

Как ему хотелось остаться! Но расчетливый и явно бессердечный разум проявил характер и оказался сильнее чувств и желаний. Даже этот трогательный «танец женских слез» не мог остановить его.

Но как только Виктор ушел, Нину словно подменили: на нее напала такая невыносимая тоска, от которой никак не могла найти спасения.

– Дрянь! Что же я наделала? Как я могла? Ведь я не просто изменила – я предала! Как же я дальше буду жить… в страшном обмане?!

Теперь она даже стеснялась выходить на улицу: ей казалось, что все уже знают о ней. Ловя на себе несносные пристальные взгляды чужих людей, пугалась их; ей чудилось, что на нее смотрят с удивленным осуждением, отчужденностью и усмешкой.

Но чисто женский эгоизм и внутренний голос частично утешали ее: «А фотографии ты забыла? А свою обиду, когда впервые обнаружила их? Выходит, он любил другую, а женился на тебе. Так что еще неизвестно, кто кому изменил… Не вини себя напрасно: ты встретила, всем сердцем полюбила, отомстила… И все-таки не следует считаться, кто раньше, кто позже…».

Но легче от этих мыслей ей не стало.

Армейское общежитие

Мы все у жизни на виду, так стоит ли скрывать себя от глаз соседей?

В общежитиях личный состав продолжает нести свою нелегкую службу, где иногда приходится вести и самые настоящие «боевые» действия, и локальные войны.

Все военные городки схожи. Сосновск – не исключение, а раз так, то почти всё жилье с незапамятных времен – ведомственное. Каждая улица похожа на другую своими домами-близнецами. И каждый временный обитатель из-за отсутствия перспективы хоть как-то улучшить свои жилищные условия становится постоянным, в душе испытывает досаду за бытовую неустроенность, а также стыд и неловкость перед женой и детьми.

Новоиспеченные подруги-связистки не пользовались привилегиями и тоже ютились кое-как и молча сокрушались по поводу неудобств. Муза находилась под неусыпным контролем Дины, а той сверху видно всё. Руководство семейными общежитиями не скупилось в выдаче ордеров, полагая, что количество проживающих семей – это главный показатель благосостояния военнослужащих. Складывалось впечатление, что каждый такой «муравейник» являлся передовым и даже соревновался с аналогичными великовозрастными «братьями» – чем больше, тем лучше. Но для кого?

Как и в любой коммуналке, туалет, ванная и кухня были общими. По мнению подруг, Морозовой крупно повезло, поскольку ее соседом был легендарный в дивизии человек – старший прапорщик Герман Емелин. Щедрость его души и завидное упрямство не остались незамеченными природой и регулярно давали свои плоды, воплотившиеся в целых пятерых детей! Большая редкость по нынешним временам. И в качестве поощрения за упорство и плодотворные результаты ему выделили целых две комнаты!

Свою новую соседку он встретил тепло – почти по-братски, по-отечески.

– Ой, дорогая, скольких я уже таких повидал! Почему-то не задерживаются в этой комнатушке нетерпеливые «квартиранты» – я их так называю – и быстро съезжают от меня. Но я на них не обижаюсь и говорю себе: «Всякие жили здесь до нас, всякие будут после. Но лучше нас нет! И баста!» За это надо выпить. Наливай.

Муза по молодости лет подчинилась и уважила его «скромную» просьбу-приказ. Но на следующий день он заглянул опять.

– Соседушка, хочешь иметь интересного собеседника – плесни мне немного.

И он не подвел себя, а неискушенная в таких простецких коммунальных делах соседка быстро убедилась в этом – потом еле выпроводила его. Но ненадолго – подобные визиты стали традицией.

Выглядел прапорщик старше своих тридцати шести, но нисколько не стеснялся боевых лет, прожитых хоть и в мирное время, но в «героических» условиях: не только служебных, но и семейных «боях». Наоборот, даже гордился этим. А еще больше – оказанным доверием. Остальную часть сознательной жизни он прослужил в подразделении материально-технического обеспечения дивизии. Какие бы задачи перед ним ни ставились, порой, казалось бы, самые сложные и даже практически невыполнимые, он всеми правдами и неправдами обязательно их решал. Это был снабженец от Бога, готовый ради дела войти, влезть, пролезть, вползти или влететь к любому начальнику и благодаря огромному опыту, неуемной энергии и использованию разностороннего арсенала средств и методов воздействия всё же добиться своего. Командование считало Емелина самым настоящим самородком и ценило по достоинству.

За добродушный характер и уникальные пробивные способности прапорщику прощались некоторые ошибочки и незначительные отклонения от общепринятых норм поведения. Имел он одну слабость, которую с гордостью преподносил как величайшее достоинство! Емелин никогда не отказывался от искренних подношений (фальшь он сразу бы почувствовал!) и, делая одолжение, всегда пил с чувственным наслаждением и взволнованным видом. Будто в первый раз!

На правах старослужащего Емелин душевно встретил девушек в своем потрепанном временем общежитии и «прописал» свою «неукомплектованную» и «недокормленную», как он говорил, соседку. Затем эта участь постигла и ее массивную подругу. Застолья он любил – использовал для этого любой повод – и обещал новоиспеченным связисткам регулярно и ненавязчиво напоминать о себе, а своим неприхотливым присутствием украшать все праздники, которые только есть в календаре, а также давно забытые…

Учитывая его пристрастие и пробивной характер, Муза не уставала восхищаться:

– У тебя нос – как руль: не только вовремя чует, но и мудро управляет.

Пробежки радовали душу Дины. Как обычно она возглавляла группу связисток и успевала любоваться сибирской природой. Изъеденный туманами апрельский снег вдоль бетонки уныло долеживал последние дни. Но жалости не вызывал. Обманчивый легкий ветерок ласково обдувал вспотевшую раскрытую шею. Разогретые телеграфистки не обращали внимания на холодные порывы, которые коварно заигрывали с их раскрасневшимися лицами. Нина бежала за Диной и краем глаза следила за контурами сосновых крон на фоне чистого бледно-голубого неба. Муза замыкала растянувшуюся цепочку и ничего вокруг не видела, думая только об одном: «Как бы не навернуться», – уж больно ей не хотелось кубарем катиться по крутому склону.

На обратном пути солнце уперлось кому в затылок, кому в спину, а кому-то в пятки. Бежать молча девчонки не могли – звонко разрастался вширь веселый девичий смех, нарушавший застывшую от стойких морозов отступившей зимы таежную тишину. Ничто вроде бы не предвещало беды. Но к вечеру промокшая из-за прохудившегося сапога Дина расхворалась. Однако только до утра, хотя дожить до него ей стоило больших усилий. Больше мучил даже не жар, а беспокойные мысли. Разбуженное воспоминаниями сердце билось томительно и тревожно. «Только бы ночь продержаться, а там легче будет. Для меня утро – всегда праздник! А разве можно хворать в праздники?» Молодая еще и здоровая – она даже не догадывалась, что люди болеют всегда!

Охваченная прилипшей занудной тоской, Дина лежала и бесцельно сверлила глазами скучный потолок, давно требовавший побелки.

Сморило ее лишь с рассветом. Проснулась поздно. Шея не ворочается. Приняв бодрящий холодный душ – назло всем простудным хворям, – она на кухне готовила обед. Ее приподнятому настроению в немалой степени способствовал концерт по заявкам. Включив почти на полную мощность радио, Дина с удовольствием, хоть и с хрипом, «помогала» Николаю Рыбникову в исполнении «Марша высотников». Когда с горячей сковородой вошла в свою комнату, на нее сзади напал неизвестный и приставил к горлу длинную заточку. Это произошло так быстро и неожиданно, что Дина выронила сковороду.

– Вот сволочь, даже яичницу на пол бросила, чтоб мы не попробовали, – процедил сиплым голосом маленький щуплый мужичонка лет сорока. Он ловко шарил по карманам ее одежды, в чемоданах, в шкафу и на полках.

– Живее, – поторапливал его тот, что с заточкой. Его голос выделялся зычностью и отталкивающей грубостью, как у опойки, и, видимо, в полной мере соответствовал внешнему виду грабителя.

Дина боковым зрением еле улавливала его очертания: он был высокий, сухой и невыносимо противный.

Ворюги, вызывавшие в ней гадливое омерзение, усадили хозяйку на скрипучий стул – тот самый, который Емелин выбросил за ненадобностью. Она не сопротивлялась: силы покинули ее, нет, не от страха, скорее, от внезапности и дерзости напавших подонков. Крепко связанная бельевой веревкой, Дина не могла сидеть спокойно. И каждый раз ее нервозность и неудобство выдавал пронзительный скрип стула, как будто это она вскрикивала, жалобно стонала и просила пощады у нагрянувших к ней мерзавцев.

– Пикнешь – сразу прирежу, – пригрозил длинный с седой щетиной на скуластом лице.

Теперь они уже вдвоем рылись в ее вещах. Нашли только сто двадцать рублей и золотой перстень. Дина впилась в них острым взглядом и старалась выделить особые приметы. Она про себя повторяла каждую деталь и не сомневалась, что они зафиксировались в ее памяти на всю жизнь. Длинный больше запомнился ей: очень неприятный тип, самой светлой частью его почерневшего треугольного лица оказались стальные зубы. Густые дугообразные брови и тонкий длинный нос с горбинкой дополняли провалившиеся хищные глаза.

– Что ж ты так плохо живешь, служивая? Как нищая! Даже поживиться нечем, – с издевкой поинтересовался плюгавый недоносок с косым коротким шрамом на левой щеке.

– Спроси у правительства. Видимо, специально так задумано, чтобы вам, козлам, меньше досталось.

– Но-но, без оскорблений. Ты нашу власть не трожь!

«Малышу» вторил и другой:

– Заткнись, паскуда. Нас она устраивает.

– Так она же вас и сделала такими! – не унималась вспылившая Дина.

– Глохни, нищета! – зашипел плюгавый.

– А то враз порешу – мне ведь терять нечего, – пригрозил его небритый напарник, металл в голосе и во рту придавали ему устрашающую убедительность. Но еще более убедительно выглядела острая заточка.

Дина с удивлением для себя отметила: «Смотри, какие защитники! Оказывается, ворье-то ныне – политизированное и идейное!»

– В следующий раз к нашему приходу чтоб побольше деньжат и цацек приготовила. Прямо стыдно за тебя – молодая здоровая баба, и так живешь! – ухмыльнулся высокий.

– Да, да. И чтоб выпить и закусить заранее припасла, – добавил плюгавый.

– Щас! – выпалила Дина и презрительно сощурилась.

Прихватив кое-что из формы и, поспешно сложив в чемодан, они крадучись вышли. Не успела Дина перевести дух, как ворвался шустрый, схватил с пола яичницу и завернул в газету.

– Не пропадать же добру, нам всё пригодится.

Вскоре Дина с облегчением услышала грохот входной двери. С трудом ей удалось развязаться, после чего решила спуститься к Музе. Но ее что-то остановило. Оглянулась: взгляд вонзился в противный стул – потому что все нервы измотал! Она вернулась, достала отвертку, ключ и намертво завернула все гайки и шурупы. «Теперь попробуй только пикнуть! Сразу окажешься на помойке – мне развалины не нужны», – грозно предупредила она и с некоторым облегчением вышла на лестницу.

Но Морозовой, как назло, дома не оказалось. Раздосадованная Дина в раздумье застыла у безучастной входной двери.

«Где хлыщет? Вроде никуда не собиралась», – возмутилась она, в пятый раз нажимая на кнопку.

На всякий случай позвонила и Емелиным – тоже никого.

«Ну надо же – все разом вымерли?! Вот как в жизни бывает: когда кто-то нужен – никогда не найдешь. А ведь мне действительно плохо. Ну хоть кто-нибудь откликнитесь, отзовитесь… Люди, а-у!!!»

Но соседи, словно сговорившись, оказались глухи к ее горю: все попрятались и молчали.

Домой подниматься не хотелось. Однако деваться некуда – пришлось. Неуверенно вошла и бегло осмотрелась: комната показалась пустой и нежилой. Дина не замечала ни мебели, ни других вещей, видела только убогие голые стены. И такая обида ее взяла, что захотелось разреветься. Казалось бы, ей уже ничего не угрожает, однако предательская дрожь охватила всё тело. Дина не находила себе места – сейчас, как никогда, она нуждалась в подругах, в их утешении и советах. Делать ничего не могла, куда-то идти, бежать – тоже. Поэтому пластом лежала на жесткой кровати и обводила унылую комнату взглядом разочарования. Устав бездумно сверлить потрескавшийся и казавшийся почерневшим потолок, она неуверенно встала. Однако дрожь в ногах еще не унялась. Упала на пол и стала отжиматься – частично помогло. Но только мышцам, а не голове. Замерла у распахнутого окна, а там жизнь продолжалась и цвела! Но это ее не радовало. Хоть внешне Дина выглядела спокойной и ко всему безучастной, но в душе рвала и метала, безжалостно ругая себя за проявленную трусость: «Даже сопротивления не оказала… Достаточно было вырубить длинного, а уж с этим “шпингалетом“ я запросто справилась бы. Ну почему я сразу сникла и подчинилась? – в который раз она спрашивала себя и вновь стыдилась. Снова рухнула в постель, уткнулась в подушку, чтобы забыться. – Эх, моих бы друзей-спортсменов сюда – мы бы им показали! Да эти ханурики и не сунулись бы, они же нападают только на одиноких и беззащитных».

Валяться бревном и страдать от угрызений совести она больше не могла. Резко встала, крепко ударила кулаком по косяку и снова направилась к Музе.

На сей раз та оказалась дома. Теперь есть кому излить душу.

– Ты где шляешься, когда нужна позарез?

– Ой, где только не рыскала: и на рынке, и по магазинам пробежалась. Устала, как гончая собака, поэтому зашла отдохнуть в кинотеатр. Если б ты знала – такую американскую муть крутили! Меня тошнило весь сеанс! Я даже испугалась – уж не беременная ли?

В другой ситуации Дина со свойственным ей юмором обязательно спросила бы: «И как же выглядит эта заокеанская муть? Как ее крутили и на что наматывали?», но сейчас ей было не до шуток.

– Если шатаешься по рынкам и магазинам, значит, деньги есть? А я – последних лишилась, – как-то грустно, упавшим голосом выдавила из себя Дина. Это было непохоже на нее. Она тяжело опустилась на «писклявый» стул: надо же, и у нее такой же, и тревожно умолкла.

– Что случилось? – сразу насторожилась Муза.

– Меня сегодня грабанули, прямо средь бела дня.

– Ну и дела, ё-моё. Ой, что творится! И кого – тебя! Совсем обнаглели, сволочи. – Но Морозова долго оставаться серьезной не могла. – Чем выше строят этажи, тем чаще стали грабежи. Жила бы на моем этаже – ничего бы не случилось. Правда, у нас и брать-то нечего. В крайнeм случае своим соседом Емелей откуплюсь, – острила Муза, затем спохватилась и выскочила в коридор. Набрав номер Нины, страдальческим голосом выдала:

– Сос, сос... У нас беда. Срочно ко мне.

Вскоре подруги эмоционально и напористо обсуждали случившееся. Выслушав до конца Дину, Нина вспомнила и рассказала, что позавчера видела двух подозрительных типов в своем подъезде. Один – маленький, невзрачный, а другой – высокий, с неприятным хищным носом и бандитским взглядом. Когда она поравнялась с ними на площадке между этажами, они как-то странно переглянулись – и следом за ней. Она быстрее – они тоже. У нее ноги ватные, душа – в пятках, по спине холодок, уши и щеки горят, а они, шакалы, ни на шаг не отступают. Того и гляди, набросятся или вонзят в спину нож. И крикнуть не успеешь. Хорошо вышел сосед с овчаркой, так они поднялись этажом выше, а сами так злобно зыркнули сверху – готовы были растерзать глазами. Нина быстро открыла дверь и нырнула в спасительную квартиру. Только там она перевела дух.

– Внешне похожи. Неужели они? – предположила Дина.

– Да однозначно, – констатировала Муза и с присущей ей бравадой выдала: – Жалко, что они не на меня напали – я бы им так врезала.

Нина с явным недоверием посмотрела на нее и одной фразой умерила ее пыл:

– Да ты бы до сих пор в обмороке лежала.

– Возможно, но не одна: они бы рядом, как миленькие, – не унималась Муза, нервно расхаживая, а ее звенящий голос задорно метался по комнате.

– Разве что только мертвые – такую картину я еще допускаю. Потому что один со страху от тебя окочурился бы, а другого ты бы своими нелепыми домоганиями до смерти замучила, – предположила Дина, хотя шутить ей в данный момент не хотелось. – Ой, столько шума было бы!

– Почему? – не поняла Муза, ее узенькие плечи дернулись, а маленькие губы как-то по-детски скривились.

– От стука твоих гремучих костей и мослов на скрипучем полу.

– Ну, это уж кто как может. А что ты к моим костям пристала? А впрочем, раз они не дают тебе покоя, значит, завидуешь, – с гордостью отметила Муза. – А если серьезно, что с хануриками делать будем?

– Значит, так. В милицию заявлять я не намерена. Будем искать. Городок у нас небольшой – рано или поздно отыщутся. Знаете, девчонки, как обидно: столько лет тренировалась, отрабатывала приемы, а увидела заточку – и всё, страх сковал мышцы, нервы, напрочь подавил мозг… боялась даже шевельнуться. Потом руки, ноги затряслись – куда девались мои знания, выучка?

– Теория всегда отличается от практики, – подметила Нина. – К тому же всё так неожиданно.

– Вот именно. Тренировалась-то я на ковре, на татами, а не на улице и не в темных подворотнях. И готовили нас только для соревнований, а не для реальных схваток с вооруженными преступниками. Обидно то, что мужичонки-то слабые, хлюпенькие – соплёй перешибить можно. Встреть я их в спокойной обстановке – разметала бы по ковру так, что им мало не показалось бы.

– Понимаю, Диночка, больно и обидно. Но что теперь поделаешь. Папа в таких случаях говорил: прищеми обиду зубами и терпи, – успокаивала Нина, покусывая губу.

Тут же встряла неугомонная Муза:

– Насчет «прищеми» ты верно заметила: я бы им так прищемила одно место!..

– Ты права, Нин. Что сейчас говорить: вовремя об этом надо было думать, – согласилась Дина и бодро хлопнула по коленке.

Поскольку до зарплаты оставалось девять дней, подруги сбросились по двести рублей – больше не оказалось – и пообещали кормить Дину по очереди. От благодарности она залилась слезами, долго приходила в себя, а потом заметила:

– Если б я умела убеждать, убедила бы этих подонков застрелиться или удавиться, – Морозова хотела что-то добавить, но Дина упредительным жестом тормознула ее: – Когда говорят пушки, музы молчат! А на душе у меня – война!

Нина испугалась её воинственного взгляда.

– Успокойся, усмири свою свирепость. Всем сейчас трудно. Вы знаете, я в глухом лесу не боялась, а здесь, в городе, надежно охраняемом, боюсь. Представляете, не диких зверей, а людей! Вот какие нынче времена – просто страшно жить.

– Наивная ты, Нинок. Неужели не находишь разницу: раньше тебе довелось быть любимой дочерью не избалованного цивилизацией леса. Он для тебя был родимым домом. А теперь в любой момент можешь стать жертвой.

Она еще долго продолжала говорить, Нина слушала, соглашалась и размышляла. Сибирь в последние годы сильно развратили и унизили: не только большим рублем, но и копеечным, нищенским существованием. Такова специфика нашего времени. Душевная глушь – та же дикая тайга, таящая в себе еще бóльшую опасность. Да и коренные жители тоже на глазах меняются – становятся совсем другими.

Покачивая головой, Дина посмотрела на подругу, затем на Нину.

– Время сейчас опасное, а жизнь дешевая. Никому не открывай. А если придут от Морозовой, знай – это отморозки.

Плечи Музы обиженно дернулись, но она не огрызнулась.

– На свете много порядочных людей, но жди, пока до них очередь дойдет. А я поделилась сегодня, правда, не добровольно и не последним, но всё же… – Дина по-коровьи глухо и как-то сердечно вздохнула и взглянула на Морозову. – Хоть я к тебе привыкла, но ты меня сегодня удивляешь. Зачем тебе так много денег, если когда-то всё равно придется умирать?

– Дело не в них и не в их количестве, а в уважении к ним. А с ними я уважать себя заставлю… – Нина про себя отметила: не только для них, а для любого человека это важно. И тут же внесла поправку: а уважать себя можно и без больших денег. Но Морозова не слышала ее мыслей и продолжила: – …и могу отсрочить свою смерть, если безнадежно заболею, – оптимистично заключила она и предложила конспиративно расходиться. – Девчонки, цените каждый день – он всякий годится, независимо от того, первый или последний, удачный или не очень.

– Лучше пусть он гордится, что мы живем в нем, – добавила Нина и на прощание обняла подруг.

Они ушли, а она еще пребывала в состоянии глубоких размышлений. Несмотря на низкую стоимость жизни, она всё же дорогá, потому что похороны еще дороже! Так что еще поживем, повоюем!

Дина вернулась домой, за стеной громко и смачно скандалили неугомонные соседи: значит, жизнь не умерла, продолжается, с малой долей утешения признала она. «Но это у них. А мне и поругаться не с кем». Комната показалась ей неуютной – как одинокая нищенка. Здесь всё настораживало. В душе засел холодный страх.

Ее беспокойство передалось Музе:

«А вдруг и ко мне ворвутся какие-нибудь бандиты или грабители? Или встретят в темном месте? Нет, надо тренироваться, чтобы оказать достойное сопротивление. Мало ли… что может произойти с нами. Пусть Динка меня научит».

У Нины тоже на душе царило беспокойство, но ей было легче: у нее есть надежный защитник – Виктор! Он всегда готов прийти ей на помощь.

Физподготовка

Физкультура – это генератор, заряжающий весь организм здоровьем.

В воскресный день сразу после завтрака старшина роты вызвал Славного и Копытова:

– Ну что, хлопцы, жалобы на здоровье есть?

– Никак нет, – неуверенно ответили земляки, терзаемые мыслями: что же на этот раз придумал Хохрячко?

– Отлично. Тогда придется вам продемонстрировать свою физическую подготовку. Объявляю вам наряд на сельхозработы.

Нижегородцы недоуменно переглянулись.

– Не пугайтесь. Всего-то вспахать… Отставить – вскопать маленький садовый участок. Для вас – тьфу!

– Чей? – одновременно вырвалось у них.

– Неужели не догадываетесь? Клавочка соскучилась по вас. Ой, неспроста! – Хохрячко хитро прищурился и грозно потряс толстым указательным пальцем. – И что же вы ей на рояле такое исполнили, что она до сих пор без ума от вас?

– Опять к этому Зорняку, – недовольно пробасил Виктор.

– Это меня бодрит и обнадеживает! – обрадовался Копытов. – Копать и окучивать я люблю.

– А про горох забыл? – Славный сморщился и прикрыл нос. Затем гнусавым голосом обратился к старшине: – А почему из нашей роты? Зорняк же…

– Во-первых, я живу с ним в одном доме. И гаражи у нас рядом. А во-вторых, с комендатурой надо дружить. Да вы не беспокойтесь, другие салажата тоже без дела не болтаются – брошены на строительство элитного дома. Уж извините, вам там места не нашлось: придется в огороде вкалывать.

Друзья добрались быстро и на одном дыхании вскопали несколько грядок. У мамы нашлись дома какие-то срочные дела, и она уехала, поэтому работу нижегородских землекопов пришлось принимать Клавочке. Она пребывала в хорошем расположении духа и оценила на «отлично»! Затем добросовестных работяг ждал легкий завтрак под навесом. Увидев бутылку сухого вина, Виктор от спиртного отказался, а Копытов морщился, морщился, долго принюхивался, но два стакана всё же опрокинул. Клавочка тоже выпила для храбрости, хотя назвать ее трусихой у Виктора язык не повернулся бы.

Вскоре захмелевшая Клавочка развеселилась и предложила поиграть в бутылочку на поцелуи. Славному детская забава скоро наскучила, и он вышел из кирпичной тени на солнце.

– Эх, сейчас бы с Ниной здесь посидеть. Красота!

Вздохнув, он прилег на широкую скамейку и расслабился. «Пожалуй, правы испанцы: как здорово ничего не делать, а потом отдохнуть!» Припекаемый ласковыми лучами, Виктор с мыслями о своей Королеве сладко задремал. Часа через два проснулся от задорного полудетского смеха, заглушаемого ржанием Копытова.

– Значит, пора в часть! А то детишки разыгрались, не на шутку расшалились, – усмехнулся Виктор, приятно потягиваясь.

Собрались быстро, но возвращались медленно, зато в приподнятом настроении. Прощание у дома очаровательной хозяюшки затянулось. При расставании озорница Клавочка как-то подозрительно ярко просияла – об истинных причинах Виктор мог только догадываться. Вдруг его обожгло недоброе предчувствие. По дороге он поделился с Копытовым своими мыслями.

– Сейчас придем в казарму, а там доблестный старшина как ошарашит нас какой-нибудь убийственной вестью. Печенкой чувствую: произошло что-то ужасное, о чем мы даже не догадываемся.

– Да что ты – мы вели себя достойно и не уронили честь нашей части и малой родины. Про большую – я уж вообще молчу. А что будет завтра, послезавтра… и всё остальное сегодня меня не касается.

Но в тот вечер всё обошлось, и Хохрячко остался доволен их работой.

В очередной четверг прапорщик Сумароков проводил очередное занятие. Он важно прохаживался перед строем и поучал новоиспеченных связисток:

– Я не требую от вас рекордов, но уважительно относиться к физкультуре и спорту призываю. Вы разницу между ними находите? Спортсмен без воли и духа – это всего-навсего физкультурник. А физкультура – зарядка внутреннего аккумулятора вашего организма. Надеюсь, всем понятно? Что тебе, Морозова?

– У меня вопрос: а зачем заряжаться, если я уже так заряжена, так заряжена… а разрядиться негде и не с кем.

Нина представила себя вместе с Виктором и уже не слышала ответ Сумарокова.

– Твоя тема для отдельного, сугубо индивидуального разговора. Сержант Морозова, держите себя в рамках… только не в траурных, а в рамках приличия. И вообще, как ты выглядишь? Одни кости да кожа. Пора мясом обрастать. Поддерживай себя в форме…

Муза выкатила глаза.

– Чем, руками?

– Да хоть подтяжками, хоть ремнями, а то, того и гляди, выскользнешь из нее. Запомни: ты можешь не любить спорт, физкультуру, но не любить себя не имеешь право – не позорь армию. Кстати, до армии я работал на трубном заводе.

– Значит, наше дело – труба! – с протяжным вздохом признала Морозова.

Девушки с удовольствием загалдели, но каждая с интересом следила за реакцией Сумарокова. Он тут же пресек их непозволительную расхлябанность.

– Прекратить смех!

– Так что там с вашей трубой? Проржавела? – намекнула Дина и озорно взглянула на подруг.

– Речь идет вовсе не о моей. У нас на заводе висел лозунг: «Наше дело – труба!» Так вот, у нас будет свой лозунг: «Наше дело – служба!» Всем понятно? А теперь в спортзал ша-гом марш! Сержант Дронова, займитесь со слабонервными и слабосильными «одуванчиками» в погонах.

С этого дня Сумарокова окрестили «Трубачом».

Вскоре боксерские перчатки Морозовой безжалостно лупили невозмутимую подругу-наставницу. Еще бы, наконец-то представилась редкая возможность безнаказанно отыграться за все издевательства. А та даже не уворачивалась.

– Надо же, а ей хоть бы что! – удивлялась Нина.

– Кто ж так бьет? Ты же только гладишь и совсем чуточку массируешь. Смотри, я даже не падаю, – издевательски ухмылялась Дина.

– Так тебя только трактором или кувалдой свалить можно, – перевела дух Морозова.

– И не только, – не согласилась общественная наставница и демонстративно подняла руки. Сделав два шага вперед, она подставила ногу сзади и тут же грудью навалилась на соперницу. Та с визгом рухнула на спину и невольно задрала ноги.

– Все видели? Стоит Оглобле упасть, как она сразу поднимает свои ходули. Чем-то напоминает перевернутую заводную игрушку или опрокинутый робот.

Девушки расхохотались над тем, как та трепыхала своими худыми ногами.

Но долго ей отдыхать не пришлось. Практическое занятие продолжилось, и Дронова с удовольствием демонстрировала приемы на своей нескладной подруге:

– Здóрово! – в очередной раз оценила та и поднялась.

– А теперь здорóво, – пробасила Дина.

Ничего не подозревавшая Муза протянула руку и тут же пожалела. Дина дернула ее на себя и сильно надавила большим пальцем на кисть: она оказалась на изломе, что вызвало резкую боль. Завизжавшая жертва вынуждена была подчиниться и присесть.

– Ой, ё-моё, сломаешь же, – искаженным голосом заскрипела она, сидя на корточках.

– Запомни, никогда не протягивай руку незнакомым мужчинам.

– А что же тогда делать? – продолжала она корчиться и своим жалким видом молить о пощаде.

– Вставай и смотри.

Только та с радостью выпрямилась, как Дина снова напугала ее: она сымитировала удар в солнечное сплетение – кулак в сантиметре застыл от съежившегося от страха живота.

– Ой, да когда же это кончится?! Прямо издевательство какое-то... И почему всё это безумное насилие, эти нечеловеческие пытки надо показывать именно на мне!

– Молчи и учись: в жизни всё пригодится, – наставляла невозмутимая Дина. Следующим движением она еще больше испугала затюканную подругу, потому что в ход пошли уже ноги. Когда носок наставницы застыл у самого паха Музы, та аж зажмурилась – в этот момент она только на миг представила последствия, если бы и вправду получила такой пинок, и ужаснулась!

– Вот сюда один раз врежешь коленкой или носком, и будет достаточно. Только бить надо точно и неожиданно, – с полным хладнокровием предупредила общественный тренер.

– Так больно же! – вмешалась Нина.

– Кому, тебе? – с ехидной улыбкой спросила Дина.

– Ему, конечно.

– Пожалела овца волка!

Дронова хотела представить типичное лицо маньяка, но так и не смогла – видно, такого не существует или ее познания невелики. От обиды у нее зачесались руки, и она стиснула кулаки. Затем с диким рвением стала показывать различные броски; демонстрировала их резко и внезапно, поэтому они выглядели эффектными и убедительными. В качестве «куклы» опять служила Оглобля. Только Дина ее о чем-нибудь спросит, та сразу отвлечётся, после чего следовал тот или иной бросок. Бедная Муза падала на кожаные маты то через бедро, то через плечо. На ней же проводились и болевые приемы, от которых она не только жалобно стонала, но и орала, как будто ее режут.

Каждый раз она с большим трудом вставала, растирала руку или ногу, которую только что пыталась сломать лучшая подруга, и, прихрамывая, ковыляла прочь с проклятого ковра, являвшегося немым свидетелем самой настоящей экзекуции. Но Дина снова хватала ее и ловко проводила подсечку или подкат. Та с истеричным криком снова плюхалась и поспешно ползла прочь, чтобы избежать очередного нападения со стороны чрезмерно агрессивной сегодня Дины.

– Ты куда? Иди сюда, – Дронова снова цеплялась за ее ногу, Морозова в страхе орала:

– Караул! Убивают! Милиция… Комендатура… Спаси-те!

В зале опять смех и улыбки. Наконец наблюдавшим за этим девушкам представилась возможность самим потренироваться и показать, как они усвоили элементарные уроки. Однако их неловкие движения вызывали только ухмылки у опытной Дины. Деловито расхаживая по ковру, она указывала на ошибки и наглядно показывала отдельные элементы приемов по самозащите от нападения.

Уставшая Муза сидела на скамейке и старательно массировала поясницу. Вскоре ее охватил азарт и желание самой попробовать. Она решительно встала и сделала зверское выражение, однако ее остановила заботливая Нина:

– Мне кажется, ты еще не совсем здорова.

– Хорошо, что не «уже». Пойдем, я на тебе потренируюсь.

– Нет уж. Сломать-то ты сломаешь, а вот собрать – сомневаюсь. У тебя сейчас такой звериный взгляд, что я боюсь за себя. Ты случайно «Тамбовского волка» не дернула для храбрости?

– А что, заметно? Да ты не бойся – я тебя аккуратно через голову буду бросать.

– Так это же почти до потолка… Бросать все мастера, а поднимать кто будет?

Закончилось занятие по физподготовке в ближайшем кафе, где сержанты долго не могли успокоиться, припоминая смешные и забавные эпизоды поучительной тренировки. Самой оживленной, конечно же, была Морозова.

– А здорово ты меня бросила! – обратилась она к Дине. – А как об ковер грохнула! Я думала, всё – не встану. А ты еще и еще… И совсем не больно… сейчас.

Нина удивилась:

– А что же ты орала?

– Так специально: пусть все знают, что в жизни еще больнее будет. Девчонки, вы всё поняли? Я же ради вас старалась, добровольно избрав себе роль жертвы. А по идее, я должна кидать и бросать Динку, но, боюсь, она у меня до потолка подлетать будет.

Верочка недоверчиво похлопала ее по плечу.

– Так, выходит, вы нас разыграли? Ну артистки! На следующей тренировке тренером будет Морозова, а жертвой Дронова – уже заранее предвижу очень захватывающее зрелище!

Девушки ее поддержали. И Морозова согласилась с этим вариантом.

– Как скажете. Я же сознательная.

Молчавшая до этого Дина не удержалась:

– Ну, если сознательная, значит, сознаешься в своих грехах? Или часто теряешь сознание?

– Да нет, дорогая, ни то ни другое. А ты что, сомневаешься в моих способностях? Погоди, придет время – ты еще поразишься!

– Это ты у нас сегодня то и дело поражалась – значит, была пораженчески настроена? – Брови Дины удивленно исказились.

– Никогда! А за оскорбление я тебя вызываю на дуэль. Мадам, ваше право выбора оружия. Я согласна на любое.

Нина ласково обняла Музу.

– Дорогая, самое грозное твое оружие – это, конечно же, язык. Но и ему пора сегодня угомониться и отдохнуть.

Легендарный сосед

У соседей много недостатков – зато все они на виду и на слуху.

Места в этих краях живописные, однако оценить их могли только коренные жители да военные, которых забросила сюда нелегкая армейская служба. Небольшой Сосновск затерялся в густом хвойном лесу и своей природной красотой как бы компенсировал его обитателям все неудобства и трудности, вызванные суровым климатом в зимние месяцы, отдаленностью от крупных городов и закрытостью для посторонних лиц по режимным соображениям. Природу любили все, но каждый предпочитал свой укромный уголок и освоенное годами место. Два друга – старший прапорщик Емелин и его вольнонаемный сосед Леха-Тимоха, худой брюнет с неправильными чертами лица, – предпочитали отдыхать на берегу речки. Они так отличались друг от друга, что даже в микроскоп трудно было найти хоть что-то общее. Скорее всего, их объединяли схожие взгляды на жизнь. Оба вынуждены признать, что по-настоящему они живут лишь в дни зарплаты, а в остальные – жалко существуют. Но они не унывали и находили даже малейший повод для радости, пусть и сиюминутной. Себя они очень любили, поэтому никогда не обижали. Обычно после принятия пробной дозы, так называемого первого рывка, довольство так и парило над ними золотисто-розовыми клубами. Но останавливаться на достигнутом они не могли – душа жаждала, а руки сами тянулись – и продолжали тешить себя и каждую клеточку своих чувствительных органов живительной спиртосодержащей влагой. Подняв очередной стакан, Емелин выдохнул:

– Как у десантников: третьего не дано.

Друг среагировал мгновенно, но по-своему:

– А он и не нужен – нам больше достанется.

Благодать прибывала в геометрической прогрессии с каждым глоточком, каждой каплей.

На сей раз, развалившись на молодой сочной траве, они уже «уговорили» одну бутылку, и проспиртованному Лехе похорошело:

– Праздник тогда ко мне приходит, когда плесну окаянной горючки в окаянную душу, – нутро всё сначала с благодарностью вспыхнет, а потом костром запылает такой приятной отрадой, что хочется петь, плясать и вывернуться наизнанку.

– Да, ради этого стоит жить! – мечтательно согласился Емелин, почесывая засвербевший затылок.

– Красота-то какая! – воскликнул лирически настроенный Леха, широко раскинув руки, будто собрался обхватить весь мир.

– Прекрасных мест полно на свете, но олигархи всё скупили на планете. Вот и в России скоро наступит пора, когда ни в лес не войдешь, ни к речке не подойдешь.

Емелин любил общаться с эрудированным Лехой. Ведь он как-никак два года в педагогическом институте учился, сейчас бы профессором был… если бы не разошелся с первой женой – всю жизнь она погубила парню своей убийственной красотой. До сих пор страдает. Приходится его по-дружески поддерживать. Он же, как все лирики, очень ранимый.

А мечтательный Леха, любуясь безоблачным небом, вдруг спросил:

– Герман, ты любишь закат?

– Ой, не напоминай мне о жене.

– Она что, к закату имеет какое-то отношение? – удивился Тимохин.

– Еще какое! Каждый день закатывает мне истерику. А погодка действительно классная! Ты знаешь, до зарплаты настроение у меня совсем иное, чем после. Причем в любую погоду.

– Со мной тоже чудеса происходят. Когда перепью, у характера появляется непреодолимое желание помериться силами с нахлынувшей на меня дуростью. А она так и прет, так и прет – ничем не остановишь.

– Если прет, да еще дурость, то самый лучший выход для нее в туалете. Смотри, Леха… Тебе уж к сорока подкатывает, а ты дурью маешься. Я ведь тоже крою спелыми словечками, но всегда знаю, где и когда.

– Слушай, Герман, а почему ты целую неделю со мной квасишь?

– Ко мне теща приехала. Чтоб ее… – выругался прапорщик и от одного воспоминания о ней весь побагровел.

– Что, что? – передразнил прапорщик. – Поэтому и пью, чтоб не видеть ни жену, ни тещу. А ты-то чё раскрутился на всю катушку?

– Вот ты чтоб не видеть, а я – чтоб не перепутать жену с тещей, когда целоваться хочется. Однажды ошибся по пьянке, поэтому научен горьким опытом: тихо приползаю и сразу спать.

– Не искушай свою судьбу: держись подальше от собак и тещи.

– А ты никак опять в командировке?

– Нет. Вчера еще вернулся. А сегодня у меня другое важное мероприятие. Я, как путевый, позвонил жене и предупредил, что задержусь на собрании.

– Не ругалась?

– Как можно! Только напутствовала: «Будь собранным и не позорь семью». Вот я и стараюсь не позорить. А может, еще пузырек «раздавим»? Погода уж больно располагающая – так и нашептывает на ушко. Давай за детей – у меня их пятеро, – как раз бутылка получается.

– Не, я столько не выпью на свои, вот на халяву… совсем другое дело.

– Деньги любят все, но не каждому они отвечают взаимностью. Если бы у меня их было много, то я из них сделал бы много добра.

– Эх, какой щедрый! Ты мне лучше скажи: почему ты решился на позднего ребенка? – поинтересовался вдруг Леха.

– Да потому, что я всегда поздно приходил с работы. Я себе прямо сказал, точнее, приказал: не остановлюсь, пока не добьюсь. Вот жена и выполнила мой приказ – родила мне сына.

– А квартиру-то всё равно не дали. Выходит, зря старался.

– Да что ты понимаешь… Не мелочись в мелочах и не будешь разменной монетой. Сын для меня – всё! А что касается жилья, то это уж не от меня зависит. Ну что, друган, по пиву, по печени? А то водка без пива – деньги на ветер.

У сантехника на эту тему всегда припасена нужная фразочка. Он ими делился экономно и далеко не с каждым.

– А пиво без водки – зря потраченный вечер. А они летят, даже не задерживаются. Жизнь так коротка, что ни выпить, ни закусить как следует не успеваешь. Приходится всё делать на ходу и на лету.

– Несчастен тот, кто не умеет воображать и соображать… каждый день! А если жизнь непутевая, то и нам с ней не по пути.

– Нам и своей хватает, хоть она порой бывает неласковой и извилистой.

Насчет поддать Леха никогда не возражал и тут же откликнулся – раздался глухой бутылочный звон. Крякнув одновременно, оба поддались неощутимому соблазну продолжить раздольное застолье на траве. Как всегда, бежать пришлось младшему по званию Лехе-Тимохе. Пока счастливый Емелин дремал, напарник-собутыльник уже сгонял. К ногам упали и застыли во весь рост две бутылки, и довольный сантехник затянул:

Наш паровоз вперед летит –

в коммуне остановка,

иного нет у нас пути –

в руках у нас литровка!

Он прилег рядом и ловко откупорил сразу обе.

– Пить – так пить, любить – так любить! А смерть придет – пусть сначала найдет.

Довольный Емелин с жадностью ухватился за свой стакан и подмигнул другу.

– Вот за это я тебя и люблю! Но всё надо делать в меру и последовательно. После водки врежешь пива – жизнь прекрасна и красива!

Когда друзья-соседи в обнимку возвращались домой, Емелин уже не сомневался: ох и умный же он! Но и себя заслуженный снабженец не мог обидеть.

– Знаешь, чем мы отличаемся? – и, не ожидая ответа, выдал «гениальный» экспромт: – Вот ты – пустой стакан, а я – его содержимое!

Тот не протестовал, только сдержанно восхитился. Мгновенно повысив себя на фоне друга в «звании», Емелин торжественно выдал:

– Вот если б ты, Леха, не был таким лохматым и неухоженным, давно бы академиком стал! А ты всё слесаришь. Но ты еще молод и у тебя всё впереди! Я верю в тебя!

– Я всегда работаю с таким жаром, что меня прошибает… холодный пот.

– Это не к добру. Так что лучше заранее поделись. У тебя хоть осталось что-то?

Хоть накануне пиво-водочную норму друзья перевыполнили, утром, ровно в шесть, Емелин был уже на ногах, показавшихся хозяину слегка уставшими после вчерашнего расслабления. Включил бритву-трещотку, привычно заглянул в мутное зеркало: оно изрядно позабавило Емелина, презрительно изучавшего своего опухшего двойника, который явно пребывал в состоянии тяжелого похмелья. Но легендарного снабженца ничем не смутишь и не выведешь из боевого настроения и строя: этот недружественный взгляд враждебно настроенного отражения прибавил ему веселья и бодрости, которые он всегда использовал только по делу.

На службе Емелин любил общаться с молодежью. Когда находился в приподнятом настроении, а оно зависело от того, сколько он вчера «принял» и «поднял» на грудь, то с превеликим удовольствием ненавязчиво так, но очень доходчиво поучал:

– Ефрейтор Малышкин, доложите, что является гордостью солдата?

– Не знаю, – пожал тот тощими ефрейторскими плечами.

– Запомни: личная грудь, где сверкают знаки отличия!

– А я подумал, отличная грудь его девушки.

– Согласен. Тоже немаловажный фактор в продвижении по службе. А хорошая жена – еще и великолепный трамплин для карьеры мужа. Поэтому учтите, други мои, во взаимоотношениях с женой надо действовать предельно жестко и в то же время очень тонко и деликатно.

– И как же? – поинтересовались женатики.

– Не справляешься сам – пригласи товарища: обязательно поможет, если он настоящий мужик. Ни в беде, ни в радости – ни за что не бросит.

– Товарищ прапорщик, а вы бы не смогли съездить к нам в гости, пока я служу? – предложил один сияющий северянин.

– Не. Якутия слишком далеко. Да и большая она – там надолго застрянешь.

– А к нам ближе, хотя бы проездом, набегом, – поддержали другие, пожелавшие проверить на прочность и надежность своих невест.

– Я вам что, татаро-монгол? Хм, набегом они захотели. Желторотики, молодняк... На что боевого снабженца подбиваете?! Да я свою Зинку ни на что не променяю – даже на бутылку!

– А за две? – поинтересовался Малышкин.

– А за две – подумаю.

– Прекратить соблазнять меня – так недалеко и душу сатане продать. Но вы меня знаете! – он показал кулак и сам засмеялся вместе с подчиненными.

С соседкой у Емелина с первого же дня сложились очень теплые отношения. Муза ценила юмор и веселый характер Германа Григорьевича и часто подыгрывала ему. Он всегда ждал ее появления, и когда она задерживалась, переживал за нее.

Однажды в воскресенье после ночного дежурства Нина зашла к Музе и стала свидетелем простецкого диалога между ними, что позволило иметь более полное представление о легендарном снабженце. Не успели подруги раздеться, как раздался уверенный стук в дверь. Хозяйка даже не удивилась: конечно же, это был никогда не унывающий, разудалый Емелин. Нагрянув в женскую «келью», друг семьи громко хлопнул и стал энергично потирать ладони.

– А-а-а, Морозова! – радостно приветствовал он, – ты всё куда-то по ночам ходишь, когда у тебя сосед под боком! Между прочим, отец-герой!

– Фу, как ты плохо обо мне думаешь. И что только у тебя в голове? Наверно, один простуженный ветер гуляет. А я-то думаю, откуда сквозняк?

– А что, разве не видно? – лицо его со вчерашнего вечера сохранило празднично-красный оттенок, но в глазах поселилась сегодняшняя буднично-похмельная озабоченность.

– Ну, так бы сразу и намекнул, что выпить хочешь. Но почему моя личная жизнь крайне интересна тебе?

– Хотя бы потому, что я не крайний, а самый ближний.

– Не пускай пыль в глаза соседям – со временем она всё равно уляжется и все увидят, что ты босой на голову.

Руки соседа сразу легли на почти голое темечко и пригладили остатки непослушных волос.

– Да я и не думаю, просто в коммуналке хрупкие двери и тощие стены не только разъединяют, но и объединяют добрых соседей.

– Тогда за мной, – скомандовала Муза и пригласила в комнату. – Дорогой, от тебя так нагло пахнет с виду невинным «Шипром»…

– Почему не винным? Кто-то и его пьет.

Нина улыбнулась, отметив про себя его простоту и непосредственность. Она придирчиво осмотрелась и признала: семья без мужа – это квартира без мебели. А у подруги всего-навсего убогая комнатушка.

– Ты всегда приходи ко мне в гости, когда меня дома нет. Может, иногда без драки обойдется, – подмигнула Муза подруге, открывая бутылку.

Выпив обещанную стопочку, Емелин вежливо поблагодарил:

– Спасибочки. Чудненько прошла. Из добрых рук и самогонка кажется ликером. В общем, ты меня знаешь – запиши на мой боевой счет: в День ракетчика верну до копеечки.

– Верю. А ты сегодня по какому поводу с утра вмазал?

– Ой, и не спрашивай – чуть живой остался. Иду, значит, домой из магазина. Вдруг на голову падает тыква.

– Да ну? – Муза сделала вид, что сильно удивилась, хотя к его шуточкам и грубым хохмам уже привыкла.

– Представляешь, здоровенная тыква на голову бац и... пополам.

– Потому что пустая!

– Кто, голова?

Емелин улыбнулся и три раза стукнул кулаком по столу. Его озорная искорка в глазах и подвижная фигурная скобка посередине крупного лба просто умиляли Нину, не сводившую с него завороженного взгляда. А он не отставал от Музы.

– Повезло тебе со мной. Соседей не выбирают даже на том свете – выходит, я твоя судьба! Эх, где наша не пропадала! Мадам, вы в чем-то нуждаетесь?

Муза задумалась в ожидании очередного подвоха.

– Как и любая другая.

– Да я не об этом.

– Да и я наедине буду не в этом, – она одарила его игривым выражением лица. – Вечно ты о своем, охальник эдакий. – Муза старательно пригладила лысину Емелина и намекнула, что ей пора постричься. Вдруг вспомнила, что вчера убила двух тараканов: одного на кухне, а второго в своей комнате, и с серьезным видом спросила: – У вас тараканы есть?

– А что же у тебя усы тараканьи?

Тот в растерянности взглянул на Нину и стал их старательно приглаживать. Но вскоре убедился – пустое занятие. Муза разрядила обстановку:

– Тогда придется поделиться. Как утверждает всё знающая Дронова: отравить всех тараканов нельзя, но отправить их к соседям – даже заманчиво. Да не пугайся ты раньше времени – курсы дрессировки закончатся только через неделю. А пока переключись на мою подругу, – она кивнула на Нину: – У нее к тебе просьба – такая маленькая, ну совсем пустяковая. – Она сморщилась и показала часть мизинца.

– Весь внимание, очаровательная леди, – Емелин деловито забросил одну ногу на другую и прилип взглядом к прекрасной незнакомке, которую ранее где-то мельком видел.

– Герман Григорьевич, я бы хотела поставить металлическую дверь. Иной раз так страшно, особенно когда дома одна. Она у нас такая, что пинком можно вышибить.

– Ну, это не проблема: металл найду, а сварщики сами отыщутся.

– А сколько это будет стоить?

– Сочтемся, – успокоил он уверенным взмахом руки. – Дай мне неделю.

Довольная переговорами Муза собралась уже выпроводить Емелина. Но он опередил:

– Думаешь, я просто так пришел? А у меня для тебя радостная новость.

– С неприятностями лучше ходить не к приятелям, а к неприятелям. И что же у тебя стряслось?

– Праздник у меня: я сегодня машину купил. Подержанную, правда, но на колесах.

Пораженная Муза забегала глазами то на Нину, то на соседа.

– Это как же ты умудрился?

– Дешево! Жизнь – не рынок, но всё равно торгуйся. От радости немного скостили под моим ненавязчивым напором. Так что теперь и я обзавелся скоростной техникой… Хочешь обмыть? Наливай!

– Ничего себе?! Он купил, а я – наливай, а то кровно обижусь! – Муза шутливо возмутилась, но тут же сменила тон. – Кончай канючить. Ох, Васятка, наверное, обрадовался?!

– И не говори-ка. Подогнал я ее к подъезду и спрашиваю: «Как моя новая тачка?» А он мне по-дружески: «Пап, не такая уж она и новая, если старше меня!» Во стервец – и тут я ему не угодил.

– И кто же будет ездить? – спросила Муза.

– Зинка моя, а кто ж еще: на работу и обратно.

– Эх, ё-моё, так она же уборщица – неправильно поймут. А ты сам-то чего?

– Машина – источник повышенной опасности. Я еще не совсем дурак. Руководствуюсь не только уставами, но и принципом: «Смотреть на жизнь пьяными глазами – всё равно что надеть розовые очки». Поэтому уж пусть лучше она меня иногда вывозит на природу, а я буду любоваться и жизнью наслаждаться.

– И в кого ты такой хитрый, очкарик? А если серьезно, ты хоть ее проинструктировал? – поинтересовалась Муза.

– А как же. Я ее сразу предупредил: машина – не задница, старайся на ходу не вилять. И гонять не вздумай: лихачи умирают не от старости, а от скорости.

– И медкомиссию прошла?

– А как же – вместе ходили. Врач мне говорит: «Не беспокойтесь, нервы у вашей жены в порядке». А я ему: «Значит, повезло ей». А он откровенно так: «Не завидуйте. Зато кое-что другое в полном беспорядке». Ну, думаю, хоть в этом я превосхожу ее.

Раздался предупредительный стук. Вошла обеспокоенная пропажей мужа Зинаида – полная женщина с пышной прической.

– Ты опять лопаешь?

– Зря ты говоришь, что я здорово пью, – Леха здоровее меня!

Муза усадила ее рядом с ненаглядным.

– Золотой у тебя муж! Беречь его надо, а то заржавеет.

– Моя мама говорит: «Ну и муж у тебя! Не представляю, как ты живешь с ним?» Я обычно отвечаю: «А ты думаешь, ему со мной легче?» Вот так и живем. И не унываем. Так ведь, солнышко ты мое? – она смачно поцеловала лысину мужа. – Не пора ли нам в кроватку? Я уже постелила. А то всю ночь обмывал свою колымагу.

– Зин, а ты ездить-то умеешь? – справилась Муза и заранее предположила отрицательный ответ.

– Конечно! Один раз ездила в детстве. Правда, боюсь ее, как заразу, но мужа люблю больше.

– Если б вы знали, как она ездит, – схватился за голову Емелин. – И чему их только на курсах учат? Летит на огромной скорости, а сама сознание на ходу теряет. Что, не так? А зачем же ты глаза закрываешь?

– Со страху за твою бесценную жизнь!

В этот момент широко распахнулась дверь и вошел младший Емелин. С серьезным видом Вася прямо с порога выпалил:

– А чё без меня языки чешете, мать вашу?

– Васек, я тебя прошу, только без мата, – попросила Муза. – А то у тети, – она показала на Нину, – уши закладывает.

– Они чё, тоже выпивают? Ну вот, и поговорить по-человечески нельзя, – буркнул он и подошел к столу за печеньем…

Герман Григорьевич усадил его на колени:

– Гордость моя! Многодетный отец повторяет себя и свои ошибки в детях и очень гордится удачными копиями. Ну, иди, сынок, погуляй, пока мы тут…

– Вась, а ты хоть знаешь, сколько тебе лет? – поинтересовалась Нина.

– Лет шесть, – небрежно ответил он.

– А почему не точно?

– Мы с мамой в книжке дошли только до пяти.

– А дальше?

– А дальше мамке всё некогда.

– А ты с папой, – не унималась Нина и пригладила его торчащий хохолок.

– Да ну его. Вон Ленке на день рожденья купил куклу, а в мой праздник подарил себе ящик пива и воблу.

Насупившийся глава семейства среагировал сразу:

– Да ладно тебе, Вась, позорить меня перед людьми.

– А чё, не так, что ли? – вступилась за сына Зина. – Совсем не занимаешься детьми. И меня не любишь. Вот скажи, почему ты так относишься к моей маме?

– Относительно твоей мамы я ничего не имею против, но к моей теще у меня много претензий. Так что пусть работает над собой – может, что путное из нее и получится… с годами. Так и передай.

– Он у меня мужик неплохой, – обратилась она к Нине. – Если б не вино, он бы генералом стал. Во всем оно виновато. Как напьется, такой забавный становится: очень экономный и открытый.

– Почему? – недоумевала Муза.

– Так у него ж на голове – голая реальность, которая так и светится от счастья. Я его иногда ругаю, а он мне всегда откровенной правдой отвечает. Вот вчера я ему говорю: «Опять, мерзавец, нажрался?» А он мне ласково так: «Ошибаешься. Я сегодня без закуски так “накушался“, что дома даже закусывать не хочу». Разве это не экономный? Но страх как не любит, когда я его воспитываю. Я ему часто говорю: «Бери пример со зверей: они никогда не пьют без потребности». А он мне отвечает: «Если б они хоть немного пожили по-человечески, еще не так бы запили». И я его прекрасно понимаю, так понимаю, что самой иногда хочется вдрызг напиться.

Нина слушала и удивлялась: «И так, оказывается, можно жить! И они, наверное, по-своему счастливы, если любят друг друга».

Герман Григорьевич смиренно молчал. Устав слушать разошедшуюся жену, он привстал.

– Дорогая, мне многого не надо – лишь бы вставить… словечко.

– Ну так уж и быть, – великодушно кивнула пышущая жаром Зинаида.

– Самая лучшая жена – это женщина с принципами и взглядами мужа.

– Ну кто ж с этим спорит. Пойдем, сладенький. Вась, веди отца баиньки.

Семейство Емелиных в усеченном виде кучно удалилось. Муза точно воспроизвела пошатывающуюся походку легендарного соседа и артистично воскликнула:

– Его присутствие блистало. Ушло – и сразу как-то тускло стало!

Женская грусть

Грустить лучше всего задним числом, в разгар веселья.

Емелин сдержал «священное» слово прапорщика. Ранним воскресным утром он разбудил Нину резким звонком.

– Не волнуйся, красавица, это я, – обрадовал он ее широкой улыбкой. – Со мной бригада «ух – не меньше двух»!

За его спиной Нина увидела мужчин в спецовках, от которых неприятно пахнуло спиртным. «Им сейчас не работать, а закусывать надо», – подумала она и немного расстроилась. Но, заметив у стены массивную дверь, сразу повеселела.

– Так, хлопцы, крушить, ломать и ставить, – приказал Емелин, указав на старую дверь. – Опохмеляться потом будете. И предупреждаю: чтоб во время работы без крепких словцов… или словец – уж не знаю, как правильно. В общем, вы меня поняли.

И тут началось! Проворные хлопцы не церемонились – внутри же всё горело! – и махом выставили полусгнившую дверь вместе с коробкой. «Даже на свалке не примут такую», – посетовал практичный хозяйственник. Зияющая в проеме пустота и сквозняк испугали Нину, она словно чего-то лишилась, в первую очередь защиты, но тревожное чувство длилось только мгновение. Новенькая дверь точно встала на положенное место и придала квартире совсем другой вид, а главное – надежность. Емелин руководил умело: щели быстро забросали раствором и тщательно затерли, после чего прихожая приобрела более цивилизованный вид. Нина не могла нарадоваться – не прошло и сорока минут, как всё было закончено. Потирающий руки Емелин любезно позвал ее:

– Как вас по отчеству величать?

Нина недоуменно пожала плечами: зачем?

– А затем. К красоте надо относиться на «Вы» или по имени и отчеству! Так, орлы?

Те согласились, и Нина машинально ответила:

– Анатольевна.

– Так вот, несравненная Нина Анатольевна, принимайте работу. Это задвижка изнутри – надежно, не сомневайтесь. Вот ключи, выйдите на площадку, закройте и откройте.

Смущенная Нина безропотно подчинилась. Мудреные замки оказались послушны ключам. Услышав легкие щелчки, Нина обрадовалась – теперь можно быть спокойной! Пригласила мастеров на кухню: накрытый стол оказался просто соблазнительным – оказалось, она тоже времени даром не теряла. Но больше всего их души согрела запотевшая в морозилке бутылка. Застолье длилось, как автоматная очередь. Пришла пора расплачиваться, и тут Емелин раскрылся совсем с неожиданной для Нины стороны.

– Я знаю, кто ваш муж, я знаю, что вы подруга моей соседки, поэтому металл и краска бесплатно. С вас только за замки, электроды и работу вот этих гвардейцев. По-божески, по-свойски.

Нина пыталась возражать, но все трое проявили солидарность и категорически замахали руками – нам лишнего не надо. Прощаясь, довольный Емелин деликатно поцеловал ей руку и чувственно прошептал:

– Дней через пять пришлю кого-нибудь: побелят, подкрасят – будет незаметно. Честь имею!

– Ну, Герман Григорьевич, век не забуду вашей доброты и порядочности.

– Перед снабженцем открыты все окна и щели, а после визита – все двери. – Он стукнул по ней – отозвалось звенящим громом. – На том и стоим, боевая наша подруга. Если не мы, простые люди, то кто же?

Растроганная Нина поцеловала Емелина в небритую щеку и мысленно пожелала ему здоровья и благополучия в семье.

Уже на следующий день она тщательно готовилась к ответному визиту. «Что бы с собой взять? Чем обрадовать? К сожалению, для Германа Григорьевича у меня ничего нет. А вот для Зины или детей кое-что подойдет», – прикинула она, разглядывая свое платье, которое оказалось ей великоватым, кофту и набор косметики.

Купив в ближайшем магазине конфет, шоколадок и торт, она направилась к выходу. Дорогу ей преградили двое неизвестных: чуть старше двадцати лет, приятной наружности, одеты в гражданское. Оба улыбаются и приветливо кивают. Первым отважился тот, что в кожаной куртке:

– Девушка, вам не помочь?

Она с удивлением подняла голову, но снова не узнала, поэтому промолчала. Тогда вступил в разговор второй: аккуратно причесанный, в черном плаще с белым шарфом.

– Давно наблюдаем за вами и любуемся. Вы просто красавица! Мы приглашаем вас на бал. Вы будете там королевой!

Сразу вспомнился конкурс красоты. Подумала: вряд ли они знают о нем. Слегка улыбнувшись совпадению, она ответила:

– Я уже королева! Королевами не бывают дважды, трижды… Королевами становятся раз и навсегда! Всё, молодые люди, на этом и закончим.

Но первый не отступал:

– А как же начет знакомства? Борис.

Он по-гусарски четко тряхнул головой, щелкнул каблуками и одновременно протянул руку. Чуть приподняв свои пакеты, Нина намекнула на свою занятость и невозможность ответить взаимностью.

– Извините, но мне правда некогда.

Второй сразу отреагировал и предложил свои услуги.

– Так давайте я вам помогу. Куда скажете, туда и пойду.

– Не стоит – там и так тесно. До свидания.

Она прошла между ними и ритмично застучала каблучками. За спиной услышала голос второго:

– Ой, хороша! Кажется, я теряю голову.

Однако Нина даже не оглянулась и эффектно удалилась.

На улице, вдохнув полной грудью, она направилась к Емелиным. Уж о ком, о ком, а о Германе Григорьевиче она была наслышана! В первую очередь от своей подруги.

Глава семейства отсутствовал, точнее, задерживался на работе, а она у него ненормированная, что служило серьезным оправдательным поводом при выяснении отношений с вечно недовольной женой. Вопрос, кто в доме хозяин, вообще в семье не обсуждался!

Увидев Нину, Зина радостно воскликнула, а тут же обступившие ее дети встретили гостью с любопытством. Больше всего их внимание привлекли всевозможные пакеты – на сладкие подарки у них чутье. Тихие и спокойные на вид девочки оказались расторопными, они быстро накрыли стол и уселись на свои места. Все причесаны, руки вымыты – одно загляденье! Зина только руководила, но и без нее каждый, включая Васю, знал свои обязанности. А взгляд Нины застыл на белье, развешанном на окнах, – мокрый вид детской заношенной одежды был удручающий. Вспомнилась фраза: «Лохмотья бедняков – знамена нищеты на окнах». Но она решила не омрачать себе настроение и быстро переключилась: с удовольствием пила с ними чай и с теплотой в душе вспоминала свой лесной дом. Насладившись ароматными воспоминаниями, вдруг встрепенулась.

– Ой, я же кое-что принесла. Только не знаю, кому что подойдет.

Зине оказалось маловато, а старшей дочери – в самый раз!

– Поносит, еще и другим достанется, – уверяла Зина. – Они у меня аккуратные.

– А тебе, Зин, я новое сошью. Я умею.

У нее и подходящий материал нашелся – подарок мужа на 8 Марта. Мерка заняла немного времени. Хотя Нина отметила про себя нестандартную фигуру Зины, но пообещала хоть частично скрыть природные и приобретенные недостатки.

В этот вечер все остались довольны. Емелина-старшего Нина так и не дождалась, но покидала его дружный и счастливый дом – в этом она уже не сомневалась – с отличным настроением.

Жизнь восторженно любит всех и по отдельности. Однако наряду с маленькими душевными праздниками случаются и не совсем радостные минуты.

В последние дни на Нину напала грусть, она всё чаще вспоминала о Викторе.

Поздними бессонными вечерами она подходила к окну и вдумчиво всматривалась в темноту, словно ожидая оттуда помощи. В безрадостные часы одиночества у Нины просыпалась необыкновенная чуткость ко всему неведомому, она испытывала жалость ко всему живому и неживому. Ее никогда не покидала уверенность, что с помощью доброты мир обязательно изменится к лучшему.

Одиноко блуждающей просветленным взглядом по звездному небу, ей казалось, что спокойствие и тишина окутали весь необъятный мир, ничто не нарушает великолепия позднего вечера, склоняющегося к ночи. Но этот мир пугал своим непостоянством. Вот и на этот раз она увидела нечто страшное: луна была объедена огромными челюстями зловещей тьмы! Нине почему-то почудилось, что она, охваченная жутким страхом, оказалась на лесном болоте. И сразу мрачные думы с почти явственным ощущением смрадных запахов, устрашающего бульканья и хлюпанья погрузились в ее тревожную душу. Нина съежилась и услышала злорадное кваканье, стойкое зловонье сырого мха и топи. Теперь уже не до спокойного разговора с мужем, родителями, подругами… и даже Виктором. Сколько раз она пыталась вырваться из этих мучительных пут и вернуться в свой сладостный воображаемый мир, но реальный мир настигал ее и насильно возвращал обратно.

И всё же Виктор в ее нелегких раздумьях играл ключевую роль! Он стал ее палочкой-выручалочкой! «Но это еще ничего не значит, – успокаивала себя Нина, вступая в противоречие со своими сокровенными мыслями. – Да, люблю и могу тысячу раз повторять… И буду жить этой тайной любовью, но муж, семья – важнее. Я не одна такая. Ведь сколько людей на свете любят одних, а жить вынуждены с другими. И ничего – живут, внешне даже неплохо. Мне вполне достаточно ощущения, что он есть, что он рядом и я имею возможность его видеть».

Но тут же возникали сомнения, и Нина снова терзалась вопросом: «А как же муж? Ему будет больно – это безнравственно, подло. Но у него же есть другая… Почему он ничего не сказал о ней? Это выглядело бы честно. А так – подло и безжалостно. И что с ней, с «Незабудкой»? Вот встречусь и обязательно спрошу. А как же тогда моя любовь? Я и ей не могу изменить – вдруг потеряю навсегда. Неужели мне так и не удастся совместить несовместимое? И возможно ли это? А почему я думаю только о себе? Нет. Я не дам ни малейшего повода, чтобы Федор страдал. Иначе никогда этого себе не прощу».

Нина легла в постель и от отчаяния зарылась головой в подушку, чтобы никого не видеть и не слышать. Но настойчивый Виктор не давал ей покоя. «Откуда он взялся на мою голову? Вот раньше я жила себе спокойно, жила… И ведь была счастлива! Нет! Счастливые люди не живут спокойно, их жизнь сверкает и бурлит! А у меня всё было размеренно и пристойно. Порой казалось, что у меня уже всё есть и больше ничего не надо. И это в мои-то годы! И вдруг в мою жизнь вихрем ворвался Он! Вроде бы случайно, я не ждала... А может, совсем не “вдруг“? И во мне всё перевернулось, мне уже хочется перемен, других ощущений… Да я уже чувствую и воспринимаю мир совсем по-иному! Один день всё во мне перевернул. Ведь всё познается в сравнении».

Мысленно рисовались различные картины, когда Виктор попадал в беду, а Нина пыталась его спасти. То он в горящем доме потерял сознание, и она в дыму и в огне тащила его тяжелое тело. Стонала, надрывно голосила и тянула из последних сил за куртку.

– Ну же, миленький, очнись! Помоги мне. Чуть-чуть!

То ее фантазия окунала их в бушующее море, и она отдавала раненому Виктору спасательный жилет. А сама плыла рядом и вдохновляла его:

– Терпи! Уже огни видны. Мы обязательно доберемся!

Стихия долго их не отпускала из своих объятий, но они всё же выбрались на берег.

Затем Виктор почему-то оказался в глубокой яме с водой. И снова первой на помощь пришла она: подала ему длинный шест – он сломался, тогда стала таскать ветки и сухие стволы деревьев: один, другой, третий… И он выбрался. Они прыгали от счастья, их сердца были наполнены радостью!

Куда только Виктор не попадал, где только не оказывался: и замерзал в пургу, и срывался в горах, и получал огнестрельные ранения… И всегда вовремя успевала Нина – его самая преданная и неразлучная судьба-подруга; она из последних сил тащила, поднимала, перевязывала своего возлюбленного, а благородный рыцарь каждый раз благодарил ее:

– Ты спасла мне жизнь! Если б не ты…

А его счастливая спасительница и берегиня отвечала:

– Это не я, а моя любовь! Где бы ты ни был – я всегда буду с тобой. Я – твой верный ангел-хранитель!

После таких обнадеживающих слов, насытившись свежими запахами наступающего дня, пропитанными явственным ароматом надежды, Нина с чистой душой заснула. А в семь часов открыла глаза и восхитилась: уже вовсю бушевало утро, яркое и душистое, самое что ни на есть летнее утро! Постель покинула с легкой ноги – и с радостью на службу! На очередное свидание с любимым!

Перед дежурством она всегда поправляла прическу, с помощью мягкого карандаша придавала своим бровям благородный изгиб и с волнением ожидала своего возлюбленного. Как он сегодня взглянет на нее?

Виктор влетел как свежий ветер и сразу окинул аппаратную ищущим взглядом.

– Всем привет!

Нина встала, чтобы пройтись по залу и, как бы невзначай, продемонстрировать новые туфли. Поступь у нее была ровная и легкая. Славный восхитился ее красотой: ведь в первую очередь она предназначалась ему. Одновременно пришлось оценил и покупку: «Из натуральной кожи. Отливают безукоризненной белизной. Как они облегают ее точеные стопы. И спереди хороши, и сзади, и сбоку. А впрочем, на стройной ноге и шлепанцы выглядят великолепно».

В гуле завистливых восхищений вдруг бросилась в глаза сутулая спина Верочки: на нее это непохоже. Нина тут же прекратила показ своей новой модели, подошла к ней и заглянула в лицо – оно оказалось в бесшумных стыдливых потоках. Нежно положив на ее плечо руку поддержки, испуганно спросила:

– Ты чего, Верунь?

– Ничего, – недовольно дернулась она.

На помощь Нине подбежали подруги. Дина своим басом потребовала немедленного ответа по существу:

– Что за слезы? Ты чего это в свой день рождения?

Оказывается, и Муза не забыла об этой дате, только не успела развернуть и повесить на стену заранее приготовленный лист ватмана.

– Тем более в юбилей! Нет, так дело не пойдет. А ну быстренько вытирай свои нюни. Сейчас руководство придет – мы тебя поздравлять будем.

От проявленной заботы Верочка совсем расчувствовалась, она снова шмыгнула носом, приподняла голову и уныло осмотрелась. Ее реакция оказалась совсем неожиданной: напоминая домашнюю собачонку, она почему-то решила огрызнуться на более крупных и сильных дворовых собак. Не испугалась и проявила искренность.

– А чему радоваться-то? Сама говоришь: юбилей! Двадцать пять уже! Вот вы молодые, счастливые! Я тоже пришла сюда в таком же возрасте. Тогда единственной была среди солдат: сколько комплиментов, подарков, признаний в любви… Некоторые серьезно предлагали руку и сердце. Даже уехав, писали письма, ждали ответа. А я не торопилась, всё выбирала. А время не ждет – быстро промелькнуло, не пощадило. Теперь я – старуха для них.

Муза, нахмурив брови, уверенно возразила:

– Ну ты скажешь тоже. Какая же ты старуха? – подняла указательный палец и добавила с кавказским акцентом: – Дэвушка в самом соку!

– Да что я, не вижу: им по восемнадцать-двадцать, а мне! И с каждым годом, даже полугодием всё больше безвозвратно отдаляюсь, отдаляюсь от них. Они на меня уже и не смотрят, только на вас – молодых да ранних.

Муза виновато развела руками.

– Ну что мы, виноваты? Зато ты опытная и красивая! Мы у тебя учимся. И потом, кроме солдат, есть еще прапорщики и офицеры… Про генералов я уж молчу – ты им вообще во внучки годишься.

Дина остановила ее:

– Ну что болтаешь… чего несешь? Какие внучки?! Сейчас есть такие молодые генералы – да она им в жены сойдет!

– И то верно. Правильно говоришь, служивая, – исправилась Муза. – Так что, Верочка, у тебя есть шанс, и не расстраивайся раньше времени. Влюбишься еще. Так ведь, девчонки?

Подруги ответили вместе:

– Да не могу я позволить себе вторично заболеть любовной горячкой – я и первую-то вспоминаю с содроганием.

Вмешалась Нина:

– И напрасно ты поставила себе такой неизлечимый диагноз: вместе с новой любовью будут и новые впечатления. Совсем другими глазами увидишь мир.

Все девушки ее поддержали и, поддавшись своим воспоминаниям и мечтам, устроили оживленный галдеж. Верочка как-то неуверенно улыбнулась, быстро захлопала длинными мокрыми ресницами – словно проветривала глаза от остатков слез, и достала косметичку.

– Ох, беда одна с вами, женщинами! Будь я на месте командира – давно бы повесилась. Потому я и не офицер – жить хочу красиво и весело! – Муза артистично притопнула и застыла, вскинув руки. Потом бросилась к шкафу. Пока юбилярша приводила себя в порядок, Муза прикрепила поздравительную стенгазету с фотографиями, рисунками и стихами. Взглянув на Верочку, воскликнула:

– Ну вот, совсем другое дело! А вечером всей кодлой завалимся в кафе и так поднимем… – поднесла ко рту руку с воображаемым фужером, – тебе настроение, что никогда грустить не захочется!

Славный не вмешивался: в женские дела лучше не соваться – сами разберутся и успокоятся. Он был занят другим – любимым чтением. В аппаратной особым спросом – даже бóльшим, чем уставы, приказы и инструкции, – пользовалась книга «Мысли, взгляды, афоризмы о народе и Отчизне». Кто и когда ее принес, никто не знает, но, судя по ее благородной потрепанности, многочисленным аккуратным подчеркиваниям и галочкам, уже давно; она являлась настольной книгой для любознательных телеграфистов и телеграфисток, по достоинству оценивших народную мудрость и современный юмор. Поскольку отвлекаться от своих прямых обязанностей на дежурстве запрещалось, они читали украдкой. Следуя заразительному примеру старших товарищей и коллег, Виктор тоже проштудировал; причем одного раза показалось мало, поэтому часто возвращался к книге и многое запоминал.

Вот и на этот раз он отметил для себя очередной афоризм: «На седьмом небе – рай, а на восьмом уже пахнет жареным!» Славный усмехнулся и погрузился в глубокие размышления.

А во время чаепития он решился всё же рассказать Нине о чудном сне. Она приятно удивилась и вернула книгу.

– Ну как? – с нетерпением заинтересовался Славный.

Нина прочла ее дважды и не только поняла его чувства, но и укрепилась в своих. Теперь она вполне ясно осознавала, что счастлива своей тайной любовью. Хотя одновременно и мучилась.

На вопрос Виктора ответила кратко:

– Жизнь изменчива. Но в любви века не властны что-то изменить.

Нина наслаждалась близостью Виктора. Ей нравилось в нем всё: опрятность, твердость духа, уверенность в голосе, неторопливая рассудительность. Увлекшись работой и потеряв своего спасителя из виду, пугалась и тут же начинала искать его глазами.

«Ну за что мне такое испытание? Приходится раздваиваться между мужем и Виктором. А я не готова к этому, мне трудно находиться между молотом и наковальней. А может, лучше, во всяком случае спокойнее, чтоб Виктор вообще исчез из моей жизни? Ведь раньше жила же я без него…» – вновь и вновь спрашивала она себя и по-прежнему не находила вразумительного ответа.

Снова перчатки!

Чтоб считалась жизнь с тобой, ты устрой ей мордобой.

После легкой разминки на улице солдаты организованно вошли в спортзал, который встретил их гулким эхом. Виктор обратил внимание, что многие бросились к боксерским грушам и мешкам. Но стареньких перчаток хватило не всем. Те, кто успел ухватить, начали отчаянно колотить кожаных «соперников». Виктор посмотрел на их неумелые и слабые удары и усмехнулся.

– Да что вы издеваетесь над снарядами?! Пользуетесь тем, что они сдачи дать не могут? Так же не бьют. К тому же завтра руки будут болеть.

– А ты возьми да покажи, – в очередной раз продемонстрировал свою неприязнь задиристый Гусяков. – Учить все мастера, а как на ринг выходят, так в нокауте оказываются.

Это был откровенный вызов, но Виктор его не принял.

– Судя по тому, что я здесь вижу, просто не от кого. Очень слабо поставлены удары, о технике я уж не говорю.

Прапорщик Сумароков с особым интересом вслушивался в диалог и не перебивал.

– Ну ты, тренер-теоретик, надевай перчатки, посмотрим на что способен, – не унимался самоуверенный Гусяков.

Теперь вызов привлек внимание не только Сумарокова, но и всех сослуживцев. Одни застыли, другие окружили Славного и ждали ответа: согласится он на поединок с наглым «стариком» довольно внушительных размеров или сдрейфит. Вспомнились предостерегающие слова отца: «Превосходя в уме и силе – обладай благоразумием». И Виктор прислушался к его заочному мнению.

– Не стоит, да еще без разминки. Пользы от такого боя обоим не будет, – спокойно заметил он.

– Что, струсил? Мужики, да этот слюнтяй, уже в штаны наложил, – обратился к присутствующим Гусяков и громко с презрением заржал.

Виктор заметил ехидные взгляды своих недоброжелателей из числа сторонников Гуся. Первогодки же откровенно разочаровались: не оправдал он их тайного доверия. В груди что-то неприятно защемило. Вмешался загоревшийся Сумароков:

– А ты что, раньше занимался? А ну-ка, продемонстрируй. Давай, давай. Я приказываю, так что за последствия не бойся.

Пришлось подчиниться, хотя и без особого желания. Гусь сразу же пошел в атаку и стал наносить размашистые удары... мимо цели. Славный ловко уворачивался, отступал, подставлял надежные блоки, поэтому сопернику никак не удавалось попасть в голову. Неподготовленные удары по-прежнему попусту рассекали воздух, не доставляя техничному Виктору особых хлопот. А Гусь уже вышел из себя и отчаянно бросился в очередную атаку, но опять ничего не получилось. Судя по реакции присутствующих болельщиков, почти все отдавали предпочтение новичку. Раздавались сначала робкие, потом откровенные смешки, которые вскоре переросли в хохот. Помахав без толку руками еще несколько секунд, окончательно выдохшийся Гусь рухнул на пол. Он тяжело дышал, жадно втягивая душный воздух. Выглядел жалким и униженным… Смеялись все, но больше всех заливался старший прапорщик.

– Гусяков, оказывается, мало махать колотушками, надо еще хотя бы изредка попадать.

Агрессивно настроенный Копытов презрительным взглядом вонзился в подавленного и взмокшего Гуся; скривив рот, он громогласно бросил ему:

– А с Гуся как с гуся вода, – чуть наклонился и принюхался. – Да это вовсе не вода, а жалкий и вонючий пот, трусливо покидающий рыхлое тело. Опять хотел выйти сухим из воды, а сам оказался презренно мокрым. Зря ты, Витек, пожалел его. Я бы этому уроду последние мозги отшиб. Таких козлов только кулаком учить надо, чтоб они не бегали в контрразведку и не жаловались на тебя по всяким пустякам.

Солдаты подозрительно переглянулись и притихли – они об этом слышали уже во второй раз. А Копытов разошелся:

– Где уж он смелый, а как чуть припугнули – очко-то заиграло… Так, Гусь недожаренный? Но ты учти, меня туда пока не вызывали, и я помню свое обещание. До твоего дембеля еще сто раз успею.

Гусь выглядел помятым и сморщенным, словно его только что переехала телега. Он и чувствовал себя оплеванным. Отдышавшись, с трудом встал и поплелся к выходу: ему не хватало свежего воздуха, а главное – хотелось скрыться от язвительных насмешек и презрительных взоров. Так уронили, так припечатали, словно с головой зарыли! Дурак! Сам напросился. Но кто же знал…

А довольные таким исходом поединка солдаты обступили победителя.

– Ну ты здорово!

– Ох и молодец!

– Где так натаскался?

– Почему раньше ничего не говорил?

– А нас научишь? – засыпали его вопросами.

– Для этого надо много тренироваться. А у нас, к сожалению, времени совсем нет.

– Неправда ваша, рядовой Славный, – поправил старший прапорщик. – Для хорошего дела время всегда можно найти.

– Ну, то для хорошего. А бить по морде – разве хорошо?

Он не знал, что бокс в дивизии очень популярен. В подразделениях ежегодно проводились отборочные соревнования, которые завершались открытым первенством военного городка. Когда ему сообщили об этом, даже удивился. Уже на следующий день его вызвал к себе командир взвода старший лейтенант Хромов и начал разговор о боксе.

– Проходи, садись, – приветливо предложил сухой, поджарый офицер. – Мне доложили о твоем вчерашнем поединке с Гусяковым. Ты действительно раньше занимался?

– Было дело.

– И какой у тебя разряд?

– Кандидат в мастера.

– Так это же здорово! – воодушевился командир. – Через десять дней открытое первенство дивизии. Традиционно будут участвовать и гражданские, из местной секции. Так что ты для нас находка!

– Какие соревнования, когда я вчера впервые за несколько месяцев перчатки надел... Да и то ни разу не ударил.

– Ничего, ты не слабее других. Но подготовиться надо, не отрицаю, – настаивал старший лейтенант. – Тем более что лично у тебя соперник будет серьезный.

– Да поймите, не в форме я.

– Ничего, ничего. Не скромничай. А кстати, почему ты не в спортроте какой-нибудь, а у нас?

– Я сам попросился в действующую армию и подальше от дома. И мне пообещали подобрать приличную часть, – объяснил Виктор и улыбнулся, вспомнив Безденежных из райвоенкомата.

– Ну и как, не разочарован?

– Быстро обучили: воинская часть – как дрессированная собака… – по лицу офицера пробежал легкий холодок удивления. – Все служат. И у каждой своя родословная.

Спустя час Виктор со своей ротой совершал марш-бросок на пять километров. Половину дистанции шли дружно, затем некоторые начали отставать, и подразделение растянулось. Старшина роты Хохрячко бежал вместе с солдатами и подгонял. Виктор любил бегать, поэтому оказался в группе лидеров. Он понимал, что для него это неплохая разминка, но не предполагал, что так срочно предстоит набирать спортивную форму.

После ужина Хромов через дневального по роте снова вызвал Виктора к себе. Сегодня он был ответственным дежурным, поэтому к концу напряженного дня выглядел немного уставшим. Виктор сразу обратил внимание на озабоченный и серьезный вид офицера. «Что-то случилось», – подумал он и приготовился к неприятному разговору. Старший лейтенант отличался от других командиров интеллигентной застенчивостью, поэтому Славный не относил его к типичным солдафонам-карьеристам.

Чувствовалось, что от волнения Хромов не знал, с чего начать, и мысленно подбирал слова.

– Мне надо с тобой поговорить по одному очень деликатному вопросу. Ты уж извини, что я на «ты» – мне так легче. Буду откровенен. Не против, если мы с тобой будем говорить как мужчина с мужчиной, а не как начальник и подчиненный? – Виктор не возражал, хотя ответил только движением плеч. – Вот и прекрасно. Надеюсь, ты поймешь меня правильно. Я, конечно, не должен говорить об этом – он все-таки офицер, – но здесь особый случай. Скажу всё, как есть, а ты уж сам решай. Дело в том, что в штабе у ракетчиков есть такой капитан Назлымов. Раньше он у нас служил. Кстати, лейтенант Коноплев – тоже. В свой первый отпуск он собирался с молодой женой ехать в санаторий. Но тогда намечалась комплексная проверка, и командир не пустил его. Путевка в Сочи досталась Назлымову. На вокзале он успокаивал Коноплева: «Не беспокойся, лейтенант, доставлю твою ненаглядную с шиком. Даже заскучать не успеет. И там присмотрю. На юге, сам понимаешь, одни соблазны да неожиданности, поэтому глаз да глаз нужен, тем более за такой привлекательной». В общем, уехали они. Коноплев, конечно же, за жену волновался – все-таки впервые расстались, но когда она сообщила по телефону, что доехала благополучно, немного успокоился. Она чуть ли не каждый день звонила, говорила, что лечится, отдыхает, загорает и всё у нее превосходно. Он ждал ее, готовился к встрече. А она приехала, без всяких объяснений собрала вещички, хлопнула дверью и ушла к Назлымову.

Хромов замолчал. Его сосредоточенное лицо не скрывало волнения. Да и Виктора эта история ошарашила – он с интересом ждал окончания семейной драмы. Старший лейтенант встал, подошел к окну и, не оборачиваясь, продолжил:

– Коноплев – мой друг. Мы с ним с училища знакомы и служить попали в одну часть. Женился он за месяц до выпуска, на свадьбе я был свидетелем. Понимаешь, всё у них шло нормально, никогда не ругались...

Виктор повторил про себя:

– «Нормально». Это служба должна быть такой. «Полет нормальный, учения прошли нормально…» А в семейной жизни, в любви всё должно происходить совсем по-другому – иначе они как цветы завянут от такой серой простоты и невыразительной обыденности.

А Хромов эмоционально продолжал:

– И вдруг – такая трагедия! Не знаю, как она, но он ее сильно любил. Поэтому очень тяжело переживал. Для него ее измена – настоящая драма. Оставаться здесь он не мог и добился перевода на Крайний Север. Мы с ним переписываемся, иногда созваниваемся. Кстати, собирается скоро приехать в отпуск.

Виктор слушал и думал: «Зачем он мне всё это рассказывает?»

А старший лейтенант, словно уловив его недоумение, перешел от прелюдии к главному:

– Так вот, Назлымов – чемпион дивизии, неоднократно становился призером соревнований на первенство корпуса и армии. Его здесь все боятся и даже не заявляются в тяжелой весовой категории. Бьется он жестко, я бы даже сказал – беспощадно. И вот теперь появился ты – наша надежда, – Хромов заглянул в глаза Виктора и не увидел там ни беспокойства, ни страха. – Надо проучить его, да так... – он тут же осекся, словно испугался своих слов. Ему показалось, что он и так наговорил много лишнего, но всё же решился еще раз объяснить сложившуюся ситуацию и рассказать, что творится у него на душе.

– Не поступают так настоящие мужчины, тем более офицеры. Ведь она – жена твоего товарища!.. Ты пойми, я ввел тебя в курс только для того, чтобы ты хорошенько подумал и всё взвесил. Конечно, в моих откровениях много личного... и эмоции, вероятно, возобладали над разумом. Но я за справедливость и хочу, чтобы он получил свое по заслугам… В честной спортивной борьбе. Человек он честолюбивый – ему это будет на пользу.

– Понятно, товарищ старший лейтенант, – вздохнул Виктор и опустил глаза. – Но я в плохой форме. К тому же я полутяж, а не тяж.

– Догадываюсь. А еще мне известно, что он упорно тренируется: его каждый день видят в спортзале. Поэтому прямо тебе скажу: недооценивать Назлымова нельзя. Приказать я тебе не могу, но, думаю, ты меня правильно понял. Так что временно освобождаю тебя от дежурств, с завтрашнего дня приступай к тренировкам. Вопрос согласован с командиром части. Правда, он руководствовался совсем иными соображениями, прежде всего спортивными, но тем не менее поддержал меня. Успеешь подготовиться?

– Постараюсь, – неуверенно ответил Виктор и встал. – Разрешите идти?

– Ну иди, кандидат в чемпионы. Я на тебя надеюсь. Вот увидишь, болеть за тебя будет вся дивизия.

Виктор вышел из кабинета наполненный чувством ответственности.

А после отбоя он стал свидетелем новых чудачеств дембелей, хотя они показались ему самым настоящим издевательством. Кровати старослужащих находились в дальнем ряду. Перед ними на табуретке сидел Тихонин и приглушенным голосом монотонно рассказывал детскую сказку. Поскольку большинство «дедов» не уснули, потребовали спеть колыбельную. Оказалось, что тот не знал ни одной, поэтому поступил суровый приказ Гуся отжиматься всю ночь.

Виктор только усмехнулся: для слабака Харитоши и двадцать раз уже запредельно, а тут… Вскоре Тихонин окончательно выдохся и рухнул на пол, оторваться уже не хватало сил – вот как приклеился с помощью земного тяготения! С целью наказания развеселившиеся дембеля потребовали от него «сушить крокодила», а потом изобразить «летучую мышь»! Виктор уже знал, что это такое, но не представлял, сколько можно выдержать, упираясь руками и ногами за дужки кровати. Еще сложнее было уцепиться снизу за панцирную сетку кровати и висеть как можно дольше. Но, на счастье Тихонина, в спальное помещение вошел Хромов – видимо, услышал дикий хохот – и тут же отправил незадачливого солдата спать. Виктор обрадовался: «Вот и чудненько! Хоть самому не пришлось вмешиваться. А то бы…»

Ворочаясь в постели, еще раз оценил поставленную перед ним конкретную задачу и ощутил некоторое волнение.

Уже на следующий день Виктор стал осторожно интересоваться своим возможным соперником. Оказалось, что о Назлымове многие наслышаны – прапорщики, сержанты и даже рядовые – и все отзывались неодобрительно. С каждым разговором Виктор всё больше убеждался в справедливой оценке Хромова. И он решил дать капитану настоящий бой, хотя полной уверенности в победе у него не было – уж слишком мало времени оставалось на подготовку. Но самое главное, что все колебания улетучились и развеялись – теперь отступать ему некуда. И тогда Виктор приступил к двухразовым интенсивным тренировкам.

Справедливая расплата не знает сроков давности.

Вскоре Виктор убедился: приказы отдаются только для того, чтобы рано или поздно, совсем или временно их отменять. Первого мая ему выпало «счастье» дежурить по роте: кто-то не вернулся из отпуска – пришлось срочно подменять. А он так хотел отдохнуть, встретиться с Ниной.

В военном городке еще сохранились старые традиции. И сознательные подруги приняли участие в демонстрации военнослужащих и трудящихся. Стройные колонны школьников и сводный духовой оркестр завершали зрелищное шествие. Дружная тройка связисток стояла в первых рядах публики до самого завершения парада и громко приветствовала военных оркестрантов, которым два часа пришлось играть на жаре. День выдался солнечный и казался особенно оживленным. Весенние женские наряды придавали городку красочность. Вскоре подруги смешались с беспорядочной густой толпой, парившейся в горячем воздухе. В людском водовороте снова и снова всплывал печальный образ Виктора. На Нину вдруг нашло, и она не могла избавиться от грустного сознания, что ей не место среди этого праздника красоты и молодости, счастливых улыбок и потока ликующей толпы. Ей срочно захотелось домой, но реальность внесла свои коррективы.

Довольная всем Дина шла крайней. Что-то выкрикивая и бодро размахивая флажком, она бросила косой взгляд вправо и заметила двух мужичков, прижавшихся к стене неказистого жилого дома. Они показались ей очень знакомыми… до боли знакомыми! Покинув колонну, подошла ближе и убедилась – да это же бомжи-грабители!

– Девчонки, сюда! – скомандовала она.

– Здорóво, давно не виделись, – толкнула она высокого. Тот опешил и недоуменно захлопал красными болезненными веками, а когда узнал ее, воспаленные глаза округлились.

Уверенная в себе Дина действовала напористо и решительно. Еще бы – за ее спиной стояли верные подруги.

– Вы куда пропали? Я уже успела соскучиться, – продолжала Дронова и схватила за грудки приготовившегося ускользнуть коротышку.

Ее уверенность передалась и Музе. Она сразу поняла, кто это такие, и у нее зачесались руки, тем более что плюгавенький мужичонка был напуган до смерти и вряд ли мог оказать хоть какое-то сопротивление.

Нина тоже узнала их, особенно длинного, со злобным взглядом – он даже сейчас угрожал. А вдохновленная Дина уже начала действовать: она ударила длинного в живот и заломила назад руку. Тот скорчился и зашипел:

– Если б я знала о тебе всё, то, наверное, сразу пришибла бы. Но я хочу только за себя рассчитаться.

Нина стояла за ней и беспокойно оглядывалась, но праздничная людская река мирно плыла по широкой улице и не обращала на них внимания.

Агрессивно настроенная Муза прижала к стене перепуганного до смерти мужика – ростом он оказался ниже ее плеча.

– Т-т-ты чего? – перетрусил тот.

– Вот видишь два пальца? Сейчас как дам, и твои моргалки сразу вылетят.

Плюгавый, видимо, представил, что с ним тогда будет: со страху его веки намертво захлопнулись, не желая видеть этого.

– И не вздумай бежать. Я тебя, козла, в три прыжка догоню и так испинаю, что вставать долго не захочется.

Дронова повела свою жертву за угол.

– За ними, – приказала Муза. Замухрышка беспрекословно подчинился.

А дрожащая Нина даже не догадывалась о своей роли в этой незапланированной операции. Увидев на дороге полкирпича, она незаметно взяла его на всякий случай и спрятала за спиной. «Если что, то я кого-нибудь из них тюкну», – решила она, хотя и не была уверена, что сделает подобное – все-таки люди! Но подруги дороже. Тут же представила мужественное лицо Виктора и пожалела, что его нет рядом. Но даже виртуальное его присутствие придало ей уверенности.

Оказавшись в безлюдном дворе, мужики еще больше перепугались. Еще бы, силы явно не равны: против них – на этот раз безоружных – три молодые крепкие девицы! Да и милиция, патруль – всего в двух шагах, в любую секунду придут им на помощь.

– Што вы хотите? – боязливо завопил коротышка.

– Што, што… Решето, – передразнила Дина, не спуская с него глаз.

Муза, глядя на подругу, разошлась не на шутку:

– Хошь, я тебе в зубах решето сделаю?

– Ч-ч-что м-м-мы вам сделали? – в испуге начал заикаться высокий.

– Если еще раз пикнете, мы позовем людей. Я скажу разъяренной толпе, что вы нас только что ограбили, – предупредила Дина.

– Ё-моё, а я… – Муза на мгновение задумалась. – Заявлю, что вы пытались меня изнасиловать. Во!

– А я подтвержу, – заверила Нина, а сама продолжала трястись.

– Короче, деньги есть? – спросила Дина. – А ну вывернуть карманы, – скомандовала она.

– Нет. Вот, пожалуйста.

– Не богато. Тогда получи, – она ударила в челюсть длинному.

Тот завопил и прикрыл окровавленный рот.

– Что вы делаете? – заскулил другой голосом безобидной дворняжки.

– Что-то ты сегодня совсем другую песню запел. Или без заточки уверенность потерял? Запомни: мы выполняем приказ военного коменданта очистить наш славный городок от бомжей, наркоманов и всякой прочей нечисти. Ты всё понял?

Она еще раз ударила, и мужик рухнул на землю. Вдохновленная агрессивными действиями подруги, Морозова продолжала напирать:

– Ты не смотри, что я туфелька. Если я своим башмаком врежу, то кое-что превращу всмятку.

Но тут же решила не откладывать свои угрозы и тоже продемонстрировать недавно усвоенные навыки: ударила «Малышу» сначала в живот, а потом ногой в пах – как учили. Тот скорчился, сложился вдвое и тут же получил ребром ладони по шее.

– Передайте всем, что в городе действует сто специальных групп, которым поручено избавить всех от вас и подобных вам оглоедов. Времени у вас в обрез: после двадцати четырех часов уже начнется отстрел, – на полном серьезе уверяла Муза.

Оставив жертв зализывать свои раны, девушки влились в праздничный поток. Дина с радостью испытала чувство выполненного долга, ей хотелось петь от счастья. Муза тоже ликовала – она преодолела чувство страха и действовала уверенно и грозно. Теперь уже ее боялись! Она еле сдерживалась, чтобы не пуститься в пляс от гордости за себя и своих подруг. Зато Нину одолевали двоякие чувства и не давали ей покоя.

– А всё-таки зря мы не сдали их в милицию, – с сожалением заметила она, еще не остыв от волнения и дрожи. – Ведь за ними наверняка столько преступлений! А сейчас они обозлятся, озвереют, вооружатся и начнут беспредельничать.

– Да не бери в голову, Нинок, – попыталась успокоить ее Муза. – Они свое получили. Ворам хоть и удалось вовремя умыть руки, но их выдали грязные рожи! И мы их нашли. Легко!

– Тебе что, они не знают твой адрес, а мой и Дины…

Муза категорично возразила:

– Делать им нечего, чтобы запоминать или записывать адреса своих жертв. Это же улика!

– Не скажи, – перебила ее Дина. – Эти сволочи всё помнят, где плохо лежит. У них феноменальная память на те места, где можно легко поживиться. Трудности они не любят. Вот и не лезут в роскошные дома – там вооруженные охранники-мордовороты, натасканные псы, всевозможные технические средства! Получается: нищий грабит бедного! Это всех устраивает, чтоб мы варились в собственном соку – кислом и давно забродившем.

Морозова решила вставить свое слово поддержки.

– И не совались к богатым – у них свой, отдельный мир.

– Верно. Но теперь пусть только придут ко мне, я их так встречу – биться буду до конца. Чего бы мне это ни стоило.

Нина с недоверием взглянула на нее – уверенности на лице подруги поубавилось.

– А может, ты и права: сразу надо было написать заявление. Но мне так хотелось отомстить. Я поклялась. И сегодня я сдержала свое слово! Теперь на душе легко и свободно.

Отметить праздник и удачно проведенную операцию собрались у Нины. Она быстро накрыла на стол и усадила гостей.

– А инструмент? – удивилась Муза. – Я своими «граблями» есть не научилась.

Спохватившаяся хозяйка бросилась на кухню. Когда вошла в комнату, с подноса слетел сервировочный нож. Нина машинально подставила ногу – он скользнул по ней, ударился в подъем, после чего, как живой, запрыгал, сверкая на залитом солнцем паласе. От него озорные «зайчики» заметались и пробежали по стенам, потолку и с любопытством мельком заглянули в удивленные глаза девушек. Нина застыла, как завороженная.

– Ну вот, к нам мужик скоро пожалует, – как-то неуверенно предположила она. Подруги оживились, но она не испытала особой радости: знала, что Виктор уж точно не может сегодня прийти.

О примете забыли уже после первого тоста. Смеялись, рассказывали смешные истории и анекдоты, пели. Нина веселилась не меньше подруг…

– Девчонки, а сейчас концерт по заявкам, – предложила Муза и затянула песню.

Она не обладала ни слухом, ни голосом, зато душу вкладывала всю. О чужих же ушах и душах она не думала, поэтому они от такого издевательства сворачивались в трубочку и выворачивались наизнанку. Первой не выдержала Дина:

– Почему ты поешь с закрытыми глазами?

– Мне так легче сосредоточиться.

– А я думала, не хочешь смотреть, как мы страдаем от твоего внутриутробного воя.

Нина решила поддержать Дину:

– А мне, Музочка, ты напоминаешь канарейку, пытающуюся родить гуся. Уж больно у тебя своеобразное верещание, сопровождаемое мучительными потугами.

– Ничего-то вы не понимаете, клуньки. Это же сопрано! Ну хорошо, не хотите народную песню, тогда я вам исполню каватину Розины из «Севильского цирюльника» Джоаккино Россини.

Услышав такое из уст Оглобли, Дина сначала не поверила своим ушам. К тому же ее нижнюю челюсть словно заклинило. Долго оставаться с разинутым ртом было глупо, поэтому она быстро кулаком вернула ее на место, после чего от хохота рухнула на диван. Даже тот заскрипел от удивления. Глядя на выпученные глаза остолбеневшей Музы, Нина тоже не удержалась. Только вдоволь насмеявшись, Дина, протирая влажные глаза, поинтересовалась:

– Прекрасно сказано! Признайся, кого обокрала? Ты хоть сама-то понимаешь, что сдуру ляпнула? Повторить сможешь?

– Конечно. Кара… Карава… Калава… Клара… Карала… Тьфу! Язык сломаешь из-за этого парикмахера-макаронника. Ну и мудреные у них слова!

Пока доморощенная оперная певица возмущалась осечкой собственной памяти, Дина опять залилась, показывая пальцем на висок.

– Как ты надоела нам своими врожденными глупостями, исходящими из твоей широкой души.

Не понятая представительной общественностью в количестве двух подруг, Муза категорически возразила:

– Неправда. Я их тоже выслушиваю.

– Тогда я тебе тоже не завидую. Нет такой глупости, которую нельзя с выражением прочитать или великолепно спеть. Так что не больно-то усердствуй.

Неожиданно Муза громко икнула и, испугавшись, ладонью плотно прикрыла рот. Но тот жаждал общения.

– Только если очень попросите. А вообще в жизни я сделала только один плохой поступок.

– И когда же он кончится? – спросила Дина, наливая ей огуречный рассол.

– Когда я расстанусь с вами. Не умеете вы ценить тонкую душу и редкий талант. Эх, где праздник, там и похмелье, – выговорила она заплетающимся языком и приложилась к стакану. Ее зубы неприятно заскрежетали по стеклу.

Музу словно прорвало, и она долго стрекотала и распускала свой словесный веер, но от него в этой квартирной духоте не становилось ни свежо, ни прохладно. Наслаждаться ее хмельным отупением никто не собирался, и Дина урезонила подругу:

– Заткнись.

– А что можно получить из пустоты? Очередную пустоту, да и только! И вообще, бедность тебе к лицу. Никогда не теряй ее.

Нина решила, что свежий воздух им не повредит, и предложила прогуляться по ночному городку. Ее поддержали громким «Ура!», но вытащить из квартиры Музу оказалось не так-то просто.

– Эх, мне бы Нинкину красоту, я бы им показала, где раки зимуют! Все бы валялись у моих ног!

Не успела Нина сказать: «Тебе что, своей не хватает», как Дина быстро урезонила почти неуправляемую Морозову:

– Знаешь поговорку: «Не бывать калине малиною». Так что не замахивайся на чужое – лучше оставайся собой. А ты у нас редкий кадр!

С такой постановкой вопроса Муза не могла не согласиться и призналась:

– Еще бы, может, и останусь запечатленной в мировую историю! Всё, девчонки, начинаю новую жизнь – буду коллекционировать поклонников моего таланта. Тут ума не надо – немного фантазии и женского обаяния.

Дина серьезно призадумалась:

– В тебе что-то есть. Твое незначительное лицо обладает исключительной значимостью! Но, к сожалению, ты этим не пользуешься.

Довольная Муза сверкнула голливудской улыбкой – кто ж против нее устоит – и легко позволила себя уговорить прогуляться. Только девушки вышли из дома, сразу же оказались в праздничном водовороте, который вынес их на затопленный людским наводнением бульвар. Как приятно было так безвольно покачиваться в волнах равнодушной многоголосой толпы, занятой исключительно собой. Гуляя по шумным улицам, Нина представляла, что рядом с ней размеренно вышагивает Виктор – от одной мысли ее взволнованная грудь наполнилась искрометной радостью. А вместе с ней сразу вспомнился и родительский дом.

– Эх, девчонки, доживем до отпуска и махнем ко мне. В середине сентября мы справляем праздник леса. К нам приезжают родные, знакомые. Мы рассаживаемся в кружок на любимой полянке, и на душе становится легко и раздольно. Тут и гитара, и гармошка… Песни поем, танцуем, пляшем… А детишки как рады! Вот увидите, вам тоже понравится.

Выходные всегда сменяют серые армейские будни. Хотя ракетчики несут боевое дежурство независимо от цвета календаря, но праздники ждут и с радостью встречают их. А нескончаемые солдатские дела и заботы пытаются разнообразить всевозможными увлечениями.

Отдохнув после обеда, Виктор как обычно сделал легкую пробежку и направился в спортзал.

«Девичье отделение», как его шутливо называл прапорщик Сумароков, он же Трубач, сдавало зачет по подтягиванию. Первой к перекладине подошла Дина. Она легко подтянулась семь раз. Другие тоже, хоть и с разным успехом, но выполнили норматив. Нина с трудом, но всё же подтянулась пять раз и внешне выразила довольство собой.

– Сержант Морозова, к снаряду, – скомандовал Сумароков и хитро улыбнулся.

Музе сразу это не понравилось, интуитивно она почувствовала: сейчас произойдет что-то непредсказуемое. Неуверенно подошла, подняла руки и с удивлением обнаружила, что они почти достают до перекладины. Но когда Муза повисла с согнутыми в коленях ногами и попыталась подтянуться, всё отделение разразилось дружным смехом. Упорная Морозова отличалась гибкостью и ловкостью, но только не силой, она тужилась изо всех сил, однако все ее комичные попытки оказались тщетны. Больше всех заливался прапорщик. За свою армейскую жизнь он всякого насмотрелся, но такого издевательства над турником еще не видал, поэтому веселился до слез.

– Это что у нас висит? Живая сосиска или плетка на ветру, которая со стыда повесилась на перекладине? – показывал он на Морозову, которая при каждой новой попытке подтянуться извивалась, раскачивалась, то поджимала ноги, то опускала, но приподняться ей всё равно не удавалось. Вскоре ослабшие пальцы разжались, и измученная связистка рухнула на опилки. Тут же последовала команда «Подъем!», и бесплатный спектакль продолжился.

Чем настойчивее настырная Морозова пыталась достичь своей цели, тем меньше у нее оставалось шансов: она выдохлась, худые руки удерживали ее тело на весу не более трех секунд – где уж тут подтянуть подбородок до уровня перекладины! Когда все вдоволь насмеялись, Трубач сжалился:

– Отставить издевательство. А теперь отдыхать.

Размеренно прохаживаясь перед «девичьим отделением», он деловито поучал:

– Это вам не языком молоть. Тут еще кое-что надо уметь. Так ведь, сержант Морозова?

– Так точно. Тут и ежу понятно, – вяло отреагировала Муза, тяжело отпыхиваясь.

– Хорошо, что вы это понимаете. Вам есть над чем работать. Выход один: надо больше тренироваться. Согласны? – прапорщик пристально взглянул на Музу, и все поняли, что сегодня он явно неравнодушен к ней.

– Так точно. С вами я всегда готова тренироваться.

Строй заразительно захихикал.

– Ну вот, опять вы за свое. Я понимаю, у вас на уме только любовь. А вам сейчас надо не любить, а служить. Люди по-разному воспринимают понятие «служба». Сержант Морозова, а вы как?

– По-всякому, только бы с душой.

Нина подумала: «Про душу она здорово сказала».

– С вами всё ясно. Нужен индивидуальный подход, иначе нам удачи не видать. А теперь в спортзал бе-гом!

Когда девушки с визгом вбежали в просторный зал, они увидели, как кто-то в темном углу разминается со скакалкой. Его странный вид привлек к себе пристальное внимание: на нем были зимние штаны, валенки, бушлат и завязанная на подбородке шапка-ушанка – видны только губы, нос и глаза.

– Это что за чучело? – показала на него Муза.

– Кто-то не из наших, – предположила Дина.

– Но скачет красиво! – позавидовала Нина. – Давайте подойдем поближе.

Виктор – это был он, – повернувшись к двери спиной, никого не видел и продолжал прыгать в быстром темпе.

– Ну и служба у тебя, солдат, – обратилась к нему Дина. Он среагировал на голос, но не остановился.

– Ты чего здесь делаешь? – сердито спросила Муза.

– Вес сгоняю, – устало прохрипел он и развернулся к девушкам вполоборота.

– Кончай ерундой заниматься, а то у нас не хватает… – выпалила Муза и, взглянув на смеющихся подруг, поняла: опять что-то не то брякнула.

– Что, сразу у всех? – поинтересовался Виктор, а сам продолжал скакать.

Нина сразу узнала его по голосу, от радости у нее учащенно забилось сердце. Она повеселела, но старалась внешне выглядеть спокойной.

– Ты про что? И чего «сразу»? – переспросила удивленная Муза.

– «Не хватает», – пытался уяснить прыгун. – Ты же сама призналась.

– Да нет, я не так выразилась, – начала она оправдываться. – У нас одного не хватает.

– Да у тебя не только одного шарика не хватает, а целого десятка, раз не можешь объяснить человеку, чего от него хочешь, – перебила прямолинейная Дина. – Короче, слушай, парень, – обратилась она к Виктору: – Поиграй с нами в волейбол, а то у нас неравные команды получаются.

Виктор снял шапку, и девушки радостно воскликнули:

– Да это же наш самый Славный из всех славных!

– Ты что здесь делаешь? Дурака валяешь?

– Точно. А еще тренируюсь, – приветливо улыбнулся он.

– То-то тебя на службе не видно.

Пока он сбрасывал с себя потное тренировочное обмундирование, девушки уже разбились на команды: на одной стороне площадки оказалось пять связисток, а на другой – четыре.

– Давайте сделаем так: вот вы, товарищ гвардии сержант, – Виктор с подчеркнутым уважением деликатно обратился к Музе, – перейдите к ним, и вас будет шестеро, а нас четверо. Тогда по силам мы будем примерно равны.

– А почему я? Как что, так обязательно я. А впрочем, почему бы и нет, – согласилась она. – Сейчас мы вам покажем кузькину мать, не скоро очухаетесь. Так ведь, девчонки?

Игра началась. Перевес склонялся то в одну, то в другую сторону. Боролись за каждое очко. Но Виктора счет не интересовал. Он наблюдал за своей Земляничкой: она как спелая ягода раскраснелась, чувствовалось, что играет не только с желанием, но и с увлечением, с азартом. Нина прыгала, падала, металась по площадке и бурно реагировала на каждый острый эпизод. При подаче так грациозно изгибался ее стройный девичий стан, ее гибкое тело так вольно, так безудержно отдавалось заданному с самого начала ритму движений. После точного паса Виктор высоко выпрыгнул над сеткой и ударил: мяч попал Музе в лоб. Она упала на спину и замерла. Все растерялись, а перепуганный Виктор первым подбежал к ней, приподнял ее голову и спросил:

Она молчала. Тогда он взял ее на руки и понес на улицу. Все бросились за ним. Там она немного пришла в себя.

– Ё-моё, что со мной?

– Как? Лучше? – спросил перепуганный Виктор.

– Кажись. От такого чуткого внимания и трогательной заботы прямо на глазах вылечиваюсь. Вот так бы лежала и лежала, а мне бы всё хорошело и хорошело, – шептала она, облизывая губы.

– Слава Богу, что прямо, а не криво. Ну, как ты? – Дина положила руку на ее горячий лоб.

Пострадавшая тряхнула головой и бодро ответила:

– В глазах симфония, а в ушах – салют!

– Точно, у нее уже сдвиг по фазе, и далеко не в лучшую сторону.

– Ой, наоборот, в ушах симфония, в глазах салют, а в сердце фейерверк! – исправилась Муза и впервые улыбнулась, в ней всё сплелось воедино: боль, радость, страх, и она с наслаждением отдавалась воле случая.

– Вот – совсем другое дело! Значит, будешь жить, – заверила ее подруга.

– Я рада, что всё обошлось, – откровенно обрадовалась Нина. – А то я так испугалась.

– И напрасно. Да ее захочешь убить – не убьешь. У нее порода такая – тамбовская. Она любого из нас переживет, а неугодных досрочно в гроб загонит. Оглобля – живучая, как таракан. А всё, что с ней случается – только на пользу. Потому-то с ней каждый день обязательно что-то происходит… для ее же блага.

– Милый Виктор, не слушай ее. Болтает от зависти что ни попадя. Судьбу не обманешь! Отнеси мое красивое тело вон туда, в тень, подальше от завистливых глаз и злых языков. Там нам с тобой будет спокойней.

– Никак и вправду оклемалась – ей уже уединиться хочется, – не унималась Дина.

Девушки дружно засмеялись. Потом посыпались реплики:

– Так у нее же головокружение.

– Только неизвестно, отчего…

– Еще бы, целый час ее таскают, как дрова... Тут невольно забалдеешь.

– Смотрите, смотрите, ой, что сейчас будет...

– Врут они всё, Витенька, спаситель и благодетель ты мой! Ты их не слушай, возьми меня, не стесняйся...

– Вот видишь, уже себя предлагает, – Дина с озабоченным видом покачала головой. – Кажись, совсем рехнулась.

Послушный Виктор понес Музу в тень, а Нина неотступно следовала за ними.

– Положи ее вот сюда, ей здесь будет удобнее, – суетилась она, показывая на густую траву.

Теперь ей было уже не до волейбола. Она ласково смотрела то на Виктора, то на подругу и доброжелательно улыбалась. А Муза и не думала вставать. Она старательно стонала и просила пожалеть ее, несчастную и бедненькую. Виктор оказался в легком замешательстве и не знал, что ему делать. С одной стороны, понимал, что Музе действительно крепко досталось, но не настолько же, что она даже встать не может.

Нина с Диной убежали в душ, а Славный столбом возвышался над Музой и утопал под неиссякаемым потоком ее болтовни. Затем она упросила его проводить ее до дома.

«А вдруг у нее легкое сотрясение мозга, – подумал он. – По дороге возьмет да и грохнется на асфальт».

– Обязательно. Только сейчас переоденусь, – согласился Виктор и поспешил в раздевалку.

В женском отделении бодрые крики, визг, летят брызги, туманно мелькают женские тела.

Намыленная Дина сначала усмехается про себя, затем громко хохочет:

– Ну и Музка, ну артистка! – она изобразила мученическое лицо и с интонацией подруги повторила ее слова: – Родненький, ну пожалей же меня, несчастную и бедненькую. Может, мне жить осталось – совсем ничего.

Девушки задорно засмеялись. Верочка тоже продолжила голосом Морозовой:

– Спаситель и благодетель ты мой! Ты их не слушай, возьми меня, не стесняйся...

Одной Нине не хотелось ни смеяться, ни подражать, она быстро сполоснулась, торопливо оделась и выпорхнула на улицу. На ходу расчесываясь, бросилась на ту полянку, однако ни Виктора, ни Музы там не оказалось. Заглянула в спортзал, но там откликнулась только глухая пустота.

«Выходит, напрасно спешила. Уж не заманила ли она его к себе? – закралось в душу сомнение. – Она может. А он – такой добрый и отзывчивый, конечно же, согласился и повел ее, слабую и почти беспомощную».

С тяжелым чувством Нина шла привычным маршрутом: странное беспокойство и тревога не покидали ее. Она даже хотела отправиться к Музе, но потом передумала – устыдилась своей сомнительной подозрительности и ничем не обоснованной ревности.

«Нет. Виктор не такой. Он любит меня и размениваться не будет», – решила Нина и направилась к своему дому: вдруг он там поджидает. Чем ближе она подходила, тем больше ее охватывало приятное волнение, как будто спешила на свое первое в жизни свидание.

Но Виктора на предполагаемом месте не оказалось. Она на всякий случай посмотрела по сторонам и с чувством досады открыла дверь. И здесь нет. С тягостным настроением медленно поднималась на третий этаж. Надежда еще теплилась, ей казалось, что вот-вот она услышит приветливый голос Виктора и сразу ее душа воспылает радостью. Но унылый подъезд хранил гнетущее молчание.

«А может, зря я не зашла к Музе. Сразу всё стало бы ясно… А теперь вот ломай голову. Нет, Виктор не такой. Почему я наговариваю на него? Вот отказываюсь верить, а какой-то вредный червячок так и хочет испортить мне настроение. Но ему не удастся нас разлучить. Сейчас приду и позвоню Музе… Неужели она мне преподнесет сюрприз? Она это любит. – Однако, открыв дверь, Нина застыла от неожиданности. – Вот он, сюрприз!»

К ней навстречу семенил улыбающийся муж. Он бросился к ней и чувственно поцеловал. Не успела Нина разуться, как он вручил ей цветы – ее любимые, полевые! Она поймала себя на мысли, что на этот раз приезд мужа не вызвал особой радости. Если раньше она ждала его, считала дни и часы, то теперь испытала совсем иные чувства: что-то среднее между безразличием, некоторой невольной холодностью и откровенной жалостью, но предпочла спрятать внутреннее напряжение и не показывать далеко не радостное душевное состояние.

А счастливый Федор тихо, но восторженно восклицал:

– Наконец-то я дома, наконец-то мы вместе!

С трудом, но ей всё же удалось взять себя в руки. «Муж для меня сейчас – это самое главное. Ведь он болен! Моя обида, мое скверное настроение не должны сказываться на наших взаимоотношениях, тем более передаваться ему. Он не заслуживает даже полунамека на подозрение, унижение. Думаю, всё объяснится очень просто и не так трагично, как рисуется мне. Но сейчас не время для расспросов. Это оскорбит его, и я этого никогда не допущу», – потребовала Нина от себя и подошла к зеркалу.

Быстро причесавшись, с улыбкой обратилась к похудевшему и пожелтевшему Федору:

– Ты что, сбежал? Почему не позвонил? Я бы встретила.

– А я решил преподнести тебе сюрприз. Да и беспокоить тебя не хотел, – пояснил он мягким голосом, не сводя с нее почти прозрачных светло-серых, словно выгоревших на нещадном солнце, глаз.

– Ну и зря. Я сегодня свободна. Правда, у нас физподготовка была, но я бы отпросилась.

После обеда они сидели на диване в обнимку, и Федор рассказывал, как скучал без нее, как лечился и каково самочувствие после утомительной дороги. Нина молча и как бы безучастно слушала, уставившись в приоткрытое окно, а вырвавшийся из госпитального плена Федор был горд и счастлив от мысли, что жена у него не только красивая, но еще и самая добрая, самая нежная и ласковая. Она с ним, в его объятьях!

А с утра – дежурство. Нина пришла первой и сразу обратила внимание на три букета, украшавшие не только оживший вдруг от радости стол, но и всю весенне-праздничную аппаратную. Коллеги с доброжелательной завистью поведали:

– Только что принес один из ваших поклонников.

Нина сразу представила Виктора, но на всякий случай поинтересовалась:

Верочка частично разочаровала ее:

– Худой, рыжий, под потолок! Догадалась?

– Димочка Малышкин! – открыла доброго благодетеля Нина и мысленно с душевной теплотой поблагодарила его.

Вдохнув аромат луга, возможно, и с привкусом пыльной обочины дороги – в данном случае для нее это не имело значения, – Нина поставила цветы в вазу с водой. Затем присела и, не сводя с полевых цветов глаз, задумалась о Викторе. Прибежали запыхавшиеся подруги. Муза, едва переступив порог, воскликнула:

– Ой, девочки, что вчера было! Что было! Как он меня любил, как любил!.. до беспамятства.

– Что, так и провалялся около тебя, как бревно? – не поверила внешне невозмутимая Дина.

– Наоборот, сама не могла встать от охвативших неописуемых чувств.

– То, что ты не описалась от этих чувств, конечно, хорошо, но явно маловато для того, чтобы отдаться да еще трезвонить об этом.

– Да я не отдавалась, а только чувственно сопротивлялась, а он почти без боя победоносно взял. Поверьте, я просто не могла долго сопротивляться… себе самой. Вот как он обворожил, а потом любил, любил!

Морозова показалась сегодня даже красивой: оттого, что вся дышала счастьем. Нина сразу поняла, о ком идет речь. Ее щеки моментально окрасились в розовый цвет, а в глазах застыло презрение – ведь Муза действительно выглядела счастливой. Подобное обстоятельство не могло оставить Нину равнодушной.

«А еще подруга называется!» – ревностно подумала она и бросила на Музу колючий взгляд, чтобы та уколола свой болтливый язык.

– Постой, постой. Кто любил? – недоумевали телеграфистки.

– Кто, кто... Славный, конечно. Как настоящий джентльмен, после волейбола он проводил меня домой, мы тонко побеседовали, плотно закусили, и тут началось такое! Сколько все-таки в нем экспрессии, страсти и жгучего африканского темперамента!

– До чего может дойти голодный солдат! – с усмешкой заметила Дина. – Даже на мослы бросается. А ты, костлявая подруга, по-моему, наполовину сумасшедшая.

– Да? Значит, мне уже значительно полегчало, если только наполовину.

– Ты даже это заметила?!

– Не только заметила, но и ощутила! Товарищ сержант...

– Тамбовский волк тебе товарищ, – перебила Дина.

– А Витенька лучше, больше чем товарищ! Ну и Славный, ну и орел! Мы еле вырвались из темных дебрей неукротимых страстей.

– Чего, чего? Это в голове у тебя «темные дебри»… Слушай, а ведь у него скоро бои!

– Знаю. Разве я могла спорить: он же спортсмен – ему виднее. Ну, каков красавец! Я от него просто без ума!

– Что ты без ума – мы не сомневаемся. Но чтобы он в здравом уме и при трезвой памяти бросился на тебя? Это действительно безумие! Нонсенс! – констатировала Дина, с превеликим удовольствием иронизируя над подругой. – А теперь вырубай свое «желтое» радио: нам неинтересно слушать интимные подробности.

А Нина с тайной болью в сердце слушала и нервно кусала красные и без помады губы. «Издеваясь, она коснулась моей самой сокровенной тайны!»

Кровь еще горячее прилила к щекам. Ей казалось, что ее никто не замечает, что ее вообще нет… со стыда. Но Дина развернулась к ней, мышкой затаившейся за аппаратом, и спросила:

– А ты почему такая квелая сегодня? Ты должна радоваться – ведь у тебя вчера муж приехал!

От этого напоминания Нина еще больше съежилась и притихла. Послышались какие-то пустые слова. И тут с какой-то грубой бессердечной жестокостью злорадно засмеялась Морозова. Плечи Нины, словно от испуга, вздрогнули, она подняла голову и в порыве злобной ревности взглянула на Морозову, затем на Дину: в глазах как по волшебству мелькнули слезы. Она вскочила и бросилась к двери.

– Девчонки, подстрахуйте, мы сейчас, – на ходу предупредила Дина и помчалась вдогонку. Потом остановилась и зыркнула на Музу: – А ты чего сидишь? За мной.

Отыскали Нину в комнате отдыха.

– Ты чего? Что с тобой? Возьми себя в руки, – успокаивала Дина. Она присела рядом и по-матерински прижала рыдающую подругу к себе… Не хнычь, лучше расскажи и облегчи душу.

– Вот ты говоришь: муж приехал... Радоваться должна... А чему? – повисшая пауза оказалась мучительной для всех. – Сначала цветы, ужин, задушевные разговоры. А легли спать – и всё… как оборвалось. И так пробовал, и сяк. Себе все нервы измотал и мне всю душу больно искарябал. Обнимает, ласкает, а сам своей беспомощностью царапает, царапает… и даже не замечает. Я его успокаивала, помогала, как могла, но… Видно, всё – отрадовалась.

– Что, настолько у него всё серьезно? – спросила Муза с ужасом. – Беда-то какая!

– Я всю ночь из-за этого не спала – переживала за него. Ведь для него это был такой удар! И в который раз…

На этот раз ее отстраненный сумрачный взгляд не зависел от ее воли и не выражал никаких чувств.

– Да, не позавидуешь, – с сожалением отметила Дина. – Вот жизнь!.. Всё в ней не так, всё не по-людски! А ведь не мы, а она должна служить нам! Бедный Федор.

– А для него каково?.. Узнать правду, вынесенный болезнью приговор… В таком-то возрасте! Видно, вот этот мужской перелом, даже надлом, они очень тяжело воспринимают и переживают: желание-то есть, а возможности уже не те… или совсем иссякли. Я ему: «Феденька, не расстраивайся, всё наладится… вот вылечишься, и всё будет как прежде… И дети у нас будут». А он зубами скрежещет и с такой безутешной тоской сопит себе под нос, что всю мою душу выворачивает. Вот и скажите: кто я теперь? С одной стороны, вроде бы замужем, и муж рядом, но… – Ее голос дрогнул. – И что я должна испытывать?

– Да-а-а… Нет мужа – плохо, а больной муж – еще хуже, – заключила Муза. – А может, и вправду всё наладится? Сейчас знаешь какая медицина!

– К пенсии? Спасибо, обрадовала. Или мне уже сейчас записаться в старухи? А детей когда рожать? Я так мечтала!.. – Нина безнадежно махнула рукой и прикрыла лицо руками.

По книгам она знала, что в симфониях любви и в семейной жизни всегда есть нотки эгоизма и предательства. Но это ее не касалось, проходило как-то стороной и не сказывалось на личной жизни. И вдруг! Свалилось! От горькой обиды она снова разревелась.

– Хватит хлюпать. Мы на службе. Из женских слез всё равно не родится радость. Все эмоции в сторону.

Муза, взглянув на Дину, поддержала ее:

– Да, Нинок, ты уж не раскисай. Я тоже всю ночь не спала: столько комаров убила! И что вы думаете – ни одной благодарности!

– Короче, собрались, улыбнулись себе и друг другу, и марш по рабочим местам, – скомандовала авторитетная Дина и первой вышла из комнаты.

– Нинок, мы с тобой, – поддержала Муза. – Быстренько слезы вытерла, носик вздернула, демонстративно вильнула попкой – назло всем неприятностям – и за мной. Даю тридцать секунд.

Домой Нина пришла утомленная – смена выдалась тяжелой. Федор неподвижно лежал на любимом диване и грустил. Увидев жену, он немного оживился и начал изливать свои горести. Она никак не могла свыкнуться с тем, что все его мрачные мысли словно наглухо заперты в этой вдруг почерневшей и тоже захандрившей квартире. Осматривая стены и потолок, она призналась себе: «Я ощущаю себя пойманной рыбой или птицей в клетке – внутри всё неприятно трепыхается и негодует. Сама сделать ничего не могу и жду какого-то чуда. Вот сейчас кто-то придет и спасет меня и Федора. Одна я без него – никуда!»

Но ни чуда, ни спасителя всё нет и нет. От одряхлевшего вдруг мужа, от тяжелого ощущения замкнутого пространства Нина и сама, казалось, заболевает, ее душа рвется бежать, лететь отсюда подальше и дышать, дышать, дышать легкой свежестью и вольной молодостью. Но снова срабатывает внутренний тормоз. «А как же он, мой законный муж?! – Нина глядит на него и с горечью добавляет: – Больной! Очень больной! Неужели безнадежен?»

И она вынуждена остаться и отказаться от побега на волю. Но не от мыслей о будущем счастье – в него она верила.

Чтобы развеять тоскливые настроения мужа, она пыталась его успокоить и как-то взбодрить. Но меланхолия, апатия и депрессия уже сделали свое разрушительное дело, он смирился: мир изменился, для него он перекрасился в темные тона, и жить, как прежде, он уже не может. Да, да, он обречен на внутреннее одиночество. Что касается внешней стороны его личной жизни, то осталась одна-единственная радость – жена! И каждая встреча с ней для него праздник.

Армейские будни

На смену мгновенной сказочной жизни всегда приходит будничная.

Нина проснулась от упавших на лицо озорных лучей. Боязливо чуть приподняла веки, зажмурилась и снова открыла, но уже с бодрой искоркой в глазах. С трепетным ожиданием хороших новостей мозолила глазами потолок, служивший ей экраном. Конечно же, она увидела Виктора – спящим: он лежал на спине и улыбался во сне. Ей захотелось узнать его тайные сновидения и даже оказаться их главной героиней… Но не успела. Она отчетливо услышала звонкий голос дневального:

– Рота, подъем! Выходи строиться!

Встрепенулась вместе с Виктором. Он вскакивает, автоматически накидывает одеяло на спинку кровати и быстро надевает штаны, наматывает портянки. Вместе с другими солдатами он бежит к выходу. Нина в растерянности:

– А как же я? Виктор, ты куда? А как же утренний поцелуй? Ты сегодня даже не поздоровался…

Но он в топоте сапог не слышит ее.

Вдруг зазвенел будильник и своим будоражащим звоном прервал эксклюзивный телевизионный фильм на потолке. Нина вздрогнула, огляделась и немного успокоилась. Вспомнила дом. Раньше ей казалось, что в ее груди таятся и зреют могущественные тайные силы, назначенные судьбой для каких-то великих целей. Однако своих задушевных грез она никогда никому не доверяла. Но переехала сюда и… Как же всё изменилось! Теперь она стала совсем другой!

Нина выпростала ноги из-под одеяла и, медленно приподнявшись, мысленно окунулась в невзрачные будни – они сразу нудно затикали и потребовали хоть каких-то действий. Подошвы нехотя скользнули по полу и точно попали в стоящие на привычном месте тапочки. Она подошла к окну, подмигнула раннему приветливому солнцу, сладко потянулась и бодро направилась в ванную. А навстречу уже спешил муж с приготовленным завтраком. Но его трогательная забота и слишком услужливое внимание почему-то не обрадовали Нину, только вызвали неловкость. Наверное потому, что она не привыкла к ним. Аккуратно поставив поднос, он обнял Нину и поцеловал.

– Доброе утро, родная!

Однако искренний порыв мужа вызвал внутреннее раздражение, порожденное его откровенными страданиями и ее скрытой болью за него. Нина уже стеснялась своего здоровья, боясь своим цветущим видом вызвать в Федоре досаду и другие негативные ощущения, хотя и готова была часть его мук и терзаний взять на себя. Никогда еще ей не приходилось ощущать в себе раздвоенность чувств и мыслей. Они отчаянно боролись между собой, как белое и черное, чистое и грязное, молодость и старость, счастье и горе, рождая своими яркими контрастами и резкими противоречиями всевозможные краски и полутона, а также другие ощущения жизни. И не случайно только сейчас Нина поняла, что от нежности и любви нежеланного человека можно испытывать неприязнь и даже боль. В ней что-то надломилось, но Нина пересилила себя и с огромным трудом отыскала в глубинах своей уставшей от терзания души теплые нотки, буквально заставив себя изобразить благодарную улыбку. Федор ее заслужил.

Нина на секунды опередила события. Только сейчас раздалась команда:

– Рота, подъем!

Казарма проснулась, сразу стало шумно и суетно. Виктор машинально вскочил, тряхнул головой, чтобы сбросить сонливость. Быстро натянул штаны, намотал портянки и сунул ноги в сапоги. Предстояла трехкилометровая утренняя пробежка. Мысленно он уже встретился с Ниной, она вдруг предстала перед его туманным взором птицей. Виктор попытался лучше разглядеть ее.

«Какая она? Воробушек? Нет, – сразу отверг он. – Ласточка? Тоже нет. Скорее всего, белокрылая чайка, – решил он и отчетливо увидел Нину в сверкающем белоснежном платье: она кружила над утренним спокойным морем, еще не проснувшимся таежным лесом, казармой и спускалась все ниже и ниже… – Как ее занесло сюда? Да это неважно. Главное, что теперь она рядом».

Славный отчетливо видел ее и приближался к ней. Молодая чайка не пугалась его – словно ждала. Как только он коснулся ее, она превратилась в девушку. Теперь он ощущал атласную кожу, слышал дыхание, учащенный стук сердца, совпадавший с размеренным ритмом бега. Виктор не сомневался, что этот день должен быть счастливым!

Но мысли и представления не всегда соответствуют реальности. Над военным городком нависла бледно-серая тучка. Моросил теплый дождь. Однако энергичная Дина зарядилась от него бодрым настроением и засеменила трусцой по пустынной улице, радуясь рождению нового дня. А Муза продолжала крепко спать. Она не относилась к жаворонкам, ранний подъем и всевозможные оздоровительные мероприятия доставляли ей самые настоящие страдания, от них она весь день чувствовала себя разбитой, напоминая разрушенную поленницу. Потому и нежилась утром – в самое блаженное время суток! Как ни пыталась настойчивая Дронова переделать ее – ничего не получалось. Непутевая Морозова старалась избегать «добровольной каторги» и гордилась тем, что умела ценить каждую минуту, проведенную в теплой, засасывающей в необоримый сон постели.

Емелин же вместе с Малышкиным на КрАЗе уже мчались по трассе. Дивизионный снабженец с детства привык вставать с рассветом. Вот и сегодняшний день предвещал быть по-военному трудным, но перспективным, поскольку предстояло с пользой – иначе он не мог – покрыть большое расстояние по жаре. Он сосредоточился и мысленно перечислял, где должен побывать в первую очередь. Аккуратно загибая пальцы, прапорщик одновременно обдумывал наиболее рациональный маршрут следования.

– В шести местах! В четырех из них предстоят бои местного значения: пробить, перехватить, ухватить, вырвать… – надеюсь, не кровопролитные, а в двух лишь подписать – там уже всё схвачено. Да еще успеть к ужину вернуться.

– А обед? – напомнил потускневший Малышкин.

– И куда в тебя столько лезет? Ты посмотри на себя – Кащей! А рубать – только подавай. Шучу, – оскалил Емелин пожелтевшие зубы. – Не боись, за мой счет в кафешке перекусим.

– Тогда уложимся, – повеселел ефрейтор и прибавил газу. – Не впервой.

– За мной не пропадет – ты же меня знаешь.

– Так кто ж вас не знает!.. тот и дня не проживет!

А вокруг во всю небесную синь и раздольную ширь звенел весенний день. Сквозь наготу деревьев виднелось яркое солнце, которое своими лучами-спицами вязало из оживших веток кружевные узоры.

Несмотря на холодный душ и легкую зарядку – Дина всё-таки приучила подруг, – Нина завтракает без настроения, вяло пережевывая и глотая пресную, скучную еду, лишенную даже названия. По радио звучит бодрая песня, обещая всем без исключения слушателям удачный день. Но обещания обещаниями, надежды надеждами, а ей хочется благосклонной реальности. И немедленно! Взяла бы огромную кисть и перекрасила бы унылый черно-серый мир в светлый и золотистый, а когда эти краски кончатся, нашла бы другие, и белый свет раскрасился бы всеми цветами радуги. Нина живо представила: всё небо в сплошной радуге, – и улыбнулась себе и мысленным плодам своего творчества. «Дома станут разноцветными, праздничными, а мышиный унылый асфальт и бетонку раскрашу в ярко-зеленый цвет, цвет молодой травы. Вот Виктору понравится!»

После интенсивной пробежки Дина громко стучала в дверь и пыталась разбудить притаившуюся Музу. Та долго не реагировала, потом пересилила себя.

– Ну иду, иду, изверг… Всё, обещаю не уснуть, – откликнулась она недовольным заспанным голосом. Сама же перевернулась на другой бок. «Еще минуточку – и встану», – неуверенно пообещала себе.

Но Дина уже не раз обманывалась, поэтому продолжала барабанить.

– Завтра со мной побежишь – я заставлю тебя. Запомни: лучше иметь здоровую старость, чем больную молодость. Ты поняла, будущий ящик отходов, наполненный букетом болезней, микробов и прочей заразы?

Проснувшиеся солдаты уже вдохнули в казарму жизнь. Виктор умылся и привычно по пояс облился холодной водой, потом энергично докрасна растерся полотенцем. Он свеж и весел. А душа напевала: «Нас утро встречает прохладой…» Невзрачный Тихонин – рядом и усердно старался во всем подражать. Только он занес над собой большую кружку с ледяной водой – на него даже смотреть было жалко: лицо сморщилось сразу до столетнего возраста, а всё и без того хрупкое тело сузилось, съежилось и покрылось куриной рябью. В общем, внешне он превратился в дряхлого старика, которому оставалось полшага до могилы. Зато после обливания Харитоша, как в сказке, на глазах помолодел, расправил плечи, из которых вот-вот должны вырасти крылья. Даже ростом стал выше, а довольная физиономия изображала совершенное удовлетворение, – ведь он победил свой страх и боязнь простудиться.

Заря с радостью зажгла верхушки сонных деревьев, предвещая яркое утро и полуденный зной. Справа уже стояла свежая приятная тень от плотной стены сосновых деревьев, сквозь которую лишь изредка пробивались искрящиеся лучи. Угомонившийся Емелин сладко дремал в автомобиле, а Малышкин тихо насвистывал себе под нос. Он любил дорогу, наслаждался роскошной сибирской природой, от которой веяло загадочной вечностью и волнующей неизвестностью. Сегодня был день рождения матери, поэтому Малышкин вспомнил дом и представил своих родителей за праздничным столом. Пришли родные и соседи: кто предпочел самогонку, кто настойку, а некоторые только чай. Ему так захотелось материнского пирога с малиной, что он сладко облизнулся.

Ровная, гладкая, гипнотизирующая дорога уводила всё дальше и дальше. От монотонности у ефрейтора постепенно глаза стали слипаться. Он уже стал клевать носом, но тут проснулся бдительный Емелин – вот что значит опыт! Вытаращив в ужасе глаза, легендарный снабженец похолодел и мгновенно ощутил студеное дыхание минувшей зимы.

– Э, брат, да ты никак угробить меня решил? А ну выскакивай из машины и марш на короткую пробежку!

Тот – по тормозам и без промедления выполнил приказ. А когда вернулся на свое привычное место, виновато взглянул на своего старшего напарника. Добродушный прапорщик для профилактики пригрозил пальцем:

– Путного человека смерть настигает в дороге, а непутевого – где угодно. А мы с тобой всегда в дороге – так стоит ли рисковать? Хочешь, расскажу, как генерала нашего чуть не арестовал?

– Конечно, – обрадовался оживившийся Малышкин, прекрасно понимая, с какой целью шеф решил приоткрыть крышку своего «сундука», где надежно хранится прошлое его богатой биографии.

– Это случилось позапрошлым летом. Сидим, значит, с корешем моим Лехой – живет этажом выше – на откосе и с природой соприкасаемся. Тесно так, душевно. Вдруг появляется какой-то незнакомый мужик. Смотрю на него и не узнаю: думаю, может, потому, что он по «гражданке» – они для меня как китайцы – все на одно лицо. Наблюдаю дальше. А он постоял, полюбовался нашей рекой, потом присел. Мы – по стопке, а сам секу за ним – сидит. Мы по второй, а он и не думает уходить. Нас такое зло взяло, что мы – по третьей, а он как вкопанный. Все нервы измотал. Хорошо еще не фотографировал, не записывал. Тогда мы по пиву – он не встает, и всё тут. Издевается, что ли? Мы опять приготовились к рывку и по пивку, а он уже обнаглел и не думает сматываться. Я весь на взводе, нервы в напряге, не выдержал и подхожу: так, из любопытства. А он такой невзрачный, словно в маске, лицо без подробностей.

– А что вы тут делаете? – культурно эдак спрашиваю, а внутри у меня, сам понимаешь… А он мне: «Отдыхаю», – и ехидненько ухмыляется.

– А вы хоть знаете, куда забрели? Здесь ведь не хухры-мухры, а особливо режимная часть и посторонним находиться не положено.

– Где? – спрашивает он, а у самого глаза хитрющие!

Но я-то не валенок... и не сапог кирзовый. Говорю ему:

– Везде. И что вы тут высматриваете? Меня на мякине не проведешь – я всё видел, как вы головой вертели: туда-сюда, туда-сюда... Что на это скажете?

– Правду скажу: в одном направлении устал смотреть, вот и позволил себе чуть в сторону отклониться. Вы уж извините, что немного отвлекся. Вы кем здесь будете-то?

– А вы что, не видите мои погоны? Прапорщик – это це-мент!.. Не мент, а цементирующее звено в армии: между солдатами и офицерами. Ключевая фигура, так сказать, поэтому без него армия развалилась бы, стала бы небоеспособной… Всё равно что отдельная дивизия без связи.

А он – мне с улыбкой:

– Я гляжу, вы любите армию.

– Я жить без нее не могу. Вот скажи мне: завтра в пять утра на работу – так я в три приду. Да ради такого случая я вообще ложиться не буду.

Он рассмеялся.

– А что вы развеселились?! Придется вас в контрразведку сдать или в военную комендатуру. Служба есть служба.

– Может, не надо? Что я вам плохого сделал? – начал он жалобно умолять. Никак испугался.

А я разошелся. Когда я выпивши, меня всегда круто заносит. Правда, иногда совсем не туда и трудно остановить, но это неважно. Спрашиваю:

– Документы хоть какие-нибудь есть?

– Есть, – говорит он и достает военный билет.

Открываю, смотрю: мать честная! В рот меня подзакусить! Генерал! Командир дивизии! Тут я и припух. Но вовремя собрался – опыт ведь не пропивается, даже если каждый день пить на халяву.

– Вот теперь вижу, что наш человек! А зачем же соизволили дурочку валять и нервы мотать? Вдруг, думаю, куда бежать придется или брать с поличным. А тут – гора с плеч! Не хотите ли с нами по пять грамм? У друга сегодня праздник – День сантехника!

– Убедительный повод. Но, извините, не могу. В следующий раз как-нибудь. Ведь у них такие праздники частенько, наверное, бывают?

– У них – да: два раза в месяц плюс каждый день калым. Получается «частенько». У нас же в армии – не больно-то разбежишься. А в рабочее время – ни граммульки. На мне вся дивизия держится! Вот после работы – могу иногда позволить в пределах разумного. А разум у меня – шестидесятого размера без прически!

– А это сколько в пересчете?

– Очень простая арифметика: пока деньги не кончатся, – а сам думаю: «Генерал, а таких вещей не знает».

– Железная у вас самодисциплина. Завидую вашей настойчивости, а она – фундамент для развития характера. Ну, мне пора.

– А что же вы один? – ляпнул я сдуру, по простоте своей душевной.

А он показывает на черную «Волгу», что в сторонке скромно притаилась… а там, в рот компот, полно автоматчиков.

– Вы что, видели их? – изумился Малышкин.

– Да нет, но я сразу догадался. Как же иначе – генерал и без охраны! Рожи у них во!

Емелин растопырил пальцы, и его толстые руки с рыбацкими замашками продемонстрировали их размеры на своем тоже не хилом лице. Сметливый ефрейтор прикинул про себя:

– Хм! Получается «арбуз» килограммов на пятнадцать! Не меньше! – затем предупредил уважаемого шефа: – А впредь лучше не показывайте на себе, а то не прокормите.

– Ты прав. Не дай Бог! Ведь такую харю не только не прокормишь, но и вдоволь не напоишь! Так вот комдив спешно уехал – я даже сосчитать их не успел. Хоть он и не выпил со мной, но за бдительность поблагодарил. Руку пожал. Вот я какой! Далеко не простой! Ну и какой ты сделал вывод?

– Не пей где попало и не приглашай всех подряд – на генерала можно нарваться!

– Ну вот: я ему про Фому, а он мне про Ерему! Ничего-то ты не понял, дерёвня! – слегка расстроился прапорщик, но тут же повеселел: – Но я из тебя сделаю человека! Хотя ефрейтору до него – ох как далеко! Расти и расти!

Нина, быстро погладив юбку, перед зеркалом приводит себя в порядок – в этом ответственном деле все влюбленные женщины одинаковы.

«Как бы печенье и сгущенку для Виктора не забыть, – вспомнила она, обводя карандашом контуры губ. – Ему сейчас требуется усиленное питание».

Сделав последний штрих на лице и поправив ладно сидящий китель, Нина подмигнула себе и улыбнулась. И в этот момент боковым зрением поймала отражение мужа: он с нахмуренным лбом и настороженным взглядом показался ей зловещим призраком, стражем ее совести. Нина испугалась и отвернулась, но тут же взяла себя в руки. А Федор неотступно следовал за ней, словно тень, даже в солнечную погоду, и ловил каждое ее движение. Находиться под постоянным наблюдением было просто невыносимо. Она нервничала, а муж, провожая ее на дежурство, с горечью заметил: «А моя служба теперь – дом сторожить».

Муза, стоя у кухонного стола и беспокойно переминаясь с ноги на ногу, буквально глотала бутерброд за бутербродом и запивала горячим чаем. Она обжигалась, но терпела, потому что рядом стояла грозная Дина и нервно показывала на часы. Вот где не хватает драгоценных секунд, которые она так беспечно транжирила в юности. Если их сложить, месяцы получатся!

– Короче, – повторяла взведенная, как курок автомата, подруга. – Еще короче. Раньше надо вставать и везде будешь успевать.

– Не стой над душой, – бубнила Муза с полным ртом. – Сейчас, сейчас, я уже заканчиваю. Ну, ё-моё, ты же видишь, как я всё быстро делаю, – торопливо работала она челюстями, одновременно рассовывая конфеты по карманам. – О Боже, когда-нибудь у меня будет свобода?

– Только на пенсии, и то не обещаю – она сейчас далеко не легкая. А пока служба требует силы воли и железной дисциплины.

Нина медленно шла по чистым, только что умытым улицам городка и приветливо улыбалась всем знакомым. А ее подруги еще только выскочили из подъезда и неслись как угорелые, потому что из-за Морозовой опять опаздывали. Такое случалось с ними каждый день, но Дина никак не могла к этому привыкнуть.

– В следующий раз я тебя буду пинками подгонять, – предупредила она. – Или возьму дрын и буду гнаться за тобой до самого КПП.

– Не догонишь.

Дина взглянула на нее с обиженным видом.

– Это почему же?

– Потому что от него я так припущусь – только держись! Ты думаешь, я не умею? Просто мне стимул нужен: было бы за кем бегать…

– Или реальная угроза. Ну это я тебе обеспечу – завтра же бульдога куплю. Ты у меня скоро чемпионкой будешь!

После утренней поверки рота с завидным солдатским аппетитом завтракала в гулкой солдатской столовой. Но не все проявляли откровенное довольство.

– Фу! Опять капуста! – скривил рот и сморщил нос Виктор, приступая к методичному поиску мяса в своей тарелке.

Обнаружив четыре невзрачных кусочка, почти не требовавших пережевывания, он быстро проглотил их. «Эх, сейчас бы к Нине – она так вкусно готовит!» Затем с удовольствием тщательно намазал на хлеб свои двадцать граммов масла. Он еще не успел выпить чай, как раздалась команда старшины роты:

– Выходи строиться.

Прямо из столовой смена связистов направилась на узел связи. Виктору в этот день предстояло заменить заболевшего в отпуске солдата.

«Опять сегодня тренировка накрылась. А обещали», – с сожалением отметил он, но одновременно испытывал затаенную радость – сейчас встретится со своей любимой! Душа приятно томилась, сердце учащенно билось, а ноги спешили. Невольно он нарушал строй, потом подстраивался, чтобы идти в ногу с другими связистами, которые казались ему сонными мухами.

«Быстрее, быстрее, быстрее…» – мысленно подгонял он их.

Вдруг у Хохрячко прорезался голос:

– Рота, запевай!

Штатный запевала Тихонин издевательски бодро запищал:

– Мы парни бравые, бравые, бравые…

Рота подхватила. Виктор проворчал про себя: «Да какие вы бравые – плететесь еле-еле».

Хохрячко громко хмыкнул и недоверчиво закачал головой:

– Отставить! Вы слишком высокого о себе мнения. Дома будете распевать подобные шлягеры. А здесь только строевые песни. А ну давай нашу – запе-вай!

А вот и узел связи, готовый принять новую смену. Виктор заранее уже ощущал знакомый специфический запах. Он быстро спустился, пробежал по коридору и открыл дверь – первым делом посмотрел туда, где должна была находиться его ненаглядная. К счастью, она уже была в аппаратной. Виктор ликовал, но виду не подал и спокойно поздоровался со всеми, Нине же он подарил едва заметный для остальных ласковый взгляд.

Запыхавшиеся Дина и Муза прибежали последними – телеграфистки сверили по ним часы. Уставшая Оглобля жестко плюхнулась на стул и вытянула свои «скороходы».

– С твоими ходулями и воздушным весом только спортом заниматься, а ты плетешься еле-еле, как бегемот, – заметила Дина, обмахивая себя журналом. – Лучше всего – прыжками. И жить ты должна на втором этаже.

– Почему? – удивилась та, вопросительно скривив тонкие губы.

– Подходишь к дому, короткий разбег, прыжок… и ты на балконе. А если без сумок, то прямо в форточку. Находчиво, оригинально и экономно!

– Нет, – возразила Нина. – С ее внешностью – прямая дорога в модельный бизнес.

– Разве что бикини демонстрировать, – с натяжкой согласилась Дина, но, будучи реалисткой, добавила: – А если длинные выходные платья, то с ней – одни расходы. Так что выход один – долбить телеграфный аппарат.

– Да что вы за меня всё решаете. Девчонки, ну скажите им, – Муза кокетливо оглядела зал и вновь представила себя на престижном подиуме.

– Вот где мое место! – решила она. – А я, дура, вчера весь вечер провела с прапорщиками. Да, да, не смотрите на меня так. На день рождения пригласили. Выпили, анекдоты потравили, а потом сели в карты играть.

– Это уж слишком! – возмутилась Дина, Нина ее поддержала.

– Да мы не на деньги… И вовсе не на честь, – успокоила их Муза. – А на щелбаны.

– Еще лучше! В твоей тыкве и так пусто, – Дина постучала по ее темечку. – Каждый день по щелобану – будет всё по барабану!

Заступив на смену, Виктор с удовольствием, в приподнято-праздничном настрое наблюдал за Ниной. Он мог часами смотреть на нее – влюбленные глаза сами устремлялись к ней и подмечали каждую деталь, каждую мелочь. Хотя для него эти, казалось бы, мелочи были очень важны! Но ему не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь что-то заподозрил: он догадывался, что такое женский коллектив, поэтому соблюдал осторожность. Какое счастье весь день быть вместе – их разлучил только короткий обед. Но после него Виктор снова любовался своей королевой и посвящал ей свои мысли и чувства.

К концу смены Муза обрадовала всех радостным известием:

– Вчера мне предложили вступить в партию трезвости. В воскресенье собрание.

Виктор среагировал быстро:

– Чтобы не пить, совсем не обязательно собираться.

Девушки его поддержали и осмеяли очередную затею Музы. Она в долгу не осталась:

– Я-то вступлю, а вот вы обязательно во что-нибудь вляпаетесь. Намедни уникальную книгу купила, называется «Как удачно выйти замуж». Изучу теоретически, а потом на практике начну применять – все мужики моими будут. Но выберу самого достойного.

– А как же любовь? – поинтересовалась Нина и незаметно для остальных взглянула на Виктора.

Муза тут же подсела к нему.

– А что любовь? То она есть, то ее нет: улетучивается куда-то. Так ведь, Витек? Ты что думаешь по этому поводу?

– Ты не права. Я на эту тему много размышлял. В мире всё взаимосвязано, жизнь – как сообщающийся сосуд. Если где-то что-то убыло, то в другом месте обязательно добавилось. Иногда, правда, совсем в другом состоянии и качестве. Что же касается чувств и любви, то здесь совсем другая картина: одно в другое не перетекает. Казалось бы, человек так любит – выше некуда, но вдруг влюбляется вновь… и появляются совсем иные краски, чувства, ощущения.

– Витенька, да ты у нас философ! – захлопала Муза ладошками. – Дорогой мой, ну посвяти себя мне, – она артистично вытянула свернутые в трубочку губы.

– Невозможно. Я слишком привык к самому себе.

– А куда же девается предыдущая любовь? – Нина пристально взглянула на Виктора.

– Чувства совсем не исчезают, они просто притупляются, меркнут по сравнению с новыми, более свежими. Недаром Алишер Навои говорил: «Есть множество способов завоевать любовь и ни одного надежного, чтобы удержать ее».

– А как же незабываемая первая любовь? Она же всю жизнь напоминает о себе, – спросила Дина.

– Она – особенная и запоминается потому, что первая! Как первый шаг, первый класс, первый поцелуй и так далее.

– Согласна, дорогой. Я буду у тебя первая! – Муза чмокнула Виктора в щеку. А он успел заметить на ее верхней губе крошечную родинку. Кокетка, констатировал он, продолжая незаметно разглядывать ее скуластое лицо. Она же продолжала резвиться: – Раньше я думала: боксеры – народ грубый, дикий, интеллекта ноль, одни чугунные кулаки и мышцы.

Нина не удержалась и выпалила со свойственной горячностью и правдивостью:

– Но бывают же исключения. Кстати, я читала, что психологи опросили жителей разных стран и пришли к выводу: для россиян самым благоприятным сезоном любви является весна, для норвежцев – лето, а для японцев – осень…

Дина заинтересовалась:

– А зимой что же, никто не любит?

– Для Австралии сезоном любви традиционно считается зима.

– Не, – возмутилась Муза, – слишком далеко. Мы уж лучше весной да по-русски! Ох, держитесь, мужики! Не полюблю, так загублю – вы меня еще узнаете!

– Вот ты занимался спортом. А скажи, что больше воспитывает характер: победы или поражения? – спросила Дина, хотя сама давно уже знала ответ. Ей важно было найти подтверждение своим убеждениям. Он деловито усмехнулся:

– Независимо от моего ответа, нужны ли человеку поражения или победы, они всё равно случаются. И настоящий спортсмен благодарен им. Боец должен обладать терпением. Кстати, препятствием в любви является страх неудач и поражений…

Его прервал аппарат, по которому прилетела далекая служебная весточка.

Заботы и дела поглотили ненормированный рабочий день, который уже торопливо клонился к закату. Да и само солнце уже пряталось за вершинами деревьев, появились ласковые вечерние тени. Довольный результатами своей командировки Емелин возвращался в часть. Кузов автомобиля доверху заполнен – это главное. А то, что не удалось сделать по мелочам, его не удручало, он не сомневался, что сделает это в следующий раз. Не обращая внимания на дорогу, прапорщик внимательно перелистывал накладные и чеки и сверял их с другими документами.

– Порядок! – удовлетворенно отметил он и захлопнул папку.

– Кто бы сомневался, – подмигнул понимающий с полуслова ефрейтор. Он торопился, поскольку сегодня у него свидание с Музой – опаздывать нельзя. Слева и справа мелькали ровные стволы сосен, на скорости они казались высоченным единым забором, поставленным заботливым хозяином вдоль бетонки. А внизу уже дымилась остывшая река. Значит, до части оставалось совсем ничего!

После ужина на дежурство заступала ночная смена, и Виктору приходилось расставаться с Ниной до завтрашнего вечера. На прощание он послал ей хоть и разочарованный взгляд, но с лучиком оптимизма, а она ему – утешительный. Славный с благодарностью принял его, поскольку в нем звучала обнадеживающая надежда на скорую встречу. А впрочем, не такую уж и скорую – целых двадцать четыре часа разлуки!

Расстроенная Нина вместе с задорными подругами возвращалась домой. За день здания и асфальт так накалились, что вечером с радостью делились своим теплом. Над военным городком нависла тяжелая предгрозовая духота. Дина и Муза оторвались от Нины и о чем-то увлеченно спорили, громко кричали, но она их не слушала: перед глазами светилось лицо Виктора, затем она словно взяла другую фотографию и увидела его прощальный взгляд. И снова солнышко в его глазах придало ей надежду и уверенность.

Однако всё мелькало очень стремительно. Ей уже казалось, что, листая фотоальбом своей жизни, она шагает от светлого к серому, потом к темному, черному… Вдруг на смену одухотворенному лику возлюбленного – цветное фото – мелькнуло болезненное лицо мужа – черно-белое. Какой резкий контраст! И зачем это сравнение? Сразу проявилась усталость, тихо и жалобно заныла, захныкала душа. Нина попыталась ее унять: огляделась вокруг, заглядывала в радостные лица прохожих, но безуспешно. А в сердце уже заскулила тоска – словно беду почуяла. Ощутив ее звуки и дыхание, Нина застыла – ей уже не хотелось идти домой. Вдруг она увидела мужа на полу у двери и испугалась еще больше.

«Что же ты наделал? Куда собрался? Лежал бы себе, у тебя же слабость. Ничего. Сейчас я приду и помогу. Потерпи, родненький мой… Я скоро».

Нина, даже не попрощавшись с подругами, припустилась домой.

Разлука всегда томительна, даже временная. Виктор сидел в столовой за длинным столом, но на этот раз его мыслями снова овладела Нина. Безразлично орудуя ленивой ложкой, он представил ее грустной. Это его огорчило, поэтому в воображении сразу закопошились, словно ждали команды, радужные картины, одна привлекательнее другой. Они послушно предстали сказочно-красочными и даже поэтичными: сначала он с Ниной босым гулял по летнему лесу. Вдруг она сорвалась с места и радостно побежала.

Виктор бросился за ней – уже почти настиг, осталось только протянуть руку… И никак не может дотянуться: то она растворялась в густых кустах, то исчезала среди толстых стволов деревьев, то сливалась и скрывалась в высокой осоке.

Затем они оказались в парке и с визгом катались на каруселях, взявшись за руки, бродили по аллеям, отдыхали на скамейке и ели мороженое.

Вдруг мигом переместились в кинотеатр и взахлеб целовались… Виктора захватило, и вскоре радостные сцены торопливо сменяли друг друга. А фантазия у него была богатой! И во всех воображаемых картинах он видел себя только с ней – веселой, очаровательной и счастливой! Ему показалось, что его мысли уже передались Нине и она думает о том же.

– Это тебе подарок от меня, – прошептал Виктор и едва заметно махнул ей.

В ответ она поблагодарила его выразительным кивком. Вдруг опустился осенний туман, придавивший опавшую листву и перекрасившуюся листву, по которой они совсем недавно бегали. Яркое лицо Нины теряло свою свежесть и четкость изображения – она словно удалялась от него, а испуганные глаза извинялись за столь неожиданное расставание. Виктор не сердился, понимал: пришло время – ведь они на службе.

Предстоящую тренировку Славный решил посвятить ослепительной и обворожительной даме своего сердца. Она его всегда вдохновляла, особенно когда сказывалась усталость и накатывали мрачные мысли.

Спустя пятнадцать минут он подшил подворотничок и сел за письма – Мухе и отцу. С первым проблем не возникло, а вот со вторым пришлось повозиться: требовалось взвешивать каждое слово. Больной отец нуждался в теплых словах и радостных известиях. Виктор не скупился на них, хотя где их взять столько? При прочтении ему показалось, что письмо выглядело суховато. И тогда он снова начал переписывать. Но закончить не успел: бытовку посетил Копытов, и не один, а с гитарой, но он не играл, а старательно издевался над ней. Косо поглядывая на земляка-неумеху, Виктор признал: «Вот про таких обычно говорят: на музыкальных инструментах не умеет – только на нервах».

Посмотрев по телевизору последние известия, Славный сделал легкую разминку и незаметно проскочил в сушилку, где с удовольствием взялся за штангу. На этот раз его постоянный напарник по тренировкам Тихонин отсутствовал. «У него сейчас более приятное занятие: усердно отрабатывать в умывальнике наряд вне очереди».

Увешанная трубами и батареями сушилка всегда радушно встречала его жаром. Вот и на этот раз Виктор отметил: «Эх! Только веника не хватает!»

Его уже не пугали солдатские экстремальные условия. И в этот раз он не щадил себя. На теле выступил обильный пот, но привыкающий к повышенным нагрузкам спортсмен не обращал на него внимания, даже не замечал. Зато Нину он ощущал всегда, она была рядом: и когда он бежал пять километров, и когда поднимал гири и штангу. Обливаясь холодной водой, он смывал с тела легкую усталость. Предложил и ей попробовать. Она смеялась и отказывалась. Тем не менее, растираясь полотенцем, он ощущал ее ласковые и заботливые руки.

Торопливо достав ключ, Нина тихо и боязливо приоткрыла дверь. «А вдруг он и вправду лежит? Как бы не задеть».

Однако ее встретила настораживающая тишина. Нина с беспокойством заглянула в комнату, и на душе немного отлегло. Но продолжала с какой-то вялой сочувственной усталостью смотреть на застывшего на диване мужа. Взгляд его показался бессмысленным: он сфокусировался где-то очень далеко, за пределами здешнего мира. Поняв это, Нина ужаснулась и невольно прикрыла рот горячими ладонями – как бы не испугать Федора.

Покачав головой, она на цыпочках прошла на кухню, хотела приготовить ужин, но руки не слушались. Нина присела, обхватила голову и чуть было не разревелась: навзрыд и по-бабьи. Но сдержалась – боялась потревожить и окончательно расстроить мужа.

«Ну чем ему помочь? Если б я знала – всё бы сделала, только бы он не страдал. Может, его родителей пригласить? Нет. Они переживать будут. Пусть Феденька сначала поправится, а потом мы обязательно навестим их. Быстрее бы отпуск».

Ей стало тошно на кухне, и она, так же крадучись, вернулась в зал.

Федор и сам понимал, что хандра окончательно добьет его, но поделать с собой ничего не мог. Услышав ее мягкие шаги, он очнулся и обрадовался. Притомившись за весь день в четырех стенах, оказавшись во власти тягостных пустых раздумий, он с радостью бросился к жене – он ждал ее, ему хотелось живого общения с самым близким ему человеком.

– Что нового в полку? А у вас, связистов?

Нина так и не настроилась на разговор, особенно о службе, но кое-как поддерживала беседу – лишь бы не обидеть его и хоть как-то отвлечь. Затем без удовольствия поужинала и села к телевизору. Довольный муж расположился рядом, его монотонная мерная речь тяжестью отзывалась в ее измученной душе. К тому же ни на одном из каналов, как назло, ее ничто не заинтересовало. Читать тоже не хотелось, а в очередной раз слушать жалобы мужа и его подробные рассказы о всевозможных болезнях, уколах, капельницах и таблетках – тем более. Он в медицинских вопросах так преуспел, что его вынужденные познания не уступали образованности и навыкам старшей медсестры. Через него Нина даже почувствовала запах некоторых лекарств, которые запомнились ей с детства, и неприятно сморщилась. Теперь же их перечень пополнился новыми, ведь с приездом Федора квартира одновременно напоминала процедурную и одновременно палату с десятком больных, страдающих самыми различными заболеваниями. Здоровому человеку находиться в ней противопоказано. Да что делать – приходится… Но перебороть нарастающее отвращение к возникшим вдруг больничным запахам она была не в силах.

Укутав мужа, Нина коснулась бесстрастным скользящим поцелуем его щеки, открыла форточку и впустила легкий вечерний ветерок.

После короткой прогулки рота построилась на вечернюю поверку, которая всегда настраивала на сон. Виктор уже еле стоял, ему хотелось быстрее упасть в кровать, а старшина роты продолжал воспитывать отдельных нерадивых солдат.

– А сейчас я вас буду пропесочивать.

– Песка не хватит, – выкрикнул Копытов. – Придется у «стариков» занимать.

– Уж на кого-кого, а на тебя хватит – не беспокойся. И на Туралиева еще останется. Слоны, сознавайтесь, кто на клумбе сорвал цветы? Никто! А топтать-то зачем? – В строю – притаившаяся тишина. – А кто на только что побеленной стене казармы нацарапал: «ЦСКА – чемпион!»? Опять никто? Немедленно стереть, потому что я болею за «Динамо» Киев. А кто бросил два окурка мимо урны? Прямо перед приходом командира! Молчите?

Из строя доносится робкий голос:

– Ракетчики.

– Не шутите, для них это слишком мелко. А если не сознаетесь, тогда придется по отпечаткам сапог и губ определять злостных нарушителей воинской дисциплины. А также по почерку и слюне. Ох уж тогда отыграюсь! Даю срок до утра, иначе всем придется отрабатывать.

До кровати Виктор добирался на автопилоте. Спать они легли одновременно: Виктор сразу подумал о Нине, а она – о нем. Они мысленно улыбнулись друг другу и пожелали приятных снов.

И следующий день Виктора начался с мыслей о Нине. С общим подъемом в шесть часов он всё делал автоматически: одевался, строился в колонну, бежал, умывался, заправлял постель… А Нину, пролежавшую полночи с открытыми глазами, сморило только к утру. Она наверстывала упущенное и крепко спала.

Он завтракал, изучал уставы, приказы и инструкции, занимался в техклассе – печатал контрольные тексты и вырабатывал скорость… А Нина всё еще пребывала в приятных снах.

Виктор на солнцепеке уже чеканил шаг на политом солдатским потом плацу, а Нина только что проснулась и блаженствовала в украшенной яркими лучами постели. Сбросив с себя остатки смешавшихся ночных видений, она сразу же взорвалась радостными мыслями о своем защитнике, но… с опозданием на три часа по сравнению с ним!

Славный же продолжал отрабатывать повороты, подходы-отходы, отдавать честь, а Нина нежилась в ванне.

Когда она неторопливо вошла на кухню, муж уже ждал ее. По привычке поцеловав его, Нина почувствовала нелепость, наигранность и чуждую ей неискренность отношений. «Лучше б я так не делала», – упрекнула она себя. Поинтересовавшись его самочувствием, она склонилась над тарелкой.

Благоухая духами, Нина без всякого настроения, лениво завтракала… а вспотевший Виктор мчался по полосе препятствий, ловко преодолевая глубокие рвы, горящие «окна», колючую проволоку… Затем он несся по бревну, полз, снова бежал, и всегда в числе первых…

«Вот где пригодился мне спорт, а с ним выносливость, сноровка».

А Сумароков и Хохрячко, как великие полководцы, разместились на командном пункте и наблюдали.

– Быстрей, быстрей, ребята… Молодец, Славный!.. – подбадривал Сумароков через мегафон.

Хохрячко в своем репертуаре – не может удержаться от смеха, от которого он словно заряжался на будущее. А оно у него всегда непредсказуемое.

– Тихонин, автомат не потеряй и штаны подтяни, а то к финишу прибежишь с голой задницей.

Сумароков заметил, что Копытов уклонился от преодоления пылающего препятствия.

– Копытов, не сачковать. Я всё вижу… Сачок – это не только орудие для ловли, а еще устойчивая черта характера. Не робей, получится, давай еще раз попробуй.

Виктор закончил дистанцию и облегченно вздохнул.

– Вот это тренировочка! Я такое люблю!

Спустя еще четверть часа Нина занималась стиркой. Виктор же чистил грязные сапоги и приводил свою пыльную форму в порядок. Затем предстояла индивидуальная тренировка в зале. Он с удовольствием дал волю своим кулакам – боксерской груше и мешку досталось изрядно.

Когда он принимал душ, Нина с полными сумками в сопровождении неотступно следовавшего за ней мужа обходила магазины. Она помнила о любимом и долго выбирала. «Что бы еще купить такого вкусненького, чтобы побаловать Виктора, – ночью так есть хочется... А у него всегда зверский аппетит!»

А Славный в это время охотно уплетал жидкие солдатские щи, затем картошку с запахом говяжьей тушенки.

– Сегодня обед – что надо! – он уже смирился с качеством, но только не с количеством. – Вот только маловато.

Подошел важный Хохрячко и поставил перед ним металлическую тарелку.

– Вот, бойцы, смотрите: кто лихо преодолевает полосу препятствий, тот так и ест. Наворачивай, Славный, от себя отрываю.

Виктор не поверил, но поблагодарил старшину роты: кто ж откажется от съедобного приза.

– Почаще жертвуйте своим обедом – от этого только стройнее будете. А за заботу спасибо – отработаю на ринге.

А Нина уже на почте отправляла деньги родителям мужа. Он же, как тень – ни на шаг от нее, что не просто утомляло, но даже раздражало. Она в который раз пересчитывала деньги и прикидывала: сколько же отправить? Застыла у столика и аккуратно начала заполнять бланк. Дошла до графы «сумма перевода» и взглянула на мужа.

– Федь, а давай все. У меня скоро зарплата – проживем как-нибудь. А им деньги сейчас очень нужны: скоро консервация начнется.

– Как скажешь. Тебе виднее. Ты у меня умница!

После сытного обеда Виктор вместе с другими связистами расслаблялся в курилке. Это были самые приятные минуты далеко не богатой на события солдатской жизни. За полчаса парни успевали и дом вспомнить, и обсудить своих командиров и товарищей, рассказать несколько смешных историй и анекдотов.

– Мужики, а хотите расскажу одну историю? – предложил Копытов.

– Знаем, на что ты горазд, – усмехнулся Виктор.

– Да чистую правду!

Раздались заинтригованные возгласы сослуживцев:

– Конечно! Давай, давай, заворачивай, пока настроение есть.

– Я сам лично от прапорщиков слышал. Вы же знаете, наш Хохмачко заядлый охотник. Так вот, пошел он в прошлый месяц вдоль колючей проволоки… Сами понимаете: на халяву поживиться: там часто погибают лоси, кабаны, волки, лисицы… Напряжение-то ого-го! Вдруг видит: недалеко от нашего узла связи косой сидит, на солнышке греется. Тут Хохмачко и взбесился от такой заячьей наглости: чтобы на особо режимном объекте и перебежчик оказался – смерть лазутчикам! Прицелился: шарах, шарах!!!

Некоторые связисты не выдержали:

– И что, убил?

Копытов только ухмыльнулся и упреждающе махнул рукой – погодите, всему свое время!

– А этот серый ушастик с испугу сиганул на ближайшее дерево и затаился. Наш прапор чуть умом не тронулся: «Сколько лет живу, но ни разу не видел, чтобы зайцы по деревьям лазили! И не где-то, а у нас!» Пришел и рассказывает своим друзьям, а они его на смех подняли: «Признавайся, сколько хватанул перед тем, как на охоту отправился?»

Хорошо зная своего земляка, Виктор уже догадался, что Копытов к этому причастен.

– Думаю, что без тебя не обошлось? Колись.

– А как ты догадался? Тогда слушайте, братаны. Я на хоздворе нашел старую заячью шкуру и всё не знал, как ее использовать. Вот и решил похохмить. Взял нашего Василь Василича, примерил рулеткой – в самый раз! Снизу нитками обшил, чтоб шкура не слетала, и отпустил его: пусть, думаю, по коридору побегает. А он взял – и на улицу… Я за ним, а он – от меня… Далее вы всё знаете.

Солдаты рассмеялись, а Виктор серьезно взглянул на земляка.

– Большой ты, Копытов, а без гармони. А если б Хохрячко попал?

– Но ведь промазал! А чё сейчас гадать: если бы да кабы… Ты всё слишком близко принимаешь к сердцу. Будь проще: умей радоваться жизни.

Последовала команда «Строиться». Копытов скривился и по-стариковски проворчал:

– Ну никак не дают порадоваться. Уж такова судьба связиста.

Начались новые занятия, позволяющие лучше познать нелегкую солдатскую жизнь.

А после ужина Виктор заступил в ночную смену. Он с нетерпением ждал встречи с Ниной. Увидев ее, заволновался еще больше – что-то в ней настораживало: и улыбается не так приветливо, и взгляд какой-то озабоченный. Но вскоре успокоился – просто показалось.

Дежурство выдалось не просто тяжелым, а изматывающим: поочередно приходилось дублировать передачу приказов, указаний и распоряжений командных пунктов корпуса и Главного штаба ракетных войск стратегического назначения, поэтому телеграфистов завалили срочными телеграммами, криптограммами и прочими сообщениями.

Девушки гурьбой выбрались из бункера на свежий воздух и облегченно вздохнули. В небе порхали облака – легкие, резвые, бесшабашные, какими они бывают только в мае.

– Слава Богу, мы выдержали ночной кошмар! Впереди целых двое суток отдыха! – радостно воскликнула Дина и подставила лицо ласковому утреннему солнцу.

– Ой, девчонки, я столько дел переделаю! – с хрустом потянулась Муза, словно хотела вытянуть свои хрупкие кости еще сантиметров на десять! – Но сначала отосплюсь… если соседи, конечно, позволят.

Нине тоже хотелось выспаться, но она не воспринимала двое суток отдыха как праздник. Более того, она даже огорчалась, что целых сорок восемь часов не увидит Виктора! Но, боясь выдать себя, тоже приветливо улыбалась доброму солнцу.

Из подземного бункера неорганизованно высыпала наружу ночная смена солдат, тут же последовала команда: «Становись!» Они построились в колонну. Нина не сводила печально-задумчивых и одновременно обнадеживающих глаз с Виктора, который занял свое место в первом ряду.

«Вот сейчас они запоют свою походно-полевую и уйдут, а я останусь одна», – с грустью подумала Нина, мысленно расставаясь с Виктором.

Глядя на крепких парней – замыкающие ее никогда не интересовали, – Муза не удержалась:

– А ну, гвардейцы, подтянись, ровнее, ровнее… Не позорьте мою блестящую грудь! – Невольно солдаты устремили на нее пристальные взоры и, не обнаружив явных достоинств, демонстративно устремились вперед. А Муза, горделиво и женственно расправив плечи, быстрыми отточенными движениями рукавом протерла значок «Гвардия», отчего он на солнце засверкал еще ярче. – Это моя гордость! Думаю, и ваша. За ночное дежурство от имени женской половины объявляю всем благодарность. Старшина, отправляйте смену на завтрак. И чтоб каждому по две порции! Лично проверю.

Солдаты с топотом ушли, а Нина долго еще смотрела им вслед. Муза устремила свой вопросительный взгляд на Дину.

– Ну что, пойдем потренируемся. Я тебя несколько раз брошу через бедро и плечо, а потом так заломаю руку или ногу, что вся дивизия услышит твои истошные крики о пощаде.

– Не, я сегодня такая разбитая.

– Вот такая ты мне и нужна… Я буду отрабатывать на тебе удушающий прием. А если не удастся покорить, искалечить, то хотя бы искусаю с досады.

– Спасибо! Обрадовала. Нин, ты посмотри на нее: научила на свою шею, так она замучила меня тренировками.

– Радуйся: если на меня нападут, то я им такое устрою! Нин, пойдем, посмотришь, на что я способна. Мы недолго. А потом Малышкина навестим.

И подруги согласились, лишь бы не обидеть Музочку.

Нина не пожалела, поскольку насмеялась досыта. Домой возвращалась торопливо. Открыла дверь и сразу почувствовала запах клея. В прихожей валялись куски дерматина, кисточка и всевозможные банки. Удивленная Нина взглянула на мужа: он показался чернее грозовой тучи. И страшно напугал ее.

– Что случилось?

Он виновато опустил голову.

– Мне так хотелось тебя обрадовать, сделать что-то полезное… но уже ничего не получается.

На глазах у Фёдора навернулись слезы, от которых внутри у Нины всё сжалось. Ей хотелось утешить его, но она не находила нужных слов. А он извиняющимся голосом как-то жалобно пролепетал:

– Ты же знаешь: я люблю порядок! Но… Глазами всё бы сделал, а руки уже не слушаются. И устаю быстро.

– Феденька, ты не переживай, всё сделаем, будет красиво.

Нина и сама бы всё смогла, но муж будет переживать, укорять и изводить себя.

Суббота испытаний

Цвети, живи и радуйся, но никогда не забывай, что всего в шаге от рая находится ад.

Как все-таки отличаются времена года! Везде! Если сибирская зима показалась Виктору медлительной, какой-то неповоротливой и тягучей, то весна – суетливой и скоростной. Почувствовав свою власть, она резво заявила о себе и продолжала набирать обороты, словно куда-то спешила. Если земля еще продолжала терпеть почерневшие от злости остатки лютой зимы, то асфальт и бетонка уже давно очистились от снега и ледяной корки.

Приятным вечером Муза неторопливо возвращалась домой и увидела, как Васятка Емелин катается с горки. Она присмотрелась: к широкой доске снизу приделаны две пары подшипников. Более того, у этой самодельной техники имелся руль. «Это же для меня находка!»

Она с радостью бросилась к юному и смышленому не по годам соседу:

– Васенька, дорогой ты мой, как я по тебе соскучилась! Ты любишь тетю Музу? Вот и молодец! Где ты взял эту каталку?

– Папка сделал.

– Что? Он и на такое способен?! А ты мне подаришь ее? Да он тебе еще смастерит!

Василий враз «повзрослел» и серьезно задумался: что бы содрать с этой доброй тетеньки? Но она опередила его:

– Я тебе куплю мороженое, самое дорогое.

– Идет, по рукам, – весело ответил Василий и протянул ладошку, в которой тут же оказалась пятирублевая монетка.

– Маловато будет, – он по-отцовски нахмурил брови.

– Да? Разве? Тогда извини – давно не баловала себя, – засуетилась она, копошась в своем тощем кошельке. – Ну вот тебе еще два рубля на всякий случай.

– Ладно уж, катайся. Только не нае…

Готовая ко всему тетя Муза тут же прикрыла ему рот и подозрительно осмотрелась по сторонам, будто Василий хотел открыть наиважнейшую тайну.

– Дальше не продолжай – я понимаю тебя с полуслова. Как-никак соседи!

В день физподготовки девичьему подразделению предстояло бежать по знакомой трассе вдоль шоссе. Морозова, как всегда, отстала. И вдруг все услышали ее звонкий голос:

– А ну, посторонись! У-ух ты!

Она на бешеной скорости с грохотом неслась вниз на управляемой доске с подшипниками. Рассекаемый плотный воздух напевал, бил ей в лицо и свистел в ушах, но она уже ничего сделать не могла – тормозов-то не было!

– Расшибешься, оглашенная! – только и успела крикнуть ей Нина.

А та, почувствовав скорость, ощутила такой азарт, что у нее дух захватило. Она мысленно благодарила и Емелю, и Васятку за то, что испытала такую неповторимую радость!

Спустя четверть часа Нина тоже пережила подобные чувства. К своему удивлению, она нисколько не испугалась, только получила новые ощущения, которые присущи профессиональным гонщикам.

Но всё это оказалось прелюдией к главному событию дня.

Волейбол в армии всегда был популярен своей массовостью, доступностью и коллективным азартом. Поэтому спартакиада предусматривала и этот зрелищный вид спорта. В субботний день проводился финальный матч между ракетчиками и связистами. Играли на спортивной площадке под открытым небом. Денек, как по заказу, выдался солнечный, поэтому с обеих сторон собралось много добровольных болельщиков. Пылкий задор и дух соперничества присущи каждому военнослужащему, независимо от звания и должности, но присутствовать на матче «гигантов» удостоились чести лишь свободные от службы.

После утренней пробежки боевая смена телеграфисток в полном составе явилась на стадион. Неразлучная троица расположилась в первом ряду, они сразу бросили приветливый взор на своих любимцев. В лучах восходящего над хвойными вершинами солнца золотисто-медное тело Виктора горело и торжественно сияло, как венец будущей славы.

Темпераментные подруги горячо болели за своих – их глаза горели решительной яростью. Больше всех от них доставалось судье, в адрес которого за каждый умышленно засуженный, по их мнению, спорный мяч летел град оскорблений и словесных оплеух. Но и этого им казалось мало. По уши «оплеванный» старший прапорщик Хохрячко был не рад, что согласился на неблагодарную во всех отношениях роль. Даже более уравновешенная по сравнению с подругами Нина не могла сдержать своих эмоций и позволяла себе свист и нелицеприятные выкрики:

– Судью на хозяйственное мыло, а свисток – на стиральный порошок!

Игра шла с переменным успехом. Перед пятой, решающей партией капитан команды Славный собрал своих игроков в круг, высказал замечания и еще раз настроил на победу.

– Всё поняли? Играйте на меня и на Малышкина, а остальное – дело техники.

Нина любовалась игрой своего ненаглядного красавца. «Сколько ловкости в его движениях!» Ей казалось, что он и прыгает выше всех, и блок у него лучше получается, а уж бьет так сильно, что невозможно принять его мощный удар. Правда, другие связисты иногда допускали обидные ошибки (у Виктора она их просто не замечала). Из-за этого игра выравнивалась, что придавало завораживающую интригу. Муза и Дина больше наблюдали за Малышкиным, который, выпрыгивая над сеткой, выплескивал длинными, как весла, руками. Девушки подбадривали свою команду и отпускали язвительные возгласы в адрес соперников.

– Ну ты, косой, куда лупишь? – кричала Дина. – Брось вихляться и колыхать тени!

– Поправь прицел… Купи очки… Протри глазенки, если запотели, – поддерживала ее неугомонная Муза.

– А ты куда с таким животом вышел? Здесь ведь прыгать надо, а не в домино играть, – оказывала психологическое давление на самого сильного игрока Нина.

Благодаря удачной концовке в игре и неоценимой поддержке коллег команда связистов вырвала-таки победу. Обрадованные девушки наградили чемпионов поцелуями и радостными улыбками. Нина с особой тщательностью ухаживала за Виктором: она обтирала его вспотевшее тело полотенцем и приговаривала:

– Ты у меня самый красивый! Самый лучший! Как замечательно ты играл! Если бы не ты…

– А ты у меня самая лучшая болельщица, – отвечал он взаимностью. – Я слышал все твои выкрики – ты была великолепна!

Вдруг ее кольнуло, и она прищурилась.

– Но Музу я тебе всё равно не прощу, – решила проверить Нина: червоточинка подозрительности до сих пор сохранилась в ее сердце. Она демонстративно надула губы и уставилась на Виктора, чтобы уловить его первую реакцию.

Он недоуменно пожал плечами.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь. Провожал ее?

– Прямо до дома?

– Естественно, раз она попросила.

– И что она еще просила? И зачем ты к ней заходил?

Виктор уловил ее откровенный упрек и ответил в порыве откровенности:

– Да вовсе я не заходил, хоть она и предлагала.

– Это правда? – повеселела Нина.

– Ну конечно. Можешь у нее спросить.

– Она-то как раз и говорит… Причем такое, что я со стыда чуть не сгорела, – призналась она и косо взглянула на подругу.

– За кого, за нее?

– Ей что, она не горит и не тонет. За тебя, конечно.

– Клянусь, не грешен, – приложил он руку к сердцу и озорно подмигнул.

От волнения и невинного разрешения беспокоившего ее вопроса относительно любовной интриги Нина испытала неописуемое облегчение! Она, как ребенок, только что получивший дорогую игрушку, подпрыгнула от радости.

Муза с Диной увлеченно ухаживали за совсем обессилевшим Малышкиным.

– Ты у нас молодец, Димочка! – приговаривала Муза. – Очень грамотно играл под нашим руководством. Будешь и дальше нас слушаться, скоро мастером станешь. На фига тебе эта баранка? А за цветочки душевное спасибо!

С появлением первых полевых цветов, куда бы Малышкин ни ехал, он обязательно останавливался, набирал три букета, аккуратно связывал нитками, подрезал и в тот же день (или на следующий) вручал заботливым девушкам. За добро любил платить добром!

– И от меня спасибо! Последний букет был особенно душистый! Ой, как ты вспотел, бедненький, – протирала его худые плечи Дина. – А если война?! А если толкать машину?! Придется серьезно заняться с тобой индивидуальной общефизической подготовкой. Сумароков совсем не уделяет тебе внимания, а Емеля только эксплуатирует.

Измотанный Дима сидел на трубе, тяжело отпыхивался и участливо кивал головой. Вытянув уставшие ноги, он напоминал насос: тяжело вздыхал и протяжно выдыхал.

Когда победные страсти улеглись, а основные игроки отдохнули и привели себя в порядок, девушки стали решать, как отметить это знаменательное событие. Муза предложила идти на озеро. Желающих искупаться и позагорать оказалось большинство.

Впятером они расположились на небольшой полянке, покрытой густым травяным ковром. Виктор впервые оказался здесь и застыл в изумлении: раскаленное солнце дышало пожарищем и любовалось собой в водном зеркале. «А может, специально окунулось в озеро, чтобы согреть воду да и самому взбодриться?» Быстро раздевшись, Виктор на всякий случай прикинул температуру босой ногой – как бы не ошпариться.

– Не бойтесь. Теплая, как парное молоко, – в радостном порыве выкрикнул он и тут же скрылся под водой.

Вскоре девушки и сами оценили водичку и дружно атаковали ефрейтора Малышкина, отличавшегося узкой грудью и впалым животом. На его худое белое тело, усыпанное многочисленными веснушками, словно пытаясь их смыть, обрушились со всех сторон брызги. Он по-девичьи визжал и отбивался, но силы были явно не равны. Победа оказалась на стороне втрое превосходящего «слабого» пола.

А Виктор уже увлекся скоростным заплывом. На середине овального озера он осмотрелся: предстала удивительная картина гениального мастера по имени Природа! Идеально чистый природный водоем окружали высокие стены дремучего хвойного леса. По водной глади отдавались его гулкие звуки. Казалось, он молча говорит: от него исходили старческая мудрость и величавая солидность, окутанные загадочной тишиной. Если где и живут сказки и их герои, то именно в таких глухих местах, чтобы их никто не видел, не слышал и не докучал навязчивой суетливой действительностью. У здешних мест совсем другая жизнь.

И вдруг на цветущей поляне появились трое подвыпивших парней, которые своим видом никак не вписывались в эту красоту. Вели они себя развязно: громко кричали, осыпая друг друга площадной бранью. Присутствующие возмущались, осуждали молодых людей, но деликатная критика их не смущала: они сегодня «развлекаются» и к чужим мнениям глухи.

Их одежда вызывала странные ощущения: высокий, с круглым, как сковорода, лицом – в расстегнутой камуфляжной куртке и в тельняшке, коренастый – в брюках и в рубашке, а сухолицый парился в кителе и в пограничной фуражке. Их неряшливый вид и безобразное поведение не могли оставить равнодушным пожилого человека, отдыхавшего вместе с малолетним правнуком.

– Ребята, вы же здесь не одни, а лаетесь, как пьяные сапожники, – сделал он замечание, когда уже не в силах был терпеть их нецензурную брань. – Вот смотрю я на вас...

– А ты не смотри, – перебил его толстомордый. – И вообще канай отсюда.

– ...и поражаюсь: вы ведь своим видом позорите погранвойска. Как вы одеты?! Оборванцы, да и только!

– Папаш, заглохни. У нас сегодня праздник, – остановил его тот, что в тельняшке, джинсах и кроссовках; он поправил завязанный на поясе теплый коричневый свитер и шмыгнул острым носом.

– Тьфу ты... Клоун да и только, – вырвалось у старика.

– Бать, не зуди. Не порти настроение, а то из-за тебя водка не полезет, – предупредил другой, снимая потный китель, его фуражка еще как-то умудрялась держаться на затылке. – И не вздумай нас воспитывать – бесполезно. Мы только что дембельнулись и не намерены слушать твой старческий бред.

– Не дембельнулись, а, скорее всего, долбанулись. Да кто ж вам, кроме меня, правду скажет? Ваши родители? Или, может, нынешние «хозяева страны» и разного рода начальники? Одни уже наверняка на вас рукой махнули, а другие вообще этими вопросами сейчас не занимаются. А я, как старый пограничник, прямо скажу...

– Ты заткнешься или нет, козел вонючий? – вскипел самый здоровый из них, о причастности которого к погранвойскам напоминали только штаны и берет за поясом. Его клетчатая рубашка с засученными рукавами в сочетании с ними в другом месте вызвала бы улыбку, но праведному деду в этот момент совсем было не до смеха. Его нижняя губа затряслась, спазм подступил к горлу, он хотел что-то сказать, но не получилось. В сердцах плюнул от обиды, сграбастал расстеленное одеяло и, крепко сжав ручонку правнука, потащил его прочь от этих хамов.

Из воды первой вышла Нина. К ней тут же подскочили двое парней и встали на пути.

– А у нас сегодня праздник: встреча корешей-пограничников. Может, поздравите, мадам прелесть? – предложил коренастый и ухватился за ее руку.

– Так что с вас по поцелую, а мы вам за это по капельке, – поддержал его сухой.

– Ребята, я вас поздравляю, но пить не буду, – высвободила она свою покрасневшую ладонь.

– А целовать?

– Тем более, – посерьезнела Нина и попыталась обойти их. Но один из пристававших снова как репей прицепился к ней.

– Постой, красотка, не спеши...

К ним подошел Малышкин.

– Мужики, не приставайте... Мы вам не мешаем, и вы нас не доставайте.

– А ты, дылда, вообще чеши по сквознячку отсюда. А то схлопочешь, – пригрозил аргументированным кулаком коренастый, но тот и не думал хотя бы для видимости демонстрировать свой страх.

– Не надо, я вас по-хорошему прошу.

– Ах, ты нам еще угрожать вздумал? Да я тебя махом пополам сложу, – выкрикнул сухощавый и сдвинул фуражку на затылок.

Ефрейтор не успел отступить, как получил удар в живот. Он согнулся и со сморщенным от боли лицом рухнул на траву. К счастью, вовремя подоспели Муза и Дина. Первая бросилась к пострадавшему, а вторая с грозным видом уверенно напирала на обидчика.

– Ты что сделал? Тебе кто дал право руки распускать?

– А вас, телки, никто и не спрашивал, – распетушился тот.

На помощь изнутри распаренной до красноты подруге подскочила взбешенная Муза. Быстро оценив ситуацию, она распалилась и тут же напала на «противника» со свойственными ей словесной красочностью и искрометной прямолинейностью:

– Ты чего соплями брызжешь, недоносок крашеный? На кого костыль поднял? Мочилова захотел? Так что, бычара гребаный, в рог схлопотать хочешь? Так мы тебе устроим! Можешь похоронку заказывать…

Оторопь охватила пьяного хулигана – он даже шевельнуться не мог. Выдав еще несколько своих коронных агрессивно-упредительных выражений, Муза окончательно повергла его в панику. Испуганный парень отступил, предпочитая с ней не шутить: от такой, полагал он, всего можно ожидать.

В этот момент – как всегда, в самый разгар – подбежал Виктор. Увидев лежащего Малышкина и склонившуюся над ним Нину, он подумал: «Опять ефрейтору не повезло».

– В чем дело? – громко спросил он, вонзаясь, как нож в масло, в гущу событий.

Лицо Нины отливало болезненной бледностью – как высокосортная мелованная бумага. Она бросилась к своему спасителю и схватилась за мокрую руку – ее дрожь передалась ему, но тут же сгорела в горячей ладони.

– Сначала они пристали ко мне. А потом вот этот ударил Дмитрия в живот.

Виктор вспомнил про швы Малышкина, представил боль, которую тот испытал, и стиснул зубы. Пробежавший по телу холодок сменила злость, переросшая в ярость. Виктор подошел к обидчику и деликатно отстранил Дину, ему хотелось посмотреть в глаза этому подонку, который, конечно же, видел хирургические следы и специально ударил в это место. Хулиган не раздумывал и на этот раз, он замахнулся, чтобы ударить. Мгновенно сработала реакция – Виктор опередил, слегка врезав ему по острому носу. Тот взревел и прикрыл его руками – сквозь пальцы просочилась кровь. Он что-то бубнил, уткнувшись в ладони, словно решил не пролить на землю ни капли. Однако, когда он отнял их от лица, все увидели разбухший окровавленный нос и вытаращенные в страхе глаза.

– Ну вот, стал курносым! Тебе идет, – заметил Виктор, усмехаясь.

Девушки заразились его остроумием и оживились. Но тут на помощь дружкам подбежал самый здоровый «пограничник», по габаритам напоминавший теленка.

– Ну ты, – обратился он к Виктору. – Сейчас схлопочешь за это, – указал он на разбитый нос и тут же пустил в ход руки и ноги. Виктор увернулся и чуть отступил, оказавшись вне досягаемости.

– Что скажешь?! – хищно скалясь, спросил агрессивный «теленок». Наглая улыбка не красила опухшее лицо нападавшего, она только раззадорила Славного.

– Здорово работают твои клешни, – спокойно ответил он.

Бугай усмехнулся и с нескрываемой гордостью взглянул на своих приятелей. Но Виктор сразу же осадил его:

– Зато неэффективно.

– Хм! Покажи, как надо! – скривил рот здоровяк.

– Тогда смотри, – произнес уверенный в себе Виктор и, не дав ему опомниться, бросился вперед. Прямой удар в челюсть сразил самоуверенного «пограничника».

– Как видишь, всё очень просто, – невозмутимый Виктор обдал свой кулак горячим дыханием и посоветовал: – Пить надо меньше, тогда реакция будет лучше. Уяснили? – на этот раз он обратился к его дружкам, пытавшимся приподнять распластавшегося бугая.

Виктор подошел к коренастому «оборванцу» и доходчиво постучал по его взмокшей спине.

– А ты извинись перед девушкой, – он указал на застывшую в изумлении Нину: внутри у нее всё ликовало, но она от волнения не могла выплеснуть своей радости. – А потом сматывайтесь отсюда в другое место, где вам никто не будет мешать зализывать раны и вытирать сопли.

– Я, конечно, извинюсь, – он громко шмыгнул носом, – но ты еще пожалеешь. Так пожалеешь!.. У нас тут всё схвачено.

Сам же опасливо отступил и как-то неубедительно пригрозил кулаком. Его обещание только позабавило Дину и Музу. Они мгновенно разорвали дистанцию и уверенно наступали на него.

– Что ты проблеял, козленочек? – переспросила последняя, указывая на ухо. – А ну, подруга, попроси его повторить.

– Запросто, – Дина как клещами вцепилась в его куртку и продемонстрировала техничный бросок через бедро. – Запомнила?

– Нет, – призналась Муза, хлопая веками. – Даже глазом не успела моргнуть. Еще разок, и с душою.

– Так это же элементарно, – нагнувшись, Дина схватила обмякшее тело перепуганного «погранца», приподняла, тряхнула немного, чтобы он очухался, и тут же бросила его через плечо. Тот, как мешок, тяжело шмякнулся о землю и застонал.

– Вот теперь поняла, – обрадовалась Муза.

– Ну, если поняла, тогда сотвори что-нибудь, – приказала Дина, – только действуй резко и уверенно.

– Нет, не надо, – сразу застонал невольный спарринг-партнер и поспешно пополз от них. Судя по мокрой спине, хмель с обильным потом спешно покидали его не первой свежести тело, о чем свидетельствовал стойкий отталкивающий запах.

Глядя на него, Морозова обуздала в себе жажду мести, жажду крови, ограничившись малым.

– Смотри-ка, подействовало – совсем другой человек! Ведь может же, если захочет! – усмехнулась Муза, ей ничего не оставалось, как дать ему пинка вдогонку – теперь она не стеснялась своей худобы и тощей с выступающим позвоночником спины.

– Вот, казалось бы, мужиков здесь – целыми косяками ходят, а выбрать некого. Ну где нынче взять хороших, если повсюду одни ханурики и недоноски! – звонко отметила она, устремив озорной взгляд к небу, и с искренним сожалением театрально развела руки. Однако оттуда ей не ответили (видно, вопрос оказался не из легких), да и окружающая природа деликатно отмолчалась.

Чтобы поздравить подруг с безоговорочной победой, подбежала Нина:

– Да никакие они не пограничники. Таких не бывает.

– Милая, очнись, – возразила Дина. – Граница-то у нас вон какая! Солдат не напасешься. Сейчас такой недобор, что любых берут! Между прочим, в нашу дивизию – тоже!

– А ведь раньше хватало, – с какой-то затенной грустью полушепотом признала Нина.

Подвыпившие горе-«пограничники» быстро покинули «поляну брани» (до «поля» она явно не дотягивала), отчего всем отдыхающим даже дышать стало чуть легче и свободнее. А солнце воспаленным оком – как бельмо на ровном безоблачном небе – тупо и безжалостно продолжало палить, словно задалось целью раскалить докрасна почти безжизненный ландшафт. Нина предпочла спрятаться от убийственных лучей и с радостью расположилась на траве в тени сосен-старожилов, тут же расслабилась и ощутила густой аромат сибирского блаженства. Виктор распластался рядом и зажмурился от ослепительной яркости. Земля напоминала ему воздушную перину, готовую в любую секунду к взлету. Вокруг всё стихло и даже не шевелилось, боясь нарушить ровное дыхание двух сердец. Однако внутреннее волнение нарастало. Теперь пышущая жаром, мягкая, насыщенная соком и вдохновенной свежестью трава казалась ложем любви!

Виктор протянул руку, их кисти соединились на границе тени и слепящего света. Каждый думал о своем, только светлом и приятном, но взгляды устремлены в неведомую высь.

Чистое майское небо, как море, вдруг заволновалось, закачалось. Казалось, вот-вот мелькнет белый парус, который захватит их и унесет на необитаемый остров любви! Нина уже почудилось чуть заметное дуновение, словно неведомо откуда донесся глубокий многообещающий вздох-выдох догадливой природы, умеющей читать мысли любящих сердец.

Но трепетным желаниям, видно, не суждено было осуществиться. Нина по сбившимся с ритма импульсам руки сразу почувствовала беспокойство своего возлюбленного: а на него всего-навсего упала худая тень. Но открывать глаза и возвращаться в земную реальность не хотелось – сама душа противилась. Но если не сам, то всегда найдутся другие, которые сделают это. Послышался знакомый голос, отдающий завистливым оттенком:

– А чёй-то вы тут делаете?

– Не мешай, мы летим! – одновременно ответили влюбленные, нисколько не удивившись не только такому единению, но и общности мыслей, одновременно посетивших их. Они переглянулись и таинственно улыбнулись. И прекрасно поняли друг друга, потому что говорили на одном языке, понятном всем влюбленным.

Муза скептически скривила губы. Взглянув еще раз недоумевающими, но плутовскими глазками на два соединенных человеческих креста, она раскатисто прогоготала:

– Малышкин, а не слетать ли и нам куда-нибудь?

Полевое учение

Чем быстрее бежишь от трудностей, тем быстрее приближаешься к счастью.

Двое суток нещадно хлестали дожди с ветром. Высокое начальство словно специально заказало такую погоду, чтобы провести заранее спланированное учение. Его ждали, к нему готовились, но не знали точную дату. Тревогу объявили на рассвете. Неприятное ощущение и беспокойство отозвались в каждом сердце. Но что поделаешь – надо вставать и бежать на службу.

Для новобранцев-связисток комплексное учение оказалось первым, да еще в полевых условиях. Перед женским отделением была поставлена почти невыполнимая задача: совершить марш-бросок, выйти в указанный район и развернуть там временный узел связи.

Поначалу девушки испугались – бежать предстояло пятнадцать километров! У некоторых эта цифра вызвала нервный смех, у других – шок, и только у одной (фамилия всем известна) – предчувствие обморока. Но никому не хотелось выдавать себя – служба есть служба! Поэтому они даже вида не показывали.

Нина словно окунулась в свою стихию, в душе проснулся азарт, который полностью захватил ее. Она нисколько не растерялась и реально оценила ситуацию. Взглянула на запад: темно-серой стеной застыли бессчетные полки великанов-деревьев. Причем не солдат, а народного ополчения, готового ринуться на смертный бой против иноземцев, всякой нечисти и скверны. Вдохновленная таким сказочно-былинным видением и почувствовав патриотизм таежной природы, она тут же предложила:

– Давайте срежем. Судя по карте, нам надо вон туда, – она показала рукой вправо от трассы. – Я в лесу хорошо ориентируюсь… Думаю, не заплутаемся.

– Ё-моё, дельная мысль, – поддержала Муза, обрадовавшись, что удастся сократить расстояние.

Их поддержали остальные связистки. Однако на правах старшей группы Дронова быстро урезонила неорганизованный гомон. А в армии единоначалие – основа основ! Окончательное слово оставалось за ней, но она не торопилась. Обстоятельная Дина прикинула новый маршрут: сначала предстояло спуститься по скользкой тропинке, затем по прямой пробежаться по густому лесу, который наверняка таил столько опасностей и неожиданностей! Если их все предвидеть, заранее испугаться можно. Народ – необстрелянный, местность – незнакомая, к тому же продолжал поливать неустанный дождь, который подтвердил народные наблюдения: синоптики ошибаются только раз, зато каждый день! Да еще спуск предстоял довольно крутой. Осторожная и расчетливая Дина всё же рискнула, за что удостоилась одобрительных возгласов. Однако никто не решался ринуться первой. Старший сержант Дронова взглянула на застывших в растерянности связисток и приободрила:

– Ну что, рванем? Танки грязи не боятся! – и с задорным возгласом «У-ух» уверенно помчалась вниз.

За ней цепочкой последовали Нина и остальные. Нерасторопная Муза после первых осторожных шажков поскользнулась, упала на спину и с воплями покатилась.

– Ой, мамочка, сейчас расшибусь! – орала она, закрыв лицо руками.

Испуганные девчонки поспешно сторонились, пропуская скользящую по глине Оглоблю.

– Эх, понеслась душа по кочкам! – вырвалось у Нины, с ужасом наблюдавшей за скоростным спуском подруги. – Если останется живой, посоветую ей заняться санным видом спорта или бобслеем.

– Тебе не привыкать кататься с горки, – кричали вслед другие, которых только развеселила всерьез перепуганная Муза. Она опять вспомнила о тормозе. И вовремя.

В самом низу неуправляемая Морозова налетела на трухлявый пенек и замерла. Пауза пошла ей на пользу – успела удостовериться: жива, но не совсем здорова! «Слава Богу, что отделалась только мелкими царапинами и легкими ушибами», – подумала Муза, когда открыла глаза.

Но на этом ее приключения не закончились. Вскоре, споткнувшись о корягу, она сильно врезалась головой в дерево. Подбежавшая Нина, как «скорая помощь», пыталась вернуть пострадавшую к жизни. Похлопав Морозову по щекам, ей удалось привести ее в чувство.

– Ну что ты такая неловкая? Ну почему с тобой всегда что-нибудь случается?.. – жалобно приговаривала она.

– Потому что я честная девушка… только невезучая, – обиженно надув губы, пострадавшая усердно растирая шишку на лбу.

Нина осмотрелась: бурелом, чащоба… «Мрачные места», – подумала она.

Подбежала сосредоточенная Дина.

– Что опять случилось с этой непутевой?

– Да вот в дуб врезалась, – объяснила Нина, показав на здоровенный ствол.

Убедившись, что он не пострадал, Дронова откровенно расхохоталась.

– Ну, теперь ты у нас еще и «дубовая» будешь, раз породнилась с ним. Вставай – хватит любоваться природой. И кончай симулировать. На руках мы тебя всё равно не понесем. Я получила приказ: ослабших и раненых не жалеть и пристреливать на месте. Так что если хочешь жить – бегом за всеми.

Сморщившись от боли, Муза с трудом встала и поправила на спине рацию. Глядя на нее, Нина усмехнулась:

– Действительно, ты такая неловкая и невезучая, что, даже упав на спину, обязательно расквасишь себе нос. За мной! Я всегда буду рядом.

Морозова подчинилась и, прихрамывая, поковыляла, вполне обоснованно ожидая новых опасностей. Постепенно боль не то утихла, не то забылась. Под ногами неприятно чавкало, хлюпало, словно всхлипывало, но Муза, как потерявшая след охотничья собака, носилась по лесу. Вскоре она угомонилась и послушно пристроилась в хвост группы. Нина бежала впереди и, с беспокойством оглядываясь, присматривала за выдохшейся подругой. Но та, увидев цветы, бросилась к ним и тут же угодила в болото. Провалившись по пояс, она попыталась выбраться самостоятельно, но ее еще больше затянуло.

– Ой, тону! Спасите! – просипела Муза, вытаращив глаза. Она намеревалась еще что-то выкрикнуть, но не получилось – только ошалело хлопала грязными веками. Предательский голос подвел ее: даже себя не услышала. Но жить-то хочется. Тогда она собралась с силами и заорала во всё горло.

Проворная Нина снова первой успела к ней. Панические глаза подруги напоминали крупные пуговицы, а протянутые руки-коряги судорожно дрожали. Муза быстро погружалась в болото. Пока Нина соображала, что предпринять, подругу уже по грудь засосало.

– Девчонки, помогите! – крикнула Нина и протянула тонущей подвернувшийся под руку сухой ствол березы.

Муза с такой решимостью ухватилась и так сильно рванула на себя, что Нина чуть не оказалась в ее цепких объятьях – спасло только то, что она просто не удержала спасительное средство. Тогда Нина немного отступила и зацепилась одной рукой за молодое деревце, а другой за брошенную Музе усохшую березку. «Эх, Виктора бы сюда! – он бы своими длинными и крепкими руками быстро вытащил ее», – лихорадочно подумала она, выбиваясь из последних сил.

– Тяни, сильнее тяни! – командовала Муза. – А то у меня уже руки онемели.

К счастью, прибежала подмога. Девушки сгрудились муравьиной кучей и оживленно обсуждали опасную ситуацию. Однако в этот галдеж резким диссонансом ворвались истошные крики:

– Караул! Вы будете меня спасать? Или только глазеть сбежались?

– Ну вот, опять по уши вляпалась, – хлопнула себя по бедрам Дина.

Все невольно засмеялись. Осознав жуть происходящего, Морозова напоминала жабу. С выпученными глазами она жалобно то призывала, то умоляла, то жестко требовала:

– Да делайте же что-нибудь! Вам смешно, а мне не до веселья. Ведь со мной и рация утонет. А ну быстро взялись!

– Разве? Ну, это меняет дело, – Дина выстроила всех в цепочку, которую завершила сама. Протянув руку, потребовала: – Крепче держись. Сейчас вытащим тебя из дерьма. В который уже раз!

Когда общими усилиями Оглоблю, как бревно, выволокли из болота, она легла на мягкий клочок мха и возрадовалась, как ребенок:

– Ура! Я жива! Ё-моё, жить-то как хочется! Вы даже не представляете. Ведь я мысленно уже побывала на том свете и снова вернулась к вам. А вы, кажется, не рады?

– Спасибо! Облагодетельствовала, – Дронова отвесила низкий поклон. – Да мы вовсе не тебя, а радиостанцию спасали – казенная всё-таки! Так что, если б не она, питались бы сейчас тобой пиявки и всякая прочая нечисть.

– Тьфу! – вырвалось у Музы. – Даже представить себе не могу, что мною кто-то питается. Всё, решено: умирать я буду совсем в другом месте. И надеюсь – не скоро!

– Вот и замечательно. А теперь вперед! – скомандовала Дина и первой побежала по намеченному маршруту.

Но недолго безмолвствовала тайга. Вскоре ее оглушили вопли всё той же горластой Музы, которой досталось веткой по лицу – на этот раз прорезавшийся голос не подвел ее. Пришлось отлеживаться, пока покрасневший глаз не проморгался. Нина всячески помогала ей: и дула, и промывала, и прикладывала платочек, но пострадавшая и не думала подниматься.

– Самое лучшее в беге – отдых от него, – призналась она.

Но на каждого хитреца… всегда найдется надежное средство. Кровожадные таежные комары были неравнодушны к ней с первых шагов. И теперь они словно сговорились высосать всю ее буйную кровушку, вынудив Музу беспощадно хлестать себя по лицу.

– Черт бы вас побрал, – кряхтела она, нехотя вставая. – Вы и мертвого поднимете.

Путь, обещавший новые приключения и неожиданности, пришлось продолжить в быстром темпе. Когда снова устали, подвернулся очередной повод передохнуть. На этот раз Муза заметила ужа и, конечно же, приняла его за самую ядовитую в мире змею. Музе «змея» показалась очень крупной, всю жизнь только и мечтавшей, чтобы не просто укусить, а проглотить ее, Морозову, вместе с рацией. О страшных мыслях, рожденных необузданной фантазией Музы, сразу же узнал весь дремучий лес. Возмутившись, он еще долго отвечал эхом.

Обрадованная Нина взяла ужика в руки и бесстрашно приласкала на груди, затем доходчиво разъяснила, чем он отличается от ядовитой змеи. Трясущаяся Муза сморщилась и брезгливо отвернулась, поэтому в ее голове ничего не отложилось. Зато страх прочно поселился в сердце: теперь ей в каждой коряге виделась ядовитая змея. Напуганная Морозова и рада бы не смотреть себе под заплетающиеся ноги, но усталость и тяжеленная рация давили ее к земле.

– Чего плетешься, поджав шнурки? – подбадривала ее словно заряженная на каких-то особых мощных генераторах Дина. – Потерпи, немного осталось. А там нас ждут плотный обед и отдых.

Но тяжело было не только Музе, согнувшейся в три погибели. Последние участки до финиша всем давались с трудом: пришлось устало месить раскисшую вязкую грязь. С огромным трудом удавалось вытаскивать пудовые сапоги из липкого месива. Однако увлекаемые и подгоняемые Дроновой девушки втаптывали усталость в майскую грязь и бежали, бежали...

А вот и желанная точка. Неужели она?

– Да, кажется, здесь, – согласилась Нина, с удовлетворением оторвавшись от карты.

Они достигли ее! Несмотря на все приключения и вынужденные остановки, подразделение прибыло на место раньше предполагаемого времени и быстро развернуло все средства связи.

Девушки находились на возвышении, перед ним и открылась захватывающая дух своей необъятностью панорама. Сквозь стволы деревьев, напоминавших коричневые карандаши, просматривалась бескрайняя тайга. За серебристой дымкой притаились мягкие зеленые волны холмов. Как живые, готовые в любой миг прийти в движение и увлечь в путешествие по бескрайнему океану всё живое и неживое. Так ласково и радушно цветущая природа раскрыла свои объятия, призывая всех быть добрыми и счастливыми.

Довольная Дина вдохнула полной грудью и с вожделением потирала грязные руки. Опьяненная весенним таежным воздухом и изумительным видом, Нина запрокинула голову и закружилась среди стройных, уходящих в неизведанную высь сосен. Божественно сияла вечная улыбка благословенного края. Не отрывая восхищенных глаз от величественной кроны, которая в ответ протяжно гудела и что-то напевала, она почувствовала запах другого, родного ей леса. Откуда он взялся? Кто его принес? И только снова взглянув на статные задумчивые деревья, поняла: они показались ей антеннами, соединяющими Землю с космосом.

«Сколько людей, столько и антенн, – осенила ее заманчивая догадка. – Значит, у меня тоже есть связь и я могу послать свой сигнал во Вселенную: “Я люблю мир, я люблю жизнь, я люблю Виктора!“» Она только сейчас заметила, что безмерно далекое пустынное небо очистилось, подобрело, издали заголубело.

Совсем по-другому радовалась Морозова: она с удовольствием рухнула на мокрую траву и приготовилась понежиться несколько минут, но туча комаров снова налетела на ее искусанные уже лицо и руки. Муза самоотверженно отбивалась, но силы были неравны. Проходившая мимо Дина заметила на лице подруги два клеща: они впились в ее впалые щеки. Но опытная подруга не стала раньше времени ее пугать и деликатно порекомендовала встать. Та, вспомнив о змеях, вскочила и продолжила поединок с зудящими сибирскими кровопийцами.

Снова всех усыпила опьяняющая и расслабляющая тишина, которая накапливалась в этих местах тысячелетиями. И вдруг донесся оглушительный грохот, как будто где-то близко разразился гром. Только произошло это не в атмосфере, а под землей. Где-то рядом и угрожающим эхом разнеслось по округе. Нина развернулась в ту сторону, с волнением ожидая невероятного чуда, несущего в себе что-то ужасное. Первое впечатление: сейчас произойдет землетрясение или проснувшийся вулкан сделает первый выброс. Но откуда он здесь? Неожиданно над деревьями с ревом полыхнул столб пламени, который сменился густым серым дымом. Из него высунулась головная часть ракеты и тут же застыла. Нине показалось, что огромная дымящаяся «сигара» специально зависла, словно еще раздумывала: проститься ей с Землей или нет. Затем послышался усиливающийся рев, и она медленно устремилась вверх. Набирая скорость, ракета пыталась вырваться из маскирующей дымовой завесы, чтобы обрести свободу в чистом небе и предстать во всей своей красе. Когда ей это удалось, Нина увидела грозный профиль ядерной ракеты. В этот момент она даже не догадывалась, что вместо настоящей боеголовки у нее обыкновенная болванка… И всё же! Главное – не в ней, а в самой ракете. А она великолепна!

Всё увиденное и услышанное длилось мгновения, а Нине показалось – не только счастливые часы, а часть жизни! И какой!

– Так вот ты какая! – восхищенно воскликнула она.

Девушки застыли как завороженные. Пахнуло едкой наползающей гарью. Первой не сдержалась Дина:

Ее поддержали остальные – вверх полетели головные уборы.

«Ради этого стоило перенести все испытания, всё выдержать. Какая же она красивая, мощная, уверенная в себе!» – думала Дина, пламенея от охвативших ее восторженных чувств.

Оставляя за собой огненный шлейф, ракета уже взяла заданный курс. Она гордо уходила в ликующее небо, внося в него праздничное разнообразие. Муза уже забыла об усталости и орала громче всех:

– Знай наших! Это мы дали ей сигнал «На старт!»

Дрожащая от восхищения Нина прижала ладони к пылающему лицу – оно словно впитало в себя часть ракетного огня, по щекам побежали слезы умиленной радости и высочайшей гордости. «Я вижу ее. Вот она – совсем близко, почти над моей головой. И мне не страшно. Потому что она защищает меня и весь мир! Жаль, что Федора нет. Он бы тоже ликовал. Он это заслужил, даже больше, чем я и другие… И порадовался бы этому ни с чем не сравнимому зрелищу. Да, сегодня особенный и незабываемый день!»

– Эх, скоро где-то бабахнет! Так грохнет, так жахнет, что далеко аукнется! – произнесла она, не сводя слезящихся от счастья глаз от уносящейся ракеты.

Муза ровным козырьком приложила к бровям ладонь и уверенным тоном поддержала подругу:

– Не сомневайся, в чьих-то мозгах точно аукнется.

В праздничном небе уже осталась только огненная точка, но и она вызывала в сердцах связисток непередаваемое чувство, будто это был не учебный пуск боевой ракеты, а полет космического корабля. Каждая из девушек мысленно представляла себя в нем. Нина увидела себя прильнувшей к иллюминатору и любовалась удаляющейся с каждой секундой Землей. Эмоции захлестывали. В душе столько радости, что хватило бы на всех: на Виктора, на мужа… Она вдруг увидела их вместе – всего на одно мгновение, но этого ей оказалось достаточно, чтобы насторожиться. И тут же ее сознание или какая-то разумная сила разъединила их. И правильно, решила Нина, – они не должны быть вместе. Теперь перед ее глазами поочередно крупным планом мелькали их радостные лица. Впервые! Они будто соревновались в желании ей понравиться. Нина удивилась такому заочному соперничеству, но сейчас ее душа противилась всяким размышлениям, сравнениям, так как послышался рев приближающегося вертолета. Когда он завис перед приземлением, связистки так радостно закричали, словно впервые увидели его. После приземления он распахнутой дверью пригласил всех в свое нутро. Они организованно запрыгнули и расселись. Крупная и шумная «птица» словно оторвалась от зеленой полянки и быстро взлетела. Нина прижалась лбом к холодному иллюминатору.

– Вот и я в воздухе. На космическом корабле, только он специально летит на низкой высоте, чтобы лучше разглядеть Землю и эти чудные заповедные места.

Дина и другие связистки тоже в восхищении, лишь одна Морозова одновременно побледнела и позеленела – ее подташнивало. Чтобы разрядить обстановку, Дина с серьезным видом обратилась ко всем:

– Так, парашюты всем выдали? Сейчас прыгаем. Морозова первая – у нее ноги длинные. – А ну вставай… Живо!

Она схватила ее за рукав и потащила к выходу – та отчаянно сопротивлялась.

– Да вы что, мне же не выдали… Меня забыли… Я же не умею.

– Ничего не знаю, у меня приказ: всех по росту… Сама виновата, что такая вымахала. Да не бойся: в полете и падать научишься – времени у тебя будет предостаточно, чтобы перекреститься и попросить прощение, если грешная.

Они уже около роковой двери, готовой в любую секунду распахнуться. Дина подталкивала подругу коленкой, та сопела, визжала, но не сдавалась.

– Девчонки, открывай, я ее сейчас отправлю проветриться.

Муза уцепилась за ручку и в отчаянной борьбе неосознанно повернула. А дверь взяла да и открылась! Сразу ворвался свежий резкий ветер, ознобом пробежавшийся по телу Морозовой. Она так испугалась, что неимоверным усилием оттолкнула себя от опасности. С облегчением вздохнула не только она, но и все присутствующие.

– Слава Богу, чуть сама не вылетела. – Косо взглянув на подругу, Муза прошлась рукой по потному лбу. Дина уже отпустила ее и перевела дух, на лице застыло разочарование:

– Ой, уже на посадку пошли. Теперь прыгать поздно. Из-за тебя, непутевая, и мы не испытали кайф от свободного полета.

Девушки засмеялись, а плюхнувшаяся на свое место Муза начала обмахивать себя рукой. Нина бросилась успокаивать ее:

– Ну что ты, это же шутка.

– Хороши шуточки! И почему всегда со мной? Я еле отдышалась… Ох, знаешь, я и про тошноту забыла.

Вертолет быстро доставил девушек вместе с техникой до трассы. А в часть они добрались на автомобиле, за что благодарная Муза от всего горячего сердца (всему коллективу не позволила – до смерти зацелуют, им чужого не жалко) демонстративно чмокнула смущенного Малышкина. В ответ ефрейтор протянул три букета.

Но радовалась Морозова напрасно, потому что Дина порекомендовала ей живо отправляться в медпункт: «Пусть твоим лицом хирурги займутся, может, что-то отрежут, что-то пришьют, а то уж больно оно счастливое».

На следующее утро самые преданные подруги навестили Музу. Она долго не откликалась, а когда всё же приоткрыла дверь, обалдевшие девушки ахнули: красное лицо раздуло, глаза почти полностью заплыли.

– Эко тебя угораздило! Посмотрите на нее, какую харю отъела – теперь ни в один противогаз не влезет, – острила по привычке Дина. – И чем же тебя накачали?

Еще не проснувшаяся Муза небрежно взглянула на себя в зеркало и обомлела, если не сказать дико ужаснулась от увиденного безобразия! Подруги всякую ее видели, но более глупого выражения, чем сейчас, не приходилось. Давясь от сдерживаемого смеха, Дина показала на нее пальцем.

– Нин, узнаешь ориентировку? Именно такую разыскивает милиция: очень опасная рецидивистка! Есть и особая примета: на ее красивом открытом лице как-то странно выглядят заплывшие до узких полосок уродливые глаза. Музка, пора сдаваться.

– Музочка, ну что ты молчишь? Скажи хоть слово, – обняла ее не менее перепуганная Нина, – юмор напрочь изменил ей. А Дина с серьезным видом выговаривала:

– Я тебя предупреждала, дурья твоя башка, не лежи на траве – там клещи. Только и ждут. Говорила: иди в санчасть…

– Да была я. Сержант посмотрел, смазал какой-то ерундой – вот и разворотило. Ну, я ему устрою!

– Он тут ни при чем. Это от укусов клещей. Так что собирайся, пойдем сдаваться… да не ментам, а врачам, пока хуже не стало.

– Кому, им? – уточнила Нина. – Я за них боюсь – Муза в гневе!

– Да они уже ко всему привыкли. У них разговор короткий – сразу под нож.

– Нет, – запротестовала Муза. – Я в таком виде по городу не пойду. Стыд-то какой! Уж лучше пусть на роду будет написано, чем на физиономии.

– Да кто ж тебя узнает – ни один сыщик в мире! Вот ведь какая же ты, Оглобля, всё-таки вредная – никто ничего в тайге не подцепил, а ты – пожалуйста! Будто сразу по всей физиономии получила. Все люди как люди, а ты вечно как хек на блюде! – бубнила Дина, хладнокровно попивая кофе, пока Нина помогала Музе одеться.

– Да, Музочка, с энцефалитом не шутят!

Когда наряженная подруга вновь взглянула на себя в зеркало, ахнула:

– Ой! А вдруг меня Славный или Малышкин увидят? Засмеют! Ой, что же делать?

Она в глубоком раздумье плюхнулась на стул и запротестовала.

– Над больными грех смеяться. Для тебя рецепт один: умнеть. И чем быстрее, тем лучше, – посоветовала сосредоточенная Дина, напоминая опытного экстрасенса с растопыренными пальцами над туманной головой подруги. Но это было только начало.

А само лечение длилось целую неделю, на службе сержант Морозова не появлялась, чтобы своим неприглядным видом не перепугать впечатлительных коллег и командиров. А забросить в тыл к врагам никто не догадался. Ей же хватило реакции одного Емелина, который, впервые увидев ее такой на кухне да еще в полночь, даже заикаться стал.

– Т-т-ты кто? Е-ёлы палы…

И Муза ответила, сознательно исказив голос:

– Не узнаешь? Так я за тобой пришла. Давно тебя поджидаю, – отозвалось, словно из погреба.

Остатки хмеля из тяжелой головы боевого соседа сразу испарились. Емелин протер глаза и безжалостно нахлопал себе по щекам.

– Н-нет, н-не п-п-приснилось.

В потемках он хотел достать чайник, чтобы смочить «горящие трубы» и утолить жажду, но задел на плите сковороду, она грохнулась на пол и в страшном испуге долго не могла угомониться. Емелин нагнулся за ней и сильно ударился головой об угол стола. Вот тут голос и прорезался – прославленный снабженец взревел, но не со страху, а от нестерпимой боли, переполошив всю квартиру, – соседям сверху и снизу тоже изрядно досталось. Про его щетину на груди и говорить не приходится – встала дыбом и никак не желала успокоиться.

На кухню прибежала взлохмаченная Зинаида и включила свет. Тут всё и прояснилось. Прапорщик против своей широкой воли застыл с открытым ртом и милым взглядом сумасшедшего.

– Что с тобой, Муза? – Зинаида бросилась было к соседке, но вовремя спохватилась и осмотрительно притормозила в шаге от нее.

Морозова показала на сковороду и на Емелина.

– Это он меня по лицу раз, два, три… За что? В своем-то доме!

Переломив трусость, мужественная Зинаида подняла сковородку и угрожающе замахнулась на мужа. Тот съежился и снова стал заикой.

– Д-да т-ты что, Зинуль? У-убьешь. Я же не х-хотел. П-просто н-не узнал…

– Вот как вчера нахрюкался – даже соседей не узнаешь. Бросаешься на них! А ну марш спать! Утром я с тобой разберусь.

Поскольку ее вид и тон соответствовали званию не меньше генерала, он безропотно подчинился. На этом ночной конфликт исчерпал себя в самом зародыше. Об этом неприятном конфузе, чтобы не компрометировать легендарного соседа, Муза обещала молчать как рыба, за что он по-соседски был весьма признателен и благодарен ей.

Нина тоже не оставила его без внимания. Между ними состоялся деловой разговор, и на следующий субботний день Емелин вместе с Лехой-Тимохой и сыном с утра завалились к ней на квартиру.

– Вызывали? А мы тут как тут! – бодрым голосом возвестил он о своем своевременном прибытии. – Хозяин, показывай фронт работы и руководи.

Недоумевающий Федор, увидев легендарного снабженца, взглянул на жену и всё понял.

– Да вот дверь надо обклеить.

– Заметано, дело нехитрое! Не впервой.

И работа закипела. А Нина пригласила Емелина-младшего на кухню: перекусить для начала, но тот категорически отказался:

– Не, пока не закончим, в рот – ни капли. Такой закон! – деловито отрезал он и засучил рукава.

На него было любо-дорого смотреть, и она с интересом наблюдала за Васяткой, который усердно разводил клей. Мужики кроили, примеряли и каждый раз спрашивали мнение Федора. Тот только успевал руководить.

– Левее, левее… а правый угол повыше. Во! Теперь точно! Вася, внизу отметил?

Не прошло и полчаса, как дверь с обеих сторон уже обклеили. Хозяин принял работу на «отлично», а Нина выставила им две четверки – на взрослых. Младшему же работнику – самую высшую оценку в виде коробки конфет. Поскольку Федор, по его мнению, грамотно руководил бригадой, он с удовольствием посидел с подчиненными за столом. Нина не узнавала мужа: как он оживился, повеселел и расцвел на глазах. Вот что значит для больного человека общение и внимание! Он ощутил себя нужным и полезным.

Когда Нина вышла провожать мастеров высокого класса и широкого профиля на площадку, Емелин поднял вверх указательный палец и восхитился:

– Ценю и уважаю! Нина Анатольевна, ну вы голова! Так всё придумать, так всё продумать! Гроссмейстер! Дипломат! Нам оставалось только подчиняться. А как он доволен! Преклоняюсь.

Ничего не понимающий Леха вылупил окосевшие глаза и только пожимал плечами, на что Емелин заметил:

– Вам, сантехникам, не понять. А ты, Васек, учись, как надо кумекать.

Вернувшись домой, радостная Нина застала мужа в прихожей – он любовался дверью.

Предварительные бои

Главное – начать, а победы придут.

В этот вроде бы обычный будничный день подъем в казарме оказался как никогда шумным. Старики и деды обнимались, поздравляли друг друга – в их жизни настало знаменательное событие, которого они с нетерпением ждали. Одеваясь, Виктор вспомнил:

– Ах вон оно что! Сегодня же должны объявить приказ о призыве и увольнении в запас. Да, для них это действительно праздник! Когда-нибудь и я доживу. Еще не так буду радоваться. А впрочем, каждому дню надо радоваться. Но у них он всё-таки особенный! Теперь в любой день может поступить пополнение.

Он подошел к группе старослужащих и искренне поздравил их пожатием руки. Гусь тоже протянул, но Виктор принципиально проигнорировал его:

«Пусть знает, что я далеко не каждому подаю».

Обозленный Гусяков «зарычал» на всю казарму и на всех молодых солдат. Но Виктор догадался: прежде всего это относится к нему.

– Да плевать я хотел! Вы все салаги, вам еще до меня…

Виктор с издевательской ухмылкой взглянул на него: «Вот об этом я и говорил! Правда, не вслух. Но Гусь и так всё понял».

Нина еще в скучной постели, хранившей тепло душной ночи. Снова проснулась разбитой. Нехотя встала и распахнула окно: на улице солнечно, но на сердце всё равно безрадостно. «Причина проста: соскучилась я, – размышляла Нина. – Ведь мы не виделись целых три дня! Как я их пережила – сама не знаю… Да я и не жила, а убивала свои безрадостные часы и безвкусные минуты. Самым непостоянным в жизни является время. Интересно получается: когда я наедине с мужем – для меня оно как бы останавливается, замораживается, а с Виктором – мчится как вихрь. В последние дни я лечу в этой изменчивой и контрастной жизни: то опускаюсь, то вновь возношусь к облакам, а куда прилечу, сама не знаю. Но ведь я не перелетная птица, я женщина, хочу счастливого постоянства и спокойствия. А их нет в моей душе: почему-то они не задерживаются и ускользают».

Ее мысли нарушил телефонный звонок. Нина неторопливо подошла и взяла трубку – в ней дребезжал бодрый голос Музы:

– Нинуль, привет. Это я. Как настроение?

– Спасибо! Паршивое, могу поделиться. В голове туман и слякоть.

– Неужто всё так плохо? Что, и никаких обнадеживающих мыслей?

– Пусто, – тяжело вздохнула Нина.

– Значит, надо что-то менять.

Нина как-то нерадостно хмыкнула.

– Динка предлагает сходить на озеро. Ты как?

Вспомнив о Викторе, Нина сразу встрепенулась, у нее даже изменился голос:

– Не. Я очень занята. Столько дел! Так что на этот раз обойдетесь без меня.

– Почему «на этот»? В прошлый и позапрошлый раз тоже были без тебя.

– Музочка, не будь занудой, тебе это не идет – ни спереди, ни сзади. Всё, больше не звони – я уже убегаю.

Хотя из дома Нина вышла только после обеда – и сразу заспешила на стадион. К ее радости, любимый оказался на беговой дорожке. Еще издалека она сразу узнала его по осанке и неторопливому раскачивающемуся бегу. Легкоатлеты так не бегают – для них важно время, а для него – согнать вес. Она уже разбиралась в подобных тонкостях и увлеченно наблюдала за ним с пустынной трибуны. Виктор отмерял круг за кругом и никого не замечал. Он даже не догадывался, что одним своим видом вылечил изболевшуюся душу своей возлюбленной.

Однако вскоре он исчез – нырнул под трибуну и больше не появлялся. Нина растерялась, но ненадолго и последовала за ним. Из прохладного коридора заглянула в душный зал. Увидев Виктора со спины, облегченно вздохнула, но выдохнуть не успела.

– Вам кого? – обратился к ней пожилой осанистый мужчина в спортивном костюме.

– Я только посмотреть, – смутилась она.

– Нельзя, – опытный тренер знал, о чем говорит: боксеры будут отвлекаться, а кто-то и «рисоваться» перед красивой незнакомкой.

– Я не помешаю. В углу присяду и посмотрю – мне интересно… Очень!

Она так любезно улыбнулась, что даже строгий на вид седовласый тренер не сумел отказать. Нина встала в самом углу зеркал и замерла. Виктор сразу заметил ее и застыл в восхищении – не мог оторвать глаз. Он видел трех Нин: живую, счастливую и строгие профили зеркальных отражений. Она в любом ракурсе прекрасна! По ее глазам понял: ничего не случилось, поэтому незаметно кивнул и снова стал колошматить давно потрепанный и обшарпанный мешок, который хоть и не стонал от мощных ударов, но раскачивался от них без явного удовольствия.

Другие спортсмены искоса посматривали в ее сторону. Кто она? Возможно, журналист или фотокорреспондент. Поэтому каждый старался изо всех сил – хотелось предстать во всей красе и продемонстрировать, на что способен. Глядя на них, тренер только посмеивался.

Задумчивая Нина потерялась в мельтешащем времени и целый час простояла не шелохнувшись. Своим непрофессиональным, но влюбленным взглядом она признала, что ее Виктор самый сильный и самый красивый!.. Он лучший во всех отношениях! Вдруг ее отвлекли стрелки настенных часов. Нине показалось, что каждый их шаг отдает юношеской бодростью и задором, а каждая новая минута мускулистая, объемная, динамичная и… вместе с тем, трепетная и желанная!

Славный же думал только об одном – быстрее бы закончить тягучую тренировку. Хоть его никто не заставлял и он в любой момент мог прервать ее, но характер и сила воли заставляли отработать заранее намеченное. Когда он убежал в раздевалку, семидесятилетний тренер подошел к Нине и представился:

– Николай Николаевич Маслов.

Он по-старинному – вовсе не по-стариковски, – а даже как-то лихо, по-гусарски четко кивнул головой и деликатно, несколько академично поцеловал руку.

– Спасибо вам! Ребята тренировались как никогда. Очень хотелось понравиться, произвести впечатление. Их можно понять, – приветливо улыбнулся он и прошелся двумя пальцами по предполагаемым залихватским усам.

– А можно, я еще приду?

– Буду только рад. У нас же скоро соревнование!

– Я знаю, – ее лучистые глаза озорно сверкнули, а на щеках мелькнули привлекательные ямочки.

Наскоро приняв душ, Виктор выскочил со стадиона хоть немного и уставший, но счастливый – ведь его встречала Нина, самая преданная и главная болельщица! Он сразу нашел ее желанным взглядом и прищурился от яркого солнца. Ветерок шаловливо заигрывал с ее белоснежным подолом и с распущенными золотистыми волосами. В своей легкости она смотрелась великолепно!

– Ну, здравствуй! Вот и я, – его лицо обдало солнечной радостью.

Поцеловав своего чемпиона, Нина предложила прогуляться. Они медленно пошли по горячим улочкам военного городка. Впереди манил к себе парк. Чтобы спрятаться от неспадавшей жары и не желая встретить кого-нибудь из сослуживцев или знакомых, они скрылись под сводами густых деревьев. Природа утопала в самой себе и наполняла влюбленных величественным покоем. Молодая зелень – яркая, сочная, буйная – сразу обрушила на них весенние ароматы. Слишком внезапной была эта атака запахов. Приподняв подбородок, Виктор, как человек городской, вдыхал дурманящий воздух размеренно и осторожно – короткими затяжками. Нина не могла надышаться, она жадно и с наслаждением втягивала в себя это роскошное благоухание, от которого ее глаза наполнились слезами сверкающих созвездий, а душа – мелодичной гармонией и состоянием безмятежного счастья.

Влюбленные быстро нашли уютную скамейку в укромном месте и крепко обнялись – словно только и ждали этого момента. Молодая кровь с радостью бросилась в опьяненные головы. Виктор почувствовал небесное блаженство и поблагодарил судьбу за такое непомерное счастье! Ее же слегка будто знобило от мужского дыхания и тепла, разливающегося по спине всё ниже и ниже.

Они не могли наговориться – ведь за время разлуки столько всего произошло, столько передумано! Но лучше любых слов – страстные поцелуи.

Запрокинув голову, раскинув руки и вытянув ноги, Виктор с закрытыми глазами слушал пение пернатых солистов и мысленно уносился в нескончаемые небеса. Завороженная Нина любовалась им. После птичьего концерта Виктор вернулся на землю и вдруг заметил сиротливый пакет у ее ног. Нина уловила его удивленный взгляд и обрадовалась:

– Ой, совсем забыла… Я же тебе котлеты с макаронами принесла!

Виктор не дал им совсем остыть. Облизывая ложку, он искренне выразил солдатскую благодарность.

– Хозяюшка ты моя! Самая заботливая в мире! Если мне удастся победить, придется половину медали тебе отпиливать. По справедливости.

– Ничего мне не надо, лишь бы ты был всегда рядом, – ответила она и прижалась к его плечу.

Под птичий гомон они с жаром обнимались и трепетно целовались, доказывая друг другу, как же истосковались. Затем снова нехотя возвращались в реальность и говорили о службе и обыкновенных буднях. Но в них они видели только… или прежде всего себя.

– Вот я сегодня наблюдала за тобой и думала: ох, наверно, и больно, когда тебя бьют?

– В жизни больнее, ты же на себе испытала, когда мы с тобой познакомились. А спортсмены не дерутся, а соревнуются. Да и бьют-то в перчатках. На ринге происходит привычный обмен мнениями с помощью кулаков. Побеждает тот, у кого «аргументы» убедительнее.

Когда счастливая Нина провожала Виктора, уже смеркалось. С каждым шагом нарастала щемящая душу тревога. Потом влюбленные еще долго не могли расстаться у КПП. И всё же пришлось, но они утешались тем, что завтра снова увидятся и подарят друг другу новые счастливые мгновения.

Без сомнений этот день Виктор признал удачным. Он с бодрым настроением вошел в казарму и удивился – в ней стало светлей. Кругом не только мелькали, но и сверкали начисто выбритые и смазанные кремом головы дембелей – так они отметили объявление долгожданного приказа министра обороны.

«Традиция есть традиция. Против нее не попрешь. Но я лично нарушу ее – не могу же я предстать перед Ниной в таком неприглядном виде, – Виктор с любопытством разглядывал разнообразные по форме и строению черепа старослужащих связистов. – Теперь понятно, почему мы такие разные: всё зависит от формы черепа и его внутренностей».

На следующий день Нина снова пришла на тренировку Виктора. Ее лицо светилось от счастья, казалось, на нем застыл резвый солнечный зайчик. Он отразился от нее и заиграл в глазах возлюбленного, придав ему дополнительные силы, бодрость и блеск утренней свежести. С ним Виктор продолжал с помощью кулаков выбивать из всего тела сначала свежие капли, а затем ручейки пота. Его шея, плечи, руки лоснились, словно их для дополнительной привлекательности смазали специальным жиром или кремом. Нина залюбовалась.

Но сегодня тренер почему-то решил проверить на прочность нервную систему Нины и тем самым подвергнуть самым настоящим испытаниям.

«И зачем Виктор согласился?» – недоумевала она, выражая крайнее недовольство.

А он поочередно боксировал с разными спортсменами. Всего по одной минуте, но какими они оказывались тяжелыми! И для Виктора, – но ему не привыкать, и для Нины, – а для нее это зрелище впервые, да еще так близко. Она с болью в сердце реагировала на каждый выпад в сторону своего возлюбленного: «Ой! Только бы не попал… Хорошо, что мимо… Ой, опять ударил! Попал! Нет, кажется, в перчатку…»

Зато когда атаковал Виктор, она ликовала: «Так, молодец! Сильнее, чтобы он больше не смел на тебя руку поднимать…»

Но когда один из соперников Виктора упал, Нина сразу изменила свое мнение: «Милый, зачем же так сильно? Он же еще мальчик! Слава Богу, быстро встал – значит, ничего страшного».

И снова изматывающая тренировка со взаимными обменами далеко не шуточными ударами продолжилась. Соперники били жестко, а Нина каждый раз вздрагивала и жалела сразу всех и каждого.

После тренировки они знакомой дорогой направились в живописный парк, который, на радость всех влюбленных, полыхал яркой зеленью. Но до него и его спасительной тени еще надо добраться. Нещадно морило. Виктор просто изнывал от полуденной жары; никогда еще он так не жаждал вкусить упоение ветра – хотя бы легкого освежающего ветерка – и блаженной грозы. С надеждой взглянул на небо – от предстоящего исполнения желания душа повеселела. Она ждала бури и дождалась. Вдруг сверкнула долгожданная молния, и где-то совсем близко разразился небесный гром приветствия. Они застыли на месте, затаив дыхание и стиснув руки, завороженные сладостным страхом. Отрешившись от всего земного, стояли и с упоением любовались друг другом. Виктор видел, как вздымается ее грудь, как, перехватив дыхание, подкатывает к горлу комок.

На раскаленный город налетел шумный и пыльный ветер – словно со всей округи собирал, собирал силы и разом обрушился на этот крохотный участок. Невольно глаза влюбленных устремились к небу: на еще свободный голубой клочок грозно надвигались низкие свинцово-фиолетовые тучи. Яркая молния безжалостно резанула по ним, словно хотела разделить на две и более мелкие части. От неожиданности испуганная Нина даже чуть присела, крепко сомкнув веки и прикрыв голову пакетом. Виктор, глядя на нее, улыбнулся, затем схватил за руку и бросился к ближайшему дому.

– За мной! – весело скомандовал он.

Издав детский радостный визг, Нина засеменила следом. «Как скажешь, мой дорогой! Всю жизнь так и бежала бы за тобой». А он голосом поэта-трибуна торжественно изрек:

– Не страшны нам дождь и любая непогода, мы родом из России, из смелого народа!

Только они забежали в подъезд, как с очередными раскатами грома хлынул дождь. Но влюбленным он не помеха: пока он лил без пощады, они страстно целовались. По крупным каплям и пузырям на лужах было ясно – дождь скоро выдохнется. И точно, гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. В водосточной трубе еще продолжала ворковать мутная вода, а на голубом умытом небе уже вспыхнула веселая радуга, напоминавшая разноцветную изогнутую ленту гигантских размеров. Нина с порхающим сердцем запрыгала от радости: вся тайга оказалась под аркой цветного дождя. Заразившись ее ослепительной улыбкой, Виктор заманчиво протянул руку.

Даже не задумываясь, Нина вложила в нее свою ладонь.

– С тобой я на всё согласна.

Через мгновение им казалось, что они выскочили из подъезда и помчались к радуге, запрыгнули на небесную дугу и, опьяненные озоном, побежали по цветным дорожкам – выбирай любую. Нине захотелось опробовать все, она зазывала Виктора то на одну, то на другую, и каждый раз ее белое платье поочередно перекрашивалось во все цвета. Они ощутили себя на седьмом небе, в этом неповторимом эйфорическом мире, куда их унесла любовная фантазия. Одного они не знали: надолго ли и что там – за ближайшим поворотом и далеким горизонтом, куда увлекал их разноцветный мост. Но всё же влюбленные безрассудно спешили к его вершине, боясь, что он в любую секунду растает – и оборвется их совместный побег к заоблачному счастью!

Но они так и не добежали – радуга растворилась под их ногами, и они снова оказались в подъезде. А на улице уже вовсю сверкало солнце, и его озорные осколки отражались в лужах-зеркалах и ручейках.

Влюбленные выпорхнули из подъезда, временно приютившего их, и полетели в парк, где их заждались уже распевшийся птичий хор и пернатые солисты на любые голоса. Нина прижалась щекой к сочному стволу молодой березки. Она тут же притянула и Виктора – он обнял обе тонкие белесые талии и в сладостном томлении прикрыл глаза. Они прислушались к своим сердцам и снова ощутили единство между собой и с природой.

Нина вдруг улетела в свое прошлое: вспомнила, как впервые с Федором оказалась в их лесу – тогда он еще только ухаживал за ней. Она так же, как сегодня, подбежала к любимой березке, а Федор застыл рядом – у внешне солидного клена. Почему-то именно это дерево притянуло и надолго приковало его внимание. А через два дня после сильной грозы этот клен упал – оказался старым, больным и гнилым. Тогда Нина ничего не сказала Федору, да и не придала серьезного значения. Но теперь испугалась: «Неужели это не случайность? И почему как раз сегодня я вспомнила об этом? Нет, всё не так-то просто, как кажется или хочет казаться на первый взгляд. В последнее время я стала убеждаться, что просто так в жизни ничего не происходит. И что я сейчас здесь, с Виктором… это почти закономерность и делается по чьей-то чужой воле».

А далее всё повторилось, как вчера, только трепетные и впечатлительные чувства окрасились другими, более радостными оттенками. Нина многократно уносилась на своей любимой скамейке-самолете в невесомые облака и почему-то снова мягко приземлялась в этом чудном парке.

– Если и есть на земле рай, то один из его укромных уголков именно здесь! Тебе так не кажется?

– Кажется – я в нем живу. Особенно когда ты рядом!

Потухавший день слабо боролся с надвигающейся темнотой, придавая всему какое-то грустное освещение не только в парке, но и в мыслях. Этот полумрак располагал к тихой и душевной мечтательности. Возвращаясь из сладостных полетов на землю, Виктор каждый раз смотрел на часы с ужасно торопливыми стрелками.

Они с наслаждением и с каким-то неземным упоением встречались еще три раза. Это были незабываемые минуты, которые потом вспоминались с трепетным волнением.

Быстро пролетела насыщенная чередой будничных армейских событий и богатая пылкими проявлениями чувств неделя. Виктор под неусыпным контролем Нины упорно готовился к соревнованию. Обнимая его, она уверяла:

– Витенька, ты победишь. Ты обязательно станешь чемпионом! Ты мне веришь?

– Я в тебе не сомневаюсь. А в себя тоже немного верю, – отшучивался он.

Но в душе оставался искренним оптимистом: надежда в нем окончательно прижилась, утвердилась, а это залог успеха. Тем не менее тренировался с большим усердием и с повышенными нагрузками. Его радовало, что он и психологически был готов – почувствовал себя бойцом, ощущая прежнюю уверенность.

После дневного дежурства заинтересованные девушки решили навестить своего коллегу. Идею, конечно же, подала Нина, Дина поддержала:

– Точно. Он нуждается в нашей поддержке – по себе знаю.

Только они вошли в казарму, как раздалась команда «Смирно!» К ним как-то неуклюже подскочил помощник дневального – худой смуглый парень с карими раскосыми глазами. Девушки сразу обратили внимание, как неумело он подошел и приложил руку к виску: его оттопыренный большой палец сказал им о многом. Но их насмешливый взгляд не смутил его – он четко определил старшую:

– Товарищ стра… Товарищ старший сержанта, личный состава отдыхает… – с трудом да еще с акцентом выговаривал он не до конца заученные фразы. Но когда произнес свою фамилию, Муза не удержалась:

– Как, как? А впрочем, это неважно. Так вот, рядовой Дуралеев, показывай нам свою хваленую казарму.

Он первым делом повел их к надраенным умывальникам и в туалет.

– Ой, туда нам не надо, – смутилась Нина и замахала руками, а сама всматривалась в солдат, мельтешащих перед глазами. Для нее они все казались одинаковыми. Но нужного, дорогого ей лица она не видела, поэтому в сердце шевельнулось беспокойство.

Затем сияющий Туралиев сопроводил их в просторное спальное помещение – в нос ударил специфический запах.

– О! Сразу чувствуется солдатский дух! – воскликнула Муза. – С ног сшибает. Ты бы, братец, проветрил.

Он тут же оправдался:

– Делала, не получается. Ходют тут всякие – только мешаются.

Девушек обступили улыбающиеся солдаты – они преобразились на глазах, каждый стремился протиснуться поближе.

– Мы из комитета по правам человека, – с серьезным видом пояснила Дина. – Сразу скажу: нет у простого человека прав, а у солдат – тем более. Одни обязанности! Гордитесь этим.

– И из комитета солдатских матерей, – с важностью указала на себя Муза. Это вызвало веселое оживление среди связистов, так как она не больно-то походила не только на их собственную, но и на чужих. – У кого есть жалобы, просьбы, заявления? Готовы немедленно рассмотреть, по-матерински утешить, по-женски помочь… Рты закрыть, пыл умерить. Я имела в виду: советом для начала.

Послышалось робкое:

– А для конца?

Муза быстро нашлась и ответила анониму:

– А до него у нас дело никогда не дойдет – срок службы у вас слишком короткий. Не успеешь присмотреться, оценить, отобрать кандидата – а уже дембель подкрался.

Окружение загудело: обижаться и жаловаться, конечно же, никто не собирался, хотя в женском утешении нуждался каждый – Морозова это почувствовала по их жадным взглядам. Но сразу всем помочь она не могла, поэтому перешла на личности. Уверенная в себе Муза непринужденным тоном, как бы между делом, к откровенной радости Нины, поинтересовалась:

– А где у нас будущий чемпион? Что-то не вижу.

Всех опередил Туралиев:

– Славный солдат давно убежала. Сказала: много бегать нада.

Дина и Муза в ответ только улыбнулись, а смущенная Нина спросила:

– А где его кровать?

Отзывчивый на любые просьбы помощник дневального показал. Нина с волнением подошла, словно поглаживая, нежно прошлась ладонью по темно-синему одеялу.

– У нас такие же были. Только кровати стояли в два яруса, – пробасила Дина. – Помнишь? – она толкнула плечом Музу.

– Век не забуду, как впервые свалилась сверху – пока летела, думала, что служу в ВВС! А когда грохнулась на пол, убедилась: нет, я всё же земная и очень приземленная. Пришлось остаться в связистах.

Дина подмигнула Нине и кивнула в сторону Музы.

– Да куда ж ты без нас? А помнишь, как однажды ты прямо оседлала меня? Потом привыкла – стала регулярно: моя бедная шея не раз подвергалась испытанию на прочность. Уж лучше бы ты вверх летала – потолку бы доставалось, а не мне.

Нина как-то боязливо опустилась на постель Виктора и словно ощутила его тепло. «Только бы он быстрее вернулся – так хочется увидеть его!»

Быстро освоившаяся Муза присела на корточки и беспардонно приоткрыла тумбочку.

– Посмотрим, чем дышит наш чемпион? Ба! Да здесь девица с наглым взглядом! – воскликнула она и настежь открыла дверку. Нина увидела на полке стопку писем, а затем аккуратно прикрепленную кнопкой цветную фотокарточку.

Вскоре Муза уже держала ее в руках, потом передала Нине. Та вспыхнула, но сдержалась. Разглядывая красивое лицо, она негодовала: «Кто это? Что она делает в его тумбочке? А глаза-то у этой девицы холодные», – безуспешно успокаивала она себя.

– Прикрепи на старое место, – подавленным голосом попросила Нина и с неприязнью вернула фотографию.

«Сестры у него нет. Тогда кто же?»

Глаза и губы Музы тоже проявили недоумение, а взволнованная Нина тут же встала. Ее озабоченный взор упал на соседнюю кровать – а тумбочка-то на двоих, обрадовалась она. Испытав заметное облегчение, Нина слегка улыбнулась и поправила упавший на лоб золотистый завиток.

Дина отозвала Туралиева в сторону и шепотом спросила:

– А Малышкин где?

– В парке своем, машина ремантировала. Завтра ехать, а она опять сламалася.

«Ну, Емеля, совсем замучил парня», – злобно ухмыльнулась Дина и подошла к девушкам. Они вышли в коридор и в сопровождении доброжелательных солдат направились к выходу. Но на их пути совсем некстати нарисовался Хохрячко.

– Какие люди! Почему без предупреждения? – расплылся он в усатой улыбке и, как завравшийся рыбак, раскинул руки, чтобы разом обнять дорогих гостей. Застывшие солдаты впервые увидели его таким – всё-таки широкая у него душа! Но почему-то при общении с ними не всегда ей удается вырваться наружу. Солдаты по-прежнему плотным кольцом окружали неожиданно нагрянувших связисток-телеграфисток. Хохрячко не мог вынести подобного панибратства. В нем взыграла буйная ревность. – А вы чего налетели, как пчелы на сладкое? Что, женщин не видели? А ну разойдись! Занимайтесь своими делами.

Солдаты расступились и тут же растворились. В коридоре стало тихо, как после отбоя.

– Прошу ко мне. На днях Туралиеву прислали пачку отменного чая! Сейчас заварим, посидим, потолкуем, – ухмыльнулся Хохрячко, от удовольствия его ржавые усы топорщились в разные стороны.

В душе Нина обрадовалась, ей хотелось задержаться, хоть ненадолго: Виктор вот-вот должен прибежать с тренировки. Но подруги, сославшись на усталость после смены и занятость, отказались от чая. Поникшая Нина подчинилась, но, прощаясь, всё же выплеснула:

– Товарищ старший прапорщик, у вас, по-моему, другая фамилия. – Тот выплеснул на нее недоумение. – Непонятно, как содержимое чужой посылки оказалось у вас?

– Так это подарок, в знак признания моих боевых заслуг. Он же обязан уважать своего командира.

Довольные тем, что избавились от назойливого Хохрячко, девушки на улице вдохнули полной грудью и улыбнулись приятному вечеру. Дина предложила проведать Малышкина.

– Заодно покормим его, а то, наверное, опять остался без обеда и ужина.

– А у меня ничего нет, – выпучила глаза Муза. Нина тоже виновато развела руками. Но весь свой гнев Дина адресовала только недальновидной Морозовой:

– Оглобля, я же тебе говорила: не ешь последнюю котлету – пучить будет. Так нет, от жадности слопала. А я вот кое-что оставила.

А Виктор в это время нерешительно топтался у входа в военную комендатуру. Ему сразу указали на хмурую дверь с красочной вывеской – одна фамилия чего стоит! Капитан Зорняк встретил его не просто холодным, а обжигающе-морозным взором узких глаз. Как и положено по уставу, рядовой представился, но его сухие слова приветствия упали камнем в глухое пространство, словно в безмолвную пропасть. Небрежно измерив и оценив его превосходящим взглядом бойцовского пса, хозяин кабинета наконец-то рявкнул:

– Ну что, Славный, допрыгался? – сразу перешел он в наступление. Ошеломленный таким натиском Виктор только пожал своими нехилыми плечами.

– Что молчишь? Воды в рот набрал? Зато, наверно, красноречив был, когда соблазнял мою дочь. Так или нет?

– Никого я не соблазнял.

Капитан замахал указательным пальцем и с убежденностью философа изрек:

– Не ври. Я всё знаю. Она мне рассказала. Ты знаешь, что она ждет ребенка?

– Так быстро?

– Вот ты и выдал себя, – обрадовался Зорняк, словно только и ждал такого ответа. – Догадываешься, что тебя ждет? Только попробуй отказаться – под трибунал пойдешь.

– Я не знаю, что она наплела… с испуга, но ко мне это не имеет никакого отношения.

– Так я тебе и поверил. Вы все у нас чистенькие, – капитан пожирал хищным взглядом Виктора, но тот не отвел, не спрятал свои проницательные глаза. Тон сразу сменился: – Пойми, я же хочу, чтоб всё утряслось, образумилось и у моей дочери появился законный муж, а у ребенка – отец.

– Да не нужна мне ваша дочь: ни с ребенком, ни без него… – Виктор запнулся и, не сводя глаз с офицера, отметил про себя: «Я знал, что он недалекий человек, но теперь убедился, что он еще и далек от истины».

На лице Зорняка заревом вспыхнул гнев.

– Это чем же тебе не понравилась моя дочь?

– Поведением.

– Ах, вот как! Уже успел и разлюбить, и разочароваться. А как же ребенок, семья? Но я тебя всё равно заставлю – ты еще будешь у нее в ногах валяться!

– Я – нет! И не рассчитывайте.

У капитана зародилось подозрение: «А почему он держит себя так уверенно? Даже меня не боится! А может, за ним кто-то стоит?»

– У тебя кто родители? Чем занимаются? Какая у отца должность, звание?

– А разве это имеет хоть какое-то отношение к сегодняшнему разговору?

– И всё же? Я тебе потом объясню.

– Конечно, у него имеются и заслуги, и звание, и должность. Но для меня самое важное из них – отец! Настоящий отец!

Так ничего и не добившись от Славного и не развеяв свои тягостные сомнения, Зорняк попытался оправдать свой интерес к его родителям.

– Вот представь своего отца на моем месте… или положении. Как бы он поступил?

– Он никогда не был и не будет на вашем месте и в положении вашей дочери. Я не только близко – даже отдаленно сравнить вас не могу.

– В последний раз спрашиваю: так ты отказываешься от своего счастья?

– Так кто же против счастливого брака. И пусть у Клавочки всё будет замечательно. По-хорошему или по-плохому, но только без меня. А вам, товарищ капитан, раньше надо было думать о своей дочери.

– Он еще меня учить будет! – снова вспыхнул капитан, но, глядя на невозмутимое лицо солдата, тут же остыл. – Когда «думать-то»? Целыми днями на службе. Я думал, жена… А она… – он сел за стол и удрученно обхватил голову.

Томительное отчаяние длилось недолго. Капитан снова заглянул в непроницаемые глаза солдата и, нервно постукивая костяшками пальцев о стол, пустился в житейско-служебные откровения. Когда возникла очередная пауза, Виктор заполнил ее:

– Зря вы так убиваетесь. Думаю, ваша Клавочка не пропадет.

– Да у нее в голове еще ветер! А я ищу себе достойного зятя, чтобы он быстрее выветрил из нее сквозняк. Славный, скажи честно: ты? – не отступал настырный Зорняк.

Виктор устало вздохнул.

– Вам бы дрессировщиком работать. Нет.

– Но ведь ты целовался с ней. Значит…

– Абсолютно ничего не значит. И не я, а она лезла… Глупая еще – ей бы только порезвиться.

– Тогда кто?

– Кто ее знает – дивизия большая!

Капитан снова перешел в атаку:

– Копытов? Этот «гусь» на всё способен.

Виктор демонстративно уставился в окно и отметил про себя: «У гусей копыт не бывает».

– Молчишь – значит, он. Ну я ему устрою!

– У вас железная логика. Еще раз говорю: не знаю, товарищ капитан. Не горячитесь. Лучше разберитесь со своей дочерью – больше пользы будет.

– Она-то никуда не денется, а вы – хлюсты… Раз – и упорхнули… Вам, обормотам, только одного надо, а там – хоть трава не расти.

«Хлюста» Виктор еще мог простить, но «обормота»!.. Явно не заслужил. Он замкнулся и больше не проронил ни слова. Зорняк краснел, бледнел, стучал кулаками по столу и даже угрожал, но все его истерические потуги оказались бесполезными. Вести дальнейший разговор не имело смысла.

Вырвавшись на свежий воздух, Виктор с облегчением глубоко вдохнул и с блаженством выдохнул, чтобы в нем даже духа этого служаки не осталось. Потом взглянул на часы и присвистнул от удивления: «Почти полтора часа!.. своей молодой цветущей жизни потратил впустую. И всё из-за Зорняка. Как бульдог, вцепился и не отстает… Ему говорят: “нет“, а он опять за свое! Вот так Клавочка! Доигралась… и не только на пианино. А капитан и до Копытова доберется – вот уж кому я не позавидую. Надо бы предупредить земляка».

В полутемный бокс девушки вошли осторожно и на цыпочках подкрались к бытовке – оттуда доносился отборный мат. Все поняли, что Емелин в свойственном ему стиле красочно и очень доходчиво распекает нерадивых подчиненных. Даже без грубого подсчета и беглого анализа стало ясно, что в его воспитательной речи нецензурных слов больше, чем тараканов во всем общежитии. Говорил он как платный оратор – красноречиво и длинно. Пока подруги сомневались, возмущенная Нина резко открыла дверь. Увидев ее, Емелин даже растерялся, его растопыренные ноздри предательски подрагивали:

– Пардон. Извини…те.

– Ничего, ничего, я всё равно не разбираюсь в ваших армейских терминах. Секретные, наверно?

– Угадали, Нина Анатольевна. Вы позволите, я переведу, о чем хотел сказать этим олухам? – Емелин с важным видом стал расхаживать вдоль стола. – Так вот, бойцы, ракета, словно женщина: за ней надо ухаживать, ее надо обслуживать всю жизнь, чтобы она когда-нибудь всего один раз защитила нас.

– Пошло, но точно, – заметила Нина.

Тут ворвались Дина и Муза. Емелин заметно повеселел. Но девушки на него даже внимания не обратили и подскочили к чумазому Малышкину.

– Ой, какой ты грязный! – удивилась Дина.

– И лицо какое-то матовое, – поддержала Муза, доставая платок. – Тебя опять матом обложили? Или покрыли? Неделю придется отмывать.

– Еще бы, он на него столько вылил! Поневоле будешь таким. Удивляюсь, как не утонул, – от возмущения щеки Нины окрасились в цвет зрелого помидора. – Вам, наверно, тоже досталось? – обратилась она к другим солдатам. – Те понуро промолчали.

– А что вы хотели? В человеке всё должно быть в меру, кроме юмора и мата, – оправдывался Емелин. От волнения его лысая макушка покрылась благородным потом, отливая рыжим сиянием давно выпавших волос. – Вот вчера я так бранился, что сам подавился от своих вычурных ругательств. Но ведь по делу. Так, орлы?

– Так точно, – вскочили трое солдат.

– Живо в казарму, – указал он на дверь.

Они только и ждали этого. Ефрейтор тоже порывался, но его остановили – ему же теперь ничто не угрожало, так как он находился под надежной опекой. Дина так пристально взглянула на Емелина, что тот даже смутился и повернулся к зеркалу.

– Дорогой наш боевой друг! Я не стала при солдатиках, но всё же хочу тебе сказать: старший по званию и по должности – не выше других по уму. Помни об этом.

Узнав, что Дима не ужинал, связистки потащили его к раковине и заставили умыться. Легендарный прапорщик только позавидовал – какая забота! А когда Дина достала из сумки домашний провиант, Емелин возмутился:

– Не понял – почему только над ним взяли шефство? Чем я хуже?

Муза важно прошлась по мастерской и взглянула на соседа с пренебрежением.

– Ну и грязь тут у вас. Что касается тебя, то ты не в нашем вкусе. Дорогой, в тебе всё ужасно, кроме живота и медной лысины.

Он тут же провел рукой по скользкой голове, а до безобразного живота даже дотрагиваться побрезговал. Если усы – это гордость, то пузо – семейный позор!

Малышкин не обращал на своего шефа никакого внимания и торопливо уплетал домашнее угощение.

– Скушай рыбку, треска называется, очень вкусная! – нахваливала Дина.

– Треску надо трескать, а халву хавать, особенно на халяву, – решил блеснуть остроумием Емелин и облизнулся. – Что вы пристали к парню? Ну что в этом длинном и конопатом привлекательного?

– Он меня чуть не задавил, но это не считается, – пояснила Муза и поцеловала его в маковку.

– Еще он добрый и в волейбол классно играет, – добавила Дина. – А еще… Впрочем, тебе не понять. А за тобой пусть Зинаида ухаживает. У вас – взаимная любовь.

– Да-а, любит, – обиженно надул он губы. – Вчера так и сказала: как ты мне надоел! Я такой бедный и такой несчастный! И пожалеть некому.

Пока Дина и Муза потчевали голодного ефрейтора, Нина решила отвлечь Емелина:

– И на что же вы живете? – с игривым сочувствием спросила она.

– На сдачу… в подворотне. У нас ведь как: победитель получает всё, – он кивнул на Малышкина, – а побежденный – тоже всё… остальное. Сейчас в России даже львы нуждаются в защите и в постоянных спонсорах. Чего уж говорить о скромных прапорах.

– Тут ты прав, – согласилась с ним Дина.

– Да и в мире черт-те что творится: то происходит континентальное оледенение, то потепление, а с ними планетарное оглупление человечества. Вместо того чтобы дружить, приходится вооружаться. Никто не хочет, чтобы наша страна стало богатой, сильной и крепкиой. Только Россия начнет заигрывать с Азией, а Европа уже ревнует. Мы к Европе, а Восток уже голодный рот разевает. Я стишок один вспомнил:

Умом Россию не понять –

Так стоит ли врагам свой ум ломать?

Несокрушима наша рать,

Россия на планете – Мать!

Девушки дружно захлопали, на что довольный собой Емелин ответил артистичным поклоном. Затем грозно глянул на Малышкина, тот застыл с полным ртом.

– Ефрейтор, кончай закуску уничтожать, – скомандовал он. – У меня тут в загашнике кое-что завалялось. Девчонки, угощаю.

Те категорически отказались.

– Ну и замечательно, – обрадовался он. – Я тогда тоже не буду. У меня железная сила воли. Я себя знаете, как держу? Не больно-то разгуляешься, – он показал сжатый кулак. Нина покачала головой:

– Я знала одного – он так крепко держал свою волю в кулаке, что задушил ее.

Емелин задумался, по его лицу панически забродила усталая улыбка, а в голосе просквозила печаль.

– Что с тобой сегодня, соседушка? – заботливо спросила Муза.

– Горе у меня. Вчера звонил домой – умер друг детства. Самый лучший! А я и проводить его в последний путь не могу… Ничего не могу, – тяжело вздохнул он и отчаянно как-то махнул рукой. У Нины что-то екнуло в сердце, оно словно съежилось в комок. – Пойду-ка я домой. Зинка, наверно, заждалась. Хорошая она у меня. Женщина – загадка, но даже не догадывается, что ответ-то всегда в руках мужчины. Всю жизнь я предан двум дамам – мое щедрое сердце принадлежит жене и армии. А больше всех люблю детей. Соскучился я по ним. Дим, заканчивай с машиной и марш отсыпаться – завтра ни свет ни заря в дальнюю дорогу.

Емелин ушел незаметно, но его отсутствие ощутили все и сразу. Нина подумала: а ведь он не так прост, как может показаться поначалу. Ума и юмора не лишен, заботлив и безвреден… Такие люди всегда заслуживали у нее сочувствие и уважение. Но чем ему помочь?

– Да, он мужик что надо – справедливый. И дело знает, – согласился Малышкин. Муза поддержала:

– Характер у него такой: покричит, потопает и успокоится.

Девушки уже привыкли к Малышкину, добродушному сельскому парню. Каждый раз он рассказывал что-то интересное: о себе, прежней жизни, службе и родителях. Вот и на этот раз он с печальным и задумчивым взглядом сообщил:

– Позавчера письмо из дома получил. Беда у нас. Жара небывалая! Во время пожара сгорело два жилых дома – совсем недалеко от нашего. А пьяный механик загубил последний чудом уцелевший от предыдущих разграблений комбайн. Да и сам пострадал – чуть живой остался. Правильно отец говорит: «Приложением к современному трактору являются запчасти и вечно пьяный тракторист». А еще наша коза Дарья приболела – ничего не ест. Видать, отравилась чем-то…

Девушки искренне посочувствовали Малышкину. А Нина представила убогую деревеньку, и на душе стало тоскливо и морозно. Сколько таких по всей России!

– Спасибо тебе за цветочки. Ох и балуешь ты нас, – улыбнулась Муза и ласково прошлась ладонью по его спине.

– Замечательные букеты! – поддержала ее Дина и с искренней нежностью пригладила его мягкие волосы.

– Так я же от души! – вспыхнул и тут же смутился Малышкин, словно устыдился своей доброты. – Только не всегда удается вырваться за цветочками-то!

Нина задумалась: «Интересно получается: для одной всего-навсего – цветочки, а для другой – “замечательные букеты“! Для меня же это выглядит проявлением искренних чувств обыкновенного простого парня в погонах. А вот Виктор только один раз подарил мне цветы. Зато какие! И на последние деньги. Да он бы… но нет у него возможности собирать полевые – он же не выездной за колючую проволоку».

Подруги заспешили домой, Нина еле успевала за ними. Обменявшись короткими взглядами со скучным серым небом, показавшим полное равнодушие к ее заботам и переживаниям, она расстроилась. Встретиться с Виктором так и не удалось. Где же он?

«Опять разминулись. Ничего страшного, просто сегодня неудачный день. А завтра будет лучше. В следующий раз обязательно встретимся», – утешила она себя: ей с этим жить сегодня вечером и провести всю ночь.

Виктор был на стадионе. Он уже свыкся с тем, что судьба балует его сюрпризами, но этот относится к разряду «супер»! Еще бы! К вечеру вдруг объявился Муха. Он всегда отличался непредсказуемым поведением, однако на этот раз превзошел себя.

– Ты откуда, бродяга? – удивился и одновременно обрадовался Виктор, увидев его в зале. Тот сиял и на месте отплясывал чечетку. Они по-дружески обнялись. Глеб тотчас потерялся в его медвежьих объятиях.

– В Новосибирске коммерческий турнир проводился. Кстати, можешь поздравить: как всегда, первое место! – он артистично вздернул нос.

– Кто ж в этом сомневался! – попытался подражать ему Виктор, но так же искусно не получилось.

– Так вот, я спросил у одного местного тренера, где здесь ваша часть находится. А он мне с хитрющей ухмылкой отвечает: мол, точно не знаю – могу только догадываться. Тогда я ему твои письма показал – вот тут он и пообещал пропуск оформить и тебя найти. А мне в ответ придется судить соревнования: у вас тут завтра что-то намечается. Как, готов?

– Дали возможность, – скромно ответил Виктор. – Ну рассказывай, что у тебя нового?

– Да у меня без изменений, а вот тренера-то нашего, Степаныча, того... на пенсию турнули.

– За делишки закулисные?

– Похоже, что так. Подробностей не знаю, одно скажу: проводили его очень скромно и как-то даже незаметно. Теперь старшим тренером спортклуба стал Борис Иванович, я у него сейчас тренируюсь.

– Ну, это совсем другое дело! Он мужик порядочный и правильный, – не скрывал своей радости Виктор. – Давно хочу спросить, да не у кого. В тот день, когда я уехал из Ростова, как выступил Матвеев?

– Он победил. С трудом, но всё же одолел… Если б ты видел его – как он прыгал от радости! Соперник-то был опытнее и откровенно сильнее. Но Матвеев настроился и буквально «на зубах» выиграл бой.

– Вот видишь, всё же можно честно побеждать. А Степаныч мне: «Белая ворона, белая ворона!» Все-таки не подвел я Матвеева. Рад, очень рад за него.

Словоохотливый Муха еще долго рассказывал про спортсменов, тренеров и общих знакомых. Виктор словно дома побывал. Друзья не могли наговориться: шутили, смеялись и не заметили, как пролетели два часа. Настала пора-разлучница: одному предстояло возвращаться в казарму, а другому – в гостиницу.

Нервный Копытов уже искусал все ногти – заждался Славного. Наконец-то!

– Тебя вызывали на допрос? – бросился он к нему и деликатно, как даму, под ручку любезно препроводил в умывальник – подальше от чужих глаз и ушей. – Меня свирепый капитанишка тоже почти полтора часа промурыжил. Пытал, пытал, все нервы измотал. Но я твердо стоял на своем – морду ящиком, грудь колесом: докажи, мол, и всё. Тогда он тебя приплел как свидетеля. Но я-то тебя знаю…

– Я действительно не знаю, что там у вас получилось.

– Ну было… Но считай, что не было – она ведь сама этого хотела. А сколько таких простаков, как я, там побывало до меня?! А после? Она же не скрывала, что ярая охотница, хищница.

– А стала жертвой, – искренне посочувствовал ей Виктор.

– А почему я должен за всех отдуваться? Нашли валенка! Не дай Бог такую жену, про тестя я уж молчу – на третий день сбежишь… или повесишься.

Виктор не знал, как ему поступить в этой непростой ситуации, что посоветовать земляку. Да он не больно-то и нуждался в его сочувствии. Поэтому решил временно самоустраниться, а там видно будет. «Лишь бы меня не трогали, а на остальное наплевать. Главное – моя совесть чиста. Всех всё равно не перевоспитаешь».

Одного Славный не знал: со временем он осудит себя за свое легкомысленное равнодушие.

Утро седьмого мая выдалось легким, как весеннее облачко. Виктор сделал легкую пробежку и интенсивную разминку. После завтрака он вместе с другими солдатами, которые тоже участвовали в открытом первенстве военного городка, пешком отправился на стадион. Погожий день уже прогрелся от яркого предпраздничного солнца. Виктор, словно аккумулятор, заряжался здоровой энергией и бодростью. Взволнованные сослуживцы – большинство из них вообще впервые принимали участие в соревнованиях – замучили его вопросами:

– Славный, а как лучше вести бой? Сразу перейти в атаку и биться до победного или не спеша, чтобы хватило сил на четыре раунда?

– В зависимости от степени вашей подготовки и… от соперника. Открытое лицо боксера во время поединка открывает много новых ощущений. Можете попробовать, – отшучивался он.

– А ты-то как предпочитаешь: сразу замочить или поиграть с ним в кошки-мышки?

– Я не киллер и не дождь: мочить никого не собираюсь. Я предпочитаю переиграть: для этого надо работать не только кулаками, но и головой. А чтобы знать силу и возможности предстоящих соперников, для этого их предварительно изучают, подмечают сильные и слабые стороны.

– А если не знаешь? Или ни разу не видел?

– Вот для этого первые секунды и минуты и используют для разведки, чтобы потом навязать свою тактику. И учтите: чем меньше сил вы потратите в первом бою, тем больше останется на второй, третий… Но это, мужики, всё теория, а на практике всякое случается. Спорт есть спорт! Так что желаю всем удачи!

Для соревнования специально выбрали выходной день – субботу. Вот только у военных свой график службы. Тем не менее зал не мог вместить всех желающих – многие толпились в узких проходах. Окрашенные в камуфляжный цвет трибуны гудели в ожидании. Сначала предстояли предварительные бои. Виктор в окружении чуть напряженных от волнения солдат сидел на трибуне и наблюдал за поединками. Внешне он выглядел спокойным, даже отрешенным и безразличным к происходящему. На самом же деле Славный мысленно уже был там, на ринге.

Зато его основной соперник капитан Назлымов проявил незаурядную активность. Он со свойственной ему настырностью допекал организаторов соревнования своими условиями и требованиями. В тяжелой весовой категории зарегистрировалось девять спортсменов – эта цифра не только удивила, но и насторожила его. Он слышал, что у связистов появился какой-то паренек, который якобы занимался боксом. Его-то он и решил приберечь на финал. Появились и некоторые другие перспективные новички, которые также могли преподнести сюрприз. Поэтому капитан давил на главного судью, чтобы его, Назлымова, как безусловного фаворита допустили сразу в финал.

– А молодежь пусть пока разомнется, заодно потренируются друг с другом. Им полезно. А я сражусь с сильнейшим из них. Так будет справедливо – ведь я всё же прошлогодний чемпион!

Назлымов знал возможности и силы большинства спортсменов из местной секции, они не вызывали у него серьезных опасений. А вот «темная лошадка» да еще в рядах вечных соперников, связистов, – совсем другое дело! Расчет Назлымова сводился к тому, чтобы до финала его неизвестный соперник, кто бы он ни был, провел два-три изматывающих боя и изрядно устал. И тогда он, капитан Назлымов, со свежими силами легко выиграет у него финальный поединок, который будет ключевым в этих соревнованиях.

Но главный судья уперся как бык и решительно отклонил требования Назлымова. Однако упорный капитан, напоминавший буйвола, не отступал. Он привык напролом пробиваться к цели и любое препятствие считал непозволительным вызовом себе, если не откровенным оскорблением.

– Да поймите, мне уже двадцать восьмой! Я же не двужильный. А остальные – одна молодежь! У них сил и энергии – вагон и маленькая тележка. Так пусть поборются в радость, а заодно и проверят себя. Неужели не учтете мою просьбу?

Судьи посовещались и, к радости капитана, согласились, точнее, уступили его натиску. Назлымов торжествовал.

Виктору же пришлось провести предварительные бои. Первый – с усатым второразрядником, который, к счастью, особых хлопот ему не доставил. Второй тоже носил тренировочный характер. Он специально не выкладывался и с небольшим преимуществом вел поединок, чтобы победить по очкам. Назлымов с трибуны внимательно наблюдал за боями, его переполняло чувство собственного превосходства. Для себя он сразу сделал обнадеживающий вывод: новичок откровенно слабоват и не соперник ему. «Он уже выдохся, еле передвигается по рингу, часто открывается», – подмечал Назлымов многочисленные ошибки Славного.

После объявления Виктора победителем капитан спустился вниз пообщаться с судьями и тренерами. Он шутил, приветливо улыбался и на вопросы об исходе предстоящего боя с непоколебимой уверенностью отвечал:

– Я его уложу в первом же раунде. Вот увидите.

В день открытия соревнований основная, самая преданная и громогласная группа поддержки Виктора отсутствовала: девушки, как назло, дежурили, поэтому переживали за него заочно. Когда Муха закончил судить последний полуфинальный поединок, Виктор повел его в кафе. Времени у них оставалось совсем немного, но вполне достаточно, чтобы послушать музыку, расслабиться, а заодно насладиться соком, мороженым и поболтать.

Неожиданно Виктор перешел к серьезному разговору.

– Скажи, тебе часто приходилось встречаться с соперником, у которого коронкой была такая серия ударов: прямой левой, боковой справа, хук левой?

– Нет, а в чем дело? – недоумевал тот.

– Мне тут недавно пришлось сразиться с одним, так вот он продемонстрировал именно это. Уж больно не похож он на новичка. Хотя могло и показаться. Да и случайность, конечно, нельзя исключать.

Решили не гадать, не загадывать. А завтра предстоял трудный день, поэтому режим требовал от Виктора, чтобы он отдохнул, выспался и набрался сил. Поэтому единогласно постановили: не засиживаться. При расставании будущий чемпион – в этом Глеб даже не сомневался – пообещал познакомить друга с интересными девушками. Муха сразу расцвел и одним впечатляющим взглядом заверил, что прекрасные дамы не разочаруются в нем.

В казарме Славный как-то лениво разделся и плюхнулся в постель. Еще до отбоя подскочил оживленный Тихонин.

– Виктор, я желаю тебе победы. Одно плохо: завтра не могу лично увидеть, как ты покажешь ему кузькину мать.

– Вот чего не могу, Харитон, так не могу. – Тот мгновенно сник и даже расстроился. – Просто нет у меня такой матери. А свою я ему не намерен показывать, даже если бы она присутствовала здесь.

Только спустя полминуты заторможенный Тихонин понял, что Славный его разыграл, и улыбнулся. Ему понравился юмор и настрой земляка – значит, всё будет в полном порядке.

Уже после отбоя в темноте подошел Копытов и басовитым шепотом изрек:

– Витек, я в тебя не просто верю, а уверен. Покажи им всем, где раки зимуют.

– А где они зимуют?

– Темнота. Вот что значит не рыбак: в глинистых берегах Оки и Волги. А еще в чистых озерах. Надеюсь, эти места знакомы? Не забыл?

Славный снова представил родные места, мелькавшие как в кинохронике, и улыбнулся.

– Очень часто вспоминаю.

– Вот что значит родина! Так что завтра на ринге ты не только свою часть, но и ее представлять будешь. Магарыч с меня. Я пошел.

Он сделал уже несколько шагов, потом, что-то вспомнив, вернулся и обратился к притихшему Гусякову:

– Гусь, спишь? Напрасно. Немного потерпи, скоро я тебя навещу: и не в страшном сне, а наяву. Вот радости будет!

Вздохнув с облегчением, он самоуверенно зашаркал безразмерными кожаными шлепанцами – только у него имелись такие.

Напуганный Гусь всю ночь не спал: ворочался, скрипел, несколько раз бегал в туалет. В его больном ограниченном уме гнездилась только одна мысль, она его устрашающе пугала – до озноба, до боли в животе, до ломоты в висках.

Долго не мог уснуть и Виктор – ночь выдалась какой-то необычайно нервной и даже взбудораженной. А когда всё же удавалось задремать, часто просыпался от чудовищных кошмаров. Конечно, сказывалось предстартовое волнение, но еще какое-то неприятное предчувствие, совершенно не связанное с боксом, и оно беспокоило его больше. Утром всё встало на свои места: Виктору все-таки удалось утихомирить неуемную тревогу и настроиться на принципиальный поединок.

В двенадцать часов начались финальные бои. Переполненный зал уже гудел с удвоенной энергией. По приказу подполковника Юрасова всех свободных от несения службы связистов организованно привели на стадион. Но заставлять их болеть за своих вовсе не требовалось. Они и без приказа так орали, что их дикий рев слышал весь городок, далеко не равнодушный к подобным событиям. В финал пробились восемь ракетчиков и семь связистов. Азарт и интрига ощутимо витали под сводами кучного стадиона, их присутствие ощущалось везде: на трибунах, в раздевалках, в судейской и, конечно же, на ринге.

Нина не пришла, а прилетела сюда; ее состояние невозможно было ни понять, ни передать. То, что творилось в ее душе, не поддавалось осмыслению даже при детальном изучении. Одна из существенных причин для этого заключалась в том, что за ней увязался муж; на этот раз он проявил капризную настойчивость. А пропустить бой, о котором в последние дни только и говорили в дивизии, она не могла. Да и Федор с нескрываемым удовольствием вырвался из дома, чтобы поболеть за своих – ракетчиков. Нине пришлось сдерживать себя, чтобы не выдавать своей нервозности и неудовольствия.

– Против вашего хваленого Назлымова от нас будет рядовой солдатик… – последнее слово ее резануло, насторожило и немного покорежило. Она тут же осеклась и поправила себя: – Обыкновенный солдат. – И вовсе он не «обыкновенный». – К сожалению, у нас нет тяжеловесов – не откормили еще, поэтому мы выставили первого попавшегося. А ты как думал – не отдавать же вам командную победу без боя, – веселилась Нина, хотя внутри всё тряслось. Федору нравился ее задор и лихой огонек в глазах. Но объективная реальность, по его мнению, заранее предопределила результат.

– А боя и так не будет. Несколько секунд – и... всё будет кончено. Заранее примите мои утешения, – не уступал муж, зная силу Назлымова.

– Рано радуетесь, товарищ старший лейтенант. Давайте подождем окончания, – загадочно улыбнулась Нина, словно уже заранее знала результат предстоящего поединка.

Тогда оживившийся Федор подмигнул ей и предложил заключить пари на три бутылки шампанского.

– Да ваш капитан ломаного гроша не стоит, – оценила его Нина, но руку всё же протянула и сама разняла.

Однако на душе легче не стало, она предчувствовала: сегодня должно произойти что-то очень важное. Но что? С кем? Тревожные мысли не давали покоя. Да еще подруги куда-то запропастились.

А они взвалили на себя очень ответственную миссию: пока суть да дело, надо успеть и болельщиков завести, и Славного напутствовать. А он всегда тут как тут! Случайно встретив их в зале и выслушав горячие пожелания, озабоченно спросил:

– А где Нина?

– Или не пришла еще, или где-то на трибуне, – ответила Дина, пробегая глазами по рядам-близнецам.

– Да куда она денется: придет к шапочному разбору, – сосредоточила на себе внимание Муза. – Ты вот что: нечего резину тянуть и канитель разводить. На ринге ты не должен играть в бирюльки и бить баклуши. Иди вперед с открытым забралом – сразу в челюсть, и он готов! Останутся рожки да ножки. Учись, моя школа!

Чтобы отвязаться от нее, Славный остановил ее жестом.

– Да понял, с первого класса изучали. А Димка где?

– Его сегодня поставили дежурить за кого-то. К тому же потом надо всех гостей развозить, – ответила увлеченная Муза без явного сожаления.

– Вечно он у тебя куда-нибудь вляпается, – шутливо заметил Виктор и озорно подмигнул.

– Есть в кого, – подколола подругу Дина.

– Ты меня лучше не заводи, а то я сегодня и так заводная, – предупредила Муза. Ее тонкие брови настороженно запрыгали.

– Так ты вроде не часы и уж тем более не будильник. А-а, вспомнила: Малышкин-то у тебя водитель. Отсюда и лексика.

– Вот только руля мне сейчас и не хватает, чтоб тебя отвезти куда-нибудь подальше с твоими шуточками. Ты меня лучше не тронь, а то я взведенная, как спусковой крючок автомата. Так волнуюсь за наших! Не подведите, родные.

Озабоченный чем-то Виктор подозвал крохотного парня приятной наружности.

– Знакомьтесь: мой друг мастер спорта Глеб Громов. Специально приехал поболеть за меня.

После такого представления кроха сразу вырос в их глазах. Девушки любезно поздоровались. А Глеб как бы между прочим отметил, что только что приехал с крупных международных соревнований, где занял привычное для него первое место.

– Об этом писали многие российские и местные газеты. Так что, если интересно, могу показать.

– Еще как интересно! – кокетливо улыбнулась Муза и чрезвычайно любезно прошлась ладошкой по его плечу, будто оно травмировано и нуждается в срочной ласке.

– Я рад, что вы проявляете интерес к такому мужественному виду спорта.

– И к боксерам тоже, – с изысканной уважительностью подчеркнула она и заискивающе взглянула на него.

– Тогда наблюдайте за мной на ринге. Сегодня я буду судить три финала.

– Только на вас и будем смотреть, – пообещала Муза, вытянув в его сторону тонкую шею. – Хотя, честно признаюсь, я в боксе ровным счетом ничего не понимаю.

Дина не удержалась:

– Ну ты и тундра! Счет открывают, когда наши соперники благополучно лежат и требуют досрочного выноса с ринга.

Муза отреагировала грубым мужским голосом:

– Может быть, дорогая. Для меня самое главное – шоб результат был налицо, а еще лучше – шоб на лице. – Несмотря на старания, ее безобидный кулачок так и не продемонстрировал явственной угрозы.

– Она, видите ли, не понимает… Разве только в этом ничего не волокешь? – заметила Дина. – Думаю, что и во многом другом. Что касается меня, то я тоже глаз не буду сводить с тебя, – заверила она и ласково погладила Муху по хрупкой спине. – Ты уж суди по совести. Не засуживай наших. Ладно?

Муха не мог отказать такой статной и атлетически сложенной девушке.

Каждый раз, когда Муха в белоснежной рубашке с безупречно сидящей шее бабочкой ловко нырял под канатом и оказывался на ринге, горластый диктор торжественно объявлял:

– Судья на ринге – мастер спорта Российской Федерации Глеб Громов, Нижний Новгород.

Пятнисто-зеленый зал, изредка украшенный весенним женским разноцветьем, реагировал бурно. Еще бы, этот невзрачный на вид «мухач» оказался единственным мастером, присутствовавшим на их соревнованиях. Заинтересованным зрителям приятно было также осознавать, что наиболее принципиальные поединки судит высококвалифицированный, а главное – независимый и беспристрастный судья.

К последнему финальному бою в тяжелой весовой категории ракетчики и связисты пришли с одинаковыми результатами: по пять побед. И каких! И ни один не покинул дворец. От этого поединка зависел исход не только командного турнира по боксу, но и определялся победитель спартакиады и обладатель кубка дивизии. А за этот переходящий приз все части боролись целый год!

Эмоциональная Муза не щадила себя: она охрипла и чуть не сорвала голос – вот чего ей стоили десять захватывающих боев! Она и сейчас заметно нервничала, о чем свидетельствовали покрасневшие глаза и выступивший пот.

– Ох и злая я сегодня! Ох и свирепая! Как раненая кабаниха! Всех за наших порву.

– Это всем известно: зла в тебе действительно много! Так и прет из тебя, так и прет, и никогда не кончается этот злобный источник.

– Как же не лютовать: двоих наших уже засудили. Эти обидные поражения отняли у меня двадцать лучших лет! Кто мне их компенсирует?

Не сдержалась и принципиальная Нина, решившая внести ясность.

– Тебе же только девятнадцать!

– Так уже из будущей жизни вычли. Я сегодня из-за этого бокса такая горячая, такая горячая! Как будто мне самой по «физике» надавали.

– «Горячая», говоришь. Тогда не пойму: то ли ты только что с гор спустилась, то ли горя хлебнула от чая, – уточнила Дина, продолжая подтрунивать над охрипшей подругой.

– Если б от чая, тогда я была бы еще и отчаянной.

Нина спохватилась и достала термос. Налив подруге теплого отвара, она уверила:

Но Музе показалось мало, и Федор пожертвовал для нее своей порцией. Подражая оперным певцам, она стала вполголоса распеваться и, судя по живости ее глаз, осталась довольна предварительной репетицией.

– Теперь я снова в форме, можно начинать. А вот и он. Вышел наш красавец. Как он идет! Какая осанка, какая твердая поступь! Но почему в глазах не вижу зверя?

Муза вскочила с места и начала активно размахивать руками.

– Слав-ный! Слав-ный!

Ее голос тут же утонул в солдатском хоре, заждавшемся команды общепризнанного дирижера.

Вся наша жизнь – борьба и поединки, но есть в ней главные бои.

Женская группа поддержки Виктора Славного во главе с горластой Морозовой дружно приветствовала выход на ринг своего любимца. Теперь предстояло так же умело руководить и остальными болельщиками, разбросанными по разным трибунам. И девушки постарались: хорошо поработали не только голосовыми связками, но и руками и всем своим обаятельным видом – против красоты не пойдешь! Судя по реакции, складывалось впечатление, что за Виктора болеет весь зал. Появление же на ринге Назлымова сопровождалось скромными, если не сказать жидкими и холодными, аплодисментами. Так, из вежливости, за то, что только вышел.

Дина и Муза сразу узнали его и взволнованно переглянулись. В горле – ком, язык прилип… Чтобы выйти из оцепенения, Морозовой понадобилось две-три секунды. Она вскочила и как оглашенная ринулась вниз.

– Я сейчас, мигом, – крикнула она на ходу.

Муза подскочила к рингу и показала Виктору на соперника. Он не сразу увидел ее, а когда заметил, ничего не понял.

– Это он, – орала она, но из-за оглушительного шума Виктор ее не слышал. Он покачал головой, дав понять, что не уловил, что она хочет сказать.

Муза пыталась пробиться ближе, но к красному углу, где находился Виктор, ее не пропустили. Ни ее крики, ни жестикуляция так и не достигли цели.

Когда соперники сошлись в центре ринга, они впервые заглянули друг другу в глаза. «Так вот ты какой, хваленый капитан Назлымов, которого все так боятся… – подумал сосредоточенный Виктор. – Ну, посмотрим сейчас, на что ты способен». Глаза соперника горели злостью и словно говорили: «Ну держись, сопляк, я из тебя сейчас отбивную сделаю».

Сравнивая их, нельзя было не заметить, что Назлымов чуть ниже, но гораздо плотнее Виктора. Разница в весе составляла целых восемь килограммов! По комплекции он превосходил молодого соперника. Виктору несколько раз приходилось боксировать с тяжеловесами, поэтому некоторый опыт имелся. Робости перед грозно настроенным Назлымовым он не испытывал и рассчитывал дать настоящий бой. Разговор со старшим лейтенантом Хромовым и его личную просьбу Виктор почему-то даже не вспомнил. Зато ответственность за свою часть и командную победу он ощутил сполна, поэтому пообещал себе выложиться до конца.

Ударил гонг, и многообещающая схватка гигантов началась. Назлымов бросился в атаку, желая сразу же подавить соперника. Он стремился как можно быстрее решить принципиальный поединок в свою пользу. Поэтому спешил, иногда допуская элементарные ошибки и промахи, которые при отражении атак Виктор сразу же использовал: он был подвижен и техничен, что позволяло легко ускользать от неподготовленных ударов. Порой Славный уходил в глухую защиту и испытывал на себе мощные серии, приходившиеся по спасительным перчаткам. Чтобы сбить дыхание слишком агрессивному сопернику, Виктор провел ряд точных ударов по корпусу. Это охладило пыл Назлымова, но он по инерции продолжал тяжеловесно наступать. К концу первого раунда Виктор почувствовал, что соперник с хищно сверкающими глазами устал. «Надо еще немного потерпеть, подождать, пока он измотается, а потом перейти в наступление. И уж тогда держись – я покажу, на что способен».

Нина сидела как на иголках: ерзала, подскакивала, когда Виктор контратаковал, или в ужасе прикладывала руки к своим горячим раскрасневшимся щекам, когда на него обрушивался град ударов. Она визжала, кричала и даже свистела, но ее голос тонул в солдатском шуме, который прочно завладел залом. Федор Скальнов всё чаще отвлекался от ринга и с интересом и крайним удивлением наблюдал за женой: смотрел и не узнавал.

«Откуда в ней столько темперамента и азарта? Почему она так остро реагирует и переживает за исход этого поединка? Понимаю, парень служит с ней и, конечно хочется, чтобы победил свой. Допускаю, что, возможно, она знает биографию Назлымова и его неблаговидную историю с женой Коноплева. Но всё равно – очень удивительно, что она так живо проявляет на людях свои эмоции. Я никогда не видел ее такой».

Однако, оглядевшись вокруг, он понял, что его жена далеко не единственная, кто так яростно переживает за солдата с редкой фамилией. Особенно выделялись неугомонные Морозова и Дронова, которые по-прежнему оставались заводилами всего зала и умело дирижировали послушным «хором» болельщиков. Но иногда связистки забывались, и трибуны выходили из-под контроля и начинали безумствовать. Однако подруги тут же спохватывались и заставляли всех петь слаженно и четко.

Во втором раунде картина повторилась. Назлымов снова безрассудно атаковал, Виктор умело защищался, изредка огрызался, и его ощутимые удары всё чаще достигали цели. И тут Назлымов провел свою излюбленную серию ударов: прямой слева, боковой справа и хук левой. Виктор сразу вспомнил тот уличный поединок. Потом перед глазами мелькнуло озабоченное лицо Музы, которая сумбурно что-то кричала и показывала на него. Только теперь Виктор догадался, о чем был тот странный диалог глухих. Сейчас он уже не сомневался: девчонки узнали обидчика Нины, и Муза прибежала, чтобы предупредить об этом.

«Ну что ж, за Нину я буду драться беспощадно! Кто бы ни был передо мной! Уж за нее я должен отомстить по полной программе».

Виктор на мгновение отвлекся, потерял остроту восприятия и ощущения опасности – и тут же получил сильный удар. По залу прокатилось эхо разочарования:

Славный оказался на полу, перед глазами всё поплыло: лицо рефери, потолок… Какая-то громадная тяжесть обрушилась на него, придавила и завладела всем его существом. Беспокойство и страх ледяным холодом ужаса сковали нервы и разум Нины. Она схватилась за голову, потом прикрыла глаза ладонями и боялась их оторвать. И всё же огромным усилием воли сделала это. Виктор беспомощно лежал. Она подалась вперед и порывалась в любую секунду ринуться вниз, помочь ему, но муж ухватился за ее локоть. Не отрывая взгляда от ринга, теперь уже она вцепилась в руку Федора. И ему передалась ее горячая лихорадочная дрожь. Как же ей был ненавистен Назлымов!

А у него теперь появились убедительные основания быть в восторге от собственной персоны, в весомости которой он никогда не сомневался. От радости Назлымов подпрыгнул и, согнув в локте руку, показал всем презренный кулак в перчатке, прозвучавший откровенным вызовом всем сразу. К чему мельчить и размениваться? В ответ раздался оглушительный свист осуждения и негодования. До смутного сознания Виктора донеслось: пять, шесть… Он тряхнул головой и вдруг отчетливо услышал недовольный голос бывшего тренера Степаныча:

– На ринге не зевай, «клювом» не щелкай. Дома будешь мечтать – после победы. А тут надо думать и не отвлекаться.

Виктор не мог не согласиться с ним и еще раз поблагодарил за науку. Затем он с трудом поднялся. Нина облегченно вздохнула и снова откинулась на спинку кресла. После команды рефери «бокс» Назлымов бросился добивать еще не восстановившегося соперника. Но Виктор удачно защищался и уворачивался от его сокрушительных ударов. Тот так ни разу и не попал. Зато быстро оправившийся после нокдауна Виктор оказался точен: и теперь Назлымов распластался на полу. Болельщики ликовали, и больше всех, конечно же, Нина. Взявшись за руки с подругами, она прыгала на месте. Но радость оказалась недолгой. Бой продолжился, Виктор снова пошел в атаку, однако гонг остановил его.

Третий раунд совсем не походил на предыдущие. Виктор выглядел более свежим и проявлял разумную активность. Его техничность и наступательная мощь импонировали болельщикам. Бил он в одну точку. Вскоре правый глаз соперника стал заплывать. Но капитан не сдавался и отчаянно шел вперед, пытаясь переломить ход поединка. Он вкладывался в каждый удар, полагая, что именно он и будет последним – нокаутирующим! Виктор ловко уклонялся от размашистых жестких атак – перчатки впустую рассекали раскаленный воздух. Зал благодарил его неистовствующим ликованием, бушующим восторгом и всё новыми взрывами эмоций. Это не только изматывало, но и злило охваченного страшной яростью Назлымова. Тогда он откровенно стал демонстрировать «грязный» бокс: бил «открытой» перчаткой и ниже пояса, допускал опасные движения головой и локтями, шел на сближение и применял захваты… Рефери несколько раз предупредил Назлымова, но он был неуправляем и использовал недозволенные приемы, чтобы тянуть время или нанести сопернику серьезную травму.

Равнодушных и неискушенных зрителей в зале не осталось. Все освистывали Назлымова. Однако захватывающий и интригующий непредсказуемым концом поединок продолжался, отстукивая в каждом заинтересованном сердце волнительные секунды. Стиснув зубы, Виктор терпел и сдерживал обыкновенный навал, который мало походил на бокс. Капитан окончательно выдохся, но весь его агрессивный вид выражал звериную свирепость. Зал дружно скандировал: «Славный! Славный!» И Виктор не подвел: он провел серию точных ударов в голову, и вмиг потерявший всякую связь с этим миром соперник бессознательно грохнулся на помост: его мозг и тело словно окунулись в вязкую пустоту, где не существовало ни времени, ни пространства.

Шум стоял такой, что даже соседи не могли расслышать друг друга. Казалось, непобедимый Назлымов повержен и вряд ли встанет. Но благодаря огромной силе воли он пришел в себя и поднялся. Рефери пригласил врача, и тот, осмотрев кровоточащую рану и заплывший глаз боксера, хотел прекратить поединок. Однако капитан грубо оборвал его и вышел на середину ринга. Виктор принял его вызов, но сразу не бросился в атаку, чтобы добить «поплывшего» соперника. Теперь он методично бил ему в левый глаз. Когда понял, что «портрет» готов, Славный нанес Назлымову сокрушительный удар в челюсть. Тот качнулся, тело обмякло; ему вдруг показалось, что ноги стали ватными, голова чужой, а в зале вдруг выключили свет. И в полной темноте на него обрушился потолок, который не только придавил, а раздавил его. Больше Назлымов ничего не помнил: ни как рухнул на спину, ни криков трибун, ни счета рефери. Вскочившие с мест безумствующие болельщики не жалели своих голосовых связок и бурно приветствовали Славного. Его победа выглядела более чем убедительной и наглядной. Никто не сомневался, что это уже не нокдаун, а чистый нокаут. Прошлогодний чемпион оказался повержен и как ненавистный король ринга свергнут с престола. Воодушевленные трибуны не унимались, дружно выкрикивая фамилию победителя.

Радостные подруги не могли усидеть и сломя голову бросились вниз, Нина – за ними… Но, вспомнив про мужа, замерла, медленно обернулась и вопрошающе взглянула на него: Фёдор по-прежнему сидел, прикованный к своему креслу, показавшемуся ей инвалидной коляской. Он выглядел бледным, измученным и таким жалким, что оставить его одного Нина не могла – испугалась. Ее сердце сжалось, ей уже не хотелось ни бежать к победителю, ни обнимать, ни целовать… Невольно Нина сравнила их: больного и немощного мужа и здорового, крепкого парня, который в эти минуты находился в зените славы и под восторженные возгласы купался в бушующем океане, именуемом «счастье»!

«Федору я сейчас нужнее», – признала она и вернулась на свое место.

Несмотря на усталость, чемпион широко улыбался и поднятыми руками благодарно приветствовал ликующую публику. Пробегая глазами по трибунам, он искал Нину – неужели ее нет? Почему? Что с ней?

А она, оказавшись спрятанной плотной, непроницаемой стеной солдатских спин, пребывала в тесном плену унылого смятения и зябкой тревоги. Залитый торжественным золотом ринг словно специально скрылся от нее, незаслуженно лишая ее даже частички заслуженной радости, щедро источаемой благодарным победителем. Он делился сразу со всеми, но ей не доставалось ни капли.

Что испытывал муж, Нина не знала. А он, взглянув на понурую жену, выдавил из себя вымученную улыбку и понимающе сомкнул веки, что означало: «Я проиграл. Шампанское с меня. Ты заслужила! Беги и не обращай на меня внимания».

Снова в ней вспыхнула слабая надежда на счастье, которая мгновенно охватила всё ее встрепенувшееся тело. В ней боролись два чувства: долг перед мужем и полыхающая любовь, которую она вынуждена тщательно скрывать. Однако Федор отпустил жену и своим искренним благородством снова безжалостно, до унизительной боли, уколол мятущуюся душу. Но и усидеть Нина не могла: какая-то неведомая сила была сильнее ее внутренних тормозов и колебаний.

– Я быстро, – обрадовалась она и поцеловала мужа. Грациозно вскинув порхающие руки – вот-вот взлетит, – Нина звонко засеменила по ступенькам. Только бы не упасть, только бы не опоздать…

Оказалось, что к Виктору невозможно не только пробиться – даже приблизиться. Окруженный сослуживцами и девушками-поклонницами, он уносился людским и цветочным морем к недоступной для нее раздевалке. Ее сильно сдавили со всех сторон, качали из стороны в сторону, но вперед не проталкивали – она ощущала себя то в могучих тисках, то в засасывающей воронке и в ужасе приподнималась на носках, боясь одного: только бы не упасть – затопчут. А ее возлюбленный возвышался над живыми ароматными волнами, которые удаляли его всё дальше и дальше. От обиды сердце безумно клокотало, от духоты и волнения голова кружилась, Нина чувствовала себя чужим, инородным телом в этой безумной стихии; она отчаянно сопротивлялась застывшему в толчее течению, выбиваясь из сил.

В этой адской духоте ей вдруг что-то подсказало: Виктор кого-то ищет. И Нина с последней надеждой на спасение отчаянно закричала и замахала рукой. И он заметил ее, на мгновение они встретились взглядами и улыбнулись, как умеют улыбаться только любящие люди. Этого оказалось достаточно, чтобы сказать о сокровенном и услышать друг друга. Нина прочитала в его горящих глазах: «Эту победу я посвящаю тебе – королеве красоты!»

Виктор скрылся под трибунами, и сразу стадион в глазах Нины померк, словно вырубили общий свет. В потном полумраке ее толкали, куда-то несли – она не сопротивлялась и не ощущала ни боли, ни страха.

Музе и Дине повезло: они находились рядом с победителем и сопроводили его прямо до дверей раздевалки. Постепенно ряды азартных болельщиков стали редеть, вскоре оглохший от криков и уставший от ярких эмоций зал опустел. Неразлучная тройка наконец-то встретилась, подруги обнялись и, согнувшись, прижались горячими лбами: в их родственных душах царило ликование. Томясь в ожидании, Муза мысленно снова вернулась к принципиальному бою. Представив лицо поверженного Назлымова, удивилась:

– Оказывается, он капитан!

Дина с иронией хмыкнула и дополнила:

– Да еще боксер!

– Как здорово, что он обнаружился. Я рада! И теперь я его не боюсь, – призналась Нина. Дина одобрительно причмокнула языком и закачала головой.

– Еще бы! Обидчик найден и не только жестоко наказан, а повержен на глазах у всего военного городка! Это была достойная месть!

Подбежал взволнованный Глеб, у которого улыбка растянулась до ушей:

– Теперь вы поняли, на что способны нижегородцы? Жаль, что вы меня не видели в бою, – радовались бы не меньше.

– Ё-моё, посмотрим, обязательно посмотрим. И возможно, сегодня же. Веселиться мы любим. Так что потерпи, мой дорогой чемпиончик, – Муза как-то просто, по-матерински заботливо пригладила его и без того прилизанные волосы, потом обратилась к подругам: – А что если нам расслабиться? Уж больно я вся испереживалась. Да и великолепную победу надо отметить. Может, у меня соберемся?

– Верно мыслишь, подруга. Лично я – всегда «за», а сегодня особенно, – поддержала Дронова, потирая массивный подбородок.

– Я не могу, – с лица Нины тут же исчезло радостное выражение. – Федя неважно себя чувствует.

– А ты одна, – выпалила Муза и стала искать глазами Федора. Увидев его одиноко сидящим на трибуне, она бросилась к нему. – Мы его сейчас уговорим.

Подруги поспешили за ней, хотя она в их помощи не нуждалась.

– Федь, ну ты чего раскис? – начала Муза, напоминая в этот момент опытную лису. – Пойдем ко мне, повеселимся. Праздник ведь. Завтра День Победы!

– Ой нет. Мне что-то так плохо. Голова раскалывается, слабость...

– Ну тогда Нинку отпусти, – попросила Дина и так ласково посмотрела на него, что отказать ей не посмел бы даже самый бесчувственный человек.

– Да, да, Ниночка, ты иди с ними, отдохни, – Федор взглянул на застывшую в ожидании его решения жену и через силу улыбнулся. В душе у Нины всё закипело, забурлило – опять ее свободная душа кому-то обязана, должна быть благодарна. Ей уже ничего не хотелось, особенно жертвы мужа – без сомнения, искренней и благородной. Но ведь можно же быть счастливой без чьих-то жертв, лишений?

Нина схватилась за горячие виски и отвернулась. «Но ведь он муж! Больной муж! – испугалась она своих крамольных мыслей и тут же усмирила их робкий внутренний бунт. – Значит, я должна быть рядом и ухаживать за ним за двоих».

Нина повернулась и нежно взглянула на Федора.

– Пойдем, я провожу тебя домой. А там видно будет, – предложила она и взяла его под руку.

Они начали крутой спуск по ступенькам. Чем дальше удалялись, тем больше со спины напоминали свет и тень, дополняя друг друга, сплетаясь и окрашиваясь в единое целое – пусть не такое яркое, но всё же ощущаемое и заметное. Когда они растворились в темном проеме, остальным ничего не оставалось, как ждать выхода чемпиона. Но тот задерживался.

В сопровождении старшего лейтенанта Хромова в раздевалку вошел командир части Юрасов.

– Ура! Командная победа – наша! Молодец, Славный! Здорово провел бой! Тактически грамотно и технично. А Назлымов пусть знает наших, – в глазах подполковника мелькнула юношеская хитринка. Он с удовлетворением потирал руки, будто согревал их на морозе. Чувствовалось, что настроение у него приподнятое.

Стоявший за его спиной командир взвода тоже расцвел в улыбке и показал большой палец. А Юрасов продолжал:

– Теперь Назлымов прижмет хвост. Это ему за всё: и за лейтенанта Коноплева, и за его жену. У меня до сих пор в голове не укладывается, как так можно?! Была б моя воля, я давно избавился бы от него, а то ему всё сходит с рук. Но, к сожалению, он не в моем подчинении. Я рад, что теперь он получил свое. Огромное офицерское спасибо! Николай Никандрович, – обратился он к Хромову, – я думаю, рядовой Славный заслужил поощрение?

– Так точно. Я сам хотел просить вас об этом.

– Превосходно! Ну что, герой, получай увольнительную на трое суток.

Удивленный такой щедростью, Виктор застыл, словно был завален обрушившимся на него счастьем, – он даже не успел поблагодарить.

Они спешно удалились, но через минуту Хромов привел еще какого-то офицера.

– Виктор, познакомься: мой друг Коноплев, только теперь уже старший лейтенант – никак не хочет отставать от меня. Вчера прилетел в отпуск.

Тот тепло пожал руку чемпиону.

– Хороший получился бой. Во всех отношениях. Мне понравился. Давно я так не переживал. Спасибо вам за всё и успехов в службе и в спорте, – стандартно отчеканил тот, хотя эмоции захлестывали. Он хотел о многом сказать, ведь для него этот день особенный! Словно камень свалился с его души и всей тяжестью лег на его недалекое прошлое, и оно уже никогда не воскреснет. Теперь он будет жить только настоящим и будущим. Но поделиться, выплеснуть свою внутреннюю радость не счел нужным – не время и не место.

А заждавшиеся девушки смаковали тонкости поединка, пусть по-дилетантски, зато очень живо и эмоционально. Когда чемпион вышел из раздевалки, Муза в свойственной ей манере предельно кратко подвела итог всем утомительным поздравлениям:

– Ну и накостылял ты ему сегодня. Теперь он не только своих костей, но и костылей не соберет.

– Я думаю, и среди других не найдутся желающие связываться с тобой. Короче, все идем в гости, – предложила Дина. Виктор удивился отсутствию Нины, но подчинился, полагая, что она подойдет позже.

Праздник души

В сердце радость – жди беды.

Спустя полчаса веселая компания не просто разбудила, а взбудоражила полусонное общежитие. В квартире Морозовой ожидалось грандиозное торжество. Захрустели, зашуршали пакеты, из которых извлекались бутылки, банки, свертки. По мере их развертывания и открывания волнительное предпраздничное настроение нарастало вместе с разрастающимся аппетитом и с приятным предвкушением переходило в праздничное. Глеб от удовольствия прихлопнул ладонями.

– Ну, девчонки, за работу. А я пока осмотрюсь и ознакомлюсь с богатыми достопримечательностями этой хибары.

– Ты не больно-то увлекайся: будешь нам помогать, – предупредила Дина, грозно сверкая лезвиями больших кухонных ножей. Ловкими движениями она их затачивала, как опытный мясник или профессиональный палач перед казнью. Гость высказал свои предположения по этому поводу, но Дина с ним не согласилась: – Ошибаешься. Как серийный убийца для запугивания своих жертв. Их страх, полное безволие, обреченная беспомощность и доставляют мне удовольствие. Сегодня пришла твоя очередь.

От неприятного скрежета и такого совершенно неожиданного для него выбора Глеб съежился и застыл в испуге. Когда чуть пришел в себя, подозрительно заморгал.

– Е-е-естественно! Ку-ку… ку-да ж я денусь.

Довольная Дина ухмыльнулась.

– Ну вот, ты уже и закукарекал и закудахтал.

Однако Музу интересовал совсем другой вопрос:

– Да у меня не больно-то разбежишься: уж больно площадка маловата, да и достопримечательностей кот наплакал.

Ускользнув от подруг, Глеб первым делом осмотрел себя в зеркало и не мог не отметить, что мухи обильно загадили неухоженную поверхность неровными и хаотичными многоточиями.

«И тут они отметились. Весь мир завоевали!» – возмутился он и взялся за тряпку. Однако, вспомнив о своем прозвище, задрал нос: «Выходит, я тоже завоеватель и покоритель... женских сердец?!»

Но свое отражение всё же протер: в вопросах гигиены он – поборник чистоты и порядка. Хозяйка и Дина начали готовить закуски, а быстро освоившийся Глеб с воробьиной быстротой помогал им. Он, как заводной, бегал взад-вперед: относил тарелки с закусками и тут же возвращался на кухню за следующими. Чемпион отдыхал: сегодня он заслужил это право! Муха, протиснувшись к столу между подругами, заметил:

– Придется мне сегодня за двоих работать.

– Да? – удивились они.

– А ты, оказывается, шустрый. Ничего, бегай не бегай – от меня всё равно не убежишь, – предупредила хозяйка.

– И не пытаюсь – у меня ноги короткие. Зато масса достоинств, – парировал Глеб и хитро улыбнулся. – Я так красив и так силен, что весь народ в меня влюблен.

Дина подмигнула подруге.

– Я бы тоже тебя полюбила, да боюсь из селедки сделать камбалу.

Девушкам понравился лукаво-юмористический тон Глеба, и они охотно подыгрывали ему. Будучи страстным любителем прихвастнуть, он и тут не ударил лицом в грязь:

– Вы меня еще плохо знаете, девчонки. На самом деле я такой крутой! Да и фамилия моя Громов! О чем-то говорит?! На ринге я – гром и молния! У меня было столько побед! Но ты, дорогая, – обратился он к Музе, – будешь самой высокой!

– Еще бы, – Дина задрала голову. – Пока до ее вершины доползешь, ничего уже не захочется.

– Музочка, ты не смотри на мой рост – я на голову выше тебя сидящей. Да и лежа я никому не уступаю в росте, разве что только пузатым.

– Дорогой, да мне для тебя ничего не жалко.

В игривый диалог вмешалась Дина, устремившая смешливый взгляд на подругу:

– Не отнимай лишнего от себя – у тебя и так не хватает.

– Давно ли?

– С рождения, – с пасмурным видом констатировала Дина.

– Странно. Никто не замечал, а ты даже визуально обнаружила. Придется срочно налечь на морковку и капусту.

С кухни донесся дружный смех. А скучающий Виктор сидел на диване и без особого усердия настраивал старенькую гитару. Внешне казалось, что он увлечен своим занятием, но на самом деле его мысли были только о Нине. «Когда же она придет? Почему задерживается?» – размышлял Славный и каждый раз, когда открывалась дверь, поднимал голову. Заскочившая Муза, поставив вазу, удивленно взглянула на него:

– Витек, а всё-таки мало ты накостылял ему.

– Сегодня армия – это щит, а не карающий меч, – многозначительно ответил он.

Она пожала плечами и со словами «ну, как знаешь» выскочила из комнаты.

Виктор снова теребил заунывные струны и с нетерпением ждал. Дверь распахнулась – но… снова не она. На этот раз суетливый Глеб. Заметив в глазах друга поселившуюся грустинку, он решил процитировать унтера Пришибеева. Когда в комнату вкатились с тарелками веселые подруги, Муха ошарашил их: «Что, говорю, зубья скалите? – те застыли с открытыми ртами. – Как же, говорю, ты смеешь власть уничижать?» – напустился он на Музу. Та даже отступила в испуге.

«Тут дело Сибирью пахнет», – поддержал его надувший губы Виктор.

«Обидно стало, что нынешний народ забылся в своеволии и неповиновении…»

Удрученные девчата, поежившись от неприятного озноба, выскочили от греха подальше на кухню. Глеб торжествовал. Воспользовавшись ситуацией, обратился к другу:

– Ты Лизе пишешь?

– Сейчас нет. Не до нее, – озабоченно ответил Виктор и тяжело вздохнул. – Сначала надо в себе разобраться. А в моей душе такое!..

Глеб скрылся за дверью, с кухни докатился женский смех.

– Да ты еще и унтер Пришибеев? – восхищенно удивилась Морозова.

Невольно Виктор наблюдал за другом: он давно уже освоился и нашел общий язык с Музой и Диной, насыщая разговор веселыми шутками и красноречивыми взглядами. Когда белоснежную скатерть полностью заставили тарелками с аппетитной снедью, решили начать застолье. Только расселись, Муза потянулась за салатом и вдруг завизжала как ошпаренная:

– Ой-ё-ёй! Не могу. Ну надо же, зараза какая! Ах ты сволочь!

Никто ничего не понимал. Все только переглянулись, а она не унималась:

– Нашла место: прямо посередине моего салата. А ну сгинь! Фу! Фу! Это просто свинство с ее стороны, хоть и маленькая…

Она размахивала руками, но муха не улетала. Переполошившая всех Муза дула, кричала на нее, но бесполезно.

– Всё, я такой салат не буду, – скривился Глеб. – Уж если муха чуть попробовала и сдохла, что же тогда с нами будет?

– Еще хуже! – поддержала Дина с искореженным лицом. – Да что же это такое творится?! Откуда она залетела?

– Ну и дела! – возмутился Виктор. – Полнейшая антисанитария!

Муза брезгливо взяла тарелку и понесла вывалить в унитаз. Но Глеб остановил ее:

– Подожди. Ладно уж – пожертвую собой ради научного эксперимента. Дай, я себе положу немного.

– Да ты что? – удивились девушки. – И не вздумай.

– Давай, давай. Витек, ты мой адрес знаешь, если что?! Всё завещаю своей маме, боксерские перчатки можешь взять себе.

– Не, я тебе не дам. И не проси даже, – категорически возразила Муза, пытаясь отстранить гостя. – Ты же кандидат в женихи, а не в покойники.

– Да пусть ест, – вступился Виктор. – Зато нам в другом повезет.

– Всё, что угодно, только не отраву – потом затаскают, скажут: умышленно отравила чемпиона. – Бросив извиняющийся взгляд на Виктора, тут же исправилась: – Нет. Чемпион у нас один!.. Мини-чемпиона!

– Мудрое уточнение, – поблагодарил ее Славный. – Больше нас не путай – мы из разных салатов и винегретов.

Но нисколько не сконфуженный Глеб нарочито спокойно взял тарелку и принюхался, затем, брезгливо сморщившись, ухватился двумя пальчиками за крылышко и отправил муху в рот.

Дину всю передернуло, Муза со страху зажмурилась, а Глеб усердно работал челюстями, создавая вид, что тщательно пережевывает муху-проказницу. «Так тебе и надо – не будешь лезть в чужие салаты», – назидательно приговаривал он. Виктор не сдержался и прыснул от смеха. Только сейчас девушки поняли, что их разыграли. Раздался громкий хохот.

– Ну артист! – повторяла Дина.

– Еще какой! Клоун да и только, – поддержала ее Муза, прикладывая салфетку к влажным глазам.

А Глеб бережно достал изо рта свою капроновую муху и опустил в стопку с водкой.

– Хватит, побаловалась и будет. Теперь отмачивайся, расправляй свои крылышки, – серьезно разговаривал с ней Муха, еще не отошедший от сценического образа.

Из коридора донесся раздражительный звонок.

– Кого это еще нелегкая принесла? Сосед, что ли, вернулся… – пробубнила Муза и выскочила в коридор.

Оттуда послышались громкие восклицания. А вскоре на пороге нарисовались Сумароков и Хохрячко. «Их еще не хватало», – возмутился Виктор и опустил глаза, желая в этот момент стать невидимкой. Но такого разве не заметишь! Разудалый старшина роты, пригладив развеселые усы, сразу прошел к столу.

– Славный, а ты что тут делаешь?

Виктор встал, поправил форму и по привычке занес было руку, чтобы отдать честь, но вовремя спохватился и нерешительно провел ладонью по брови.

– В увольнении.

– Знаю. Но как в этой квартире оказался? Здесь и есть твое увольнение?

– Пригласили, а я не отказался.

– И меня, – вмешался Глеб и засвидетельствовал свое почтение и уважение к форме и званиям прибывших.

Муза принесла две табуретки.

– А мы шли мимо, решили зайти в гости.

– И правильно сделали. Мы всегда рады, – Морозова переглянулась с Диной.

Та не поддержала ее:

– Я лично предпочитаю сама ходить в гости. Дешевле получается.

Осмотрев присутствующих, Сумароков спросил:

– А где Ниночка? Она мне очень нужна.

«Вот даже как?» – удивился такому откровению Виктор, но предпочел не раскрывать своего любопытства.

– Скоро должна появиться, – обнадежила всех Муза. – Ну так давайте же выпьем за победу Виктора.

Тут-то и влетела запыхавшаяся Нина. Сердце Виктора встрепенулось: скудная комната Музы сразу окрасилась в праздничный цвет. Всё внимание сразу переключилось на нее.

– Наконец-то! – всплеснула руками хозяйка.

– Заждались, – вторила ей Дина

Больше всех обрадовался Виктор, который не сводил с нее глаз. Муза поторапливала:

– Садись быстрее, я говорить буду.

Нина выставила на стол три бутылки шампанского.

– Муж сегодня проспорил, – неожиданно вырвалось у нее.

От этой фразы тело Виктора будто ударило током, и оно одеревенело; но только не голова:

«Как муж?! Откуда?..»

Нина испугалась случайно сорвавшегося с её губ слова «муж» и как-то неловко начала оправдываться.

– Я ему говорила, что Славный победит, а он…

«Так она с ним на меня спорила?! – размышлял он в бешенстве, хотя внешне оставался хладнокровным, стараясь не выдать своих кипучих эмоций.

А Нина в пылу горячности потеряла нить своих мыслей и продолжала торопливо объяснять – прежде всего Виктору – причину своего опоздания.

– Вы уж извините. Сами понимаете, пока довела его, накормила, дала таблетку, чтоб уснул...

В этот момент ее внешне невинные глаза остановились на своем возлюбленном. «Что с ним? У него теперь совсем другой взгляд…» – еще не догадывалась о последствиях Нина, хотя на ее чистом, безмятежном лице стало собираться хмурое облачко.

А причина его изменений была очевидной: в висках сразу застучало, в сердце закололо, боль передалась в желудок и опустилась ниже. В нем будто застрял огромный лом. Лицо сделалось каменным, безмолвные глаза потухли и ничего не выражали. Зато уши пылали, словно их только что надрали, но они всё равно не верили, не хотели верить. Кто-то что-то говорил, кто-то смеялся, а Виктор сидел и слушал учащенный секундомер своего сердца. Чуть справившись с оцепенением, он в растерянности опустил чугунную голову – теперь в ней всё кипело и бурлило, словно ее только что вынули из печки.

Но раскаленные мысли так и не угомонились, они надоедливой мухой жужжали в его душе: «Муж, муж… Но почему у нее? Она же не говорила… А где он раньше прятался?»

По лицу Виктора, искореженному тяжкими раздумьями, Нина догадалась, что подруги предварительно не подготовили его к важной новости. «Нет. Об этом я должна была сказать только сама… Раньше… Но когда?»

Она хотела объяснить ему сейчас, но ей не дали.

– Присаживайся и не суетись, – чуть ли не приказала Дронова.

– Ниночка, садись около меня, – вскочил галантный Глеб и указал на свободный стул.

– Нет, я с чемпионом, – не обращая внимания на прапорщиков, сказала она и присела вплотную к Славному. Но ответной радости не ощутила. Более того, она почувствовала в его сердце подозрительный холодок – женскую интуицию не обманешь.

– А я тогда между очаровательными Музочкой и Диночкой, – засуетился Муха.

Они с удовольствием приняли Глеба в свое плотное окружение. Несмотря на то что он оказался крепко стеснен горячими телами вплотную сидящих дам и был лишен возможности доходчиво размахивать руками, ему всё же удалось, хоть и частично, раскрыть возможности и способности своего языка. В этот вечер Муха превзошел даже самого себя: шутил, сам же смеялся, ухаживал за соседками, щедро подливал им вина, водки и подкладывал закуски. Сам даже ни разу не пригубил, но зато в еде себе не отказывал. Муза тоже оказывала ему знаки внимания и следила, чтобы его тарелка всегда была полной.

– Я его кормлю, кормлю... Думаю, сейчас расти и поправляться начнет, а он... всё такой же. А ведь уже второй час пошел!

– Значит, не судьба, – сделала вывод Дина.

– Выходит, напрасно? Как говорится, не в коня корм, – сделала Муза неутешительный вывод.

– Тогда придется его к себе вести. Может, он на моих харчах… перейдет в супертяжи.

– А еще лучше его в армию призвать, – предложил Хохрячко и кивнул на Славного. – Видите, каких бойцов вырастили!

Последовали торопливые армейские тосты. Виктор совсем не пил. Никогда не теряющий бдительности даже вне службы и во время крупных застолий Хохрячко отметил это исключительное качество подчиненного. Сам же позволял себе совсем чуть-чуть и только ради настроения. Славный же внешне казался задумчивым и даже угрюмым, а в голове – как заевшая пластинка: «Муж, муж… Я его отвела, напоила, накормила, спать уложила…»

Сникшая в лице Нина тоже предпочитала молчать. Лишь изредка она как-то неестественно улыбалась, стараясь просто поддерживать разговор и не омрачать компанию.

Дождавшись «перекура», Сумароков предложил Нине проветриться: они уединились на кухне. Виктор нервничал: что между ними может быть общего? Какие вдруг тайны? Да еще срочные? Хохрячко о чем-то отрешенно задумался, сегодня он был неузнаваем – словно по дороге сюда потерял свое обаяние и искрометный юмор. Славный даже пожалел его и мысленно разделил горе своего командира. Нина вернулась минут через десять: показалась озабоченной и чем-то расстроенной. А прапорщики сразу куда-то заспешили. Несмотря на энергичные попытки, Музе не удалось их удержать. У них всегда один ответ: служба!

– Легендарному соседу привет, когда появится… – Хохрячко лихо завернул правый ус. – Мы уже складываемся ему на прижизненный памятник.

– Почему? – спросила Нина за всех присутствующих.

– Потому что он на всё способен ради дела. Он так и говорит: когда надо, я во всех инстанциях козыряю своим героическим некрологом! И знаете: срабатывает! – усмехнулся он в свои разудалые усы. – Ну, бывайте, – Хохрячко склонил голову, быстро повернулся и на ходу надел фуражку.

– Не будем вам мешать, а нас ждут в другом месте, – улыбнулся Сумароков. – А потом пойдем отмечать День Победы. Священная дата!

Они ушли и унесли с собой казарменно-командирские запахи, но на душе у Виктора от этого не полегчало. Нина тоже выглядела задумчиво-встревоженной. Оба искоса посматривали друг на друга и словно выдавливали из себя отдельные реплики.

– Витек, ты чего сегодня какой-то не такой? Я тебя не узнаю. Ты же чемпион, ты должен быть на седьмом небе! А, судя по твоему поведению, ты даже не на земле, а в глубоком подвале или в колодце, – поинтересовался Глеб.

– Муха, лучше не жужжи. Дай отдохнуть, – резко ответил Виктор и понял, что нервы сдают. Поэтому решил немного расслабиться и наполнил фужер: «За Победу! За всех погибших и живых!» Вспомнил деда – живого и покойного – и залпом выпил.

– Давно бы так, – поддержала его раскрасневшаяся Муза. – А то сидим как на похоронах. Получается, что одни мы пьем, – она взглянула на Дину, – а наши мужички брезгуют. Я придерживаюсь такого принципа: поэтом можешь ты не быть, а выпить за стихи – обязан. Можно я вам почитаю?

Все запротестовали и включили магнитофон. Элегантный Муха по очереди танцевал со всеми. Его характер требовал выплеска эмоций, поэтому в любой ситуации он был энергичен, любил активно подвигаться, и у него это неплохо получалось. Виктор же сидел в кресле и вроде бы наблюдал, но в голове занозой засела мысль о Нинином муже. «Почему я не знал? Почему она скрывала? К чему обман?»

Она же думала о Викторе и не знала, как ему объяснить. Нина догадывалась о его состоянии. «Что же я наделала?! – в немом отчаянии ругала себя. – Он же не простит!»

А за столом веселье продолжалось, подруги громко шутили и выпивали. Муха же компенсировал закуской и с завидным аппетитом уплетал всё подряд.

– Мухач, ты не больно-то увлекайся, а то окажешься в моей весовой категории: я уже побаиваюсь за себя, – предупредил его Виктор.

– А чё, я не злоупотребляю: почти как всегда. По-моему, ты преувеличиваешь опасность. А впрочем, – он схватился за живот, глазенки панически забегали, – может, и нет. Кажется, мне пора. Пойду-ка хорошенько подумаю над твоим предупреждением. А то грибочки начинают сказываться.

Он пулей вылетел из комнаты. Только удобно расположился в туалете, как кто-то резко дернул дверь. К счастью, незамысловатый запор в виде крючка выдержал. Тогда раздался настойчивый стук.

– Ну, кто там? Открывай быстрее – я пришел, – послышался за дверью мужской явно не приветливый голос.

«Ну вот, и подумать не дадут. Сразу: «Кто там? Открывай». Совсем житья нет», – подумал Муха, а сам притих, боясь даже шевельнуться – сразу прихлопнут.

– А ну живо! – последовал грозный приказ, подлежащий немедленному исполнению.

Деваться некуда, Муха кашлянул и попросил подождать минуточку.

– Что? Ты хто такой? Какого черта там делаешь? Да я тебя сейчас за уши оттуда вытащу.

Неслыханная дерзость и угрозы вывели Муху из себя, но он тянул время:

– Ой, ой, я так испугался. Дяденька, не трогай меня, а то сейчас зареву.

– В рот компот, да ты не понял? Ну, погоди! Я сейчас за топориком сбегаю – сам выскочишь!

После этих слов Мухе что-то расхотелось засиживаться. Пришлось срочно закончить свои нерадостные раздумья в этом неуютном кабинете. В коридоре его с нетерпением поджидал пухлый мужик лет сорока. Взгляд Глеба виновато скользнул вниз: на стоптанные тапочки, старое выцветшее спортивное трико... А отвислый живот мужчины прикрывала стираная-перестиранная майка непонятного цвета, украшением которой служили широкие подтяжки. Крупные выразительные глаза, отвислые щеки и нос-картошка дополняли редкий по своей красоте портрет неизвестного автора. Огромную лысину прикрывали рыжевато-седые волосенки, зачесанные с височной части грушеобразной головы.

– Мальчик, ты чего здесь потерял? – спросил он и постучал жесткой ладонью по узкому плечу Мухи. – Тебе сразу уши натрепать или сначала к родителям отвести?

– Не надо, дядь, я больше не буду, – испуганно забегал глазами Муха и уже собирался обойти негабаритное живое препятствие. Но настырный мужик остановил его:

– Нет, ты ответь мне: какова цель твоего прихода? – гость только бросил на него негодующий взор. – Ну, что молчишь? Все нервы измотал. Ты не дави на меня своей интеллигентной деликатностью.

– Не скажу: военная тайна! Я клятву давал, – отшучивался Муха, пытаясь бочком проскользнуть мимо.

– А я присягу и подписку. Нет, ты все-таки скажи?

– Ладно уж, так и быть… Я долго думал и пришел к выводу, что в вашем вонючем «кабинете» можно решить только две задачи. Причем одна решается довольно быстро, а вторая – не очень.

Пузатик хотел еще что-то уточнить и крепко ухватился за рукав, Муха резко дернул – раздался треск. Глебу жалко стало почти новую рубашку, поэтому он разозлился и слегка ударил мужика в живот – тот в согнутом положении улетел в туалет и удачно приземлился на унитаз.

– Гуд бай, папаша. Не смотри, что я один – в драке я непобедим. Мой тебе совет: отдохни и подумай, только с чувством, с толком, с расстановкой.

– Да ты на армию руку поднял?! – завопил «папаша» из туалета.

– Ну, на всю армию у меня ни рук, ни ног не хватит. А вот за рубашку кто-то должен же отвечать!

Облегченный Муха охотно расстался с тусклой тишиной и ворвался туда, где шумно, светло и весело. Он сразу присоединился к танцующим. Медленный танец он посвятил Музе: она положила руки на его плечи и важно посматривала сверху.

– Надеюсь, ты обо мне высокого мнения? – спросила она.

Он задрал голову и откровенно признался:

– Честно скажу: выше не бывает!

– Я так и знала, дорогой, – загадочно улыбнулась она и демонстративно-игриво закусила губу.

– Но ты не обольщайся: в следующий раз я буду танцевать на табуретке, и мое мнение может измениться.

Вдруг дверь распахнулась и на пороге застыл, словно каменное изваяние, хищный Емелин. Виктору показалось, что заглянувший на огонек мужик страдает хроническим запором и последний раз «разродился» недели две назад. А широкие экстравагантные подтяжки опоясывали огромную окружность, простиравшуюся от волосатой груди до кривых конечностей.

Дина и Нина прыснули со смеху. А Муза бросилась к нему.

– О, соседушка мой, Емелюшка в гости пожаловал. Явился – не запылился, – улыбалась она. – А мы-то думаем, чего же нам не хватает для полного счастья?

– Это кто? – с грозным видом указал тот на Муху. – Знаешь, что он сделал? Ударил мне вот сюда, – Емелин показал на живот, – в «закрома» Родины! У меня там, наверное, всё перемешалось: из картошки с мясом получилось пюре с тушенкой.

– Не гони волну, служивый, давай без базара обойдемся, – выпалила Муза, широко растопырив пальцы веером.

Все засмеялись, а недоумевающий сосед долго таращил глаза, потом с видимым интересом спросил:

– Откуда это у тебя, Морозова?

– Братик родимый за одну ночь научил. Так что теперь я такая крутая, такая крутая, что круче некуда! Ты ко мне на кривой козе не подъедешь – только на своем авто. Знакомься: мой братик. Не веришь? За базар отвечаю. Он из длительной командировки только что отчалился и у меня временно причалил. Так что теперь будем жить не по законам и уставам, а по понятиям.

– В командировках только командиры бывают, а остальные – срок мотают или отбывают. И долго пришлось разматывать? – лицо Емелина еще не утратило злобности: он ядовито прищурился, а ноздри подрагивали от обиды.

– Давали пятнадцать, а за примерное поведение выпустили через год, – уверенно ответила Муза.

– А чё он такой маленький? – Емеля перевел недоверчивый взгляд с братика на высоченную сестру.

Первой ответила нейтральная Дина:

– Он хоть и маленький ростом, зато великан мысли! Посидишь с его…

Муза скривила рот и косо взглянула на усомнившегося соседа.

– Ой, не грузи меня своими вопросами-допросами, я и так по уши загружена. Емелюшка, ты не смотри, что он росточком не вышел, зато ножичек у него знаешь какой? А это, – она показала на Виктора, – его телохранитель.

Внушительный «охранник», видимо, произвел достаточно сильное впечатление, поэтому сосед сразу сменил гнев на доброжелательный тон – этого добра ему никогда не жалко!

– Ну, если так, то извини, а то я уж намеревался бежать за…

Он хотел сказать «за пистолетом», но Муза перебила его.

– Зачем бежать, когда у нас всё есть. Проходи, не стесняйся. И выпить найдется, и закусить наскребем.

И сосед не устоял. Перед тем как перешагнуть порог, он выпустил из рук биту и стальной пруток – они грохнулись на пол. А когда он подошел к столу, все увидели на животе высовывающиеся из трико вилку и тупой сервировочный нож. На правой руке красовался массивный кастет, который мешал ему взять стопку. Пришлось это сделать левой.

– Ну ты здорово снарядился. А «игрушку» где взял? – спросила Муза, примеряя на руку ржавую железяку.

– У сына одолжил. Он со свалки припер. Каждый день что-нибудь полезное в дом приносит – в хозяйстве всё пригодится. Добытчик – весь в отца! А меня любой прапор и каждый второй офицер в дивизии знают!

Он залпом выпил, а просиявшая Муза представила его:

– Знакомьтесь, к нам пожаловал гвардии старший прапорщик Емелин собственной персоной.

Уважительное отношение к его заслуженной «персоне» не могло не порадовать соседа, он так же уважительно налил себе еще стопарик. Только поднес к жаждущему рту и тут увидел Нину – как некстати! Рука задергалась вверх-вниз, душа заколебалась: пить или не пить? Проявив огромную силу воли, Емелин – знай наших! – поставил стопку и подошел к Нине:

– Простите великодушно, несравненная Нина Анатольевна, – не заметил. Видно, старею. Красоту перестал замечать! – он любезно поцеловал руку и вернулся к любимому после службы занятию. Громко крякнув, он немного повеселел. Но затаенная обида засела капитально.

– Муз, вот ты спроси у своего братана: почему он руку поднял? И на кого! На армию!.. в моем дружеском лице.

– Что, неужели уместилась? Ну и ряха у тебя! – выразила свое восхищение Муза и поцеловала соседа в заросшую щеку.

– Я не виноват, – стал оправдываться Муха. – Я только поставил, точнее – посадил его на место. Причем без всякой очереди.

– Братан, ты же не судья, чтобы сажать, – продолжала иронизировать хозяйка. – Ты что, забыл: народ и армия – едины! Всё, эту тему закрыли, и давайте не будем лохматить бабушку.

Глеб протянул руку примирения и еще раз обратил на себя внимание:

– Я тоже часть толпы, и разве ты во мне не видишь сотни тысяч?!

Тут Емеля окончательно повеселел и больше уже не держал обиду на Муху, обошедшегося с ним не столь любезно. А тот, снова вспомнив унтера Пришибеева, решил оправдаться:

«Погорячился, ваше высокородие, ну, да ведь без того нельзя, чтоб не побить. Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей душе грех. Особливо ежели за дело… ежели беспорядок…»

Пока Емелин, закатив к потолку выпученные глаза, соображал, о чем речь, остальные уже вдоволь насмеялись.

– Ты уж извини, я не хотел. Я по натуре своей такой добрый – даже мухи не обижу. Не тронь меня, и я никого не задену, тем более родную армию! Так что на меня последний зуб не держи, а то, не ровен час, выпадет. Хороший человек в отличие от плохого распознается не сразу. Я только сейчас тебя раскусил.

– Ты с ним в следующий раз поосторожней, – предупредила Дина Емелина, кивнув в сторону Глеба. – Он же каратист, поэтому оценивается в каратах.

– А самбист? – спросила Нина, будучи уверенной, что на этот вопрос у подруги самый точный ответ.

– Ровно на столько, на сколько оценивает себя сам.

– А боксер? – поинтересовался Виктор.

– Бьет по бокам, а конечный результат боком выходит тем, кто с ним связывается.

– Заметано, – оживился Емелин.

– Вот и молодец, соседушка ты мой дорогой, – Муза поцеловала его в темечко. – Давайте что-нибудь споем.

Но тут вмешался Громов-Пришибеев: «Да что хорошего в песнях-то? Вместо того чтоб делом каким заниматься, они песни…»

Емелин опрокинул еще одну стопку и одобрительно прошелся вспотевшей рукой по вместительному животу. Выражением своего лица он напоминал младенца, который только что появился на свет и влажными глазками удивленно глядел на мир Божий, при этом улыбался так мило и широко, что, казалось, рот порвет. Все оживились, взревел магнитофон.

Смотреть на танцующего Емелина доставляло несказанное удовольствие – и в цирк ходить не надо. Он, как косолапый медведь, несуразно прыгал на месте и хаотично размахивал неуклюжими руками. Непослушный клок волос то и дело сползал к виску и обнажал зеркальную лысину. Но прапорщик каждый раз возвращал его на место, словно боялся застудить голову. А тот проявлял своеволие и тем самым доставлял хозяину немало хлопот.

Вскоре быстрый ритм измотал Емелина, и он плюхнулся на диван. Промокнув бумажной салфеткой свою лысину, он с радостью схватился за посуду, требующую немедленного наполнения.

– Кто со мной?

Виктор наотрез отказался:

– Крепкие напитки крепко бьют по мозгам, а слабые только веселят… слабаков. Это я вам как боксер говорю.

Муза чувствовала себя именинницей.

– Если это так, то я за веселые напитки. Или веселящие… Да ладно, сосед, пей всё подряд, веселись. Живем один раз, хватай от жизни всё – ты же снабженец! Давай, за радости в жизни!

– Если радость можно купить, то беду – подкупить. Этим делом… – Славный щелкнул пальцем по горлу… – многие лечатся и спасаются. Одно плохо – привыкают.

Дверь распахнулась, и на пороге нарисовался шестилетний Вася Емелин.

– А чёй-то вы тут делаете? Опять антимонию разводите? – уверенно выговорил он и с серьезным видом осмотрел всех.

– О, Васек к нам пожаловал, – обрадовалась Муза, но тут же спохватилась и сделалась серьезной: – Мы тут не хулиганим, – сделала она испуганный вид.

– Тогда чево? Опять арапа заправляете, мать вашу?

– Просто культурно отдыхаем. Заходи, гостем будешь.

– А выпить есть?

Муза взяла его на руки и налила минеральной воды.

Он взял стопку, со звоном прикоснулся к ее бокалу и по-отцовски громко выдохнул, словно выплеснул внутреннюю радость.

– Чтоб не последняя.

Виктор отметил про себя: «Когда родители пьют, дети чокаются».

– Васек, только без мата, – предупредила его сияющая хозяйка. – Прошу тебя, веди себя в рюмках, ой, в рамках... приличия. У меня же гости!

– Ну слова прям не дадут ребенку сказать. Видно, не любите правду-матку. Ох, не любите!

– Васьк, ты уж действительно со своей правдой хотя бы через раз, а то здесь все-таки ба... пардон, женщины.

Только сын начал закусывать, как в дверях появилась полногрудая маманя:

– А ты как тут оказался? – с удивлением зыркнула она, но его это нисколько не смутило.

– Какая пьянка без меня, так пап?

Хмельной отец уверенно подтвердил кивком: должна же в семье быть преемственность поколений.

– Васек, ты бы нам свеженький анекдот рассказал, – ласково попросила Муза. Она снова стала доброй лисичкой. – Что там у вас новенького в садике?

– Ладно уж, порадую свежаком: проводится конкурс детского рисунка. Тетеньки и дяденьки смотрят, хвалят детишек. А у самого маленького спрашивают: «Мальчик, а почему у тебя все козлы нарисованы с крыльями?» А он говорит им: «А я хочу, чтоб все козлы улетели из нашей страны!»

Комната наполнилась громкими возгласами и аплодисментами. А благодарная хозяйка в качестве приза налила Емелину-младшему рюмку сока. Все переключились на сморщенного от умиления отца – того и гляди, пустит слезу, а Нина подошла к Васе и бережно, словно боясь испортить прическу, провела рукой по взъерошенным волосам.

«И у меня будет мальчик. Добрый, ласковый… но ругаться не будет. – Она взглянула на своего возлюбленного и повеселела. – Обязательно будет похож на Виктора. Такой же умный, сильный и красивый!»

На Славного Вася произвел приятное впечатление своей не по годам взрослой прямотой и детской непосредственностью. Наблюдая за ним, он признал: в больших семьях младшие дети более развитые, а ребенок, выросший один, как правило, эгоист. К их числу он отнес и себя. Он вдруг пожалел, что у него нет ни брата, ни сестры. «Ничего. Зато у меня будет такой же смышленый сын. Но баловать его не буду».

Мысли Виктора прервала Зина, подскочившая к Нине:

– Всем так нравится мое платье – я в нем становлюсь моложе, эффектнее. Сначала я в нем на работу ходила, а теперь только по праздникам надеваю. Берегу. Дорогая, спасибо тебе. Дай я тебя поцелую. От меня и от Германа: за возвращенную молодость. – Нина не успела опомниться, как Зина без разрешения облобызала ее, затем с еще большей душевностью обратилась к мужу, нос которого свесился почти до критической точки:

– Герман, сокол ты мой быстрокрылый, не пора ли нам в свое гнездышко?

Муха мысленно перебил ее: «Скорее голубь сизокрылый. И прилетает он совсем некстати. Пользы от них – никакой: только гадят на светлые стороны нашей жизни!»

– Скоро, Зинуль. А куда нам спешить – мы же совсем рядом, – откликнулся он и громко шмыгнул.

– Ты уж тут всем надоел как горькая редька. Да и спать пора, – взмолилась жена.

– Зин, я щас. Последний тост за прапорщиков – на них вся армия держится.

– Разве? А я-то думал, она держится на ремнях, чтобы поддерживать последние портки и не показывать всему миру свой срам, – удивился такому открытию Муха и пробежался глазами по присутствующим. – Стыд и срам, если в армии столько получают солдаты и офицеры.

Удивившись таким познаниям гражданского человека, Нина поддержала его:

– А в каких условиях живут!

– Да, да. Один туалет чего стоит! – возмутилась Муза.

– Посмотри-ка на себя – до лысых волос дожил… Отец-герой! А чего долбился? Вместо того чтобы лопать со своим непутевым Лехой-Тимохой, лучше бы поставил приличный унитаз, – от себя попросила, а от имени соседки потребовала Зинаида.

– «Послушай, Зин, не трогай шурина, какой ни есть, а мне родня. Хоть морда у него прокурена, но пить не может без меня». А непутевый он потому, что предпочитает ходить по дорогам, а не по путям. И вообще, чё вы пристали к нам? Ком-пьют-теры! – и то компанией пьют, а вы хотите, чтоб мы в одиночку бросили!

Герман зашелся судорожным кашлем и, пригнувшись, спрятал свое лицо крупными ладонями.

– Да, брат, с выпивкой завязывай, – согласился с женщинами Глеб. – Я сюда ехал в одном купе с одним генералом, так он мне шепнул по секрету: только что в дивизию пришел приказ о частичном сокращении. Принято решение в первую очередь уволить выпивающих и курящих.

– Неужто?! Так меня, выходит, два раза увольнять будут! Ребята, да вы хоть знаете, кто я такой?!

– Знаем, знаем, сто раз слышали, – моментально среагировал Васек. – В честь тебя германий назвали – такой химический «елемент» есть. А еще Германию!

– Вот, видите! Даже дети об этом знают! Умные дети всегда в отца, а красивые… тоже не без его участия.

– Ну кто ж с этим спорит. Пойдем, мой сладенький, баиньки, – ласковая Зина попыталась приподнять его обмякшее тело. – Не мешай людям отдыхать, а то ты своим видом напоминаешь им о службе.

– Да я уж давно не мешаю водку с пивом. Зинуль, и что это я сегодня в тебя такой влюбленный? Кстати, – он обратился ко всем, – к женам надо относиться, как к солдатам. Их постоянно надо чем-то занимать и озадачивать, а не то… станут безобразничать. Мелюзга, а ну, марш спать! – переключился он на сына.

– Никакой я не мелюзга, а человек. Я должен вас слушать, а вы должны ко мне прислушиваться.

– Скажите, пожалуйста! – Емелин ловко забросил сына на плечи, обнял Зинаиду и, покачиваясь, поплелся в свои «апартаменты». На прощание затянул свою любимую песню, которая с каждым его шагом удалялась от не слишком-то благодаpных слушателей:

– Уж ты прости меня, родная, что я пришел к тебе такой: я пью всего четыре года, порой бываю никакой...

Прорезавшийся на ночь глядя голос Емелина уже доносился из коридора, за стеной, но душевности в нем нисколько не убавлялось. Чтобы убавить звук навязанного концерта по заявкам, Муза плотно прикрыла дверь.

– Счастливый, – вон как горланит! А бедная жена на двух работах ишачит: в столовой и в штабе уборщицей… Любит его – до безумия! Родила ему четырех девочек. Скромные, добрые, послушные, учатся на пятерки. А он говорит: всё равно не остановлюсь, пока мальчишки не будет. И добился своего! Настоящий прапорщик! В целом он неплохой мужик: веселый, добродушный, но как напьется – как банный лист!

– Ну, тогда я правильно сделал, отправив его хорошенько подумать и одуматься, – улыбнулся Муха.

Морозова в знак согласия округлила слегка захмелевшие глаза, хотя и не уловила сути сказанного.

– А тебе не страшно было?

– Ну что ты, дорогая. Воробьи коту не опасны. Даже жирные, – Глеб тут же нахмурил лоб и решил продемонстрировать изнанку своего характера. Изобразив холодный колючий взгляд, он процитировал любимого и «близкого» ему по духу унтера: «Народ, расходись! Не толпись! По домам!»

Горькая правда

Правда всегда хороша, правда, она всегда почему-то с горьким привкусом.

Расходились за полночь. Нина давно уже нервничала, то и дело посматривала на часы, однако уйти не решалась: словно чего-то ждала, но с таким неприятным предчувствием, что даже боялась. Виктор захотел проводить ее. Он знал, что предстоит неприятный разговор, но ему хотелось сегодня же внести полную ясность. Нина мысленно собралась и приготовилась ко всему, даже самому плохому – лишь бы только остаться с ним наедине.

Скрыть свою обеспокоенность Виктору не удалось; взглянув на друга, он пообещал:

– Я скоро вернусь. Не подведи моих ожиданий.

Он еще пытался шутить, но у него это плохо получалось. На улице в лицо ударила свежесть ночного воздуха – ее-то и не хватало терзаемому сомнениями Виктору.

Занудный дождь угомонился. Однако беззвездная чернота неба давила своей тяжестью и неизвестностью, будто предупреждала: от меня всего можно ожидать. Нина повела его темными переулками, тихими дворами, чтобы никто из знакомых случайно не встретил их в столь позднее время. Они вышли на безлюдную площадь и сразу ощутили порывы ощетинившегося ветра. Вразброд звучали их шаги: ее – легкие, частые, созвучные с ударами обеспокоенного сердца, его – тяжелые, нарочито гулкие и энергичные. А серебристая луна совсем не к месту резвилась на ночь глядя: она то ныряла в темно-свинцовые тучи, словно временно хотела окрасить землю и их милый городок в траурно-черный цвет, то снова с радостью появлялась, и всё вокруг становилось скучно-серым – не до веселья.

«Как изменилась погода – под стать настроению», – подумал Виктор, поеживаясь и не решаясь начать первым неприятный разговор. Нина тоже подбирала нужные слова в ожидании подходящего момента. Проворный, как бездомный пес, ветерок тянул из пустырей и подворотен мерзкую, пробирающую до костей сырость. Виктор в душе возмущался: зачем пошли этой дорогой? Леденящая мгла ночи заставила их горбиться и прижиматься друг к другу. Время с каждым шагом сокращалось, а сказать и узнать надо много. Наконец Виктор не вытерпел и каким-то чужим, прокурорским тоном приступил к расспросам:

– Ты мне ничего не хочешь сказать?

Нина ждала этого и даже настраивала себя, а когда пришла пора открыться и всё пояснить, вдруг растерялась.

– Почему ты не сказала про мужа? Зачем обманывала меня?

Услышав первые упреки, она не сдержалась: ее виноватый голос дрогнул, нижняя губа задрожала.

– Я хотела, но всё как-то не получалось. То времени подходящего не было, то настроения, то ситуация не позволяла. Каждый раз я говорила себе, что при встрече обязательно расскажу, но, увидев тебя, забывала обо всем на свете. Иногда собиралась, но в самый последний момент не решалась.

– Хороша только полная правда, а не ее осколки, кусочки.

– Иногда мне казалось… вернее, я думала, что тебе не так уж и важно, – Нина говорила сбивчиво, словно забыла все слова, которые заранее приготовила.

– Ах, вот как?! Высокого же ты мнения обо мне. А что с меня взять – солдат, он и есть солдат! Неплохо устроилась: муж под боком, и я где-то рядышком, на подхвате...

– Зачем ты так? Витенька, да ничего я не думала... – сквозь ее окоченевшие пальцы наружу прорывались судорожные всхлипы. – Просто я хотела почаще быть с тобой – вот и всё.

– Но ведь у тебя есть муж! А я кто для тебя?

Вопреки его желанию наступила пауза, которая становилась всё тягостнее. Нина хотела помочь ему и разорвать ее. Вместе с тем и сама она нуждалась в утешении. Как ей хотелось быть понятой вот этим парнем, которого она полюбила всей душой и теперь не представляет жизни без него.

– Успокойся и выслушай. Попробуй понять. Я родилась и выросла практически в лесу. До ближайшей деревни – семь километров. Отец – лесничий, мать воспитывала детей и вела хозяйство. Нас три сестры, я младшая, но работы и мне хватало. Вот в таком узком кругу я и росла. Спасали книги, под впечатлениями о прочитанном я мечтала вырваться из этого замкнутого мира и умчаться куда-нибудь далеко-далеко. Но куда? Страна большая, а ехать некуда.

Однажды к нам заехал дальний родственник отца. Обрадованные родители накрыли стол для дорогого гостя. А тот как-то странно посматривал на меня. А сам всё сына своего нахваливал: он у него и хороший, и пригожий. Минуло три дня. И вдруг – как снег на голову! – являются. Они, видите ли, охотились в наших краях, вот и забрели. Я узнала, что сын его, Федор Скальнов, только что окончил ракетное училище. Как полагается, сели за стол, а он глаз с меня не сводит и молчит, словно что-то затевает. Оказалось, из сестер почему-то я ему приглянулась.

На следующий день он приехал в форме: погоны золотом горят, глаза от гордости сверкают. В общем, добился он своего: покорил моих. После этого зачастил к нам. А перед отъездом посватался. Родители не возражали, а я была неопытна и наивна. Мне тогда казалось, что лучше его на свете нет. Хотя, если честно признаться, я кроме него ни с кем даже не встречалась. Так что выбирать-то было не из кого. Быстро сыграли скромную свадьбу, и я покинула родной дом. Уезжала с тревогой – еще бы, ведь я даже не знала, куда. Неизвестность пугала, но со мной – любимый муж! Офицер! Значит, не пропадем. Вот я и ринулась в атаку на свою судьбу. Прибыли сюда, Федор договорился с командованием, и меня направили в учебку. Вскоре он уехал в срочную командировку – ничего толком не объяснил. Я жду, а его всё нет. Душа места себе не находит. А однажды вызывает меня подполковник и торжественно-траурным голосом говорит: «Ваш муж совершил геройский поступок». А сам голову опустил и начал мне про перевооружение дивизии и прочее. «В одном из полков с боевого дежурства снималась последняя жидкотопливная ракета. Ее готовили для отправки на утилизацию. Произошла технологическая авария…» Я вслушивалась и запоминала каждое слово, а у самой в груди всё горело. Думала, зачем мне эти подробности? А он, оказывается, деликатно готовил меня к худшему: «Видимо, не до конца слили ракетное топливо. Пострадали люди. Федор бросился к ним и, рискуя жизнью, вытащил солдат из опасной зоны. К сожалению, сам пострадал, находится в госпитале».

У меня перед глазами потемнело, а в голове всё перемешалось. Потом отхаживали. Приехала в госпиталь и еле узнала своего Федора. Издалека показали его, а близко так и не подпустили. После я узнала кое-какие подробности – до сих пор страшно. Говорят, ракетное топливо и окислители очень токсичные. Так вот, он надышался этими парами и чуть не погиб... зато спас других. Всех сразу госпитализировали. Потом сообщили мне и родителям пострадавших.

Виктор пытался представить ту страшную картину и не мог. Склонив голову, он словно испытывал свою вину за произошедшее. Нина ждала его реакции и надеялась встретить хоть малейшее понимание, он же насупился и томительно молчал. Вдруг перед глазами застыло лицо неизвестного мужчины. Виктор заподозрил в нем ее мужа: худой, жалкий, подключенный различными трубками и проводами к приборам жизнеобеспечения... Внутри у Виктора всё передернулось, будто его ударило током… Еще бы! Ему поручили ухаживать за этим больным, а от него мгновенно отключили все искусственные приспособления, благодаря которым он жил и верил в свое выздоровление. Взбешенный Виктор суетится, истерично мечется и ощущает по всему телу жуткий холодок от своей беспомощности и злости. А подопечный уже остывает, с каждой секундой теряет последнюю и без того тонкую связь с миром. А вместе с ним – и он сам, раз не умеет, не знает, как спасти беспомощного человека.

На душе стало так приторно-горько и тяжело, что захотелось рвануть ворот рубашки. А Нина, жалобно шмыгая носом, продолжала:

– Я часто вспоминаю тот день. Внешне Федор вроде бы выглядел спокойным: лежал неподвижно и смотрел на меня. Сначала даже улыбнулся, а потом я отыскала в его глазах такое! В них отразилось всё: и нестерпимая боль, и тоска, и одновременно любовь и жажда жизни. Мне показалось, что он как бы извинялся передо мной и старался успокоить. Сначала я вся охладела от ужаса и от его почти безжизненного взгляда, словно с того света. Боялась даже шевельнуться, поэтому стояла застывшая, будто полностью заледенела, не чувствуя своего тела, и исступленно смотрела на него, ожидая его приказа или мольбы. К жизни меня вернули слезы, хотя они не позволяли мне отчетливо видеть его. Перед глазами – туман, а я – как в заколдованной прострации.

Три дня подряд я навещала мужа. Прижмусь к стеклу и смотрю до изнеможения. Видимо, медперсоналу стало жалко меня или я им мешала – мне посоветовали уехать. Жизнь моя раскололась на мелкие осколки; теперь казалось, что угрюмые сутки ссутулились, сумрачные дни сгорбились, а бессонные ночи превратились в кошмар. Прошло месяца два, я понемногу пришла в себя. Но тот, самый первый взгляд Федора я помню до сих пор. Боюсь, что он будет преследовать меня всю жизнь. Иногда он снится, я просыпаюсь от страха, дрожу в одинокой постели и долго не могу успокоиться. Хорошо еще, что подруги помогают, всячески поддерживают, заботятся.

«Почему же я ничего не замечал? – упрекнул себя Виктор. – Видимо, и вправду любовь слепа. Она скрывала от моих глаз многие детали. Почему?»

– А что говорят врачи? – прорезал ночную тишину взволнованный голос Виктора.

– Успокаивают: жить будет! Но не говорят, как – полноценным человеком или инвалидом… Последние месяцы он лечился в Москве. Там ему вручили орден, но ведь ни он, ни внеочередное звание не лечат. Разве что только утешают… Как я поняла, улучшений пока нет. Вот сейчас приехал: полысевший, поседевший, осунувшийся... – одни кости да кожа. Сразу видно: больной, он и есть больной. Говорит: соскучился, тяжко ему одному. Бедненький… – она так тяжело и горько всхлипнула, что у Виктора в груди всё сжалось – из жалости и солидарности с ней. – Я его успокаивала, как могла, но он-то понимает, на что обречен сам и на что обрекает меня… А изменить ситуацию нельзя. Что дальше будет – никто не знает. Живем в каком-то туманном ожидании, а чего – даже не догадываемся.

Виктор смотрел на раскисшую Нину и думал: «Казалось бы, молодая, красивая и здоровая женщина! Живи и радуйся. А тут беда такая! Даже трудно представить, что она пережила! И вдруг – я. Во мне она увидела не только защитника… – хоть какую-то опору. Ее понять можно: в одиночестве истосковалась по мужской ласке, доброму слову. Это не просто семейная драма, а самая настоящая трагедия: и для него, и для нее. А тут еще пьяный бычара набросился на нее. Повезло ей, что мы рядом оказались».

А Нина, как бы извиняясь, затрепетала ресницами:

– Ты меня не осуждай, что я как-то сразу привязалась, приросла к тебе и полюбила!.. При живом-то муже! Вот я такая! Всякая! – Виктор остановился – Нина тоже, – с трогательным состраданием и какой-то вялой нерешительностью взглянул на нее и хотел смахнуть с ее щеки молодую наливающуюся слезу, но она сама вдруг скатилась – как с обрыва и сразу в пропасть неизвестности. Он промолчал – не нашел нужных слов и снова зашагал. – Я ведь и счастливой-то была только один медовый месяц. После свадьбы я открывала себя и находила новые чувства и качества. Только-только начала познавать вкус семейной жизни, как случилась эта беда. Ну скажи: в чем я виновата? Почему на мою долю выпала такая судьба? – голос Нины дрогнул.

Виктор сдавил челюсти и сжал кулаки. Ночь неотступно шла за ними. Полускрытая облаками луна напоминала плохо начищенную серебряную монету и изливала на землю странный, мерцающий свет. Бледная даль безрадостного неба, усеянная тысячами звезд, казалась бездонной.

– А обручальное кольцо почему не носишь? Оно сразу прояснило бы всё… или многое.

– Он купил его сам, без примерки – оказалось мало. Я еще тогда подумала – нехороший знак! После свадьбы сразу сняла – палец разбух, больно… Думала, потом отдам раскатать. А когда случилось… – уж не до кольца стало. Да и по технике безопасности, сам знаешь, телеграфистам не положено. Да разве в нем дело – у меня и умысла никакого не было. Ты, Витенька, ругай, ругай меня… – всхлипывала Нина. Она испуганно шмыгнула и достала платочек. Деликатно приложила его к носу, а когда отняла, увидела кровь. Но не испугалась. – Опять сосудик лопнул, – пояснила она и резко запрокинула голову в мерзлое безмолвие – от бескрайнего холодного неба ее пробил озноб. Вцепившись в руку Виктора, Нина в этом хмуром и страшном небе отыскала для себя точную, сразу всё объясняющую фразу: – Ты для меня как ночная мечтательная звезда, как теплое приветливое солнце, как распахнутое настежь окно в светлый мир. Если б не ты… А я грешница, – вдруг выдохнула она в безразличную темноту подавленным голосом.

– Тебя не ругать, а жалеть надо. Я тебя не виню, и прав у меня таких нет.

Кровь из носа насторожила Виктора – где-то простыла, неужто сейчас? Он бережно взял ее под руку, а она продолжала:

– Ты вернул меня к жизни. Мне захотелось радоваться и любить. Поверь, я хотела сказать о муже, я пыталась, но... – оправдывалась Нина, поспешно вытирая слезы. – Всё откладывала на следующий раз...

Но Виктор вдруг изменился в лице и выплеснул свое негодование:

– А в отношении капитана Назлымова ты тоже хотела и откладывала? Или ты хочешь сказать, что не разглядела его в темноте? Эх ты! – осуждающе качнул он головой. – Мне так хотелось, чтобы у нас всё было по-доброму, по-честному, а получается, что ты меня водила за нос, как мальчишку.

– Тут совсем другое дело. Я боялась... за тебя боялась. Он же зверь! Обязательно отомстил бы. Я видела его только раз и поняла это... Мы искали его и хотели... наказать.

– Знаешь, как это называется? Ложь во имя спасения. Спасибо! Но мне такого не надо. Ложь, она и есть ложь! Надо же, какая забота! Но я уже вырос и в состоянии за себя постоять.

– Ты мужчина, и тебе не понять, – продолжала всхлипывать Нина.

– Где уж нам.

Он хотел еще что-то сказать, но за спиной раздался командирский голос: «В чем дело, боец? Кру-гом!»

Виктор повернулся – перед ним стоял ночной патруль. Виктор сразу узнал сверхбдительного Зорняка и подумал: «Еще этого не хватало. И откуда он взялся?»

– Документы, – громко потребовал капитан, внимательно разглядывая Нину.

Виктор протянул военный билет и увольнительную. Офицер даже не взглянул на них и с металлом в голосе напористо приказал:

– Пройдемте в комендатуру, там разберемся.

– Но почему? – возмутился раздраженный Виктор. – Я провожаю девушку.

Стоявшие за капитаном солдаты смущенно пожимали плечами, а тот не унимался:

– Приказы не обсуждают... И прекратить разговоры. Постой, постой – старый знакомый!

Он с радостью оскалился и по-командирски громко прокашлялся, полагая, что теперь от одного его голоса все должны трепетать и вздрагивать.

– Тот еще хлюст! Тогда паинькой прикидывался, а я-то поверил. И напрасно… Я гляжу: ты живешь, отставить – служишь в свое удовольствие. Везде успеваешь!

– Одни живут с удовольствием, а другие – с завистью к удовольствиям. Да еще в рот заглядывают.

– Не хами. С кем на этот раз? Очередная?.. – кивнув в сторону Нины, капитан не договорил, за него это сделала ехидная ухмылка.

Привычно сжав кулаки, Виктор старался сохранять спокойствие и чувство юмора:

– Что-то не вижу очереди.

– А почему она плачет? Он что, приставал к вам? Такие на всё способны.

– Нет, – без раздумий ответила Нина, как будто от этого зависела судьба Виктора.

– Вот и славненько. Так что, милая моя, идите домой и не совращайте шальную ночь… и еще кое-кого. – Он противно ухмыльнулся. – В такое время шляются только шлюхи. А у нас все-таки военный городок, а не Лас-Вегас и не Бродвей.

Нине показалось, что кривой рот капитана изрыгает не только желчь, но и яд. Да, да, его назначение – травить людям жизнь.

– Никакая я для вас не милая… и никого не совращаю. Я буду жаловаться.

– Сколько угодно, когда протрезвеете. А вы, – он уставился на Виктора, – шагом марш в комендатуру.

– Дайте хоть проводить ее до дома. Здесь рядом, – Виктор указал рукой на следующий квартал.

Но язвительный капитан был непреклонен:

– А еще чего изволите, товарищ рядовой?

– Хочу, чтоб меня все знали, но иногда не узнавали, когда мне это выгодно.

– В шпионов решил поиграть? Но от меня всё равно не скроешься. А подружка твоя сама дойдет, тем более что до дома рукой подать, – взглянув на Нину, он опять желчно ухмыльнулся и с откровенной издевкой попрощался:

– Спокойной ночи, любительница ночных прогулок. Честь имею, капитан Зорняк.

Всё сильнее чувствовалось напряжение, от негодования у Нины перехватило в горле. Открыв рот, она жадно глотала холодный воздух, вместо того чтобы горячо возразить или надерзить этому вредному служаке. «Чести-то ты как раз и не имеешь».

А Виктор уже окрестил его «унтером Пришибеевым»: говорил он с каким-то презрением, предвзятым укором и упреком. Вредные и маленькие, как пуговки, глазки капитана так и сверлили обеспокоенную Нину. В его колючих зрачках и в завывающем злобой голосе Славный не только увидел, но и услышал дыхание лютой зимы, она отчетливо отразилась и на дряблом угрюмо-сумрачном лице. Но чемпион ее уже пережил и перенес достойно, поэтому за себя он не испытывал ни боязни, ни страха – только обиду. Однако пришлось подчиниться.

Нина пребывала в состоянии обреченной жертвы или во власти беспробудного кошмара, когда человек чувствует, что ему надо что-то срочно делать: бежать или кричать, но язык онемел, ноги не могут шевелиться, а грозящая опасность надвигается всё ближе и ближе. Еще мгновение – и она раздавит тебя!

Виктора увели в глухую ночь, а Нина, сотрясаясь в ознобе, беззвучно плакала. Несколько мучительных и неопределенных минут – она уже потерялась во времени – в нерешительности стояла на ветру. Она ощущала себя до отказа натянутой струной, но лишенной смертоносной стрелы. Поэтому истошным немым криком было ее сдавленное молчание, готовое взорвать эту кажущуюся тишину.

Проводив печальным взглядом своего возлюбленного до ближайшего поворота, Нина словно очнулась и явственно ощутила, что эта кажущаяся пустота – обман, что в мглистой темени площади тлеет нечто страшное и непонятное, будто из чужого мира. Ей бы бежать, но она стояла, не двигаясь, и прислушивалась к свихнувшейся тишине.

Зубы издавали чечетку от огорчения, оскорбления и унижения, на душе скребли кошки, горькие слезы уверенным потоком бежали по остывшим щекам. Холодная спина и плечи ежились и жалобно вздрагивали, а окоченевшее от несправедливости и ноющей боли сердце вдруг замерло, потом, словно опомнившись, безудержно зачастило. Но голова еще в состоянии была оценить ситуацию.

Нина медленно побрела домой. А темнота, обступившая ее, стояла равномерной стеной, без малейших намеков на просвет. Ощущая такой же мрак и на душе, она заспешила домой, как пьяный или сонный водитель на «автопилоте»… Вспомнились слова отца: «Не стреляй в ночь – в ней обязательно кто-то прячется», и задумалась: к чему?

На мгновение пробилась робкая луна, и прежде знакомые дворы, дома, деревья превратились в огромные театральные декорации. В толпе загадочных теней вдруг мелькнула зловещая фигура. Нина, скорее, не узнала, а почувствовала присутствие Назлымова – внутри всё скорчилось от страха. Теперь это место показалось не только тревожным, а даже трагичным – она уже приготовилась к самому страшному испытанию. На душе вновь стало унизительно зябко, она безвольно шла и боязливо озиралась, а в глазах по-прежнему – пелена мутных слез.

Ей всё же удалось взять себя в руки, и тень, наводящая на нее ужас, незаметно растворилась. Нине показалось, что она присутствует на гениальном спектакле, который захватил ее и пленил виртуозностью исполнения. Но ее истерзанное, измученное сегодня резкими перепадами сердце с нетерпением ожидало занавеса, чтобы освободившийся Виктор сошел со сцены и оказался рядом с ней. Она сразу успокоится и убедится, что присутствовала на великолепной постановке. Но он почему-то не торопился принимать поздравления публики…

Взволнованная Нина влетела в свой подъезд и перевела дух. Поднималась медленно и тихо – как бы не потревожить в уснувшей ночи застывшую тишину. «А впрочем, ее и так нарушает барабанный стук моего сердца. Даже я слышу. Как бы Федора не разбудить».

Она преодолела еще несколько ступенек и остановилась успокоить дыхание. Но вкравшееся беспокойство не позволила задержаться. Нина торопливо выдохнула и вновь засеменила.

Когда ворвалась в квартиру, ее встретил яркий настораживающий свет: он из комнаты ударил в глаза и ослепил. Почувствовав что-то неладное, бросилась туда. Укрытый пледом муж сидел в кресле и застывшим недоверчивым взглядом обреченно смотрел на дверь: кого-то ждал. Неужто свою смерть?! Нет. Конечно же, ее. «Миленький, я уже здесь», – поспешила успокоить она. Увидев сначала ее ноги, а потом и ее всю, Федор через силу улыбнулся.

– Хорошо, что ты пришла. Тяжко мне, я уже вызвал «скорую», – с трудом произнес он и сомкнул тяжелые веки.

Нина со слезами бросилась к мужу, опустилась на пол и прижалась щекой к его худым коленям. А он, поглаживая костлявой рукой ее шелковистые волосы, успокаивал: «Не плачь. Не надо. Ты же у меня сильная!» Нина снизу уставилась на него взглядом грешницы и громко шмыгнула. Его голос упал до шепота:

– У тебя кровь. Опять сосудик? Береги себя, больше не простывай.

Она только послушно кивнула и жалобно всхлипнула.

По дороге в госпиталь уже Нина успокаивала притихшего мужа. Врачи знали Федора и сделали всё, чтобы облегчить его страдания.

– Сейчас, миленький, тебе будет легче. Потерпи еще немного, – твердила она, протирая платком его влажный лоб.

Федор понимающе прикрыл глаза, а сам схватился за горячую руку жены, чтобы она поделилась своим теплом и здоровьем. Однако обеспокоенная Нина даже не догадывалась об этом, но если бы от нее хоть что-то зависело, то обязательно поделилась бы и даже чем-то пожертвовала.

Около холодной постели уснувшего мужа, в котором едва теплилась жизнь, Нина провела всю ночь. Она смотрела на его восковое лицо и вспоминала всю свою жизнь: от раннего детства и до сегодняшнего дня. Из кладовых ее памяти наружу выплескивались разные эпизоды: и счастливые, и не очень. Она их отчетливо видела и даже мысленно уносилась в те годы. Но каждый раз Федор жалобно звал, манил и притягивал к себе – никак не хотел отпускать ее надолго, словно боялся потерять навсегда. Как ей не хотелось вырываться из счастливого прошлого, но она интуитивно возвращалась к нему и тут же окуналась в застывшие больничные будни. Убедившись, что муж спит, она помимо своей воли снова упорхнула из палаты и попыталась ворваться в полудремотный мир забытья.

Виктор провел ночь в душной камере комендатуры. Он тоже не уснул: его дотошный мозг перелопачивал и просеивал через сито все последние события и искал главное, даже в мелких эпизодах. А память вырывала из прошлого и старые фрагменты жизни. Сначала в голове всё перемешалось, потом выстроилось в строгую цепочку, что заставило о многом задуматься. О чем? Немного обо всем и обо всех, а больше о частном. Он искренне жалел Нину, а к ее мужу относился с сочувствием… Сам же в своих мыслях был как бы на втором плане, но всё же испытывал угрызение совести... Решения он так и не нашел.

В калейдоскопе лиц напомнила о себе и Клавочка Зорняк.

«Такая не пропадет, тем более с таким папашей, – подумал Виктор, но затем благожелательно отнесся и к ней. – Ей сейчас не позавидуешь: родители, наверное, запилили. Их тоже можно понять. Ребенку действительно нужен отец».

Тут же вспомнился отец, почему-то молодой и сильный: «Интересно, каким бы я стал, если бы я воспитывался без него? Даже представить не могу».

Дошла очередь и до Копытова: «Почему я тогда отнесся к нему так легкомысленно? Почему не остановил?..»

Вдруг вспомнился красочный конкурс красоты: там было чем любоваться. В первую очередь, конечно же, Ниной: он попытался оживить ту взволнованную обстановку, те яркие ощущения, и его душа не удержалась от восхищения. Но его одолевали и другие, не столь радостные мысли.

Таким образом в эту насыщенную и контрастную ночь Виктор неосознанно погряз в мучительных вопросах и сомнениях, из которых так и не смог выпутаться.

Утро выдалось не только невзрачным – никаким. Обеспокоенная Нина словно не ощутила его прихода, поэтому даже не поздоровалась с ним, как это делала обычно. Не обращая внимания на лужи, она торопилась к командиру части. «Только он может всё уладить. Больше никто!»

Нина верила в его порядочность и справедливость. Из таксофона позвонила Музе и сумбурно выпалила обе пeчальные новости. Та переполошилась и пообещала что-нибудь предпринять.

О празднике Нина вспомнила, когда увидела сверкающего командира при параде. Юрасов принял ее сразу: взглянув на усталый вид, он любезно предложил присесть и успокоиться. А сам поставил на полированный стол остро заточенный карандаш и сделал вид, что готов выслушать. Нина знала об этой привычке командира, но сейчас ей было не до этого.

– Товарищ подполковник, его забрали... Он в комендатуре, – затараторила Нина, боясь, что ей не дадут высказаться.

Юрасов улыбнулся с легким прищуром.

– Кого забрали? За что забрали? Объясни толком.

– Мы вчера шли. А тут патруль, и его увели... Этот, как его... капитан Сорняк.

– Да не Сорняк, а Зорняк – знакомая личность. Но какое он имел право? Муж что, не мог ему объяснить?..

– Да это рядовой Славный.

Карандаш упал и покатился к краю стола, будто в самоволку собрался или так и жаждал упасть в пропасть и сломать себе «шею». Услышав фамилию своего подчиненного, офицер еще более посерьезнел и вовремя схватил «беглеца». Он никак не ожидал, что на этот раз жертвой чересчур усердного блюстителя порядка и самого ярого борца за воинскую дисциплину стал Виктор. Послушный карандаш, как оловянный солдатик, встал на свое место и снова по-военному четко вытянулся по стойке «смирно». Хоть он и послушно застыл восклицательным знаком, однако у его хозяина возник тревожный вопрос.

– Откуда же вы шли и куда? – уточнил он, едва сдерживая свое возмущение.

– Мы были в гостях, а потом он пошел меня провожать. А патруль тут как тут и сразу в комендатуру – совершенно ни за что!

– Ладно. Сейчас разберемся, – он снял трубку и связался с комендантом. – Здравствуй, Петр Серафимович, как настроение? Завидую. А у меня – не очень... Ты мне скажи: вам что, план сверху спустили и вы решили его перевыполнить? Именно на связистах? Да как же не возмущаться… Опять твой до одури ретивый капитан Зорняк забрал моего. На сей раз чемпиона дивизии и нашего города. Рядовой Славный... Ты вчера за своих болел? Плохо, что не посещаешь... И что же он натворил?

Нина с замиранием сердца слушала подполковника Юрасова и ловила каждое слово. Она так волновалась, будто сейчас должна решиться ее судьба.

– В час ночи приставал к девушке… – повторив слова коменданта, подполковник взглянул на Нину – та убедительно замахала рукой и закачала головой. – Надо же, нахал какой! Был в нетрезвом состоянии, грубил офицеру и пытался оказать сопротивление патрулю... Да это на целое уголовное дело тянет, – саркастически усмехнулся командир части. – Так вот, эта девушка не какая-то там, как он выражается, а сержант Скальнова. И вовсе не посторонняя – у нас таких нет. Она сейчас у меня. Да, да, жена того самого… Так вот, Славный к ней не приставал, а провожал до дома, но ему не позволили. У нас что, за благородство стали привлекать? Что касается грубости и сопротивления, то ты лучше всех знаешь своего капитана. А вот насчет выпивки... – он взглянул на Нину, – та вскочила со стула.

– Только фужер шампанского, – подсказала она и снова присела.

– Всего-то фужер... Ах, он утверждает, что два. Ну, ему виднее. Видишь, какой честный! Ну что такое два фужера сладкой водички для такого бугая?! Всё выветрилось уже через тридцать минут, а к тому времени прошло целых три часа!.. Да я не защищаю, но ты пойми, парню скоро честь нашей дивизии защищать, а ты его у себя паришь, – возмущенный карандаш снова упал и запрыгал на столе, но педантичный подполковник тут же поставил его на место, в вертикальное положение – во всем должен быть порядок. – Вот и превосходно, что ты меня понял. Я сам с ним pазберусь. Ну ты меня знаешь: своей жесткой властью. Договорились. Я знал, что ты самый справедливый комендант в Российской армии и теперь еще раз убедился в этом. Ну, будь. На параде увидимся.

Положив трубку, подполковник посмотрел своими карими глазами на Нину, она не выдержала его пронзительного взгляда и опустила голову.

– И где же вы отмечали победу?

– Не настаивайте, товарищ подполковник, всё равно не скажу.

– Так я и без тебя узнаю. Лучше покайся, – края его губ дернулись вверх и застыли в ожидании.

Но Нина напоминала партизанку на допросе: он сразу понял, что пытать бесполезно.

– Будем считать, что конфликт с комендатурой исчерпан. А вот с вами, – он сделал упор на последнем слове, – надо что-то делать. Мне еще любви не хватало... Потом склоки, сплетни пойдут, а там и ревность кого-то обуяет.

Лицо Нины вспыхнуло. Она с удивлением взглянула на командира и снова, как провинившаяся школьница, опустила голову. Подполковник сменил тон:

– Как Федор?

– Ночью увезли в госпиталь. Я оттуда.

Юрасов тяжело вздохнул и почесал мочку уха.

– Ладно. Идите, сержант Скальнова, и еще раз всё взвесьте, обдумайте. Вы знаете, как я к вам отношусь.

Мысленно Нина с благодарностью оценила его акцент на своей скромной персоне. Но сейчас ей было не до этого. И она сломя голову помчалась к комендатуре. Там уже ждали Глеб, Дина и Муза. Появившийся на пороге Виктор взглянул на небо, втянул в себя свежий воздух и улыбнулся. Однако вся прелесть свежего утра, не простого дня, а Дня Победы, была отравлена неприятным осадком ночного инцидента: он догадывался, что ожидает его в части.

К нему с радостью бросились друзья. Виктор обнимал всех поочередно. Нина оказалась последней. Ей он успел еще шепнуть: «Спасибо!»

И тут же всё испортил:

– Зря ты переполошила всех. Всё и так бы обошлось.

Нине стало обидно, что он не понял, не оценил ее почти героического поступка. Если б он знал, чего ей это стоило! Но она любила!.. Поэтому готова еще и не такое стерпеть. Нина покорно промолчала, ее красивые губы крепко сомкнулись и сузились, изобразив две ровные полоски, а потускневшие глаза словно извинялись. Возможно, они догадывались о тяжелых раздумьях Виктора, поэтому делали это заранее, чтобы хоть как-то смягчить грядущую разлуку и не потерять спасительную надежду. Ее тревожное любящее сердце не обмануло. После тяжелых размышлений под утро он действительно незаслуженно осудил ее: «У нас был мир для двоих: счастливый, светлый… Мы сами его создали и тайно жили в нем. Зачем же ты впустила в него третьего, своего мужа? Он всё испортил: наш мир, как хрупкий сосуд любви, сразу треснул и дал течь, мы пытаемся замазать щели, но ничего не получается. За короткий срок он почернел, наполнился обидой, жалостью, болью. И многим другим, совершенно чужим».

Но эгоистические нотки Виктора не позволяли ему признать реальную объективность, что это не Нина, а сама жизнь хоть и с опозданием, но вполне справедливо напомнила о муже-разлучнике. Ведь он раньше возник в ее девичьей жизни и на законных основаниях вошел в нее, а значит, имел больше прав находиться рядом с ней… Всегда. Но так уж случилось, что болезнь временно разлучила их. Получалось, что это он, Виктор, ворвался в чужую семейную жизнь и может ее разрушить. Этого он не хотел.

Мухе предстояло уезжать домой, и все пошли его провожать. По дороге на автовокзал друзья приотстали, и Виктор поинтересовался:

– Как прошла ночь?

– Ты знаешь, я так долго выбирал, с кем ее провести, что остался сам с собою. Пришлось в одиночку на полу храпеть.

– Тебе не привыкать. Ничего, главное – впечатления! Пусть и жесткие.

На вокзале их уже поджидал седовласый тренер. Нина узнала Николая Николаевича.

– Ну, здравствуйте, чемпионы и их преданные болельщицы. Поздравляю вас с величайшим для нашей страны праздником, – по-дикторски торжественно отчеканил Маслов.

– А мы – вас! – почти одновременно ответили девушки и ребята.

Он лукаво взглянул на Виктора, затем на Нину:

– В победе этого молодого человека есть и ваша заслуга: не зря вы присутствовали на тренировках.

Нина смущенно покраснела, подруги удивленно уставились на нее, а Славный одобрительно кивнул. Николай Николаевич пожал ему руку.

– Я внимательно наблюдал за вами и вашими боями. Да и на тренировках имел честь убедиться в фанатичной работоспособности. Вы самородок, у вас редкий природный дар боксера. Если и дальше будете так усердно работать над собой, обещаете вырасти в большого мастера!

Самолюбие присутствующего Глеба оказалось больно задето, он тут же вступил в разговор:

– В России мастеров много, только вот путных прорабов не хватает. А в спорте – пробивных тренеров, которые пробивали бы, продвигали, обеспечивали…

Слово «победы» он не успел договорить – Славный так грозно зыркнул на него, что тот сразу осекся и понял, что в его присутствии об этом лучше даже не заикаться.

Маслов заспешил. Он передал Глебу сложенный вдвое лист.

– Вот вам документ. В комендатуре я отметки сделал: на КПП проблем не будет. А теперь мне пора на площадь. Я возглавляю спортивную колонну.

Он легкой пружинистой походкой заспешил в центр городка, а друзья направились к автобусу.

Прощаясь, Виктор пожелал Глебу добраться без приключений, а девушки поочередно проявляли знаки внимания с помощью губ.

– Это от всех связисток. Это от всех ракетчиц. Это от сержантского состава... – не унималась Морозова, цепко ухватившись за его горящие уши. – Сволочь, как целуется, как целуется! Еще немного, и я, пожалуй, с ним уеду.

Продолжить список ей не дала Дина, которая бесцеремонно отстранила подругу и заключила мини-боксера в крепкие объятия.

– Это от всех крупных и сильных женщин. Это от добродушных и порядочных, – решила она не отставать от подруги не только в изобретательности, но и в проявлении чувств. Схватив общего любимца за лацканы пиджака, чтобы не убежал раньше времени, Дина одаривала его страждущими поцелуями. Глеб и не пытался сопротивляться, смиренно покорившись своей судьбе и ярким представительницам не только прекрасного пола, но и всей Российской армии.

– Ну, а это от меня лично, – Нина поцеловала его один раз и стала вытирать с его лица многочисленные следы помады.

Солдаты, прапорщики и офицеры, плотно заполнявшие безразмерный автобус, с нескрываемой завистью смотрели на маленького и вроде бы ничем не примечательного парня, который удостоился такой завидной чести. Виктор стоял рядом и только улыбался над уставшим и измусоленным другом.

– На ринге так не устаю, – признался тот, обмахивая себя потной ладонью.

Когда он немного пришел в себя, Виктор попросил:

– Зайди к моим, передай привет. Скажи: своими глазами видел, что у него всё нормально. Только не приукрашивай, а то я тебя знаю.

На прощание Глеб продиктовал «поклонницам своего таланта» домашний адрес и телефон. Они обещали позвонить и справиться, как он доехал. Задержавшийся автобус с радостью умчался, настала новая пора расставаний. «Провинившемуся» Виктору предстояло возвращаться в часть. Кому-то – праздник, а кому-то – печаль и обида. Вот такая она, жизнь! Он тяжело вздохнул и так пристально взглянул на девушек, словно прощался с ними надолго, а может быть, и навсегда. Обеспокоенная Нина снова почувствовала его мрачное настроение, на душе стало тоскливо-пасмурно, как в осеннюю дождливую пору.

– Ну, я пошел. Кратковременный отпуск накрылся, – как-то грустно, вяло и без всякого выражения сказал он. Затем как-то проникновенно посмотрел на Нину, заглянув в самую глубину ее бездонных глаз, словно хотел добраться до корней ее души и запечатлеть в памяти исчезающий образ.

В его крови еще бродило сладостное чувство любовного дурмана, однако взгляд мгновенно погас, как ничтожный огарок под утро. Виктор резко повернулся и зашагал, оставив девушек в вопросительно-невыразительных раздумьях. Нина заметила, что в хмурых глазах ненаглядного друга, ее опоры и спасителя, затаилось что-то невысказанное и тайное – для нее это самое обидное. Что с ним? Как он изменился за ночь! Она силилась сдержать себя и даже упреждающе попыталась улыбнуться, но натянутые губы не слушались и лихорадочно тряслись. Побежавшие по щекам беспризорные слезы разом смыли с ее лица жалкую копию вымученной улыбки. Ей показалось, что произошло или вот-вот должно произойти что-то ужасное!

А Виктор с каждым шагом удалялся и даже не оглядывался. Зачем? Он твердо решил порвать отношения с Ниной и не ломать ее семейную жизнь.

«Всё, всё… она мне не пара… Или я ей. Не люби чужую жену – она не талисман и вряд ли принесет удачу. Отец не раз говорил об этом. А уж он плохого мне не пожелает».

Нина провожала любимого безутешным взором и горько плакала, потому что догадалась, отчего Виктор коротко и подчеркнуто сухо простился с ней. Для нее это был страшный удар! Тем более сейчас, когда она нуждалась в его поддержке.

– Гляжу на тебя, Нинк, и прихожу к выводу: втюрилась ты по-настоящему… Но, кажется, безнадежно, – Дина вздохнула и с сочувствием прижала к себе убитую горем подругу.

– А вы что, замечали? – мучительно вырвалось у Нины.

– Да кто ж такого бравого парня не заметит? К тому же еще и славного!.. во всех отношениях. Многим нашим девчонкам разбил сердце… но очень галантно, уважительно, корректно – даже не жалко и не обидно. Признаюсь, я тоже положила на него глаз, но... сразу поняла: не моего поля ягода! И сразу успокоилась.

– Но как? Мы же скрывали, – удивилась Нина, моргая влажными ресницами.

– Разве влюбленные глаза могут скрыть свои чувства? Ты всегда так смотрела на него, что ничего вокруг не видела. Взгляд возвышенно-блаженный, щеки пылают… А губы!.. Ну, думаю, с тобой всё ясно. Но мне хотелось узнать его реакцию. И однажды я заметила, как он смотрел, когда ты лебедушкой прошлась по залу. Одного твоего вида было достаточно – никаких слов больше уже не требовалось. Музка у нас тоже красиво колыхает по аппаратной, но в его глазах я видела только мужскую вежливость к ее безнадежным стараниям – не более.

Нина облегченно вздохнула: теперь хоть перед подругами можно не скрывать своих чувств… Но тут же подверглась нападкам со стороны Музы:

– Нинок, тебе что, других парней не хватает?

Она головой и рукой выразительно продемонстрировала: посмотри, мол, вокруг – только выбирай.

– Тебе не понять, малахольная, – отстранила ее Дина. – Где их взять-то, настоящих?!

– А почему именно он? Он же у нас единственный такой! – откровенно недоумевала и одновременно напирала Морозова. – Его тоже не пойму – вокруг столько незамужних: я, например, – ну чем не пара? Один рост чего стоит! Или, на худой конец, этот ящик с динамитом!.. – Дина грозно нахмурила брови, и Муза с трепетом поймала на себе суровый взгляд. – Нет, я серьезно – и что он в ней нашел? Одно слово – «замужняя», и этим всё сказано: уже занята! Так нет, он решил мозги ей пудрить. И кажется, преуспел в этом. В общем, все мужики сволочи и индивидуалисты.

Нина не согласилась:

– Это ты со своей колокольни смотришь, а она у тебя – на уровне погреба. Есть мужчины, достойные настоящей любви, даже у нас.

– Ну да, конечно есть, только мы их не видим. Ау! Отзовитесь.

Дина согласилась с Морозовой:

– Не надрывайся: их днем с огнем не найти.

Расстроенная Нина продолжала всхлипывать, еле успевая вытирать слезы. Но на последние реплики она сразу среагировала и решительно возразила, хоть и вполголоса:

– Нет. Он любит, только не хочет в этом признаться. Но я-то чувствую. Его не обманешь, – она нежно прошлась рукой по левой стороне груди.

Однако Дине ни ее жест, ни слова не показались убедительными:

– Знаешь, подруга дорогая, сколько уже «нашего брата» жестоко ошибалось?! Хотя все вот так, как ты сейчас, верили искренне и безоглядно. А они пользовались нашим доверием, слабостью и беззащитностью.

– Виктор не такой, он надежный… Он же спаситель мой! – Нина одновременно улыбнулась и всхлипнула. – Я люблю его… до слез люблю, до боли. И готова ждать и терпеть. Моя любовь должна пройти через испытания и страдания. От этого ее не убудет, она только крепче будет.

Разгоряченные подруги признали, что такова их женская доля: терпеть и прощать, если любишь. Вскоре они так увлеклись своими рассуждениями, что уже не обращали внимания на Нину.

– Да, у нас в городке не мужики, а одни погонники – они привыкли действовать по приказу, по уставу, а не по подсказке сердца, – не унималась оглушительная Муза.

– Верно, – поддержала уверенная в себе на сто процентов Дина, правота же подруги, по ее мнению, как всегда, составляла пятьдесят на пятьдесят. – Разве это мужики! Либо женатики, либо такие, что не взглянешь без сострадания и содрогания. Один твой сосед чего стоит!

Морозова тут же представила его и нашла в целом неплохим, поделив пополам положительные и отрицательные качества.

– Да уж, в маленьких городах лучше подальше держаться от них. Как-то спокойнее.

– А в нашем – особенно, – добавила Нина. – У нас все всё знают и одновременно никто ничего не знает. Всё так таинственно – до смешного.

– Это характерно для режимных объектов, – согласилась Муза, привычно вздернув бровями. – Только один разок встретишься, и сразу слухи, слухи... как мухи.

– А я с Виктором готова хоть каждый день встречаться… и никогда не расставаться. Я совсем по-другому стала смотреть на жизнь, живу его мыслями и чувствами… Сейчас я признаюсь себе, что раньше, даже не зная о его существовании, мне так не хватало Его!

Подруги задумались: а испытывали ли они такие чувства, когда им казалось, что они по-настоящему любят? Теперь, по прошествии достаточного для серьезной оценки времени, обе объективно признали: вряд ли. Выходит, у них было всё совсем не так?

А Нина, закатив глаза к небу, с воодушевлением продолжала:

– Он умеет говорить молча, но очень выразительно, ярко – заслушаешься! Виктор чем-то похож на моего папу. Я стала совсем иной, меня любовь захватила настолько полно, что не хотелось думать о будущем.

– Счастливая ты! У тебя есть всё, ты любишь! – с завистью выдохнула Дина, медленно покачивая головой.

Нина не совсем согласилась с ней:

– Классики всегда правы. Как не вспомнить графа Толстого: «У меня нет всего, что я люблю, но я люблю всё, что у меня есть». А то, что мне трудно сейчас, – ну что ж, значит, так надо – я должна пройти испытание любовью.

– Да, горька наша женская доля, – в задумчивости подметила Дина. – Казалось бы, любовь! Что может быть выше, прекраснее? Так нет, обязательно нагрянут испытания, преграды, препятствия… Как будто без них нельзя. Ну когда же у нас всё будет нормально, по-доброму, по-людски? Без привкуса горечи?

Виктор неуверенно вошел в казарму и хотел на цыпочках проскочить незамеченным к своей кровати. Но не вышло – его радушно встретил Туралиев:

– Молния, молния!

– Что, тебя ударило молнией? – недоумевал Виктор, припоминая, что два-три дня назад действительно разыгралась гроза.

– Не меня, а тебя, – «обрадовал» незатейливый Туралиев, в очередной раз восхитив Виктора навязчивой пылкостью эмоций и «легкостью», если не сказать легкомысленностью, с которой он общался с русским языком.

Ничего не понимая, чемпион зажмурился и замотал головой.

– Ты нормально можешь сказать?

– Так я и… Думала, ты всё понимаешь…

Задерживаться у тумбочки не хотелось, поэтому Славный потребовал показать эту «молнию». И тот охотно согласился.

– Дарагой, на доска удивлений, ой, объяснений ты вчира и сегодня красиво висишь. Маладец, однако. Храбрый баец! – расцвел он в открытой глуповатой улыбке и подвел чемпиона к доске объявлений.

Взглянув на яркую поздравительную «молнию», будто только что сверкнула, Виктор внешне остался сдержанным – не согрела его душу. И он нисколько не удивился своему настроению: вот вчера обрадовался бы, а сегодня…

«А-а, лучше не вспоминать», – решил он. Бросив короткий взор на сияющего Туралиева, пасмурный чемпион не удержался:

– Говорить по-русски означает не только изъясняться на русском языке, а еще и делать это грамотно и понятно. Для этого надо учиться и думать.

Тот послушно закивал головой, а Славный задумался: «А что касается меня – пожалуй, он прав. Ведь в принципе приведенные им по своей неграмотности названия имеют не только различия, но и сходство. Тем более что совсем скоро вместо этой “молнии“ появится совсем другая – по цвету и по содержанию».

На душе было муторно. Изнутри жизнь показалась ему унылой и обесцвеченной, как немое черно-белое кино. А вокруг всё сияло и торжествовало, да и сам он с виду выглядел вроде бы достойно и молодцевато. Это подметил и помощник дневального:

– А ты маладец! Здорово надавал ему! – Туралиев с благодарностью похлопал Виктора по плечу.

Обратив внимание на землисто-бледный цвет лица Туралиева, Виктор посоветовал:

– Тренируйся – и у тебя получится. Но сначала надо поумнеть, и как можно быстрее. Способы разные. Вот Гусю достаточно было легкого сотрясения мозга. Хотя его никто по голове не бил. А ведь он заслуживал! Может, зря я пощадил его? – засомневался он. – Глядишь, башка давно избавилась бы от дури и он быстрее созрел бы.

Но для собеседника слова Виктора – словно из области высшей математики. Он поспешил выразить свои нахлынувшие чувства:

– Ты моя брат, ты моя друг. Я горжуся…

– Стóящий друг тоже должен чего-то стоить. И я хочу тобой гордиться. Начни с малого: желающие всегда делают больше. Добейся хоть чего-то в жизни, иначе она тебя совсем добьет.

Обязательным приложением к умным мыслям должны быть правильные дела.

Старший лейтенант Коноплев не мог не зайти к своему бывшему командиру. Вместе с Хромовым он бодро вошел в кабинет Юрасова – тот встретил их открытой улыбкой.

– Чай, кофе? Другого не предлагаю, вы же знаете, что в рабочее время я никогда не позволяю себе более крепких напитков. Да и гостям не советую.

Они понимающе кивнули и обратили внимание на стоячий карандаш – талисман хорошего настроения командира.

– Ну, как служится там, на Севере? – поинтересовался подполковник, доставая чашки.

– Да ничего: везде можно. Но со своими, где начинал, всё же лучше, – откровенно признался Коноплев и взглянул на друга.

– Не женился там на какой-нибудь северянке? Мужчина ты видный!

– Да нет, – он немного смутился, потом неторопливо продолжил: – Жена, вернее, бывшая жена, писала мне туда, просила прощения... Подробно описывала, как Назлымов над ней издевался, угрожал, даже бил. Она не выдержала: уехала домой, к матери. Но и там не нашла счастья. По ее словам, только теперь она поняла свою роковую ошибку. Хотела бы всё изменить, исправить.

– А ты? – с живым интересом взглянул на него Юрасов.

– Разбитую чашку уже не склеить. После того, что она со мной сделала... – он запнулся и отчаянно махнул рукой.

Хозяин кабинета вскипел и нервно заходил, заложив руки за спину.

– Сейчас столько разрушенных семей… И всё из-за них: ведь они же знали, за кого замуж выходят… Так нет – сразу на развод. Мы, конечно, тоже хороши, не сахар. Но у нас – служба, долг, приказ. Неужели не хотели бы служить в столице… или в родном городе. Но ведь кто-то должен… А к нам такое отношение. Отсюда и срывы, разводы и брошенные дети.

Выслушав эмоциональный взрыв Юрасова, Коноплев спокойным тоном продолжил:

– Все мы рыбаки и тешим себя надеждой, что золотая рыбка воспитает наших жен. И напрасно.

Холостой друг тут же поддержал его:

– На рыбку надейся, а сам не плошай!

Сделав глоток, Коноплев изменился в лице.

– Я даже Назлымова не так осуждаю, как ее. Он все-таки мужик… А она даже толком ничего не объяснила…

– Ох уж этот Назлымов! И зря ты его оправдываешь, даже частично, – он же офицер! И не должен поступать по-скотски. Я дважды разговаривал с генералом, убеждал его, а он мне одно: «Избавиться от опытного офицера легко, а где ему достойную замену найти? А то, что он выпивает иногда да чужих жен отбивает, это, конечно, недостойно звания офицера, но и недостаточно для увольнения из армии. Сейчас совсем другое время. Пусть командир полка и занимается его воспитанием». Вот что значит сын генерала! Да не простого, а из Генштаба! Хоть папаша перевел его сюда на перевоспитание, но, как говорится, горбатого… Потом, правда, комдив прислушался и перевел его из боевого подразделения в штаб: подальше от техники. И правильно сделал.

– Товарищ подполковник, мне рассказывали, – решил проинформировать Хромов, – когда Назлымова доставили со стадиона в госпиталь, на него невозможно было без слез смотреть: оба глаза заплыли, челюсть повреждена, да и с головой что-то не в порядке. Он на всех рычит, заговаривается.

– Да уж, постарался наш Славный! Если это действительно так, как ты обрисовал, получается – переборщил немного, – заметил Юрасов и задумался. – Тяжела наша доля: многое сейчас не то и не так… да и люди в погонах стали совсем другими. А настоящий офицер должен знать, что его служба – не должность, не звание, а образ жизни. Некоторые это забывают, даже на дежурстве.

Озабоченный Юрасов уставился на сидящих напротив старших лейтенантов, словно сравнивал их.

– В семье не без урода, – Хромов артистично закатил глаза к потолку.

– Если б только один… Вот я вспоминаю прошлые годы и невольно сравниваю с нынешними… И прихожу к выводу, что служить становится всё сложнее и сложнее. Взять хотя бы нашу дивизию – сколько нестандартных ситуаций! Не дай Бог, произойдет что-то, даже страшно подумать! А тут еще без электричества грозятся оставить. Там, наверху, не понимают, что ли, что однажды доиграются – такое может произойти! Всем достанется, в том числе и местным энергетикам – как они научились считать чужие копейки! Потом не только в Сибири, в Москве и по всей стране аукнется.

– Еще как! Если грянут катаклизмы, значит, нужно делать клизмы!

– Поголовно! – подхватил Коноплев, дав понять этим словом не только о количестве, но и о месте очистительной процедуры.

– А если серьезно, одно хорошо: хоть на Кавказ нас не направляют, – лицо Хромова сделалось озабоченным, он выжидательно взглянул на офицеров. Те оживленно переглянулись. Первым откликнулся подполковник:

– У нас у самих-то штаты не укомплектованы, а ты хочешь… Вот официальные данные о погибших в Чечне и в Ингушетии за последние пять лет… – он кивнул на лежащую на столе красную папку «Для доклада». – Сотни! Каждый год! Это не считая МВД, ФСБ… А сколько раненых!.. А умерших от ран! Так что война там продолжается… и по-прежнему на нашей территории. Пора бы на чужой – и по нашим правилам, чтобы положить этому конец. Но то ли не можем, то ли не хотим… Жалко парней, – он тяжело вздохнул и задержал выдох. – Мой сын там уже в третий раз! Страшно беспокоюсь, а жена!.. Каждый день успокаиваю. А что делать – служба у него такая! А мы здесь, на своих местах будем нести службу.

Хромов оживился и указательным пальцем три раза постучал по столу.

– Мы ее несем, несем, а она всё тяжелее и тяжелее – так и ноги подкоситься могут. Да и нервы на пределе: ни тебе уважения, ни квартир, ни льгот, ни соответствующей зарплаты. А ведь мы не только погоны носим… – он как-то неестественно заерзал и повел плечами, будто его погоны враз потяжелели.

– Полностью согласен. В наших руках грозное оружие! Поэтому нельзя так относиться к армии, к офицерам и солдатам... Да и вообще к человеку с ружьем, – завелся разгоряченный Юрасов, хотя чай его давно остыл.

– О нас только накануне выборов вспоминают: обеспечьте стопроцентным голосованием приход к власти, а уж мы вас не забудем. Приходят – и тут же забывают. Что-то с памятью у них плохо, а как же тогда они страной рулят? Пора употребить и власть, когда к короне рвется мразь!

– Ну, ты сейчас до того договоришься… – остановил Хромова хозяин кабинета. – И вообще, как встретимся, так обязательно о политике, о положении в стране, в армии, о несправедливости…

– Так ведь у кого чего болит… К тому же не о себе печемся, а об Отечестве – российском! Так ведь, брат мой по оружию? – Хромов толкнул плечом Коноплева. Тот кивнул, даже не задумываясь, и продолжил затронутую тему:

– К сожалению, общество разделилось. Отслоившиеся от общества представляют собой слоеный пирог, они даже не подозревают, что могут стать лакомым куском для голодного народа.

– Они себя считают сливками общества, а все остальные – слив, пена, грязь… – Хромов многозначительно развел руками. – Не люди, а ломовые лошади и источники прибыли.

Итог подвел Юрасов:

– Тем, кто впереди, уже не до нас.

После обеда к Юрасову пожаловал начальник милиции майор Пуховой.

– Нехорошо получается, товарищ подполковник, – начал он с порога.

– Что случилось? Не пугай предстоящим инфарктом.

– Ваши люди на озере избили троих молодых людей. Один из них мой племянник. Пограничник, только что уволился в запас, вот хочу его к себе взять.

Майор в недоумении скривил губы.

– Да хотя бы потому, что позволил себя избить. А как же он других защищать будет?

– Всё шутите? А дело-то серьезное! Я закурю?

Последовал кивок согласия.

– Когда это произошло? Виновные установлены? – обычно каменно-спокойный Юрасов вдруг загорелся.

– А как же – наша служба работает четко, – не скрывал ехидной улыбки начальник милиции. Он с важностью выпустил плотные клубы ароматного дыма из своего острого птичьего носа, и его глаза-горошинки спрятались в густых бровях. Майор понимал, что таких, как Юрасов, наскоком не возьмешь, поэтому решил сразу давить фактами:

– Это ваш хваленый боксер, а с ним еще несколько человек. Так вот, эта компания пришла на пляж, вели себя развязно, приставали к отдыхающим, а потом ни за что ни про что жестоко избили парней. Ну еще бы – с ними чемпион! Его узнали по приметам, поэтому отпираться нет смысла.

– Я понял, о ком идет речь. Поверь, майор, я обязательно разберусь, – заверил Юрасов многообещающим тоном, не расставаясь с карандащом.

– Так я в прокуратуру и в комендатуру не сообщаю? – Пуховой хитро посмотрел на хозяина кабинета.

– Думаю, что в этом нет необходимости. Я таких вещей не прощаю.

– Что и требуется. А это вам, – Пуховой протянул копии объяснений. – Думаю, пригодятся.

На следующий день аппаратную посетили Юрасов и неизвестный майор. Телеграфистки поочередно представились, офицеры с каждой галантно поздоровались. Затем вышли, посеяв в головах связисток сумбур и недоумение: кто же этот майор с пристальным взглядом? Вскоре Морозову вызвал командир части. Та перепугалась и на деревянных ногах неуклюже побрела к руководству. Однако в его подземном кабинете оказался один майор – тот самый. Он представился: майор Буров оказался сотрудником военной контрразведки. У Морозовой задергалось левое веко, в горле запершило, а язык онемел. Она ушла в себя и на все вопросы с трудом отвечала короткими «да» и «нет». Но любезный офицер быстро разговорил ее: сначала поинтересовался службой, условиями проживания, взаимоотношениями в подразделении…

Муза охотно отвечала, хотя чувствовала себя не в своей тарелке – скорее, в чужом кипящем котле. Думала только об одном – чтобы совсем не свариться.

Затем он плавно перешел к родственникам:

– У вас братья, сестры есть?

– Никак нет, – выкрикнула она и с облегчением признала: «Слава Богу, голос прорезался, а то немой совсем худо. Значит, могу еще за себя постоять – хотя бы глоткой».

– Зачем же так громко. А двоюродные?

Та пожала плечами, потом как бы спохватилась и кивнула.

– И кто же навестил вас?

– Никто, – мгновенно ответила Муза и тут же смекнула, откуда растут ноги. Теперь она уже не сомневалась, кому обязана пристальным вниманием со стороны такого солидного ведомства. «Эх, ё-моё. Ну Емеля, ну пройдоха лысый, заложил по-соседски. Вот удружил! Больше некому». Потом вдруг испугалась, полагая, что ее мысли запросто читаются. Хотя бы по глазам. Поэтому быстро изменила свое мнение о легендарном соседе: «Ой, что это я так непочтительно о нем: и вовсе он не заслужил такого отношения к себе. Наоборот, проявил похвальную бдительность и своевременно проинформировал соответствующие инстанции. И правильно сделал. Я его за это обязательно отблагодарю: я ему такое устрою, такой теплый прием – всю жизнь будет помнить!»

После ироничных размышлений, которые заняли у нее около минуты, она продолжила:

– Точнее – был, но это не брат, а так. То есть друг… И не мой, а чужой. Но его уже нет – вчера уехал.

– Вы случайно в разведчицы себя не готовите? – улыбнулся майор. – Да не волнуйтесь вы. Давайте всё по порядку. Кто он? И к кому…

Сколько времени прошло, Морозова не помнила: полностью потеряла с ним связь. Но из кабинета, на удивление, вышла с легким сердцем, словно избавилась от тяжкого груза. Громко выдохнув, Муза почувствовала сухость во рту. Прокашлялась и для бодрости про себя исполнила ядреную частушку. Но тут же опомнилась, оглянулась и на послушных ногах заспешила прочь от кабинета, в котором, по ее мнению, могут и мысли читать. Но Морозова есть Морозова! – не поделиться «государственной» и одновременно «военной» тайной с самыми близкими людьми она, конечно же, не могла:

– Ой, девочки, где я сейчас была, с кем разговаривала… Ни за что не угадаете.

– С очередным поклонником, – предположила Нина и усмехнулась.

Муза не сдержалась и хмыкнула, но потом взяла себя в руки и сделалась напыщенно важной.

– Нинок, ты попала в самую точку. Но даже вам я все детали рассказать не могу – теперь каждый мой шаг контролируется, язык особенно. Я стала такой важной птицей, что слов нет – одни заглавные буквы! Во! – насколько всё серьезно.

Дина задрала голову и замахала руками, одновременно ее кислая физиономия продемонстрировала, как нелепо смотрится парящая Морозова в чистом небе.

– Нет, дорогая, это не для тебя. Ты не «птица», а важная фигура – от слова «фигу»! Вот в это верится легко и просто.

Обиженная Муза сразу возразила:

– Сама-то ты, фигурально выражаясь, фигура из трех букв и пальцев. А я такое пережила, такое испытала, что теперь моя душа свежа и целомудренна, как утренний луч или росинка.

Сощурившись и сморщив нос, Дина бросила на нее недоверчивый взгляд.

– Ой, давай без поэзии. Переходи сразу к прозе.

– Ни за что. Это тайна, и не только моя!

Телеграфистки уже привыкли к озорным выходкам Музы, поэтому рассмеялись.

– И не говори, самой же будет хуже – да ты ведь не уснешь из-за этого, к тому же заворот кишок может случиться. Посмотри на себя – тебя же так и распирает… поделиться тайной, того и гляди, скоро лопнешь. – Дина на цыпочках подкралась сзади и схватила подругу за горло. – Говори немедленно, а то умрешь в ужасных муках.

Над испуганным и покрасневшим лицом Музы, напоминавшим гусыню в руках злодея, Нина смеялась больше всех, а та, закатив глаза, уже хрипела о пощаде.

– Хорошо, хорошо – сдаюсь, но под пытками – может, меньше дадут. Девчонки, вы свидетели: я сопротивлялась, держалась до последнего и тайну выдала против своей несгибаемой воли.

Дина с трудом разобрала ее осипшую мольбу и отпустила. Муза – сразу к зеркалу: взглянула на себя и ужаснулась:

– И вправду распирает. Уж лучше я с вами поделюсь, чем со своей подушкой под плотным одеялом.

Смена поколений – важное событие, за которым следуют значительные изменения. В армии подобная смена происходит каждые полгода: призыв и поступление очередного пополнения предусматривают скорое увольнение старослужащих. А это влечет за собой долгожданные подвижки в должностях, соответствующие повышения званий, окладов и неформального статуса военнослужащих с учетом сроков их службы.

У связистов тоже настал торжественный день. Для «стариков» это было последнее построение. Немного растроганный Хохрячко как опытный педагог начал издалека:

– Речь пойдет о вас. Поэтому слушайте стоя, чтобы в вас больше вместилось. В целом служили вы исправно – хвалю. А по отдельности не будем разбирать, иначе от вас вообще ничего не останется. У нас, кроме грязи, много замечательного. А к вам только одна просьба: заберите с собой всех крыс и тараканов.

– А зачем они нам? – раздались недоуменные голоса.

– Как зачем – на память об армии! Зато она станет чище. А если серьезно, то всем в новой жизни желаю удачи.

Стоявший у тумбочки Виктор с нескрываемой завистью смотрел на дембелей, которые не сегодня-завтра разъедутся по домам. А неутомимый Хохрячко продолжал давать им последние напутствия. Вдруг громко хлопнула входная дверь, и Славный выкрикнул:

– Рота, смирно!

Все по привычке вытянулись и застыли. Дневальный строевым шагом направился к двери и вскоре скрылся за углом.

– Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия происшествий не случилось. Личный состав занимается согласно распорядку дня. Докладывает дневальный по роте рядовой Славный.

Наступила тишина. Старший прапорщик и старослужащие продолжали стоять в полном недоумении: почему не последовала команда «Вольно»? И почему не появляется командир части?

Косые взгляды дембелей невольно устремились туда, откуда вот-вот должен появиться подполковник Юрасов. Но оттуда с подчеркнутой важностью вышел кот Василий Василич. С задранным хвостом он величаво прошелся перед застывшим строем и уселся у двери «своего» кабинета. Только сейчас все поняли, что их разыграли. Казарма заполнилась дикими воплями и дружным хохотом – такого она еще не слышала.

– Ну, Славный, ну шельма, за такие шуточки над «стариками» в следующий раз можешь и наряд схлопотать. Но я сегодня добрый, – сквозь слезы предупредил Хохрячко и погрозил скрюченным пальцем.

После команды «Вольно» довольные старослужащие с шумом разошлись. Глаза Гуся заметались. Решившись, он неуверенной походкой подкатил к тумбочке и обратился к Виктору:

– Ты уж это… извини – я был не прав. Я же не знал, что ты… То есть кто ты!

– А что, если б я не занимался боксом и не мог постоять за себя, то можно и издеваться?

– Не я это всё придумал, – оправдывался тот. – Не мне и ломать эти порядки.

– А надо бы. И чем быстрее, тем лучше… Никого нельзя унижать, а слабых – тем более.

– Да это понятно. Но я не о том... Вот ты такой начитанный, умный. Скажи: как там жизнь сейчас? Ведь я в отпуске так и не побывал – даже не представляю, что творится на «гражданке». Боюсь я что-то. Вот приеду домой, в свою Москву, а она уже чужая, и никто не ждет там меня… ну, кроме родителей, родных, конечно… За два года в стране столько всего произошло! А мы из армии придем – и кому мы нужны? Всё продано, перепродано, давным-давно поделено и распределено. Да и на хорошую работу не больно-то устроишься. И что делать? Чем заняться, хотя бы в первое время?

– Москва большая!

Гусь насупился и шмыгнул носом:

– Если честно, я не в самой Москве живу, а в пригороде…

– Даже так! А я-то подумал: хоть одного москвича призвали, а то складывается впечатление, что там все парни либо больные, либо студенты, – усмехнулся Виктор. – Никто не хочет служить – вот и находят влиятельных покровителей: членов правительства, депутатов всех уровней, генералов, академиков… и т.д. и т.п. Пусть, мол, из других регионов служат – они же не столичные, а провинциальные и периферийные! Вот вам и равенство, и свобода, и братство! И так во всем.

– Ты прав – я в нашей дивизии ни одного москвича не встретил, – лицо Гусякова оставалось серьезным. – Так что посоветуешь?

– Я совершенно не знаю тебя, поэтому индивидуальный совет дать не могу. Но общий есть – надо учиться! Везде нужны только образованные, молодые, но с опытом работы... Престижные «корочки» сейчас важнее даже, чем при социализме. Так что если хочешь хоть чего-то в жизни добиться, запасайся...

– А где деньги-то взять на учебу в этих институтах, университетах, академиях? – с какой-то безысходной грустью выпалил Гусяков.

– А вот, учитывая заработок, семейные сбережения, и определяйся. Как говорится, каждому – свое! Нежданно-негаданно нагрянувший в Россию дикий капитализм разделил людей на три категории: очень бедных – большинство, среднего достатка – меньшинство и очень богатых – кучка! Не могучая, а всемогущая! Разницу улавливаешь? Я думаю, причислять себя к олигархам ты вряд ли осмелишься? Это не для тебя, да и вряд ли для твоих детей и внуков. Ваше дело – только служить и защищать Родину, если возникнет такая потребность. А рулить страной и владеть ее богатствами – удел другого сословия. У них совсем иная служба – доллару! А кто был ничем, тот станет ничьим. Извини, если что не так.

– Согласен, их дети не служат, а учатся за границей. А нам что остается?

– Охранять их собственность. Как выразился один мой попутчик, раньше в основном была государственная и общественная собственность, то есть всё было наше. Теперь же «нашего», общего, почти ничего не осталось. Отдельные личности из-за повышенной любви к себе всё сделали своим и личным. Вот на должность охранника чужого богатства ты и сгодишься. Правда, драться и убивать ты не умеешь, так ничего – научат. Вот и пораскинь мозгами.

Того судорожно передернуло. У Виктора сложилось мнение, что чувства Гусякова только притуплены, но совсем еще не умерли. Значит, он не потерян и не так безнадежен, как казался, и где-то глубоко, под плотными слоями холодного равнодушия, показной пошлости и озлобленного хамства, всё еще бьют горячие ключи.

Он подмигнул и оживился, словно только что получил долгожданное известие о том, что судьба смилостивилась над ним и отпустила на волю. Гусяков протянул руку – ему с первой группой предстояло покинуть часть. Виктор без колебаний, также молча, крепко пожал ее, теперь он не сомневался, что армия хоть чему-то хорошему научила парня. Да и не только его – он сам-то рос, развивался и каждый день черпал для себя что-то полезное.

Однако в армии всякое случается, и далеко не всё доставляло ему радость. Интуиция подсказывала, что в ближайшие дни должно произойти что-то значительное.

Испытание разлукой

Цени каждый день, живи настоящим и, словно тень, не спеши в никуда.

Его предчувствия оправдались очень скоро. Уже на следующий день Виктора вызвали в штаб.

– Рядовой Славный, подписан приказ о вашем переводе на запасной командный пункт дивизии. Пока временно, а там посмотрим. Приказ понятен? – объявил заместитель командира части.

– Так точно, – короткой очередью выпалил чемпион.

– Собирайтесь, скоро пойдет машина. Вас доставят на новое место службы.

Беспрекословно подчинившись, Виктор вышел из кабинета, в котором ему показалось так душно, что он сразу бросился на улицу. В голове замельтешили вопросы, но один повторялся чаще других: почему? Однако в этот момент решение командования он не в состоянии был объективно оценить – засела проклятая обида.

Сборы не заняли много времени: содержимое тумбочки быстро оказалось в вещмешке, и солдат готов – хоть на войну, хоть куда угодно. Окинув прощальным взглядом притихшую казарму, Виктор подошел к помощнику дневального Тихонину – тот с черепашьим спокойствием застыл у тумбочки и никого не видел.

«Да он спит! С открытыми глазами! Чему только не научишься в армии!» – удивился Славный и осторожно тряхнул его плечо. Тот вылупил удивленные глаза и добродушно, по-свойски улыбнулся. Виктор крепко пожал ему руку:

– Ни с кем не буду прощаться – только с тобой, будто сразу со всеми. Держись, земляк. Не забывай про тренировки.

Тот смущенно просиял. Славный даже не догадывался, что своим великодушием и благородством поднял его, униженного всеми Тихонина, почти до своего уровня.

– Все люди талантливы, но у многих талант до конца жизни не просыпается. Так что не спи на ходу. Бороться – не значит сидеть и лежать, – с удовольствием поделился Виктор обиходными истинами. Мог бы и продолжить, но решил не перегружать земляка. А знал Славный много, но всегда противился самолюбованию – для него это чуждо, просто ему хотелось изменить ситуацию, сломать ее в корне и помочь затюканному солдату наконец-то встать с колен и больше никогда не подчиняться унижениям.

В благодарность Харитоша что-то коряво пролепетал, но Виктор ничего не слышал – мыслями он был уже в дороге.

В казарму вихрем влетел Хохрячко и, увидев Славного, с облегчением перевел дух.

– Слава Богу, успел, – разгладив усы, он широко улыбнулся. Подошел и, не сводя глаз с Виктора, продолжал тяжело сопеть. – Я только что узнал – и сразу сюда. Жаль, что расстаемся. Знаю, там действительно хреново с телеграфистами. Думаю, что временно. Прости, если что не так. Раньше не мог, а теперь скажу: надежный ты, честный… Какой-то особенный. Оставайся таким. А теперь мне пора – служба!

– Ох и хитрый же вы! Всё списываете на службу.

– А что делать? Такова служба! Тьфу! Привык, не могу уже без нее. Даже слово привязалось – никак не отстанет.

Виктор вышел из казармы и поднял голову, что-то буквально притянуло его взгляд: разрозненные тучи рваными клочьями бродили по скучному небу. «Даже там сегодня невесело».

Сначала Виктор думал, что запасной пункт где-то рядом. Но служебный автобус с каждой минутой увозил его дальше и дальше от любимой, и на душе становилось всё тоскливее.

«А может, это и к лучшему? – успокаивал он себя, когда понял, что их теперь разделяет огромное расстояние. – Любовь познается в разлуке».

В этот момент магнитная стрелка его воли колебалась между надеждой и окончательным и безутешным отречением. Чтобы избавиться от тяжелых раздумий, осмотрелся в автобусе. На лицах попутчиков в форме он не заметил ни улыбок, ни радости – все выглядели так уныло, словно ехали на каторгу. Затем его внимание привлек сидящий рядом солдат: его узкое лицо не выражало ничего, кроме безутешной тоски. А маленькие холодные зрачки обдавали знобящим морозцем. Поразила его надломленность. Но внешность бывает обманчива.

Чтобы разорвать это заунывное молчание и зловещую тишину, нависшую над ним черной тучей, Славный обратился к нему: не укачивает? Тот оказался разговорчивым и даже слишком откровенным – видно, нахлынуло. Даже не подозревая, Виктор то ли разбудил, то ли возбудил в нем неистовую ярость, вырвавшуюся из сокровенных глубин его существа. Проштрафившийся боец не скрывал, что его перевели на самую дальнюю точку дивизии за попытку к побегу. С легкостью открывшись, доверившись совсем незнакомому человеку, он даже в лице изменился к лучшему. Сергей Грабов, белобрысый парень с грустными зеленоватыми глазами, прослужил уже год, об армейской жизни знал гораздо больше, но держался не очень уверенно, ощущалась в нем какая-то скрытая подавленность. И вдруг, включившись изнутри, проявил поразительную словоохотливость. Его словно прорвало: о себе чего только не поведал… Виктор отметил для себя, что родом он из Челябинской области, там остались мама и девушка…

– Она для меня всё! Ты понимаешь, сначала писала каждый день: уверяла, что любит, что обязательно дождется… Потом письма стали приходить через день, через неделю… А теперь их совсем нет: вот уже два месяца – ни одного! – Он достал аккуратно сложенные листы и уставился в них. – Вот последнее.

Его хмурый взгляд скользил по знакомым ровным строчкам, но мысли дремали и, точно пьяные, спотыкались о слова.

– Я не выдержал, – продолжил он, – решил рвануть к ней и разобраться.

– И что же? – не удержался Виктор, тронутый его простосердечностью.

– На последнем КПП задержали. Вот теперь в тьмутаракань решили загнать, в ссылку. А я ведь хотел только проведать ее и спросить: «В чем дело? Ты же обещала ждать».

Потом Грабов внезапно отключился, его словно подменили: в глазах пустота и безутешная грусть, на все вопросы он отвечал сухо и односложно. Виктора заинтересовала внешность невзрачного соседа: в его маленьком скошенном подбородке угадывались врожденная угрюмость, обреченность и отсутствие характера, слегка отвисшие щеки наводили на мысль о предрасположенности к неудачам. Даже своим молчанием он вызывал глубокую печаль. Он тяжело дышал и каждый раз выдыхал безнадежную тоску. Иногда Грабов словно вырывался их тяжких оков оцепенения, распрямлялся и тут же оживлялся; бешено сверкая маленькими, как пуговки, глазами, он нервно стучал костяшками пальцев по коленке.

Устав от его томительного безмолвия, Виктор отвлекся:

«Эх, Нина, Нина... Что же ты наделала?!»

Как бы он хотел стиснуть ее в своих объятиях, снова упиться сладостью ненасытных губ, грудью уловить трепетное биение ее щедрого сердца. Но…

Время снова уснуло. А по крыше автобуса надсадно барабанил невеселый дождь. За окном мелькали высоченные таинственно-величавые сибирские сосны, угрюмые от вечной неподвижности и скучной молчаливости ели, пушистые елки. И хотя они неслышно плакали, в нахмуренной тишине тайги чувствовалась своя прелесть. Казалось, всё замерло и погрузилось в блаженный покой. И лес, и туманные клочья, и черные канавы вдоль бетонной полосы уважительно притихли, слушая неспокойное солдатское сердце. Но в отличие от Виктора пребывавший в горестной прострации Грабов ничего этого не видел и не слышал. Его туманно-отвлеченный взгляд устремился в никуда, а в застывших глазах просматривалась безутешная грусть.

Виктору захотелось перемен: быстрее бы лето. В чередовании времен года и важных событий он ждал серьезных изменений, видел радующую душу соразмерность всеобщего и частного движения, обеспечивающего стабильность и поддерживающего закономерный порядок.

Его отвлеченные думы прервал вышедший из состояния немоты сосед. Виктор чувствовал аритмию его состояния, размышлений и пульса: то, охваченный сумбурными мыслями, он безостановочно тараторил, сверкая колючими зрачками, то скукоживался в жалкий комок нервов и безразлично молчал, уткнувшись безрадостно в окно, то снова взрывался и, с хрустом заламывая гибкие пальцы, клеймил всех подряд. Виктор не любил таких, поэтому отметил про себя: «Брюзга! Да еще до безобразия самолюбивый, брезгливый, слабовольный, но чрезвычайно гордый».

Тем не менее он испытывал откровенное сочувствие к этому тщедушному солдату с мелкими и крайне неопределенными чертами лица. Оказалось, что Грабов радиорелейщик, что означало – служить им предстоит вместе.

Для небольшого подразделения каждый солдат ценен. Новый старшина роты встретил пополнение радушно, поскольку о причинах перевода мог только догадываться. К тому же о чемпионе он читал в дивизионной газете, поэтому определил ему кровать в самом дальнем, престижном углу.

– Почти в спальном районе столицы, – подметил Виктор и поблагодарил за заботу.

А тот пояснил:

– Здесь не так слышен хоровой и сольный храп и парнокопытный топот сапог, как при входе.

«Совсем другая казарма, – подметил новичок, – а запах тот же – “родной“, солдатский!»

Поочередно доставая из вещмешка свои скромные пожитки, Виктор взглянул на фото Лизы и задумался. После некоторых сомнений прикреплять ее к дверке тумбочки не счел нужным, заставив пока отлежаться в тетрадке для писем. Находясь в полном одиночестве, он ощутил гнетущую духоту, вызванную не только низким потолком и скромными размерами казармы. Покачиваясь на жалобно скрипящей кровати, Виктор уяснил для себя, что внезапное оцепенение, безразличие и горькая обида, вызванные таким неожиданным решением командования, медленно отступают и растворяются, а приостановленная жизнь опять готова начаться, но уже совсем в других условиях.

Первая ночь на новом месте выдалась не очень спокойной. Что-то Виктора беспокоило, поэтому он часто просыпался: нервировал каждый непонятный шорох, не говоря уж про дикий храп и сонные выкрики – видно, специально рассчитаны на слабонервных новичков. Утро встретило его неприятной новостью: ремень подменили.

«Наверняка дело рук дембеля», – решил он и мигом провел собственное расследование.

В этот день часть покидали двое. Выбрав момент, Виктор подошел к ним в умывальнике – они наводили последний лоск. Увлеченные этим занятием, они даже не удостоили его своим вниманием. А новичок, ни слова не говоря, ухватился за бляху и резко дернул на себя ошарашенного такой наглостью ефрейтора, затем снял с него ремень – на внутренней стороне мелькнула родная фамилия. У присутствовавшего при этом сержанта подобная выходка молодого солдата вызвала крайнее удивление.

– Ну ты, оборзел?! Ты случайно не рехнулся? – вылупил тот глаза.

– Заткнись, – осадил его Виктор.

– Да я тебя… Объявляю тебе два наряда вне очереди.

– Дома будешь объявлять. А пока сделай вид, что мы с ефрейтором тебя долго ищем.

– Ты, салага, еще пожалеешь! Да я сейчас старшину позову…

Сержант исчез, а Виктор вцепился в китель краснощекого ефрейтора и подтолкнул к окну. Тот попытался возразить, но тут же оказался на мокром подоконнике.

– Зачем ты это сделал? – вызывающе спокойно спросил Виктор.

– Т-так мы же д-домой. Хотел с новым.

– Так это же не твое! – Виктор угрожающе тряхнул бляхой перед его носом.

– У меня же тоже забрали. Давно. Вот и я…

– Звездануть бы тебе в лоб, да, боюсь, не перенесешь такого «счастья», – по глазам новичка ефрейтор понял, что он не шутит, и на всякий случай поднес к лицу руки. – Да и звезда тебе не к лицу. Скажи честно: зачем он тебе дома?

– Для джинсов.

– А почему у меня?

– Так ты же на мое место пришел. Преемник!

– Ну и предшественник мне достался… Втихаря тырит у своего же брата-солдата. А что, по-хорошему нельзя было? Я бы добрые слова на дорожку сказал, а может, и подарил бы… Если б открыто и по-людски попросил.

Виктор не успел договорить, вбежали перепуганный старшина роты и сержант. Первый – с порога:

– Что тут у вас происходит?

– Да ничего. Ремнями на память обменялись.

Старшина грозно покосился на сержанта, потом перевел взгляд на пришибленного ефрейтора.

– А ты чего тут расселся? Нашел место.

Тот мигом слетел с насиженного места и с сырым задом неуклюже поковылял к выходу. Виктор иронично усмехнулся. Заметив на подоконнике остатки влаги, подметил:

– Ну вот, заодно и протер. Молодец! Службу усвоил!

Тут подал голос сержант:

– Он грубил, угрожал, на дембелей плевал…

Старшина покосился на него и махнул рукой:

– Да разбирайтесь вы сами. Надоели мне, как горька редька! Быстрее бы уехали… и с глаз долой.

Не получив поддержки сверху, гонористый сержант рявкнул:

– Твое счастье, что я уезжаю, а то бы ты у меня… ох, как пожалел!

– Это твое счастье, а то бы… до добра это не довело. Так что езжай спокойно и не тявкай, приучайся по-людски говорить, а то на «гражданке» тебя могут не понять.

Для Нины перевод Виктора был ударом в самое сердце! Она тяжело восприняла горестную весть и проплакала всю ночь.

«Ну что же я наделала? Это всё из-за меня. Почему так устроена жизнь? – причитала она, пытаясь хоть как-то разобраться во всем. – В чем я виновата? Не в том ли, что впервые по-настоящему полюбила?..»

Для нее настали черные дни, породившие невыносимые испытания. От ощущения одиночества больно сжимало мятущееся сердце. После дежурства или с утра Нина обычно как угорелая неслась в госпиталь и кормила мужа домашней пищей. В последнее время Федор чувствовал себя значительно лучше, и врачи разрешили ему прогулки. Погода в эти дни – как по заказу – выдалась теплой, поэтому Нина с удовольствием сопровождала его. Однако он быстро уставал, и они предпочитали сидеть на укромной скамейке в тихой аллее. Нина терпеливо слушала и его жалобы на бессонницу, и рассказы о мрачных предчувствиях, которые не покидали его даже днем. Она успокаивала Федора, сама же тоже нуждалась в поддержке. И этой поддержкой мог быть только Виктор, который никогда не жаловался, а, наоборот, излучал свою молодую и здоровую энергию. Он так и излучал ее, заряжая окружение бодростью, силой и твердостью духа. При одном воспоминании о нем ей становилось легче. Но реальность была такова: Виктор – далеко, а муж – ближе некуда. Сегодня он совсем расхандрился и монотонно, как-то по-стариковски твердил:

– Болезнь украла у меня радость жизни. Но больше всего я боюсь потерять тебя. Ниночка, не покидай меня, посиди еще немного.

Она покорно сидела рядом, но испытывала одиночество, которое, как черная гладь ночного штиля, не успокаивало, а терзало ее неспокойную душу. Каждый нерв ее дрожал и стонал, а она должна мило улыбаться, притворяться, просто не выделяться, и никто даже представить себе не мог, какого напряжения стоила эта веселость, сколько подлинного героизма было в этом бесцельном насилии над собой. Нина прекрасно понимала: чтобы не сломаться самой, не сойти с ума, нужно сломать этот незримый частокол ужаса, которым теперь обнесена ее жизнь. Но не знала, как это сделать. Усилием воли она разорвала нахлынувшую грусть, к ней сразу вернулось внутреннее самообладание, однако откуда-то из глубины еще продолжали накатывать небольшие волны тревоги и болезненно бились в стесненной груди.

А Виктор, сменив не по своей воле место службы, понемногу обвыкся. Новые командиры, товарищи, дежурства совсем в других, миниатюрных условиях, но от этого они не становились менее важными и ответственными, требовали от него внутренней перестройки, прежде всего психологической. Он осознавал, что, лишив его встреч с любимой женщиной, с ним поступили несправедливо, но терпел, полагая, что качать права в армии – дело бесполезное. Внешне он вроде бы смирился, но на самом деле не знал ни минуты покоя, постоянно вспоминая свидания с Ниной.

Будучи по натуре оптимистом, Виктор надеялся, что скоро снова будет вместе со своей ненаглядной Земляничкой. Лишь бы снова увидеться, лишь бы снова ощутить прикосновение ее губ, от которых все мучительные вопросы замрут на его устах.

Внимательные подруги сразу заметили перемены в Нине: она напоминала осенний поникший цветок. На глазах высыхала, хотя вроде бы и не лишена живительной влаги. Куда девались ее сочная яркость, задорный взгляд и притягательный румянец? Девушки всячески поддерживали ее, иногда неумело, неуклюже, но от всей души. Во время служебного затишья Муза вдруг вспомнила о Викторе. Демонстративно отвернувшись от аппарата, она привычно в проходе вытянула ноги и сладко потянулась:

– Интересно, а чем он сейчас занимается? Как он без нас? Страдает, поди. Где он еще найдет таких преданных боевых подруг?

– Таких, как ты, – не проблема. Они всюду! Житья от них нет! Там же наши Зойка Быстрицкая и Лилька Воропаева, – напомнила Дина.

– Да уж, они своего не упустят… А тут Витек, такой красавец! Вот, думают, повезло! Наверное, вцепились в него мертвой хваткой.

После этих слов Нина вспыхнула, будто ее облили кипятком. Она притаилась и молчала, только представляла кошачьи глаза Зои и Лили. А необузданная Муза продолжала язвить:

– А много ли голодному солдату надо: чуть помани – и он твой. Они даже нарочно могли это сделать – из мести. Как они возмущались и завидовали нам, что мы здесь остались, а их туда… в глушь. Бедный Витек – пропал наш чемпион. А как спасти – не знаю.

Теперь Нина уже полыхала, как сухие дрова в домашней печке. И терпеть подобные выпады не собиралась:

– Прежде всего – не болтать лишнего. Вы же его знаете – он не такой. И не надо обобщать.

– Дорогая, мы смотрим правде в глаза… – поспешила оправдаться Морозова.

– А видите ее изнанку. Спасибо, что не бьете, а то синяки останутся.

В глазах Музы мелькнуло опасение: не дай Бог!.. и она взглянула на себя в зеркальце.

– И заранее готовим тебя к худшему. Мало ли чего.

– Ничего себе, успокоила! – не унималась Нина. Она готова была сцепиться с кем угодно, чтобы защитить своего возлюбленного. Подруги это поняли и сразу умолкли.

Однако ни одно слово, ни одно событие не исчезают бесследно. В сердце Нины зазвучали неприятные нотки беспокойства: «А вдруг он и вправду – просто так, от обиды или назло… За что?!»

Собственный ответ оказался жестоким, даже внутренний голос показался незаслуженно беспощадным: за то, что очертя голову бросилась в объятия первому, кто показался ей достойным ее любви. «Нет. Мой Виктор не такой. Он не может поступить так со мной».

В следующее дежурство Нина решила развеять все сомнения. Позвонив на запасной узел связи, попросила к телефону Лилю – она казалась ей более серьезной. Как опытный дипломат, Нина начала издалека: о службе, о самочувствии, развлечениях…

– Что у вас новенького? – не удержалась она и с волнением затаила дыхание.

Та сразу всё поняла и не заставила себя долго ждать:

– Этот новенький – такой классный парень: красивый, умный, добрый, а главное – отзывчивый! Мы с Зойкой от него в восторге! Такая удача! Действительно, славный малый! Мы с ним почти не расстаемся: скрашивает не только нашу нелегкую службу, но и досуг… Так повезло!

Подробности Нину уже не интересовали, она положила трубку. На душе так заныло, будто зуммер проник в ее сердце и не мог обеспечить связью с Виктором. Захотелось разреветься. Но она вновь взяла себя в руки: не верю, она нарочно… из зависти. Но тогда почему он не звонит?

Ночь и последующие дни превратились для Нины в каторгу. Но оставаться в неведении да еще с такой занозой в сердце она не могла. Пришлось привлечь более деликатную Дину, которая хоть и неохотно, но всё же вышла на связь с Быстрицкой. Хотя и предупредила сразу, что от этой вертихвостки ждать хорошего нечего: такого наплетет – потом месяц будешь разбираться, где правда, а где ложь.

Нина не присутствовала при разговоре, и когда верная подруга вернулась в аппаратную, горящие азартом глаза сразу выдали ее. Раскрасневшаяся Дина не стала томить душу:

– Такого наговорила, такого наворочала о нашем Викторе… Тушите свет!

Любящее сердце сразу заныло. Нина не уточняла, только в лице как-то сникла, словно из яркого света окунулась в непроглядную тьму.

Для нее настали тяжелейшие дни испытаний. Но она всё же не сдавалась.

После долгих терзаний Нина нашла выход: ночью на узле связи начальства было поменьше и линия не так загружена, поэтому через телефонисток она вышла на связь с Виктором. Ничего не подозревая, он взял трубку:

– Алло! Алло, ну говорите же, – вырвалось у него горячо и жадно.

От его нервного сухого голоса тело Нины задрожало, а язык онемел.

– Кто это? Говорите, – настаивал он.

Испугавшись, что он бросит трубку, Нина очнулась и взволнованно выпалила:

– Виктор, миленький, это же я. Наконец-то я услышала тебя! Как я рада!

Теперь уже на другом конце провода возникла вопросительная пауза. Впервые после разлуки услышав милый сердцу голос, Виктор так обрадовался, что сразу же забыл о своем скоропалительном намерении порвать с Ниной, которое уже вскоре сам же опротестовал и отменил. Сердце радовалось каждому ее взволнованному слову, каждому многозначительному вздоху, выдоху. Теперь он забросал ее вопросами:

– Ну как ты? Что нового? У тебя всё в порядке?

– За меня не беспокойся – я сильная, выдержу. Лишь бы ты меня не забывал.

– Прости меня! Какой же я дурак!.. Разве можно тебя выбросить из сердца! Ты всегда со мной, я живу тобой! – взволнованно кричал Виктор. – За это время я многое передумал… я был не прав, приняв необдуманное решение… за обоих.

– Миленький ты мой, как же я тоскую по тебе, – ее голос вдруг дрогнул. – Это ты меня извини – я не знала, что так получится. Я люблю тебя, даже еще сильнее. Я пыталась приехать, но туда не пускают: нужен спецпропуск. Попытайся сам... Ну сделай хоть что-нибудь. Я просто не могу без тебя. Родненький ты мой! Ты мой герой, герой моего романа, в котором моя любовь, видимо, должна пройти через тяжкие испытания.

– И кто же этот бессердечный автор твоего романа?

– Моя судьба!

– Я постараюсь что-нибудь придумать. Береги себя, – прибавил он, опасаясь, что связь вот-вот прервется.

С тех пор каждое ночное дежурство они созванивались или переговаривались по телеграфной связи. Коллеги знали об их романе, сочувствовали и всячески помогали им общаться таким образом. Вот только заканчивались «любовные сеансы» быстро.

Однажды, думая о своей Земляничке, Виктор захотел сделать для своей возлюбленной что-то очень приятное. Возвращаясь из штаба, он приметил около столярной мастерской ствол кедра, остановился и задумался.

«Раз валяется, значит, бесхозный», – решил он.

– Эй, есть кто-нибудь? – нетерпеливо крикнул он, распахнув новенькую дверь.

Вышел солдат-«второгодник» в черном фартуке.

– Чего разорался?

Виктор указал на величавый ствол.

– Тебе это нужно?

– Да нет пока. А тебе зачем?

– Хочу смастерить кое-что. Поможешь? Тебя как звать?

Славный еще раз убедился, что деловые люди, как правило, кратки в речах.

– Егор. Сговоримся.

Они пожали друг другу руки и разошлись: до скорого! Виктор загорелся этой идеей. О том, что Егор является хорошим мастером, он был наслышан, но хотелось сделать подарок своими руками. Два вечера он с мыслями о Нине пилил, строгал, шкурил и клеил. Правда, резьбу всё-таки поручил специалисту.

– Ну, Егор–золотые руки, сделай мне вот так, а здесь так. Вот смотри, я набросал эскиз, а ты уж постарайся претворить «великий» замысел на деле.

– Ну если «великий», тогда придется постараться, – пообещал тот и улыбнулся.

Столяр искусно работал резцами, а Виктор с интересом наблюдал за ловкими движениями мастера и восхищался. Вскоре он имел удовольствие оценить совместный труд. Сомкнув веки, он с вожделением вдохнул запах обработанного кедра, а затем при солнечном свете долго разглядывал: душистый подарок получился на загляденье! Только после этого развернул газету и поставил перед Егором две банки сгущенки.

– А это тебе – как договаривались.

Когда чудо-мастер узнал, что подарок предназначен для возлюбленной, то решительно отказался от любимого лакомства.

– Оставь себе. А я найду способ заработать: в армии есть и более обеспеченные категории служащих, – весомо пояснил Егор и протянул дружескую руку.

В роте все на виду, но есть такие, которые выделяются. Славный и Серега Грабов относились к их числу. Виктору несколько раз приходилось говорить с ним по душам – его нервное лицо отражало какую-то внутреннюю напряженность и беспросветную печаль: каждый раз он жаловался на свою бездушную девушку, переставшую ему писать. Жизнь ему казалась настолько постылой – хоть волком вой.

– А родные твои о ней ничего не сообщают? – поинтересовался Виктор, искренне сочувствуя сослуживцу.

– Ни одного слова, хотя я просил. Уж не знаю, что и делать. По ночам не сплю – всё думаю, думаю.

– Надо ждать и надеяться. Примерно подобное я тоже испытал, а потом она засыпала меня письмами, – великодушно солгал Виктор, чтобы хоть как-то успокоить и приободрить удрученного солдата. – Серега, не вешай нос – может, всё образуется, а ты так раскиснешь, что ничего уже слепить невозможно. Мы же связисты-ракетчики – нам нельзя хандрить.

– Да я уж и так терплю, терплю… – как-то тускло ответил Сергей и крепко сомкнул веки, будто устал смотреть на этот несправедливый мир.

– У всех есть заветный город или местечко, где живет та, ради которой можно пожертвовать всем, даже свободой. Как же здорово, что она есть. Пускай не всё гладко получается, но она дает надежду на лучшее. А вот когда нет… – Виктор сочувственно взглянул на Грабова и застыл: он увидел дряхлую старость, в девятнадцать-то лет! Поразила в его лице и глазах патологическая безысходность и полнейшая отрешенность. Он признался:

– Я не служу, а выживаю. Силы тают, нервы сдают.

– Способов выживания много, но найти хотя бы один не каждому удается.

На этот раз разговор затянулся. Виктору казалось, что внутренняя катастрофа последствиями более опасна, чем внешняя. Как же трудно ее вовремя распознать. Он заглянул в раскрасневшиеся глаза соседа и прочитал в них финал трагедии: даже сам испугался, невольно вспомнил: пессимист утверждает, что хуже быть не может, а оптимист – что может быть еще хуже. В груди с новой силой вспыхнуло беспокойство: условия и предпосылки в душе Грабова уже созрели для взрыва и крушения. Если это случится, то внутренняя катастрофа обойдется с ним очень жестоко.

Но ведь он же солдат! И Славный пытался успокоить его, убеждал, что не всем везет рано встретиться со своей заветной мечтой – порой мешает выбор неосуществимых желаний. А его желаниям, скорее всего, недостает мужества и терпения.

– Уж больно мы торопливые – вынь нам и положи на блюдечке! Вот и ты – слишком спешишь, а счастье надо заслужить. Ведь любовь – испытание, а не только наслаждение. Но тужить не стоит: ты молод, у тебя еще всё впереди. Главное – сделать правильный выбор, а дальше бороться – отец меня так учил. Смысл жизни в том, чтобы сто раз упасть и сто один раз подняться.

Он всё сделал, чтобы не разрушить его последнюю иллюзию, помочь поддержать его веру в то, чего уже нет. Грабов утвердительно кивал, но Виктору казалось, что он слушает и не слышит. Будто оглох, ослеп и потерял всякий интерес не только к службе – хотя его, видимо, и раньше не было, – а даже к самой жизни! Он ощущает себя болезненным, никому не нужным и лишним. А кому нужны слабые физически, сломленные морально и психологически?

Минуло двое обыденных солдатских суток. Очередное ночное дежурство подходило к концу. Для Виктора самым трудным периодом борьбы со сном являлось утро: с пяти до шести, когда глаза теряют всякий интерес к жизни, а веки просто слипаются. Чего только он не делал: бегал на месте, отжимался от пола, хватался за гантели – ничего не помогало. Вот и на этот раз он решил выпить крепкого чая. Электрочайник уже закипел, и Виктор по привычке крикнул:

– Релейка, заходи.

Однако радиорелейщик Грабов не откликался.

Сергей иногда пугал его своей неустойчивостью в мыслях и в поведении. Но в последнюю неделю его словно подменили: он стал неприметным и покладистым. А уж его доверчивость и излишняя откровенность бросилась в глаза еще в день знакомства. Поэтому Виктор знал о нем почти всё. Друзьями «Релейка» не обзавелся – ему вполне достаточно было излить душу понимающему его и искренне сочувствующему Виктору, к которому он привязался.

Судя по рассказам беглеца-неудачника, судьба у него сложилась нелегкая: отец когда-то был генеральным директором крупного предприятия, мать почти всю жизнь не работала. С детства воспитывался бабушкой и дедушкой, родители же редко навещали своего единственного сына в деревне. Когда бабушка скоропостижно умерла, а дед тяжело заболел, Сергею стукнуло десять, он снова переехал в Челябинск. Время настало лихое и непредсказуемое. У отца начались неприятности на работе: по решению одного суда его отстраняли от занимаемой должности, по решению другого – восстанавливали. Власть менялась почти еженедельно, как в гражданскую войну: то «красные» город занимали, то «белые», то снова красные… Дело доходило до угроз, иногда до мордобития с использованием охранных и милицейских подразделений. По резким высказываниям отца маленький Сережа догадывался: что-то назревает нехорошее. Да и сам он стал раздражительным, часто взрывался и кричал, мама плакала и просила всё бросить и уехать. И беда нагрянула. Отца застрелили в своем подъезде. В одночасье семья лишилась всего и стала полунищей. Раз денег на учебу не оказалось, пришлось Сергею идти в армию, хотя к службе, по его признанию, он абсолютно не был готов. Прошел мучительный год! Он его не прослужил, а отбыл как первый срок лишения свободы – так во всяком случае ему казалось. Терзаемый сомнениями, переживаниями и очевидной несправедливостью, парень терпел. Одно его хоть как-то успокаивало и подбадривало – любимая девушка. Но когда он лишился последней искорки, последней ниточки, связывающей его со светлой надеждой, – всё рухнуло, на него обрушились свинцовые тучи мрака и придавили всей своей массой, не давая ни малейшей возможности вздохнуть, как раньше, полной грудью. Он оказался в плену душевных потрясений, суетно искал и не мог найти спасительного выхода.

На стук Виктора в стену радиорелейный зал ответил молчанием.

«Странно. Куда Серега подевался?»

Он повторил условный сигнал. Не дождавшись ответа, Славный выскочил в коридор и, ничего не подозревая, распахнул соседнюю дверь. Его глазам предстала ужасная картина: Грабов висел на проводе между огромными металлическими шкафами. Он жалобно хрипел, ухватившись руками за многожильный провод, словно гадюкой обвивший его тонкую шею, а ноги, точнее – носки, чуть дотягивались до края табуретки – единственной спасительной опоры. Видимо, в самый последний момент он испугался или передумал, поэтому руками и ногами отчаянно цеплялся за жизнь, которая с каждой секундой угасала, пытаясь ускользнуть из него – морально и психологически сломленного. А силы уже иссякали. Как раз в этот момент и заглянул Виктор.

Он не растерялся и громко крикнул: «На помощь!», а сам схватил Грабова за ноги и приподнял. Пока подбежали другие связисты и перерезали провод, Сергей потерял сознание. Виктор начал делать искусственное дыхание, затем бросился к аптечке и поднес к его носу ватку с нашатырным спиртом. Грабов пришел в себя и отчаянно замотал головой. Губы спасителя свернулись в трубочку и с облегчением выпустили горячую струю.

Тогда обрадованный начальник смены открыл тайну: полтора часа назад застал его спящим. Потребовал написать объяснение и вышел.

– Видимо, Грабов испугался последствий и смалодушничал, – оправдывался бледный прапорщик.

Но Виктор не очень-то верил сказанному: видимо, у Грабова нашлись и более веские причины расстаться с жизнью. Представив его с петлей на шее, Славный невольно сравнил безвольную жертву обстоятельств со старым колодцем в пустыне: нищим и одиноким, исчерпанным до дна. А заглянув в его уже омертвевшие глаза, невольно содрогнулся от дикого ужаса. Ведь он знал кое-что другое из его далеко не блистательной биографии, поэтому ругал себя за то, что не только сам не помог, но и не доложил командирам, психологу.

Спустя час из дома примчался командир части капитан Сергеев. Вскоре вся ночная смена после сдачи злополучного дежурства оказалась у него в кабинете.

– Вы всё знаете, случилось самое настоящее ЧП! Слава Богу, что еще жив остался, а то бы… А собрал я вас вот почему. Я решил наверх не сообщать. Во-первых, это пятно на всю нашу часть. Начнется служебное, а возможно, и не только служебное, расследование… А во-вторых, через два месяца мне должны присвоить майора. Но после ЧП, сами понимаете, не видать мне этого звания как своих ушей. Поэтому очень прошу вас: о случившемся – никому. Знаем только вы и я. Все согласны? Поднять руки.

Присутствующие, как по приказу, дружно вскинули их – не жалко. Все, кроме Виктора.

– А ты, Славный, что, против?

Виктор насупился и молчал – он действительно не знал, как ему поступить.

– Тогда все свободны, кроме него, – скомандовал капитан. Когда все вышли, он подсел к Виктору. – Что-то хочешь сказать?

– По-человечески я вас прекрасно понимаю. Но нас-то вы в какое положение ставите?!

– Короче. Что ты предлагаешь? Давай начистоту.

– Нельзя так с солдатами… Ваш ретивый служака младший сержант Таранов задолбал своих подчиненных. За каждую пустяшную ерунду раздает им направо и налево наряды вне очереди – они, бедные, уже стонут от него, свободного времени почти совсем не имеют. А он их шпыняет как только может. Это же самое настоящее издевательство. Куда рубится? Непонятно. Еще одну лычку, что ли, получить не терпится? Взять Грабова – я его не оправдываю: виноват – уснул… Но чтоб так переживать, так испугаться! А почему? Да потому, что понял – теперь ему вообще житья не будет. Вот у меня лично даже в голове не укладывается: человек решился пойти на смерть, лишь бы только не терпеть унижения какого-то командира отделения! В этом весь ужас! Я тоже виноват, не довел до замполита и психолога, что с ним что-то неладное творится. А причина проста – девушка перестала ему писать. Он и раскис, переживал очень сильно. Вы же знаете… должны знать, за что его перевели сюда.

– А ты откуда знаешь?

– Сам рассказал в дороге. Да и позже несколько раз делился. Он в таком состоянии – на всё способен.

– Вот видишь, ты знаешь, а его командиры и начальники – нет. А их вон сколько – всех рангов! Ну, я им устрою, – стукнул по столу капитан.

Виктор осуждающе взглянул на Сергеева. Тот прочитал в его глазах: опять вы – устроить, наказать…

– Да не в этом дело. А почему бы не по-доброму, по-человечески?

– Но ведь здесь армия, которая подразумевает дисциплину, порядок… Дай волю – тут такое начнется!.. – разошелся офицер. – Нет уж, лучше палку перегнуть, чем не догнуть.

– Казалось бы, все мы люди, а каждый только и норовит оскорбить, унизить, ущипнуть, укусить, да побольнее. А зачем? Власть показать, силу! А подчиненных и слабых – мордой в грязь, в дерьмо. Вот, мол, где ваше место!

– Ну, ты загнул, – не согласился капитан.

– Я понимаю: единоначалие! Но ведь можно как-то по-иному… спокойно разобраться, подсказать, поправить. Не война же, да и не горит вокруг. На учениях – там совсем другое дело…

– Да ты, я гляжу, проповедник. Гуманист! Но в чем-то ты, конечно, прав. Не дорабатываем мы. Хорошо. Я переведу Грабова из этого подразделения. И с Тарановым разберусь. Что еще? – Виктор насупился и опустил голову. – Ну что ж, подумай до вечера. Я рад, что мы поняли друг друга. У меня есть еще одна личная просьба, – капитан умолк, собираясь с мыслями, затем резко выдал: – Черт с ними, с моей карьерой, со званием… Давай поможем парню – это гораздо важнее. Я хочу положить Грабова в лазарет – пусть немного придет в себя, отойдет от стресса, подлечится. Психологи с ним поработают – он в этом нуждается. В то же время опасно его оставлять без присмотра – как бы вновь не попытался… Может, ты с ним?

– Что, в петлю? – усмехнулся Виктор, не потеряв чувство юмора даже в этой непростой ситуации.

– Нет. В одну палату. Присмотри за ним, заодно поговори по душам, по-дружески. Постарайся убедить – у тебя получится.

И Виктор соблазнился: он так мечтал отоспаться, а тут такой случай подвернулся. Он вышел, а капитан еще долго размышлял. Относительно Славного он отметил: несмотря на молодость, в нем заложен жизненный стержень, просматривается зрелость. Откуда в нем так рано поселилась взрослость?

Теперь у Виктора появилось свободное время. Он много читал, еще больше думал. Не забывал и своих прежних командиров и товарищей. Они о нем тоже. Иногда по вечерам звонили: делились самыми последними новостями.

После ужина в палату вбежал сияющий Грабов и затормошил за плечо дремавшего Виктора.

– Славный, проснись, я достал.

Протирая глаза, он приподнялся и с безразличием поинтересовался:

– Что достал?

Тот с гордостью продемонстрировал пузырек темно-коричневого цвета.

– Спирт! Сто грамм!

Обычно хмурое лицо Грабова мигом просияло, складки на лбу разгладились, глаза заблестели. Виктор участливо наблюдал за ним, а тот уже смотрел на весь мир с умиленным любопытством.

– Откуда у тебя?

– Медбрата уговорил, – на лице релейщика застыла радостно-лукавая улыбка.

– Каким образом? – поинтересовался Виктор, а сам отметил про себя: «Даже светится он как-то тускло – видно, не отошел еще».

– Сказал, что у меня сегодня день рождения. Он и вошел в мое положение… за деньги, конечно.

Довольный Грабов взял графин с водой, чтобы разбавить, а Виктор, сидя на кровати, застыл в замешательстве.

«Войти в положение всегда легче, а вот выйти… Думаю, что ему нельзя… после такого психологического удара, последующего применения всяких препаратов. А может, наоборот: захмелеет, расслабится и выспится… Но для этого есть другие успокаивающие средства. Ему их дают, не обижают. А вдруг он сорвется?»

Виктор встал с кровати, потянулся и с видимым интересом спросил:

– Серег, а у тебя когда день рождения?

Открыв пробку, тот махнул рукой.

– А, еще долго – целых два месяца!

Тогда Виктор уверенно подошел к Грабову.

– Дай-ка я посмотрю. – Взял пузырек, понюхал и вместо того, чтобы разбавить, закупорил и сунул в карман. – Вот через два месяца и выпьем. А пока пусть полежит у меня.

Грабов вытаращил изумленные глаза, которые от обиды обещали вот-вот разреветься. Щеки окрасились гневной краснотой, тонкие губы и беспризорные кисти затряслись, он в любую секунду мог взорваться: броситься в драку или закатить истерику. Но перед ним возвышался несокрушимый Славный!

– Пойми ты, дурья твоя башка, это всё специально подстроено, чтобы проверить нас. Если клюнем – вот и повод, чтобы наказать на всю катушку. Вот увидишь: завтра к нам будут с особой тщательностью принюхиваться, прислушиваться, в общем, проверять по полной программе. Мне ведь этот пузырь тоже предлагали, но я отказался. Жаль, что тебя не успел предупредить.

– Но я-то сам попросил.

– Так все приходят и просят… но не всем дают. А мне и тебе – пожалуйста! Смекни – почему?

В душе Грабова украденная радость изо всех сил боролась с отчаянием, но сам он всё же был бессилен вмешаться в это внутреннее противоборство – только как-то обреченно пожал худыми скошенными плечами, затем почесал затылок, плюхнулся в постель и затих. По его поведению Виктор догадался: затаил обиду, испугался. От его пустого взора становилось не по себе, ибо мертвый взгляд, устремленный в несуществующее пространство, не замечал ничего вокруг. Неужели опять пресытился горькой жизнью? Как мало ему надо!

Мысленно Грабов остался совсем один, наедине с самим собой. Что-то чужое, инородное давило и теснило его узкую грудь, а обида проникала всё глубже.

А утром Грабов убедился, что его уж больно тщательно проверяют, исследуют и проявляют повышенное внимание. Хотя на самом деле ничего особенного в поведении врача и другого медперсонала не наблюдалось. Но он себе уже внушил, а Виктор и не пытался разубеждать его, только умело подыгрывал подопечному, а на подготовленной почве гораздо лучше всходят и произрастают ожидаемые результаты.

Точно мерные взмахи крыльев неумолимого времени, один за другим нескончаемой чередой проходили насыщенные многообразием дни.

Навестив заболевших солдат, озабоченный Хромов вышел из медпункта и увидел несущегося по лужам Туралиева.

– Ты куда? Почему без строя?

– На какой-то прививка.

– От какой болезни? – удивился старший лейтенант

– Точно не знаю. От енфекции, наверно, мать твою.

– Ты мою мать не тронь. Быстро же тебя научили ругаться – даже без акцента! Почему ты решил, что от инфекции?

– Старшина сказала: будет прививать любовь… к туалету. Вот мой голова и решила сразу… два уколу.

– Передай ему, что относительно любви я не против, а прививку отменяю. – Замечает в его руке конверт. – А что это у тебя?

– Письмо Славному – моя спаситель! Из дома! Потом на почта отнесу – пускай ему быстро туда посылают.

– Вот туда и беги, да не упади, а то намочишь.

Капитан Сергеев каждый день наведывался в полковой лазарет. В свой третий визит он застал в палате одного Виктора, Грабова как раз только что вызвали на процедуры.

– Ну как он? – с заинтересованным видом поинтересовался офицер после кивка на койку Грабова.

– Да вроде понемногу отходит. Но у нас как всегда – то никому не нужен, а то… вдруг прохода не дают. Такое внимание даже звездам шоу-бизнеса не снилось.

– Ничего, хуже не будет. А от чуткости и заботы еще никто не умирал. А он в доброте сейчас ох как нуждается!

– Это уж точно. У каждого своя жизнь. У одних она легкая, воздушная, поэтому они не ходят по грешной земле, а летают или даже парят. А у других, как пресс, – давит, давит… Третьи спотыкаются, падают, а подняться не всем удается. Вот и вынуждены ползать на четвереньках или по-пластунски. Может, в армии их заранее приучают?

– Образно ты подметил. Ты, конечно, относишься к первым – уж больно легко у тебя всё получается, а Грабов, без сомнений, – к категории неудачников. Жизнь – лакомое блюдо, да больно уж много в нем перца. По себе знаю.

– Если продолжать кулинарную тему, я бы добавил: жизнь, казалось бы, бросает нам на пропитание огромную тушу, только одним достается вырезка, а другим – хвосты, копыта… До недавнего времени мне тоже казалось всё легко и просто. Я не имею в виду бокс – там ничего просто так не дается. Но после одного печального события и меня жизнь бьет беспощадно и больно: до синяков и шрамов в душе.

– По тебе этого не заметно, – отметил капитан с улыбкой.

– Я по жизни боец – терплю… удары судьбы. Упав, обязательно поднимаюсь – и снова вперед. А у Грабова нет характера – растоптали, вытравили, убили… Безжалостных охотников везде хватает. Но это последствия, а причина заключается в том, что его детство – безусловно, счастливое, беззаботное, – слишком затянулось… А его сразу во взрослую жизнь, где балом правят не дамы, не любовь, а жесткие мужчины.

Славный продолжал открывать глаза капитану и выдавать свои наблюдения относительно Грабова: он чрезвычайно контрастен, даже при первых контактах с такими же, как он, людьми – солдатами, его «искрит»: того и гляди, коротнет, будто состоит из одних оголенных нервов, отличается необычайно обостренным чувством любви или ненависти. Еще год назад он тешил себя мыслью, что детство осталось позади, как старый костюм, из которого он давно вырос. Но всё оказалось совсем не так. А он-то об этом не знал. И даже не догадывался. Вот в чем его беда. Шагнул неподготовленным в иную жизнь и тотчас испытал отчаяние и разочарование. Конечно, и гибель отца отразилась на нем. И здесь не нашел понимания. Потому и замкнулся, а теперь тушуется, стонет при каждой неудаче и предчувствия новой боли от неотвратимости наказания за малейшую провинность.

Покачивая головой, Сергеев согласился: жизнь-то сейчас совсем другая, более беспощадная и жестокая! После коротких раздумий уже повеселевшим тоном заметил:

– А с тобой интересно беседовать – ты начитан, видишь глубоко и рассуждаешь грамотно. У тебя какой-то философский склад ума… Но откуда жизненный опыт?

– С учителями повезло. К тому же предпочитал книги, а не телевизор.

Капитан вспомнил, как писал рапорты и звонил Юрасову, чтобы прислали хоть одного телеграфиста. Но ему каждый раз отказывали: мол, самим не хватает. И вот наконец-то перевели якобы провинившегося в чем-то Славного. И теперь Сергеев не скрывал своей радости, что именно его! Побольше бы таких «проштрафившихся»!

Жизнь Виктора текла то бурной, широкой и раздольной рекой, а то жиденьким ручейком. Но новыми впечатлениям и событиями она всё равно напоминала о прошлом. Вечером в пятницу – Виктор только что вернулся из лазарета – в казарму позвонил Тихонин и с радостью сообщил, что все зачеты сдал на «хорошо»: и кросс, и подтягивание, и подъем переворотом… Он поблагодарил своего наставника, а потом с мальчишеским простодушием добавил: теперь над ним не смеются, не подшучивают… стали уважать.

Виктор представил его подтянутым и бодрым, земляк весь как-то просветлел, и черты его сияющего лица выражали величайшую гордость. Конечно же, порадовался за него, хотя про себя отметил, что до уважения еще ох как далеко. Но если ему так кажется, то и это неплохо. Однако достойное отношение к собственной персоне и уверенность в себе – это только первые шаги, чтобы так думали и другие. Виктору понравился твердый и убежденный голос Тихонина – выходит, он поверил в себя и избавился от неуверенности и боязни. Он, словно пушной зверек, сбросил старую шерсть, которая выдавала в нем слабака, неудачника, неумеху… А с обретением новой – молодой и здоровой – Харитоша уже не выделялся среди других и не чувствовал себя чьей-то жертвой. Теперь он – не объект солдатских насмешек и не услужливая «шестерка». Он выстрадал все унижения и обязательно выстоит – ведь теперь у него есть характер! Хотя армия есть армия – место Тихонина обязательно займет кто-то другой: такой же, как прежний Тихонин.

Хитрость во имя любви

Последняя победа заслоняет предыдущие поражения.

Вскоре Виктор убедился: советовать другим – одно, а самому пережить беду – куда сложнее. Любовь как шиповник: цветет красиво, дурманит ароматом, рождает вкусные и полезные плоды, но, когда начинаешь их собирать, колется, царапается и больно ранит. Минуло две недели мучений, вызванных разлукой с Ниной. Он прекрасно понимал, что терпение – это испытание, но переносил его уж больно тяжело. Как ему хотелось во что бы то ни стало увидеть Нину, хоть на минутку, хоть издалека. Только один взгляд – и сразу полегчает.

Славный плохо спал, раздражался по пустякам и часто пребывал в туманной задумчивости. Но все его раздумья заканчивались мыслями о ней и переживаниями за нее. Иногда ему казалось, что он любил Нину, еще не подозревая о ее существовании. Она родилась в его далеком и смутном воображении. А встретив ее в реальности, выстрадав разлуку, он понял, что все осколки далекой мечты соединились, срослись в целое и засверкали, отражая два схожих образа, дополняющих друг друга. И эта разгоревшаяся чистая любовь стоит всех прошлых и будущих побед.

Виктор уже не мог выносить разлуку, тем более что даже не знал, сколько должен терпеть! И тогда пошел на маленькую хитрость. Он притворился, что у него разболелся зуб – почему бы и нет, – и обратился к своему командиру, который распорядился, чтобы ближайшим рейсом его вместе с другими больными отправили в поликлинику. На следующий день Виктору предстояло выехать к зубному врачу. Солдатское братство, дружеская солидарность и взаимопомощь в этой прославленной дивизии были не пустыми звуками и понятиями, а доказывались на деле. Поэтому связисты по цепочке передали сержанту Скальновой радостную весть.

Нина, конечно же, обрадовалась, но в душе поселилось тревожное чувство: как они встретятся, что он ей скажет? А главное – сумеет ли она высказать ему то, что себе повторяла тысячи раз? Поймет ли Виктор ее? За себя, свои чувства она не беспокоилась, поскольку ее любовь была настоящей, а не легким увлечением. И разлука это доказала. А вот Виктор?! Нет. Ему она верила – он не мог так быстро остыть к ней, она чувствовала. Но муж! Из-за него Виктор может пожертвовать своей, нет, их любовью!

«Выходит, Федор – как разделительная стена?! Неужели он и есть невольный разрушитель моего счастья?! Был бы он здоров – не знаю, как бы я себя повела…» – Нина в своих раздумьях отвлекалась, уносилась и в прошлое и в будущее, растворялась в иллюзорном настоящем, но всегда рядом с собой видела Виктора: благородного, порядочного, совестливого…

Но она всё объяснит, убедит, и Виктор ее не отвергнет – ведь именно он для нее и опора, и надежда. А горячая любовь к нему придает ей силы в борьбе за жизнь остывающего мужа.

Практика показала, что и девичьи нервы не беспредельны. За эти дни разлуки Нина измоталась: хроническое недосыпание из-за ночных дежурств, мучительные посещения госпиталя и общение с мужем, постоянные переживания, предчувствие и ожидание непоправимой беды порой доводили ее до отчаяния. Но она, стиснув зубы, терпела, держала всё в себе и на людях старалась не показывать своей слабости. И все трудности переносила благодаря любви: и к мужу, и совсем к другому человеку, находящемуся сейчас от нее далеко. Любовь ведь всякою бывает. Но это была ее личная тайна, а также близких людей: подруг и телефонисток, невольно посвященных в ее чувства и внутренний мир.

В субботний солнечный день Нина спешила по коридору ставшего ей родным госпиталя. Она чувствовала себя уставшей и разбитой, а тут еще дежурная предупредила, что главврач хочет поговорить с ней. Это сразу насторожило, и Нина не ошиблась.

– Состояние вашего мужа ухудшилось. У нас нет необходимых лекарств, поэтому мы приняли решение отправить его в Москву. Поймите, там больше возможностей снять боль и облегчить страдания. Знаю: без вас ему будет нелегко. Но другого выхода просто нет.

– Когда? – с тяжестью в голосе спросила она.

По ее решительному взгляду не составляло большого труда понять – она согласна.

– Завтра утром, чтобы успеть к самолету.

– Ему можно сказать об этом?

– Да, конечно. Честно говоря, я даже рассчитывал на вашу помощь – у вас это лучше получится.

Нина долго настраивалась, но в палату вошла решительно, поцеловала мужа и почти приказала:

– Федор, ты должен лететь. Так надо, врачам виднее.

Он хотел возразить, но она остановила его:

– Не надо противиться – они не в силах тебе помочь. К тому же брать на себя такую ответственность не решаются.

Он обреченно закрыл глаза и прижал ее руку к груди – сердце едва билось. Нина испугалась, но не подала вида, чтобы не пугать его. Но когда скользнула в коридор, переполошила весь персонал:

– Сестра, сестра. Быстрее… Сделайте хоть что-нибудь – я не слышу его пульса.

После завтрака полусонный Виктор с удовольствием упал в кровать и тут же уснул, окунувшись совсем в другой мир. Притихшая казарма, пропитанная специфическим солдатским запахом и пóтом, оберегала покой связистов, проведших ночь на боевом дежурстве.

Нина в это время провожала мужа. Федор вдруг передумал и категорически отказался лететь, сославшись на приснившийся сон и плохое предчувствие. Тогда она уговорила его ехать поездом. Среди вокзальной суеты, в круговороте сменяющихся лиц они стояли около вагона и испытывали противоречивые чувства: ему так не хотелось уезжать, а она с нетерпением ждала, чтобы поезд быстрее отправился, поскольку смотреть на изможденного болезнями Федора было самой настоящей пыткой.

Вдруг вспомнила Первое мая и упавший на пол нож. Так вот, оказывается, о ком предостерег он – о приезде мужа. Хорошо еще, что оказался не острым, а то бы так и вонзился в ногу… Неожиданное появление Федора впервые не доставило ей радости… И вот теперь он уезжает. Что же нас ждет дальше?

А Федор мысленно оттягивал момент расставания. Смотрел на жену с такой нежностью, теплотой и жалостью, что Нина не сдержалась и расплакалась. В ее слезах было всё: и горечь обиды, и откровенное сострадание к мужу, и осознание своего двусмысленного положения. Хочешь не хочешь, а надо признаться самой себе, что она уже не испытывает к нему тех искренних чувств, которые когда-то соединили их и позволили создать семью.

«Болезнь надломила его, он хоть и борется, отчаянно сопротивляется, но пока бесполезно, оба мы обречены на страдания».

Всё ее открытое естество противилось роли мученицы, но нестерпимая боль за мужа постоянно изводила душу тревогой и беспокойством за его жизнь. Федор прижимал Нину к себе и жесткой почти парализованной рукой, которую она воспринимала как протез, неуклюже поглаживал ее вздрагивающие плечи и спину. Она от неприятного ощущения только ежилась, а по телу пробегали противные мурашки.

– Не плачь, – успокаивал он ее. – Я выдержу, всё вынесу. Врачи обнадеживают.

А она от его, казалось бы, ласкового и доброжелательного голоса залилась в плаче и никак не могла взять себя в руки. Проводница уже несколько раз приглашала его в вагон, а он не мог оторваться от жены и всё той же холодной и неуклюжей кистью лихорадочно приглаживал ее растрепавшиеся волосы.

– Болезнь украла у меня свет и счастье, – прошептал он фразу, которую она уже слышала от него в госпитале. – Но она не может отнять любовь. Мне страшно потерять тебя.

Поезд тронулся, Нина подтолкнула сопротивляющегося мужа. Он еле ухватился за поручни и с трудом поднялся в тамбур. Слезы помешали Нине отчетливо разглядеть его в последний прощальный миг. Она видела только смутные очертания, а ноги сами пошли за вагоном. Он катился всё быстрее, в торопливом беге состава она уже не могла различить лица Федора и семенила почти бессознательно, одновременно махала рукой до тех пор, пока шли ноги. Застыв в самом конце перрона, долго еще смотрела вслед умчавшемуся поезду, пока он не превратился в ленту, в точку, а затем и вовсе исчез. Приложив мокрый платок к глазам, Нина вдруг почувствовала страшную усталость: и в душе, и в теле – ее даже чуть качнуло, но она устояла… Пожелав Федору благополучно добраться, она медленно побрела к вокзалу. Сейчас она мечтала только об одном – упасть в постель и забыться…

До остановки еле дошла – ноги казались пудовыми. Села в автобус, и свинцовые веки сами сомкнулись, чтобы глаза не видели ни прошлого, ни настоящего.

Ритмично покачиваясь, Нина задремала и оказалась в не столь отдаленном будущем, оно виделось ей в самых контрастных цветах и видах. Чаще всех мелькал один и тот же лесной пейзаж, но в разные времена года: то в ярких летне-осенних цветных красках, то в унылых зимне-весенних – черно-белых. Постепенно темные и тусклые тона унеслись в далекое прошлое – даже не ее, когда кино было именно таким, а будущее представилось во всем многообразии и многоцветии, будто снималось современной кинокамерой на самую лучшую пленку. Ей уже понравилась та радостная призрачная жизнь, в которой она увидела себя счастливой, но… Автобус сильно качнуло, и Нина открыла испуганные глаза. Сразу взглянула в окно: там по-прежнему, как на пленке, мелькали угрюмые деревья и серые пейзажи, что-то среднее между теми безрадостными контрастами, что ей довелось наблюдать во сне.

Нина еще раз увидела себя улыбающейся и с чувством сожаления вздохнула.

В военный городок она вернулась совершенно разбитой. Неслышно шла по размякшему асфальту, и вдруг с ней что-то произошло – куда девались слабость и сонливость? Теперь она думала только о Викторе, и с каждой минутой настроение поднималось. Мысли о нем оказались самым лучшим лекарством от хандры и депрессии.

Нина заранее пришла к гарнизонной поликлинике и стала ждать своего любимого, которого не видела целых шестнадцать дней и ночей! Присела на скамейку и подставила лицо приветливым солнечным лучам. Перед глазами мелькнуло, улетучилось, потом снова вернулось печальное лицо Федора – его укоряющий взгляд обжег ее встревоженную грудь. Нина представила, как он, стиснув от боли зубы, лежит на жесткой полке. Теперь она пожалела, что не настояла и не отправила его самолетом. Хорошее настроение сразу размазалось и снова исчезло, будто растворилось в густом осеннем тумане. Когда Нина отчетливо, словно наяву, увидела сухое пожелтевшее лицо мужа и крупные мужские слезы на красных воспаленных глазах, ее сердце сжалось. Она спрятала свое лицо в платок и стала успокаивать себя: «Не раскисай. Федору ты уже не поможешь. Он выдержит, доедет. Расслабься, отвлекись, сосредоточься на чем-нибудь приятном».

В другой ситуации ей, возможно, и удалось бы сделать это. Но сейчас!.. Это было выше ее сил.

Нина робко осмотрелась: вокруг мамаши, дети и солдаты, а в них кипела и благоухала молодая жизнь! Ей даже стало стыдно за себя. Неуверенно подняв голову, она взглянула на чистое голубое небо и вдруг почувствовала, как солнечные лучи проникают в нее и согревают каждую клеточку. На душе становилось тепло и легко. Расслабляющий ветерок, видимо, сжалился над ней и специально разогнал остатки черных мыслей и переживаний.

Однако распаренные жарой минуты ползли, как черепахи, и Нина вся измучилась, нервно прохаживаясь вдоль главного корпуса. Из-за угла резко вывернул «пазик». Сердце радостно забилось – готово было вырваться из груди и упорхнуть навстречу. Один за другим стали выпрыгивать незнакомые солдаты. Но где же Виктор?

И вдруг среди них сверкнуло солнышко: наконец-то появился он!.. В ней что-то встрепенулось, и она полетела. Нина не стеснялась ни прохожих, ни сослуживцев своего возлюбленного и в неземном восторге прыгнула к нему и повисла на его шее. На зависть удивленным ракетчикам они замерли в крепком поцелуе, и Нина сразу отключилась от всего и забылась. Губы Виктора зарядили ее чувственной энергией, она стала прежней: возвышенной, обворожительной и счастливой!

– Здравствуй, родимый. Я уж не знала, что и подумать. Вдруг не пустили или автобус сломался! Да мало ли что могло произойти? Еще немного, и я побежала бы навстречу.

В груди Виктора радостно затрепетало – они снова вместе! Он смотрел на нее восхищенным и полным желания взглядом, тем взглядом, который всегда проникал в глубину ее души.

«Похудела, осунулась, но всё равно самая красивая на свете!»

А Нина, словно читая его мысли, восторженно заливалась:

– Ты самый лучший, самый красивый! Как же я люблю тебя! Если ты меня бросишь, мое сердце разорвется. В клочья!

Сама же целовала и целовала, будто уже наступила пора расставания, а она еще не успела высказать своих чувств и скомканных торопливых мыслей. А в них столько глубины и захватывающей дух высоты, что захлебнуться и задохнуться можно!

В госпиталь они вошли, взявшись за руки. Солдатская очередь вежливо расступилась. Виктор взял талон, поднялся по лестнице и стал искать указанный кабинет. Нина неотступно следовала за ним.

В ожидании своей очереди томились три солдата. «Придется ждать», – с досадой подумал он, но, взглянув на раздутые, как у хомяков, щеки и страдальческие глаза сослуживцев, даже не рискнул обращаться к ним с просьбой. Они присели в сторонке. Нина крепко прижалась к нему и склонила голову на его плечо. Затаив дыхание, влюбленные молчали так выразительно, что слов не требовалось. На удивление, время пролетело очень быстро – настала пора идти к врачу. Он встал, она вцепилась в его рукав.

– Ты только недолго, – попросила растерянная Нина, как будто от него что-то зависело. – Это не больно. Я буду здесь… рядом, – успокаивала она, а у самой в глазах мелькнуло беспокойство, словно он мог сбежать со страху или выйти в другую дверь.

– Ладно, – пообещал Виктор на ходу и вошел в окрашенный солнцем кабинет.

В просторное кресло прилег как-то робко и неохотно. Опытный врач, пожилая женщина с добрыми зеленовато-серыми глазами и родинкой на верхней губе, взглянула на него с удивлением: «Вроде бы такой здоровый парень, а боится».

– На что жалуетесь? – спросила она, вытирая полотенцем руки. Ее голос показался мягким, сердечным, словно вобравшим в себя всеобщую материнскую нежность.

– Если честно, то ни на что.

Врач недоуменно пожала плечами.

– Знаете, молодой человек, мне не до шуток.

– Да я правду говорю.

– Тогда зачем же пришли? – уставилась она. Ей действительно было интересно, поскольку не каждый день к ней приходят с такими откровениями.

– Из-за девушки. Я не мог без нее… Вот и придумал, что мне якобы надо к зубному.

– Ну как, встретились? – врач улыбнулась и заглянула в открытые солдатские глаза.

– Она в коридоре, – заразительно просиял он. – Ждет.

– Ага, значит, здесь у вас тайное свидание?

– Выходит, так.

– И «место встречи изменить нельзя»? Теперь понятно, – с лукавой улыбкой задумалась она. – Ну что ж, для конспирации и зашифровки этого визита придется удалить вам пару зубов. Согласны на такую мучительную жертву?

– Согласен, – весело ответил Виктор и широко открыл рот.

– Ценю ваш героизм и готовность пожертвовать зубами ради любви – не каждый на это решится. Ну что ж, выполним свой профессиональный долг, хотя бы формально. Сейчас глянем и тогда вынесем свой вердикт.

– Я в вашем распоряжении, – осмелел Виктор.

Врач внимательно осмотрела каждый зуб и с удовлетворением отметила:

– Они у вас, молодой человек, в хорошем состоянии. Большая редкость! Придется пощадить, а то как целоваться будете?

– А я и не буду. Пусть тогда она меня целует.

– Что же с вами делать? – врач колебалась. – А, ладно. Чего не сделаешь ради любви. Поступим следующим образом: у вас есть одна пломбочка. Будем считать, что как раз она-то и вылетела. Отсюда и боль. Сегодня я вам положу мышьяк, а через пару дней опять приедете. Очередной сейчас выпишу. Такой вариант устраивает?

– Вполне. Даже не ожидал такого подарка. Спасибо вам за понимание – у вас доброе сердце, – Виктор поцеловал ей руку.

Женщина даже смутилась:

– Давно мне уже не оказывали таких знаков внимания, – она задумчиво покачала головой, ее родинка дернулась, а глаза заблестели от радости. – Очень признательна вам, молодой человек!

– Это вам огромная благодарность! От нас обоих.

Покинув кабинет врача, счастливый Виктор спешил с Ниной по скрипучему коридору. И вдруг, о чудо! Навстречу колесил располневший до безобразия Копытов. Его «трудовая мозоль» гордо тряслась впереди, а широко расставленные, как у штангистов-супертяжеловесов, руки словно старались не подпустить посторонних и завистливых к его драгоценному и необъятному телу. Толстая шея и массивный нос, чем-то напоминавший свиной пятачок, щеки-мешки и двойной увесистый подбородок не только свидетельствовали о полном достатке их хозяина, они не позволяли почти заплывшим глазам взглянуть, что творится на грешной земле и путается под его слоновьими ногами. Поэтому-то его моргалки с безразличием блуждали по потолку и невзрачным табличкам на обшарпанных дверях многочисленных кабинетов. Глядя на него, Виктор усмехнулся про себя:

«А вот и он, неповторимый Копытов. Хоть он и изменил себя до неузнаваемости, но я его в любом виде узнаю».

После того как Копытов разбил генеральскую машину, его перевели на хоздвор, где он вместе с Туралиевым занимался очень важным и ответственным делом – разведением свиней и выращиванием овощей. Сначала он этот перевод воспринял как понижение. От обиды стал появляться в казарме и участвовать в ее обыденных делах ровно настолько, чтобы не бросалось в глаза ни его отсутствие, ни назойливо-мозолистое присутствие. Такое положение устраивало всех, в том числе и старшину роты.

Однако, вникнув в суть стратегически важных хозяйственных дел, Копытов резко изменил свое первоначальное мнение и теперь взахлеб хвастался перед праведным земляком:

– Витек, меня повысили – не служба, а рай! Я стал таким уважаемым человеком! Ты даже не представляешь!

– На твоей физиономии столько счастья – как бы она не треснула от излишеств.

– Каждый волк мечтает работать сторожем в овечьем стаде. Я попал!

– Уж лучше в прямом, чем в переносном смысле. Но ведь между ними – один неосторожный шаг. И тогда…

– Да всё будет путем. Ты знаешь, оказывается, всем: и прапорам, и офицерам – хочется свежей свининки, сальца, огурчиков, помидоров… И все идут с протянутой рукой. Но я далеко не всех отовариваю, тем более бесплатно.

Виктор только раз посетил его процветающее хозяйство. Сияющий Копытов встретил земляка как самого дорогого гостя: стол накрыл лучше, чем в офицерской столовой. Довольный таким теплым приемом, Славный попробовал всё – грех было обидеть хлебосольного друга, но от водки и самогонки отказался. Позже, когда в животе нетерпеливо урчало, он часто вспоминал радушие и тот просто «генеральский» ужин под открытым небом.

В обязанности Копытова входило три раза приезжать в солдатскую столовую – в офицерской почему-то никогда ничего не оставалось или ему не доставалось, но он не вдавался в эти тонкие подробности – и на дохленькой лошаденке отвозить на двор четыре полных бачка отходов и остатков пищи.

Вот и на этот раз он на своей кляче, для которой всё было в прошлом, приковылял за кормом. Когда Виктор впервые увидел ее, то удивился: как она еще ходит!

Виктор хотел погладить лошадь, но побоялся даже дотронуться – вдруг развалится от одного прикосновения?! Сколько же ей, бедненькой, вынести и вывезти пришлось, что от нее остались одни кости, неподкованные копыта и облезлая от огромной выслуги шкура! Но, несмотря ни на что, она еще продолжала неторопливо нести сверхсрочную службу. Представляя ее, Копытов с усмешкой отметил:

– Штат у меня большой, но она самая преданная подчиненная: слушается – беспрекословно! Сколько на своем веку больших и маленьких командиров пережила! И у всех чему-то научилась. Ори на нее, не ори, лупи, не лупи – свою работу выполняет исправно-медлительно – в умирающем темпе! Сначала я думал: она меня до инфаркта доведет, но потом смирился… с подобным ритмом жизни. Куда солдату спешить?

Славный тут же отметил существенные перемены в нем. Еще бы: общение – великая штука! А если это общение слишком частое, то отдельные качества контактеров передаются друг другу как заразная болезнь. Копытов не исключение – своей медлительностью и невозмутимостью, но только не габаритами – он стал походить на свою преданную клячу.

Пока заполнялись огромные пятидесятилитровые бачки, он с нескрываемым удовольствием уплетал сначала две порции наваристых щей, приготовленных по ресторанной рецептуре и технологии, потом три порции почти домашних антрекотов с картофельным пюре, малосольными огурчиками, помидором и наваристой подливкой. Запив всё это тремя стаканами насыщенного абрикосового компота, Копытов голосом полковника – не ниже – потребовал, чтобы дежурные по кухне не стояли без дела, а отнесли бачки в телегу. С ним никто не спорил – приучил уже, поскольку знали его капризный характер. Копытов ни с кем не церемонился и с первых же дней пребывания в этой должности наглядно продемонстрировал, что аккуратно ничего делать не умеет – уж если тащил волоком эти тяжеленные бачки, то их содержимое обязательно либо нечаянно проливалось, либо сознательно выливалось. Дежурным по столовой от этого было не легче. Поэтому наученные горьким опытом кухонные сторонники «порядка и чистоты» заботились о его драгоценном здоровье и следили, чтобы он не утруждал себя этой черновой и неблагодарной работой: кому хочется потом лишний раз подтирать полы?

Закончив с обедом, Копытов, прихватив заранее приготовленные два десятилитровых – меньше не оказалось – полевых контейнера с добавкой, тяжело отпыхиваясь, а заодно и обливаясь «трудовым» потом, тащился к выходу. За полчаса его «быстроходная» лошаденка преодолевала триста пятьдесят шесть метров. Виктор специально засекал время, а точное расстояние уже задолго до него измерили. Теперь Копытову предстояла самая трудная работа: донести бачки до корыт. Но рационализатор по призванию не утруждал себя таким непосильным занятием, поэтому прямо с телеги опрокидывал их. Всё выливалось на забор, состоящий из проржавевшей сетки Рабитца. Что просачивалось или затекало по наклонной земле по ту сторону преграды, то и доставалось вечно голодным и грязным хрякам, прожорливым до безобразия свиноматкам и радующему глаз розовому молодняку. К последним свиновод Копытов питал особую привязанность и любовь. Вероятно, поэтому многие из них так и не успевали вырастать даже до «юношеского» возраста.

У Виктора взыграла жалость к ним.

– Если б свиньи знали, для чего их откармливают, сдохли бы с голоду в младенчестве.

– А если б хотя бы догадывались, для кого, – даже не родились бы. А они только пухнут под моим неусыпным руководством.

Всё, что оставалось на дороге или повисало на сетке, доставалось высохшей от старости и непосильной работы кляче с издевательской кличкой Резвая и облезлому сторожевому псу Барбосу, который всегда находился в плохом настроении и четко знал свое собачье дело: никого чужого даже близко не подпускать к продовольственному достоянию гвардейского полка.

После этой несложной операции, на самом же деле довольно ответственной и изнурительной по исполнению, утомившийся Копытов заваливался спать, если никто из просителей не беспокоил своими меркантильными просьбами и заманчивыми соображениями на двоих, на троих и так далее. Его коммерческая жилка просматривалась очень четко:

– Запомни, Витек, я теперь просто так ничего не делаю.

– Дай тебе волю, ты бы и воздух продавал и все прелести жизни… Оптом и в розницу.

– А чего на них смотреть – на то они и прелести! Хоть не мои, но цену-то они имеют. Посягнув на невозможное, я делаю его возможным и доступным.

– Мне кажется, ты живешь как в фонарике: тебе там светло, тепло и уютно, но ты никому не светишь, никого не греешь.

– А чего теряться: жизнь дает нам всё, а мы берем только жалкие крупицы. Поэтому-то она нас не понимает и не жалеет. Не делай удивленный взгляд – ты же не только что родился. Жизнь избирательна, и если нас выбирает, то почему бы не воспользоваться ее благами и богатствами.

– А я полагал, что наши желания всегда преувеличивают наши возможности. И если эти всё возрастающие требования не ограничивать, не ущемлять, то они в порыве азарта и нас со всеми потрохами слопают.

– И правильно сделают, если ты будешь держать их на голодном пайке. Витек, есть возможность – возьми, а там видно будет. Сейчас время такое: хапать!

Славный никак не мог с этим согласиться.

– Но жизнь-то одна – куда столько?

– Жизнь действительно одна, а праздников и уважительных причин сколько?!

Но спорить с Копытовым никто не осмеливался – бесполезно. К тому же у него уже выработалась своя научная концепция, не подлежащая даже малейшему пересмотру.

Вместо легкого полдника у земляка начинался второй обед, так как ни ненасытный желудок, ни неприкосновенный запас не могли долго ждать. Копытов считал себя бережливым и гуманным человеком, поэтому вылить заевшемуся скоту свой «НЗ» у него рука не поднималась. Посему провиант подлежал своевременному уничтожению путем поедания. Приходилось жертвовать своей фигурой…

Конечно, принципиальный Виктор такой образ жизни, точнее, образ службы и свинское отношение к свиным обязанностям, резко осудил.

– По-моему, когда ты демобилизуешься, на хоздворе будет устроен грандиозный праздник. Все питомцы, ой… четвероногие подчиненные, с радостью вздохнут.

Копытов внимательно выслушал, основательно всё взвесил и… остался при своем непогрешимом мнении:

– Скотина, она и есть скотина, поэтому заслуживает только скотского обращения. Иначе она верх возьмет над человеком, который, кстати, в поведении своем многое уже перенял у нее.

Виктор согласился, что многие действительно оскотинились, но не стал вдаваться в причины и переходить на личности. А Копытова это вовсе не интересовало – у него возникли и укоренились совсем другие интересы и сформировались свои взгляды на службу.

Земляки не виделись почти целый месяц. И вдруг такая неожиданная встреча.

– О, хоздворянин! Ты чего здесь? – обрадовался Виктор и протянул руку. – Уж не надорвался ли в трудах праведных?

– Комиссуюсь. У меня, оказывается, язва желудка – совсем ничего есть нельзя. А я и не знал, что меня довели до такой степени! Вот сейчас в третий раз сделали рентген. Видимо, сказалось трудное детство, недостаток витаминов, армейский распорядок-беспорядок, муштра, бесконечные стрессы… Конечно же, и авария, и наказания внесли свою лепту.

– Неужели так серьезно?

– Ты ж меня знаешь: совсем не щажу ни себя, ни живота своего. – Копытов бережно погладил свою округлую достопримечательность. – Так что здоровье от такой невыносимой службы подкачало. Думаю, через пару недель уже буду дома. А лопухи пусть служат, если нравится, – он подмигнул и озорно хлопнул ладонями.

– Все-таки добился своего.

– Я гляжу, ты тоже не промах! И правильно делаешь, что время даром не теряешь, – кивнул он на Нину. – Пока я не дембельнулся, ты меня навести по старой дружбе – адрес знаешь. Мы живем хорошо, ни в чем себе не отказываем. Правда, в фуражку не умещаемся, но лучше поменять ее, чем умную голову. – Копытов вдруг что-то вспомнил и ухмыльнулся. – Да, этот Сорняк-Зорняк отстал от меня. Говорят, нашел какого-то лоха из гражданских. Вот настырный – всё же обзавелся зятьком-лопухом. Теперь пусть воспитывает его, а Клавочка из него веревки будет вить. Хоть какая-то польза. А с нас, дураков, и взять-то нечего.

Виктор молча тряхнул головой. В душе осталось какое-то непонятное беспокойство. В поведении, в манерах и в словах Копытова так и сквозили высокомерие, вальяжность, пренебрежительно-унизительное отношение к окружающим.

«Кажется, Копытов не только круто отъелся, но и заелся, – отметил он с грустью, когда смотрел вслед удаляющейся бесформенной глыбе в армейской форме. – Внешне он даже блиннолицего начальника столовой превзошел».

Обратившись к Нине, Виктор поинтересовался:

– Как он? – и, не дождавшись ответа, с серьезным видом признался: – Я так мечтал познакомить его с Музой – великолепная получилась бы пара.

Нина уловила юмор Виктора и набросилась на него:

– Ах, вот как ты думаешь о моих подругах! Запомни: я никогда не дам их в обиду, – продолжала она колотить его грудь маленькими кулачками.

Он только благодушно улыбался:

– Ах, вот как ты думаешь о моем земляке… А что, он действительно был бы для нее приятным дополнением. Несомненно, они стоят друг друга – худоба и полнота… Правда, Копытову и дополнять-то нечего, а вот Музе не мешало бы. Минус, помноженный на плюс, – равняется… Что же получится?.. Ах да, получатся великолепные дети!

Отбив руки о «каменную» грудь Виктора, Нина немного успокоилась. Посмеиваясь, она приговаривала: «Ну ты придумал! Да их и рядом поставить нельзя, я даже представить не могу, как они могут ужиться: глыба и соломинка».

– Так уж и быть – не буду знакомить, а то «земеля» от общения с ней быстро похудеет.

Провожая Виктора у автобуса, забывшая обо всем на свете Нина твердила:

– Как же я рада обстоятельствам, что позволили нам познакомиться.

– Обстоятельства, конечно, играют важную роль в нашей жизни, но… Еще мальчишкой я запомнил слова деда: «Верхом на коне мужчина становится всадником, а с оружием в руках – воином. Но далеко не каждый становится бойцом». Так что нужно еще кое-что, чтобы сделать человека счастливым. До скорого свидания, милое создание и мое очарование. Сегодня у меня счастливый день!

– У меня тоже, – автоматически выпалила Нина, но тут же вспомнила о муже, и на ее лице застыли неуверенность и замешательство. Но она быстро нашлась: – Этот день как бы состоит из двух частей… Да и во мне сейчас живут словно два человека.

Если жить – то любить, а если любить – то честно!

Нина не скрывала своего волнения: еще бы, послезавтра они снова увидятся! Праздник заранее поселился в ее душе. Она светилась от счастья.

Два дня для обоих прошли в ожидании. С автобуса Виктор сразу заспешил к ней домой, он примчался словно ветер, чтобы не утратить свой порыв. В небе увидел легкое суденышко с большим парусом, оно словно вынырнуло из его мечты и понеслось по воздушным просторам.

«Почему без меня? – удивился он. – Ведь это я тебя придумал…»

Пока размышлял, уже оказался в полутемном подъезде. Переступив порог, он замер в контрастном изумлении: утренние лучи торжественным маршем ударили ему в лицо. Царственную залу словно специально только что залили расплавленным золотом – он ощутил его благородный жар, – всё восторженно сияло, и от рези ему пришлось зажмуриться и отвернуться, чтобы привыкнуть… Ослепительная Нина улыбалась самой невинной, самой ласковой, самой очаровательной и одновременно самой неотразимой улыбкой в мире! А ее сверкающие распущенные волосы казались сплетенными с солнечными нитями. Теперь уже старательно озарявший комнату свет стал не так ярок, он будто сознательно померк на фоне полыхающей красоты возлюбленной.

А в открытое окно с любопытством заглядывала буйная, сочная зелень распустившейся березы, наполняя квартиру душистым ароматом свежести, смешанным со звонкими потоками лучей молодого утра. Виктору показалось, что он в раю или во сне. И он не торопился расставаться с этим неземным ощущением. Мужественное лицо не скрывало своих восторженных чувств, а восхищенные глаза с молчаливым благоговением долго смотрели, будто заново изучали обворожительную хозяйку.

Вспомнив про подарок, Славный торопливо достал из пакета шкатулку и с гордостью представил на обозрение. Вкусив целебный хвойный запах, Нина не могла надышаться, она прильнула к узорчатой крышке и признала, что он ни с чем не сравним: пахнула теплая струя смоляных испарений, и сразу повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого. Но особую ценность шкатулка обрела, когда стало известно, что сделана она простыми солдатскими руками, прежде всего ее возлюбленного, вложившего всю душу.

– Говорят, запах кедрового дерева живет почти вечно! – со знанием дела заметил он и для убедительности покачал головой. – Пусть этот аромат всегда присутствует в этом доме и напоминает обо мне.

Благодарная Нина, как тонкая озябшая веточка, приникла к горячей груди Виктора. Он представлялся ей могучим и надежным стволом загадочного дерева, от которого она согревалась, питалась энергией и пьянящим соком. Теперь ей казалось, что Виктор и сам источает бодрость, окрыляющий аромат жизни. Ощутив теплое дыхание, она словно приросла соскучившимися губами к своему ненаглядному.

Но на этом сюрпризы для обворожительной хозяйки не закончились. Растроганный таким вниманием к себе Виктор медленно и интригующе приподнял крышку – там находился еще один подарок. Она с интересом развернула плотную бумагу и застыла в изумлении:

– Это мне? На счастье? На удачу?

– Нам обоим! Я решил поделиться. Независимо от того, веришь ты или нет, подкова рано или поздно принесет удачу.

Нина от радости запрыгала на месте.

– Верю, верю… И в первую очередь тебе!

Она быстро нашла молоток и гвозди, вскоре ценный подарок занял свое почетное место над входной дверью. От прелюдии праздник души плавно перешел к более приятной стадии. Взглянув на украшенный фруктами, овощами и цветами стол, Виктор воскликнул:

– Да это настоящий натюрморт! Он прекрасен! И, кажется, я знаю имя великолепного художника.

– Я тоже, – смущенно улыбнулась она. – Это мое сердце!

Виктор восхищенно смотрел на Нину и чувствовал, что она испытывает то же, что и он. Его руки потянулись к исстрадавшейся от безделья гитаре, и комната наполнилась взволнованным шестиструнным звучанием – настроенной на лирический лад душе оставалось только подпевать:

«Горячих точек» много –

На век мой хватит их,

И я молю у Бога

Оставить нас в живых.

Мир рад был встречам нашим,

Ведь ты – моя судьба,

Воюю я за павших,

За жизнь и за тебя!

Единственная слушательница нашла в этих сокровенных словах что-то настораживающее. Тягостное беспокойство охватило ее. Когда Виктор отложил гитару, Нина с напряжением выдохнула: «Песня твоя печальная – с разлукой обручальная». Но ей не хотелось верить, что грустные прощальные слова про них.

Виктор подошел к окну, чтобы вдохнуть свежесть листвы и полюбоваться цветом ожившего малахита, и увидел на подоконнике письмо, конверта не обнаружилось. «От кого?» – возникла подозрительная мысль. Как ему хотелось узнать его содержание, а главное – Нинины мысли, переживания… Она неслышно подошла и прижалась к его теплой спине. Неторопливые секунды складывались в минуты, но их никто не замечал. «С любимым человеком можно скучать и молчать на любую тему», – отметила она и нежно поцеловала его родинку чуть выше лопатки.

Словно вынырнув из блаженного состояния, Нина вдруг уловила его сосредоточенный взгляд на письме и пояснила:

– Сегодня от мамы получила. Приболела – руки и ноги опухают, ломота… Еще бы – такое хозяйство! Я говорила: куда столько?! Эх, домой бы сейчас – помочь родителям, пора косить, сушить…

Учащенное биение Нининого сердца передалось и чуткому Виктору. Он бережно прижал ее хрупкое тело и с какой-то особой теплотой поцеловал. Тронутая таким трепетным вниманием Нина прослезилась. Это были слезы нескрываемой радости и благодарности: сразу за всё, что в последнее время ей пришлось хлебнуть.

Но счастье не замечает времени и с легкостью съедает его. Взглянув на торопливые часы, Виктор задумался. Его серьезность и отвлеченность вновь насторожили Нину, по спине сначала пробежал легкий холодок, который что-то пробудил в ней. И волны беспокойства стали нарастать. «Почему он вдруг изменился и стал чужим? Нет, это уже не ее Виктор. Что с ним происходит?»

Его и вправду словно подменили. Теперь он реагировал на проявление ее искренних чувств более сдержанно, чем обычно. Нина сразу ощутила перемену в его настроении.

– Что-то случилось? Ты словно не рад нашей встрече. Может, ты уже разлюбил? Еще несколько минут назад мне казалось, что… – она запнулась, прикрыв дрожащие губы ладонью.

Виктор пребывал в полушоковом замешательстве: действительно, что с ним? Ведь он так рвался к ней! И вот теперь, когда она рядом и пылает к нему страстью, а ее тело, ее дыхание, всё ее трепетное существо принадлежит ему, что-то сдерживает его, не позволяет выплеснуть свои горящие жаром эмоции. Он попытался объяснить свои внутренние метания, но сумбурные мысли захлестывали.

– Да нет... Не о том ты, – сморщился он. – Понимаешь, я много размышлял... Ну, в общем, во мне сейчас как бы два человека: один по-прежнему любит тебя и жаждет встреч, а второй останавливает, отстраняет и даже осуждает за это. Между ними идет непримиримая борьба. Я живу с постоянной раной в душе, с угрызениями. Ты прости, но я не могу сейчас… Мне и так…

Нина застыла – ее бросало то в жар, то в холод, но она не замечала ничего, кроме не свойственных Виктору робких, извиняющихся слов.

– Сердцем я по-прежнему с тобой, а разум говорит совсем о другом… Как представлю твоего мужа: больного, жалкого, так сразу не по себе становится. Я перед ним виновным себя чувствую.

Он говорил медленно, аккуратно, обстоятельно, будто карточный домик складывал. Чуть что – и всё рухнет: от одного неправильного слова или неловкого движения. Да и объяснять никакого желания не было, ему хотелось тишины, спокойствия, душевного равновесия. А Нина, наоборот, заряжалась раздражением, накалялась, как огромная лампа, и уже казалась огнеопасной – вот-вот вспыхнет или взорвется. Виктор видел это и пытался успокоить, охладить ее:

– Он же – герой! В подвиге мужа есть и немалая доля жены! Я в этом твердо убежден.

– В первую очередь родителей! – добавила раскрасневшаяся Нина. – Но сейчас речь идет о нас. Что же нам-то делать?

– Не знаю, как ты, но я не могу себя ломать. Я будто чувствую его боль… Она мне передалась через тебя…

– Ах, вот ты о чем. А обо мне ты подумал? А меня ты пожалел? И как мне прикажешь жить… с этим невыносимым грузом на сердце?

Лицо Нины уже полыхало, ей стало душно, тесно и неуютно в собственной квартире. Ее торопливые резкие слова показались Виктору обильным дождевым потоком из водосточной трубы во время ливня, однако они не остудили горячую голову и грудь Нины. Он исступленно смотрел и не узнавал ее, свою Нину, которая теперь уже как бурная река готова снести на своем пути всё подряд. Но и молчать он не мог – ему хотелось, чтобы Нина поняла его правильно и не торопилась принимать поспешные решения.

– Ты смотришь на эту ситуацию с чисто женских позиций. Возможно, в чем-то ты и права. Но я-то оцениваю ее с мужской. Поэтому у меня иная точка зрения. Ведь он не виноват, что такое случилось. Он выполнял свой воинский долг, а я – с его женой... Так кто я после этого? Чем я лучше того же капитана Назлымова, который соблазнил жену своего товарища, а потом…

– Ты что-то путаешь, дорогой. Ты меня не соблазнял. Это я соблазнилась и даже готова была пойти на такой отчаянный, даже безумный шаг, который ты, наверно, расцениваешь как… – она застыла, сверкнув на Виктора колючим взглядом, но не рискнула употребить постыдное слово. – И нисколько не жалею об этом.

– Что случилось, то случилось – назад не вернешь. Я тогда вообще не подозревал о существовании твоего мужа. Но теперь-то совсем другое дело – он словно между нами. Я знаю о его страшной трагедии и не хочу поступать подло по отношению к нему. Хоть режь меня – не могу я за его спиной, и всё. Зачем я тебе? Ты же сильная!

Ее тяжелые губы с трудом поделились откровением души:

– Любой человек нуждается в чем-то… Или в ком-то.

Поникшая Нина опустилась на стул, и такая тяжелая тоска навалилась на нее, что даже пошевелиться не могла. В глазах застыли боль и жалость. В груди Виктора что-то дрогнуло и застонало, он поспешил успокоить ее:

– Прошу тебя, возьми себя в руки. Как у него здоровье?

– Плохо, улучшений нет, – Нина отвернулась, скрывая мучительную гримасу.

– Вот видишь, ему плохо, а должной помощи, заботы, простого внимания нет. Сам, мол, расхлебывай – теперь это уже твое личное дело. Почему у нас такое отношение к людям?

– Но речь не о нем, а о нас.

– Хотим мы или не хотим, а он тоже с нами. Мы не можем его не замечать. Знаешь, сколько раз я ставил себя на его место… и каждый раз сердце кровью обливалось. Вот у тебя – слезами, а у меня – кровью! Ты только представь: я здоровый, крепкий, и вдруг раз – и инвалид! И ничего уже не вернешь… Даже подумать страшно! Ты уж прости, наверное, тебе просто не повезло со мной. Думаю, что многие, окажись они на моем месте, даже ни о чем не задумались бы… и были бы счастливы! Но я, как видишь, не такой.

Нина вспылила, щеки окрасились пятнами.

– Ну, где уж нам до вас! Вы такой честный, благородный!

«Где-то я уже читал об этом, – подумал Виктор и вспомнил письмо Лизы. – Странно, именно сейчас я почему-то вспомнил о ней».

– А кто я по сравнению с вами, господин хороший? – продолжала разгоряченная Нина. – Дрянь подзаборная? Развратная женщина, которая думает только о себе?

– Не говори так, – прервал ее Виктор, нахмурив брови.

Но она уже завелась:

– Что, не нравится? Стесняешься признаться, да? Зато, наверное, так думаешь. Так скажи, скажи, что осуждаешь меня. Ну, давай, давай, выскажись… Назови своими именами…

– Прекрати! И больше никогда… – Виктор повысил голос и тут же пожалел об этом.

– Что? Ты на меня кричать вздумал? – ее губы задрожали. – Да как ты смел?! Кто дал тебе право? А ну катись отсюда! Вон!!! – она так пронзительно выкрикнула последние слова, словно пламя вырвалось из нее, и решительно указала на дверь.

Виктор растерялся, всего-то на мгновение, но лицо вспыхнуло, а язык присох во рту... В ушах и в сердце эхом проносилось: «Вон, вон, вон…» Он не мог поверить своим ушам. Но строгий и безжалостный разум насильственно вернул его в безрадостную реальность. А как не хотелось!

Осуждающе взглянув на Нину, Славный от злости стиснул кулаки и пулей выскочил из комнаты. На лестнице он почувствовал перед собой пустоту, враждебное молчание и с юношеской горячностью ринулся прочь отсюда. Она опомнилась сразу и бросилась за ним, но, словно передумав, безвольно замерла у порога, прижалась к двери и, стиснув зубы, взвыла от предчувствия страха и угрожающей безысходности своего положения. Ей казалось, что только что она вдребезги разбила самое дорогое, самое хрупкое… И случилось это вовсе не случайно, а сознательно, поэтому нет ей прощения.

– Что же я наделала? Как я могла? – шептала Нина, не обращая внимания на потоки слез и воцарившуюся тишину. Прижавшись спиной к стене, она медленно сползала. – Я потеряла его… Он был моей единственной надеждой, а стал несбыточной мечтой. Мне теперь не жить...

Рыдая, она неподвижно сидела на полу, сжавшись в комок. Нина отчетливо понимала, что никто ее не может утешить и спасти, кроме единственного человека.

– Но он ушел, улетел… возможно, навсегда.

Квартира потемнела, в ней стало как-то глухо и мертво – будто в гробу. А в самой Нине одной очередью убили всё живое, теперь всё потеряло смысл, она не видела ни мебели, ни вещей, ни прочих предметов, а только их смутные очертания.

Нина попыталась встать и не могла, она не ощущала ни себя, ни своего тела – для нее всё было кончено, вокруг всё разбилось на мелкие куски и застыло среди царящего всюду безумного хаоса.

Солнце уже давно скрылось, погрузившись в притихшую неизвестность; за окном вступило в свои права увядающее с каждой минутой завечерье, окончательно окутав квартиру траурной вуалью. По ней уверенно разгуливал свирепый ветер, безжалостно изгоняя остатки еще царившего здесь духа мирного уюта и любовных утех. Сердце леденило зловещее чувство. В погребальной темноте затаившаяся Нина ушла в себя и задремала, прямо на полу, у самой двери, которая разлучила ее с Виктором. Беспощадное время словно потеряло ее из виду. Очнувшись, Нина испуганно огляделась: вечерний мрак постепенно вычеркивал едва знакомые предметы из гулкой прихожей, где был слышен каждый звук, а вскоре в окне погас и квадратный кусок неба. Всё потерялось в зловещем сумраке. Она беззвучно отсиделась и чуть отошла от общей «снотворной заморозки», но окончательно так и не пришла в себя. Руки и ноги затекли, став непослушными и неуклюжими. В легком ознобе, стиснутая непроницаемой тьмой, поползла к кровати; когда добралась, упала на нее без сил, без воли, без мыслей, закуталась и тут же отключилась от этого, ставшего ей вдруг чужим, бессердечного мира.

Но даже в глубоком сне тревога не покидала Нину. С трудом расцепив склеившиеся ресницы, она уставилась в окно: как редко ей удавалось найти даже минуты для свидания с небом, со звездами, необходимые для восстановления душевного покоя. Вскоре чернота ночи уже превратилась в серую синеву безрадостного рассвета, и вещи в комнате начали обретать определенные, вполне осязаемые контуры. Однако в тяжелой голове всё оставалось по-прежнему пасмурно-смутно и туманно.

Наутро в окружающем мире ничего не изменилось: он смотрел на Нину с равнодушием и неким презрением. Она догадалась, за что, и не осуждала. У зеркала с надеждой взглянула на себя, вчерашнюю, и испугалась своего убийственного вида.

В этот день Виктор должен был заступить в ночное дежурство. Нина об этом прекрасно знала и заранее готовилась к неприятному разговору. Она продумывала самые различные варианты и тут же отметала их, поскольку ее извинения казались не очень убедительными. В конце концов она решила быть предельно краткой. «Да, именно так, – твердо решила она. – Скажу только одну фразу: «Прости, любимый, больше этого никогда не повторится» – и повешу трубку. Правильно. Лишние слова здесь не нужны. Он всё поймет – он у меня умный и добрый».

За окном солнце резвилось вовсю, зелень переливалась под легкими порывами ветра, а томившаяся в «камере-одиночке» Нина никак не могла дождаться той минуты, когда ей удастся поговорить с Виктором. На работу она пришла пораньше и еще раз обдумала план действий. Сначала хотела связаться по телеграфному аппарату, но передумала – предпочла говорить по телефону, полагая, что ее голос может сказать больше, чем скупые слова на телеграфной ленте. С волнением попросила телефонистку соединить с запасным узлом связи. Та пообещала, но потом куда-то пропала – секунды показались часами. Пока ожидала, вся извелась, покусывая нижнюю губу, а когда наконец-то дождалась, сразу сникла – строгий мужской голос с каким-то безразличием, по-казенному сухо сообщил:

– А его сегодня нет. Он вчера отдежурил.

– Как? – удивилась Нина. – Что произошло?

– Не знаю. Видимо, с кем-то поменялся.

Эта новость не просто ударила, а молнией шарахнула прямо в сердце – как только оно выдержало? Выходит, она зря настраивалась, готовилась? Потрясение было слишком велико: слезы набухли в уголках глаз и вдруг хлынули горячим потоком. Огорченная Нина не помнила, как положила трубку и бросилась в туалет, где долго приводила себя в порядок. Когда ей удалось совладать с нервами, вернулась в аппаратную. Теперь ее мучила еще и причина смены графика. Всё дежурство Нина выглядела задумчивой и расстроенной. Ее не забавляли даже смешные рассказы Музы о странных взаимоотношениях с ефрейтором Малышкиным. Более того, она даже удивлялась, почему над этим смеются другие, когда в этом ничего комичного нет.

Девичий смех угомонил старший прапорщик Хохрячко, заглянувший на огонек:

– Как служба? – бодрым голосом поинтересовался он.

– Лучше всех, – так же энергично ответила Муза и усадила его за стол. – Вы уж не стесняйтесь, пообщайтесь с народом, и он потянется к вам – очередь будет занимать. У нас сейчас временное затишье – можем уделить вам минуточку внимания.

– С удовольствием бы пообщался, да еще в другой, более тесной дружеской обстановке – я ведь одинокий. Но вы почему-то игнорируете нас – офицеров предпочитаете. А мы иногда соберемся – одни прапора, – так такое откалываем... что не только комнатные мухи – таежные комары за версту дохнут от смеха.

– От кого откалываете? – сделала испуганное лицо Нина, а сама вдруг вспомнила Глеба, поскольку его голос и жестикуляция были схожи с развеселым Хохрячко.

– У нас такие хохмачи есть: Сумароков, Емелин и другие. Одни патриоты!..

Услышав это слово, Нина пришла в себя:

– Сейчас столько развелось патриотов! На любой вкус и разных мастей. Складывается впечатление, что они день и ночь размножаются.

– Иначе нельзя. Все хлопцы преданные до гробовой доски. У нас одна масть: одна, но искренняя страсть. И всегда козырная. У них что ни слово – то прикол, что ни фраза – то анекдот. А если начнут скандальные истории своей ранней юности травить, то всё – полнейший отпад! В общем, наши «кутилки» сто очков театру комедии дадут.

Муза выразительно хмыкнула:

– Ну кто ж не знает ваших хлопчиков: из их уст такой сквозняк несется, что не только заразиться, но и простудиться можно. Но мы не из пугливых – в любой обстановке могём встретиться. Готовы во всех красках осветить все периоды слоистой, как торт, жизни. Я лично – очень люблю оторваться… от дел праведных.

Дина тут же уточнила:

– Выходит, ты оторванная от общества? Или это означает: оторви и брось?!

– Успокойся, дорогая. Не видишь, что я с уважаемым человеком разговариваю. Может, у него интерес ко мне.

– С каким человеком? Да это же прапорщик! – девушки заливисто расхохотались, но бравый прапорщик нисколько не смутился. А Муза продолжала наседать на него:

– Вот скажи мне, служивый, почему ты в армии остался?

– Честно? Как говорил один мой знакомый, открою военную тайну: неумеренное употребление спиртных напитков компенсирую проживанием в умеренном климате. А в Украине было слишком жарко – в прямом и переносном смысле.

– А еще почему? Меня так мучает этот вопрос – по ночам даже не сплю, – заинтересовалась Муза и вплотную подсела к Хохрячко.

– Думал, вернусь домой – там пир горой! Но всё оказалось совсем не так: тот год в Украине выдался несладким. Мне же писали, что там происходило – не поверил. Вот и вернулся в родную армию. И не жалею. А на родине и сейчас не фонтан: все что-то делят, дерутся… то за власть, то за недвижимость.

– Вот видишь, и про меня сразу вспомнил. «Не уходи, побудь со мною...» – запела она романс и уцепилась за его рукав. Он как-то странно заерзал на месте и еле освободился от нее, чем вызвал девичий хохот.

Нина в это время молча сидела за аппаратом и думала о Викторе. В голову приходили сумбурные и самые нелепые мысли. Теперь ей ничего не оставалось, как ожидать следующего ночного дежурства.

Но его еще надо дождаться, а это оказалось не так-то просто. Весь следующий день Нина не находила себе места. Мысленно она подгоняла время, но оно ее не слушалось и топталось на месте. Тогда, чтобы отвлечься, Нина принялась за уборку в квартире, затем стирала, гладила… но Виктор всё равно стоял перед глазами. Она не возражала против его постоянного присутствия, если бы не его печальный вид. Нина настраивала и, как могла, успокаивала себя: «Всё обойдется, мы обязательно помиримся. Мне бы только увидеть его… или поговорить – я всё объясню, он поймет».

Вдруг ее мысли перебил резкий звонок в дверь.

«Я никого не жду. И никто из знакомых так не звонит… А вдруг это он?!»

Нина бросилась к двери, но в самый последний момент ее что-то остановило. Прильнула к глазку: никого. Руки задрожали, в горле пересохло. Испуганным голосом спросила:

– Кто там?.. Вам кого?

В ответ – пугающая тишина. Открывать боязно, а любопытство распирает. Юркнула к окну и приникла лбом к стеклу. Теперь секунды уже явно спешили, словно соревновались с ее пульсом. Счет перешел на минуты, а из подъезда так никто и не вышел. «Значит, кто-то из соседей. Но почему тогда не откликнулись?»

Теперь Нина уже серьезно испугалась своего одиночества. Невольно она пришла к неутешительному выводу: любовь на минутку заглянула в ее дом и, словно чего-то испугавшись, улетучилась, оставив о себе одни воспоминания, переживания, болезненные метания… Неужто навсегда? «Нет. Я не должна так даже думать. Обида и боль убивают любовь, и тогда рождается пустота. Но почему тогда происходит такое? Казалось бы, мир полон людей и одновременно пуст, когда в твоей душе не хватает всего одного человека? – задумавшись, она тут же поправила себя: – Не “всего одного“, а любимого человека!»

Измученная Нина еле дождалась вечера. Из дома вышла заранее и направилась на службу. Сегодня дежурила другая смена. Хоть люди и незнакомые, но не чужие же: она им объяснила ситуацию, и ее поняли. Только попросили немного подождать, пока руководство уйдет. А офицеры и не торопились по домам, совещание затянулось.

Но вот настал подходящий момент. Номер коммутатора набрала с волнением.

«Сейчас я с ним поговорю… Я всё скажу: как люблю его, как жить без него не могу».

Однако и на этот раз Виктора на дежурстве не оказалось. Новая недобрая весть резанула еще сильнее, чем в прошлый раз.

«Всё ясно. Либо он специально перевелся, либо просто не подходит к телефону, а сослуживцев подговорил. Что же я наделала?» – ругала себя Нина, возвращаясь домой заполночь. О чем только не думала, места себе не находила: мысли, как заколдованные, снова и снова возвращались к нему. И тогда она решилась на письмо. Писала долго, мучительно, а когда стала перечитывать, то многое пришлось вычеркнуть. В чистом варианте осталось только: «Витенька, прости. Умоляю – не молчи, или я сойду с ума. Позвони или черкни хотя бы два слова. Я жду. Люблю, целую, обнимаю. Твоя Нина».

Изболевшуюся душу терзала тревога, Нина чувствовала приближение беды. Но откуда? Позвонила в Москву: муж доехал благополучно, его встретили и на медицинской машине доставили в госпиталь. Но другая нестерпимая боль по-прежнему не давала покоя.

Беги не беги, а от смерти всё равно не убежишь.

Прошло еще три изнуряющих дня и три, как ей казалось, бесконечные ночи. От Виктора – никаких известий. Нина страдала, как арестантка в камере-одиночке, ожидающая исполнения несправедливого смертного приговора. Жизнь для нее превратилась в слякоть, в разваренную перловую кашу, которую с детства не могла терпеть. В минуты отчаяния Нина считала, что всё кончено: «Он ни за что не простит. Ну и пусть, значит, так судьбе угодно. Может, и к лучшему. Ну что хорошего я от него получила? Появится, как месяц ясный, сверкнет и скроется, а взамен на сердце тоску и печаль оставляет…»

Когда ею овладевали подобные раздумья, она ощущала себя такой несчастной, что жить не хотелось. Но ее спасала вера, и она прочь гнала предательские мысли безысходности и отчаяния. Иногда Нине казалось, будто она на необитаемом острове… Часами стояла на берегу и ждала своего спасителя. Долгими ночами ее фантазия часто взрывалась и тут же окунала в пучину невероятных событий. То вдруг она оказывалась на тонущем корабле и безумно металась по палубам, взывая о помощи, то взмывала к облакам, а они оказывались грозовыми тучами, то видела себя птицей и камнем падала со сломанными крыльями…

В последнюю ночь непогода с грохотом и вспышками бесновалась за окном. Сначала Нина тряслась под одеялом и не могла уснуть. Под утро ее всё же сморило, однако несколько раз она с дрожью просыпалась и снова проваливалась в дрёму – усталость брала свое. Лишь приснившаяся холодная бездна вывела ее из полунаркотического состояния.

Часы показывали 11.13. Обостренным женским чутьем Нина интуитивно почувствовала: произошло что-то ужасное и непоправимое. Сначала она подумала про мужа, потом про родителей, сестер, других близких родственников. С трудом встала: в голове тяжесть, руки и ноги казались чужими, а в груди полыхало. Ее раздражало всё. Она понимала, что в любую минуту может сорваться и наделать непростительных глупостей. Давящий на сердце раскаленный камень не давал свободно дышать. И вдруг ее словно прострелило: неужели ЭТО чудовищное и страшное произошло с ним? Нина засуетилась, нервно забегала по комнате в поисках одежды, потом застыла: «А что это я раньше времени беспокоюсь? Дай-ка позвоню на работу и всё узнаю».

Нина связалась с дежурным по части и представилась:

– У нас ничего не произошло? – спросила взволнованным голосом и замерла в ожидании ответа.

– А откуда ты знаешь? – удивился майор.

– Сон приснился нехороший.

– Значит, в руку. На запасном пункте ЧП: один солдат застрелил сержанта и скрылся с автоматом. Сейчас его разыскивают.

Нина онемела. В голове сразу мелькнуло: это Виктор! Только он!

– Скальнова, ты меня слышишь? Ты куда пропала? – кричал майор.

– Слышу… Кто? – прозвучал ее глухой вопрос, словно выстрел сквозь толстый слой ваты. Будто ощутив на себе мгновенную обжигающую боль, она тут же оживилась: – Как его фамилия? – у нее еще теплилась надежда.

– Подробностей не знаю. Нам только что позвонили, но ты пока никому. Поняла?

Нина не ответила, положила трубку, упала на диван и зарыдала.

– Что же ты наделал, Витенька? И всё это из-за меня. Миленький, как же мне жить после этого? Я же не вынесу, – причитала она, представляя запыхавшегося Виктора в лесу. Он, как затравленный зверь, бежал из последних сил, петляя между деревьями и опасливо оглядываясь. Вспомнилась и кровь из носа, которая хлынула в ту холодную ночь, когда он провожал ее. Нина шмыгнула, невольно провела пальцем над верхней губой и взглянула на него. Чист! Но ее вдруг прострелила страшная мысль: так это же кровь не из носа, а из ее чувствительного сердца – оно уже тогда предчувствовало страшную беду!

Виктор в это время действительно с автоматом на плече бежал по почти непролазной тайге и проклинал всё на свете. Местность была неровная: кочки, сухие ямы, болотины, но чаще – стеной стоящие кустарники из молодняка и старых сосен, елей, ёлочек. Он спешил и буквально продирался сквозь густые, колючие заросли, иногда проваливался по колено, по пояс, но выбирался и бежал дальше.

– Только бы успеть, – твердил он, подгоняя себя.

Ласковым утром Лиза удобно устроилась в постели и на свежую голову с вдохновением писала письмо. Она обдумывала каждую фразу и старательно выводила сердечные чуткие слова на белоснежной бумаге: ей хотелось, чтобы любовное послание выглядело красивым не только по содержанию, но и по форме. Лиза не исключала и даже допускала, что, возможно, Виктору еще кто-то пишет из его поклонниц, но вряд ли они способны сделать это лучше. Самоуверенность придавала ей силы: ведь она деликатнее, тоньше и выше их не только ростом, но и интеллектуально. Именно поэтому Лиза подходила к этому важному, на ее взгляд, вопросу творчески, с душой и всегда принималась за дело только с настроением.

На этот раз она как бы вскользь упомянула, что вчера к ней приходили свататься.

«...Близкие знакомые нашей семьи предложили мне выйти замуж за их сына – выпускника университета. Эдуард – приятной наружности, эрудирован, обладает массой преимуществ перед своими сверстниками. А главное – безумно любит меня, готов пойти на всё и исполнить любую прихоть, которую я только пожелаю.

Для своего единственного сыночка, будущего экономиста, его родители обещали купить квартиру, отдать машину с гаражом, а в дальнейшем оказывать существенную материальную помощь. Казалось бы, живи и радуйся, ни в чем себе не отказывай. Но мое сердце принадлежит только тебе. Я хочу, чтобы ты это знал и верил мне. А я буду ждать тебя... как наши бабушки ждали своих любимых с войны…»

Раздался нервный, взбудораживший устоявшуюся тишину звонок. Увлеченная Лиза не реагировала, но, когда он ей надоел, с раздражением схватила трубку, чтобы отчитать очередного надоедливого поклонника.

– Лизунчик, это я! – услышала она и представила ухмыляющуюся физиономию Миши-Жлоба. – Не бросай трубу, есть предложение. Мы тут с отцом в микрорайоне кафе построили. Там раньше детская библиотека была…

– Что же вы у детей последнюю радость отняли?!

– Не у твоих же… Да ладно тебе – кто сейчас читает.

– По тебе это заметно. Но ты еще не показатель. Так что не обольщайся.

– Слушай сюда, девочка… Чтобы привлечь публику, решили там устроить стриптиз…

– Для детей вместо книг? Оригинально! – съязвила Лиза, чтобы вывести его из равновесия. Но туповатый Жлоб был непробиваем или хотел казаться таковым.

– Одну бабу нашел, но она уже старая – не то что ты! Да и согласна она только через день. Может, ты согласишься? На тебя сопляки косяком повалят! Ты у нас девка видная!

– «Сопляки», – как-то безрадостно повторила она. – Тебе самому-то сколько?

– Девятнадцать. Золотой возраст, чтобы развлекаться на всю катушку.

– А учиться, а работать, а служить?..

– А это мы предоставим дуракам и ишакам, у которых нет таких пап, как у меня. Подумай, дело предлагаю. Прилично подлатаешься… Человеком себя почувствуешь!

– Так кто же я сейчас... в твоих глазах?

– Первобытная женщина, раз от такого заманчивого предложения отказываешься. Или ты только даром любишь? Ведь я тебе столько всего подарил! И не мелочился!

– Не суди по цене о качестве.

Отстранившись от трубки, Лиза ушла в короткое раздумье.

А настойчивый Миша-жлоб продолжал агитировать:

– А чё твоя стипендия?! Смех один! Ни тебе путево одеться, ни как следует развлечься. Вот увидишь: всем будет тип-топ. Пусть эти недоноски визжат от восторга. Зато тебе – популярность, а нам – бабки. Да и я всегда буду рядом, не дам замерзнуть. А когда сама не можешь, мало ли чего… подберешь замену. Пусть будущие училки занимаются наглядным воспитанием молодежи.

– Если они – «будущие училки», то ты – уже состоявшийся недоумок.

– Полегче. Или себя возомнила заумной? Ты лучше скажи, как твой вояка: не взвыл еще от службы? Он ведь у тебя тоже слишком умный!

– И не надейся. Вот пишу ему письмо.

– Строчи, строчи, только про меня не забывай – я ведь рядом.

– Да пошел ты. Придет время, и ты за всё получишь сполна. Забудь мой телефон.

Лиза продолжила любовное сочинение. Она не знала и даже мысли такой не допускала, что ее фотографию Виктор порвал на мелкие кусочки – чтобы больше не напоминала о себе.

– Как мимоходом вошла в мое сердце, таким же образом и вышла, – заключил он.

В правильности своего поступка Виктор не сомневался, но объясниться с Лизой так и не посмел – всё откладывал.

С головной болью Нина провалялась в кровати до обеда. Однако чем больше она думала, тем больше обретала уверенность, что Виктор на такое пойти не мог. Она допускала какие-то мелкие нарушения, но чтобы совершить убийство! Несколько раз пыталась связаться с частью, но линия была занята. Неожиданно раздался звонок. Нина вздрогнула и испугалась: вдруг сейчас ей сообщат страшную новость? Несколько секунд она размышляла: брать трубку или нет. Рискнула – звонила невозмутимая Муза, которая предложила пойти на рынок.

– Какие продукты! Ты разве ничего не знаешь? – спросила Нина с убийственной интонацией.

– Да слышала. Какой-то солдат убил сержанта. Сейчас его ищут.

– А кто? Ты не знаешь?

– Да зачем мне? Я всё равно там никого не знаю.

– А вдруг это Виктор? – неуверенный голос Нины дрогнул. – Может, ты в курсе и специально не говоришь?

– Да ты что? – перепугалась Муза. – Эх, ё-моё! А вдруг и вправду? Как же это я не подумала? Что же тогда будет? – Нина не услышала, а, скорее, почувствовала в ее душе смятение и панику.

Муза продолжала что-то бубнить, а Нина видела мрачное лицо Виктора. В самый последний момент он вдруг улыбнулся. Когда Нина убедилась, что Муза действительно ничего не знает, жестом прервала ее. В голове немного просветлело, мучительная чехарда из бессвязных картинок замедлилась, а затем и вовсе застыла, из множества мелких всплыл один-единственный образ, но крупный и цветной. Конечно же, это опять был Виктор – спокойный и улыбающийся. Теперь она почти не сомневалась, что с Виктором ничего не случилось.

– Вот что, подруга, сиди дома – и никуда. Я сейчас всё узнаю, скоро буду, – пообещала Муза и повесила трубку.

Не прошло и двадцати минут, как раздался резкий звонок, в дверь громко забарабанили. Нина быстро открыла дверь и увидела перепуганных Музу и Дину.

Последняя недружелюбно покосилась на взъерошенную Оглоблю и доброжелательным тоном спросила:

– Нин, у тебя всё в порядке?

– Пока да, а что? – недоумевала та, хотя и чувствовала себя подавленной и разбитой.

На всякий случай усадив Нину в кресло, Дина с облегчением выдохнула.

– Вот что, подруга, слушай меня внимательно и запоминай. Короче, ничего с твоим Виктором не случилось. Живой он, понимаешь?

Виктор первым выскочил на полянку, где стоял старый домик лесничего. Вдруг раздалась очередь. Он залег. «Слава Богу, успели», – подумал он и снял автомат с предохранителя. Подъехала еще одна группа поиска во главе со старшим лейтенантом Хромовым.

– Вовремя, – отметил Виктор, наблюдая, как слева и справа подбегали солдаты. Среди них оказался и Малышкин. – Знакомые всё лица. Вот при каких обстоятельствах пришлось встретиться.

Хромов дал команду окружить домик – на это ушло несколько минут. Дополнительно оценив обстановку, он доложил по рации в оперативный штаб и получил разрешение вступить в переговоры с дезертиром. Хромов включил мегафон, и дремучий лес услышал его обращение:

– Рядовой Грабов, выходи без оружия. Ты окружен. От имени командования обещаю объективное расследование случившегося.

Взрывоопасная тишина притаилась – только чиркни. Задремавшие секунды отстучали полминуты. Офицер воспринял воцарившееся безмолвие по-своему: он встал во весь рост и уверенно направился к домику. Как он ошибся! Вдруг раздалась короткая очередь – Хромова подкосило, он со стоном упал и затих. Неужели наповал? Виктор первым подполз к нему: живой!

– Как вы, товарищ старший лейтенант?

– Ногу зацепило.

– Малышкин, медицинскую сумку, – распорядился Виктор, размахивая рукой.

Тот без раздумий бросился, и тут же последовали выстрелы.

– Ты чего так неосторожно? – буркнул Виктор. – Мог бы и бросить. Ты ведь заметная мишень. А раз пришел, тогда давай, перевязывай.

Расположившиеся по периметру поляны солдаты ждали команды. А офицер корчился от боли, когда Малышкин снимал с него сапог. Виктор тоже не знал, что предпринять в этой рискованной ситуации. «Вот дурак, что же он делает? Мы же ему не враги, – размышлял он. – Хорошо еще, не дошел до населенного пункта, а то бы не знаю, что мог наделать в таком состоянии».

Минуты ожидания вытянулись в нескончаемую нить. Никто не осмеливался нарушить притаившуюся в ожидании скорой развязки тишину. В голове Виктора вертелось: «Что же толкнуло тебя на такое? Неужели другого выхода не нашел? И при чем тут сержант? Эх, Грабов, Грабов, если себя не жалко, хотя бы о матери подумал…»

Вдруг набежавший ветерок принес с собой и радостный беззаботный щебет – голоса словно из другого мира. Уткнувшийся в траву Виктор сразу от всего отключился и наслаждался пением лесных птиц. Как они задорно и звонко соревновались! И среди этой красоты притаилась смерть!

– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне? – спросил Виктор, доставая из кармана конверт.

– Попробуй, только осторожно. Напрасно не рискуй.

– Малышкин, подай портянку, – шепнул Виктор. Он был уверен, что удастся уговорить Грабова. Димка подчинился без слов и снова сросся с землей.

– Серега, не стреляй. Это Славный, я без оружия… хочу с тобой переговорить, – Виктор размахивал хромовской портянкой в надежде, что Грабов ее заметит. – Тебе письмо сегодня пришло. От нее – от твоей девушки, – он поднял над головой конверт.

Упреждающих выстрелов не последовало. Тогда Виктор осторожно встал и, пригибаясь, направился к домику. Сердце его стучало как молот. Но он шел и с каждым шагом приближался к той опасной точке, откуда в любую секунду могла вылететь смерть. Поэтому сомнения скрежетали, движения казались скованными и вялыми, реакция замедленной, но настороженный взгляд оставался быстрым и осмысленным. Еще бы – он осознавал, что стал мишенью и наверняка уже попал под прицел «беглого» автомата. И вдруг перед глазами, как в жутком сне, увидел кровь, потоки крови – по телу пробежали мурашки. С чего бы это?

За Славным наблюдали все. Загнавшему себя в безвыходную ситуацию Грабову осталось только нажать на спусковой крючок, но он медлил.

Впервые в жизни Виктор оказался так близко, всего в шаге, от смерти. Молнией мелькнула трезвая мысль: привыкнуть к такому состоянию невозможно. Трудно сказать, сколько оно продолжалось: такие мгновения обладают совсем иной длительностью, чем обычные и спокойные отрезки времени.

Ему уже вспомнился дом, родители, друзья и вдруг... крупным планом застыло испуганное лицо Нины: по щекам бежали слезы.

«Она же боится за меня. А может, уже оплакивает? Неужели это конец?.. »

При этой убийственной мысли раздался выстрел. Виктор упал.

Подруги слишком настойчиво успокаивали Нину, это имело обратную реакцию: она затряслась, вытаращила обезумевшие глаза – в них одновременно сверкнули удивление и ужас. Но эта молниеносная вспышка, как гром, эхом прокатилась в ее сознании и удалилась далеко-далеко.

– Да знаю, что он жив… Он не мог, не мог, не мог… С ним ничего не должно… случиться – моя любовь оберегает его, – ее голос вдруг дрогнул, она уставилась на подруг. – А кто же тогда сержанта?

– Короче. Мы только что звонили дежурному, он сообщил, что какой-то Грабов застрелил сержанта Таранова. Усекла, дурья твоя башка? А ты: Витя, Витя! Оглобля мне такого про тебя наговорила, что я до сих пор успокоиться не могу, – Дина прищурилась и с укоризной взглянула на Музу. Та фыркнула и отвернулась.

– Правда? – улыбнулась Нина и радостно, как-то по-детски вскинула руки.

– Ну конечно, – подтвердила Муза и обняла засветившуюся от счастья подругу.

Хоть его все ждали, но выстрел всё равно оказался внезапным. Хромов в ужасе схватился за голову, застывшие в растерянности солдаты посчитали, что Виктор убит. Ефрейтор Малышкин от отчаяния ударил рукой о землю и издал страшный, схожий со звериным, стон. Он хотел вскочить и ринуться на проклятый трухлявый сарай, чтобы разнести его… И не мог. Вдруг где-то слева прогремел еще один выстрел. Случайный или прицельный? Снова всё стихло. Малышкин уже приподнялся, чтобы вскочить, но его опередили автоматные очереди. Перекрестный огонь велся с таким ожесточением, что казалось, бревенчатая развалина вот-вот рухнет. Когда раскаленные АКМ угомонились, связисты увидели мысленно похороненного Виктора.

Ефрейтор не в состоянии был вымолвить ни слова, его губы радостно прошептали:

«Слава Богу! Он жив и здоров!»

А Славный, совершив несколько перебежек и прыжков, уже вплотную приблизился к домику. Затем подкрался к двери и прислушался. Тихо. Выдохнув, он резко рванул ее на себя – оттуда отозвалась тревожное безмолвие. Тогда Виктор осторожно заглянул внутрь… Затем тотчас отпрянул, с каким-то безрадостным облегчением выпрямился и устало прижался спиной к срубу. Не все видели его, но те, которые с неослабным вниманием наблюдали, поняли, что теперь ему опасность не угрожает. Они с облегчением выдохнули и без команды бросились штурмовать укрытие дезертира.

Но Славный оказался первым. Он уверенно вошел, быстро осмотрелся и оценил обстановку. Тело Грабова застыло в углу: в ногах автомат, а на бревнах темно-красные сгустки мозгов и крови. Словно черная молния ослепила его, когда он увидел, как жизнь внезапно ушла из распластанного тела и застывших в диком ужасе глаз и вступившая в свои права смерть серою пеленою застлала только что расставшееся с жизнью лицо, придав ему жалкий и скорбный вид. Виктора передернуло. Вбежали другие солдаты и тоже увидели жуткую картину. Всё вокруг стихло, будто умерло.

«Нет. Человек не должен присваивать себе право на убийство… И на самоубийство», – уверенно заключил Славный.

Пошатываясь, будто пьяный, Виктор направился к офицеру.

– Смерть нашла свою жертву.

На застывший вопросительный взгляд командира последовал ответ:

– Сунул ствол в рот и нажал на спусковой крючок… Там страшная картина! – сморщился Виктор и протянул портянку. Хромов с помощью Малышкина встал и еще дрожащими руками обнял подчиненного.

– А я уж, грешным делом, тебя похоронил, – признался старший лейтенант, смущенно улыбаясь и одновременно извиняясь.

– Видимо, смерть где-то рядом ходит, но не моя. До меня не так-то просто добраться. Или очередь не дошла, – отреагировал Виктор и бодро хлопнул по плечу поникшего ефрейтора. – Беги, дружище, заводи свою колымагу. Старлея надо срочно в госпиталь доставить.

В дороге Виктор пытался уснуть, чтобы вычеркнуть из памяти только что пережитое, но так и не смог. Ему казалось, что в его душе навек поселилось опустошение и не видать теперь ему радостных дней. Вдруг вспомнился день знакомства, когда они ехали в автобусе, откровения Грабова и совместные чаепития в ночные дежурства. Потом увидел его в петле, но почему-то уже холодным.

«А ведь это было предупреждение! Нам всем! Хоть тогда и спасли его, но оказалось – ненадолго!»

Сзади шла машина с трупом, и черная тень смерти падала на дорогу, которая вела только в один конец. Всё остальное проносилось мимо, потоком бессмысленных звуков и красок. Перед глазами Виктора вновь встало лицо Грабова – на этот раз окровавленное.

«Теперь долго будет сниться эта жуткая картина. Эх! Кто мог подумать, что таким трагичным будет его конец! Не нашел выхода в лабиринте трудностей и погиб совсем молодым. Неужели всё шло к этому и ничего нельзя было изменить? Жаль».

В часть Славный приехал уставшим и опустошенным. Дневальный подскочил к нему и шепнул:

– Ты знаешь, он тебя всё искал. Два раза спрашивал: не появился ли ты. Лицо красное, глаза навыкате, руки трясутся. Видно, с ним что-то случилось.

– Так я же на узле связи с аппаратом возился.

– Считай, повезло тебе… А то бы и…

– А может, наоборот. Мне удалось бы предотвратить… – Виктор бросил на него суровый взгляд: мысль заработала с пугающей ясностью, слух и зрение необычайно обострились. Он уже знал, что после вчерашних стрельб Грабова и еще одного солдата заставили чистить оружие всего отделения. Серега словно ждал этого момента, а когда подготовился, в упор выстрелил в грудь Таранова.

«Но где он взял тот роковой патрон? Вероятно, на стрельбах сэкономил. Так, получается, он готовился? Тогда его действия надо рассматривать не как психологический срыв, а как спланированное убийство. Но я-то зачем ему был нужен?»

С тяжелыми мыслями Виктор умылся, причесался. Вытираясь около своей кровати, взглянул на аккуратно заправленную постель, и так захотелось рухнуть и забыться, что не сдержал себя. Он тихо прилег и сомкнул веки. А когда уткнулся лицом в подушку и привычно просунул под нее руку, вдруг ощутил конверт. На нем красовались всего два слова: «Виктору Славному». «Странно. Почерк незнакомый… И не запечатано…» – торопливо размышлял он, приподнимаясь.

С волнением достал лист и прочитал: «Витек, я тебя искал, я не знал, что мне делать. Всё плохо – хуже некуда! Служба уела, только и норовит посильнее пнуть, побольнее укусить. Меня уже достали своими придирками, нарядами вне очереди, угрозами сгноить, растоптать, разорвать. Теперь я решился, не могу больше терпеть. Да и с головой что-то происходит: то гудит, то звенит, а то молотом бьет. Жизнь не удалась. Жаль. Я в ней жалкий неудачник, битый-перебитый… А ты – победитель! У тебя всё будет хорошо – ведь ты настоящий боец, а я так себе – размазня, тюха-матюха. Правильно ты говорил обо мне. Я так тебе завидую – вся жизнь впереди! А мне остается… Прощай. Твой непутевый друг Серега».

Накатили слезы; прикусив нижнюю губу, Виктор упал на кровать и с остервенелой злостью ударил ладонью по подушке, будто она во всем виновата: что хранила и скрывала под собой прощальное письмо, вместо того чтобы вовремя доставить адресату. Солдатская койка под ним ожила: она жалобно вздыхала со скрипом и надрывно стонала под содрогающейся тяжестью, усиливая своими пружинными стонами горечь свалившейся беды. А сумрачный разум продолжал работать.

«Ведь я чувствовал, как подле меня его жизнь горит и сгорает… И ничего не сделал! Если б он меня нашел, я бы успокоил, отговорил его… Всё было бы по-другому. Выходит, я тоже виноват в его смерти. Почему вчера не поговорил, почему заранее не почувствовал? Целых две смерти предотвратил бы!»

Виктор вспоминал, как они в лазарете часто говорили о солдатской жизни, заглядывали в будущее. Но Грабов по натуре своей был ужасным пессимистом и в минуты отчаяния несколько раз повторял:

– Сегодня я жив, а завтра – это еще вопрос! Потому что жизнь моя под большим вопросом.

Он сравнивал людей с птицами: дикими, вольными и домашними, которым всю жизнь предстоит провести в клетке.

– Одни хищники, а другим не дано… с рождения. Люди-агрессоры, как ястребы или голодные волки, так и норовят запугать и клюнуть свою жертву или с потрохами слопать.

– А ты, значит, жертва? И смирился с этим? – отчаянно вступал в полемику Виктор. – Сидел девятнадцать лет и ждал душевного равновесия, счастья, гармонии? А что ты сам сделал, чтобы переломить ситуацию? Хоть раз возразил разнесчастной судьбе, врезал своему страху или беде в зубы, чтоб они обходили тебя стороной? Ты мне напоминаешь обглоданный мосол. А с него что? Ни мяса, ни навара… потому что пуст.

– Витек, ты превосходишь меня всем – даже элементарным благодушием. Ничего не поделаешь, но я такой: серый, пустой, слабый, во всем ущемленный. Со мной не раз беседовали психологи и пришли к выводу, что я раним, слишком остро переживаю несправедливость, грубость, чувствую себя оскорбленным, уязвленным, униженным. Еще совсем недавно мне казалось, что я любим! Думал, с любовью легче будет служить, пережить расставание и временную разлуку с девушкой. Но она оказалась однобокой, корявой, какой-то неухоженной, а самое обидное – лживой и продажной.

– Лучшее лекарство от любви – новая любовь! Так что не отчаивайся – у человека любящего обязательно будет будущее! А вот пустота в душе заполняется душевной болезнью. Это страшно.

– Тебе легко рассуждать: ты сильный, смелый – у тебя на лице написано, – с насмешливым огоньком в глазах и искренней завистью заметил Грабов, – не всем дано.

– На одной силе и смелости счастье не построишь. И зря ты свыкся с положением неудачника – беды любят таких, – не уступал Виктор.

А на следующий день их выписали из полкового лазарета. Ничего вроде бы не предвещало трагических событий. И вдруг! Спустя всего два дня произошла жестокая расправа над сержантом и побег с оружием. «И чего добился? Ему уже никто не поможет: мертвый не требует ничего – ни любви, ни сострадания, ни утешения».

Тяжесть постигшего горя больно давила на Виктора, ничего не хотелось делать – только уснуть и всё забыть. А проснуться совсем с другими чувствами.

В скучном госпитале Хромов не задержался. Уже на третьи сутки он на костылях допрыгал до узла связи. Острые девичьи языки не оставили без внимания это событие:

– Во время соревнования инвалидов хромоногий Хромов к финишу пришел первым. А финишем оказалась его служба! – по большому секрету шепотом сообщила Муза.

Дина нисколько не удивилась:

– Так еще бы – у него же теперь четыре ноги! Поэтому решил тайно готовиться к паралимпийским играм.

Узнав об этом, Хромов объяснил им причину своей поспешности:

– Когда-то должен же я оправдать свою героическую фамилию. И вот наконец-то представилась такая возможность.

Нину же интересовало совсем другое:

– Товарищ старший лейтенант, расскажите, при каких обстоятельствах вы получили ранение? А то столько разных слухов.

И он подробно поведал, в том числе о Славном и Малышкине. Слушая его, Нина гордилась Виктором и одновременно вспоминала о своих переживаниях и сомнениях в тот день.

Спустя неделю Хромов сменил костыли на палку – пришлось осваивать новую технику ходьбы.

Штабное учение

Узкие и хрупкие женские плечи, но сколько им приходится вынести.

В полночь Нину разбудил телефонный звонок. Услышав в трубке условную фразу, она быстро оделась и помчалась на службу.

«Нашли время для тревог – нарушили такой сладкий сон! А днем что, не могли? И почему заранее никто не предупредил? Неужели ни одна душа не знала? Не поверю. А вдруг это война?!» Она даже испугалась этого слова – сработал материнский инстинкт, который заложен в каждой женщине. «Нет. Только не это. Я готова каждый день вскакивать по тревоге и недосыпать, только не воевать. А вдруг это чья-то шутка?»

Позвонила Музе и услышала ее сонный голос:

– Тебя тоже?

«Значит, не шутка», – убедилась Нина и доложила:

– Я уже готова. Ты одеваешься? Только не усни на ходу.

Нина выскочила на улицу и помчалась на службу. Чем ближе к КПП, тем чаще встречались армейские фигуры. «Значит, я не одинока. Видимо, затевается что-то нешуточное. Ну что ж, тем интереснее».

Прибежала даже раньше других. Поступил приказ заступить на боевое дежурство и сменить предыдущую группу, которая, как выяснилось, «воевала» уже четыре часа. Все телеграфистки испытывали волнение, противогазы через плечо создавали определенные неудобства. Работой их завалили сразу: экспедитор то и дело подносил срочные телеграммы и донесения. Чтобы быть предельно собранной и сосредоточенной, Нина настраивала себя:

– Я спокойна, я расслаблена, действую как обычно. Да, да, это обыкновенная тренировка, не более.

Дина внешне выглядела невозмутимой и уверенной, но внутри творилось что-то невообразимое. Сначала она уговаривала себя, затем жестко приказывала – не помогло. Тогда уверенным голосом внушила себе: «Я – кремень! Ни на что лишнее не обращаю внимания. Главное – делать свое дело, а на остальное начхать».

Муза раскраснелась, она нервничала, руки дрожали. К тому же она неоправданно спешила и делала много ошибок в тексте, поэтому приходилось исправлять их. А на это требовалось дополнительное время. Как назло, в самом конце срочной криптограммы кончилась контрольная лента. Она стала ее менять, а пальцы тряслись, ничего не получалось. С трудом передала текст, а когда стала клеить контрольную ленту на бланк, то обнаружила столько ошибок, что ужаснулась. Прискакал прихрамывающий Хромов и схватился за голову:

– Я отстраняю тебя. Иди домой. Утром придешь.

Эта бессонная ночь оказалась для Морозовой невыносимым испытанием. Когда она к восьми часам вернулась на пункт, то увидела не просто уставших, а измотанных подруг. Муза испугалась еще больше. Тем более что ей предстояло дежурить в другой смене. Она бросилась к Дине:

– Выручай, я не могу. Боюсь, что опять напортачу.

– Не. И не уговаривай. Я с ног валюсь. Чуть не сварилась в этой «каше» и не задохнулась в адской духоте. Еще полчаса, и силы окончательно покинут меня. А ты хочешь, чтоб я еще смену отбарабанила? Не. Лучше сразу пристрели, – отказалась она, даже не пытаясь приподнять сомкнутые веки.

Муза с надеждой подскочила к Нине:

– Я тебя прошу: что хочешь сделаю, только отдежурь.

– Да ты что? Я чуть не уснула за аппаратом – глаза слипаются, и всё тут! Автоматически печатаю, а они то откроются, то закроются. Ох и ночка досталась нам! Сейчас бы плюхнуться в постель и не вставать часов двенадцать.

– Нинок, я тебя прошу. Только ты можешь спасти! После вчерашнего… я ведь тоже всю ночь не спала. Миленькая, подруженька моя дорогая!.. Подведу не только себя, но и всех. С Хромовым я договорюсь, скажу: отравилась или со страху понос прошиб.

И Нина согласилась – уступила обстоятельствам. И снова бой, борьба за секунды, очередные срочные приказания, доклады… И всё это под контролем наблюдателей. С трудом, но она выдержала испытание на выносливость. И сразу домой, а там – в любимую постель, где мгновенно погрузилась в окутанный густым туманом отупляющий сон. Нина отключилась от этого мира и растворилась в новом, совсем чужом, где не встретила ни одной знакомой души. Ей хотелось оказаться на весенних лугах, и не могла – что-то страшное не отпускало и не выпускало ее из своих цепких лохматых объятий. Она сопротивлялась и задыхалась в них, а крикнуть не получалось. Среди густого смрада больше не оставалось ни капли свежего воздуха, еще миг – и она потеряет сознание…

Проснувшись, Нина машинально стала отбиваться, словно старалась прогнать чудовище, избавиться от его лап, грозивших задушить ее. Еще раз смутно припомнив зверя-убийцу, она лихорадочно содрогнулась; сотрясаясь от ужаса и пытаясь привести в порядок свои перепуганные до смерти сумбурные мысли, она укрылась одеялом. Однако дрожь не унималась.

Вспомнила о Викторе – рыцаре своей души и самом надежном защитнике. Постепенно новый стресс и шок ослабевали и медленно сходили на нет, тиски страха постепенно разжались, и Нина почувствовала себя увереннее. От блаженного тепла снова задремала. Разбудил ее только оглашенный будильник. Но она ослушалась его звонкого приказа и продолжала минут десять нежиться. Затем, приятно потянувшись, она стряхнула с себя остатки сна и стала собираться на службу, теперь уже в свою смену.

Она не знала, что Виктор всю ночь тоже «воевал» и успешно справился со своими обязанностями. Иногда он урывками вспоминал Нину и представлял ее – серьезную и сосредоточенную – за телеграфным аппаратом. Но к счастью, измотавшее всех командно-штабное учение к утру закончилось. Нина с облегчением выдохнула и взглянула на свои вытянутые растопыренные пальцы: устали, бедненькие? Досталось вам? Теперь всё позади!

Вдруг в аппаратную ворвалась перепуганная Муза:

– Девки, к нам идет генерал! Живой!

Все мгновенно уставились в индивидуальные зеркальца и стали наводить порядок на уставших за ночь лицах. Одна Нина отнеслась к этому известию спокойно. Когда дверь распахнулась, последовала предупредительная команда, и телеграфистки замерли по стойке «смирно». Генерал в сопровождении офицеров вошел и осмотрелся: на его приятном лице замерла ослепительная улыбка.

– Кажется, мы не туда попали? Да здесь цветник, а не телеграфная аппаратная.

Юрасов не растерялся и поддержал веселый тон комдива:

– Вот и я говорю: оранжерея! оазис! Представляете, товарищ генерал, в каких условиях приходится работать! Ну просто в невыносимых – одна другой краше! С одной стороны, это хорошо, а с другой… И наказать никого нельзя – рука не поднимается! – он удавом взглянул на Морозову, та в эту секунду напоминала кролика и тут же обреченно опустила глаза.

– Ты только посмотри на них! Красавицы! Да такие девушки разве подведут?! А ты всё прибедняешься – рапорта строчишь, пополнение просишь.

– Так вынужден! Люди уже измотаны – на них легла такая нагрузка! Но мы не верещим, а только просим понять и нас, – подполковник подмигнул подчиненным и нашел в их глазах единодушную поддержку.

Генерал молча внял очередной просьбе и приступил к более приятной миссии: подходил к каждой телеграфистке и благодарил за службу. Они четко представлялись и с гордостью протягивали свои тонкие ладошки (за исключением Дроновой, у которой кисть была под стать мужской), для рукопожатия с самим генералом! Морозова перекричала всех – хоть этим решила отличиться. Однако голосовые связки не помогли – к своему удивлению, она не удосужилась более теплых, особых почестей по сравнению с другими. Последней оказалась Нина. Услышав знакомую фамилию, командир дивизии бросил короткий вопрошающий взгляд на Юрасова, – тот подтвердил кивком и сомкнутыми веками. Колебаний не последовало: генерал снял фуражку и галантно приник к ее изящной руке. Подобное Нина видела только в старых фильмах, когда царские офицеры и люди благородного сословия, соблюдая правила хорошего тона, проявляли знаки внимания к дамам своего сердца. Ее внезапно охватило смущение и волнение, она вспыхнула и прижала освободившуюся ладонь к горячей щеке.

– Спасибо вам за внимание, любовь, теплоту и мужество. Трудно вам сейчас… Я беседовал с Федором, он очень душевно отзывался о вас, о вашей заботе и доброте. Берегите его. Мы все, кроме вас, конечно, в долгу перед ним. Вина никогда не покидает меня. Надеюсь, что всё обойдется.

Нину пронизало острое чувство гордости, она с радостью воспринимала каждое слово, а сама лихорадочно дрожала, представив искореженное болью лицо мужа. Она онемела и не в силах была проронить ни слова. Очнулась только тогда, когда генерал еще раз поблагодарил всех связисток за службу и вышел. Сияющий Юрасов задержался и ликующим голосом произнес:

Девушки последовали примеру своего командира и беззвучно, но дружно выплеснули свои эмоции: «Ура! Ура! Ура!» Морозова быстро пришла в себя и первой подскочила к Нине:

– Ну, Скальнова, ты даешь! Убила и наповал сразила – даже генералы тебе руки целуют и прощения просят! Эх, жалко, что не сфотографировали. А то бы, если к нам кто пристанет, комендант или патруль, мы им – фото в зубы: на кого прете?! Разуйте зенки! Нам генералы ручки целуют, а вы кто такие? Да как вы смеете на нас бочку катить?! Разорвем и скажем, что так и было.

Однако окончательное подведение итогов еще предстояло. В целом проверяющие работу связистов дивизии оценили положительно. Вместе с тем выявились и некоторые ошибки и непростительные упущения – как же без них! Для чего же тогда проводилось учение?! Обобщенные замечания принципиального руководства и придирчивых наблюдателей спускались по подчиненности всё ниже и ниже, и каждый командир интерпретировал их по-своему.

Юрасов собрал в клубе только офицерский состав и в своем выступлении не больно-то церемонился. Больше всех заочно досталось сержанту Морозовой, которая на полторы минуты (!..) задержала отправку срочной криптограммы. Старший лейтенант Хромов пытался ее защитить, но присутствовавший начальник штаба дивизии полковник Кулаков выплеснул свое негодование:

– Сержанту Морозовой за ее оплошность всыпать бы раз пятьдесят по одному месту, тогда сразу научилась бы Родину любить, – предложил он.

– Вы полагаете, что соображалка у нее именно там находится? – раздался озорной голос из зала.

Заступился и Юрасов:

– Не забывайте, товарищ полковник, она всё же девушка. Думаю, что мы с командиром взвода найдем способы наказания и правильные методы воздействия. Морозовой есть с кого брать пример.

Тучный Кулаков возмутился и нервно заработал челюстями:

– Так пусть учится, перенимает опыт – кто ж ей мешает? Для чего ж проводятся тренировки? И психологи пускай поработают с ней, чтоб в самый ответственный момент она могла решать поставленные задачи. А то у нее, видите ли, мандраж! А завтра еще что-то…

– Поработаем с ней индивидуально – она подтянется, – заверил главный связист. – А вот Скальнова – молодчина! Такую нагрузку выдержала! Надо бы ее поощрить.

Уже на следующий день родился приказ: Морозовой объявить выговор, Дроновой и другим телеграфистам – благодарность, а Скальнову наградить ценным подарком.

После оглашения Муза сильно переживала, Нина ее успокаивала, а Дина посоветовала:

– После выговора лучше всего выговориться в туалете и тщательно смыть. Другой способ: выплакаться в подушку, но она может не понять и для убедительности потребовать слез раскаяния. Решай сама.

Выпятив губы, Муза невзрачно проворчала:

– Дурацкий приказ.

– Любой двоякий приказ одним из двоих обязательно будет воспринят правильно… а другим – с обидой. Хватит дуться: пойдем отмечать.

А жизнь продолжается

Неудачи и ошибки существуют только для того, чтобы о них как можно быстрее забывать.

Через два дня Морозова уже пришла в себя от выговора и прочих устных нареканий. Вечером она позвонила Нине и с радостью воскликнула:

– Ура! Мы сегодня идем в ресторан. Так что можешь начинать приводить себя в порядок.

– Да я и так в порядке. Интересно, куда же это вы собрались, мадам Морозова?

– Да не я, а все мы. К нам прибыли два лейтенанта – Серафимов и Найденов. Я случайно с ними в столовой познакомилась. Так вот, они жаждут «прописаться» в нашей гвардейской дивизии и приглашают нашу троицу в ресторан. В твоем распоряжении всего два часа. Начинай штукатуриться и марафетиться.

– Ты же знаешь: от меня штукатурка отваливается. А в «марафете» я не нуждаюсь.

– А вот если б ты сейчас посмотрела на меня, перепугалась бы. На моем лице маска из всех фруктов и овощей, какие я только знаю. «Ни встать, ни лечь» называется. К зеркалу не подхожу: я там себя не только не узнаю, но даже побаиваюсь.

– Я рада за тебя, поздравляю – ты добилась своего. Я уже вся дрожу. Поэтому сегодня никуда не пойду.

– Да ты что? Ё-моё! Такой случай: появились нормальные пацаны и сразу пригласили на тусовку, а ты отказываешься. Нас неправильно поймут.

– Меня лично никто не приглашал – это раз. Я их не только не знаю, но и в глаза не видела – это два. И понимать их не собираюсь. Тебя тоже… с твоим жаргоном.

– Зато они нас всех видели и успели оценить.

– И не уговаривай – бесполезно. И вообще я что-то в толк не возьму: то ты влюблена в Малышкина, то вдруг тебя приглашает неизвестно кто и ты готова всё бросить и сломя голову лететь к ним. Помнишь, как в прошлый раз ты уговаривала меня пойти в ресторан: два лейтенанта получили очередные звания, и им требовалась женская компания.

– А чего – хорошие ребята. Мне понравился их армейский юмор: офицеры любят звездочки – одну, две, три… и уже можно пить! Коньяк готов! Так что же не попробовать и не порадоваться за них.

– И ты, я гляжу, тоже готова. Сегодня что, опять убедительный повод? Так их можно каждый день находить или придумывать – армия у нас пока еще большая, каждый день какие-то события происходят.

– Было время, когда я людей избегала, – была в трауре и не выносила почтительно соболезнующих взглядов. А теперь-то я их люблю и общения хочу.

– Вперед и с песней! Общайся, влюбляйся, делай что хочешь.

– Да пойми ты, они ведь нас с Динкой только из-за тебя пригласили. Так и говорят: обязательно уговорите свою очаровательную Нину – уж больно она красивая!

– «Больно» сказали? Так вот, мне порой действительно больно… из-за своей внешности. Так что я в их оценках не нуждаюсь. А вы хотите – идите, поздравьте, только меня с собой не тащите. Я не собираюсь ходить по этим кабакам, даже ради вас. А ты, вертихвостка, дождешься когда-нибудь: прищемят тебе хвост. Ох, потом пожалеешь!

Подруги всё же ушли, а Нина осталась одна со своими думами и тревогами. Даже вечером, вырвавшись из суматохи насыщенного домашними делами дня, когда вроде бы должна угомониться и расслабиться, она не находила покоя. В плену навязчивой грусти Нина металась по пустой квартире. Сидя на скучном диване, она представила жизнерадостного Виктора – сразу полегчало. Еще раз убедилась, что только с ним она испытывала легкость и чувствовала себя свободно, просто и раскованно. С мужем же всё совершенно иначе: как-то приторно серьезно, размеренно, тоскливо… Она ощущала себя скованной, боялась лишний раз пошутить, улыбнуться – вдруг неправильно поймет, обидится. Он всегда казался подчеркнуто сдержанным, расчетливым, сосредоточенным, рассудительным… В общем, застегнутым на все пуговицы. Даже дома, как на службе.

Нина снова представила увядающего в больничной постели мужа и помрачнела. В груди сразу защемило и зажгло. «А может, я никогда и не любила Федора? Появился, ослепил мундиром и золотыми погонами. Мне и показалось, что всё – пропала, влюбилась с первого взгляда. Да и времени проверить себя, испытать свои чувства совсем не было – сразу выскочила замуж, словно куда-то спешила. Куда? А уехала из родных мест – сразу окунулась в новый мир и призналась себе: лучше не бывает!»

Ей действительно казалось, что она обрела свое счастье. И вдруг беда… А тут – Виктор…

«Нет. Я любила Федора и замуж выходила по любви. Но… вмешалась роковая судьба. Это произошло помимо моей воли. Мы жили, словно в разных временах и пространствах. И оба менялись: он внешне, я внутренне. И так быстро, словно я торопилась».

Почему-то вспомнились слова мамы:

– Чем больше в костер любви бросаешь дров, тем сильнее он горит. Чем меньше – он быстро гаснет и совсем затухает.

Она не знала, почему мама напомнила о себе и откровенно признала: «Со временем к мужу остались только жалость, чувство сострадания и долга… А куда делись прежние чувства? Болезнь притупила их».

Нина не знала, что после перевода Виктора в другую смену у него тоже наступили черные дни. То с сержантом сцепится, то в самый последний момент хватится, что нет на месте журнала, бланков, ленты… То обнаружится, что на дежурстве клей кончился. Поэтому приходилось поднимать шум, требовать, ругаться.

А тут еще при плановой сверке документов выяснилось, что пропала телеграмма с грифом «Совершенно секретно». Как раз в дежурство Виктора, в тот ужасный день, когда Грабов пытался повеситься.

«Ах, вот как, Серега, ты решил напомнить о себе… Мстишь? Но за что? Ведь я тебя из петли вынул и хотел помочь…Ты сам выбрал этот путь. И во второй раз я не успел спасти… Прости».

Виктор неоднократно детально вспоминал то роковое дежурство: да, он получил ее, зарегистрировал в журнале и под расписку отдал начальнику смены для немедленного доклада руководству. Он это четко помнит. И больше ее не видел. А тот утверждает, что возвратил ее. И нашлись свидетели. Быстрицкая утверждала, что во время пересменки прапорщик Комаров в ее присутствии передал Славному папку с телеграммами.

Капитан Сергеев был вне себя:

– Ищите, ищите, вспоминайте… Ведь она не просто секретная! За нее и посадить могут!

Его подчиненные с холодной учтивостью взглянули друг на друга. Славный решительно возразил:

– Но росписи-то моей нет. Так как же я могу отвечать?

Разъяренный Сергеев стукнул кулаком по столу.

– Ну и что! Есть серьезные подозрения. Даже если не докажут, от них всё равно не отмоешься. Всю жизнь! Так и будут черным пятном висеть на тебе и храниться в твоем личном деле.

Виктор десятки раз проверил всю аппаратную, все ее укромные уголки, перелистал инструкции и документы – мало ли, случайно могла упасть или затеряться среди них, – однако все поиски оказались тщетными. Членам же комиссии докладывал и упорно доказывал, что в той папке были совсем другие документы, а ту телеграмму он больше в глаза не видел. Она выделялась объемом – почти на трех листах. Это редкость! О ее возврате он не беспокоился, поскольку полагал, что она пошла по инстанциям и вернется нескоро.

Однако начальник смены Комаров придерживался совсем иного мнения и представил его главным виновным.

В половине двенадцатого неожиданно заявилась чем-то озабоченная Дина. Нина очень удивилась, но не торопила ее. Предложила чаю. Та отрешенно молчала, словно решила испытать терпение хозяйки.

– Что случилось? – не выдержала Нина и пристально взглянула на подругу.

– Еле оторвалась от них. Солгала, что надо навестить больную подругу. Они тоже рвались к тебе, но я их не взяла.

– Как погуляли?

– Да с этой Оглоблей, – Дина раздраженно махнула. – Опоздали как всегда. Я зашла за ней, а она так нафуфырилась, так намазюкалась – еле узнала. Я ей: не пытайся одурачить природу. А она в ответ: ты ничего не понимаешь, я не для нее, не для себя, а для них стараюсь. Погуляли славно – весело было… И ребята неплохие. Зря ты не пошла…

– А что же ты невеселая? – неспокойное сердце Нины сразу почувствовало что-то недоброе.

Дина тяжело вздохнула, задержала дыхание и задумалась. С ответом не спешила, будто сознательно готовила хозяйку к важнейшему известию.

– Что-то произошло? – опять спросила напряженная от волнения Нина.

– На душе как-то тревожно. Я даже не знаю, что делать. Решила с тобой…

– Да говори же, не тяни, – еще больше забеспокоилась Нина и тряхнула ее за плечи.

– Кажется, я влюбилась, – с грустью в глазах и безысходностью в голосе выпалила Дина и взглянула на ошарашенную подругу.

– Как? – вырвалось у нее. – Так это же здорово!

– Если бы, – опять натуженно вздохнула Дина и опустила голову.

– И кто же он, счастливчик? Я его знаю? – от любопытства глаза Нины округлились. Но сегодня, видимо, был день неожиданностей:

– Ефрейтор Малышкин.

Этот сюрприз поверг Нину в шок: она ожидала любого ответа, только не такого. Застыв в тягучем недоумении, долго соображала, но сумбурные мысли путались, перескакивали, перебивая друг друга. Наконец-то переварив услышанное, она робко поинтересовалась:

– Помнишь, у меня был день рождения и он прочитал свои стихи? Понимаешь, мне еще никто не посвящал… Ты знаешь, они задели меня – прямо за живое и так болезненно! Да, да, я заболела им и стала совсем по-другому смотреть на него.

– А я что-то не помню их, – призналась Нина, пораженная таким открытием: чтобы одни стихи могли перевернуть прежнее представление о человеке и заставить влюбить в их автора. Что-то, должно быть, еще?

– Потому что они были посвящены не тебе. А я, как услышала, сразу запомнила. Вот несколько строчек: «Без тебя я как на льдине, а с тобой я весь горю, поздравление шлю Дине и любовь свою дарю…» Он выразительно читал, смущенно улыбался, а я-то восприняла их всерьез. Поначалу этот долговязый тюха-матюха вообще не произвел на меня никакого впечатления. А когда присмотрелась получше, он в моих глазах так вырос!

– Да уж куда ему еще! – улыбнулась Нина, представив долговязого ефрейтора.

– В общем, задел он меня вот здесь, – Дина показала на сердце. – Сначала я даже мысли такой не допускала, чтобы конопатый ефрейтор мог мне хоть чуточку понравиться. Но после стихов!.. Со мной что-то произошло. А цветы! Какое внимание! Ведь сколько у нас солдат, а только он проявляет такую заботу. Я много думала и постепенно увлеклась… Очень серьезно! Вскоре поняла, что именно такой мне и нужен. Короче, влюбилась по самые уши. Ты же знаешь, сама-то я волевая, жесткая, требовательная… Люблю железную дисциплину! Одним словом, привыкла быть лидером и вижу себя только хозяйкой в доме, поэтому муж мне нужен именно такой: спокойный, мягкий, добрый и уступчивый.

– А как же Муза?

– Она мне как-то призналась, что питает к нему только дружеские чувства: как старшая сестра к младшему брату. А встречается с ним просто так, от нечего делать, да и обижать его не хочется. Ей же другой – рангом повыше – нужен. А он, по ее словам, втюрился в нее, говорит, что жить без нее не может.

– Да не верь ты ей – она еще и не такое наговорит! Ее послушать – от нее все без ума. Она и про Виктора наплела… А ты с ней пробовала откровенно, по душам?

– Да разве с ней это возможно!

– Да ты что? – удивилась Дина и в испуге захлопала ресницами. – Как можно?! Чтоб я – и первая! – ее щеки окрасились, а на лбу и висках выступила испарина. – Помнишь, я раньше шутила: хочешь похудеть – придется поумнеть и влюбиться. Вот, на себе испытала: аппетит совершенно пропал, я уже два килограмма сбросила.

– Классический у вас получается треугольник: она любит его, он не любит ее, а совсем другую. Но та безразлична к нему и является подругой той, что любит. Даже уже не треугольник получается, а какой-то заколдованный круг с множеством неизвестных. Но я попробую решить эту трудную задачу…

– Только осторожно, – предупредила Дина с некой тайной радостью. – Как бы всё не испортить.

– Чужие проблемы всегда кажутся легче, чем собственные, поэтому очень часто за них и берутся посторонние лица. Но я-то тебе не чужая, а посему положись на меня, – заверила Нина и прижалась к подруге, чтобы хоть как-то утешить ее.

– Надеюсь, ты всё сделаешь деликатно, чтоб никого не обидеть, а кому-то просто открыть глаза.

– Не беспокойся, я врачебную заповедь помню: не навреди! К тому же для других у меня лучше получается, чем для себя.

А вечером Нина отправилась на боевое дежурство.

Около КПП ее встретил незнакомый лейтенант – его улыбку она еще издалека приметила. В двух шагах от него она припомнила:

«Да это же “второй“! Тот, что с белым шарфом… в магазине».

Не сводя с Нины глаз, он представился:

– Лейтенант Найденов. Как жаль, что вы тогда не смогли пойти с нами. Сегодня уже лучше себя чувствуете?

Теперь Нина поняла, с кем имеет честь говорить, – этот лейтенант оказался сразу в двух лицах! А он бесцеремонно и как-то запросто начал рассказывать о себе, военном училище и своих чувствах.

– Я после дежурства, решил дождаться. Как только я впервые увидел вас, понял: всё, я сражен и пленен вашей красотой! Просто очарован! Поверьте, не нахожу себе места, иначе разве решился бы на такое.

Чуть не утонув в потоке его красноречия, Нина и не собиралась испытывать себя на лесную плавучесть, поэтому с недоверием взглянула на него: «Я в плен не беру, потому что не прокормлю», но промолчала. А лейтенант не жалел комплиментов и незамысловатых, но искренних слов восхищения. Однако она почему-то оставалась холодной, невнимательной и не воспринимала их всерьез. Около узла связи Нина, несмотря на старания лейтенанта, холодно простилась:

– До свидания. Мне пора.

В аппаратной, окунувшись в ответственную и напряженную работу, Нина сразу забыла о нем. Но после дежурства Найденов снова напомнил о себе. Сияющий офицер – под стать утру – топтался на том же месте, где они расстались накануне вечером. На сей раз у него в руках были роскошные цветы.

– А вот и я – лейтенант Найденов! – доложил он и четко отдал честь.

– А я вас и не искала. Даже соскучиться не успела, – намекнула Нина на его фамилию и свою усталость. – Товарищ лейтенант, скажите честно: чего вы добиваетесь?

– Только одного – благосклонности.

– Не тратьте напрасно время, я женщина серьезная…

– В этом никто не сомневается. Глупость недостойна красивой женщины.

– А я их столько наделала: хлебать не расхлебать.

– Давайте будем вместе хлебать, соглашайтесь: уже в два раза меньше вам достанется.

Нина как-то настороженно взглянула на него, но обижаться не хотелось.

– Не растрачивайтесь – жизнь коротка.

– Знаю. На красивых женщин не только жизни – вечности не хватит! – как-то театрально произнес Найденов и с таким чувством взглянул на Нину, что ей стало неловко.

– Так стоит ли начинать? – холодно резанула она, ей не нравилась его навязчивость.

Сухо кивнув, Нина торопливо застучала каблуками. Она шла и неохотно вбирала в себя приветливые знаки внимания, широкие добродушные улыбки, восхищенные взоры всех и каждого из проходивших мимо мужчин. Каждый раз она смятенно и взволнованно опускала глаза, но жаркий румянец заливал ее лицо, а очаровательное смущение сковывало шаги. А лейтенант неотступно следовал сзади, бережно наступая на ее фигуристую тень. И так до самого дома.

Поведение лейтенанта Нина восприняла как безрассудное мальчишество. Но мысленно ругала не его, а безответственную Музу. Нина не только ни разу не оглянулась, но даже мысленно не простилась со своим добровольным провожатым.

Встреча с Назлымовым

Люди делятся на хороших и тех, кто нигде не тонет.

Очередной день сгорал в вечернем закате. Пребывая в благодушном настроении, Муза возвращалась домой. Она не спешила и привычно разглядывала витрины и встречных прохожих. Вдруг впереди она увидела одинокую фигуру, которая показалась ей знакомой. Широкоплечий мужчина, уставившись под ноги, медленно, чуть покачиваясь, брел по остывшему тротуару. Любопытство так и распирало Морозову. Она догнала привлекшего ее внимание незнакомца и попыталась разглядеть сбоку. «Неужто он?»

Зашла с другой стороны, но и этот маневр не помог ей окончательно определиться. Женская интуиция подсказывала, что это не кто иной, как Назлымов! От одной такой мысли сердце учащенно забилось. Автоматически сработал инстинкт профессионального сыщика – от охватившего азарта в груди так громко заклокотало, что этот грохот мог сорвать намечавшуюся операцию. Теперь уже охотничий пыл и задор полностью овладели Музой и в работу включилась каждая ее клеточка.

Она решила следить, сама постановила, без санкции коллег, так как они далеко и не владеют благоприятно сложившейся ситуацией. На расстоянии метров десяти Муза неотступно следовала за ним. «Интересно, куда же он шлепает? Не торопись, Морозова, сейчас всё разнюхаем. Только бы в нос не получить за это».

Вскоре преследуемый как-то лениво заглянул в кафе, Муза без колебаний – за ним. Он присел за свободный столик, она – за соседний, чтобы постоянно держать его в поле зрения. И это было роковой ошибкой, о которой Муза пока даже не подозревала. Назлымов подозвал официанта и заказал сто пятьдесят граммов водки и бутерброд, она – стакан томатного сока.

Дальнейшие события разворачивались стремительно и неожиданно. Назлымов сосредоточил внимание на одинокой девушке, олицетворявшей, в его нетрезвом представлении, невинную неопытность и глухую сельскую наивность. Он встал и сделал первый шаг в ее направлении. Вот тут Муза испугалась по-настоящему и инстинктивно сжалась в комок – может, пожалеет или не так больно будет. А в голове уже мелькнула паническая мысль: «Всё. Это провал».

Сердце ее ушло в пятки, но Муза огромным усилием воли заставила его вернуться на свое законное место, чтобы не сорвать ответственную операцию, оказавшуюся к тому же и опасной.

– Не против? – спросил Назлымов, когда уже присел со своим стаканом и бутербродом на бумажной тарелке.

Она собиралась ответить: «Напротив», но в последний момент задумалась и не удостоила его ответом. Назлымов же нисколько не сомневался в необходимости знакомства.

– До боли знакомое лицо!

Муза среагировала мгновенно:

– Что, такая страшная? – ее свежий миленький голосок дрожал от волнения, но не лишал саму хозяйку привлекательной непосредственности.

– Наоборот.

– Тогда почему «до боли»? Не лучше ли: «До радости знакомое лицо!»

– Да ладно, это я так – к слову, – протяжно и как-то небрежно признался он. Затем, пристально взглянув на собеседницу, утверждающе спросил: – Скучаешь, красавица?

Если б не последнее слово, она тут же отвернулась бы, пересела за другой столик или вообще убежала, но, услышав такой комплимент, решила не спешить, избрав выжидательную тактику.

– Ну что молчишь, симпатуля?

Морозова уже приказала себе: больше ни слова, ведь ее острый язык мог всё испортить. К тому же ее очаровательное молчание вынуждало Назлымова сыпать комплиментами. Однако было в нем что-то отталкивающее, пугающее. В первую очередь поведение капитана отличалось явной наглостью: чтобы так безрассудно швыряться такими словечками в ее адрес! Тем не менее время явно работало не на Музу. В его искренность она не верила, но одинокое женское сердце – особенно ее, свободное и одинокое, – склонно к измене... своих мнений, настроений и предубеждений. И Муза не удержалась, продолжая незаметно разглядывать объект наблюдения: что-то неприятное, неласковое и суровое выражали его толстые, как у негра, губы, орлиный нос и вялый, равнодушный взгляд.

– Нам, людям военным, некогда скучать, – она сразу решила осадить его и одновременно придать своей персоне напускную важность.

«А очки-то что не снимает: боится показать свои наглые глазища? Так мне его брезгливой усмешки достаточно. Но, скорее всего, синяки до сих пор красуются под его самоуверенными моргалками, – размышляла она. – Ой, что же я так неосторожно! Вдруг он мысли мои читает…» – испугалась Морозова и чуть приукрасила свои губы напускной улыбкой.

Назлымов набычился. На его лице она заметила отчужденно-холодное выражение. Несмотря на то что он имел привычку смотреть поверх собеседника или мимо, на сей раз он с любопытством разглядывал свою собеседницу: ее общая внешняя привлекательность собрана из мелких неправильностей и недостатков. Казалось бы, парадокс, нелогичность! Но это и придает облику незнакомки какой-то неуловимый шарм.

– Ты всегда такая неразговорчивая? – Назлымов тяжело вздохнул и продолжил медленно и тяжело, как человек, истомленный вынужденным одиночеством и долгим страданием. – Есть в тебе что-то привлекательное, тихое, кроткое… А раз в тихом омуте черти водятся, то где же тогда красивые русалки?

Ответ последовал незамедлительно:

– В Российской армии!

Это полностью меняло дело. Назлымов сразу стал допытываться, где она служит, но, конечно же, у него ничего не вышло – сверхбдительная сержант сослалась на секретность своего подразделения, так и не удовлетворив его чрезмерного любопытства. К удивлению обоих, разговор, хотя и с ощущаемым внутренним напряжением, всё же завязался. Он мог бы перерасти в знакомство, однако Муза не только знала себе цену, но и четко представляла возможные последствия. Ее коробили и пристальный взгляд, и громкий, неприятный кашель, и насмешливо-снисходительный тон Назлымова. Но она сдерживала свою неприязнь и строго придерживалась поставленной перед собой цели, поэтому сначала решила играть роль наивной и неискушенной в любовных делах простушки.

Когда Назлымов залпом выпил, злой огонь опять загорелся в его спрятанных за очками глазах. Муза не увидела, а, скорее, почувствовала это всем своим содрогнувшимся телом. А он еще с жадностью добавил, и его лицо приобрело цвет красного дерева. Теперь собеседник вел себя не только нагловато, но даже развязно, упорно пытаясь перевести разговор на романтическую тему:

– Вот смотрю на тебя и думаю: ты такая необыкновенная, милая, простая. А я одинок, лишен элементарного семейного тепла, ласки и женского внимания. С удовольствием познакомился бы с такой очаровательной ракетчицей. Ведь жизнь такая жестокая, напоминает грандиозный обед, во время которого либо тебя сожрут с потрохами, либо ты кем-то не побрезгуешь.

Муза бросила на Назлымова ясный взгляд и с минуту в упор смотрела на него. А сама внутренне ликовала и даже позволила себе смущенно-кокетливо улыбнуться. «Да ты, кажется, оклемался, раз тебя на новые “подвиги“ потянуло? Давай, давай, пой, соловушка. У тебя это хорошо получается».

– А что же вы не женитесь? Вокруг столько молодых, свободных и красивых девушек! Вы же такой видный, статный, уверенный в себе! Именно такие и нравятся им.

– Боюсь. Любая женщина – это загадка, содержащая извечный вопрос: сколько же из-за нее сломано рогов?! Не обижайся, но это так, – ответил он, щеголяя напускным хладнокровием. – Женщины, как здоровье, – их замечаешь только тогда, когда они изменяют. Однажды попробовал, но не нашел в ней ни союзника, ни друга, ни любви. А без душевного согласия и понимания – какая может быть взаимность и гармония чувств?

Назлымов снова набычился, его квадратный подбородок мягко сросся с короткой массивной шеей.

– Ну ты же, как человек тонкий, меня понимаешь? А свистушки меня не интересуют – у них одно на уме: секс и деньги. А одинокому мужчине не хватает искренней сердечности, тепла. Совсем другое дело – замужние женщины! В чужих женах есть что-то непонятное, таинственное, божественное и… дьявольски привлекательное, соблазнительно-пугающее. Их нельзя обвинить в бесстыдстве, в распутстве, в низменных побуждениях – они просто ищут свое счастье: на час, на день, на месяц… И за это их не осуждать, а ценить надо. Ты согласна со мной?

Внешне невыразительная Муза гордилась собой: она молниеносно разгадала извилистый вопрос коварного соблазнителя. «Ах, вон ты куда клонишь? Придется на ходу вносить соответствующие коррективы в линию своего поведения».

– Вы считаете, это нормально? – Муза бросила удивленно-осуждающий взгляд и уже более смело, детально разглядывала собеседника: его густые черные брови треугольником, толстые губы – нижняя оказалась треснутой, хищный нос, напоминающий секиру. – Я категорически не согласна! – она заметила на его рукаве разбитую пуговицу – первый признак личной неустроенности.

Резкий, как бы безучастный голос рослой простоволосой девушки умилял Назлымова, и он продолжал, как ему казалось, «блистать» своим тонким умом и красноречием. Но Муза ни словом, ни жестом, даже движением брови не обнаружила своего отношения к щедрым комплиментам.

– Я уже немолод и жизнью многому научен. Беспощадная действительность обломала меня и обогатила – готов поделиться, вот так вот запросто и даром. Поэтому и не ищу романтической любви. С людьми я добр и откровенен, от женщин требую отзывчивости в чувствах, беспрекословности и искренности. С учетом моего жизненного опыта и на основании личных наблюдений могу сделать следующий вывод: думаю, ты мне подходишь. В этой связи предлагаю познакомиться.

«Вот штабная крыса, даже вне работы, общаясь со мной, не может обойтись без штампов, канцеляризмов и слов-паразитов», – возмутилась разведчица Морозова, но не выдавала своего недовольства. Только безучастно-вежливо взглянула на собеседника-соблазнителя и вдруг по-девичьи ярко вспыхнула, в глазах появился огонек возбужденного безумия – сегодня ей вполне по силам изобразить даже такое! Потому что актерствовала она с вдохновением, смешанным с риском и страхом.

– А вы очень интересный нахал, как я погляжу, – игриво и с тенью напускной застенчивости ответила Муза, оценивая его живую реакцию, льстивый голос искусителя и пошлые черные усики. – Как вы думаете, отчего мужчины больше любят красивых женщин, чем умных?

Тот в растерянности пожал плечами. Так она и знала. Пришлось отвечать самой:

– Слепых мужчин мало, а глупых – полно. Поэтому приходится признать: любовь, конечно, зла, но далеко не все влюбляются в козла, еще дураков находят. Думаю, вы всё поняли? Так что же вам во мне нравится? – этот уже частный вопрос интересовал ее как женщину, а не как разведчицу.

Что-то неслыханно дерзкое находил Назлымов в ее поведении, даже в самом вопросе сквозила напористая решительность. Что это? Виртуозное кокетство или бьющая через край чувственность? Он не знал. Пока. Но ему очень хотелось соответствовать и не ударить лицом в грязь.

– Твоя точеная фигурка, маленькие торчащие груди, густые мягкие волосы, тонкие масляные губы и жаждущий поцелуя полуоткрытый рот. Еще – веселый нрав, незакомплексованность и доступность. Угадал? И как такая красотка может прозябать в этой дыре? – он попытался улыбнуться, но вместо нее на злом лице мелькнула кривая презрительная ухмылка.

Музе показалось, что вся его внешность пропитана канцелярским равнодушием и дышит холодом, словно он был никчемной принадлежностью пустой конторы или огромным пустым холодильником в своем штабе. В ответ она бросила на него снисходительно-небрежный взгляд. Но тут же опомнилась и исправилась: даже чуточку нельзя забываться.

– Продолжайте, – кокетливо потребовала Муза, покачивая головой.

– Ты мила, как весенний цветок, в меру резва, на редкость грациозна. А в аквамариновых глазах твоих можно утонуть.

И тут Муза не сдержалась:

– Ну, если они из аквариума, тогда вы рискуете утонуть, хоть в нем и мелко, – со свойственной ей насмешливостью сказала она и встала, чтобы уйти. Но Назлымов уговорил ее задержаться и заговорил страстно, напористо, торопливо, будто выплескивалось само собою всё, что в душе накопилось за многие годы.

– Не обижайся. Я не хотел... Мне так приятно с тобой. Да и куда спешить в этом мире? Жизнь – пустая и глупая шутка. Лично я с ней не в ладах: она то смеется надо мной, то бьет наотмашь. Трудно мне сейчас. Когда тебя не понимают – вот где смертельная тоска!

Он с какой-то угрожающей обреченностью показал на горло, а Морозова восторженно наблюдала, как он низкопробно упивался отвращением и ненавистью к описанной им личной жизни. Накопленная злость так и прорывалась наружу.

– Я впервые за последнее время почувствовал себя настоящим рыбаком, которому наконец-то улыбнулась редкая удача – рыбка попалась на крючок, но не поддается, отчаянно сопротивляется. А я тащу и не могу вытащить. Кажется, вот сейчас вильнет хвостом и навсегда ускользнет в пучине неизвестности. И я снова останусь один. Взгляни получше – мое сердце разбито. Жизнь стала бессмыслицей, она пытается втоптать меня в грязь, – края его губ дернулись вверх, но улыбка получилась приторно-кислой, будто их смурной хозяин только что разжевал свежий лимон без сахара.

Муза отметила, что он умеет и поэтическим языком выражаться, несмотря на свое брезгливо-презрительное отношение к жизни. Назлымов же свою собеседницу воспринимал как маленькую (рост – не в счет), слабенькую девочку, не способную устоять перед обаянием опытного соблазнителя. Она казалась ему легкой добычей.

От самоуверенных мыслей Назлымова отвлек неожиданный вопрос:

– Вы женаты?

– Разведен.

– Надоело собачиться по пустякам.

– А почему в очках? Мне кажется, они скрывают глаза грешника.

– Очки – мое отношение к жизни: не хочу видеть обманчивый свет и прилизанную чистоту. Конечно, я тоже не идеален. Но к своим ошибкам отношусь, как к чужим женам, – с благосклонностью или вообще их не замечаю.

– А сколько вам лет?

Уже знакомая складка высокомерного гнева снова прорезала его высокий лоб.

– Вы, случайно, не прокурор? – Ответа не дождался. Напрочь пораженный сарказмом, он только ухмыльнулся. – Когда меня спрашивают об этом, я отвечаю математически: складываю свой опыт и возраст юной дамы, потом делю пополам, – медленно ответил он, словно одновременно подсчитывал.

– К сожалению, с высшей математикой у меня плоховато, а с нижней мне неинтересно общаться. К тому же за вашим бронежилетом я не вижу вашего сердца – это меня пугает. Так что мне пора, а то муж заждался.

Муза метнула в захмелевшего собеседника загадочную улыбку, точно ожидая: ну а дальше-то что? Он хотел уже прекратить игру, но искушение было слишком велико! И «разведчица» услышала долгожданное:

– А как же наша встреча?

Муза очень сожалела, что в этот момент за йодистыми стеклами очков не может разглядеть его глаз. Нахмурив высокий лоб, она подумала: «А ты честолюбив, самолюбив и самоуверен беспредельно. Знаю я ваши фигли-мигли, но меня не проведешь». И она оказалась близка к истине: в нем всегда тлел огонь готовности к любовным похождениям, но это вовсе не жар открытого любящего сердца – он даже не грел, – а страсть игрока-стервятника – холодная, расчетливая и опасная. Опасная не для него, а для его легкомысленных жертв. Для таких, как Назлымов, важна не сама жизнь, а сплошная цепь любовных приключений и захватывающих своей непредсказуемостью интриг. Этим они живут и питаются. Вот и на этот раз его томил тяжкий груз нерастраченных чувств. Он повторил свой вопрос и для убедительности продемонстрировал редкую наблюдательность:

– Я же вижу: твоему сердцу тесно в груди от горячего желания и ожидания.

Внутри у нее клокотало холодное бешенство. Но готовая ко всему «разведчица» только смущенно улыбнулась.

– Я дама себе на уме… и знаю себе цену!

– Мы за ценой не постоим! Если надо, купим… или других заставим поделиться.

Муза уловила в его голосе чувство превосходства над окружающими и показную гордыню, но не подала виду.

– Я не уверена, что вы умеете хранить тайну, – кокетливо ответила она и чуть отвернулась, предоставив Назлымову возможность оценить ее греческий профиль.

– Не сомневайся – я лучше себе язык откушу. Что я должен сделать, чтобы ты приняла от меня страстный поцелуй?

– Только одно – усыпить.

– Ух! Хороша! Вылитая Венера! – впервые открыто улыбнулся он.

«Он лжет с таким аппетитом, как пьет… хотя и не закусывает», – отметила Муза, но решила себя не выдавать:

– Какая еще Венера? Кто такая? – Муза не могла потерпеть соперницу, поэтому по лицу скользнула наигранная обида, а в глазах сверкнула искра ревности.

– Венера Милосская!

– Так вы хотите отрубить или отпилить мне руки?

Назлымов приник губами к ее беломраморной кисти.

«Грош цена твоим обещаниям!» – подумала она и испуганно прошептала:

– Что вы делаете? Люди могут увидеть! Мой муж известный в городе человек.

– Так что вы мне посоветуете?

– Лучше всего советовать после… всего, что произойдет! Считайте, что уговорили. Я согласна.

Бурное ликование проступило на его лице.

– Может, на танцы сходим? Или в ресторан?

Муза вспомнила Нину и испугалась за себя. Однако тут же нашлась:

– Там тоже увидят. Да и музыка там слишком громкая, грубая и примитивная – музыка нового поколения. Я предпочитаю серьезную. Лучше снимите номер в гостинице, накройте стол и ждите меня в двенадцать часов на площади Победы. Так хочется устроить душе, уставшей от скучных семейных будней, настоящий праздник! Но предупреждаю, – Морозова напустила на себя строгий вид и угрожающе забарабанила по столу ногтями-когтями, да и в ее взгляде сквозил намек: сильнее кошки зверя нет!

– Ну что ты… Как ты могла подумать!

– Мое дело предупредить. Но вижу: вы человек понятливый. Завтра я постараюсь из дома убежать, пока муж на службе. Ой, что я делаю? – она в отчаянии схватилась за голову, правдоподобно демонстрируя, как ее желание борется с благоразумием. – Какое легкомыслие! Просто безумие!

– Завтра не могу. У нас футбол, очень принципиальный матч – я должен отомстить одному сопляку. Уж я ему… – его толстый неповоротливый язык словно ворочал раскаленные булыжники.

Одно напоминание о неизвестном сопернике привело Назлымова в полную ярость. Он стал жестким и злым, даже показался страшным: щеки – в багровых пятнах, а в глазах отразилось леденящее душу бешенство. Чтобы хоть как-то залить и утихомирить свое неистовство, он жадно залпом выпил и жутко сморщился. От ярости его массивный подбородок задрожал, тяжелые кулаки с грохотом опустились на стол, а очки чуть съехали – впервые Муза увидела его глаза, только верхнюю часть, но ей и этого оказалось достаточно. Муза всеми своими перепуганными органами и съежившимися от страха мельчайшими клеточками почувствовала его болезненную агрессивность и безжалостную воинственность.

– Тогда, может, послезавтра? – еле вымолвила перепуганная Морозова. В ответ Назлымов обдал ее очередным смрадным выхлопом изо рта.

– Как тебя зовут, таинственная незнакомка?

Муза тянула время, чтобы хоть немного прийти в себя и успокоиться: ведь за кульминацией вот-вот должна наступить развязка. Только бы не роковая.

Но развязка оказалась короткой и вовсе не убийственной.

– Виолетта! – гордо произнесла Муза и с холодным непроницаемым лицом плавно заскользила по сверкающему от светильников полу.

Ее походка была легкой, порывистой, порхающей; а лицо озарилось трепетной, неповторимой, соблазняющей красотой. В этот момент ей казалось, что она с приподнятым подбородком, высокой грудью и уверенной поступью просто восхищает самый дорогой и престижный подиум и на нее устремлены томные, изнывающие от страсти взгляды всех присутствующих в зале мужчин. Она этого достойна!

Этот день и для Виктора выдался счастливым. Он очень переживал – еще бы!.. Ведь его обвиняли в грубых нарушениях приказов и инструкций при обращении с секретными документами, повлекших за собой утерю совершенно секретной телеграммы. Формально вроде бы к нему претензий не должно быть: не получал, и всё. Подписи его нет. Но начальник смены Комаров настаивал и утверждал, что вернул ее, однако из-за суматохи, вызванной покушением Грабова, закрутился и не проконтролировал, чтобы с него списали. В общем, обстановка казалась сложной и запутанной. Внести полную ясность и доказать вину Славного комиссия не смогла и склонялась к тому, что злополучную телеграмму по ошибке уничтожили вместе с другими. А значит, виноваты все, кто имел к этому хоть какое-то отношение.

Но Виктор всегда отличался упорством и настойчивостью. Он в очередной раз подошел к начальнику смены – тот взревел и даже разговаривать с ним не захотел. Славный же своим внешним спокойствием утихомирил его, а затем предложил еще раз вспомнить детали.

– Товарищ прапорщик, давайте восстановим тот день по минутам.

Тот запротестовал:

– Ну сколько можно, Славный! Ты думаешь, я это не делал? Десятки раз: и днем и ночью!

– Еще разок… Последний!

Под напором Виктора он с неохотой, но всё же согласился.

– Ну, если уж ты так настаиваешь. А то комиссия скажет, что я уклонялся, препятствовал… Когда я услышал «На помощь!», в этот момент как раз собирался идти к тебе. Уже взял красную папку «на доклад», а в ней – та самая телеграмма.

– А сколько у вас таких папок?

– Всего было пять.

– А сейчас в наличии?

– Давай посмотрим… Хм, только четыре. Куда еще одна делась? Может, у кого-то на докладе?.. Я лично никому не отдавал.

– Вот видите, – оживился Виктор, обрадовавшись даже маленькой зацепке. – Потом у других начальников смен спросим. А пока пошли дальше.

– Я выскочил… Да, да – с ней, – застыл он в раздумье.

– Пошли, – предложил Виктор и открыл дверь.

– Побежал на крик. Ты вот здесь держал Грабова за ноги. Я растерялся, заметался – не мог тебе помочь: папка мешала. Не знал, куда ее деть... Слушай… Точно! – озабоченное лицо прапорщика вдруг засияло от неожиданной догадки. Он подошел к шкафу, встал на цыпочки и начал сверху шарить рукой. Виктор замер в ожидании – казалось, остановилось не только его сердце, но и весь мир. А проворная рука Комарова вдруг застыла, глаза блеснули от радости, а спустя секунду сверкнули от счастливых слез. Его состояние передалось и Виктору. Он схватил стул, мигом взлетел на него и наконец-то увидел бесценную пурпурную папку, которую разыскивали десятки людей в течение нескольких изматывающих дней. Открыв ее, Славный увидел знакомые три листа, пахнувшие привычным клеем. Не успел Виктор спрыгнуть со скрипучего стула, как в кресло тяжело плюхнулся начальник смены – от избытка нахлынувших чувств у него подкосились ноги. Но слова благодарности он еще в состоянии был высказать:

– Ну, Славный! Молодец! Ты же спас меня!

Виктор широко улыбнулся:

– И свое имя!

Единоборство на поле

Одни горят в пылу азарта, а другие хворост подкладывают.

Следующий день обещал вылиться в грандиозный спортивный праздник, а завершать его должен принципиальный матч по футболу, который являлся венцом ежегодной спартакиады. Славного специально вызвали на эту игру: связистам – кровь из носу – нужна только победа. Хотя никто не хотел ни разбитых носов, ни крови.

За минуту до начала матча девушки разместились на самом верхнем ряду теневой трибуны и, как опытные стратеги, приступили к обсуждению перспективы.

– Если Витек приедет, мы их сделаем, – категорично заявила Дина. – Если нет, значит, это чьи-то происки.

Нина взволнованно уставилась на поле.

– Должен. Без него нельзя!

– Они победили нас по лыжам, в эстафете, по баскетболу, по стрельбе. Отступать некуда! – констатировала Морозова.

– Зато мы их: по шахматам, по волейболу, по боксу, – с гордостью уточнила Дина. – Костьми ляжем, но победим!

Когда обе команды выстроились в центре поля для приветствия, Виктор пробежал глазами по переполненным трибунам, но отыскать самое дорогое для него лицо не удалось. «Неужели не пришла?» – мелькнула тревожная мысль. Зато среди «синих» – команды ракетчиков – сразу узнал своего недавнего соперника. Капитану команды Назлымову отвели роль центрального защитника. В его сардоническом взгляде четко просматривалось злобное, мстительное выражение, а с распухших губ не сходила наглая, вызывающая ухмылка. «А синячки-то еще не прошли», – с удовлетворением отметил Виктор. Нападающим «красных» – связистам, и в первую очередь Славному, – предстояло одолеть эту железобетонную глыбу.

Игра началась атакой «синих». Темпераментные подруги рьяно болели за своих. Нина нервно теребила платочек, вскакивала, кричала, свистела – с сегодняшнего дня она уже раз и навсегда полюбила футбол как самую зрелищную и эмоциональную игру. Сидеть спокойно она не могла, да и матч по накалу выдался очень напряженным. Уже дважды Назлымов откровенно бил Виктора по ногам, оба раза судья устно предупреждал его за грубую игру. И тогда Муза вспомнила слова Назлымова: «Я должен отомстить одному сопляку». Теперь она уже не сомневалась, о ком шла речь, и открылась подругам. И конечно же, за проявленную инициативу и потерю бдительности ей крепко досталось от Дины.

– Ой, подруга, не сносить тебе головы!

– Красоту ничем не испортишь, красоту ничем не убьешь! – автоматически выпалила Морозова, но, чуть призадумавшись, уже оценила свое положение не так радужно. – Черт меня дернул следить за ним. Но я же не знала, что так всё обернется.

– Ты мне только одно скажи: зачем? Он же свое уже получил, – недоумевала Дина. – Короче, не вздумай встречаться – он сразу же прибьет тебя.

– Что значит «прибьет»? – Морозова вытаращила глаза. – Я же ему не гвоздь.

– Ты гвоздь его маниакальной программы и преступных замыслов. Но если не хочешь, то он просто-напросто свернет тебе шею. А впрочем, всё не так плохо, как кажется на первый взгляд. Решено! Чтобы изобличить его, ты должна пожертвовать собой.

– Как? Почему именно я?

– Во-первых, ты сама это затеяла. Добровольцам всегда нелегко. А во-вторых, лучше тебя никто не справится с таким ответственным заданием. Так что, дорогая, придется встретиться с ним еще раз. Может, выживешь после того, как врачи соберут в кучу твои окровавленные кусочки.

– Я ему просто так не дамся. Но сейчас я не о себе думаю. О Витьке… Как же нам его предупредить? Может, в перерыве?

Нина не сводила глаз со своего ненаглядного и всем своим хрупким существом излучала уверенность, что всё обойдется и с ним ничего не случится. Во всяком случае ей так хотелось, а все остальные мысли – даже конечный результат матча – отодвинулись на второй и третий планы.

В первом тайме команды по-джентльменски обменялись голами: Виктор забил мяч с углового, а ракетчики отквитались с пенальти. В перерыве тренеры внесли серьезные коррективы, чтобы переломить ход игры и усилить нападение. Второй тайм казался более зрелищным, опасных моментов создавалось много, но мяч, как заколдованный, никак не хотел влетать в ворота. Изматывающий матч равных соперников подходил к концу. Напряженная игра шла с переменным успехом. Силы футболистов и нервы болельщиков уже были на исходе, а накал страстей нарастал – оставалось всего восемь минут. «Синие» увлеклись атакой, Виктор в центре поля получил хороший пас и устремился вперед. Навстречу ему несся Назлымов. Обрабатывая непослушный на неровном поле мяч, Виктор не видел озверевшего центрового защитника. Между ними оставалось метров пять...

Трибуны взревели, болельщики вскочили с мест, предвидя неминуемое жесткое столкновение, которое не обошлось бы без серьезной травмы одному из непримиримых соперников, а возможно, и обоим. И тут Виктор интуитивно почувствовал надвигающуюся на него опасность и поднял голову. Их взгляды на мгновение встретились. Оставалось два-три метра. Виктор отчетливо увидел бычьи глаза, растопыренные ноздри и оскалившийся рот. Размышлять было некогда: он протолкнул мяч, показал, что будет обходить слева, а сам нырнул справа и чудом увернулся от Назлымова, выставившего вперед локоть. Командиры частей и руководители дивизии с облегчением выдохнули и неодобрительно покачали головами. Их всеобщее негодование ожидало поддержки и решающего голоса генерала: на его красноречивом лице сквозила серьезная озабоченность и откровенная досада за такую «грязную» игру. На трибунах послышались дружные возгласы: «С по-ля»! С по-ля!»

Назлымов корчился от боли на жестком грунте, а Виктор рвался к воротам. Когда оставалось метров пятнадцать, он сильно ударил в угол – вратарь оказался не в силах отразить летящий ядром мяч. Болельщики связистов неистово приветствовали гол своего любимца и выкрикивали: «Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!»

Указав на центр поля, судья подбежал к лежащему Назлымову и, не ожидая, пока тот поднимется, показал красную карточку. Его решение стадион воспринял аплодисментами: и футболистов обеих команд, и зрителей. Только теперь Нина с облегчением перевела дух. Муза истошно закричала: «Вставай! Кишки простудишь!» Назлымов с трудом поднялся и, прихрамывая, схватившись за правое плечо, направился к бровке поля. Под осуждающий свист и негодующие возгласы он с трудом спустился в раздевалку.

А матч продолжался: ракетчики даже в меньшинстве отчаянно атаковали ворота ушедших в глухую защиту соперников, но сравнять счет им так и не удалось. Прозвучал финальный свисток – победный для связистов. Вот он, вожделенный миг!

Генерал встал первым, офицеры последовали его примеру и под рев трибун бурно обсуждали захватывающие эпизоды матча. Напряжение не утихало. Поскольку каждый болел за своих, поэтому и настроение испытывали разное. Лишь беспристрастный командир дивизии в целом остался нейтральным, а потому – объективным. Он повернулся к подполковнику Юрасову и протянул руку.

– Поздравляю с заслуженной победой! С очередной победой! У вас неплохо поставлена военно-спортивная и физкультурная работа с личным составом.

– Стараемся, – ответил довольный Юрасов, его лоб блестел особенно торжественно, и с хитринкой взглянул на своего давнего соперника полковника Бортанова. – На многое мы, конечно, не рассчитываем, но бортануть кое-кого нам вполне по силам.

Офицеры дружно загоготали. А сконфуженный Бортанов пообещал на следующий год разгромить связистов и предложил заключить пари. С любым! В ответ же услышал насмешки и язвительные напоминания о подобном обещании накануне только что закончившегося матча. Генерал только улыбнулся, потом с предосудительно-серьезным видом обратился к начальнику штаба Кулакову:

– А от капитана Назлымова я не ожидал такого. Жестко поговорите с ним: если он не умеет вести честную спортивную борьбу, то пусть лучше не выходит на поле. В дальнейшем я подобного не потерплю.

– Я в отношении него давно уже ничему не удивляюсь, – заметил Юрасов. – Зарвался капитан, звездой себя почувствовал, да и безнаказанность его поступков играет немаловажную роль… Как бы нам не доиграться.

– Ладно, не будем сейчас о грустном, – остановил его генерал. – Пойдемте лучше поздравим победителей.

Нина с цветами одиноко томилась у служебного входа. Вспомнила слова Виктора: всегда кто-то кого-то ждет и ищет – уж такова жизнь. Вот и она ждала и искала глазами своего чемпиона! Воспламененная яростью солнца жара уже спала и медленно отступала. Разгоряченные болельщики разошлись, а самая преданная нервно прохаживалась в ожидании Виктора. Мысленно она даже представляла, как бросится ему на шею и расцелует. Прошло пятнадцать минут, полчаса, час… а он всё не появлялся. Тогда Нина вошла внутрь и робко направилась к раздевалке. Увидев знакомого радиотелеграфиста, поинтересовалась: Славный еще там?

– Да нет. Они втроем пошли к воротам – там их служебный автобус ждал.

– Как? – Нина изумилась. – Давно ушли?

– Да уж минут десять…

Нина помчалась к автобусу, в голове вертелось: только бы успеть, только бы увидеть. Она летела не чуя ног, а когда повернула за угол, с ужасом поняла: опоздала!

«Что же я наделала? Он же был в двух шагах, он ждал, а я…» – горькие слезы обиды лились по раскрасневшимся щекам. Нина с тяжелым чувством подошла к воротам, на всякий случай заглянула через решетку, но и там автобуса не оказалось.

А юркий «пазик» уносил грустного Виктора в глухую тайгу, подальше от его возлюбленной, так глупо упустившей возможность встретиться и поздравить его с очередной победой. Ребята шутили, веселились, громкая музыка била по ушам, а он думал о Нине: «Почему не пришла? Неужели что-то случилось?» И чем дольше он размышлял о ней и о взаимоотношениях между ними, тем меньше осуждал её.

Виктор прильнул к стеклу и залюбовался: стойкие старожилы этих мест торопливо мелькали. Всё это призрачное, обольстительно-прекрасное царство света и теней высвечивалось лишь на мгновение и снова исчезало, уступая место новым кадрам. Из этих крохотных фрагментов рисовалась объемная панорама многокилометровой таежной картины, которая не только фиксировалась, но и откладывалась в восприимчивом сердце Виктора.

Вечером подруги заступили на дежурство и долго еще обсуждали жаркие перипетии принципиального матча. Нине было не до разговоров, она позвонила на АТС и взволнованным голосом попросила соединить с аппаратной телеграфистов.

– Вам Славного? – послышался в трубке догадливый голос.

Телефонистка, видимо, тоже знала об их романе. У Нины отлегло от сердца. Но тут же последовало разочарование:

– А его нет.

– Как нет? Он же должен… – удивилась Нина, от волнения у нее пересохло во рту. – А где же?..

– В ночной смене точно нет. В казарме, где же еще ему быть.

– Жаль. А я хотела поздравить его с победой, – как-то тихо и неуверенно открылась Нина, настроение у нее окончательно испортилось.

– Хорошо, я попробую дозвониться в казарму и передать.

– Да, да, скажите: Нина звонила. А еще Муза и Дина, – сразу оживилась она при одном только упоминании своих верных подруг. – Только не забудьте.

– Много же у него поклонниц. Ладно, постараюсь.

По службе ночь выдалась довольно спокойной. Но Нине, полной тревог и волнений, она показалась бесконечной и тяжелой. Ей хотелось забыться и проснуться, когда наступит светлая, счастливая полоса.

Чем война, лучше игра противоположных полов… на нервах.

Но сон оказался недолгим. Вечно неугомонная Морозова потащила вялых подруг на площадь Победы.

– Муза, что ты с нами делаешь? Нам положено спать, – возмущалась Нина, в очередной раз заманчиво зевая. – Правду говорят: дурная голова ногам покоя не дает.

Дина поддержала подругу еще не проснувшимся хрипловато-сонным голосом:

– Насчет ее головы это ты точно подметила. Муз, признавайся, у тебя сегодня какой-то личный праздник? Учти, у праздников тоже бывают слезы.

– Да, да! – убежденно и радостно открылась она.

– А почему мы о нем даже не догадываемся? – Нина придирчиво осмотрела Музу, но ничего особенного в ней не нашла. – Относительно себя одно могу сказать: с постным лицом в праздник лучше не соваться.

Но несгибаемая в решимости Морозова, задыхаясь от радостного предвкушения, торопливо и весело закудахтала:

– Девчонки, у меня родился гениальный план!

– Откуда ему взяться? – засомневалась Дина и, несколько раз хлопнув ненакрашенными веками, с недоверием уставилась на голову Музы. – И кто его законный отец?

– Да всё оттуда, – Муза постучала по виску. – Моя гениальность заключается в том, что она заключена в мозгу и никак не находит выхода. Знаете, сколько там всяких лабиринтов и препятствий?! Про службу безопасности я уж не говорю!

С такими явными аргументами пришлось согласиться. К тому же подруги оказались поставленными перед фактом – не бросать же ее одну в столь ответственный момент. Помощницы разведчицы присели за столик уличного кафе и без особого энтузиазма устремили троекратный взор в указанном направлении.

– Вон он, как штык, – на месте, – кивнула Муза на центр площади.

У обелиска Славы топтался Назлымов.

– И что мы тебе плохого сделали? – спросила Нина с брезгливой миной.

Предусмотрительная Морозова достала из вместительной сумки бинокль.

– У соседушки своего Емели выпросила. Смотри-ка, с цветами! А как волнуется… даже закурил, бедненький.

Три пары беспощадных зрачков, словно лазерными лучами, продолжали с ненавистью насквозь пронзать и прожигать «дымящееся» тело своей жертвы – ни одна деталь внешнего облика Назлымова не осталась упущенной. Особенно в этом преуспела Муза, от природы обладающая феноменальной, почти профессиональной памятью.

– Весь извелся, мужик. Еще бы, уже пятнадцать минут прошло, а его Виолетты всё нет, – Дина уже пришла в себя, и постепенно в ней просыпался интерес. – Видимо, крепко ты его зацепила... А очки так и не снимает. Спит, наверно, тоже в них, чтоб самого себя не напугать ночью.

Миловидная официантка принесла мороженое, чем чуть-чуть подсластила напряженный процесс наблюдения за неприятным типом, который, кроме горечи, ничего другого вызывать не может.

– Ну, теперь мы над ним поиздеваемся, мы ему всю душу измотаем и вывернем ее наизнанку, – не унималась Муза. Сегодня она чувствовала себя на коне и в звании не ниже маршала.

Нина сразу предположила:

– А там столько ржавчины! Придется вытравлять.

– Если нам тогда не удалось ему отомстить, то уж сейчас отыграемся… за все женские слезы. Нин, на, посмотри на него, как он нервы свои мотает, мотает… Весь пóтом изошелся, а головенкой вертит туда-сюда, туда-сюда… Того и гляди, скоро оторвется.

– Да не хочу я на него смотреть после вчерашнего. Хватит, насмотрелась на этот «бульдозер». У меня еще до сих пор перед глазами его звериный взгляд, – Нина демонстративно отвернулась.

– Ну должны же мы ему отомстить за тебя, причем по-нашему, по-женски. Он у нас еще так попляшет, так попоет… – Музой опять овладел азарт, глаза ее искрились от удовольствия. – Подозреваемый даже не подозревает, что подозревается подозрительными подругами!

Ее быстро урезонила Дина:

– Кончай каламбурить. Смотри в оба – не упусти его из виду.

Прошло еще минут двадцать. Солнце палило нещадно, но упорный Назлымов ходил кругами.

Мимо столика связисток пробегал мальчик лет девяти-десяти.

– Эй, пацан, – деловито остановила его Муза. – Мороженое хочешь? Тогда садись и секи фишку. Девушка, еще одну порцию, – обратилась она к официантке, а сама достала ручку и лист бумаги. Разорвав его пополам, на обоих клочках написала: «Извините, сегодня никак не могу вырваться. Ждите завтра в это же время. Виолетта».

– Слушай меня внимательно: тебе поручается ответственное задание. Ты тайну хранить умеешь? – Мальчик приподнял брови, чуть вздернул свой курносый нос и скривил тонкие губы, что означало: «Спрашиваешь, еще как!» – Видишь вон того мужика с цветами? – Тот подтвердил уверенным кивком. – Вот эту записку ты передашь ему сейчас и вернешься сюда за своей порцией. А вот эту… У тебя часы есть? – Помощник вынул руку из-под стола и важно показал. – Вот и замечательно. А эту вручишь ему завтра ровно в 12 часов 37 минут, ни минутой позже – это очень важно. Подожди, сейчас завтрашнее число поставлю… Положи ее в карман, а то перепутаешь. Молодец! Теперь дуй и притворись глухонемым и неграмотным. А то вдруг пытать начнет. Шутка!

Мальчишка вприпрыжку побежал к месту тайной операции, а подруги с интересом наблюдали за реакцией Назлымова при получении и прочтении записки.

– Как заулыбался, жучара, какая все-таки у него противная улыбка, – отметила Муза, не отрываясь от бинокля.

Связной уже бежал обратно, а подруги, оставив ему за добросовестное выполнение задания сладкий подарок, незаметно испарились. Он с удовольствием уплетал мороженое, а они уже следили за Назлымовым, устремившимся в гостиницу.

– Ох, девчонки, если б вы знали, чем приходится жертвовать. Там в шикарном номере меня ждут цветы, накрытый стол, легкая приятная музыка и умопомрачительные комплименты.

– У тебя действительно наступило «умопомрачнение», – констатировала Дина и щелкнула пальцами перед глазами подруги: видит ли. – А может, ты и вправду втрескалась? Смотри-ка, как исхудала – аж до самых костей!

Нина сразу вспомнила о муже и потускнела. А Дина, ощупав Музу, развела руками.

– Ах нет!.. Тогда, значит, от жары. Так мы тебя не держим – иди… Но назад не возвращайся. А впрочем, он тебя и так не выпустит живой.

– Да я б пошла, если б за всё не пришлось расплачиваться. Я вам не сказала – там ведь еще наверняка постель приготовлена.

– Да ты что?! А мы-то, дурочки, и не догадались. Уж такие деревенщины наивные! Но об ухажере твоем имеем кое-какое представление, – усмехнулась Нина с отвращением и невольно сморщилась. – Слушай, а почему ты назначила свидание на площади Победы?

– Во-первых, чтобы он был на виду, во-вторых, там спрятаться негде – пусть, думаю, жарится. А в-третьих, неспроста – это же наша победа! Над ним и подобными типами… Мы заставили Назлымова переживать, мучиться, даже страдать. Вы же знаете, на меня все мужики западают и так страдают, так страдают! Про материальные затраты я уж не говорю… А завтра будет продолжение операции под кодовым названием «Месть». А потом еще и еще… пока не посинеет.

– Или пока не поймет, что его дурачат, – подвела итог Дина. – Но смотри, как бы не переборщить, а то он в пьяном гневе на всё способен.

– Так пусть ищет свою загадочную Виолетту, – игриво ответила Муза и подмигнула подругам. Она посмотрела в бинокль и застыла:

– Ах, сволочь, – вырвалось у нее от негодования.

Подруги и невооруженным глазом уже наблюдали, как Назлымов любезничал с высокой стройной девушкой в полупрозрачном голубом платье. Он беспрестанно что-то говорил и, несмотря на невыносимую жару, примерзшей улыбкой профессионально охмурял неопытное и невинное создание – на вид лет шестнадцати-семнадцати. Его великодушная снисходительность показалась опытным разведчицам возмутительной.

«А на губах усмешка вечной лжи!» – отметила про себя Нина, не отрывая презрительного взгляда. Ей казалось, что она на премьере спектакля, который захватил ее прежде всего своей волнительной непредсказуемостью.

А только что распустившаяся «орхидея» – неужели для прихоти развратного злодея? – принимала его коварные ухаживания, она пожимала плечами и кокетливо покачивала своей белокурой головой. Что-то назревало ужасное и непоправимое. Нину бросило в холодный пот. И вдруг – о чудо! Эта девушка, показавшаяся им безропотным и беззащитным существом, залепила ему пощечину, швырнула букет и, победоносно тряхнув головой, пошла прочь. Куда девалось его фальшивое великодушие? Он прижал руку к щеке и застыл в недоумении, посылая в адрес своей обидчицы карающие молнии. Быстро иссякнув, нервно задергался, словно ему за шиворот высыпали иголки. Со стороны он выглядел хуже побитой собаки. Но подруги думали не о нем, а о потерянной Музе, будто не Назлымов, а она получила незаслуженную оплеуху.

– Извини, дорогая, но, кажется, ты была о себе слишком высокого мнения, – откровенно признала Дина и с сочувствием похлопала ее по плечу.

– Да, нельзя так доверяться первому встречному, – согласилась Нина. – Что о нем можно сказать: хлыщ, мерзавец! Не переживай, у тебя еще всё впереди. А она красивая! И походка грациозная.

– Он у меня еще пожалеет. Дайте срок – он сдыхать будет от любви ко мне, – грозно пообещала Муза и, снова взглянув в бинокль, расхохоталась над своей жалкой жертвой.

Дина даже остановилась от наглой самоуверенности Морозовой.

– Кажется, нашу подругу понесло, да не в ту сторону! Как бы не потерялась.

Муза эффектно повернулась на каблуках и так же уверенно и гордо, подобно незнакомой девушке, направилась домой. Сегодня ей уже ничего не хотелось – ни подвигов, ни знакомств. Однако по дороге пришла в себя и призналась, что грезит несбыточной мечтой:

– Чтобы хоть один день выглядеть столь же соблазнительно, как Скальнова. Чтоб все симпатичные парни в конвульсиях тряслись при моем появлении. Ну куда ей одной столько?!

– Красота – как деньги. А денег слишком много не бывает. Загляни в свою сумочку и в сберкнижку, которой у тебя нет. И вообще, на чужое не зарься, – посоветовала Дина и хлопнула по пустому карману Музы.

Но та вновь обрела бодрость духа.

– Уж тогда я задам мужикам жару! Всех покорю. Испытание выдержат только сильные и достойные моего внимания. Они толпами будут за мной бегать и умолять… даже в ногах валяться.

Дина усмехнулась.

– Ты где научилась так мудрено говорить? Только не переусердствуй. Умные люди мудрые мысли употребляют, а глупые ими – злоупотребляют.

Приняв к сведению замечание подруги, Муза продолжала излагать свои заветные мысли:

– И почему красота оценивается не по росту? Достаток и материальные вознаграждения также должны распределяться согласно росту. Пора принять такой закон.

Она на мгновение представила, что бы тогда было. Уж она сполна отомстила бы мужчинам за всех обиженных женщин: за пролитые слезы, за невнимание, безразличие и наглость. Толпы поклонников будут выглядеть перед ней жалкими, обезоруженными и беспомощными, будут жадно слизывать ее несравненную красоту, как в жару с наслаждением лижут мороженое. Но она всех вместе и каждого по отдельности безжалостно отвергнет.

Нина с Диной только рассмеялись над неудержимой фантазией подруги.

И всё-таки Муза добилась своего: своей целеустремленностью и азартом ей удалось заразить поначалу сомневавшихся подруг. И теперь они вместе продолжали намеченную операцию. Каждая делала свое дело и играла определенную роль. Действовали энергично, весело, с вдохновением. Узнали по справочнику служебный номер Назлымова и, как заправские разведчицы, с соблюдением конспирации решили выйти на связь.

Капитан Назлымов в своем кабинете угрюмо уставился в серое от непогоды окно. Только что звонил отец и сообщил неприятную весть: перевести его в Москву пока не удается. Да сын уже и не настаивал, он слушал его раздраженный голос и думал только об одном: как можно быстрее выбраться отсюда, из этой таежной тьмы, где он по воле доблестного батюшки отбывает тягостную для его неуемной души ссылку.

– У нас тут такие изменения! И в министерстве, и в генштабе… Тут самому бы усидеть, – оправдывался перед сыном генерал, и его обеспокоенность передалась по проводам и ощущалась даже на таком расстоянии!

– Да что ты, бать, расстраиваешься – у тебя уже всё есть: машина новенькая, служебную дачу приватизировал, да и деньжат, наверно, прикопил… Так что на безбедную пенсию с лихвой хватит!

Хоть сыну и не понравилось паническое настроение отца, но за него он был спокоен. А вот о своем будущем надо бы подумать – рассчитывать на помощь отца, видимо, не придется. Во всяком случае в ближайшее время, пока там, наверху, всё не утрясется, не устаканится.

Новые раздумья Назлымова прервал резвый звонок – план связисток начал претворяться. Главную скрипку, конечно же, играла сверхопытная суперагент Морозова, она же Оглобля, она же Виолетта, – иначе и быть не могло. Она видела себя именно такой, потому что слишком ценила и уважала свою важную персону, нереализованные возможности и исключительные способности. Услышав ее ласковый, завораживающий голос, Назлымов обрадовался:

– Симпатуля, не забыла? Молодец!

– Ваше лицо незабываемое и одновременно забытое, как сон. Но незначительное усилие памяти – и вы опять перед глазами, – начала она мудрено.

– Как ты меня нашла? Почему раньше… Что-то случилось? Я два дня подряд впустую ждал тебя на площади.

– Извини, дорогой, муж на больничном, никуда из дома не выходит. Вырваться никак не могла.

– Он что у тебя, военный? Я его знаю? Кто он?

– Не влезай в мое пустынное одиночество – его всё равно не понять. Так что не задавай лишних вопросов. В нашем городке, по-моему, все в погонах. Ни одного нормального человеческого лица – одни солдафоны, которые только и знают: «Есть!», «Так точно!», «Никак нет!» А нам, женщинам, душевность и ласка требуются! А где их взять? Жизнь одна, но я стремлюсь прожить их много! И не могу, – продолжала искусно играть свою нелегкую роль Муза, используя все известные ей способы завлекания жертвы в цепкие сети.

– Скоро у тебя представится возможность познакомиться с таким. Я написал рапорт об увольнении из армии.

– Ё-моё, вот это праздник! – вырвалось от радости. – Это дело надо обязательно отметить. Жаль, не видишь – я прямо подпрыгнула до потолка от такого приятного известия. – Муза действительно искренне обрадовалась как за родную дивизию, так и за всю армию в целом.

– После знакомства с тобой во мне что-то произошло. Я по-другому взглянул на себя и нашел много нового и прекрасного. Меня даже потянуло писать стихи.

– Прочти. Я горю желанием…

Как ты прекрасна, Виолетта,

Ты праздник яростного лета,

Огонь пылающей души,

Глаза, как звезды, хороши!

– Я в восторге! Жаль только, что это прекрасное не ново, а новое – не прекрасно, – забылась Муза, за что сразу получила предупреждение в виде поднесенного к ее носу вразумительного кулака. Пришлось срочно исправляться, а выкручиваться Морозова умела. Вскоре разговор принял непринужденный характер. Подруги ликовали: всё шло по намеченному плану.

– Ты и вправду веселая и славная барышня – такие сейчас редкость. – Затем последовал взволнованный вопрос: – Когда мы встретимся?

Разведчицы ждали его, поэтому ответ заранее был готов. Но опытная в таких делах «Виолетта» действовала тонко, предельно точно и расчетливо. К тому же ее страховали: милейшая соблазнительница – обворожительная Нина и специалист по психологическому воздействию и устрашению, а если надо, то и физическому устранению неугодных – Дина, она же Динамит. Напарницы тут же мимикой и жестами корректировали действия Музы и следили за интонацией и тембром сознательно искаженного голоса, чтобы он выглядел сладостным и завлекательным. И у Морозовой это неплохо получалось: то она говорила игривым сопрано, то понижала его, показывая свою степенность и рассудительность.

– Так когда же, таинственная дама моего разбитого сердца? – взмолился Назлымов, неосознанно используя набивший оскомину штамп.

– К чему такая нетерпеливость? Неужели вы так запали на меня? Ну что во мне особенного? Оглянитесь – вокруг столько красивых девушек, они и моложе, и доступнее.

– Сухие женщины, как поленья, – легче вспыхивают, быстрее разгораются, в любовном порыве безрассудно полыхают и греют, а потом благодарно тлеют… всю жизнь! Так вот, я хочу зажечь тебя, стать благодатной искрой для разгорания будущей любовной страсти.

– Ой! Кажется, я уже начинаю. От одних слов уже потеплело, взволнованно похорошело. И чтобы не остыть, не будем откладывать. Сегодня у меня, устроит? Муж уйдет в баню – в нашем распоряжении будет два часа. Не забудь: я люблю цветы, шампанское и бисквитный торт.

Теперь уже, видимо, Назлымов подпрыгнул до потолка, потому что в трубке послышался грохот. Она дала ему возможность прийти в себя после неудачного приземления и, услышав радостный голос, согласно легенде, назвала адрес и код шифр-замка на входной двери. Положив трубку, Муза облегченно выдохнула – вспотевшая от волнения душа ликовала.

– Ну как я, девочки? – надменно взглянула она на подруг, ожидая не только восторженных слов, но и вполне заслуженную благодарность.

– А ты, оказывается, большая мастерица – так заморочила ему голову, – признала обычно скупая на похвалу Дина, на этот раз оставшаяся довольной своей перспективной ученицей. – Думаю, что внешняя разведка недосчиталась в своих доблестных рядах редкой по дарованиям шпионки, пардон, разведчицы!

Встав на стул, Муза продекламировала:

– Зачем нам заграница, когда в своей стране работы непочатый край!

– Неужели ты нисколько не боялась? – удивилась Нина, помогая ей слезть.

– Страх неудачи – тормоз исполнения мечты. Как можно, когда я вся в работе! И не какой-то, а ответственной! – заметила Муза и, напустив на себя важность, вальяжно опустилась в кресло.

Весь день азартные подруги с нетерпением ждали свидания. Дина еще и еще раз прокручивала в голове различные непредвиденные варианты, которые могут произойти, и каждый раз вносила соответствующие изменения в генеральный план операции, а заодно подробно инструктировала молодую, точнее, совсем неопытную, на ее взгляд, хотя и добившуюся первых успехов, исполнительницу опасного замысла.

За пятнадцать минут до свидания они уже заняли подходящую позицию и в бинокль наблюдали за интересующим их подъездом. Ровно в двадцать часов появился Назлымов – в руках цветы, коробка с тортом и сверкающий от соблазнительного содержимого кейс. Капитан-любовник на всякий случай незаметно для посторонних несколько раз оглянулся по сторонам и только собирался подойти к подъезду, как совсем некстати на горизонте появился офицер. А здесь все друг друга знают. Пришлось проследовать мимо и сделать целый круг.

При втором заходе всё испортила женщина, вышедшая из соседнего подъезда, а в третий раз – подъехавший на велосипеде парень, который уставился в окна верхних этажей и настойчиво выкрикивал:

– Ма-ри-ша, Ма-ри-ша…

А торопливое время летело как угорелое и с каждой секундой отнимало у него сладостные мгновения.

Глядя на Назлымова, Дина тоже нервничала:

– Представляю, что сейчас творится в его душе! – Затем, устремив вопрошающий взор на Музу, она потребовала ответа.

– А я нет. Я в своей-то разобраться не могу. Даже не догадываюсь, что сейчас буду делать, когда окажусь в его медвежьих объятиях.

– Так я подскажу: он прямо у порога упадет к твоим ногам и воскликнет: «Дорогая Виолетта, я твой навек! Прими мою любовь!» И что ты сделаешь?

– Пройдусь по нему, вытру ноги, – Муза, словно лошадь, забила каблуком-«копытом» о землю, – и уйду с гордо поднятой головой.

– Так он тебя и выпустит: он не за этим пришел. Он будет настаивать: «Ну, возьми у меня самое дорогое. Ну что тебе стоит?»

– А я ему: «И сколько же это стоит? – левая бровь Музы изогнулась в вопросительной дуге, но она быстро выпрямила ее указательным пальцем. – Если дорого – не возьму, а если бесплатно – даром не надо!»

Одернув подруг за рукава, Нина прошептала:

– Девчонки, да хватит вам. Что-то вы раньше времени развеселились: не к добру!

Только с четвертой попытки опозоренному в глазах зорких наблюдателей Назлымову всё же удалось конспиративно подкрасться к нужному подъезду и оказаться около желанной двери. На всякий случай он незаметно для посторонних огляделся по сторонам и начал набирать код, но быстро справиться с этим пустяковым делом не смог.

– Видимо, руки трясутся или цифры перепутал, – заметила Нина, нервно теребя платочек.

С третьего раза капризная дверь всё же открылась и пригласила незадачливого гостя в недра глухого подъезда. Обрадованный любовник прошмыгнул в неизвестность, даже не подозревая, что его там ожидает. Далее подругам оставалось только догадываться о происходящем с учетом личного опыта, нахлынувших впечатлений и неудержимой фантазии.

На самом же деле происходило следующее: Назлымов причесался, стряхнул с воротника и плеч перхоть и изобразил ослепительную улыбку. Прокашлявшись, трижды нажал кнопку, но как-то неуверенно – руки совершенно не слушались, поэтому любовная серенада в результате использования единственного подручного инструмента не получилась. К счастью, ждать пришлось недолго. Дверь широко распахнулась, и на пороге в умиленном изумлении застыла миловидная женщина лет тридцати пяти в голубом китайском халате. От ее высокой соблазнительной груди Назлымов не мог оторвать восхищенных глаз. Да и вся пухляшка оказалась настолько привлекательной, что он потерял дар речи. Зато его богатая на выдумку голова мигом нарисовала ряд откровенных любовных сцен. Возникла немая сцена, которая требовала эффектного действа.

Увидев роскошный букет, она любезно спросила:

– Вы ко мне?

– К Виолетте, – неуверенно ответил Назлымов, завороженный прелестью незнакомки, а проворные ноги сами переступили разделяющий их порог.

– Так давайте же, – не удержалась она от бесплатного подарка. Тот невольно протянул.

Она с благоговением прижала букет к лицу и вдохнула аромат свежих роз, как вдруг за спиной ощутила присутствие мужа. Начальник штаба дивизии полковник Кулаков в домашних стенах рангом был значительно выше, чем на службе: здесь его более ценили и повышали гораздо чаще. Своим опытным полководческим взглядом он сразу уяснил обстановку и зарычал по-львиному:

– Что здесь происходит? Назлымов, что ты тут делаешь? Какого черта ты приперся в мой дом?

Тот хотел объяснить, но язык-предатель онемел. Дорогие цветы в руках жены вызвали вполне обоснованный гнев у свирепого полковника. Сердцем ревнивца он почувствовал дыхание коварной измены:

– Подлец, как ты посмел? Вон! – его палец указал на металлическую дверь, еще не успевшую захлопнуться.

– Да я к Виолетте, – начал оправдываться подчиненный.

– Вижу, что не ко мне. Прочь! – домашний маршал угрожающе топнул ногой.

– Я с ней по телефону договорился.

У ничего не понимающей Виолетты машинально опустились руки, а с ними к ее коленям упал и потяжелевший букет, мгновенно потерявший свою свежесть и привлекательность. От обиды ее густые ресницы часто захлопали, а глазам в оправдание захотелось пролить слезы невинности. Но муж не видел ее лица – он морщился от мельтешащих перед глазами любовных сцен.

– Ах, вон оно что?! Как чувствовал, командировку перенес и домой сегодня пораньше пришел… А ты тут как тут! Я по горло наслышан о тебе и твоих блудливых похождениях… Но чтобы к моей жене!.. Это уж слишком! Вон! – разъяренный штабист сверкнул золотыми зубами и вновь указал на хлопнувшую от сквозняка дверь. На крик охотно сбежались любопытные соседи. – А ты марш на кухню! – приказал он смиренной жене, боявшейся даже пошевелиться.

– Да я только цветы, – оправдывался ошарашенный Назлымов. – Виолетте…

– Их тоже вон! А тортик для кого? Для соседки? Смотри-ка, все твои слабости знает. Ну и негодяй, ну и прохвост! Мою жену решил совратить, а может, уже и соблазнил? – глаза ревнивого полководца налились кровью, а скомканные в кулаки толстые пальцы напоминали две булавы без шипов. Взлохмаченными волосами и грозным видом он действительно напоминал свирепого льва, готового любого разорвать, кто посягнет на его территорию или решит заигрывать с его избранницей. А в данный момент, на его взгляд, не только попытались посягнуть, а уже покусились на самое дорогое.

– Да что ты, Боренька… – взмолилась жена, покрывшаяся розовыми пятнами.

– Какой я тебе Боренька?! Забылась?

– Ой! Товарищ полковник, – со страху она запамятовала не только все его заслуги и внеочередные повышения и прочие поощрения, но и основные положения уставов, – да как вы могли такое подумать? – ее пухлая рука со страхом прижалась к перекрасившейся в спелый гранат щеке.

Но он ее не слушал и со злостью захлопнул дверь перед носом отступившего Назлымова.

Подруги в засаде отметили про себя, что объект наблюдения выскочил из подъезда взъерошенный и ощетинившийся. Он напоминал потрепанную дворняжку после неравной схватки с агрессивным догом или боевым боксером. Назлымов с окаменевшим лицом застыл в раздумье, в какую же сторону бежать, и тут ему на голову упал роскошный букет роз. Мнение разведчиц прозвучало однозначно: цветы жаль – они не виноваты, а Назлымову – так и надо. Он уже снова стал самим собой и с остервенением пнул колючие цветы. Показалось мало, или захотел отыграться. Подскочив к ним, он топтал их ногами, словно пытался впечатать в асфальт немых свидетелей своего позора.

– Но-но, не больно-то – они ведь мне предназначены! – возмутилась Муза и пригрозила хрупким кулачком.

Съежившийся Назлымов волчьим взглядом зыркнул по сторонам, смачно плюнул на весь ненавистный ему мир и бросился на остановку. Теперь даже сомневающаяся во всем Нина с удовлетворением признала: план удался на славу, цель достигнута. А Дина и Муза прыгали от счастья и сожалели только об одном – что не засняли великолепное шоу на пленку! О настоящей Виолетте в этот миг никто не подумал.

Под впечатлением от увиденного оживленные разведчицы вошли в полупустое кафе и внесли с собой яркое оживление. Присели в самом углу, Муза заказала мороженое.

– Сегодня я угощаю. Вот здесь мы и познакомились с Назлымовым, вон за тем столиком. – Уловив крайнее удивление Дины, тут же сделала важное уточнение: – Клянусь, он сам ко мне подсел. Я была в ужасе от его беспардонной наглости. Эх, если б я была мужчиной…

– Тогда мы прозвали бы тебя не Оглоблей, а Шестом, – грозно предупредила Дина, чтобы она сразу выбросила из головы даже шальные мысли относительно смены половой ориентации: приобретать нового друга и жертвовать «старой» подругой ей не хотелось. Но увлеченная своими благими побуждениями Муза ее не слушала.

– Я бы всех мужиков, которые не любят и не хотят любить, вызвала на дуэль. Ну, в крайнем случае на ринг или ковер. Я бы, как Славный, своими кулаками быстро заставила их любить Родину, родителей, всех женщин, своих и чужих детей… и себя немножко.

Нина удивилась такому откровению:

– А разве можно насильно заставить полюбить… или изменить свои чувства?

– Еще как! Для этого и существуют методы убеждения и другие вразумительные средства воздействия. Тысячелетиями вырабатывались, отрабатывались и модернизировались. Но лучше добровольно и по любви, – высказала свою точку зрения Муза и взглянула на Дину. Та не замедлила с ответом:

– Э, милая, сколько угодно! – воскликнула она. – Сейчас столько всяких мошенников и проходимцев – день и ночь готовы сыпать комплименты и твердить, что любят и жить без тебя не могут… А однажды проснешься или придешь с работы, а все твои денежки и драгоценности уплыли в неизвестном направлении. Оказывается, они не тебя, а их любили.

– А то и квартиры и прочей недвижимости лишишься и окажешься на улице, – дополнила Муза с такой уверенностью, будто сама лично побывала в такой ситуации.

– К счастью, на наши ведомственные коммуналки вряд ли кто серьезный соблазнится, а на несерьезных мы и сами не взглянем, – ухмыльнулась Дина; тщательно облизывая ложку и глядя на Нину, она намекнула на вполне заслуженную добавку. Но Муза, чтобы отбить у нее зверский аппетит, напомнила:

– Не зарекайся. Вот влюбишься и даже бомжа пропишешь. У тебя уже есть опыт общения с ними. Любой из них внесет в твою одинокую жизнь несказанное оживление.

– Ой, не напоминай мне о них: они уже доставили мне неизгладимое впечатление – сыта по горло! Как представлю эту мразь, так сразу пропадает всякий интерес ко всем мужчинам.

– Ну зачем же так? Есть у нас и достойные, – возразила Нина.

Подруги переглянулись и потребовали:

– Нинок, быстро на стол адреса, телефоны… подпольные явки. Мы побежали.

Импровизированный «женский клуб», хоть и малочисленный по составу, еще долго обсуждал злободневный и одновременно глобальный вопрос о взаимоотношениях полов в целом, не забывая при этом опускаться до частностей и конкретных индивидуумов. Это позволило Нине неоднократно вспомнить Виктора и провести бессмысленные сравнения, которые всегда завершались в его пользу.

На следующий день подруги узнали некоторые детали и дополнительные подробности операции, когда Назлымов находился вне поля их зрения. К сожалению, стать свидетелями кульминационной части по объективным и конспиративным обстоятельствам им не довелось. Но они заранее всё продумали до мелочей. В этом подъезде элитного дома проживала их надежная коллега – дочь одного подполковника. Конечно же, она оказалась дома – именно там, где ей и положено быть в таких ответственных случаях: в нужное время и в нужном месте. Так предусматривалось гениальным планом, в который она даже частично не была посвящена.

На службе Верочка не могла удержаться – не каждый же день в их доме случается подобное. Да и непосредственных участниц опасной операции интересовал взгляд изнутри, пусть и чужими глазами. Как только она заикнулась, дружная троица оживилась, действуя четко и слаженно. Они тут же изобразили заинтересованный вид и окружили ее. Случайной свидетельнице ничего не оставалось, как рассказать всем телеграфисткам об увиденном накануне. Обладая отменной памятью, впечатлительная Верочка подробно осветила семейную сцену, разыгравшуюся в их сонном подъезде. Рассказывала она очень эмоционально, не забывая передавать отдельные смешные детали.

Подражая низкому, грубоватому голосу полковника Кулакова, она натуженно забасила и притопнула:

Все женское отделение не просто смеялось, а громко хохотало, представляя главных героев импровизированного спектакля: паническое выражение лица настоящей Виолетты, гневное и красное, как у рака, лицо Кулакова и, наоборот, бледную и недоумевающую физиономию Назлымова – основного персонажа грандиозной постановки.

– Девчонки, это надо видеть: хваленый капитан напоминал нашкодившего щенка, которого за недостойное поведение просто вышвырнули из приличного дома. После того как перед его шмыгающим носом с грохотом захлопнулась стальная дверь, он никак не мог опомниться: стоял, как оплеванный, и нервно хлопал веками, чтобы не дать выкатиться горящим от ярости глазищам.

– Думаю, что от возмущения даже развязались его галстук и шнурки, – захихикала Муза, но грозный взгляд Дины урезонил ее.

Добродушная Верочка продолжала докладывать:

– Потом он от отчаяния смачно плюнул – где его воспитывали?.. За что получил всеобщее порицание жителей подъезда. Еще раз с ненавистью взглянул на номер и, словно по команде «марш!», сорвался с места. Если б вы видели, как он летел вниз! Это был настоящий полет мешка костей и тухлых мыслей разочарования! Правда, тортик свой и чемоданчик с джентльменским набором не забыл. Дальше вы всё видели, – обратилась она к довольной троице. Те удивленно переглянулись. – Не отпирайтесь, я вас увидела за кустами и сразу всё поняла.

Но разведчицы не растерялись, ведь Вера была своей в доску. Они одновременно кивнули и поочередно расцеловали ее, а потом рассмеялись.

Полковник Кулаков вернулся из командировки с тяжелыми чувствами. Домой идти не хотелось, и он сразу отправился на службу. Едва разложил на столе документы, раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте, товарищ полковник, – послышался приятный женский голос, в котором присутствовали нотки неуемного волнения. Дина прикрыла трубку и прокашлялась.

– Кто вы? – по-штабному кратко и четко спросил Кулаков.

Последовала короткая пауза раздумий.

– Почему не представляетесь? Вас что, не научили?

– Ваш доброжелатель. Выслушайте и не перебивайте. Речь пойдет о вашей жене.

– Что еще она… – не удержался штабист и привычно нахмурил густые брови.

– Ваша Виолетта – святая женщина! Она знать не знает этого наглеца Назлымова. Это всё мы подстроили, чтобы отомстить ему. В тот день он шел к другой Виолетте. Но жизнь – спектакль без сценариев. И очень хорошо, что вы устроили ему настоящую взбучку. Вы поступили правильно, по-мужски.

– Неужели правда? Вы меня не разыгрываете? – грозный голос полковника сменился на доброжелательный тон с немного наивным оттенком. На другом же конце провода для убедительности звучал металл.

– Абсолютно. Не сомневайтесь, – далее Дина смягчила тон: – Мы хотим перед вами извиниться. Так неловко получилось – немного не рассчитали все возможные последствия. А потом вы уехали в командировку…

– А где гарантия, что она вас не подговорила?

– Наше честное слово. Верьте нам… и своей жене.

– Ну если это действительно так, то это многое меняет. А то я своей штабной головой столько всего передумал! Жизнь показалась полынью придорожной. Спасибо вам, милая девушка. Пожалуй, мне пора домой.

– Нам тоже, – повеселела Дина и бережно положила трубку.

Радостные подруги выскочили из бункера, и их звонкие каблучки зачастили по остывшему асфальту. Около КПП дорогу им преградили два улыбающихся лейтенанта, один из них – Найденов.

– Девчонки, освободились? Мы тоже. А может… – их заискивающие взгляды скользнули по лицу Нины, она чуть смутилась и прошла вперед, делая вид, что не знает их. Когда оглянулась, заметила, что те как-то по-свойски и непринужденно беседуют с ее подругами. Нина одиноко прогуливалась метрах в десяти, когда к ней подскочили развеселые подруги:

– Да ты чё, Нинок, ведешь себя, как дикарка? Это же те, с кем мы культурно отдыхали в ресторане.

– Догадалась, – съязвила Нина и игриво покачала головой.

– Они и сегодня приглашают. Пойдем?

– Каждый день по ресторану – будет всё по барабану! – перефразировала она слова Дины и картинно развернулась на каблуках. – А мне пора. Кстати, вас двое на двое – не упускайте свой шанс.

И они не упустили. На следующий день во дворе на скамейке они очень подробно и оживленно делились своими не просто богатыми, а драгоценными впечатлениями. Нина не испытывала ни зависти, ни сожаления, сказала только по-старушечьи:

– Ваше дело молодое! Веселитесь, резвитесь, пока не обременены семьей. А у меня совсем другие развлечения.

Муза отреагировала эмоционально:

– Ой, держите меня, а то сейчас упаду. В старухи записалась… Не рано ли?

Важная на вид Нина кокетливо качнула головой.

– Нет, не в старухи… а в зрелую женщину, у которой нет времени на легкомысленное времяпрепровождение. Ты даже не представляешь, что такое жить одной при живом муже… Больном муже!

В диалог вступила Дина:

– О как! А мы, значит, дуры набитые, легкомысленные пустышки?

– Я об этом даже не намекала. Но задуматься вам не мешало бы. Особенно тебе, Музочка.

Надув губы, Морозова изобразила жалобный вид незаслуженно обиженного ребенка.

– Хорошо, тетушка, я исправлюсь… Или уйду в монахини.

И Нина согласилась с этим непростым для любого человека решением:

– Для тебя это был бы лучший вариант: на полгодика. Вот тогда ты поймешь цену времени и слова.

– Так что готовься, раба Божия. А мы пока без тебя будем Отечество защищать, – Дина сжала грозные кулаки, наглядно продемонстрировав, каким образом она готова это сделать.

В тот же день веселая тройка после утомительного совещания возвращалась домой. Одного из вчерашних поклонников заметили издалека. Почувствовав недоброе, Нина смутилась, зато ее подруги откровенно обрадовались:

– О, Найденов, а мы уже успели соскучиться о тебе. Весь день вспоминали – аж язык устал, – призналась Муза. – Ну как, нашел своё счастье?

– Так точно! – бодро ответил он и взглянул на Нину. Безукоризненного покроя костюм четко обрисовывал ее изящную фигуру, золотистые волосы живописно вились вокруг красивого, открытого лица. Он протянул ей букет. Та растерялась и отказалась принять, но они втроем уговорили ее.

– Товарищ лейтенант, почему гуляете с одними, а цветы дарите другим? – спросила она в лоб.

Тот виновато пожал плечами. Разговор как-то не клеился. Подруги шли чуть впереди и что-то обсуждали, а Нина нарочно приотстала.

– К чему всё это? Вы же знаете, я замужем.

– Я знаю, но ничего поделать с собой не могу. Вы прочно вошли в мое сердце. Клянусь, я ничего плохого вам не желаю, мои мысли чистые и добросердечные. Да и не требую многого, только хочу быть рядом с вами, иногда видеть, разговаривать… Бывает же любовь с первого взгляда?

– Бывает… Но она приходит и уходит, – с какой-то озабоченностью и обреченностью констатировала Нина, представив болезненное лицо мужа. – Почему я, а не мои подруги? Чем они хуже? Свободные, веселые, с ними интересно.

– Всё у них есть, кроме одного… Сердцу не прикажешь, – Найдёнов приложил руку к груди и постучал указательным пальцем.

– А мое уже занято, крепко-накрепко!

– И что, у меня никаких шансов? Хотя бы…

На этот раз Нина уверенно покачала головой.

– А на дружбу я могу рассчитывать?

– Ее заслужить надо. Но сейчас мне не до вас, все мои мысли заняты другим, – откровенно ответила она. – Вы только не обижайтесь.

Найдёнов как-то виновато улыбнулся, извинился и сухо простился. Если Дина к ухаживаниям лейтенанта за Ниной отнеслась спокойно и даже как-то безразлично, то Муза с завистью выразила свое недовольство:

– И почему тебе всегда везет? На тебя мужики как мухи слетаются...

– Подбирай выражения, – пригрозила кулаком Дина.

– Ой, как пчелы на цветок!

– Вот это – совсем другое дело. Цветок, он и в Африке цветок. А у нас даже еще лучше! Более яркий, ароматный, душистый! Это тебе не Морозова, которая, дай волю, всё живое заморозит.

– Да ну тебя… Вот почему такая несправедливость: одним всё, а другим ничего?.. – настаивала Муза.

– Ну что ты взъелась, будто тебя змея укусила? – попыталась успокоить ее Дина.

– А что, не так, что ли? Вот сколько раз себе говорила: не заводи красивых подруг – обязательно отобьют, переманят. Из-за таких вот другие страдают, – Муза кивнула в сторону удаляющегося лейтенанта. – Как я их понимаю, как я им сочувствую. Сами посудите, только я нашла Найденова – красивый, видный, внимательный, – так он к ней переметнулся. А она – ни себе, ни людям…

Дина посоветовала подруге:

– Жалко? Так беги, догони, успокой его и себя заодно.

Растерянная Нина решила оправдаться одной фразой:

– Что я, виновата, если он сам…

Но Морозовой этого показалось мало, и тогда снова вступила тяжелая артиллерия. Только Дина могла успокоить расстроенную подругу:

– Да что ты так разволновалась? Ты же у нас Оглобля! Значит, должна быть несгибаемой. Да я ж тебя знаю: характер у тебя твердый, решительный, достойный уважения. Вот увидишь: никуда он не денется. Завтра же прибежит и будет у ног твоих валяться. Ты же любишь таких.

Хоть Музе такая перспектива и льстила, но она предпочла, чтобы лейтенант всё же не опускался до такой степени. Она пообещала простить ему легкое увлечение обольстительной подругой.

Но тот не оправдал ее доверия. Пропадать и уходить в подполье он тоже не собирался. Настойчивый лейтенант с удивительным упорством продолжал назойливые ухаживания и не давал Нине прохода: встречал до службы, после и каждый раз с гордостью провожал.

– Я вас прошу: оставьте меня в покое. Уважайте хотя бы себя.

– Рядом с тобой я дышу полной грудью и восхищаюсь. Тебе этого не понять: своей красотой нельзя насладиться – она дается для наслаждения других. Так что, Ниночка, не обращай на меня внимания – считай, что я при исполнении. Я твоя охрана, не более.

Но вскоре и этого Найденову показалось мало: он стал звонить. Узнав его по голосу, Нина откровенно проявляла недовольство и тяжело вздыхала:

– Опять вы!

– Ниночка, как провела ночь?

– Прекрасно. Но не благодаря вашим молитвам.

– Тогда благодаря моим искренним пожеланиям и надежной охране.

– Да не нуждаюсь я в этом! А если вам делать нечего, посвятите себя кому-нибудь другому. Поверьте, есть люди, которым это будет очень приятно.

Однако звонки продолжались. Вскоре Нина вообще перестала брать трубку. Тогда лейтенант нагрянул к ней домой: с цветами, с конфетами. Изрядно уставшая от его назойливых встреч и звонков, Нина серьезно поговорила с ним и объяснила свое состояние. Он пообещал:

– Я попытаюсь перебороть себя и больше не компрометировать вас. Но выкинуть из сердца – не получится.

С грустью заглянув ему в глаза, Нина задумалась:

«Какие же вы, мужчины, всё-таки разные! Да и мы, женщины, ничем не лучше. Видно, из одного теста».

Конфуз в Доме офицеров

Когда ты грешен и на сердце тяжкий груз – всё выльется в конфуз.

Вот и настал день рождения родной дивизии, которого ждали все. Но любой праздник, кроме ожидания радости, приносит и сюрпризы. Накануне к Нине приехали обе сестры, и душа ее приятно встрепенулась. К юбилею готовился каждый, даже гостьи сочли, что обязательно должны присутствовать на торжественном мероприятии. Сестры Нины начали прихорашиваться с утра. Еще бы – они в военном городке уже три дня, поэтому тоже считали себя причастными к этой знаменательной дате. Галя присмотрела в Нинином гардеробе приталенное бежевое платье, а Лена – костюм с белым воротником и манжетами.

– Можно, я его возьму? Красный цвет очень идет мне.

Нина сама хотела надеть его, но… пришлось уступить.

«У сестренок сегодня свидание, поэтому всё для них, – рассуждала она. – А мне и старенькое сойдет – Виктора же всё равно не будет. А больше мне наряжаться не для кого».

Довольная Галя, разглядывая себя в зеркало, призналась:

– Ой, как мне у вас нравится: столько людей – и все военные! А офицеры такие внимательные, галантные!

Лена с завистью взглянула на Нину и с удовлетворением выдохнула:

– Да, Нин, ох, и повезло же тебе! Среди таких людей живешь! Все такие уважительные, добрые, заботливые!

– Всякие есть. Не идеализируйте, а то зазнаются, – усмехнулась Нина. При общении с ними она уже не ощущала себя младшей сестрой, наоборот: ей казалось, что она старшая и должна открыть им глаза на этот далеко не однозначный мир.

Категоричная Галя замахала рукой.

– Неужели правда? Не верю, ты наговариваешь.

Лена ее поддержала:

– Да откуда здесь взяться плохим людям? Все проверенные-перепроверенные…

Нина с серьезным видом и некоторой задумчивостью пояснила:

– Вот и я думаю: откуда? А ведь есть! Ответ один: из нашего общества. Все мы и весь наш военный городок – тоже его частички! Дай Бог, чтоб вы встретили только достойных его представителей.

– Да ладно тебе, Нин, ты специально пугаешь нас? – Лена устремила на Нину пристальный взгляд. – Но мы из леса и никого не боимся!

Поправив прическу, всё так же уверенно выпалила:

– А людей в погонах – тем более!

После торжественной части в празднично украшенном Доме офицеров объявили танцы. Стройные и подтянутые военнослужащие, их наряженные жены и дети, как конфеты из коробки, «высыпали» в просторный зал. Неразлучная троица и сестры Нины спускались по беломраморной лестнице. Чуть впереди вертела головой увлеченная потолочной росписью Лена. Вдруг к ней подскочил Назлымов и грубо схватил за руку.

– Наконец-то я тебя нашел, очаровательная незнакомка!

Удивленная Лена бросила на него возмущенный взгляд и попыталась освободиться от живых тисков. Но он зажал ее кисть еще крепче.

– Теперь я тебя никуда не отпущу – будем танцевать и веселиться. Как я рад вас видеть!

– А я не разделяю вашей радости, – откровенно призналась Лена. Глядя на неизвестного ей мужчину в дорогом сером костюме, она растерянно пожала плечами и обернулась за помощью. Все замерли в тревожном ожидании. А он не умолкал:

– Я искал тебя, но ты как сквозь землю…

За спиной Лены появился старший лейтенант Хромов:

– В чем дело? Леночка, вы знакомы? – та испуганно покачала головой.

Назлымов возмутился:

– Ну как же… Мы танцевали в ресторане, потом целовались.

Лена с ужасом вскрикнула: «Нет!» – в притихшем зале получилось слишком громко, и она с испугу прикрыла рот. Сотни глаз устремились в ее сторону. Заметив офицера со скандальной репутацией, теперь уже все заинтересовались назревающим конфликтом.

– Я вас не знаю. И не целовалась, – замахала она руками, почуяв перегар спиртного. Тот только нагло ухмыльнулся.

– Да ты что, запамятовала?! А я нет – разве такую забудешь!

– Может, вы были со мной? – спустилась на две ступеньки более смелая Галя и встала рядом с сестрой.

Окинув их беглым взором, Назлымов нашел большое сходство. Впервые в его глазах мелькнула легкая растерянность. А когда за Галей появился старший лейтенант Коноплев и безжалостно впился в него ненавистным взглядом, он даже приоткрыл рот и отчаянно тряхнул головой. «Откуда он взялся? Он же уехал», – просверлила настораживающая мысль.

Немая сцена длилась секунды, Назлымов пришел в себя и убедился, что это вовсе не сон. Но кто же из двух?

Настала очередь сказать свое веское слово и Нине:

– А может, вы меня искали?.. Чтобы извиниться за то, что ударили в лицо. Вы же у нас боксер!

В зале раздалось гулкое «ах!», потом эхом разнеслось шипящее осуждение и возмущение.

Разгоряченная Нина продолжала:

– А при появлении патруля трусливо сбежали.

Лицо Назлымова окрасилось в пунцовый цвет. Перед ним стояла живая непробиваемая стена, из глаз решительно настроенных людей метались молнии гнева и возмущения. По всем законам литературного и сценического искусства в этот миг рядом с Ниной должен был появиться Виктор Славный – ее возлюбленный и надежный защитник. Его присутствие придало бы ей больше уверенности, чтобы довести дело до кульминационной развязки и эффектного финала.

Но у жизни свои законы и правила. Этим она и отличается от срежиссированных и отрепетированных спектаклей. Поэтому чуда не произошло, Виктора рядом не оказалось. Но рядом с Ниной присутствовали друзья, и она с гордостью ощущала себя героиней.

Назлымов узнал ее, но невольно еще раз взглянул на предыдущих девушек – да они все похожи! И снова засомневался.

– Так кто же из нас? – настаивала Нина.

Капитан нервно заиграл желваками, от волнения взмок и чуть сгорбился. Раздумье оказалось коротким, Назлымов остановился на Лене: ему запомнился ее великолепный ярко-красный костюм. «Но откуда знает подробности другая? И такая уверенная в себе?»

Толпившиеся военнослужащие с нетерпением ждали развязки. И она наступила.

– А может, ты меня искал, свою Виолетту? – не вытерпела Муза и встала рядом с Ниной. За ними появились Дина и высоченный Малышкин. Но Назлымов не видел их. Виолетта затмила всех. Наконец-то он встретился с ней! На его хмуром лице мелькнул лучик спасительной надежды. Капитан протянул ей руку. Но тут непонятно откуда объявилась другая – настоящая Виолетта.

– Нет, постойте… А вдруг меня?! Где же мои любимые розы?

При виде очаровательной пышки в сопровождении грозного мужа рука Назлымова упала плетью, лицо панически почернело. И было отчего: полковник Кулаков, нахмурив густые «генеральные» брови, имевшие большое сходство с бывшим генсеком ЦК КПСС, сначала огрел его, а потом беспощадно сверлил негодующим взглядом.

Угрожающе сгустившаяся атмосфера грозила разрядиться самой настоящей грозой. Однако затянувшуюся паузу разорвал майор Русинов, со смехом ворвавшийся с друзьями в Дом офицеров. Мгновенно оценив ситуацию, ждавшую немедленного разрешения, он бойко протиснулся в самую гущу событий.

– Что за шум, а драки нет? О! Пострадавшая незнакомка, – обрадовался он, но тут же остолбенел в изумлении, не решаясь выделить одну из трех. – И ты, ефрейтор, тут? – кивнул он Малышкину.

– А вот и наш обидчик, – Нина указала на Назлымова. – Товарищ майор, вы, кажется, его искали?

– Назлымов! Неужели ты? – лицо Русинова вспыхнуло от удивления и злобы. – Да как ты мог ударить девушку?.. Да как у тебя рука поднялась на солдата?! – присутствующие ахнули от этих шокирующих подробностей. По залу снова прокатился гул негодования. – Это же наши дети! Дети России!.. из которых мы должны в короткий срок сделать настоящих защитников Отечества. Я же тебя столько лет знаю! Как же можно так опуститься, чтобы ударить?.. И кого?! Нет. Ты не офицер. Ты позор армии! Я тебе больше руки не подам.

Почувствовав на себе десятки колючих глаз, Назлымов снова заерзал «шарнирной» шеей и непослушной головой, будто в них с болью вонзились настоящие иголки. Возмущенные окружающие приглушенно зашептались, зашумели; по залу эхом прокатился осуждающий шепот. Опальный капитан снова съежился и стал меньше ростом, он чуть отступил, словно боялся, что его вот-вот уколют или укусят. Но отступать и проигрывать он не любил, поэтому попытался огрызнуться злобным взглядом, чем вызвал еще большую неприязнь.

Когда за спиной Назлымова появился патруль, Кулаков кивнул на дверь. Майор положил руку на плечо капитана, тот брезгливо дернулся:

Он по-бычьи потряс головой и снова нервно задергался, но избавиться от отвратительного, почти болезненного состояния не смог, повернулся и тяжелой неуверенной походкой направился к выходу. В этот момент Нина не испытывала к нему ненависти, по-человечески она даже пожалела его. Зато категоричные Дина и Муза ликовали.

А Назлымов, ускорив шаг, стремился быстрее выскочить из душного и тесного Дома офицеров, в котором он стал всеобщим посмешищем. Себя он не винил – был уверен, что всё это подстроено: чувствовалась рука если не опытного режиссера, то уж начальника штаба – точно!

Кулаков же с удовольствием отметил про себя: «Показывая человеку на дверь, иногда невольно указываешь ему правильную дорогу».

На балконе предупредительно ударили медные тарелки духового оркестра, и зазвучала долгожданная музыка. Хмурые брови Кулакова распрямились, на губах скользнула приветливая улыбка, и он закружил счастливую Виолетту в стремительном танце. Их примеру последовали старшие лейтенанты, увлекшие сестер Нины в центр разноцветного зала, который пестрел от легких женских платьев. За пролетевшие десятилетия в этом строгом зале, повидавшем всякое, мало что изменилось: тот же паркет, люстра, те же портреты российских и советских полководцев, и даже оркестр и репертуар те же – только состав постепенно обновлялся.

Все рассыпались как горох, а дружная троица застыла на мраморных ступеньках – будто на пьедестале почета. Однако вскоре торжественный восторг сменила легкая нерешительность. Но их неугомонные души жаждали бурного проявления.

– Трусливый побег с поля боя нашего кровного противника надо отметить, – предложила Муза.

– Есть более важное событие – день рождения нашей дивизии, и к этому празднику мы имеем непосредственное отношение, – поправила Нина.

Никто не возражал. Они выпрямились, с удовлетворением осмотрели друг друга и по-военному четко одновременно повернулись в сторону буфета.

– Ой, а где же Дима? – вспомнила Дронова.

– Да никуда он не денется, не маленький – сам найдет, – с безразличной небрежностью махнула Морозова куда-то в неизвестность. Нина улыбнулась и подумала: «Этим всё сказано».

Связистки уже допивали вторую бутылку шампанского, когда глазастая Муза заметила проходившего мимо мужчину в гражданском:

– О! Товарищ майор, и вы здесь? С праздником! А что один?

– Да так получилось, – пожал он плечами.

– А вы к нам, если не при исполнении – у нас хоть и шумно, но в пределах разумного.

– Да я уж вижу, – отметил он. – А удобно?

– Какой разговор, – за всех ответила Морозова и пригласила жестом. Он подошел и представился:

– Майор Буров.

– Да не надо никаких подробностей: мы о вас и так всё знаем.

– Откуда? – возник профессиональный вопрос.

– Связь – это та же разведка и контрразведка, вместе взятые!

– Тогда, коллеги, я сейчас.

Вскоре на столе появились коньяк, шампанское и коробка конфет: гулять так гулять.

– Вот это по-нашему, по-офицерски! – обрадовалась Муза.

Дина и Нина подозрительно переглянулись: подругу понесло – она себя уже к офицерам причислила!

Майор пил мало, больше слушал. Но нисколько не жалел, что подсел к милым связисткам – с ними действительно интересно и весело. Муза успевала не только болтать, но и замечать всех в буфете.

– О! Товарищ Хохмачко, ты что, не хочешь нас поздравить? – остановила она проходившего мимо начищенного до блеска старшего прапорщика.

– А я хожу, хожу вокруг вас и всё жду приглашения. А вы даже не замечаете меня.

– Да как же можно такого упитанного, породистого кота не заметить? Одни усы чего стоят!

Довольный Хохрячко засверкал еще ярче.

– Девчонки, я мигом!

Спустя несколько секунд на столе булькнула четырехгранная бутылка с красными стручками.

– Горилка украинска з перцем! Угощайтесь! Всех поздравляю!

Морозова взяла на себя роль лидера и теперь говорила и думала за всех:

– А мы тебя, друг ты наш сердешный! У меня тост: за жизнь свою ценой не постоим, особенно когда она бесценна! За нашу дивизию, за нас!

После двух стопок горилки душа Морозовой потребовала откровенных признаний. На сей раз объектом пристрастного допроса оказался сидящий рядом Хохрячко.

– А вот скажи мне честно: как тебе служится в Российской армии? Ты наш или их? Если тебя забросить туда, ты бы мог выполнить наиважнейшее задание?

– Служу я России, а душа у меня украинская. Ведь родился-то я там.

Брови Музы подозрительно дрогнули, прищуренные глаза замерли в недоверии.

– А по утрам, особенно с похмелья, ты, случайно, родины и языки не путаешь? – она мгновенно преобразилась: ее взгляд стал устрашающим, а голос следователя-палача потребовал: – А ну в глаза мне смотреть и не моргать, я кому сказала… Живо отвечать, когда тебя допрашивают…

Хохрячко ничего не оставалось, как подчиниться дрожащим голосом:

– Ой, Музочка, за что же такая немилость? Свой я, свой. Думаю, и нашим странам делить нечего – сестры же!

– Ой, не скажи, брат. А Крым?! А Севастополь?.. России в жизни столько хлебнуть пришлось – и ничего, не утонула. Ты думаешь нам, русским дивчинам, не интересно знать, чем сейчас дышат ваши хлопчики? Кстати, с этими хлопчиками – одни хлопоты!

– Потому что ушами хлопают. Так что готовься, скоро будем забрасывать – докладывать будешь лично мне. И не возражай: ты же сам говорил, что давно дома не был. К тому же три языка знаешь: украинский, русский и… матерный! А он всем языкам язык! Уже стал международным!

Задумчивая улыбка не сходила с лица Хохрячко, а Муза умильно заглянула ему в глаза.

– Как прикажете, товарищ сержант, – согласился он, а сам, съежившись, покосился на майора. Хохрячко почувствовал себя неловко и пустился в размышления: «А может, это специально так подстроено, чтобы проверить меня на вшивость? Нет, всё, больше ни граммульки! А то ляпну что-нибудь не то…»

И тут он выдал то, что до этого тщательно скрывал:

– Вспомнил. Во мне течет и белорусская кровь.

– Беларусь, говоришь? – Муза угрожающе забарабанила ногтями по столу. – А что же раньше молчал? – тут же по ее лицу растеклась веселость. – Это же наши самые близкие друзья!

Нина задумчиво повторила про себя название этого соседнего славянского государства и спросила:

– Раз вы такой интернациональный, скажите мне: если Беларусь – это белая Русь, то какого же цвета Россия?

На этот вопрос никто не мог ответить, в том числе и майор Буров.

Муза оказалась великодушной:

– На первый раз достаточно, а то не успеешь всё переварить. Свободен. Но сегодня – чтоб ни капли, завтра очень ответственный день. Придешь ко мне в кабинет с распиской и проектом договора о тесном сотрудничестве…

– Между нами?

– Это само собой… Но мы же должны мыслить глобально, так что под нашими личными взаимоотношениями будут подразумеваться государственные масштабы – между Украиной и Россией! Пора наводить порядок. Так что иди, родимый, и не забывай о возложенной на тебя очень важной миссии и ответственности.

Простившись, Хохрячко удалился в глубокой задумчивости. Снизу доносились отрывистые звуки вальса, но сегодня он не так увлекал своей притягательной силой. Несмотря на занятость разговорами, оживленная Морозова приметила Емелина:

– О! Соседушка, я гляжу, и ты спешишь поздравить нас?

Тот шмыгнул в буфет, откуда вернулся с бутылкой дешевого красного вина.

После памятного эпизода с дверью Нина изменила свое отношение к нему. Она решила услужить и налила ему целый стакан. Но Емелин поразил всех:

– Не могу. Клятвенно обещал коменданту Зине сегодня вернуться как стеклышко!

Этому известию все только обрадовались. А веселая компания засиделась до окончания вечера, точнее до закрытия буфета. На улице их встретил приветливый освежающий ветерок, который добавил всем бодрости и резвости. Девушки громко смеялись и не скрывали своего приподнятого настроения. Нина не уступала подругам – она забылась и искренне благодарила праздник, доставивший ей столько приятных минут.

Развеселившаяся Морозова запела свою любимую, родственную: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» Но ее остановил патруль, словно специально ждал их в кустах.

– В чем дело? Почему нарушаем общественный порядок? Да вы пьяны! – обвинил всех разом ретивый капитан.

– О! Унтер Пришибеев пожаловал! Капитан, тебе что, завидно? Ну извини, не оставили, – с искренним сожалением ответила Муза. – Кто опоздал, тот не с нами.

Девушки улыбнулись и принципиально отвернулись, не удостоив Зорняка своим вниманием. Стерпеть такое он не мог и своей агрессивностью заставил их повернуться к нему лицом.

Перед Ниной он предстал крупным планом: брови угрожающе сомкнулись, а узкие глаза сверкнули презрительным негодованием. Она не испугалась и с грустью отметила: «Они словно не смотрят, а расстреливают всех разом. Складывается впечатление, что они ни любоваться, ни радоваться вообще не умеют: или в детстве не научили, или уже успели разучиться».

– А-а, старая знакомая, – его ехидный взгляд больно вонзился в Нину, но она не подала виду – научилась терпеть.

– Во-первых, я не нуждаюсь в таких знакомствах. А во-вторых, вовсе я не старая.

– То вы плачете, то заливаетесь на весь городок. Красиво живете! То с одними по ночам таскаетесь, то с другими. Вы что, «ночная бабочка»?

Нина вспыхнула в гневе, но сдержалась. А капитан не унимался:

– Попрошу всех предъявить документы, – строго потребовал он. – Гражданин, вас тоже это касается, – обратился он к майору.

– Почему? За что? – возмутились подруги, совершенно не воспринимая его всерьез. Они застыли в легком замешательстве, смутно догадываясь об истинных намерениях капитана. Еще находясь во власти своего веселого настроения, они полагали, что нечто маленькое и темное мельком пронеслось мимо, едва задев их, и больше не вернется. Но он и не думал их покидать и стоял на своем.

– Живо, живо, – поторапливал он.

– У нас же праздник! – напомнила Дина.

– А у меня служба! Отставить разговоры, а то я вас мигом доставлю в комендатуру.

От ощущения вседозволенности Зорняка просто распирало: ему уже показалось мало собственной жизни, ограниченных определенными рамками полномочий, ему полной свободы и безраздельной власти подавай. И немедленно. Вот тогда уж он развернется и всем покажет! К тому же что-то сильно напирало и теснило его изнутри, поэтому он пыжился и спешил продемонстрировать свою исключительную важность, так как чувствовал себя не в едином лице, а раздвоенным и даже размноженным – чтобы везде успеть и вовремя пресечь. Неважно что, главное – кем! Чтоб все знали!

Терпение Бурова лопнуло:

– Для начала представьтесь, товарищ капитан. И попрошу не разговаривать с дамами в таком тоне. Да, да, умерьте свой пыл.

– Не вам меня учить. Да кто вы такой, чтоб меня…

Подбежали Хромов и Коноплев, с ними – сестры Нины. Они тут же получили исчерпывающий ответ:

– Проходите. С вами всё ясно – вы в форме. А они – неизвестно кто. Документы, – капитан протянул руку. – И не вздумайте спорить – у меня разговор короткий. Я капитан Зорняк…

– Как, как? – переспросила Дина.

Он дважды повторил: «Всё равно правильно не запомню и добрым словом не вспомню».

– Так я жду, – не унимался капитан. – Неприятности вам обеспечены. Что ухмыляетесь? Я научу вас уважать военный патруль.

– Учить придется вас – и в другом месте, – урезонил его Буров и продемонстрировал удостоверение с красными корочками. Тот в изумлении открыл рот и побледнел.

– Извините, товарищ майор, – не узнал, темно. Так вы бы сразу сказали или намекнули, а то неувязочка вышла... Уж никак не думал…

– Зато я вас хорошо узнал. Причем лично убедился. Раньше был наслышан, а теперь... Относительно же вашего хамского поведения я завтра же поговорю с кем надо – будьте уверены. А пока извинитесь перед сержантом, – Буров кивнул на Нину и смерил капитана таким презренным взглядом, будто перед ним завилял хвостом старый шелудивый пес.

Тот втянул в себя воздух и кашлянул. Как ему не хотелось терять своего лица, особенно перед девушками, всего-навсего сержантами!

– Простите, извините, больше не повторится… Собачья служба, нервы на взводе… Скоро генерала, и то не буду узнавать… в темноте.

Нина с радостью отметила про себя: его сытый баритон превратился в плаксивый тенор. Сделав шаг вперед, Дина всплеснула руками:

– Ой, а что с вашим голосочком-то стало? Такой льстивый! Так и лебезит, так и лебезит… И в лице вы изменились – прямо не узнать!

Зорняк под насмешливый галдеж что-то пролепетал в свое оправдание. Пока он неумело изображал оскорбленную невинность, Муза подошла к его помощникам, смущенным солдатам, и шепнула:

– Так вот, бойцы, не берите пример с этого дяденьки, иначе вам никогда не быть генералами.

На следующий день Юрасов дежурил по части. Его навестили Хромов и Коноплев. Повесив мокрые плащи, оба стали вытираться платками.

– Товарищ подполковник, что нынче с природой творится! Словно взбесилась. Еще два часа назад стояла жара, а сейчас такой ливень – хоть из дома не выходи, – возмущался Хромов, тщательно причесываясь перед зеркалом.

Глядя в мутное от дождевых потоков окно, Юрасов согласился:

– И не говори-ка, каждый день происходит что-то ужасное. Я уже боюсь радио или телевизор включать, думаю: опять сейчас чем-то страшным ошарашат. А мы, как всегда, не готовы, потому что не ждали, не предполагали… Зато на чудо надеялись.

– Завихренья в некоторых головах приводят к завихреньям в природе. Жаль! Гибнут люди, их имущество, скот… Сколько горя! – озабоченно покачал головой Хромов.

Раскрасневшийся Юрасов был более категоричен:

– А наши «всемогущие и вездесущие» службы, как всегда, не успели предупредить, вовремя помочь, спасти и вывезти… Всё на них сваливается так неожиданно, так некстати, что ни сил, ни времени не хватает помочь своему народу.

Он резко встал, прошелся по кабинету и застыл у окна. Хромов любил иногда выдать с сарказмом. И на этот раз он воспользовался благоприятным моментом:

– Зато чужим всегда успеваем, в том числе и богатым и очень богатым! А до своего всё как-то руки не доходят… И денег никогда не хватает… от избытка!

Юрасов повернулся к офицерам.

– Да, мужики, что-то непонятное происходит в нашем «королевстве». Поневоле вспомнишь Некрасова: «Бывали хуже времена, но не было подлей…» Почему такая безответственность, расхлябанность? Мне кажется, пора в стране прибраться. И серьезно.

– Давно пора уже провести генеральную уборку, – вступил в разговор Коноплев. – Так и хочется взяться за метлу и вымести всю нечисть и грязь… – почесав затылок, он решительно добавил: – и в армии, и в стране. Сколько можно терпеть такое?!

– Вот мы служим в своем закрытом городке, словно в замкнутом мирке. И о жизни в регионах и в стране в целом судим по средствам массовой информации. Больше – по телевизору. А выбираешься в отпуск или в командировку – просто поражаешься. Оказывается, всё далеко не так, как нам показывают, изображают… Люди совсем другими стали – их словно одурманили, оболванили. А ведь мы были признаны самой читающей страной в мире. Сейчас же нас приучили не читать, а листать журнальчики и газетенки. А главное, отучили не только думать, а даже задумываться: что же происходит? И почему происходит? Далеко ходить не будем: я проверил в нашей полковой библиотеке…

Младшие офицеры с интересом взглянули на Юрасова, а тот с хитринкой смотрел на них, будто решая, выдавать военную тайну или нет:

–…а получается следующее: регулярно читает только один Славный. Еще трое солдат брали на руки по четыре-пять книг, десять бойцов – по одной-две, а остальные даже не записались! Это касается и офицеров. Печальная картина! Даже трагичная. Не думаю, что у каждого богатая личная библиотека – в их-то комнатушках! О прапорщиках я вообще молчу. Правда, некоторые иногда наведываются – приходят отметиться, с умным видом полистать журналы, заодно продемонстрировать свою эрудицию и красноречие. Екатерина Эдуардовна – женщина молодая, видная, к тому же сейчас одинокая! Вот кое-кто за ней и приударил.

– Даже догадываюсь, кто, – усмехнулся Хромов, но встретил настороженный взгляд командира.

– Было бы смешно, когда бы не было так грустно. Как бы потом плакать не пришлось. Это очень серьезный вопрос.

Старшие лейтенанты переглянулись и тактично выдерживали паузу, пока подполковник не освободится от тяжелых размышлений. Казалось, мысленно он где-то далеко, но оказалось – совсем неподалеку.

– Жаль Дробика. Как говорится, люди гибнут за металл – его же вечно не хватает. В его смерти все мы виноваты. И я в первую очередь. – Юрасов уставился на стоячий карандаш и нервно провел рукой по ухоженным волосам. – А ведь я сколько раз говорил с ним: что ты делаешь, ведь у тебя двое детей! Генерал, и тот дважды с ним беседовал, а тот уперся: за такие гроши пусть другие служат. А я в бизнесе больше «бабок» заработаю…

– Вот он и ударился по «бабкам». Вы помните тот комичный случай с ножиком? – напомнил Хромов и взглянул на недоумевающего друга.

Юрасов же, конечно, знал – ему положено. Он осуждающе покачал головой.

– А ведь неплохой был мужик, в компьютерах – просто корифей! Но водочка – она ведь до хорошего не доведет, у нее короткая дорожка. Сначала пил, как он говорил, от нищеты – сразу возникли проблемы в семье. Погнался за длинным рублем, который, как оказалось, несовместим с современной армией – видимо, карманы у них разные. Решил уволиться. Говорят, поначалу у него вроде бы неплохо получалось. Тогда стал пить от показной роскоши и внешнего благополучия. Когда конкуренты его прижали, весь бизнес сразу и развалился, а комбинатор-неудачник совсем скатился и лопал уже от безысходности.

Постукивая указательным пальцем по столу, Хромов припомнил:

– Он мне однажды пожаловался: «При наших налогах даже дышать приходится через раз». Дробик действительно здорово поддавал. И всегда находил этому объяснение. Он пил за чистоту души, а сам потом в грязи валялся.

Юрасов уставился в одну точку, а его пальцы нервно вращали любимый карандаш.

– Да, каких-то три-четыре месяца, и всё – цирроз печени. А может, он у него и раньше был?

Хромов предположил:

– Думаю, это ему месть за варварство, за тайгу…

Юрасов и Коноплев переглянулись. Подполковник потребовал объяснений. Хромов продолжил:

– Перед увольнением он мне открылся: бизнес, мол, придумал надежный. «Буду лесом заниматься. По-крупному!» Так и сказал: «Пока тайгу не перепилим, работы хватит… на века». Я же сибиряк – возмутился, а он мне: «Буду хищником. Как другие. Иначе нынче нельзя».

– Но он вроде не занимался этим? – уточнил Коноплев.

– Ну и что. А ведь собирался… Вот судьба или Бог и покарали его: не за дела, а только за одни черные мысли. Не стоило ему распространяться. С этим не шутят.

Юрасов покачал головой.

– Да уж какие тут шутки. Трудно сейчас Екатерине Эдуардовне с ее нищенской зарплатой.

– Мы все начинаем жизнь с чистого листа, а уходим с некрологом. Может, сложимся? – предложил Коноплев. Юрасов только махнул рукой:

– Да этим не поможешь. Вопрос надо в принципе решать: завтра я буду у комдива и поговорю с ним. Может, еще куда-то на полставки пристроить или хотя бы в столовой обедами отоваривать – уж на три порции не обеднеют. А вот на подарки детям можно и сложиться – сегодня же брошу клич всем офицерам. Думаю, и прапорщики поддержат!

Хромов достал тощий кошелек, заглянул в него и удрученно покачал головой.

– Время – деньги, но где их столько взять? Придется занять у друга.

Беда позвала в дорогу

Жизнь мирно течет: не штормит, не пенится и вдруг как взъерепенится!

Прошло еще двое томительных суток. Нине так и не удалось поговорить с Виктором. Она застыла у окна: остатки света быстро сгорели в зареве заката, и тихий вечер тонул в задумчивых сумерках. Ее душа предчувствовала что-то нехорошее, но не могла понять, откуда исходит опасность и где ее ожидать. Легла с неуемной тревогой – даже таблетка не помогла. Утром встала с тяжелой головой. Обеспокоенная состоянием здоровья мужа, она позвонила в Москву и, на свое счастье, застала у себя в кабинете заведующего отделением. Он ей прямо сказал, что врачи делают всё возможное, но пока улучшения нет.

– Организм его слабеет, поэтому сопротивляемость болезням угасает, никакие лекарства не помогают.

– Я хочу приехать, поддержать. Вы разрешите? – спросила Нина.

– Для него это будет самым лучшим лекарством.

– Спасибо. До встречи.

Нина перед зеркалом быстро привела себя в порядок и, даже не позавтракав, вихрем умчалась на службу. Всегда внимательный начальник узла связи присел напротив, его глаза говорили: я весь внимание. А ее заботливо освещали ласковые лучи, позволявшие заметить во взгляде усталость и взволнованность. Обеспокоенность Скальновой передалась и наблюдательному командиру. Он ждал, а Нина тоже не сводила с него пристального взора: едва тронутое кое-где неглубокими морщинами смуглое лицо оставалось привлекательным.

Выслушав подчиненную, Юрасов с пониманием отнесся к ее просьбе и подписал рапорт на внеочередной отпуск.

– Хоть и не хватает телеграфистов… но как-нибудь выдержим. Да и люди поймут.

Он собирался еще что-то сказать, но передумал: в кабинете так и зависла тягучая недосказанность. Нина почувствовала нотки пассивного осуждения с его стороны. За что? Она уже собралась уходить, но в нерешительности задержалась в дверях.

– Что-то еще? – словно обрадовался начальник ее неуверенности и медлительности, будто надеялся услышать что-то сокровенное.

– Я давно собираюсь с вами поговорить, – насупившись, как-то по-детски произнесла Нина. – Обо мне, наверно, ходят всякие разговоры, сплетни… Не верьте. Хочу, чтобы вы меня правильно поняли: не могу я больше… скрывать и прятать свои чувства. Крылья есть, а взлететь не могу. Так измучилась!.. Без него не представляю свою жизнь, а он теперь так далеко!

Юрасов догадался, о ком идет речь, но всё же уточнил: не ошибается ли. И услышал честный ответ:

– О Викторе Славном! Я люблю его. Понимаете, ничего поделать с собой не могу.

– А как же муж, тем более в таком состоянии?!

– Если я и любила Федора, то любила без вдохновения, без огня, с наивными, доверчивыми, хотя и очень нежными, трепетными чувствами. Скажете: так не бывает… Неопытной была, всю жизнь провела в лесу. Общение с людьми мне заменяли книги. И вдруг в мою жизнь ворвался Федор – без выбора, без времени на раздумье. Мне и показалось, что он и есть мое счастье… И я, как молодая лебедушка, умчалась за своим красивым лебедем в неведомую даль. Здесь окунулась совсем в другой мир! Сначала оробела, как маленький пушной зверек, долго присматривалась, привыкала и выбирала, к кому бы мне приткнуться, хотя бы временно пристать. Появились верные подруги: Дронова и Морозова… И вдруг эта беда с Федором – его боли, терзания, страдания стали и моими. Иногда мне кажется, что я медленно увядаю вместе с ним, что его болезнь перенеслась и на меня, поглотив все мои ощущения, эмоции. В последние месяцы я уже не жила, а существовала: вместо бодрости и оптимизма – жалость и сострадание. Иногда смотрю на себя и вижу на лице скорбную маску вечной мученицы. За что мне выпала такая доля? – Нина опустила голову, перевела дух, собралась с мыслями и уверенно продолжила: – И вот на фоне, казалось бы, беспросветной и мучительной тьмы в мою одинокую жизнь ворвался Виктор – и не слабым миражным огоньком, а словно молодое восходящее солнце, которое всё вокруг осветило и преобразило. Теперь я на перекрасившийся в другие краски мир смотрю не сквозь щелки в заборе, а через распахнутые ворота, и не своими, а его здоровыми и умеющими радоваться жизни глазами. Знакомство с ним, его присутствие согрело во мне озябшее и изболевшееся сердце – оно распалилось таким благородным жаром, что его уже не унять.

Слушая ее, Юрасов открыл для себя совсем иную Нину Скальнову. Он смотрел мимо нее и с удивлением думал: «Откуда в ней, еще совсем девчонке, это богатство? Раньше замечал только внешнюю ее красоту, и вдруг – столько эмоций, поэтики! Конечно, приведенные ею красочные сравнения не в пользу больного мужа, которого я знаю и за которого болею всей душой. Как же быть? Что предпринять, что посоветовать?»

Четкого ответа он не нашел, поэтому не то спросил, не то проверил:

– Судя по всему, ты натура тонкая, страстная, влюбчивая. А вдруг ты кого-то еще встретишь? Потом другого? И каждый будет казаться лучше, ярче, светлее?

– Нет. Лучше не бывает. Виктор – исключение! Я сравниваю его с неприступной крепостью, которая находится на самой высокой горе мира. А я – альпинистка: всё лезу и лезу, карабкаюсь, чтобы достичь этой вершины… И никак не доберусь. Боюсь, вся трясусь, ведь одно неловкое движение – и сорвусь в пропасть, расшибусь. Но пока я жива, буду взбираться и рисковать. В этом мое спасение. Что касается других, то они не могут сравниться с Виктором – их максимальная планка значительно ниже, поэтому они не вдохновляют и не интересуют меня.

Юрасов искренне позавидовал своему подчиненному, простому парню с Волги, удостоенному такого сравнения и напористой страсти, с которой говорилось о нем. «Обо мне жена так никогда, наверно, не сказала бы», – честно признал он и смягчился:

– Так что же нам делать?

– Я поделилась с вами только с одной целью: чтобы вы поняли, что творится у меня на душе, и не осуждали. А мужа я не брошу и буду всячески поддерживать.

– Вот за это тебе огромное спасибо! – Юрасов встал и по-доброму, как-то по-домашнему положил свою теплую руку на ее плечо. – А также за доверие и откровенность.

Нина уже собралась уходить, но командир остановил ее:

– Подожди, я тебе кое-что покажу.

Он вернулся к своему столу и достал из ящика альбом. Открыл и очень аккуратно, даже с какой-то нежной бережностью, вырвал первый лист. Затем полистал с конца и остановился на последнем рисунке, который тоже получил свободу. Подполковник подошел к Нине, склонился и поцеловал ей руку – она ощутила трепет его губ и вспыхнула от приятной неожиданности. А Юрасов развернул ее ладошку вверх и положил на нее два листа. Сначала с карандашного рисунка на нее уставились задумчивые глаза Федора.

– Как он похож! – отметила Нина и взглянула на другой – ей понравился и собственный портрет. – Как вам это удалось?

Он пожал плечами и открыто улыбнулся.

– По памяти. Нравится?

– Тогда дарю. Из своей коллекции – только вам!

– Спасибо! Я думаю, Федору будет приятно.

Нина вдруг испуганно спохватилась:

– Я еще нарисую – восстановлю по памяти.

«А всё-таки портрет Федора самый первый, а мой – самый свежий. Но это неважно – теперь они будут рядом и всегда вместе».

Нина с легким сердцем вышла от Юрасова, она словно сняла с груди тяжеленный камень и все свои проблемы и терзания оставила в кабинете начальника. Но уехать, так и не поговорив с Виктором, она не могла. Возможно, он каждый день ждет ее звонка, а она вот так вот возьмет и умчится. «Надо действовать, причем немедленно».

Уняв волнение, связалась с телефонисткой и застыла в ожидании. Соединили быстро. Однако начальник смены запасного пункта связи с грустью сообщил, что Славного нет: он уехал домой.

Невидимая сила намертво сковала Нину. Затем ее охватила дрожь от пугающей неизвестности. В воздухе повисло томительное молчание. Перед глазами поплыли круги, нарушившие вдруг водную гладь прежних взаимоотношений с Виктором, они становились всё больше и больше, как будто кто-то бросал в чистое озеро камушки и глыбы. После того как упал на дно последний камень, грозный нарушитель водного спокойствия, она каждой своей клеткой ощутила реальную опасность: Виктора закручивала огромная воронка, он отчаянно сопротивлялся, кричал, но никто не спешил ему на помощь. Нина словно забылась тяжелым сном. Что ждет ее наяву?

– Что случилось? – у Нины прорезался вдруг мученический голос, как будто ее больно ударило током. От нетерпения она даже привстала. Последовала невразумительная и, как ей показалось, безразличная к чужому горю пауза. – Алло, алло! Не вешайте трубку! – умоляла она. – Скажите же, что с ним?

Но никто не отвечал, словно она требовала выдать то, что никому на свете не известно. Однако короткие гудки отбоя не последовали, поэтому Нина терпеливо ждала, хотя молчание дорого стоило ей. Наконец она услышала:

– Командир его отделения сказал, что у Славного отец умер.

– Час от часу не легче, – вырвалось у нее. – Скажите, а давно он уехал?

– Три дня назад.

Срывая с груди платок, Нина чуть качнулась, но устояла. Теперь видела только печальное лицо Виктора. Она медленно шла по шумному городку и ничего не слышала, никого не замечала. Вдруг наткнулась на выросшего вдруг на ее пути Найденова.

– Здравствуй, Ниночка. А я с дежурства. Гляжу, ты идешь, такая расстроенная…

– Горе у меня. В Москву уезжаю.

Он всё понял, приветливая улыбка исчезла, глаза сосредоточились.

– Ты в таком состоянии… Тебе нельзя одной. Я отвезу тебя на вокзал. Жди меня дома, я сейчас решу вопрос с пропуском и с машиной.

Только сейчас Скальнова очнулась от вонзившейся в ее сердце мысли: надо торопиться, надо успеть к поезду.

– Да, да. Конечно, – растерянно ответила она.

Время поджимало, это подхлестнуло ее. Нина уже не шла, а бежала домой собираться в дорогу. В предотъездной суматохе она совсем выпустила из памяти свой кошелек и записную книжку, но, взявшись уже за ручку двери, спохватилась. Не забыла и подруг, позвонила Дине:

– Приходи. Я уезжаю.

Та по голосу всё поняла и мигом прибежала. Взглянув на подавленную Нину, перепуганная Дина без раздумий согласилась проводить ее. Сама же села за телефон и несколько раз набрала различные номера.

– К сожалению, наша Морозова, как Снежная Баба, растаяла на жаре и бесследно растворилась. Мое усердие не увенчалось успехом.

– Ну и ладно – мы без нее.

Ждать Найденова пришлось недолго. Он лихо подрулил к подъезду и громко просигналил.

Почти всю дорогу напряженно молчали. Мысли Нины были заняты то мужем, то Виктором. Сосредоточенный Найденов спешил, а в мыслях жаждал увидеть своего неизвестного счастливого соперника, чтобы подружиться, полюбить или возненавидеть только за то, что его любит Нина. Дина решила умерить его водительский пыл:

– Лейтенант, не гони: к конечной цели мы всегда успеем.

– Да я вроде не очень – всего-то сотню выжимаю.

– На тот свет и меньше достаточно. А мы туда не торопимся. В этой жизни и без нас горя хватает. Давно за рулем?

Вспыхнувшие щеки сразу выдали молодого ракетчика, после паузы он признался:

– Если честно, то так далеко – впервые. Но мне очень хотелось помочь… Я для нее…

– Вот и езжай спокойно, ты же не в ВВС служишь. А то как бы нам не улететь куда-нибудь… – вдруг, испугавшись накликать беду, быстро исправилась: – И придется помогать несчастной машине. Я лично в толкачи не нанималась.

После разговора со Скальновой подполковник Юрасов позвонил на запасной пункт и спросил у командира части:

– Ты не знаешь, Славный в тот день вовремя улетел?

– Да должен. Погода была летной. Во всяком случае позвонил бы, если что, – ответил Сергеев, которому передалась обеспокоенность Юрасова. – Хотя кто его знает, он ведь немного странноватый и гордый.

– А как он прореагировал на печальное известие?

Юрасов не сомневался, что Скальнова уже знает о печальном событии, поэтому не сообщил ей. Только сейчас его прострелило: а если она не к мужу, а к нему? Неужели обманула? Нет, не могла. А даже если и так – что в том плохого, если она навестит Славного? Он тоже нуждается в поддержке. Впрочем, она взрослый человек, это ее личное дело.

Раздумья Юрасова перебил Сергеев:

– По-мужски. Сказал, что отец болел, недавно операцию перенес. Видимо, был готов. Кстати, вы читали рапорт? В тот день он отличился, когда преследовали Грабова. Мужественный парень! Рисковал собой. Хороший он солдат – побольше бы таких.

Подполковник задумался: «А может, зря я сослал его? Вдруг у них настоящая любовь!»

Василий Васильевич почему-то вспомнил свою молодость, и на душе стало как-то легко и безмятежно. Тогда ему, только что окончившему военное училище, доверили охранять самого министра обороны! За три дня до этого Юрасов прибыл в часть, а там такое!.. В дивизию приехал маршал, и новоиспеченного лейтенанта сразу же задействовали в охранных мероприятиях. Заканчивался визит самого главного военного начальника посещением лучшего в городе ресторана «Витязь». Местным командованием были приняты самые жесткие меры безопасности. Молодому связисту и его другу Вано, с которым вместе учились, доверили важный пост у служебного входа. Майор так и приказал:

– Запомните, здесь должны проходить только по спецпропускам. И чтоб ни единой чужой души!

Задача поставлена – надо выполнять. И вдруг подходит молодая красивая девушка и объясняет, что работает здесь солисткой вокально-инструментальной группы. А документов нет.

– Ничего не знаю. Покажите спецпропуск, – стоял на своем бдительный лейтенант Юрасов.

– Да нет у меня его. Я на больничном, сегодня выписали. Хотите, покажу?

– Вэрим всэй душой и сэрдцэм, – расплылся в улыбке Вано и демонстративно прижал свою руку к груди.

– У нас спецобслуживание, поэтому всем посторонним вход воспрещен, – не уступал Юрасов, хотя и сочувствовал ей.

– Ну, как вы не поймете…

– Милая девушка, поймите и вы меня: без пропуска не могу. Звоните своему директору – пусть он согласует вопрос с моим руководством, и тогда – пожалуйста, – предложил он.

– Откуда звонить? Здесь же нет телефона, – расстроилась она, нервно покусывая красивые губки.

Тут вступился Вано:

– Паслушай, Васылый, да что мы – нэ люди, что ли? Такой красывый дэвушка, а мы ее нэ пускаем. Пусть идет сэбе с Богом. Вот увидэшь – миныстру обязатэльно панравится.

– Ладно. Вы подождите, я сам схожу и всё узнаю.

Солистка сразу повеселела. Когда он вернулся, заметил, что она любезно разговаривает с напарником. Они уже, видимо, познакомились, и общительный Вано рассказывал ей что-то смешное. Она очаровательно улыбалась, однако, увидев Юрасова, сразу насторожилась в ожидании ответа.

– Васылый, эту изюмитэльную дэвушку завут Катэрына. Она очень харашо паёт. И даже грузынские пэсни много знает.

– К сожалению, Вано, сегодня услышать ее голос нам не придется. Дело в том, что из гарнизона вызвали ансамбль песни и пляски...

Катя расстроилась, ее глаза потускнели, и она опустила голову. Даже не попрощавшись, она медленно направилась к остановке. У Вано сердце кровью обливалось, его глаза забегали, он засуетился. Юрасов тоже чувствовал себя неловко, но он не знал, что предпринять.

– Што ты стаишь? Пачэму нэ бежишь? Иди, дагони, назначь свидание. Такой дэвушка! Ай-вай-вай! Как она на тэбя сматрэла! Какие у нэё были глаза!

Василий колебался. Он действительно не представлял, что делать и как успокоить ее.

– Я бы за одын такой взгляд всё отдал. Паверь маему опыту: беги за нэй. Она влюбилась в тэбя – пачему нэ в мэня? Нэ валнуйся – я прикрою и падмэню.

Юрасов сначала неуверенно, как бы сомневаясь, потом всё быстрее пошел за Катей, а увидев автобус, побежал, чтобы не упустить. И успел. Он проводил ее до дома. По дороге они познакомились и сразу потерялись во времени. Общий язык нашли сразу и говорили только о приятном. Это были замечательные минуты!

Когда он вернулся на свой пост, торжественно-обеденное мероприятие уже завершалось. Вано с любопытством слушал скупой рассказ друга о первом свидании. Во втором он уже не сомневался.

А через полгода Вано уже был тамадой на свадьбе молодого лейтенанта и очаровательной Катерины.

Прервав воспоминания, подполковник осудил свой лейтенантский поступок: надо же, бросил пост и побежал за юбкой. Потом смягчился и частично оправдал себя: молодой был, азартный. Подумал: а вдруг это судьба? И оказался прав.

Взглянув на российский флаг, украшавший его кабинет, Юрасов задумался: «Вот уже двадцать лет прошло с тех пор, а как сейчас всё помню. Какое замечательное было время! Сейчас Вано в Грузии. Вот ведь что наделали: теперь мы с ним служим в разных армиях, проживаем в разных государствах. О нем давно уже нет никаких известий… Так что же мне делать со Скальновой? А вдруг это у нее серьезно? Если так, то нелегко ей. А мужу каково?! Нет, его я в обиду не дам. Пусть всё остается как есть, а там видно будет».

День выдался насыщенный событиями и переживаниями. Несмотря на занятость, Юрасов всё же принял пожилого человека, настойчиво просившегося к нему.

– Я полковник в отставке Ядринцев. Всю жизнь прослужил на границе, – начал посетитель, сразу приступив к делу. – Здесь уже третий год: приехал к дочери.

– Ну как живется вам, пенсионерам? Не за горами и мой черед.

– Пенсионер – это человек, которому нечего делать, но он упорно изо дня в день делает это. В этом возрасте уже чего-то не хватает, а гордости за опыт хоть отбавляй. Но, к сожалению, сейчас он никому не нужен, наш профессиональный и жизненный опыт. Вот что обидно. Но я пришел к вам не жалиться, не плакаться. Несколько дней назад на озере возник неприятный инцидент. Трое бывших пограничников, изрядно перебрав, кричали, матерились, приставали к отдыхающим… В общем, вели себя безобразно. Я им сделал замечание, так они и меня оскорбили. Пришлось мне с правнуком уйти подальше. Но я все-таки наблюдал за происходящим. Так вот, эти хулиганы, иначе их не назовешь, как банные листы пристали к одной девушке, а потом спровоцировали драку: одному из солдатиков – высокому, худому, в крапинку – крепко досталось. Судя по эмблемам и разговорам, я понял, что они из вашей части.

– Кто, хулиганы?

– Да нет… которые дали отпор им. Особенно мне запомнился один из ваших: такой поджарый, мускулистый, очень техничный парень. Молодец! Быстро их поставил на место. Они еще угрожали ему, обещали встретить. Я долго сомневался: идти к вам или нет. И всё же решился – он заслуживает поощрения. Я сам хотел поблагодарить, но, во-первых, ему тогда было совсем не до меня, а во-вторых, получить благодарность от вас ему будет более приятно.

– Не скажите, – возразил подполковник. – Когда посторонний человек, тем более такой заслуженный и уважаемый, говорит тебе «спасибо», это надолго остается в памяти.

– Какие они все-таки разные, эти молодые. Почему? В наши годы таких различий между людьми не было. Ну, встречались, конечно, и подонки, и преступники… но не так часто. Они сразу бросались в глаза, и по отношению к ним быстро принимались меры, в том числе и общественного воздействия. Да и спиртным тогда не больно-то злоупотребляли. Нельзя сказать, что совсем не пили, но выпивали всё же меньше.

– Я понял, о ком идет речь. Но, к сожалению, в ближайшие дни передать ему ваши теплые слова и объявить благодарность не могу. Дело в том, что у него умер отец и он уехал на похороны.

– Ой, горе-то какое, – Ядринцев с сочувствием опустил глаза и умолк. Глубокая тишина не нарушалась ни случайными словами, ни звонками. Не сговариваясь, офицеры словно почтили минутой молчания смерть неизвестного им человека, наверняка хорошего, если он воспитал такого сына и солдата!

– Да если б только одно… У нас каждый день что-то случается. Вы, наверное, слышали про дезертира?

– А как же – весь городок переполошился.

– Беда… Две человеческие жизни!

– Смотрю я на современную жизнь, и жутко становится: обидно за всех стариков и особенно за них, молодых. Мы уж, видно, никому не нужны, раз к нам такое отношение, раз нам определили такие нищенские пенсии. Вот какая оценка нашей работе, службе и всей сознательной жизни. Взять, к примеру, меня. Уволился и сразу понял: мир-то изменился. В Таджикистане мы, русские, никому не нужны. Нет, когда служили в тяжелейших условиях, рисковали жизнями – в нас нуждались. А как вышли на пенсию, всё – как отрезало. Пришлось уезжать. Я к сыну в Подмосковье – так на работу не устроишься: только до сорока пяти, рядовые охранники – до пятидесяти. А мне тогда уже стукнул пятьдесят один годок. Не в грузчики же идти в какой-нибудь киоск или палатку. Плюнул. С надеждой приехал сюда, а здесь с работой еще хуже. Пенсии не хватает – ведь надо дочери, внукам и правнукам помогать. Муж оставил ее с детьми и уехал. Ни слуху, ни духу, ни алиментов. Вот так и живем, сухари жуем! – Он задумался и внезапно проникся уверенностью. – Но я оптимист, это из меня не выбьешь – ведь сколько всего повидать пришлось! Закаленный временем и трудностями. А стыдиться мне нечего, честью служил и живу.

Пока полковник неторопливо резонерствовал, Юрасов вооружился терпением, он улыбался и радовался за него – не сломлен, крепок духом.

– Ознакомьтесь вот с этим, – Юрасов протянул протокол и объяснения, оставленные начальником милиции.

Посетитель неторопливо надел очки и погрузился в документы, Юрасов внимательно следил за его живой реакцией. А тот, нервно поправляя волосы, с каждой строчкой, с каждым словом возмущался всё больше.

– Так ведь это же ложь! Ни слова правды! Всё перевернули с ног на голову. Хорошего парня обвинили, вот так они и стряпают липовые дела.

– Ну как же не верить, когда у них целых три свидетеля – они же потерпевшие! Кстати, один из них скоро станет милиционером.

– Да таких к милиции близко нельзя подпускать. А если надо, я тоже могу пригласить свидетелей.

– А вы можете сказать об этом начальнику милиции?

– Всегда готов! Свяжите меня с ним.

Разговор получился коротким. Полковник представился и с горячностью выдал Пуховому всё, что думает по поводу лживых объяснений. Тот пытался возражать, но экспрессивный полковник проявил закаленную годами непреклонность.

– Конечно, у нас могут быть разные взгляды на одни и те же события и оценки людей… Но Родина-то у нас одна! Она не терпит даже малейшей фальши – от этого страдает весь народ. Мне, ветерану, на ошибки молодости, даже чужие, легко и горько смотреть глазами опыта. Но если не мы, то кто же им скажет правду? Помните об этом, молодой человек! А этих бывших пограничников поделом наказали. Пусть жестко, но честно и по-мужски.

– Да никакие они не пограничники. Только один. А те двое даже в армии не были… по состоянию здоровья.

Полковник даже чуть повеселел. Плотнее прижав к щеке трубку, он признался:

– После вашего уточнения у меня возникло два ощущения: радостное и печальное. Первое – что этим недоноскам всё же не доверили границу. А то за державу и за погранвойска обидно. А второе – один-то все-таки служил! Значит, плохо его там воспитывали, если он безобразно ведет себя в обществе и позорит честь мундира. Даже своим внешним видом. Придется нам дорабатывать. Я готов с каждым встретиться и открыто высказаться.

Положив трубку, Ядринцев с оживлением выплеснул:

– И правильно делают, что погранвойска переводят на контрактную службу: там должны служить лучшие из лучших, а не кто попало.

У Юрасова тут взыграла честь ракетчика.

Ядринцев задумался, потом согласился:

– Да и у вас, конечно… Но где их столько взять – «лучших из лучших», «самых самых»! – Но свое ему всё же было дороже. – А там ведь все-таки граница!.. Хоть подобных «вояк» и горе-солдат меньше будет. А то прямо стыдно за них и за войска в целом.

– А наше оружие вообще не имеет границ!

Разговор затянулся. Довольный Юрасов еще долго беседовал с необычайно приветливым стариком и предложил ему выступить перед солдатами. Тот охотно согласился: ему есть чем поделиться.

Подъезжая к вокзалу, Нина поблагодарила лейтенанта.

– Ну что ты – это мой долг. Я ведь по натуре своей альтруист: помогая другим, доставляя им радость, испытываю наслаждение.

– Тебе бы Дедом Морозом работать, а не в армии служить, – заметила Дина.

– И в армии такие нужны. Ты уж прости меня, – он взглянул на Нину, – за мою настойчивость и прямоту. Но я действительно ничего не мог с собой поделать. Мне достаточно было одного твоего взгляда, и всё – мое сердце оказалось напрочь разбито. Вот уже сколько времени прошло, а в нем неспокойно – крепко ты в нем засела.

– Спасибо тебе за доброе сердце. Но лучше не надо сейчас об этом. Мое тоже болит… но совсем о другом. А что касается тебя, то я даже не знаю твоего имени.

Подруги только переглянулись – слов не потребовалось. А лейтенант продолжал о своих чувствах:

– Так что, Ниночка, в любое время можешь рассчитывать на меня: я тебе не просто друг, а любящий друг.

Дина сразу повеселела:

– Всё говорят: перевелись настоящие мужчины, днем с огнем преданных офицеров не сыщешь… Ничего подобного. Есть!

– Действительно. Федор – вы достойный офицер. Я ценю ваш поступок. Только сейчас я вспомнила: ведь вы после ночного дежурства.

– Ничего. Я крепкий и выносливый. Зато буду рад осознавать, что наконец-то хоть чем-то помог даме своего сердца.

С билетами проблем не возникло, однако полтора часа пришлось томиться на вокзале. А Нине не терпелось: дорогá была каждая минута. Она умылась, причесалась и снова взглянула на часы – они показались ей вялыми и скучными. Медленно подошла к табло и с безразличием изучала расписание. Вдруг почувствовала на затылке чей-то холодный взгляд, который заставил ее обернуться.

«Ох!» – вырвалось из ее изболевшейся души. Сердце сжалось в трепетный комок. Это же Назлымов, а Нина перед ним напоминала замерзшего и вымокшего воробушка, испуганно ожидавшего своей участи.

«Откуда он здесь? Что ему от меня надо?» – закопошились сумбурные мысли.

– Ты? – спросил он, ухмыляясь, будто всю жизнь искал ее и наконец-то нашел.

– Вы? – она сознательно проявила подчеркнутую вежливость. Сама же тряслась и бегала глазами в поисках хоть кого-нибудь из знакомых.

Назлымов несколько смутился – на него это было непохоже.

– Ну это… вы что здесь?

– Что можно делать на вокзале? – пожала она плечами, стараясь не выдавать своей внутренней тревоги. Жесткая усмешка неприятно исказила его губы.

– Я тоже, – за нее он уже всё решил. – Хватит, свое отбарабанил!

– Видно, армия рассталась с вами без сожалений… Что-то не вижу ни слез жалости, ни горьких рыданий… Даже провожающих.

– Но у тебя… вас, я гляжу, – тоже!

Нина промолчала, чтобы прервать натянутый разговор. Она уже собиралась уйти, но он стеной встал на ее пути.

– Вы мне не ответили. В родную столицу? А в каком вагоне?

«В Москву, в Москву!» – вспомнился знаменитый монолог. Вслух же машинально ответила:

– В разных!

На самоуверенном лице Назлымова мелькнуло нескрываемое разочарование, которое толкнуло его на откровенность:

– А ты и вправду хороша! Это не лесть.

– Извините, мне пора.

Назлымов крепко ухватился за ее локоть:

– Что вы обо мне думаете?

– Я о вас вообще не думаю. С чего бы? А если честно, то у меня к вам жуткое отвращение! Так что оставьте меня.

От этой резкой фразы Назлымова охватило крайнее возбуждение, граничащее с безумием. Его угрюмый, каменный взгляд был как удар кулаком.

– Вот так все… А может, я не такой… Только кажусь грубым и ненавистным… Но ведь и жизнь такая – уела меня и сделала таким. А я умею и любить, и дружить… Да лучше меня никто не знает одиноких женщин.

Удивленная Нина выразительно взглянула на него и откровенно не поверила.

– Поэтому-то вы в постоянном поиске… среди жен своих сослуживцев?

– Догадываюсь, о ком вы. Красивой жене, как дорогой картине, нужны комплименты и богатый хозяин. Только тогда она обретает ценность.

– Всё в деньгах оцениваете? Ну да ваше дело. А что же разошлись?

– Отбить чужую жену – всё равно что отбить кусок от скалы: и себе не пригодится, и возвращать потом бесполезно. Любой товар имеет не только массу, но и массу недостатков. У женщин их особенно много, и все беды из-за них.

Нина возмутилась и выдала за весь слабый пол:

– А вы мерзкий циник! Обидеть хрупкую, беззащитную женщину легко, но как же нелегко ей носить в себе боль.

По раздувшимся вдруг широким ноздрям Нина поняла, какая буря бушевала у него в груди.

– Да это не я говорю, а статистика: после свадьбы сразу же начинается неприязнь – видимо, тут же сказываются последствия брака. А брак, он и есть брак! Вот у любимых нет ошибок, а нелюбимые состоят только из них.

Отведя негодующий взгляд, Нина нервно перебирала ручку сумочки.

– Мне даже противно с вами разговаривать.

Назлымов же после вылитой грязи и гадостей словно очистился или протрезвел. Виновато опустив голову, он понурым голосом вдруг выдавил из себя:

– А ведь я узнал… Вы – жена Скальнова. А мы с Федором вместе служили!

– Вы, товарищ капитан, и с Коноплевым служили… А что из этого вышло, знает вся дивизия!

В его лихорадочно заблестевших глазах сверкнули горящие огоньки безумия.

– Не капитан я уже. Всё у меня как-то не так… кувырком! Сам во всем виноват. Ты уж… Вы уж простите… Тогда у меня был «черный» день – моя первая жена вышла замуж. Стерва! Вот я и перебрал со злости и от обиды. А как лишнего врежу, просто чумным становлюсь: во мне словно зверь просыпается.

– А я-то тут при чем? Продолжали бы заливать свое горе, ко мне-то что пристали?

– Я как увидел вас в ресторане, подумал: вот с кем я могу забыть обо всем на свете. Жаль, что не моя. А на душе так муторно и противно – аж кулаки чесались. Я просто нуждался в утешении, а вы шарахались от меня. Вот я и…

Щеки Нины вспыхнули, глаза загорелись.

– Не стыдно? И это говорит офицер?! – Нина тут же исправилась: – Хоть и бывший. Мне кажется, что вы живете двойной жизнью: одна своей пестрой стороной обращена к внешнему миру, а другую, темную, знаете только вы один. Но вы заблуждаетесь: вас сразу видно, всего!

От услышанного Назлымов застыл в глубочайшем раздвоении мыслей. Воспользовавшись его минутным замешательством, Нина ускользнула. На улице ее ожидали Дина и Найденов. Ей не хватало свежего воздуха и свободы от случайного попутчика, вызывавшего в ней откровенную неприязнь. Однако грозный Назлымов, как бульдог на привязи, неотступно следовал за ней. Она хотела затеряться в толпе, но он от нее – ни на шаг!

Наконец-то Нина заметила Найденова – на душе сразу отлегло. Она повернулась и сухо бросила своему назойливому преследователю:

– Прощайте! Какие же вы, мужики, всё же разные!

Его аж передернуло.

– Только желания у нас одинаковые.

– Спасибо за откровенность.

Нина приподняла подбородок и, даже не оборачиваясь, уверенно пошла прочь от бывшего сослуживца, вызывавшего в ней антипатию.

Прилипший как банный лист Назлымов ринулся за ней, но, увидев Дину и незнакомого лейтенанта, не рискнул подойти. Сначала он нервно метался, затем, облюбовав удобную позицию у киоска, предпочел наблюдать за ними издалека, а вскоре Нина вообще потеряла его из виду. Но облегчения она не испытала, поскольку полагала, что он в любую секунду снова может объявиться.

Когда объявили посадку, она отвела в сторону Дину и, расцеловав преданную подругу, как-то смущенно призналась:

– А у меня новость. Вчера проверилась в женской консультации… Врач сказала, что я беременна.

– Вот так дела-а-а!.. – изумилась Дина и, вытаращив глаза, схватилась за сердце. – Предупреждать надо. Прямо не день, а сплошная полоса препятствий и сногсшибательных неожиданностей. Причем одна другой хлестче. И что же ты намерена делать?

– Пока не знаю. У меня просьба к тебе: поживи у меня. Вдруг Виктор позвонит. Он должен… Я знаю, он обязательно захочет связаться со мной. Я чувствую: он нуждается в моей поддержке. Сделай это за меня.

Затем Нина поцеловала и подошедшего Федора.

– Я ценю ваш благородный поступок. Помните наш разговор? Я сказала, что дружбу надо заслужить. Сегодня вы ее заслужили. Удачи вам, Федор!

При упоминании этого имени сразу вспомнила о муже. Руки затряслись, голос задрожал.

– Об одном прошу: берегите себя. Ситуации могут быть самые разные, но пусть они всегда заканчиваются только благоприятно. Свой лимит на боли и печали я уже исчерпала, так что очень прошу: не подводите меня.

В вагон Нина вошла с мольбой: только бы не увидеть там Назлымова. Иначе она не вынесет его присутствия – придется с кем-то меняться местами.

В одном купе с Ниной оказалась семья офицера: муж с женой и дочь-студентка. Они уже давно освоились и своим присутствием заполнили всё пространство, оставив ей маленький островок на верхней полке. Нина избегала заводить знакомства в поезде. Знала: попутчики в длинной дороге ищут постоянного собеседника или развлечений от скуки. Подобная роль ее не устраивала, поэтому она старалась отмалчиваться и не привлекать к себе ничьего досужего внимания. В отличие от нее глава семьи, полноватый и лысоватый майор, докучал своей болтовней и ненужными прямолинейными расспросами. Не добившись от красивой спутницы ни малейшей информации из ее наверняка романтичной биографии, он охотно поведал о себе: службе скоро конец, пора заблаговременно готовиться к пенсии. По его признанию, в ближайшее время должен определиться, где ему бросить корни после двадцати семи лет выслуги.

– Едем в Москву присмотреть себе квартиру, – объяснил он, его лицо лоснилось от удовольствия.

– Да тебе этого сертификата хватит только, чтобы купить одну прихожую... или туалет. Но это уж на наше личное усмотрение, – иронизировала его жена, пышная брюнетка, превосходившая своего мужа на две-три весовые категории. Ее кокетливый вид и обилие украшений показывали, что она привыкла пленять мужские взоры.

– Тогда в Подмосковье будем подыскивать, – поникшим голосом признался майор.

От этой открывшейся вдруг тайны дочь сразу как-то по-старушечьи сморщилась и вонзилась в тело отца убийственным взглядом. Внешне она была совсем нехороша собою: худая, маленькая, с недоверчивым выражением лица. Из женской солидарности мать поддержала ее тяжелым вздохом. Нина нашла между ними таинственное сходство, скорее внутреннее, чем внешнее. Оставшийся в одиночестве глава семьи тут же уловил их немое возражение и безрадостно пояснил:

– Или в другом месте, но только не на Дальнем Востоке – там жить становится просто невозможно.

Нина покорно слушала, а сама мыслями унеслась куда-то далеко-далеко. То она вспоминала свое детство, то представляла встречу с мужем, который сначала сильно удивится ее внезапному приезду, а потом искренне обрадуется. Надолго ли?

А неугомонный майор монотонно продолжал перечислять проблемы, которые предстоит преодолеть сейчас и в последующие годы:

– Один переезд чего стоит! Не говоря уж о том, что дочери надо переводиться, а мне и жене подыскивать работу… Новый климат, обстановка, люди… Всё другое!

Нина вновь не отреагировала. Так почти всю дорогу и пролежала на верхней полке, погруженная в свои неясные грезы. Она не знала, что по расписанию поезд проходит через Нижний Новгород, даже не думала об этом – голова ее в тот момент была заполнена мыслями о муже и его болезни. Из-за этого она и спать не могла, и пребывала в вялой мечтательной задумчивости. А поезд хоть и железный, но понимал ее и торопился. После каждой остановки он разгонялся и мчался с бешеной скоростью.

Свидание с Нижним

Будущее прекрасно тем, что там тебя ждут новые встречи.

Мимо пролетали города, поселки, деревни, но их названия совершенно не трогали сердца Нины. И вдруг она услышала объявление: поезд прибывает на станцию Горький. В груди что-то екнуло. Она ни разу не была в этом городе, поэтому с интересом уставилась в окно.

Поезд сбавлял скорость и почти бесшумно подкрадывался к вокзалу. Застывшая Нина с легким волнением наблюдала, как на перроне мелькали оживленные и озабоченные лица. Люди хаотично сновали туда-сюда, словно не знали, чем заняться в этой суетливой толчее. Одни выражали трепетное нетерпение в ожидании предстоящей встречи, другие не скрывали волнения от предстоящего расставания. Когда вагон со скрипом остановился, Нина позавидовала своим бывшим попутчикам, которым адресовались цветы и теплые, искренние улыбки нижегородцев.

«Как приятно, когда тебя кто-то ждет и встречает, – подумала она, продолжая следить за людскими потоками, напоминавшими разбуженный муравейник. – Сейчас они разойдутся, разъедутся кто куда, и снова станет тихо, грустно и пусто. Пусто, – повторила она. – Слово-то какое – тоскливое, бессодержательное, немое и безысходное. Вот и в душе моей тоскливо и пусто, будто всё там вытравлено или беспутный ветер погулял».

Вдруг Нина словно очнулась, в ней что-то включилось, и так резко, что замкнуло всё тело. Но ненадолго, она засуетилось, занервничала. Выскочила в коридор, потом остановилась в раздумье.

«Ой, – прижала Нина холодные руки к горячим вискам. – Чего же я стою?»

Поезд вот-вот тронется, а она, как заколдованная, в нерешительности стояла и не могла сдвинуться с места. Нервы ее были на взводе, а беспорядочные мысли, как вспышки молнии, сменяли друг друга. Но все они вращались вокруг дорогого имени и облика ее любимого. «Он здесь, он рядом! А что же я? Мимо?! Ведь у него горе! Я должна быть с ним, помочь, хотя бы словом. Ой, мамочка моя, что же делать?»

И Нина нашла мгновенный ответ: бросилась в купе, побросала свои вещи в сумку и, пробормотав «Извините», помчалась к выходу.

– Ты куда? Что случилось? – донесся встревоженный голос майора.

Нина расталкивала возвращающихся пассажиров и летела, как оглашенная, в тамбур, где еще толпились пассажиры, с любопытством выглядывавшие на перрон.

– Ты что, ошалела? – крикнула проводница, которую Нина чуть не сшибла с ног.

– Ой, а билет-то, – вспомнила она. – Дайте быстрее...

– Какой билет, когда поезд вот-вот тронется. Я не могу уйти.

– Да пока я спускаюсь... – Нина с сумками бросилась вниз, рискуя или оказаться под колесами, или упасть на перрон.

Вагон резко дернулся, но Нина чудом удержалась за поручень. Молодая проводница в растерянности заметалась.

– Быстрее, – скомандовала Нина. – Шестнадцатое место.

Та бросилась в служебное купе. Поезд уже набирал скорость. Нина сначала шла, потом уже с сумками бежала за своим вагоном и расталкивала провожающих. А проводницы всё не было.

«Ну почему она так долго?» – нервничала Нина. Ее глаза жадно заглядывали в удаляющийся тамбур, но девушка в униформе не появлялась. Нина уже стала отставать, но и бросить сумки не могла, поэтому семенила из последних сил. Вдруг впереди высунулась знакомая проводница – их разделяло уже метров десять. Нина взмахнула рукой, но ей показалось, что этот жест остался незамеченным. Мелькнула мысль: «Опоздала». В груди кольнуло и неприятно заныло, а в туманной голове всё перемешалось… Однако ноги инстинктивно сами продолжали бежать. Неожиданно ее остановил высокий мужчина.

– Это вам, – улыбнулся он и протянул какую-то бумажку.

Нина удивилась: «Да это же билет!»

– Проводница на ходу сунула и указала на вас: «Вон той, ненормальной, с двумя сумками».

– Точно, ненормальная, – повторила она и перевела дух.

– Я бы этого не сказал, – отметил мужчина и обаятельно улыбнулся в надежде услышать слова благодарности. – А очень даже симпатичная!

– Это вам только кажется.

Признательно кивнув ему, Нина медленно, в нескончаемом общем потоке провожающих и встречающих поплелась к выходу. Вокзал тоже был полон людьми – лето! К кассам – не подступиться, а ей не терпелось броситься на поиски Виктора. Стоя в распаренной очереди, она ощутила неприятное урчание в животе. Но решила терпеть. И тут же испугалась: «А вдруг это вредно ребенку?»

Нина выстаивала в очереди свое счастье и заранее радовалась предстоящей встрече с любимым. Только через час ей удалось решить все формальности. С легким сердцем она достала записную книжку, нашла нужную страницу и сразу успокоилась. Нина набрала шестизначный номер прославленного боксера наилегчайшей категории и представила его бодрый голос.

«Только бы взял трубку», – молила она.

Однако Глебa дома не оказалось. Услышав женский голос, Нина поняла, что это его мама.

– Извините, я знакомая Глеба и Виктора Славного. Приехала из другого города. Как их найти?

– А Глеб как раз у него должен быть.

– Скажите, пожалуйста, адрес.

– Проспект Октября, дом 15, квартиру не помню. Спрóсите – его все знают.

Она еще долго рассказывала, как от вокзала добраться до нужного дома, а Нине не терпелось бежать в метро, чтобы быстрее приехать и увидеть своего возлюбленного. И только из вежливости она терпеливо слушала приветливый голос добродушной женщины.

Главврач госпиталя, грузный, с массивным носом мужчина, напоминал шеф-повара солидного ресторана. Белоснежная накрахмаленная шапочка гордо восседала на его умудренной опытом голове, скрывая покрытые инеем густые волнистые волосы. Торопливо подписывая пачку бумаг, он ждал доклада. Лечащий врач, худенькая и робкая вчерашняя студентка медакадемии, терялась перед его важностью и деловитой занятостью. Наконец решилась и положила перед ним рентгеновский снимок.

– Вы оказались правы – на этот раз пятно совсем в другом месте.

Выразив удовлетворение открытой улыбкой, он даже отвлекся от своих неотложных дел и важно взглянул сначала на подчиненную, потом – с не меньшим вниманием – на свежий снимок и сравнил с другими.

– Да, действительно. Надо же, целый месяц он водил нас за нос. Я уж собирался подписать заключение, но в самый последний момент решил подстраховаться. Только интуиция и жизненный опыт заставили меня усомниться и еще раз проверить.

– А как же ему это удавалось? – недоумевала молодая врач, горя желанием узнать профессиональную тайну: такому в вузах не учат.

– Существует несколько способов. Один из них, когда используется свинец с ниткой. Перед тем как идти на флюорографию или рентген, нитка привязывается к зубу, а металл проглатывается. Вот его-то мы и видим на снимках. Но на третий раз он оказался смещен влево, что и наводит на мысль: этот Копытов – самый настоящий симулянт. А это уголовно наказуемо.

– И что же ему грозит?

– Скорее всего, дисбат, – хладнокровно ответил главный, будто речь шла о закупке очередной партии шприцев или ночных «уток». – Оставьте его медицинскую карту и снимки, я позвоню командиру части.

Военный прокурор, даже не задумываясь, подмахнул постановление о возбуждении уголовного дела.

– Приступайте, – обратился он к следователю непоколебимым голосом. – Жаль парня, но что делать – он знал, на что шел. Как говорится, у каждой судьбы есть судебная перспектива. Не затягивайте, проведем показательный суд, чтоб другим было неповадно.

– Сегодня же он будет задержан и допрошен, – отчеканил тот, поправляя галстук и глядя на часы.

В мрачной камере Копытов не раз вспоминал свои разговоры с Виктором. Тот серьезно предупреждал его:

– Ты постоянно рискуешь, ищешь запрещенные ходы и выходы, всевозможные лазейки, вместо того чтобы идти, как все, в открытые ворота. В спорте это называется действовать на грани фола.

– Так вся жизнь такая – иначе нельзя!

– Однажды ты даже не заметишь, как сознательно пересечешь границу дозволенного… И тогда свернешь себе шею. А нет, так найдутся желающие помочь тебе в этом.

– Да ладно тебе, Витек. Всё обойдется, вот увидишь. Чай, не дурак.

– Надеюсь, но больно уж ты азартный игрок: бежишь по жизни сломя голову да еще с завязанными глазами. А куда, зачем? Плевать – лишь бы лететь как угорелому. Когда-нибудь пожалеешь, поскольку из-за своих авантюр можешь плохо кончить, – предупреждал тогда более зрелый и рассудительный земляк.

Но легкомысленный Копытов видел свое будущее только в радужном цвете.

И вот теперь он в камере, а там совсем другие цвета и ощущения. На душе так гадко и противно, что он сплюнул… Не помогло – повторил. Прижавшись к унылой и холодной стене, совершенно безразличной к его страданиям, Копытов смежил веки, чтобы больше не видеть этот вмиг помрачневший и почерневший мир. Ему казалось, что он находится в «каменном мешке», откуда нет выхода к свету и к людям. На душе скребло, теперь ему было не до шуточек.

А утром следователь докладывал прокурору. Тот бегло ознакомился с протоколом допроса:

– Хорошо, что он сознался и раскаивается. Может, изберем другую меру пресечения – подписку о невыезде? – предложил он и усмехнулся: – Как будто в наших условиях у него есть шанс куда-то выехать из городка.

Следователь всегда соглашался с руководством и одобрительно кивнул:

– Я сам хотел просить вас об этом. Да и скот соскучился по нему – нельзя же его оставить голодным.

– Кого «его»: Копытова или скот?

– В армии незаменимых людей не бывает. Но скучающих и голодных тоже не должно быть.

Прокурор прищурился с хитринкой в глазах и взялся за ручку. Подписывая постановление, добавил:

– Я сам люблю каламбурить, но сейчас мне просто не до этого – завтра предстоит отчитываться за полугодие.

А Нина уже выскочила из метро и с азартом окунулась в незнакомый город, напоминавший огромную водную стихию. Ворвавшись в круговорот новых событий, она невольно сравнивала шоссе, проспекты, улицы и улочки с крупными раздольными реками и горными речками, в которых встречались опасные пороги, повороты, а также с маленьким приветливыми и журчащими речушкам. «Ух ты! Да в этих нескончаемых и шумных потоках не только затеряться, но и утонуть можно!»

Она плыла и любовалась, от восхищения аж дух захватывало! Вдруг услышала страшный свист тормозов. Всего в метре от нее застыла «Волга». Нина от испуга чуть сумки не выронила. Водитель средних лет высунулся в окно и в гневе набросился на нее:

– Тебе что, жить надоело? Куда прешь на красный?

– Да я не заметила… Засмотрелась.

– «Засмотрелась» она! А мне что, отвечать за тебя?

Нина со смиренным видом подошла ближе.

– Простите. А жить я хочу, особенно сейчас, – призналась она и чуть улыбнулась. Этого оказалось достаточно, чтобы гнев водителя сменился на милость.

Оценив красоту девушки, он расцвел:

– Осторожней надо. Здесь же город! Тебе куда?

– Да здесь совсем уже рядом, – растерянно осмотрелась Нина и уверенно указала головой.

– Ну, плыви, красавица. Только не увлекайся, а то так закрутит, так засосет, что не выберешься.

И Нина вновь «поплыла». А по оживленным берегам мелькали узорчатые и незамысловатые заборы, ровные ряды деревьев, домов и их номера… Ей не терпелось увидеть заветную цифру!

Чем ближе она подходила к нужному дому, тем сильнее ее охватывало тревожно-загадочное волнение. Нина рассеянно смотрела, восхищалась, жадно впитывала в себя всё окружающее, ей казалось, что городское дыхание и течение нарастают, ее уносит от берега, а сама она всё глубже окунается в непредсказуемую стремнину событий. Но она сопротивлялась и не сворачивала с намеченной цели. Вскоре попутная волна любви прибила ее ко двору Виктора. Наконец-то она оказалась там, куда рвалась всей душой. Осмотрелась. Легкий теплый ветерок гонял кучку сухих листьев по выцветшему асфальту, потом вдруг азартно закружил их и, вдоволь наигравшись, разбросал в разные стороны. Большая часть листьев беспомощно застыла у ее оторопевших ног.

– Вот так встреча… К чему бы это?

Нина оказалась в легкой растерянности, перемешанной с испугом. От навалившейся скованности шагу не могла шагнуть. А ведь еще несколько секунд назад она спешила и уже намеревалась спросить у жильцов, где проживает семья Славных.

И вдруг, о чудо! На ее счастье, из подъезда выбежали Виктор с девушкой и Глеб. Остальных она не замечала, видела только его – своего желанного и самого дорогого ей человека!

Друзья же сначала удивленно переглянулись, потом открыто улыбнулись. От такой внезапной встречи Нина не только оторопела, но и онемела. Виктор рванулся к ней – под ногами захрустели сухие листья. Еще два легких шага – и перед ними предстала измученная, но всё равно такая же красивая и обаятельная Нина. А она, как спортсмен или путник, достигший долгожданного финиша, сразу лишилась остатка сил. При виде своего ненаглядного она тотчас ощутила такую неимоверную усталость, что не в состоянии была удержать отяжелевшие вмиг сумки. Они выпали из ослабших рук, но на них никто не обратил внимания. Виктор, как завороженный, заглядывал в ее искрящиеся глаза и не мог налюбоваться. Вдруг он отчего-то покраснел, словно почувствовал вину перед ней. В сознании Нины сгорела неловкость за столь неожиданный визит, и она уже не испытывала смущения ни перед Виктором, ни перед его друзьями.

Девушка тоже с нескрываемым любопытством разглядывала незнакомку, которая вызвала замешательство у ребят.

– Ба-а, Ниночка! Какими судьбами? – прервал паузу Муха и радостно вскинул руки.

– Я узнала и приехала... Точнее, проезжая мимо, я решила сойти... В общем, я очень хотела увидеть... – сбивчиво лепетала она, но Виктор ее не слышал. Не отрывая от нее глаз, он сделал последний шаг и крепко обнял ее.

– Ну, здравствуй.

Нина сразу обмякла, ноги подкосились, но сильные мужские руки удержали ее.

Теперь уже в полной растерянности оказалась Лиза: она бросала негодующие взгляды то на парочку, то на Глеба. Чтобы получить хоть какие-то объяснения, подошла вплотную. Да так, что Виктор не мог не заметить ее. От нахлынувших чувств и волнения он даже не представил их и сухо произнес:

– Мы вместе служим. Ты иди домой, а нам надо серьезно поговорить.

Для Лизы эта фраза была хуже пощечины: с ней обошлись как с ребенком. Она вспыхнула, губы задрожали, кисти сомкнулись, и длинные накрашенные ногти издали нервную дробь. Нелепая, дикая, ничем не объяснимая зависть к незнакомке шевельнулась в ее ревнивом сердце, всё лицо покрылось красными разводами.

Нина узнала ее: да это она – девушка с фотографии, которая красовалась в темной и тесной тумбочке Виктора! «А я-то думала, надеялась… Что же я раньше не спросила? Хотела, очень хотела, да так и не решилась, чтобы не расстраиваться… Или была уверена в нем?»

Виктор еще раз хладнокровно взглянул на Лизу и по-армейски четко и кратко добавил:

– Так надо.

Недовольная Лиза фыркнула и побежала прочь, чтобы только не видеть эту унижающую ее женское самолюбие сцену. Подскочил подросток лет шестнадцати с правильными чертами лица и серыми глазами и с недоумением уставился на Нину. А догадливый Муха схватил сумки, подмигнул парнишке и скомандовал: «За мной!» Они вместе юркнули в подъезд, который, судя по всему, не собирался их надолго задерживать. Виктор, бережно поддерживая Нину, направился к остановке.

– Ты уехал не простившись, – с укором взглянула она на него.

Вместо ответа Виктор страстно поцеловал Нину – словно в зной живительной влаги напился. Его вдруг осенило, и он внезапно бросился к дому.

– Подожди. Я мигом! – с мальчишеским задором крикнул он на ходу.

«Неужели за ней?» – екнуло сердце Нины, и томительная тяжесть прошлась по всему телу.

Она даже не догадывалась, что Виктор уже несколько дней ломал голову: почему отец не оставил ему даже записки? Хотя матери и Игоряшке он заранее написал. Словно предчувствовал свою кончину. Может, потому, что они были рядом, а он – далеко… Тогда тем более непонятно: с ними он всегда мог и поговорить. Ему же…

Длинные прощальные письма, адресованные родным, Виктор не читал и о содержании мог только догадываться. Но ему очень хотелось узнать последние мысли отца, адресованные лично ему, получить какое-то напутствие.

Только услышав от Нины короткую фразу «…не простившись», Виктор вспомнил о тайнике. Как же он забыл о нем? Там наверняка должно быть что-то очень важное для него! С каждой секундой его уверенность возрастала. Оставив обескураженную Нину, он влетел в подъезд, нисколько не сомневаясь, что найдет письмо. Встретив там Глеба и Игоряшку, предупредил:

– Она ждет на остановке. Идите туда.

Виктор вихрем поднялся на четвертый этаж, быстро открыл дверь и проскочил в свою комнату. Схватив нужный том, открыл пятнадцатую страницу. «Точно! Я не ошибся в своем отце! Он обо мне не забыл!»

Там оказался незапечатанный конверт, на котором знакомым почерком старательно выведено: «Моему дорогому сыну Виктору».

Бережно положив письмо в карман, он сунул книгу на прежнее место. С щемящей грустью подумал: «Хоть пустота и заполнилась, но больше я никогда не найду здесь отцовских записок. Никогда! – слово-то какое безысходное! И бесперспективное».

В комнату заглянула перепуганная мать:

– Что случилось, сынок?

– Ничего. Просто забыл кое-что, – улыбнулся он. – Ты не волнуйся, я сегодня задержусь.

На кладбище они приехали вчетвером. Сразу за сторожкой возвышались мраморные и гранитные памятники-монументы уголовным авторитетам.

«Они даже здесь кучкуются – вот как повязаны!» – подумал Виктор, осматривая хаотичный архитектурный ансамбль покойно-траурного зодчества. Чуть поодаль он обратил внимание на притихших людей с постными лицами и горластых строителей в ярких спецовках. Подъемный кран аккуратно ставил очередную черно-траурную глыбу с крупным портретом усопшего. Славный прочитал на надгробии странную эпитафию: «Я ухожу, но я еще вернусь – долги с процентами готовьте! Гоша Горелый».

«Слышал о таком, но лично не знаком», – отметил Виктор, застыв за спинами молодых крепких парней. В их шепоте он нашел ответы на все возникшие вопросы.

– Так он завещал. Его уж не исправить: даже среди братков прослыл редким скрягой. Вот видишь, и сейчас учудил…

– Да, Гоша неисправим: каким был, таким он и остался.

– Да уж, долги прощать не любил – готов любому глотку перегрызть за копейку. Куда они ему теперь? Разве что семье?

– Так что же раньше он о ней не думал?

Удрученный Виктор вернулся к Нине. Они молча шли вдоль старых оград и памятников. Каждый думал о своем. Виктор вспомнил о своих первых ощущениях, когда ему сообщили о смерти отца. «Кажется, весь мир объявил мне войну, но я-то не принимал вызов и не хочу воевать!» Но его мнение никто и не спрашивал: смерть пришла – получите и распишитесь. А что ты испытываешь и как дальше жить будешь, никого не волнует.

Когда остановились, Нина взглянула на свежую могилу. Первым делом ее взор устремился на цветную фотографию, словно пытаясь разгадать заманчивую тайну: лицо худое, скуластое, взгляд измученный и далекий. От тяжелых размышлений она и сама потеряла цветоощущение и никаких иных цветов не различала, ей всё казалось черно-белым.

«Видимо, уже болел, когда его сфотографировали», – подумала она и почувствовала, что впившиеся в нее глаза словно изучают ее или припоминают.

Нина с надеждой посмотрела на Виктора, но ей показалось, что ему сейчас не до нее. Доступ к его душе временно закрыт. Однако она ошиблась. Мысленно разговаривая с отцом, Виктор и ее не забыл: «Я пришел к тебе совсем другим – будто прожил полжизни… И не один. Со мной женщина, которую я очень люблю, но быть вместе с ней не могу. Как видишь, не всё просто в моей жизни…»

Когда он отвлекся, по выразительному взгляду Нины сразу понял, о чем она хотела спросить. Положив ей руку на плечо, пояснил:

– Это его последняя фотография. Никому не говоря, снялся, получил предсмертные снимки и положил в семейный альбом на самую последнюю, еще свободную страницу! Как бы заполнил ее собой. Символично: альбом закончился – и жизнь его завершилась.

– А отчего умер?

– Болезней целый букет. А умер от инфаркта.

Нина еще раз взглянула на фото и спросила дрогнувшим голосом:

– Как ты выдерживаешь эту боль? Ведь он для тебя…

– Не только отцом, еще другом, старшим братом, учителем… Он был для меня образцом – всегда и во всем! А впрочем, почему «был» – он им и сейчас остается.

Не отрываясь от фотографии, Нина представила лицо своего отца и удивилась: как они схожи… и не только внешне.

Предусмотрительный Глеб достал из кейса бутылку водки, бутерброды и стаканы. Он быстро наполнил один из них, накрыл хлебом и поставил на могилу. Потом налил в остальные и предложил помянуть. Виктор с натугой выпил и сморщился. Отвернувшись, достал конверт. С волнением вынул два листа и, увидев знакомый мелкий скоростной почерк отца, обрадовался – будто встретился с ним. Присел на клочок травы. Ему не терпелось прочесть прощальное письмо. Глаза бегло побежали по аккуратным строчкам:

«Дорогой сын!

Силы покидают меня. И чем ближе подбирается ко мне смерть, тем чаще задумываюсь о жизни. Знаю – жить осталось недолго, поэтому заранее прощаюсь с тобой. Поверь – это нелегко. Но выбора нет. Это единственная возможность поговорить с тобой по душам. Да, да, именно так, потому что я знаю, как ты будешь реагировать, что скажешь. Расставаясь, хочу поведать тебе правду – с ней мне легче умирать. Я всю жизнь скрывал это от тебя и от мамы. Думаю, что она тоже не знает, хотя, возможно, и догадывается. Дело в том, что Игоряшка – мой сын, следовательно, твой родной брат. Как ни прискорбно с таким опозданием об этом говорить, а тебе узнать, но я всё же счел необходимым открыться. Я всю жизнь любил Веру. Двадцать лет назад мы уже собирались пожениться, однако меня послали в Чернобыль. Она возражала, предупреждала, требовала, чтобы я отказался… Словно заранее чувствовала. Я не мог поступить иначе – там люди гибли! Нас так воспитали, да и время было такое. В общем, мы поругались, свадьбу пришлось отложить.

Пока я находился в Чернобыле, пока лечился – прошло полгода. Приехал, а она уже вышла замуж – назло мне. За неделю до моего возвращения! Молодые были, горячие, глупые, всё стремились кому-то что-то доказать. Поэтому в жизни так много горя, ссор и непонимания. Взрослеем только с годами: когда приходит беда или смерть уже хватает за горло.

Через три месяца я тоже женился… на ее сестре: она на два года моложе и, как оказалось, давно любила меня. Любил ли я ее тогда, не знаю. Скорее всего, нет. Но я полагал: если кто и может сравниться с Верой, так только ее родная сестра. Вскоре появился ты – здоровый и крепкий, хотя мы очень переживали. И всё в моей жизни перевернулось. С мужем Вера быстро разошлась – он оказался человеком недалеким и слабовольным, к тому же пьющим. А Вера – натура тонкая, чуткая, возвышенная. Какие замечательные стихи она писала! В общем, женщина высокого полета, мечтавшая о чистой и светлой любви. Конечно же, ужиться с серым, убогим ничтожеством, как она его называла, Вера не могла.

Сердцами мы тянулись друг к другу, но судьба развела нас и как будто сознательно не сводила. Только через несколько лет на юбилее твоей мамы мы снова встретились – наши души сразу открылись и многое высказали друг другу. Без слов мы поняли, что по-прежнему любим. Вот что значит первая любовь! – то вспыхивает, то угасает, затем снова разгорается… Но у меня был ты, а она не захотела разрушать семью младшей сестры. Сколько же в ней таилось благородства и доброты! А для личного счастья она удовлетворилась появлением на свет Игоряшки – в него она вложила всю себя. Однако меня к себе больше не подпускала. А я в душе метался и разрывался между родными сестрами и детьми. Меня тянуло к Вере, а жил с твоей мамой. И так все шестнадцать лет! Я боролся с собой и своими чувствами. Но бороться с настоящей любовью – бесполезное дело. И я издали любил и сопровождал свою любовь всю жизнь! Невольно возвращаюсь в прошлое. Всё испытанное мною тогда я до последнего своего вздоха ощущал так ясно, сильно и горячо, как если бы это только вчера волновало мою кровь.

Когда Вера умерла, я предложил взять к себе Игоряшку, хотя у них есть еще одна сестра и брат. И я благодарен нашей маме, что она согласилась: у нее доброе и отзывчивое сердце! А чем я ответил ей за годы совместной жизни? Недолюбил, недоласкал, не баловал ни нежными словами, ни подарками. Стеснялся раскрыть свою душу и выразить простые человеческие чувства. Как же не хватает нам искренности. Корю себя за это. Получается, всю жизнь прожил с частицей “не“. Но у тебя всё должно быть по-иному. Учти мою роковую ошибку – из-за нее, видно, я и ухожу так рано.

Прощай, сынок. Береги себя. Прошу и заклинаю: не повтори моей судьбы – всегда иди по жизни только с любимой женщиной. И никогда не расставайся с ней – ни на день, ни на миг. Хотя бы мысленно. Это так важно!

Помоги своему младшему брату – он нуждается в тебе. Не забывай о маме – нелегко ей пришлось со мной. Виноват я перед ней, но поделать с собой ничего не мог. Так хоть ты не скупись на благородные дела и добрые слова.

Прости меня, если что-то не так. Стыдно, но большего, кроме своей любви, я тебе дать не могу. Богатства, как видишь, не скопил, хотя всю жизнь трудился. Пятьсот долларов – это всё, что смог. Поверь, деньги не главное, не в них счастье. Да и заработать их ты должен сам – будут казаться ценнее и дороже! А мне важно, что за меня стыдиться не придется – я все-таки прожил честную жизнь! Думаю, никто про меня плохого слова не скажет и тебе не придется краснеть. Люби жизнь, и она ответит тебе взаимностью. Твой папа».

Виктор поднял влажные глаза и огляделся: все были заняты делом. Нина протирала запотевшую фотографию и памятник, а Глеб с Игоряшкой поправляли венки и цветы. Взглянул на небо и не узнал его: оно предстало огромным, неправдоподобно чистым и голубым – ни облачка, ни тучки. Ничто не омрачало это сплошное небесное великолепие. Даже солнце скромно ютилось в самом углу великой картины, написанной волшебной кистью торжествующей природы. Виктор восхищался и благодарил отца за откровенность: теперь он смотрел на мир совсем другими, прозревшими глазами. И испытал какой-то внутренний подъем, словно наполнился редким вдохновением, увлекавшим высоко в небеса, где он должен парить и творить.

Задумчивый Виктор тряхнул головой и вернулся в реальный мир. Он поднялся, отошел в сторону и еще раз прочитал письмо отца. На этот раз старался запомнить каждое слово. А когда закончил, позвал Игоряшку:

– Ну что, брат, зажигалка найдется?

Тот бойко кивнул и достал.

Игоряшка смущенно опустил глаза и отвернулся.

Виктор сунул отцовские деньги в карман и поджег письмо.

– Ты, брат, не подводи меня. И курить бросай. Лучше спортом займись.

Подошла Нина, склонилась над Виктором и прижалась к его плечу. Почему-то донесся легкий запах сирени и, конечно же, земляники – знакомый запах ее губ.

– Что это? – указала она на пепел.

– Завещание отца. Какая всё-таки непредсказуемая штука – жизнь! – с грустью вздохнул он. – За последние полгода столько на меня всего свалилось – больше, чем за все предыдущие годы.

– Ты справишься. Я в тебя верю.

– Я тоже. Иначе… – он махнул рукой. – Ведь одна беда – еще не смерть, пока живой – бороться надо!

Виктор вспомнил о матери – как несправедливо он обошелся с ней. Вот кому нужна помощь! Осуждая себя, он стиснул зубы. А ведь она любила отца. Догадывалась ли, что он любит другую – ее родную сестру?! А об Игоряшке? Да какая теперь разница. А отцу каково было – жить с одной, а любить другую. Он рвался к ребенку, к ней, а она стеной от него. Почему? Действительно не хотела рушить чужую семью, бередить свою душу, чтобы потом не страдать в одиночестве? Возможно. Свое-то счастье она упустила – по молодости, по глупости, из-за пустяка. Хотя отец всегда говорил: жизнь состоит из пустяков и мелочей. Выходит, они далеко не безобидны, если безжалостно разрушают семьи и вдребезги разбивают счастье людей.

Она не мешала Виктору, а он продолжал размышлять: «Да, романтические иллюзии и жестокая реальность, как неразлучные подруги, всегда рядом. Вероятно, поэтому отец, не любивший маму, вернее, любил, но совсем не так, как хотел, и не получивший взамен даже доли своей большой возвышенной любви от тети Веры, был так привязан ко мне. Он перенес свою невостребованную любовь на меня. Я всю жизнь за это буду ему благодарен. Своим отношением ко мне он по праву заслужил звание самого лучшего отца на свете! Я верил ему безоговорочно и всецело. А оказалось, всё далеко не так просто: ведь, кроме меня, был другой сын. Впрочем, почему “был“? Он есть и хотел бы подарить своему отцу любовь, нежность, доброту… Но его не стало, а при жизни не допускали. Это жестоко! Теперь мы с мамой должны заменить Игоряшке родителей, которых он лишился, и хотя бы частично подарить ему то, в чем нуждается мальчишка в его возрасте. Теперь я из двоюродного брата превратился в родного. А раз я старший, то и спрос с меня особый».

Нина с интересом наблюдала за Виктором: даже в задумчивости он был выразителен и великолепен. И, конечно же, прав не только в делах, поступках, но и в мыслях. В этом она не сомневалась. «Он даже в горе красивый и сильный, – вспомнив про свои тяготы, подумала она. – Мне бы столько силы воли. Видимо, добро и счастье надо выстрадать».

Теперь перед ней был не юноша, которого она полюбила сразу и безоглядно, а повзрослевший мужчина! Видимо, горе имеет свойство прибавлять не только заботы, но и годы, а с ними и преждевременную мудрость. Она вдруг увидела Виктора в возрасте отца и нисколько не сожалела и не пугалась возрастных перемен – ведь он ей был дорог любой!

Дар речи вернулся к Виктору не сразу. За это время и Нина успела о многом подумать: о личном и общем. А он пристально уставился на брата, будто впервые видел его.

– Игоряшка, завтра сходим на могилу твоей мамы. Найдешь?

– Не-а. Как схоронили, я больше не приходил, боюсь один.

Виктор грозно покачал головой, но промолчал – что взять с мальчишки!

На обратном пути Виктор останавливался у свежих могил, всматривался в фотографии, обращал внимание на даты рождения – в основном мужчины и парни. Что же в стране происходит?

У ворот кладбища замедлил шаг и мысленно сокрушался, что не знает, где похоронен его школьный друг Александр Абрамов, так нелепо погибший несколько месяцев назад.

«Хотелось бы навестить его, помянуть».

Обернувшись, обратился к притихшему Глебу:

– Ты не знаешь, убийц нашли?

– Нет, – сухо ответил тот. – Я бы знал, мне ребята из угрозыска обещали шепнуть.

К остановке медленно шли через лесопосадки, они словно не спешили расстаться с пережитыми на кладбище мыслями и чувствами. Поднимаясь всё выше, распаленное солнце уверенно заглянуло и в этот тихий уголок – пришла пора и его разбудить и украсить. Нина уже успокоилась и теперь ощущала в себе легкость – словно очутилась в родном лесу. Обращала внимание на всё: после ночного летнего дождя еще сохранившаяся влага ослепительно засверкала, капли росы, как мини-лампочки, загорелись на земле, на траве, на цветах. На еще не просохших листьях кустов и на молодых побегах мигали зеленые лампочки, радужно переливались цвета свежей паутины, а хор неугомонных птиц старательно сопровождал и дополнял своим пением эту удивительную красоту.

Насладившись прелестью утренней природы, набравшись от нее сил и бодрости, Нина прибавила шаг и догнала друзей. Увлеченный Глеб оживленно что-то рассказывал, а Нина изредка посматривала на молчаливого Виктора. Рядом с ним ее душа, напоенная лесным живительным соком, ощущала блаженство. Нина разулась и шла босиком: ее стройные ноги мягко и бесшумно тонули в шелковисто-малахитовой траве. В тишине мерно и весело, с завидной слаженностью трещали кузнечики.

Виктор бережно взял ее руку.

– А сейчас домой, я познакомлю тебя с мамой.

В груди что-то екнуло, Нина растерялась.

– И как ты меня представишь?

Он озорно усмехнулся:

– Сослуживцем, подругой… по оружию. Да ей ничего не надо объяснять – она и так всё поймет. Не робей, сержант Скальнова. Тебе же надо умыться с дороги, позавтракать… А потом, – он запнулся, но тут же нашелся: – Я посвящаю этот день только тебе. За твой подвиг! Иначе я твой поступок назвать не могу.

Нина выразила готовность на всё, лишь бы не расставаться с ним. Около подъезда Глеб объявил, что ему пора на тренировку, а у Игоряшки тоже появились какие-то срочные дела, и он растворился в зарослях двора. Мама встретила гостью добрым внимательным взглядом: симпатичная, скромная… Пока она с сыном накрывала на стол, Нина привела себя в порядок и из ванной вышла свежей и бодрой. Но за завтраком ощущала некоторое напряжение, вызванное ее скованностью и витавшим повсюду трауром. Виктор заметил смущение Нины и после чая пригласил ее в свою комнату.

Она присела на удобный диван и уставилась на широкий экран окна: там природа показывала чудные картины дворового пейзажа. Она представила, что, затаив дыхание, летит в густых облаках на сверкающем лайнере, который продолжает набирать высоту. Голова наливалась приятной тяжестью, с каждой секундой Нина всё сильнее попадала в плен сонливости. Вскоре она ощутила блаженное состояние невесомости.

Пока Виктор на кухне разговаривал с матерью, гостья сладко задремала. Он бережно уложил свою уставшую с дороги возлюбленную и заботливо укрыл пледом. Полтора часа сидел около нее и не мог налюбоваться. Нина и спящая смотрелась просто восхитительно: своим тихим безмятежным присутствием излучала красоту и радость бытия, наполняя и обогащая его духовный мир новыми ощущениями. Дом уже не казался унылым и траурным. Неожиданно Нина встрепенулась и уставилась на Виктора с удивлением.

– Ой, как же это я? – засуетилась она, поправляя прическу.

– Да всё нормально. Тебе надо было немного отдохнуть – устала. Поспи еще.

– А я буду любоваться тобой.

– Нет. Лучше покажи мне город, – ей хотелось избавить его сердце от печали, чтобы он хотя бы временно отвлекся, забылся. – Мне так хочется окунуться и раствориться в нем.

Виктор охотно согласился стать гидом, и они, словно птицы, выпорхнули из тихой квартиры, казавшейся уютным гнездышком, но сохранявшим скорбь. Взяв Нину за руку, Виктор пообещал себе: «Ну что ж, я постараюсь, чтобы ты влюбилась в него и никогда не забывала».

Теперь Нине дома и кварталы казались монументальными, но она не боялась в них затеряться – ведь рядом с ней Виктор! Широкие улицы и проспекты украшены городской аккуратной зеленью, придававшей району приятный цвет и вид. Когда они ехали на автобусе, Нина взглядом указала на бесконечный забор и корпуса. Виктор с гордостью ответил:

– Автозавод.

– Я так и знала: металлом пахнет.

Они с радостными чувствами ехали по городу, не замечая времени, потом долго бродили, словно купались в людских потоках Нижнего. В целом Нина восприняла его серой каменной глыбой, пестревшей цветными островками и ручейками в лабиринтах огромного гиганта, но не застывшим, а живым и кипучим, с хаотично-упорядоченными скоростями и многообразием правил, законов, традиций и обычаев, по которым всё вокруг одновременно существует и процветает. Ее радовало, что железобетонную и асфальтовую монолитность повсюду заботливо оживляли спасительные ароматы курчавых лип, мощных тополей, ровных газонов и ярких клумб… И, конечно же, люди, самые разные.

Издали заметив сверкающие в лучах купола, Нина испытала трепетное волнение. Она загорелась и не скрывала своего желания посетить церковь. Не опуская завороженных глаз от играющей на солнце позолоты, она увлекла за собой Виктора.

– Пойдем, мы должны соприкоснуться… услышать слово Божье.

Он не сопротивлялся. А Нина спешила, боялась, что ворота церкви сейчас закроются и их не пустят туда. Она уже ощущала запах горящих лампад и свечей, старинных икон и богатого церковного убранства. Ей казалось, что с каждый шагом они окунаются в торжественно-праздничную атмосферу, где должны свершиться таинства, ожидаемые чудеса: их души очистятся, обновятся и наполнятся любовью ко всем, ко всему миру.

Свадебная процессия, сопровождаемая оглушительным звоном колоколов и ликованием нарядных людей, поразила впечатлительную Нину – у нее приятно закружилась голова. На молодую пару обрушились лепестки цветов и дождь звенящих монет, которые на сухом асфальте при падении сверкали и озорно прыгали, словно приплясывали, и хаотично катались, как одноколесные цирковые велосипедики по манежу. Посторонившись, она приложила руку к горящей груди и с поклоном пожелала только что родившейся семье:

– Счастья вам! Пусть вас ничто не разлучает.

Розовощекая свидетельница невесты вплотную прошла мимо них. Бросив озорной взгляд на застывшего Виктора, она протянула Нине букет.

– Любви вам и согласия.

Шустрый свидетель с рыжим вихром, напоминавшим вздыбленного жеребца, поддержал ее громогласным криком:

– Не забудьте и нас на свадьбу пригласить!

Нина с тайным волнением уставилась на улыбнувшегося Виктора.

– Пригласим?

А он медлил, словно задумался над глобальной проблемой вселенского масштаба. Потом с серьезным видом выдохнул.

– Обязательно. Но до нее еще надо дожить.

Такой ответ Нину устроил, и она с кроткой нежностью поцеловала Виктора в щеку.

Накинув на голову легкий платок, Нина застучала каблуками по ступенькам. Вошли в церковь. Народу мало. Нина ощутила притаившуюся гулкую тишину и боялась одним неловким движением, словом и даже мыслями нарушить ее. Плавно сделала круг и с интересом осмотрела все иконы, Виктор следом за ней – тоже любовался. Она купила свечи и, поставив их, перекрестилась.

– За упокой души отца Виктора и за здравие Федора, – прошептали ее губы.

Затем Нина невольно осмотрелась и стала внимательно, с живым интересом разглядывать одинокие фигуры редких прихожан.

«В основном женщины. У каждой свое, наболевшее. А может, кто-то и с радостью пришел или с благодарностью… А я с чем? С надеждой!»

Из храма она выпорхнула легкая, одухотворенная и окрыленная. Сняла платочек, на ветру он напомнил Виктору парус, затем превратился в парашют. Виктор точно уловил настрой Нины: ее чистой, благодатной душе действительно хотелось летать, но она не могла оставить Виктора, поэтому прижалась к нему и смиренно покорилась его воле.

– Миленький, я с тобой. Разве я тебя брошу, – проникновенно прошептала она, не избавившись еще от учащенного сердцебиения. – Я ведь во снах часто летаю. И всегда беру тебя с собой.

– Значит, ты великодушная и возвышенная натура. А за заботу спасибо! Когда-то я мечтал стать летчиком. Но это свойственно многим мальчишкам. Возраст! Но потом мечты и планы меняются, жизнь вносит свои коррективы.

– И почему у людей нет крыльев? Сейчас бы мы вспорхнули и полетели высоко-высоко, далеко-далеко!

– Фантазерка ты! Хотя, если честно, я и сам иногда завидую птицам.

На пути им приглянулась укромная скамейка. Подбежали и с радостью присели. Слегка уставшая, больше даже не физически, а от переполнявших ее чувств, Нина прижалась к теплой щеке Виктора. Внезапно и на него снизошла благодать и какая-то неведомая сила! Он ощутил не просто чудный запах, а ангельский аромат, столь неописуемо прекрасный и живительный, что, впервые услышав его, любой человек будет приятно околдован и всем сердцем возлюбит его.

Виктор словно освободился от оков и панциря, наглухо скрывавшего его чувства. Прежняя угрюмая неуклюжесть и настороженность вдруг сошли с него, и радостно забилось сердце, которому уже было тесно в грудной клетке, хотелось вырваться и светиться зеркальным зайчиком, заглядывая своими озорными лучиками в лица всех прохожих: пусть жмурятся, улыбаются и заряжаются счастьем.

Чтобы купить Нине в дорогу фрукты и овощи, зашли на рынок – скопище всех страстей, тайное нагромождение всех соблазнов. Это был самостоятельный город в городе со своими удивительно живописными проспектами, улицами и переулками, – они заполнены однообразной людской массой, и лишь дары природы пестрели от разноцветья и ароматов. На всех рынках и базарах существуют годами, десятилетиями сложившиеся обычаи и традиции, и каждый ряд имеет свой запах и цвет.

Увидев бочки с солеными огурцами и помидорами, Нина ощутила непреодолимое желание попробовать. Сглотнув слюну, она увлекла Виктора к ним и машинально достала кошелек. Когда стала пробовать, снова беззаботно сунула его в карман. От одной бочки она подходила к другой и только определилась, как сзади подскочили два юрких парня. Они толкались и наперебой кричали:

– Почем, бабка? А подешевле? Да что ты жмешься?

Наблюдательного Виктора сразу насторожила их чрезмерная активность: своим напором и нажимом они вплотную подтолкнули Нину к продавщице, а сами, даже не попробовав, вдруг бросились бежать. «Словно в догонялки решили поиграть». Виктору их поведение показалось подозрительным, он в один прыжок оказался около Нины и ощупал ее беспечный карман – пусто!

– Стой здесь. Я сейчас, – уже на ходу крикнул он.

Она – в диком ужасе:

– Ой! Украли!

Виктор, ловко уворачиваясь от лобовых и прочих столкновений с покупателями, умчался вдогонку. Как ни пытались карманные воришки затеряться в лабиринтах рыночных улочек и укромных мест, им не удалось. Он догнал их у забора – бежать им некуда. Теперь Виктор имел возможность разглядеть их: одному лет двадцать, с короткой стрижкой и шрамом на голове, другому около двадцати пяти, с наглым волчьим взглядом и рыжими усами. Тот, что постарше, уже вооружился грозной железякой.

Не сводя с него глаз, Виктор уже разбудил в себе злость и приказал себе: «С него-то и начни – уж больно агрессивен».

А тот, оскалившись, угрожающе размахивал куском арматуры.

– Ну что, хочешь попробовать? Тогда подходи – угощу.

Конечно же, благоразумный Виктор не нуждался в его опасном для здоровья «угощении» и предупредил:

– Кошелек, и я вас не трону. У нее наверняка последние.

Парень со шрамом достал кошелек и стал трясти им перед своим носом.

– А нам плевать – пусть рот не разевает. Было ваше – стало наше.

Виктор от такой откровенной наглости бросился в атаку. Выбрав момент, он сблизился с Усатым и врезал ему в челюсть. Тот, невольно вскинув руки, словно в плен сдавался на милость силе, подался назад. Пока падал на спину, Виктор еще раз добавил ему слева.

«Это для убедительности. И чтоб дольше помнил о моем уроке: а я плохому не научу».

И тут заметил: усы-то отвалились. Если они липовые, значит, и сам такой.

«Ну вот, опять незадача: пока с ускорением летел, жестко приземлялся, потерял свою гордость. Конспиратор хренов!»

Виктор замахнулся, чтобы пнуть ему между ног, но, заметив арматуру, которая могла изувечить его или вообще убить, со злостью наступил на кисть – чтоб его воровская рука никогда больше не залезла в чужой карман. Тот взвыл от боли, прижал ее к животу.

Его более молодой напарник хотел воспользоваться ситуацией и ускользнуть, но Виктор вовремя подставил ему ногу. Раскинув руки, он плашмя грохнулся в грязь и растянулся. Но свою добычу не выронил. Быстро вскочил и снова прижался к забору. В его шаловливых ручонках снова мелькнул Нинин кошелек, которым он издевательски размахивал перед собой.

– Ну что, хочешь получить? На, возьми.

Виктор успел сделать только один шаг, как тот хладнокровно бросил его через себя – за забор.

– Был кошель – и нету! А с ним – и никаких дел.

Тут Славный совсем рассвирепел. Он врезал ему в грязный нос, вор сильно ударился затылком в металлическую ограду и медленно опустился.

– Чтобы тебя, гниду, все узнавали. Мой тебе совет: никогда не тряси чужим кошельком перед своим носом – примета плохая.

В ответ тот только простонал, а Виктор в порыве крайней свирепости топнул, угодив пяткой по пальцам: раздался неприятный хруст сломанных костей.

– По идее, ее надо отрубить, чтоб все знали. Но теперь поневоле станешь левшой – хоть она тебя накормит. А правая уже отворовалась – она знает, за что поплатилась. Лучше б она в детстве оторвалась: глядишь, не принесла бы горе людям.

Бросив на свих жертв презрительный взгляд, он покачал головой. «За что же вы себя так не любите?.. Вынуждаете поступать с вами слишком жестко».

И тут Виктор вспомнил про кошелек. Теперь уже не до них.

– А вдруг за забором у них сообщник? Или кто-то посторонний подберет…

Но на всякий случай вывернул карманы воришки-неудачника – по нулям!

– Значит, не успел еще переложить.

Только Славный хотел подняться, как сзади услышал отрывистую фразу:

Виктор оглянулся – два милиционера, один показывал на него.

– Стой! – крикнул блюститель порядка.

– Сейчас, – пообещал он про себя, молниеносно взобрался на забор и прыгнул на другую сторону. Местность оказалась пустынной. Кошелек нашелся сразу, и довольный Виктор во всю прыть рванул к главному входу.

Раскрасневшаяся Нина уже вся извелась. Ничто не помогало. Пышногрудая продавщица с яркими губами и крупными глазами навыкате успокаивала ее убыточным для себя способом: чтобы хоть как-то успокоиться, обе активно уплетали малосольные пупырчатые огурчики. За этим занятием Виктор и застал их. Он аппетитно облизнулся и деловито продемонстрировал кошелек. Весь его игривый вид выражал: вы еще сомневались? Обе так обрадовались, что одновременно протянули ему надкусанные угощения: прими, дорогой, не побрезгуй деревенскими соленьями – заслужил! Но Виктор заторопился.

Взяв Нину за руку, он указал в противоположную сторону, где притаился еще один выход: узенький и неприметный. Они нырнули туда и растворились в толпе.

Вскоре Виктор и Нина уже бродили с покупками по горячему асфальту старых улочек и беззаботно говорили о том, что может волновать юные сердца. На трамвае пересекли мост, который будто поделил Оку на два крыла, зато соединил два берега. У Речного вокзала их внимание привлек сверкающий на солнце белоснежный красавец-теплоход. Не сговариваясь, они бросились к нему и успели: он словно ждал их и затягивал отправление. Прогулка по Волге оказалась восхитительной. Вдвоем они словно окунулись в счастливый мир и совершенно забыли о свалившихся на них бедах. Нина не уставала повторять:

– Спасибо, Витенька! Я так тебе благодарна!.. За то, что ты именно такой! – глаза Нины тихо, но очень выразительно улыбались. – Ты столько значишь для меня!

Затем они с азартом кормили чаек, которые на лету хватали кусочки хлеба. С восторгом посматривая на Нину, Виктор попутно рассказывал о достопримечательностях города. Ее сверкающие глаза говорили, что ей всё интересно, всё хочется рассмотреть, потрогать.

Когда они сошли на берег, сразу отправились на площадь Минина. Нина с трепетом дотрагивалась до красных стен кремля, величавых башен и каждый раз в ответ ощущала слабую пульсацию. «Видно, издалека несется. Хочет что-то сказать мне, а я не знаю языка прошлого – не научили. В лесу мне проще, привычнее».

И она снова прикасалась с надеждой разобрать голос предков и уяснить суть. Виктор рядом с ее ладонью приложил свою.

– Мне кажется, у самой Истории и у всех ее экспонатов есть глаза и уши. Только они смотрят и слушают нас по-своему. Иногда не понимают, возмущаются нашими делами и поступками… и до поры до времени терпят. Неужели мы останемся глухи и слепы?.. – После короткой паузы выдохнул: – Люди, не понимающие значение древней красоты, и сами не могут создать прекрасное.

Нина прильнула ухом к вековым кирпичам. Ей показалось, что до нее отчетливо доносится эхо древности – как из глубокого колодца! Душа затрепетала.

– И что же они тебе открыли? Какую тайну? – заинтересовался Виктор, заметив в ней перемены.

От общения с прошлым у нее возникало желание окунуться в то далекое и неведомое время, чтобы избавить себя от современных проблем. Но испугалась – там же не будет Виктора! Да и трезвый разум подсказал: во все века хватало своих трудностей, передряг и переживаний. Устремив свой взор к небу, она замерла в изумлении: с вершин куполов и крестов, которые, как ей казалось, особенно щедро золотило солнце, на нее торжественно и безмолвно взирали величавые столетия. Какое счастье соприкоснуться с ними и, обогатившись, отразиться хоть песчинкой, капелькой, мгновением.

Виктор любовался ее полудетской непосредственностью и играющей на лице радостью от соприкосновения со стариной православной культурой. Сам же выглядел задумчивым и серьезным: он чувствовал героическое прошлое Нижегородского края, и его душа наполнялась гордостью за свою священную землю и трудовой народ.

– Нравится? Историческое прошлое всегда лучше настоящего. Оно хоть и покрылось пылью древности, зато не ощущается запах свежей грязи и крови. Конечно, и раньше это было, но за давностью времен всё улеглось, утрамбовалось и выветрилось. Осталось главное.

– Я в восторге! И со всем согласна: с историей и с тобой… Я прочитала в твоих глазах: ты любишь свой город, скучаешь по нему…

– Каждый человек должен соответствовать духу родного края.

Уже торопливо смеркалось. Виктор казался Нине выше ростом и могучее, словно былинный богатырь. Не отрываясь от ее глаз, он благодарил за приезд и за чудесную прогулку по городу. А сам размышлял: «Вот я жил, учился, тренировался, говорил чужие слова… А влюбился, и потребовались собственные, а их не хватает, чтобы точно выразить свои чувства… Почему же мы не можем быть открытыми, свободными?»

У Нины дух захватывало, когда они стояли на волжском откосе и сверху любовались накрываемым вечерней дымкой городом и знаменитой Стрелкой – местом слияния Оки и Волги. Поцеловавшись, они, как родные сестры, устремляются вниз и несут свои ласковые воды в едином потоке к далекому Каспию. Нина подумала: эх, запрыгнуть бы сейчас на самое тихоходное суденышко и унестись от всех неприятностей и переживаний.

Приветливый речной ветерок освежал их горячие головы и взволнованные сердца, наполняя легкостью и беззаботной вольностью. Расслабившись, Нина потчевала его последними армейскими новостями.

– Сергеева, вероятно, понизят в должности, а Емелин бросил пить. – Виктор удивленно повел бровью, но Нина так и не поняла, по какому поводу. Представив взъерошенную подругу, она продолжила с улыбкой: – Представляешь, Муза прибегает на службу и радостно верещит: «Новость номер один! Наиважнейшее событие гарнизона! Емелин бросил пить! Капитально завязал: уже второй день – ни капли!» А сама счастливая, будто это лично ее касается.

– Сосед всё-таки! Иногда дороже родственников.

– Кстати, о родственниках, вернее, родственницах – моих сестрах, сказала Нина. – Я их ждала осенью, а они свалились как снег на голову! И, как оказалось, очень вовремя. Сестренки хоть как-то скрасили мое одиночество и отвлекли от тяжких мыслей. Не успели осмотреться, как их сразу же окрутили два бравых друга, два старших лейтенанта: Хромов и Коноплев.

– Выходит, пленили сердца твоих сестричек?

– Еще как! В первый день я показывала им город, зашли в Дом офицеров, тут же подскочили шустрые кавалеры, пригласили их на вальс и так закружили, что потом каждый день встречались.

– Я их знаю – достойные офицеры, – сухо, но очень значимо охарактеризовал Виктор. – И чем всё закончилось?

– Сестренкам у нас понравилось: и городок, и сибирская природа, и люди… А что они до этого видели? Как я когда-то… Впечатлений – целый короб! Собираются еще приехать, правда, дорога недешево сейчас обходится. А когда они уезжали, Хромов и Коноплев поехали с нами в Новосибирск, на прощание их расцеловали, клятвенно обещали писать. Я так рада за них за всех. – Затем продолжила: – Ты знаешь, Дима Малышкин меня очень удивил и порадовал. Оказывается, он не просто покорил, а прямо-таки разбил сердце Дины.

– Как Дины? – брови Виктора застыли в верхних точках. – Он же с Музкой…

– А вот так! Она сама мне призналась в этом. Я сначала осторожно поговорила с Музой и выяснила, что он ей «только самую чуточку нравится», но чтоб любить!.. Она мечтает выйти замуж не иначе как за самого красивого офицера! А с ефрейтором просто договорилась: пока она ищет своего принца в золотых погонах, они всем будут говорить, что безумно любят друг друга. И он согласился. Ты же его знаешь: его не только на это можно уговорить.

Виктор в недоумении пожал плечами.

– А чтобы все наши девчонки завидовали!.. Ох и хитрющая эта Музка! Такая выдумщица!

Теперь Виктор представил ее озорной, игривой и с лукавым взглядом… и не удержался от улыбки.

– Вам, мужчинам, не понять: знаешь, как нелегко осознавать, что тебя никто не любит, что тебя никто не ждет! И вдвойне, когда все знают об этом, а также о твоих мучениях от одиночества. Поэтому некоторые и идут на всякие чисто женские хитрости. А когда я откровенно поговорила с Димой, он открылся, что давно любит Дину, но скрывает свои чувства, так как у него даже в мыслях не укладывается, что такой серьезной девушке может понравиться простой нескладный парень, тем более конопатый. Я так рада за них! Обратил внимание? У них даже имена похожи.

– А внешность? – возразил Виктор, представив их рядом.

– Согласна – отличаются. А может, так и надо?.. Для гармонии? Но ты, Витенька, у меня лучше всех!

– Так уж и быть: не буду тянуться за ним. Так что же у нас получается? Дина плюс Дима равняется «любовь»! Думаю, они достойны друг друга и у них всё устроится. Знаешь, я вообще желаю всем добра и ни на кого не держу зла.

Нина в этом не сомневалась, она прижалась к горячей щеке Виктора и представила, как они сидят на верхней палубе белоснежного лайнера и любуются бегущими облаками и озорными волнами. А рядом по борту соревнуется стая игривых дельфинов, которые, как и подаренная Виктором подкова, обязательно принесут им удачу.

Приятную мечтательность резко оборвал напомнивший о себе Назлымов. Нина рассказала о его поведении и конфузе в Доме офицеров в день рождения дивизии, о двойственных чувствах, которые испытывала, глядя на его то растерянное, то злобное лицо. В те минуты он напоминал и огрызающегося лютого зверя, окруженного охотниками, и жалкого, безобидного, несмотря на кажущуюся агрессивность, одинокого зверька, требовавшего защиты и заботы. Ей казалось, что он нуждается в этом, чтобы отогрелись его замерзшее сердце и черствая душа.

– Девчонки же думали иначе. Муза откровенно пожелала ему: «Красиво споткнуться и весело упасть!» А Дина хладнокровно добавила: «И желательно мордой в лужу, чтобы охладить свой злобный пыл».

Невольно сравнивая подруг, Виктор отметил про себя: «Какие они всё-таки разные. Но я выбрал самую добрую и сердечную. И полюбил не только за внешнее очарование, но и за внутреннюю красоту».

– А вскоре Назлымов уехал в Москву. Оказывается, его отец генерал. Видно, намучился с ним в столице, вот и спихнул его к нам. Но, как говорится, горбатого… Да он и сам, видимо, понял: армия не для него. Вот и написал рапорт на увольнение и рванул под теплое крылышко к папочке и мамочке.

Нина снова вернулась в волшебную реальность: она влюбилась в этот неповторимый город и весь день дышала с ним одним воздухом, в одном ритме. Виктор же, как надежный страж ее красоты, всегда находился рядом, даже когда она увлекалась и мысленно улетала в сказочные полеты. А в раздольных речных просторах уже остывали остатки вечерней зари. Розовощекое небо по воле неведомого художника постепенно сменило краски на более темные. Постепенно курчавые облака скрылись в звездной бездне, пугающей необъятностью. Тихая широкая водная гладь, вобрав в себя таинственно-молчаливую святость неба, кремля и православных церквей, нежилась в янтарно-бирюзовых лучах. Один из самых счастливых дней в ее жизни прощался с ней и плавно растворялся в самоутверждавшейся ночи.

Лирически настроенная Нина вообразила себя и Виктора реками, которые после долгой разлуки наконец-то соединились, чтобы никогда больше не расставаться. Два мощных убегающих вдаль рукава казались сплошным громадным черным зеркалом, отражающим узоры только что включенного звездного небосвода. От безгрешного сияния младенца-месяца серебряной рыбьей чешуей поблескивали крыши многих домов, а шелестящие листья повидавших на своем веку немало огромных тополей угрюмо, по-старчески шептались о чем-то своем, сокровенном. Нина не могла усидеть. Она любила весь мир, а кругом всё так и слепило теплым серебром. Веселый ветерок уже давно заигрывал с непослушными завитками ее волос. Устав их поправлять, она вынула все шпильки, и густые пряди, получив свободу, водопадом ринулись на круглые плечи. Завороженный Виктор любовался: как же очаровательно они резвились и играли в вечерних бликах!

Ласковые золотистые огни родного города напоминали Виктору начищенные до блеска старинные монеты. Они, как и вспыхнувшие небесные свечки, согревали его душу. А Нине общий вид Нижнего напоминал перевернутое звездное небо, в которое она готова была прыгнуть с высоты птичьего полета и долго с наслаждением парить, а затем, собравшись духом, окунуться с головой в чудодейственную воду, чтобы вынырнуть чистой, светлой и самой счастливой на свете. И вдруг…

– Пора! – услышала она совсем чужой голос. – Нет. Виктор так не мог: взять и одним словом разрушить, разбить ее счастье.

Она еще раз взглянула на чарующий мир и увидела тысячи мелких осколков ночного солнца, в лучах которого степенно нежились стены и башни, высвечивалось величие прошлого, отливая своей загадочной сединой.

Однако из ее встревоженной души донеслось и в ушах эхом отдалось: пора, пора, пора… Она испугалась, а Виктор взглянул на нее с неловкой, как бы извиняющейся улыбкой. Пленительная Чайка всё поняла и словно замерла в полете, а сама со слепой покорностью и тяжелой грустью в сердце молча подтвердила: пора! Хоть она и подчинилась безропотно, но гордо и с достоинством: теперь ее красивые ножки торжественно семенили по звучным мраморным и цементным плитам, глухому асфальту, а взволнованный голос с восхищением уносился в никуда:

– Ты знаешь, Витенька, иногда кажется, что мне временно дарована чья-то чужая, до безумия счастливая жизнь! Чтобы я с головой окунулась и ощущала радость и блаженство этого волшебного мира. И только я начинаю привыкать быть такой, как чья-то злая рука вдруг всё отнимает, и я снова возвращаюсь в серую обыденность.

– Праздник – те же будни, только на более высоком эмоциональном подъеме. Всё в природе создано гармонично. А плюсы и минусы, как, например, свет и тень, тепло и холод, счастье и несчастье… тоже должны присутствовать, хотя бы для контрастности ощущений. Эти противопоставления не только нужны, а даже необходимы для равновесия в природе и в душе. Вот так, мое милое создание!

Прощаясь с любимой, хоронишь и часть самого себя.

Нина прощалась с ласковым вечером и гостеприимным волжским городом. Надвигалась ночь-разлучница. Она чувствовала ее тревожное дыхание, отчего возвышенное настроение постепенно растворялось и безвозвратно таяло в небесных и водных просторах. Беспокойство всё сильнее овладевало Ниной, ведь ее ждало трогательное расставание с Виктором.

За разговорами они незаметно доехали на трамвае до сверкающего и никогда не скучающего вокзала, где их уже поджидали дисциплинированный Глеб и две молоденькие, лет по шестнадцать, девушки.

– А это кто? – удивился Виктор, не сводя с них пристального взора. – Дяденька, уж не ваши ли это дети?

Подружки захихикали. Нина тоже заинтересовалась, но промолчала. Зато Глеб был в своем репертуаре.

– Нет. Это преданные поклонницы моего таланта. Правда, только два дня.

– И что, уже успели? – Виктор сгорбился, по-стариковски прокашлялся и осуждающе пробурчал: – Прыткая нынче пошла молодежь.

Миниатюрный, но преуспевающий в разных областях боксер возразил:

– Уж какую воспитали и вырастили… на радость свою. Я любуюсь и горжусь ею!

– Но зачем тебе сразу столько красоты?! Уж не надумал ли жениться?

Глеб скривил губы.

– Оборотистый холостяк не работает на холостых оборотах. Просто мы решили прогуляться, совместить приятное с полезным. К тому же они заинтересовались вами.

– Болтун – находка для шпиона, – вырвалось у Виктора. – Надеюсь, военную тайну не выдал? А государственную? Но вы, девчонки, – никому. Я крупный физик-атомщик! – Девушки захихикали. Сравнив его габариты с Глебом, они относительно размеров нисколько не сомневались, а вот насчет профессии сразу возникли вопросы – возраст подвел. А он продолжал убеждать: – Секретный! А это, – он указал на Нину, – моя любимая ассистентка. Думаю, что тебя представлять не надо – ты им и так уже надоел.

Он привычно замахал руками.

– Да я им столько о себе рассказал: в каких странах и городах побывал, что видел… А они, наивные создания, мне в ответ: «А где вы еще побывали, кроме нокаутов и нокдаунов?» Представляешь? Вот она, современная молодежь! Ты им о возвышенном, вечном, а они…

Эмоциональный Глеб так энергично размахивал руками, что Виктор чуть отступил.

– Какие учителя, такое и подрастающее поколение. Ты так грозно машешь своими клешнями: рассчитываешь, что я схвачу воспаление легких?

Догадливый друг всё понял. Вручив Нине сумки и галантно поцеловав ее, нижегородский донжуан, взяв под руки девушек-хохотушек, растворился в суетливой толпе. Ничего не оставалось, как улыбнуться и помахать ему вслед.

Казалось бы, Виктор и Нина весь день провели вместе, о многом успели поговорить, в том числе и без слов – одними взглядами и поцелуями, но о главном так и не обмолвились. То думали, что похороны – не время для выяснения отношений, то что-то мешало, то откладывали на потом… Только с объявлением посадки они очнулись и забеспокоились. Суета на платформе заметно усилилась, воздух уплотнился и разогрелся, румяня щеки встрепенувшихся людей. Виктору нравилась шумная, кипучая жизнь вокзалов, он любил смешаться с толпой и ощутить себя её частью. Но сегодня он провожал Нину!

Да, Славный собирался сказать ей многое, но так и не выбрал подходящего момента. Нина тоже ждала, но сама так и не решилась начать первой, а ей хотелось извиниться перед ним, излить покаянную душу. Сердце подсказывало, что Виктор оценил ее отчаянный поступок, хотя для другого, несведущего человека он мог показаться в какой-то степени безрассудным и нелепым. Но только в глазах человека, никогда не любившего и не способного испытать возвышенные чувства, граничащие порой с безумием. Они медленно шли по перрону и многозначительно молчали. Когда остановились у вагона, Нина решилась:

– Я хотела помочь тебе в трудную минуту. Иначе я просто не могла, никогда не простила бы себе…

– Спасибо, я в тебе не сомневался, – сказал он как-то сухо, без души.

Нина почувствовала резкий перепад в его настроении и сникла. Ею овладели совсем другие мысли: после размолвки Виктор сильно изменился. Он как бы держит ее на расстоянии и сознательно близко не подпускает, словно боится не сдержаться и проявить нежные чувства. Но разве можно их стыдиться?! Нине хотелось достучаться до спрятавшегося в скорлупу любимого сердца! Однако она прекрасно понимала, что сделать это нелегко, тем более сейчас, когда Виктор еще не отошел от постигшего его горя. Он уловил ее скрытое волнение.

– Я всё понимаю, но не могу выразить словами всё, что у меня скопилось вот здесь, – указав на грудь, он и сам хотел бы заглянуть туда и во всем разобраться.

– Что же нам делать, Витенька? – грустно спросила Нина.

– Сколько существует человечество – столько и задает себе этот вопрос. И, к сожалению, не всегда находит ответ. Вот и мы пока не знаем. Если бы я был волшебником, то совершил бы чудо и наградил всех любовью, каждый день порождал бы добро и раздавал нуждающимся. В первую очередь я бы помог твоему мужу, чтобы он стал здоров и не страдал от боли. Не удивляйся: хочу, чтобы мы оказались на равных. А решать всё равно тебе.

Нина в очередной раз поразилась его благородству. Однако он показался ей чересчур серьезным и рассудительным, а ей хотелось открытой нежности – ведь остались секунды! Когда еще увидятся? Но Виктор, который, как ей казалось, знает всё, переложил этот сложный вопрос на нее, а она оказалась не готова сейчас же откровенно ответить на него. Тогда Нина решительно заглянула в его глаза в надежде найти там хоть маленькую подсказку. А Виктор, наоборот, опустил их, лишив ее даже полунамека.

– Чего же нам ждать? – с печалью вздохнула Нина. – Я с ужасом осознаю, что мы всё больше удаляемся друг от друга. В нас открывается всё больше различий. Твоя замкнутость и недосказанность терзают и убивают меня. Иногда мне кажется, что ты плывешь по реке с быстрым течением, а я – в медленном, тягучем ручейке. И всё равно меня, как опавший листочек, куда-то уносит, а я безвольная и не сопротивляюсь.

Виктор не удержался:

– Это плохо.

– Сама же, как в тумане, совершенно не вижу ни конца, ни края. Да и за тобой мне не угнаться. Всего боюсь, а больше всего остановиться – тогда уж точно закисну как в болоте… Или иссякну и высохну.

– Не загадывай, иначе будешь зависеть от своего будущего. Воины и бойцы предпочитают неизвестность.

– Но у них есть цель.

– Обязательно. Об этом мы часто рассуждали с отцом. – Теперь Виктор не отрывал от нее глаз. – И вот к чему я пришел: жизнь – не награда, жизнь – борьба, она подвергает нас серьезным испытаниям. Ты знаешь, я тоже не всегда руководствовался только разумом. Но я спортсмен, поэтому привык бороться по правилам, – начал он, потом задумался. – Хотя за рингом, в тени спорта много всякого мусора и грязи. Но жизнь не спорт, в некоторых сложных ситуациях не обозначены даже призрачные намеки на законы, нормы, поэтому-то в ней всякое случается. Поживем – увидим, что нас ждет в будущем и какие еще сюрпризы оно нам преподнесет.

– Но я люблю тебя. Уже давно!

Нина вспомнила свои первые ощущения: с каким сладостным любопытством и упоением ожидала встреч, с какой настойчивостью ждала удобного случая, чтобы побыть с ним наедине, хоть минуту, хоть одну секунду, длиной в вечный поцелуй. Она знала, но никак не хотела признаваться, что тайна ее бытия уже заключена в треугольный круг мучительных отношений. И вот теперь, когда она испытала в жизни и сладость надежды и горечь разочарования, ей хотелось большего, шагнуть в новую жизнь, насыщенную только счастьем.

От глубоких мыслей Нина вновь вернулась к Виктору.

– Не могу же я всю жизнь ждать?! – выпалила она и как-то жалко и покорно улыбнулась, ожидая ответа на самый важный для нее вопрос.

– Но свое счастье на несчастье других не построишь. Как говорил мой отец, «любовь – это большая ответственность и серьезное испытание». Сумеем ли мы выдержать – покажет время. Иного выхода у нас нет. Главное, мы верим друг другу, а вера – великая вещь!

Нина так и не решилась сказать, что ждет от него ребенка. Прижавшись к Виктору, она обливала его рубашку слезами разлуки и твердила:

– Что же будет? Когда же мы увидимся?

Он оторвал ее от себя и утешил обнадеживающим взглядом, но ему показалось мало:

– Я всё понимаю, чувствую, но не могу выразить словами. Твое сердце знает, где меня искать. Вот увидишь, я не потеряюсь. – Он нежно прошелся горячей ладонью по ее щекам и вмиг осушил два ручейка. – У женщин, кроме слез и обаяния, нет другого оружия. Не надо, успокойся. Любовь поможет сделать выбор, любовь всегда его найдет.

Нина снова прижалась, чтобы поймать и запомнить ритм его сердца. Боясь оторваться от Виктора, она смиренно шептала:

– Мы так редко видимся… Судьба нас постоянно разлучает… Иногда мне кажется, что нас соединяет только тончайшая нить воспоминаний – от твоей жизни к моей. Только бы она не оборвалась. Я буду ждать, надежда поможет мне жить и сохранить нашу любовь. А ты?

Нина ждала, но Виктор не нашелся, что сказать ей в утешение. Его честный, откровенно строгий и одновременно ясный взгляд, в котором сосредоточилось всё: доброта, переживания, сложность ситуации и непримиримая борьба мотивов, показывал всю силу души и твердость характера.

Поезд как бы нехотя тронулся, сердце Виктора настороженно екнуло и, как по тревоге, учащенно забилось. Он оторвал ее от себя и хотел что-то шепнуть. Но, увидев на ресницах серебристые от лунного света слезинки, вспомнил день знакомства и сразу подумал: тогда они показались ему золотыми.

– Пора! – с тяжестью в голосе выдавил он из себя и взволнованно поцеловал ее. Нина схватила сумки и, с трудом запрыгнув на подножку, поднялась в вагон. Он шел по перрону, а она прижалась к стеклу и горько плакала. Яркий свет бил ей в глаза, а она сквозь радугу слез видела только Виктора. Вдруг вспомнила, что совсем забыла сказать: у нее на квартире сменился номер телефона. Она показала на ухо, приложила к нему руку и назвала цифры. Но Виктор увидел только неразборчивый лепет губ и замахал головой. Тогда она торопливо, но старательно вывела их на стекле. Довольный Виктор сомкнул веки: теперь он всё понял и на всю жизнь зафиксировал в своей памяти этот номер. Только после этого Нина с облегчением прильнула к окну. Ее алые губы еле шевелились, а поезд-разлучник набирал ход... Нина боялась упустить из виду своего возлюбленного и сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее шла в конец вагона. В ушах вдруг зазвучали слова песни: «…А может, снова всё начать, я не хочу тебя терять, я не могу тебя терять… О, как мне быть?..»

Тяжелое предчувствие сдавило ее сердце, в который уже раз Нина чувствовала себя лишней, брошенной, одинокой. Она расставалась с любимым человеком и уезжала в неизвестность, именуемую коротким и емким словом Жизнь! Виктор одновременно испытывал облегчение и сожаление. Но отпустить Нину с грустью, в состоянии горького смятения он не мог. В самый последний момент он ощутил пробуждение к действию и артистично, как величайший мим, «разорвал» свою грудную клетку, «вынул» клокочущее сердце и протянул ей. Он шел с вытянутыми руками, а его «живое сердце» словно пульсировало. Нине показался очень знакомым ритмичный стук, и ее душа тут же отозвалась и подстроилась под него. Она больше ничего не замечала – только сверкающее сердце Виктора! Ей показалось, что оно обрело белые крылья и, взмахнув ими, устремилось за поездом. Она видела стремительные сильные взмахи – как у чайки.

«Оно догонит, обязательно догонит… Теперь оно всегда будет со мной. Нет, лучше во мне – так надежнее и спокойнее».

Поезд уже разбежался и, как на волнах, раскачивал Нину, застывшую у мрачного окна. Ночной город прощался с ней яркими бликами и тучами огней-светлячков, мелькавших в отдалении. С Виктором ее уже разлучали не сотни метров, а километры!.. Но всё равно он оставался с ней и даже в ней, согревая ее сердце и всё тело. Слезы разлуки уже давно высохли, а осиротевшая Нина всё стояла в громыхающем тамбуре, словно ждала какого-то чуда. Вдруг на ее хрупкое плечо мягко легла женская рука, и за спиной вместе с запахом духов послышался приятный вкрадчивый голос:

– Не убивайся так. Не навсегда же расстаетесь.

Обескураженная Нина с интересом обернулась. Перед ней стояла высокая худощавая женщина со смуглым греческим лицом. Убрав со лба непослушные черные завитки, она спросила:

– Любимый? – и, не дожидаясь ответа, пояснила: – Я видела его – видный парень! В такого можно… и не просто, а до беспамятства! Я с интересом наблюдала за вами – чем же всё закончится? Показалось, не очень жарко. Честно скажу: ожидала большего… – «Гречанка» тяжело вздохнула и начала разминать сигарету. – Сама только что рассталась, поэтому понимаю твое состояние.

Губы и щеки попутчицы вдруг вспыхнули от яркого огня зажигалки, она жадно прикурила, нервно затянулась и с наслаждением выпустила густые клубы. Пока она отходила от нахлынувших чувств, Нина рассматривала ее: худое волевое лицо показалось ей привлекательным. Заглянув в темно-карие глаза, она не могла оторваться – в них таилось что-то властное, мистическое и колдовское. С каждой затяжкой она словно повелевала.

«Редкая женщина!» – отметила про себя Нина. Но, как ни странно, страха не испытывала – только изумление. Ее уверенный взгляд темных глаз обжигал, а твердость в голосе и манеры поведения свидетельствовали, что она в сочувствии и в поддержке не нуждается. Но внутри творилось что-то неладное, и сердобольная Нина не могла не проявить своего участия.

– Что-то произошло?

Та ответила как-то отстраненно:

– Каждый день что-то… свершается. А за любовью – хоть на край света пойдешь… Не только пойдешь – полетишь! Крылья тут же вырастут. Вот и я… мигом примчалась к нему. Он нуждался во мне, только в моей помощи… Мы познакомились в Ялте, в санатории. Уже восемь лет!.. Созваниваемся и встречаемся на юге. Поэтому отпуск для меня… это всё! Я весь год жду его! Иногда дни считаю! И в этом году договорились. Приехала в Сочи, а его нет. Вся извелась, и связи нет. А когда наконец-то дозвонилась, оказалось, что он в госпитале: по дороге в аэропорт их машина попала в аварию. Я сюда, в Нижний, и весь отпуск провела у его постели. Слава Богу, всё обошлось – моя любовь спасла его. Вот сейчас домой.

– Я рада за вас и за вашего… – Нина замкнулась в нерешительности: она не знала имени ее возлюбленного, да и с самой-то попутчицей не имела чести познакомиться.

Но та не обратила на это внимания – в ее сосредоточенном взгляде мелькнули настороженность и беспокойство.

– Самое интересное то, что на этот раз я вернусь домой без южного загара. А у меня – муж, двое детей – они уже всё понимают. Ничего, как-нибудь выкручусь. Главное, что Виктор пошел на поправку.

При упоминании этого имени Нина сразу представила своего: «К счастью, он жив и здоров! Ведь она только что рассталась с ним. Но Федор!..»

– Он военный? – как-то неуверенно спросила она.

– Откуда ты знаешь? – удивилась «Гречанка», странная улыбка сморщила ее пропахшие никотином губы. – Ты что, слышала об этом ЧП?

– Нет. Я просто так спросила… Мне показалось. Мой – тоже Виктор, он служит.

– Мой – уже майор! Ему тридцать три, а мне – уже тридцать пять! Ужас! – она снова забросила надоедливые завитушки наверх и открыла для обозрения узкий, чуть скошенный лоб. – А муж мой – крупный предприниматель, целыми днями на работе да в командировках. Если б не дети, давно бы ушла… Всё бросила бы и уехала к своему Витеньке. Ты не подумай – он свободен и разведен не по моей вине. Ох и скучает по своему сынишке! Я его не только люблю, но и уважаю! Настоящий мужчина! Он у меня такой добрый, душевный, ласковый!

– Как в жизни всё запутано, закручено… не хуже, чем в самых немыслимых романах. Она такие интриги нам преподносит, что писателям ничего и придумывать не надо: только наблюдай и записывай.

– Верно. Самым удивительным и гениальным шедевром является Жизнь!

Увлеченная разговором Нина стала более откровенной:

– Казалось бы, у каждого человека своя судьба, но всё же сколько сходства!

– Да что ты, милая, откуда столько пессимизма? У тебя еще всё впереди! А вот у меня… – незнакомка с отвращением прижала дымящуюся сигарету к стенке, будто хотела прожечь ее насквозь или только что решила бросить курить, затем уставилась в темное безрадостное окно. Нина – тоже. Мелькавшие стройные деревья дремали, точно заколдованные тихою усыпляющей ночью. Очнувшись, «Гречанка» внимательно разглядела женские отражения – сравнение еще больше огорчило ее – и с осенним унынием продолжила: – А у меня – возраст! До предела – всего полшага! Да и сейчас уже ничего не изменишь. От осознания безвыходности и бесперспективности становится страшно! Одна надежда и радость в жизни – это любовь! Сколько раз я влюблялась, разочаровывалась и снова теряла голову. Каждый раз расставалась без сожаления и больше не оглядывалась назад. Исступленно твердила себе: «Можешь не любить – не люби! От этого одни неприятности и расстройства». Так я думала, пока не познакомилась со своим Виктором. Он всё во мне изменил, да и меня саму переделал. Из-за любви я пожертвовала бы своим добрым именем, репутацией, честью… И даже хотела одним ударом разрушить, опрокинуть устроенную семейную жизнь.

Притихшая Нина в ее откровениях нашла много общего со своими мыслями и, взглянув на опытную собеседницу, признала: как же схожи женские доли! А «Гречанка» обняла ее за плечи и доброжелательно посоветовала:

– Так что, дорогая, цени свою молодость и береги настоящую любовь! Уж больно она хрупкая и легко ранимая.

Спустя полминуты она молча кивнула и тенью скользнула к двери, которая возвестила о ее исчезновении громким лязгом. Нина ощутила себя в камере-одиночке и испугалась. Без горячего темперамента «Гречанки» в тамбуре стало даже зябко и темно. Нина ощутила по всему телу холодок, еще недавно горевшие щеки остыли, как залитые дождем угольки, а неподвижные ноги затекли. Она тихо прошла в купе.

Уже лежа в постели, пролистала весь богатый на события и памятный для нее день. Всего пришлось хлебнуть: радостных встреч и горьких расставаний, восторженных чувств и тревожных волнений, и даже поплакать.

Поезд торопливо громыхал на стыках, а Нина, приятно вытянувшись на полке, закрыла глаза и представила себя на волжском Откосе, когда ей от охвативших чувств захотелось взмахнуть руками и взмыть над вечерним городом. Затем, сделав прощальный круг, гордо парить над Волгой, ее отлогим и раздольным берегами и сопровождать белоснежные лайнеры до самого Каспия. Вдруг подумала о Викторе: а как же он? В сердце кольнуло.

Мечтательная Нина снова вспомнила, как когда-то случайно среди документов обнаружила две фотографии: на одной Федор с незнакомой девушкой, а на другой она одна. А на обороте надпись: «Любимому Феденьке от Незабудки». И дата. Сопоставила и возмутилась.

«Всего за три месяца, как он познакомился со мной. Как же я тогда расстроилась. Выходит, он тоже любил ее? Не мог же он за такой короткий срок разлюбить? И фотокарточки сохранил. А тут я, глупенькая, подвернулась… и сразу замуж. Что же я наделала? Может, чужое счастье разбила? Сколько раз позже пыталась расспросить, но так и не решилась: всё ждала подходящего момента… Но так и не дождалась».

И снова в ее сознании появился Виктор, крепко взял ее за руку и уверенно повел к свету.

И Нина с каждым шагом обретала уверенность.

– Теперь всё будет хорошо!

С этой мыслью она согрелась, успокоилась, и тягучая обволакивающая дремота поглотила ее, а вместе с ней и все тяжелые раздумья.

Покаяться никогда не поздно, но прошлое уже не вернуть и не изменить.

Проводив Нину, Виктор заспешил домой. На душе стало муторно и тревожно. Столько всего навалилось, жизнь куда-то его торопит, а он сопротивляется, не спешит и тем более не собирается рубить сплеча.

В прихожей взглянул на часы – полночь. Мать встретила его с тревогой в глазах. Чтобы успокоить ее, он по-мальчишески улыбнулся и подмигнул.

– Что-то случилось? – спросил он на всякий случай.

Она кивнула и сообщила, что несколько раз звонили Лиза и бывший тренер.

– Игоряшка дома?

– Нет. Я уже извелась вся. Уходит рано, приходит за полночь. Где шляется?.. – вдруг она переключилась, ее озабоченный взгляд сменился на ласковый. – Проводил? Что это за девушка? Видно, не просто так приезжала… А как же Лиза?

Сын ответил ей уставшим взором и короткой фразой:

– Мам, я помню твои слова: «Не влюбляйся на день, на два… Лучше раз – и на всю жизнь!»

Ее душа повеселела, а озабоченный Виктор добавил:

– Спасибо тебе. За науку.

Ей хотелось уточнить, откровенно поговорить с сыном. С тех пор как Виктор повзрослел, ей так редко удавалось это, но его вид показался уставшим, и она отпустила его. Виктор отправился спать. Минут через десять квартиру разбудил бессердечный телефонный звонок. Чтобы не беспокоить мать, Виктор поспешил взять трубку первым… и удивился.

– Извини, что поздно, – начал без представления Степаныч. Виктор сразу узнал его по хрипловатому голосу. – Это… Как бы тебе получше… Ну, в общем, меня известили, что ты приехал, и я решил… Прими мои соболезнования – я все-таки немного знал твоего отца, – чувствовалось, что он волнуется, говорит сбивчиво. – И еще. Я много думал-передумал… В общем, не прав я по всем статьям. Жаль, что так вышло: и работу потерял, и тебя как боксера. Времени теперь – хоть отбавляй. Вот я как-то прикинул на досуге, подвел итоги, и так обидно стало: всю жизнь «пахал», а кого подготовил? Ни одного чемпиона СССР… даже России! А кого воспитал? Есть, правда, несколько человек, которые в милиции и тренерами работают, а в основном – бандиты да хулиганы. Их как пылесосом засосало в криминал, а оттуда – кого на зону, кого сразу на кладбище. Сколько уже потерял!.. Да еще с тобой так вышло… А ведь из всех ты был самый перспективный! В тебе заложены большие возможности! А я, дурья башка, ломать тебя вздумал…

– Ладно, Степаныч, не вини себя – дело прошлое, – попытался успокоить его Виктор.

– Так ведь не забывается – истинный репей! Житья не дает. Потому и тяжко мне. Я будто из одной жизни сразу шагнул в другую, где меня не ждали. Да и я оказался не готов к пенсии, к безделью... А ты говоришь так потому, что молодой – у тебя всё еще впереди. Мне же остается жить только безрадостным настоящим и колючками-воспоминаниями.

– Что, неужели так тяжко?..

– Еще как! Но самое худшее уже позади. И знаешь, оказывается, самым трудным, просто невыносимым является переход границы из одного состояния в другое: там ты уже забыт, а здесь тебя еще не знают и никому ты не нужен! Вот и болтаюсь, как…

– Где сейчас? Чем занимаешься?

– Огород, грядки… Тьфу! Я как бракованный патрон выпал из боевой обоймы, и меня тут же втоптали в грязь. Ничего не получается – не мое это дело, душа не лежит. Решил в интернате набрать ребятишек и поработать с ними – я ведь больше ничего не умею. А жизнь прошла… Выходит, всё впустую?

– Держись. Многим сейчас несладко, пенсионерам – особенно.

– Ну, бывай. Прости за всё.

Спустя две минуты позвонила Лиза и недовольным голосом начала выговаривать:

– Не ожидала от тебя такого. Я-то думала, хоть что-то для тебя значу, а ты со мной поступил как с самой последней… Я к тебе с открытым сердцем и со всей душой, а ты… Теперь мне всё ясно. А ведь мама предупреждала… Как ты мог? Ради какой-то солдафонки? Я ради тебя готова была пойти на всё…

– Чего ты так взъерепенилась? Успокойся и выслушай…

Но она не дала ему высказаться.

– А может, это и есть генеральская дочка? Тогда всё понятно…

– Лиза, я конечно, благодарен тебе за то, что ты мне писала, помогала маме во время похорон… Но здесь совсем другое.

– И слушать ничего не хочу. Выбирай: с ней или со мной. Скажи: да или нет? Я жду.

– Я не привык такие серьезные дела решать вот так сразу и необдуманно. Как я могу тебе что-то сказать, когда в себе-то еще не разобрался? Точнее, сам-то я знаю, но есть некоторые обстоятельства…

– Значит, ее папа не разрешает? И никогда не разрешит – ты еще приползешь ко мне, но будет поздно.

Лиза бросила трубку, и уставший от ее упреков Виктор с облегчением выдохнул: не придется никому ничего объяснять. Успокоился только после того, как услышал щелчок замка, легкий скрип двери и крадущиеся шаги брата. Виктор медленно погрузился в тихую, качающуюся как в колыбели дрему наступившей ночи. Однако вскоре проснулся, неведомая сила позвала его к распахнутому окну. Он подошел и сладко потянулся.

Теплые июльские ночи – короче горящей спички. Утренняя заря уже заалела над крышами спящих домов, заголосили первые птицы, словно все сразу задались целью будоражить влюбленные сердца. Виктор жадно, но неторопливо вдыхал свежий воздух с теплой надеждой на будущее счастье: казалось, оно вот-вот явится к нему и больше никогда не покинет. Он слышал, как шептались певучие и гулкие вздохи пробуждения наступающего дня, его душа была созвучна просыпающейся красоте, которую совсем скоро молодое солнце вырвет из тьмы и, как гениальный художник, осветит во всех цветовых гаммах и тонах, с богатой щедростью откроет людям для всеобщего обозрения.

Переполненный возвышенными чувствами, Виктор снова нырнул под одеяло и расслабился. С легкой и беззаботной душой младенца спокойно уснул. А поздним утром, в самые сладкие минуты, его разбудил новый звонок. Подполковник Юрасов «обрадовал», что через пять дней начнется первенство Сибирского военного округа.

– Так что, Славный, отправляйся в Омск. Вперед и только вперед! К новым вершинам и достижениям!

Виктор сразу вспомнил бой с Назлымовым и яркие ощущения от той незабываемой победы. С тех пор с ним что-то произошло: проснулся спортивный азарт, у него снова, как у мальчишки-забияки, зачесались соскучившиеся по боям и тренировкам кулаки. Поэтому воспринял этот приказ с удовлетворением. А Юрасов после колебания всё же решился:

– Да, еще кое-что… тут тобой майор Буров интересовался. Не знаешь почему?

– Могу только догадываться, – ответил Славный, но не позволил развиться своей внезапной догадке.

Но командир настаивал:

– Поделись.

– Чтобы объявить мне благодарность… нет, две благодарности.

Славный сказал это с такой бодростью, что сметливый Юрасов на том конце провода даже увидел его зажигательную улыбку. И это его обрадовало.

Расставшись с трубкой, Юрасов взглянул на сидящих напротив Хромова и Коноплева.

«По-моему, они никогда не расстаются», – подумал он и предложил чаю.

– Товарищ подполковник, как настроение нашего чемпиона? В голосе почувствовали настрой? – спросил Хромов.

– Да вроде нормально. Кажется, я его разбудил. Ничего, пусть встает и тренируется. Времени совсем не остается. – Что-то вспомнив, Юрасов вдруг изменился в лице. Тут же связался с капитаном Сергеевым: – Как комиссия? Трясут? Этого следовало ожидать – заслужил! Я с себя тоже ответственности не снимаю. Скоро приеду. Ты Славного в ближайшие дни не жди… Учти при составлении графика дежурств на следующий месяц. Понимаю, что людей не хватает, но соревнование важнее. А то сам езжай…

Сергеев ответил предельно откровенно и аргументированно:

– Я очень люблю бокс, но зубы – еще больше!

– Ах, не хочешь подставлять свою физиономию ударам судьбы?

Подмигнув друзьям-неразлучникам, он продолжил уже серьезным тоном:

– Ты знаешь, я долго присматривался к нему, о многом наслышан… Что ни говори, а ведь он уже личность! Да, да, несмотря на молодость. Начитан, серьезен, пользуется авторитетом, уважением. Мне кажется, что он источает жизнелюбие, великодушие и делится развитым чувством прекрасного. Ко мне знаешь сколько приходило ходоков, и все в один голос: верните его в часть. Я подумаю, подумаю, да и…

Из трубки донеслось восклицательное возражение:

– Да вы что, совсем оголить нас решили?!

– Понимаешь, тесно ему у тебя. Он ведь личность неординарная.

– Да, согласен. Он обогнал не только своих сверстников, но и свой возраст.

– Вот и мне так кажется: он обогнал свое время…

– Товарищ подполковник, я чувствую, куда вы клоните. Но без замены не отдам. И чего вы пристали к нему? Обыкновенный парень. Как бы нам не перехвалить его… заочно, а то еще зазнается.

Командир успокоил его:

– Не беспокойся, ему это не грозит.

Но Сергеев уже не знал, какие слова подобрать.

– Да как же не беспокоиться, когда уже «караул!» пора кричать. Без ножа режете. Вам что, других не хватает?

Юрасов, зажав трубку, снова хитро прищурился и кивнул офицерам.

– Отдашь – куда денешься. Да мы тебя и спрашивать не будем.

Только он закончил телефонный разговор, как Хромов, глядя на Коноплева, выдал:

– Я с вами согласен, товарищ подполковник. Славный действительно незаурядная личность! А такие люди сильны в различных областях.

Юрасов сморщился озабоченно.

– Да знаем мы о его силе. Меня другое интересует: кем заменить? Вчера пришел официальный документ из прокуратуры: против рядового Штрекова возбуждено уголовное дело. Вот и отпускай их в отпуск. А они тебе – официальную «благодарность»!

– И что же он натворил? – проявил нетерпимость Хромов.

– В нетрезвом состоянии с другом кого-то избил, прямо в квартире. Потом, на радостях видно, взломали мини-маркет, украли две бутылки водки, закуску…

Коноплев нервно почесал мочку.

– Закон улицы: кто с рублем к нам придет – от ножа и погибнет.

– Дураки! Всю жизнь себе испортили, – возмутился Юрасов. – А она за такие «шалости» спрашивает строго! Это вам не миллионы и не миллиарды украсть!

Отхлебнув из чашки, Коноплев поделился любимым изречением:

– Если жизнь с нас спрашивает строго, то пусть и платит нам за вредность много!

Юрасов тут же взялся за карандаш.

– Дождешься от нее. А этот Штреков вроде неплохой был солдат, всегда в пример ставили. Уж никак на него не подумал бы!

Раскрасневшийся Хромов высказал предположение:

– А он вырвался на свободу, хлебнул равенства и братства – вот и повело крышу… только вот совсем не в ту сторону.

До отъезда оставалось несколько дней драгоценного времени, которое Виктор уже научился беречь. Тем более дома, где он ощущал себя свободным и независимым от бдительных командиров и начальников. Только сейчас он мог ценить его по-настоящему! Поэтому спешил, считая не только часы, но и минуты. Надо успеть решить самые срочные вопросы. И начал он с Игоряшки. Усадив перед собой брата, он пристально заглянул в его испуганные глаза.

– Чувствуешь вину? Давай начистоту: где бываешь, чем занимаешься, с кем общаешься? – Тот насупился и молчал. – Говори, не бойся. Я всё равно узнаю. Пока я не уехал, хочу помочь – потом будет поздно.

Тот шмыгнул и выдал, не поднимая головы:

– Я в карты проиграл штуку баксов. На счетчик поставили. А платить нечем. Просят отработать, а я боюсь – посадят.

– Кто у них старшой?

– Говорят, какой-то Сизый.

– Больше никуда не ходи, не унижайся. Я всё улажу. Но дай слово, что с картами завяжешь. Казино, игральные автоматы и все азартные игры – не для тебя.

Игоряшка оживился и, не задумываясь, легкомысленно кивнул – теперь у него есть поддержка!

– Я гляжу, ты так и не понял, насколько это серьезно. Ты куда попал? Там же тебе башку враз отшибут. Другой выход – в тюрягу. И всё – жизнь кувырком. Ради чего? И вообще пора взрослеть: ты уже не ребенок. На Игоряшку больше не откликайся. Игорь ты – тебя так родители назвали.

– Обещаю, больше не буду, – заверил брат, продолжая сопеть и нервно теребить указательный палец.

– Ну, смотри, если обманешь. Или с наркотой свяжешься… – Убедительный кулак застыл около шмыгнувшего носа. – Наркотики – дорогое удовольствие, а последствия – еще дороже! Всё понял? Собирайся, скоро пойдем на тренировку.

Игорь даже не сопротивлялся – с Витькой шутки плохи.

– С сегодняшнего дня начнешь готовиться к армии.

После этих слов в глазах парнишки просквозили испуг и паника. Виктор заметил и серьезно предостерег:

– А вот это сразу выбрось. Раз и навсегда!

Тому ничего не оставалось, как снова кивнуть. Раздался резкий нетерпеливый звонок в дверь: Игорь испуганно съежился и как-то исподлобья уставился на брата.

– Не открывай, это они.

Виктору не понравился его трусливый взгляд: во как запуган! С этим надо что-то делать. Но как некстати они пожаловали, отметил он про себя.

Славный встал и уверенно направился в прихожую. С решимостью открыл дверь – на пороге стояла разодетая по-праздничному Лиза, хотя в этом плане у нее всегда праздник. Уловив дурманящий аромат новых духов, он в нерешительности отступил, чем воспользовалась агрессивно настроенная гостья.

– У меня к тебе серьезный разговор, – выпалила она с порога и проскочила в его комнату. Игорю только этого и надо было – он пулей выскочил. Виктор не стал удерживать его, догадывался: назревает тяжелая сцена ревности и разборок. Но всё началось с мажорно-лирической прелюдии. – Миленький, прости за вчерашнее – погорячилась. Ты же у меня такой благородный и великодушный! Ведь не сердишься? Нисколечко? Ты же всё прекрасно понимаешь, но почему-то не хочешь признать очевидное: не может быть у этой ограниченной солдатки, или как там ее по званию и должности, ни возвышенных чувств, ни глубоких внутренних переживаний… Не пара тебе эта серая провинциальная посредственность. Ну не способна она понять и оценить даже капельку твоих чувств! Ты заслуживаешь гораздо большего!

Возмущенный Виктор собрался уже решительно пресечь незаслуженные оскорбления в адрес Нины, но не успел закончить свою мысль, как подвергся новой, более искушенной атаке. Снова зазвучали миролюбивые нотки, соблазнительно заиграли глазки.

Не дождавшись ответа, решительная Лиза грациозно положила руки ему на плечи и прижалась. Пока ошарашенный таким дерзким напором Виктор подбирал нужные слова, она как пиявка впилась в него горячими губами. Но рано или поздно любому терпению приходит конец. Настал он и в этом почти голливудском сериале, где главными героями оказались трое: кто лишний – решила Лиза. Однако Виктор не согласился с ее скоропалительным выбором и деликатно освободился от плена. После нескольких обвинительных фраз Лиза вновь приникла к нему, но на этот раз он, устремив на нее негодующий взгляд, демонстративно отцепил ее лживые «липучки» от своей шеи и предупредил:

– Прекрати. К чему такая страстная игра? Этот дешевый спектакль всё равно никто не увидит и не оценит.

– А ты? Или тебе это уже не нужно? А раньше нравилось – восхищался, – повысила она тон.

– Ты забыла: я уже стал другим. Я не только повзрослел, а даже постарел. Ну зачем тебе такой?

– Я-то как раз всё вижу – не слепая и не бесчувственная… как некоторые.

– Не кричи, мы здесь не одни.

На ее губах и в глазах застыли желчь и негодование.

– А мне плевать – пусть все знают, как ты ко мне относишься!

– Я не позволю плевать на мою мать и брата – они мне дороже всех.

– Так что, значит, развод?

– У нас и не было ни брака, ни семьи, – равнодушно пожал плечами Виктор, не зная, как избавиться от нее.

– Тогда верни мою фотографию.

Виктор смутился и потупился. Это неожиданное требование поставило его в затруднение. Обижать ее не хотелось, ей и так нелегко. Поэтому решил деликатно обмануть.

– У меня ее нет. Кто-то украл.

– Вот видишь, значит, кому-то я все-таки нужна?! Но, к сожалению, не тебе. Прощай. Зря я надеялась и напрасно теряла время. Впредь умнее буду.

Лиза с шумом выскочила на лестницу, Виктор же подумал: «Никогда не поздно поумнеть!» Он прошел на кухню и плотно прикрыл дверь. Мать стояла у плиты. Он положил руки на ее плечи – вздрогнув, она замерла – и прошептал:

– Ты прости, мам… Мне стыдно перед тобой. Давно собирался тебе об этом сказать, но как-то не получалось.

Подступивший к горлу ком мешал говорить, Виктор пытался проглотить его и не мог.

– Трудно тебе. Да и Игорю надо помочь – переломный возраст, сомнительные дружки, карты. Потерпи, всё уладится, утрясется. Ведь у тебя есть я. А с братом я только что поговорил по душам – обещал исправиться.

Ее плечи задрожали, словно на жгучем морозе, она повернулась и в слезах прижалась к сыну.

– Это ты меня извини: и за папу, и за… не уберегла без тебя, – мать всхлипнула. – После того случая он изменился, замкнулся. Мне казалось, что он затаил на меня обиду. Я долго так жить не могла – не выдержала и откровенно поговорила с ним. Он отреагировал удивительно спокойно и поделился своими откровениями: признался, что еще в больнице, когда я его навещала, да и после выписки уловил в моих глазах вину. Ему бы спросить, а у него сразу черные мысли. А я ведь тогда не за себя – здесь я чиста, – а за тебя переживала. Он заметил перемены во мне, но не понял истинную причину. В результате мы перестали общаться. Я спиной чувствовала его острый и тяжелый взгляд. Сама же лишь украдкой разглядывала его – больше видела побелевший затылок, а не глаза. Мы с ним в одной квартире не жили, а существовали, как две тени.

Слушая ее, сын представил жуткую картину, как его отец в собственном доме не замечал немого отчаяния матери, ее растерянного недоумения. Ни он, ни она не находили слов, которые могли бы хоть на мгновение пробить непроницаемую стену горестного равнодушия.

Она очень эмоционально говорила о своих чувствах и переживаниях, а у Виктора каждое слово болью отдавалось в груди. Ей в тот миг казалось, что счастливый период их брака окончился и они больше никогда не войдут в спокойную семейную реку, в которой плыли вместе почти двадцать лет!

Виктор представил измученное лицо отца и стиснул зубы. В душе кольнуло холодом, он чувствовал себя неловко, как будто стал случайным свидетелем каких-то интимных подробностей, для понимания которых еще не созрел.

– Когда я ему всё рассказала, он поцеловал мне руку и как-то благородно, по-рыцарски, попросил прощения. А потом напугал меня своим неожиданным откровением: вот теперь можно спокойно умереть. Он уже чувствовал свою смерть. Я его успокаивать, а он провел рукой по волосам и так пристально посмотрел, словно хотел еще что-то разглядеть или отыскать в моих глазах, что облегчило бы его страдания. Не знаю: нашел или нет, но потом он сам стал успокаивать меня, заверяя, что всё наладится. – Мать обреченно выдохнула и устало опустилась на стул. – А теперь мне и поговорить-то не с кем. Если б ты знал, что такое вдовье одиночество!

– Прошлое, мам, уже не вернешь, отца – тоже. Так стоит ли возвращаться туда?! Надо оставить его в покое.

Эмоции матери выплеснулись наружу – она безутешно разревелась. Виктор впервые увидел ее такой слабой и беззащитной: раньше всегда считал ее сильной и энергичной женщиной, а тут нате… дала слабину.

«Видимо, все они одинаковые», – решил он, вспомнив о Нине.

– Успокойся, мам. Плачь не плачь – ничего уже не изменится.

– Ты знаешь, сынок, днем-то еще ничего, а по ночам не сплю – страшно мне, мысли всякие: боюсь, что обещанное завтра может и не наступить.

– Не говори так. Оно обязательно наступит и будет светлым. И для тебя тоже.

Она с недоверием взглянула на сына, но тут же устыдилась себя – его лицо показалось ей совсем взрослым. «И когда он успел? Ах да – армия! Нет, я должна ему верить».

– Да я-то ладно. За Игоряшку беспокоюсь. Ведь ты был совсем другим. А этот – самый настоящий сорванец. Хитрый, скрытный и бедовый.

– Вот увидишь – он исправится, – пообещал Виктор и, пригнувшись, ласково поцеловал мать. – Ты мне объясни, где могила тети Веры – хочу навестить. Заодно ему показать, чтоб запомнил на всю жизнь!

– А давай вместе. Завтра суббота – я не работаю. И к папе сходим – они почти по соседству покоятся. Игоря обязательно с собой возьмем.

Виктор хотел сказать ей «спасибо», но подумал: разве за тепло, за доброту к близким благодарят?

А она вдруг вспомнила Гришку Карнизова.

– Ты только уехал, он звонил, удивленный и взволнованный. Очень сожалел, что опоздал: собирался тебе много сказать, но… Вы что, поругались?

Она с укором взглянула на сына. Он пытался всё объяснить ей одной паузой и всё же добавил:

– Всё справедливо. Я такие вещи не прощаю. Всё, он вычеркнут из моей жизни.

– Тебе, сынок, конечно, виднее. Но не больно-то разбрасывайся друзьями.

– Друзья так не поступают. Мам, неужели жизнь состоит из одних переживаний и устранения ошибок?.. Ну, ты понимаешь…

– Еще из любви и радостей, – она невесело вздохнула. – Но праздников всё же меньше.

Спустя полчаса Виктор уже влетел во Дворец спорта, где его с привычным радушием и интересом окружили тренеры и спортсмены. Посыпались приветливые возгласы:

– Витек к нам пожаловал… Здорóво!.. Ну, как служится? Рассказывай.

– Да вот пришел потренироваться, вспомнить молодость.

Ребята постарше сразу поправили его:

– Не рано ли записался в «старики»? Даже по солдатским меркам еще рановато. А что, там тоже проводятся соревнования? Мы думали, что давно уже всё похерили.

– Иначе не пришел бы.

Старший тренер Борис Иваныч тут же выразил недовольство:

– И напрасно. Мы всегда тебе рады.

Застывший в дверях Игорь с гордостью воспринял такое отношение к старшему брату. Это придало ему уверенности. А Виктор привычно разминался и отрабатывал удары с таким упорством, будто в ближайшие дни предстоял самый важный турнир в его жизни. В спортзале он забыл обо всем на свете и готовился к будущим боям с прежним усердием и даже фанатизмом, отдавая все силы – лишь бы обрести былую форму.

Однако интересы Славного не ограничивались одними тренировками. В один из теплых вечеров Виктор решил навестить родителей погибшего друга. Он вошел в полутемный подъезд, который в детстве казался ему светлым и просторным. Они с Сашкой бегали наперегонки: наверх и обратно, катались на перилах, прыгали со скакалкой и весело резвились с мячом.

– Как же давно это было! Как всё изменилось, – с горечью отметил Виктор, преодолевая последние ступеньки.

Он позвонил – за дверью отозвалась глухая мрачная тишина. Повторил более настойчиво, потом сильно постучал кулаком.

– Ну что барабанишь, – услышал он за спиной. – Они сами почти никуда не ходят и к себе никого не пускают. Так что угомонись.

Славный подошел к соседке и узнал в ней «злую» женщину, прозванную ими «тетей Мотей», которая постоянно ругала их и гоняла из подъезда. Она запомнилась ему своим крикливым характером, накрашенными губами и многочисленными бигудями на рыжей голове. Виктор присмотрелся к ней: «Постарела. Неужели это та самая молодящаяся одиночка, страдающая своей вечной спутницей мигренью, поэтому требовавшая идеальной тишины? Так всю жизнь и прожила одна: ни мужа, ни детей. Кому же она посвятила себя? Кому всё оставит?»

– Ты что, не знаешь? – шепотом просвистела она. – Борька спивается, а Лариска умом тронулась. Уже и в психушке побывала. Недавно только вернулась, теперь целыми днями ревет, бедолага.

Виктору еще больше захотелось увидеть родителей Сашки Абрамова. Он звонил, стучал руками, ногами. Вскоре дверь как-то боязливо чуть приоткрылась, и в полутемном проеме мелькнуло сонное лицо Бориса Григорьевича, в его глазах застыло недовольство: ну кто посмел беспокоить? Однако постепенно они проснулись, ожили и засветились в улыбке.

– Виктор?! Славный?! Неужто ты? Заходи!

Они сразу прошли на кухню: хозяин ковылял впереди и вежливо указывал дорогу, которую Виктор и так не успел еще забыть. Присели за мрачный и неуютный стол. Через минуту в черном ажурном платочке и с худым, измученным от горя лицом вошла Лариса Семеновна. Мягко, по-матерински обняв Виктора, она залилась слезами.

– Всё! Нет нашего Сашеньки… Не уберегли...

– Ну хватит тебе, мать. Опять завелась, – оборвал ее Борис Григорьевич и обратился к гостю с вопросом: – Как служится?

Виктор отделался несколькими общими фразами, понимая, что им сейчас не до армейских проблем. Но разговор всё же завязался. Домой Виктор не торопился и еще долго сидел с ними в надежде узнать причину смерти Сашки, но они ничего толком не знали. Объяснив, где находится его могила, они больше говорили о себе, о том, какая сейчас настала невыносимая жизнь. Оказалось, Ларису Семеновну, инженера-конструктора с двадцатилетним стажем, сократили на заводе и никуда больше не берут, так как везде требуются опытные специалисты в возрасте до тридцати пяти лет. А Бориса Григорьевича, старшего мастера металлургического производства, в связи с реконструкцией и вводом новых мощностей отправили в вынужденный отпуск, который затянулся на долгие месяцы. Виктор тоскливо слушал, как они с горечью рассказывали о своих проблемах, налетевших на них, как черные вороны. На душе стало мучительно тяжко, больно и обидно за свою беспомощность. Он, молодой и здоровый парень, не только не может разрешить их неурядицы, но и хоть как-то утешить этих еще не старых, но психологически сломленных людей.

Борис Григорьевич уже допивал вторую бутылку дешевого красного вина, голова его поникла, напоминая увядший бутон, а мутно-серые глаза тупо уставились в стену. Лариса Семеновна тихо вздрагивала узкими покатыми плечами и жалобно твердила:

– Говорила ему: надо еще одного ребеночка… Говорила же, говорила…

Но муж не слушал ее, он плутал в своих мыслях-лабиринтах. Вдруг, словно очнувшись, он обреченно прилип к Виктору, словно всё это время ждал его, чтобы выговориться:

– Мы ведь никуда не выходим – о погоде судим только по прохожим. Ты знаешь, жить не хочется. Нет ни идеи, ни цели – всё отняли, всё убили, вытравили без остатка… Не оставив даже капельки надежды. Впереди – безысходность и пустота. Это страшно! Чем такая жизнь, лучше… Нервы уже сдают. – Он показал крепкие руки. – А ведь они еще могут…

– Не отчаивайтесь, еще всё наладится, – попытался успокоить Виктор, но даже сам почувствовал, что сделал это не очень убедительно.

Борис Григорьевич отчаянно махнул и плеснул в стакан остатки вина.

– Хватит пить, – с укором взглянула на него жена.

А он, собрав осколки разрозненных мыслей, выдал:

– Пойми меня, Виктор, я ведь почему пью… от жуткого отчаяния и безнадежности своего положения. Дело даже не во мне. Ты посмотри, что творится. Ужас! Число бедных в области составляет двадцать два процента! А уровень смертности превысил уровень рождаемости в два с лишним раза! Это известные данные. Если так пойдет и дальше, то через несколько десятков лет Нижегородская область просто вымрет или в ней останутся одни приезжие, переселенцы с Кавказа, из Средней Азии или из Китая. Думаю, в других краях и областях положение не лучше. Ты мне скажи: что творится в России? Кто за всем этим стоит, кто руководит?

Пораженный приведенными цифрами Виктор только поежился, хотя внутри всё закипело. Его возмущение нагнеталось, нагнеталось и требовало освобождения.

Лариса Семеновна не слушала их и бессознательно, как-то исступленно покачивала головой:

– Говорила: надо ребеночка… Не послушал… – бубнила она, плавно раскачиваясь, точно темный куст на ветру, и поправляя облако непослушных белых волос.

– Ради кого, ради чего теперь жить? – пространно и безадресно спросил Борис Григорьевич. Его глаза застыли, а грузная голова шаталась, как на шарнирах.

– У вас же есть племянники, племянницы, – напомнил Виктор, чтобы хоть как-то отвлечь их от мрачных мыслей, на которых они заклинились, как старая долгоиграющая пластинка.

Вдруг Виктор почувствовал, что задыхается от жуткой духоты и давящего полумрака, специально созданного при помощи плотных штор и маленькой лампочки. Он ощутил невыносимую тяжесть – ему действительно не хватало свежего воздуха. Встал и спешно простился. Направляясь к входной двери, он осторожно заглянул в Сашкину комнату, в которой ночевал восемь месяцев назад. Там почти ничего не изменилось. Только на столе появился его большой цветной портрет с черной лентой наискосок. На Виктора уставились добрые глаза, которые соскучились, уже устали от полумрака и невыносимого вечного одиночества, они говорили: «Ну вот, друг, мы и свиделись. Ты оказался прав. Я просчитался. Умоляю тебя: найди и отомсти! Мне будет легче». От мрачной тишины, скорбной темноты и разговора с покойным другом Виктор сморщился и заспешил к выходу.

Но мрачные мысли уже вошли в его сознание и прочно закрепились там. Вечером он долго не мог заснуть: вспоминал детство, юность… Но Сашка почему-то виделся ему веселым. Потом долго стояли перед глазами заплаканные лица его родителей, даже во сне они не давали ему покоя. Но он не знал, как им помочь. В одном был уверен: начинать надо с избавления от глухих штор, которые не пропускали сквозь себя ни свет, ни свежий воздух, ни голоса ликующей за окном жизни. Вмиг состарившиеся от горя люди замкнулись, ограничились маленьким уголком, напоминавшим необитаемый островок в океане. Но он не мог принести им ни спасения, ни утешения. А эти плотные шторы, как сплошные решетки в камере заточения, лишали убитую горем чету даже малейших признаков радости и скрывали от них правду, что за ними, совсем рядом, жизнь продолжается!

На следующий день Виктор прямо с кладбища направился на квартиру Лупана. Мать Сеньки, сорокалетняя рано постаревшая от вина женщина с невзрачными печальными глазами и худым морщинистым лицом, встретила Виктора настороженно.

«Видно, ожидает услышать от меня дурную весть», – решил он и постарался своей улыбкой разуверить ее в этом. Это сработало.

В комнате Виктор сразу уловил отвратительный запах спиртного – на столе притаились пустые пузырьки настойки боярышника, поэтому сознательно присел подальше от помятой безумной ночью хозяйки и осмотрелся. С сожалением отметил, что и без того скудная комнатушка лишилась некоторой мебели и настенного ковра, о чем напоминал более темный и чистый салатовый прямоугольник размером три на два метра. А по периметру четких настенных границ красовались застывшие ляпушки и разноцветные пятна, которые своим многообразием «украшали» давно выгоревшую побелку.

От словоохотливой матери Лупана он узнал, что ее сын вместе с Юркой работает в Подмосковье в одной бригаде – строят «новым русским» коттеджи, гаражи, дачи. Дома, стервец, и носа не показывает – уже пять месяцев! В самом начале позвонил два раза, сообщил, что у них всё в порядке. А потом – как язык отрезали! Да еще телефон отключили за неуплату.

«Это хорошо, что пристроились – хоть делом заняты, да и деньги своим трудом зарабатывают, – откровенно порадовался Виктор. – Там ведь сачковать не дадут, да и сам не захочешь – быстро из бригады вышибут. Нет. Насчет Юрки, пожалуй, я не прав. Ему еще учиться надо, а он уже вкалывает с утра до вечера. Да, не дай Бог, еще кинут с оплатой».

Но сердце матери придерживалось совсем другого мнения относительно сына: что-то у него не то. Чтобы за такой срок – и ни разу не приехать! Раньше никогда такого не было. Ну ладно бы где-то далеко, а тут – совсем близко. Она сама бы съездила, да адреса не знает.

Виктор попытался успокоить ее:

– Так откуда же может быть адрес, если дом еще не построен. А гаражи и нелегальные дачи вообще не имеют адресов. Да и дозвониться он сейчас не может.

Она уловила намек на упрек и взглянула на сиротливо-угрюмый телефон: без ушей и языка. Калека!

– А где деньги взять? За квартиру и то не хватает! Выпить хошь? У меня есть. – Виктор отрицательно качнул головой и заметил про себя: на это у нее всегда находится. – А я врежу с горя. Тяжело мне… Ведь Сенька даже не знает, что отца снова арестовали – он бы сразу на радостях примчался.

От этих новостей у Виктора пробил пот на спине – видно, снова закипел внутренний «радиатор». Он заинтересовался подробностями:

– За что? И почему между ними сложились такие отношения?

– Ну ты же знаешь: Сенька не ладил с отцом, никак они не уживались в одном доме. Почему? Сама не знаю. Вроде и не очень-то он его, малого, бил… Так, иногда ремнем… Но всегда за дело. А тот с детства невзлюбил его, и всё! Што хошь с ним делай! Так и волчатся всю жизнь.

Виктор задумался: «А ведь меня отец и мать ни разу не стегали… Хоть иной раз и было за что!»

Но это он только сейчас понял и тем не менее всё равно выразил им сыновью благодарность за то, что добрым словом и личным примером воспитывали. Виктор снова сосредоточился на матери Лупана.

– Вот и сейчас он нарочно умчался – как только узнал, что отец освобождается, так и упорхнул. А тот вернулся исхудавший, злой – денег нет, на работу не берут. Это первый раз, еще при социализме, он освободился с кучей денег. А сейчас же на зоне не работают. Совсем другим пришел, почти ничего не осталось от прежнего голубка моего залетного. Начались пьянки, зашастали дружки… в общем, покатилось, поехало. И я с ними. А полтора месяца назад он киоск подломал – выпить захотелось, да и закусить не помешало бы… В общем, хапнул на два дня гулянки, а сидеть, дураку, придется несколько лет. Это у него уже будет четвертая ходка. О чем думал? Не обо мне, не о сыне уж точно!

Она с каким-то блаженным упоением допила дешевое вино и удовлетворенно прошлась ладонью по узким губам – этим и закусила. Затем громко, с каким-то сладострастием икнула. Протестующая душа Виктора заспешила прочь из этой квартиры.

Быстро простившись, он с радостью глубоко вдохнул свежий воздух. Потом заскочил к родителям Юрки – может, они что-то скажут. Дверь со скрипучей неспешностью открыла мать. Черный платок на ее голове сразу насторожил Виктора. После некоторых сомнений он всё же поинтересовался:

– Я от матери Лупанова. Простите, от Юры никаких вестей?

Она опустила траурную голову.

– Нет. Он даже хоронить не приезжал.

– А что случилось? – язык не повернулся спросить: кто умер?

– Ты что, не знаешь? Его сестра… ну в общем, наша дочь разбилась, – она всхлипнула и тут же прижала губы. Затем добавила: – Так все же газеты писали…

– Я же в армии… приехал на похороны отца, – уточнил он угасшим голосом.

– Ах, да, слышала, знаю. Прими соболезнование.

– И вы тоже. Извините.

Виктор медленно спускался по лестнице – настроение просто паршивое. «Что же происходит? Куда ни сунешься – тебя сразу ошарашивают горькими новостями. Словно все сговорились или специально копили, чтобы разом выплеснуть на меня. Нельзя на полгода уехать – столько всего произошло!» Но только о грустном ему расхотелось думать, он заспешил домой помочь матери – сегодня девятый день.

После работы дружно пришли родственники и коллеги отца. Виктор с гордостью слушал теплые слова в его адрес и сожалел, что слишком мало он пожил. Вдруг мелькнула жуткая догадка: он просто не мог жить без своей любви – тетя Вера оказалась эгоисткой и утащила его за собой. Видно, большая любовь не только воскрешает, вдохновляет, возвышает, но иногда и убивает. Сколько об этом написано! Если уж она несчастная, коварная, роковая – жди беды. У отца от переживаний и скорби, вероятно, сразу проснулись старые болезни, возникли и проявили себя новые… Они навалились и сразили его ослабленный организм.

Поздно вечером, когда все разошлись, Виктор помогал матери убираться и мыть посуду. Почему-то вдруг вспомнил Юрку.

– Мам, заходил сегодня к Лупану, а затем к Юрке. Что случилось с его сестрой?

– Никто не ожидал. Считалась такой домашней и серьезной – не то что ее брат. Шалопай. Училась в техникуме… и вдруг такое! Она прыгнула с девятого этажа. В течение недели это был уже четвертый случай. Оказалось, что ее втянули в какую-то иностранную секту. И вот молодые девушки от шестнадцати до восемнадцати лет поочередно покончили жизнь самоубийством. Причем выбрали один и тот же дом – роковой какой-то.

– Значит, не случайно. Кто-то руководил… Ритуал, что ли, какой?

– Я потом разговаривала с ее матерью. Нонна сказала, что при обыске нашли ее прощальную записку, какие-то религиозные журналы на русском языке, тетрадку с конспектами.

– Неужели родители ничего не замечали, не интересовались? Почему не вмешались? – возмутился Виктор.

– Гордей – это у нее третий муж. Я взглянула на него на похоронах и не увидела ни боли, ни скорби: отчим, он и есть отчим! Черствый он! Дети-то чужие – чего ими заниматься. А у него на уме только работа и гараж, там и пропадал целыми вечерами. Да и Нонна – себе на уме, больше внимания уделяла собственной персоне, чем родным детям. Я помню, как она радовалась: у нас дочка такая умница, такая молодец! Тихая, скромная, самостоятельная. В какой-то храм ходит – всё лучше, чем пить, курить и слоняться неизвестно где и с кем. А оказалось, видишь как… Все газеты писали и по телевизору показывали: подняли шум, да поздно – девушек-то уже не вернешь. Да и виновных в наше время не найдешь. Никому не надо.

От злости Виктор сжал кулаки – эх, добраться бы до их руководителя! Он и раньше слышал, что, по данным статистиков и медиков, в Нижнем растет количество суицидов, но впервые непосредственно столкнулся с конкретными примерами, тем более массовыми. Недавно в газете прочитал, что Россия занимает первое место в мире по количеству самоубийств среди подростков – восемь тысяч в год! Поневоле задумаешься.

– Мама, что происходит? Почему так много умирает? Гибнут не только старики и люди среднего возраста, но и совсем молодые!

Она не ответила, только внимательно взглянула на сына и подумала: «Как же ты повзрослел!»

Уже в постели Виктор спросил себя: почему раньше ничего подобного не было? Случались, конечно, всякие ЧП, трагедии, аварии, но не в таких же количествах! А сейчас мы каждый год теряем миллион населения! Что в стране творится? А может, он ошибается и такое было всегда? Просто он не замечал или не хотел замечать? Жил за папиной и маминой спинами, учился, тренировался и больше ничем не интересовался. А сейчас, повзрослев, не успевает поражаться и возмущаться. Видно, так устроен: даже чужую боль стал воспринимать близко к сердцу. Нет. Все-таки что-то сейчас творится не то. Почему в последние годы на простых людей и страну в целом вдруг свалилось столько бед и несчастий? Откуда они взялись? К сожалению, на эту тему ни поговорить, ни посоветоваться не с кем. Как ему сейчас не хватает отца и деда! Уж они-то знали жизнь, уж они-то растолковали бы. Хотя он и сам о многом догадывается, но жизненного опыта всё же не хватает.

Разговаривать на эти темы с матерью Виктор не счел нужным – ей и без того сейчас нелегко. Тогда он вспомнил фронтовика, которому вернул его боевые награды. «Вот с ним, пожалуй, можно откровенно поговорить. Да и проведать его не мешало бы».

Поучительные встречи

Встречи бывают радостные и безрадостные, но все они поучительные.

К утру Виктор уже был уверен, что просто нуждается в нем. Когда подошел к знакомому подъезду, сзади услышал резкий свист тормозов. Обернулся: из машины выскочил «Кулибин» – и сразу к Виктору. Пахнуло тошнотворным спиртным, да и вид у него был отталкивающий: помятый и изможденный.

«Откуда это он? Всю ночь, видимо, гулял…»

– Здорóво! Защитничек стариков и старушек! – «Кулибин» изобразил улыбку и поднял руку, чтобы хлопнуть, как он это делает со своими приятелями, но вовремя спохватился и спрятал ее за спину.

– Привет, «щипач», коль не шутишь. Не защитничек, а защитник! Не путай. И не только их, а еще и Отечества! Уж не завидуешь ли, что лишен такой чести? – с откровенной издевкой ответил Виктор и своим видом продемонстрировал, что особой радости от встречи с ним не испытывает. Сам же пристально уставился на профессионального вора: глаза его сверкали злобой.

– Мне сейчас не до этого. Ты слышал? Меня обокрали… Твари поганые! Если найду – на куски порву…

Глядя на хилый вид «Кулибина», Виктор усомнился в его возможностях – так, бравада! А он разошелся: видно, возникла потребность высказаться.

– Ты знаешь, худо мне, так обидно – места себе не нахожу…

– Разве? Твое место, – Виктор с усмешкой акцентировал внимание на последних словах, – давно известно – вот и кричи оттуда: «Занято! Занято!»

– Я же вор по жизни, всю жизнь занимаюсь этим: начинал карманником, потом стал квартиры бомбить… и даже не думал не гадал, что меня тоже могут.

– Прошлый раз ты с гордостью произнес: вор – призвание пожизненное! А я слышал, что вор – и на зоне крыса!

– Ну и что? Мне сейчас не до этого. Ты смотри, что происходит! У людей ничего святого! Свой на своего пошел! Это же последнее дело! Что творится? Нет, это кто-то из своих… по наводке.

Виктор безразлично пожал плечами.

– Тебе виднее.

– Тебя я проверил – ты не при делах.

– Давно ли ты зачислил меня к «своим»? Никогда не был и не буду – и не рассчитывай.

– Сволочи! Всё подчистую: деньги, цацки, а главное – камушки!

– Так у тебя же надежные замки.

– А они в форточку – сейчас же лето.

– Значит, птички склевали или унесли в свое гнездышко. Наверно, сороки-воровки – они любят всё, что блестит!

– Да я этих двуногих «птенцов»… – «Кулибин» зверем пробежался глазами по окнам.

Глядя на него, Виктор вдруг резко сменил тон:

– Говоришь: обидно! А о тех, кого ты «чистил» в транспорте или обворовывал их квартиры, гаражи, дачи, ты хоть раз подумал? Думаешь, им не обидно было, не жалко того, что они своим горбом зарабатывали? А у тебя всё равно чужое пропало…

– Да не в этом дело, хотя и жалко, конечно. У меня теперь душа не на месте, во мне будто что-то сломалось, да так, что уже не починить. Пробовал: ничего не получается – хоть в петлю лезь, – во как задело! Аж всё наизнанку выворачивает! Я даже сорвался – запил с горя. Чтоб со мной, и так несправедливо! За что? Выходит, вор на вора пошел? Я спать уже не могу, пока стакан не залужу… Ты вот что: если хоть что-то услышишь – шепни. Я заплачу… Ты меня знаешь…

– Лучше б не знать. Ну ладно, пойду я: навестить одного хорошего человека надо. Да ты его знаешь. Вот с кем общаться надо, а не со швалью всякой.

Виктор уже сделал два шага к подъезду, как его остановил коренастый мужчина без особых примет. Славный спиной почувствовал, что сзади тоже что-то происходит, даже более важное. Он невольно обернулся и стал свидетелем, как на запястьях «Кулибина» защелкнулись наручники – неприятный звук напомнил лязг голодных зубов. В глазах сморщенного вора – спазматический испуг и тупая безысходность. Но он не вызвал к себе обыкновенную человеческую жалость, хотя и очень старался: наверное, никому еще не удавалось в такой ситуации остаться внутренне спокойным. Так же, как и привыкнуть к неожиданному аресту и задержанию – сколько бы раз это ни происходило.

Двое неизвестных своими массивными телами намертво зажали его, словно в мышечных тисках. Это произошло так неожиданно, что тело «Кулибина» сразу обмякло, а преступные руки повисли плетьми. Один из них, высокий, в солнцезащитных очках, уверенным голосом объявил:

– Не дергайся. Мы из уголовного розыска. Вот здесь в папке постановления о твоем задержании и проведении обыска.

– Это не я, это меня ограбили…

Из карманов вора извлекли три сотовых телефона, золотую цепочку и серьги. Милиционер в очках усмехнулся:

– Не удержался, пока домой возвращался. Или на ночной дискотеке поработал?

«Кулибин» в растерянности:

– Да это не мое… Мне подарили…

– Не смеши, или ты женские сережки собрался носить? Хотя в нашем тесном «общежитии», может, еще и не то придется на себя напялить... – улыбнулся другой, в шляпе с узкими полями, и плечом еще сильнее сдавил задержанного.

– И с «мобилами» разберемся – без проблем. А самое главное тебя ждет впереди. Так что снова готовься в дальнюю дорогу, по этапу. А это кто – твой друг? – Он кивнул на Виктора.

«Кулибин» только ухмыльнулся.

– А вы что скажете, молодой человек? – спросил тот, что вырос перед Виктором. Славный был откровенен:

– Не друг – уж точно!

Вдруг он серьезно задумался: «А ведь я даже не знаю его имени».

– Ваши документы, – вежливым тоном потребовал крепыш.

– Пожалуйста. Я солдат, приехал на похороны отца, – Славный протянул военный билет и отпускное удостоверение. – Хорошо еще, что на всякий случай взял с собой… Уже привычка.

– Тогда, может, в качестве понятого? – предложил сотрудник милиции, возвращая документы. Но старший группы, тот, что в очках, хладнокровно возразил:

– Лучше соседей пригласим. У солдата и так времени в обрез да еще горе, а тут мы будем его напрягать. Да вдруг еще на суд придется приглашать.

И Виктор нырнул в пропахший нечистотами подъезд. Дверь открыл сам Иван Иваныч – как он изменился! Энергичный ветеран уже успел сделать пробежку и зарядку. Он встретил дорогого гостя широкой улыбкой, в нем ощущалась бодрость духа и приподнятое настроение. Радушный хозяин с нескрываемой радостью усадил Виктора за стол.

– Будем завтракать.

За чашкой чая завязался теплый, задушевный разговор.

– Жизнь сейчас трудная и дорогая – приходится на всем экономить. Государство не любит нас, ветеранов. Подумаешь, подумаешь и приходишь к неутешительному выводу: национальной идеей современной России стало достижение олигархами сверхприбылей, причем любой ценой. О нас, простых людях, никто наверху не думает и не заботится. Никому теперь не нужны победители Второй мировой. А все эти разовые мероприятия к Дню Победы – самый настоящий блеф! Да, да, пустая картинка, хоть и красочная, – Иван Иваныч махнул рукой. – Мы, фронтовики, беспокоимся за судьбу страны, бьем тревогу, особенно за молодое поколение. Уж кому только наш Совет ветеранов не писал… Но – либо молчок, либо пустая и бездушная отписка. А ведь раньше на каждое письмо, жалобу обязательно в установленные сроки давали четкий ответ.

Виктор с удивлением и с интересом слушал Ивана Иваныча, а тот, чуть прищурившись, прихлебывал из блюдечка обжигающий настой и продолжал:

– Сейчас же всё изменилось. Складывается впечатление, что чиновники откровенно делают деньги на человеческих пороках и смерти: пиве, водке, табаке, оружии… Даже на похоронах. Государство и всякие фирмочки успешно торгуют этим да еще причмокивают от удовольствия. А может, уже и наркотиками занимаются. Уж больно прибыльное дело… А деньги, большие деньги, не имеют ни совести, ни морали – они жертвы и отдаются в лапы наглых, жадных и бессовестных людей. Да ты и сам об этом прекрасно знаешь.

– И что же делать?

– Лекарства для отвлечения молодежи от наркотиков и прочих пороков общества известны, и не надо изобретать велосипед. Я за ужесточение наказания. Наркобаронам и распространителям наркотиков нельзя давать малые сроки – это развращает и укрепляет веру в безнаказанность. Преступники всех рангов презирают слабых, а слабую власть – в особенности. Нужна государственная программа, соответствующая пропаганда, молодежные организации, дворовые клубы, спортплощадки и еще многое другое. Подростки с малых лет должны получать заряд веры в идеалы, воспитываться в духе патриотизма, любви к Родине, семье, своей истории. Вера – огромная сила. За годы перестройки всё бездумно порушили, беспощадно сломали, а взамен ничего не дали. Вот и получили то, что имеем. Так за державу обидно! За что же мы кровь проливали? – он заглянул в глаза Виктору – тот не только смутился, а даже растерялся. – Молодежь сейчас какая-то не такая. Да, умнее нас и ростом выше, но физически слабые, нет в них духовности и элементарной душевности. Я вот по внуку сужу. Прибежит: «Дед, дай денег». Ничего не объяснит, схватит и убежит. Нет бы пообщаться, поговорить, поинтересоваться, как я себя чувствую, чем помочь. Дети черствые, внуки бесшабашные. Не все, конечно, но многие. Видно же – я в школах бываю. И на улице… Значит, в их жизни и в сознании что-то неладное творится. Как ты думаешь?

– За всех сказать не могу, но во многом вы правы. Уж больно много за последние годы произошло изменений, преимущественно негативных и трагичных. На людей столько всего обрушилось, что они испугались, стали нерешительными, а кто-то и сломался. Всё так спрессовалось, словно я не иду по жизни, а лечу... кубарем с горки, иногда даже в пропасть. Живу как во сне, просыпаюсь и спрашиваю себя: зачем спешу? Куда?.. Но я хоть служу, по-прежнему живу спортом… – Виктор хотел добавить самое главное: люблю! – но решил умолчать. – А вот другие – не все, конечно, – и этого не имеют или сознательно избегают, служить не хотят, идеи, культурных и моральных ценностей лишены, большой цели и увлечений нет. Куда стадом бредут, и сами не знают. Что будет завтра, через год – даже не догадываются.

– Вот именно, они даже не задумываются о причинах. Взрослые, и те растерялись, сникли… А что с них взять? Вот у меня есть друг. Его за последние годы дважды избили, ограбили… и трижды квартиру обчистили. Куда мы с ним только ни обращались – бесполезно. Непробиваемая стена. Одного из них – того, что его по голове арматурой ударил, – он сам нашел. Пришел в милицию, а там даже заявление не принимают. Говорят: не убили же. А то, что он полтора месяца в больнице провалялся, им наплевать. А вдруг этот подонок со своими дружками еще кучу таких преступлений совершил?! Понимаю, милиционеров не хватает, зарплата маленькая, преступность выросла, дел по горло, но нельзя же относиться так бездушно… к уважаемым людям! А впрочем, кем «уважаемым»? К преступникам иной раз отношение гораздо лучше, чем к честным людям.

Виктор сочувственно покачал головой. А Иван Иваныч со свойственной ему горячностью громко и взволнованно продолжал:

– Однажды знаешь, что он мне выдал: «Всё, говорит, не могу больше жить в продажной и преступной стране. Куда угодно уехал бы». Я ему: «Да ты что, это же твоя Родина!» А он: «Вспомни, сколько раз государство обманывало нас?! А ведь я за Родину кровь проливал, потом ее восстанавливал... У меня стаж – более пятидесяти лет! А они пришли на всё готовое – мы им уже не нужны. За что же к нам такое отношение?» А возразить нечем – по существу он прав. Так обидно – сломали красного партизана. А ведь он в войну несколько немецких эшелонов под откос пустил… Такие дела творил! А тут, в своей же стране, будто в плен попал и подвергся страшным, нечеловеческим пыткам. Выходит, всё самое лучшее, светлое вытравили, уничтожили, если у него от отчаяния возникли позорные мысли о бегстве?

– И, наверное, не у него одного. Иван Иваныч, а может, кому-то выгодно, чтоб мы жили всё хуже и хуже? Чтобы нас становилось всё меньше и меньше?

– Однозначно! Адреса известны. И они специально это делают или бездействуют. А что касается заграницы, то он, конечно, никуда не уедет: некуда, да и никому он там не нужен. Но сам факт наводит на тяжелые размышления. Ведь он так и говорит: «На улицу теперь боюсь выходить: или искалечат, или убьют, или ограбят». Во как нас приучили: сиди дома и никуда не высовывайся. Живи одним днем – сегодня не убили, и слава Богу! Но я не сдаюсь… – вдруг что-то вспомнил, задумался и тут же сник. – Хотя что я могу сделать один? Меня самого-то… Если б не ты... И всё же я оптимист. Ведь всё лучшее – у нас в России! Правда, и от худшего мы никак не избавимся. Одна надежда – на таких, как ты. Жить надо разумом, а верить и творить душой. Мой чайный тост: за союз молодых и стар-р… нет, мудрых!

– Согласен, – подхватил его настрой Виктор и тут же спросил: – Жизнь прекрасна, но больно уж много в ней испытаний, ошибок и переживаний. А сколько времени приходится тратить на устранение последствий. Вся жизнь пройдет, пока учишься, стараешься поумнеть…

– У молодых – так. А что ты хотел?

– А у пожилых?

Иван Иваныч усмехнулся.

– А они не допускают ошибок… потому что уже не работают. К тому же жизненный опыт. Я утрирую, конечно… А если серьезно, то главное в жизни – это борьба. В любом возрасте и в любой ситуации.

Оживленный разговор затянулся. Расстались они с верой в будущее России. Иван Иваныч заверил, что их поколение не привыкло сдаваться, поэтому он будет бороться за всех ветеранов и подрастающее поколение.

Виктор упорно искал встречи с Сизым, но тот словно прятался. Подключил Глеба и других друзей-боксеров, но тот оказался недоступен и для них. Видно, ходили разными путями-дорожками. Только в последний перед отъездом день Виктора обрадовал телефонный звонок Глеба: Сизый на стадионе.

Славный бросился туда. В раздевалке столкнулся с подростком, его лицо показалось знакомым.

– Привет! Ты тоже здесь? Чё, не узнаешь? Ну, помнишь… у Лизкиного подъезда?

– А как же, – солгал Виктор. – Тебя забудешь! Ну, как ты? На следующий день заболел?

– Не-а. Я и забыл, пришел в школу и сразу контрош… – он осекся, вспомнив, что его уже поправляли, – контрольная по математике.

– Ну и как? – не удержался Виктор, разглядывая под правым глазом свежий синяк.

– Списать не дали: пару схлопотал! Но я потом исправил.

– Молодец! А сюда-то как попал? Сколько уже занимаешься?

– В третий раз, – виновато признался он, как будто в этом было что-то зазорное.

– Тогда понятно. Синяком в школе или во дворе обзавелся?

– За школой.

– А сюда, значит, пришел, чтобы научиться драться и отомстить. – Шея паренька порозовела и покрылась потом. – Здесь этому не учат. Потому что бокс – это спорт! А что пришел, уже молодец!

Леху Виктор нашел в тренировочном зале. Алексей Сизов был старше на шесть лет и уже давно бросил спорт, хотя, по словам тренеров, когда-то считался очень перспективным. Это над ним подшучивали друзья и тренеры, часто повторяя одну фразу: начинающий спортсмен подавал большие надежды, затем бросил подавать и начал поддавать.

– Витек, здорóво! – обрадовался Леха, за которым еще с детства закрепилось прозвище Сизый. – Какими судьбами? Ты, говорят, в армию напросился? Ну и дурак. Многие из наших, – он имел в виду бывших боксеров, – со мной, в одной команде. Ты бы тоже мог, если б захотел.

Виктор слышал, что Сизый занимается какими-то темными делишками, из-за чего у него не раз возникали проблемы с милицией. Другие говорили, что он не просто крутой, а даже стал уголовным авторитетом. Однако подробностями Виктор не располагал, да и особого интереса к его личной жизни и «общественной» деятельности никогда не проявлял. Но сейчас совсем другое дело – надо выручать брата, поэтому вынужден слушать его, а Леха «красочно» рассказывал о своей роскошной жизни и преуспевании общих знакомых.

– Ты знаешь, я сейчас полностью «упакован»: у меня классная квартира, путевая «тачка», домик трехэтажный достраиваю. Так что «бабло» есть и на девочек, и на кабаки, и на прочие развлечения… И чтобы за границей отдохнуть – тоже хватает. Да и пацаны не в обиде. Слушай, «бабки» срубить хочешь? Не бойся: легкие. Для тебя – раз плюнуть, и ты король! Хватит в шестерках бегать у государства. Хоть оно и наше, криминальное, пора самим хапать, как делают на самом верху, а глядя на них, и те, кто ниже рангом… по «золотой» цепочке. Я тебе наводочку одну подкину: звонишь, дверь открывается, хозяину в рог, бабку связываешь, пугаешь немного: сразу всё выложит – все жить хотят. Пролета не будет – опробовано. Зуб даю – хата раскрученная. Или мы тут собираемся одну пузатую фирму бомбить – там вообще! Всем хватит. Да и «черных» на рынке решили на место поставить – совсем озверели: мы им аренду повысили, а они на дыбы. Борзота! Как будто у себя дома... Но мы им быстро напомним! Как видишь, шальные деньги сами в руки текут. И не ручейком, а рекой. Давай, рискни – у тебя получится. Трудно только в первый раз, а там… воронкой засасывает. Появляется интерес, и немалый, кайфовый спортивный азарт, риск. А это нам сродни.

– Нет, Лех, такая «работа» не для меня. Я завтра уезжаю. Просьба к тебе: скажи своим пацанам, чтобы оставили в покое моего брата.

– Кто наезжает? Кто посмел?! Может, не мои?

– Твои, твои. Обчистили в карты на «штуку», включили «счетчик», требуют отработать. А как – я теперь не только догадываюсь.

– Какой базар, Славный?!

Виктор позвал Игоря и в присутствии Сизого сказал:

– Передай им, что ты ничего не должен. И больше с шулерами не связывайся. А если руки чешутся, надевай перчатки и колоти грушу или мешок – больше пользы будет… Иногда можешь даже головой об стенку – чтоб умнее стала.

– Жаль, что уезжаешь, а то бы мы с тобой таких дел натворили! Ничего, вернешься – найдем общий язык: своих братков не бросим в беде.

– В общем, гляжу, всем доволен?

– Не то слово – с «бабками» я свободный человек! Не-за-ви-си-мый! – по слогам произнес Сизый.

– Не думаю, – усомнился Виктор. – Ведь всё равно под кем-то ходишь?

Сизый явно не ожидал такого прямого вопроса и немного замялся. А Виктор подумал: «Оказывается, командиры не только в армии, они везде есть – без них просто нельзя», – затем спросил:

– А сюда что привело?

– Ты знаешь, бросил заниматься спортом – и разнесло меня. Ни баня, ни плавание, ни тренажеры – ничего не помогает. Вот два раза в неделю с пацанами приходим сюда: попотеть да кулаки размять.

– Закусываешь, наверное, много?

– Не, я вообще не пью – в завязке. А пожрать люблю – хобби у меня такое. Ну чё, пойдем, постучим друг другу по мордам. Хочу проверить: чему там вас в армии учат?

– К сожалению, боксу уж точно не учат – других забот хватает. Но с тобой мне интересно будет потренироваться.

Сизый выглядел чрезмерно мощно и по весу превосходил килограммов на двадцать. Про его коронный нокаутирующий удар левой Виктор тоже был наслышан – его силу испытали на себе многие соперники. Тем не менее Славного это не испугало – он охотно согласился проверить себя в тренировочном поединке с некогда грозным соперником. Виктора прежде всего интересовала собственная физическая подготовка.

На ринге Сизый достойно продержался только два раунда, в начале третьего он окончательно выдохся и остановился. Тяжело дыша, он медленно пролез под канатами и плюхнулся на мат. Виктор же продолжил работать с мешком, а затем прыгать со скакалкой.

Отдышавшись, Сизый признался:

– Всё, Витек, я тебе не соперник. Измотал ты меня капитально – еле оклемался. А насчет моего предложения покумекай на досуге. Бойцы нам нужны, особенно такие!

Виктор ничего не ответил, а про себя подумал: «Они везде нужны». Он продолжал дубасить мешок, выжимая из себя, как ему казалось, последние капли пота. Сзади подошел высокий массивный парень:

– Ты, что ли, тут Славный?

Виктор обернулся:

– А что, не похож? А ты кто такой?

Он по-прежнему не узнавал холеного мордоворота, но интуиция подсказывала: где-то их судьба сводила.

– Выйдем. Разговор есть, – кивнул тот на дверь.

– Ну пойдем, если настаиваешь, – неохотно, но уверенно ответил Виктор и последовал за ним.

В раздевалке незнакомец по имени Миша не церемонился.

– Ты чё лезешь в чужую жизнь? Ты кто Лизке? Не стой на моем пути – раздавлю.

Теперь Виктор не сомневался, с кем имеет дело, и представил солидный джип.

«На нем и вправду раздавит! – усмехнулся Виктор, затем признал: – Не слишком ли много неожиданных встреч? А впрочем, район-то один, мы все друг друга знаем – как одна семья! А в семье, как говорится, не без урода».

А Миша-Жлоб, не обращая внимания на переодевающихся спортсменов, продолжал давить:

– Я ей вчера звоню, а она меня!.. – он картинно постучал в глухую грудь, под которой выпирал колесистый живот, – мало того, что хорошенько обложила… так еще и послала. Кого – меня!.. А еще пригрозила: будешь иметь дело со Славным!.. Хм, защитничка нашла! Нищету подзаборную! Совсем, стерва, оборзела. Так ты у нее кто? Крыша? Сутенер? Теперь что, я тебе должен платить? А ты ее охранять и вдохновлять? Пожалеть не забудь.

Чтобы хоть как-то урезонить распетушившегося Жлоба, Виктор бросил на него колючий взгляд.

– Я не только умею жалеть, но и жалить. Пробовать не советую, парень. Так что дуй отсюда по холодку, а то придется вылететь со сквозняком.

– Да плевать я хотел на тебя. Так знай, это я ее в лесу… Она мне за всё отработала…

Виктор представил заплаканное лицо Лизы, кулаки мгновенно налились нестерпимой злостью… и он не сдержался. После удара каблуки Жлоба несколько метров вдогонку за бессознательным телом торопливо скользили по грязному полу. Когда оно рухнуло навзничь, еще по инерции проехало по полу.

– Точно урод! – теперь уже Виктор не сомневался в этом.

Каждый раз, когда дверь с любопытством открывали, она со всего размаха сильно била по темечку Жлоба, бессознательная голова только успевала возмущенно покачиваться из стороны в сторону, но противиться и не собиралась. Молва об инциденте быстро облетела тренировочный зал и прилегающие помещения. Все мигом сбежались. Возмутился только один старший тренер:

– Ну вот, этого еще не хватало! За сорок лет впервые такое! – разошелся Борис Иваныч. – Чтобы на стадионе – и драка! Да еще во время тренировки! Ведь он же не боксер, даже, наверно, не спортсмен… А ты… Ты ж его убить мог…

Виктор насупился и пояснил:

– Мог, но пожалел. А чего он: пальцы веером, сопли пузырями… Ну я и врезал в воспитательных целях. Подонков только так надо учить – иначе не понимают.

Глеб старательно продолжал счет:

– Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят! Не просто нокаут! А рекордный! Полная отключка! Гордись, Борис Иваныч, своими учениками! Достойная школа!

Как только Жлоб пришел в себя, дверь снова распахнулась и глухо ударила по его черепу – он снова отрубился.

– Да оттащите вы его, – сморщился Борис Иванович. – А то совсем добьете.

Взрослые парни побрезговали даже дотрагиваться до него. Только двое послушных пацанов за ноги оттащили Жлоба метра на два.

– А дальше что? «Скорую» надо вызывать… Дурак, пришел права качать. И куда?! Теперь скандала не оберешься, – искренне переживал Борис Иванович.

– Дурак, он и есть дурак. Что с него взять? – Муха заразительно рассмеялся, его поддержали. – Да не беспокойтесь вы. Мы его сейчас отнесем на улицу. Мало ли чего с больными людьми не бывает. Шел на стадион, споткнулся, упал головой об ступеньки.

– Ага, упал на спину, а сломал челюсть, – с иронией заметил тренер и под общий хохот сам усмехнулся.

– Значит, два раза упал. Или больше, – не унимался Глеб. – Что только с чудаками не случается!

Борис Иваныч ушел, вместо него прибежала медсестра. Когда она поднесла к носу Жлоба нашатырный спирт, он по-бычьи взревел и замотал головой. Жалости к нему никто не испытывал, поэтому как только его не обзывали. Последовали озорные реплики: «Кажись, живой… Да что с ним будет, с боровом!..» Но он этого не слышал – не открывая век, продолжал тяжело отпыхиваться. Постепенно пришло смутное сознание. Первое, что он услышал, – смутные голоса: «Ох, и повезло ему… Как бы дураком не остался… Да, такие вообще не вылечиваются… Все знают, что после Витька добавлять не надо. Иначе с удовольствием постарались бы ретивые стажеры и дублеры…»

Внес свою лепту и Сизый:

– Витек, не устраивай дебош – пострадает много рож!

Бесчувственного Жлоба унесли и, как тушу, бросили при входе. А ухмыляющийся Леха не унимался и пригласил Виктора в казино.

– Это дело надо отметить. Отдохнем, посидим, потолкуем за жизнь.

Виктор ни разу не посещал подобные заведения – согласился только из спортивного интереса.

Со стадиона он направился в райвоенкомат – сделать отметку в предписании. По дороге вспомнил веселого прапорщика Безденежных, давшего ему дорогу в новую жизнь. Улыбнувшись табличке, уверенно постучал в дверь и приоткрыл: тот даже не взглянул на него и буркнул: «Подождите», а сам продолжал отчитывать какого-то парня. Дверь прикрылась неплотно, из кабинета доносились реплики воспитательного толка.

– Ну и чего ты прятался, подпольщик? Давно бы уже получил военный билет. Ты же негоден по здоровью! Понимаешь? Не пришлось бы два года сидеть на шее матери. Как человек устроился бы на работу, хотя бы себя обеспечивал… а ты с нее последние крохи тянул. А может, и женился бы за это время. А впрочем, кому ты нужен?

Виктора заинтересовал этот любопытный тип. Образовавшаяся щель позволяла наблюдать самое главное: сутулую спину неуклюжего парня и пунцовое лицо Безденежных. В ответ прозвучало:

– А я думал: приду, а вы с ментами на меня наручники – и в армию… по этапу. А там как на зоне.

Прапорщик заглянул в дело и с какой-то жалостью, совсем незлобно выдохнул:

– Дурак ты, Сева.

– А Кольку-то и Гошку сразу забрили.

– Так то их! А ты недостоин, никому не нужен… с таким букетом болезней! Разве что матери. Лечиться тебе надо, а не скрываться от милиции и военкомата. Иди и всем скажи: пусть хотя бы медкомиссию пройдут, а там видно будет. Ведь половина тех, кто скрывается, негодны без всякой натяжки.

До Виктора донеслось:

– А я правда хотел жениться, чтоб только не служить.

Безденежных снова встрепенулся:

– Не смеши гусей. А кто бы кормил жену, детей? Ты сам-то еще ребенок, а туда же… Настоящий мужик, перед тем как жениться, должен отслужить, выучиться, получить специальность, набраться опыта… А ты так: размазня!

Из кабинета вывалился лопоухий дистрофик, в одном ухе торчал наушник, а на другом тускло сверкнула серьга. Опасливо озираясь, – напомнил затравленного волчонка – он забросил на плечо тощий рюкзак и по самые брови напялил вязаную шапку – до сих пор еще не верил своему «счастью».

«А впрочем, какое это “счастье“ – быть больным… с детства, с рождения».

Виктор провожал парня сочувствующим взглядом: одно плечо выше другого, сутулый, кривоногий. Однако с каждый шагом он прибавлял скорость и озирался – словно боялся, что сейчас передумают, догонят и отнимут спасительный военный билет.

Славный выждал: дал возможность успокоиться себе и прапорщику. Снова постучал и заглянул. Безденежных встретил его широкой улыбкой – запомнил!

– О, доброволец! Уже в отпуск? Молодец! Я в тебя верил – такие нигде не подведут.

Виктор не стал разочаровывать его и промолчал об отце.

– Плохо, брат. Фамилию не сменил – повода нет. Если б не жена, караул кричи! Она почти в три раза больше получает! Практически она и кормит семью. Правда, и вкалывает как проклятая! Даже дома со своими бумагами допоздна возится. А нас шесть человек: у тестя с тещей мизерные пенсии, детям же только давай и давай, и всё мало. А я за такую нервную работу с призывной молодежью и за бумажную пыль – у меня уже аллергия от нее – удостаиваюсь жалких грошей. За вредность мне полагается не только молоко, но и прибавка к жалованью. Жду, жду и никак не дождусь. Терплю, но не унываю – так и живу.

Внешне Виктор вроде бы порадовался за него, позавидовал его неисчерпаемому оптимизму. В то же время этот откровенный разговор настроил его на серьезные размышления. А прапорщик не умолкал:

– Вот пойду на пенсию – вообще труба. Придется наниматься к жене и охранять ее кошелек в дни зарплаты.

– Опасная работа! Вы уж берегите себя.

Ранним вечером Виктор особо не наряжался – все-таки не на свидание шел. Сверкающее заманчивой яркостью двухэтажное здание встретило его радушно. Он поднялся наверх и окунулся в ослепительный праздник, где главенствующую роль играл Его Величество азарт!

Пока Виктор ходил, присматривался, глаза разбегались: не знал, куда подойти, с чего начать. Подкравшийся сзади Сизый по-приятельски положил массивную руку на его плечо, а другой с гордостью и широким купеческим размахом указал на свои владения. Затем показал игровые автоматы, рулетку, карточные столы и другие залы.

– Запомни, Витек, молодым везде у нас дорога – в казино и на панель! – он исказил свое лицо жуткой ухмылкой. – Может, сыграешь? И на старуху бывает игруха!

– Уволь! Я не настолько богат и глуп. Ты лучше скажи, как тебе удалось отхватить такую сверкающую «игрушку»? Хотя по размерам – махина!

– Да разве это «махина»? Это привлекательная «игрушка», которая заманивает простаков, жаждущих легких денег. Глупцы! Они мечтают о наживе, а сами оказываются наживками, потому как соблазн велик! Я тебе говорил про «бабки» и власть. Так вот, власть портит человека.

– Это точно. Так портит, особенно чиновников, что от них загнивает всё общество.

– Вот мы и «гнием» потихонечку, – оскалился Сизый. – Хотя я лично во власть не рвусь. Мне своей хватает. А если серьезно, то с боем приходится всё завоевывать, отстаивать... Такая сейчас жизнь!

– Понимаю: во всем она виновата – хмельная, сладкая и красивая. Но не для всех.

– Да я так, мелочь пузатая. Вот как-то я с братаном зарулил в Москву, и местные брателлы пригласили нас на одну крутую тусовку. Там оказался известный всем олигарх. Все выпили, полная расслабуха, каждый брал микрофон и нес всякую чушь. А он прямо «грохнул», словно обухом: «Во мне одна, но пламенная страсть: как можно больше у страны украсть!» Очень серьезный дядька! Никого не боится. Он сейчас за границей отирается, хотя месторождения, заводы, недвижимость – всё исправно «фунциклирует» и каждый день такие «бабки» ему приносит! Вот это я понимаю – бизнес!

Виктор взглянул на Сизова и сморщился.

– Зависть – нехорошее чувство. Да и «дядьку» того, что добровольно лишил себя родины, всё равно не догонишь.

– Мне своей высоты хватает… пока. Что поделаешь – не я придумал эту погоню и соревнование! Опасно, но жизнь – это тоже спорт: профессиональный, безжалостный и кровопролитный. Я ведь из нищеты в люди выбился. Отец без ноги, всю жизнь сапожником вкалывал, мать – посудомойкой в столовой. Каждый день что-то приносила – этим и спасались. А у меня еще три брата, я – младший… Все здоровые, жрать хотят. Знаешь, как богатым и обеспеченным завидовал! Тем, у кого своя комната, в квартире есть душ или ванная. А мы рвались на улицу: кто на стадион, кто резаться в карты, а кто на свидание или танцплощадку. Лишь бы дома глаза друг другу не мозолить… – Виктор отвлекся: «Так вот чем мы отличаемся – воспитанием, вниманием со стороны родителей. Улица, школа и прочие учителя у всех одинаковые, разница в семьях. Как же мне повезло!»

А Сизый увлеченно продолжал:

– Но я всегда верил в себя. Думаю, погоди – придет и мое время: зря, что ли, столько лет кулаками махал, по морде и по печени от старших получал.

Он небрежно бросил руки на стойку и нервно забарабанил пальцами. Кроме солидной печатки, Виктор обратил внимание и на многочисленные шрамы. Сизый заметил его пристальный взгляд и не без гордости пояснил:

– Это зубы, – указал он на первый и сразу перешел к другим «достопримечательностям» своих кулаков: – Это тоже зубы, и это… А вот это – нож, это арматура, монтировка… Ну а… – он показал на совсем свежую ссадину, – угол гаража – промахнулся малость.

– Шрамы свидетельствуют о храбрости их обладателей и силе их соперников. Выходит, боевые у тебя кулаки, с богатой историей и памятными отпечатками, – усмехнулся Виктор.

– На том и стоим! Думаю, раз другим можно хапать, а почему мне нельзя – с моим-то опытом и такими братьями. Они быстро сколотили капитал, от криминала отошли, сейчас предприниматели, преуспевающие хозяева движимости и недвижимости. Еще круче заколачивают «бабки». Сейчас бизнес упростился до детской игры: ты – мне, я – тебе. А на ком остановится «русская рулетка» – никто не знает. Но она далеко не дура. Однако мы так высоко не лезем, хотя тоже не голодаем. Ты посмотри – красота-то какая! У меня здесь душа отдыхает – жаль, выпить нельзя. Сюда приходят разные люди: одни испытать удачу, другие пообщаться, встряхнуться – жить без этого уже не могут. Больные. А третьи – убить время. Вот смотрю на них, а людей не замечаю: вижу только их кошельки и фишки. Уважаю богатых… лохов.

Виктор задумчиво покачал головой: а уходят-то они пустыми. Поэтому и лохи. В этом и заключается парадокс: для кого-то беда, а кому-то прибыль. Поддерживая беседу, Славный пристально наблюдал за происходящим вокруг. Он отмечал про себя, как многообразны здесь люди: до безумия увлеченные игрой, любопытствующие, одержимые лихорадкой стяжательства, с беспокойными глазами, горящими жаждой наживы и гонимые таинственной страстью. Вот так и вся наша жизнь окутана тайной, оплетена густой, ежедневно, ежеминутно обновляемой сетью страждущего любопытства.

– Скажи, а ты мог бы убить?

Сизый отреагировал мгновенно:

– А ты случайно не в прокуратуре служишь? Или в ментуре?

Вспыхнувший Славный смутился от наивности своего вопроса. Но Сизый не обиделся.

– Убивают только в двух случаях: из-за денег!.. И снова из-за денег!

– А я читал, что еще из-за женщин. Или рыцари уже перевелись?

– Настоящие пацаны из-за баб только дерутся и бьются… но не насмерть.

«Не ответил… А может, ты и убил Сашку Абрамова? Или твои дружки? За что? Он же не хозяин и мало что решал…» – размышлял Виктор.

– Кончай интеллектом давить, пойдем лучше судьбу испытаем. А может, вмазать хочешь? Или девочек? Только скажи – мигом организую.

Виктор сразу представил нахмурившую брови Нину и подумал: вот и еще один соблазн.

– Не надо. Я лучше осмотрюсь, понаблюдаю.

Сизый скрылся за служебной дверью, а Виктор часа два смотрел, как страстно играют другие. Ему, абсолютно здоровому и трезвому человеку, смешно и жутко было наблюдать за ними. Беглый взгляд Виктора почему-то остановился на важном франте, одетом с иголочки. Наверно, потому, что он уже в полном самозабвении отдался своей игорной страсти. «Как на праздник приходит сюда», – усмехнулся новичок, не сводя с него глаз. Как он смешон, этот маленький, толстый человечек, с багровым лицом и нервно трясущимися пухлыми ручонками. А как он лихорадочно следил за шариком, когда тот в бешенстве вертелся, потом снова устремлялся на кучу разноцветных кружков, видя в них горы шальных денег. Затем снова рулетка, шарик… В этом замкнутом кругу вращались не только его сумасшедшие зрачки, но и все его безумные мысли и чувства. Виктор открыто усмехнулся, представив забавную картину, как этот пузан вместо шарика мечется по квадратикам огромной рулетки. Он уже запыхался, выдохся, но всё равно из последних сил продолжает бежать, чтобы вовремя остановиться и занять нужную ему ячейку. Выигрышную!

Но сам Виктор, ощущая здесь себя случайным гостем, так и не рискнул испытать свою судьбу, точнее – не решился проиграть последние копейки. Еще раз убедился, что это сомнительное занятие не для него. Пустить же на это развлечение отцовские деньги у него даже в мыслях не укладывалось. Виктор направился к выходу.

«И правильно делают, что закрывают и переносят эти заведения. Глядишь, город очистится еще от одной опасной заразы».

Он с радостью глотнул свежей вечерней прохлады, которой не хватало ему в сверкающей искусственной роскоши. Нет, Славный не заразился азартом и даже не завидовал временным победителям, потому что конечный результат уже известен.

Дома к нему бросилась обеспокоенная мать.

– Сынок, ты где был? Я так волнуюсь.

– В казино. – Этим ответом он еще больше напугал ее. – Да не волнуйся: я только на экскурсию. Как на легкую прогулку. Игорь дома?

– Еще не появлялся. А тебе столько звонков… и не представляются.

Дверь распахнулась, и торопливо ввалился Игорь. Увидев в прихожей Виктора, он виновато опустил глаза. Сразу последовали жесткие вопросы:

– Где слонялся так поздно? Чем занимался?

Игорь в растерянности захлопал ресницами:

– Да мы с пацанами по видику боевик смотрели… Вот и засиделись.

– А запах дешевых сигарет? – На этот раз оправдывающийся взгляд испуганного подростка показался убедительным и красноречивым: это не я, это они… – Я не буду проверять, что вы там смотрели или чем-то другим занимались, но давай договоримся: в одиннадцать – как штык дома! Никакие отговорки приниматься не будут. Для тебя это закон!

Тот шмыгнул носом – и на кухню к столу. Мать торопливо за ним – кормить приемного сына.

После расслабляющего душа Виктор нырнул под простыню и с удовольствием вытянулся в струнку: все-таки лучше домашней постели нет ничего! В комнате стало приветливо тихо, только старый работяга-будильник мерно дробил время на секунды.

«Молодец! Напоминает, чтобы мы ценили их, расходовали умеренно и тратили только с пользой».

Мрак приятно обволакивал горячее тело, благотворная прохлада словно проникала в кипучую кровь, и вскоре неглубокий сон затуманил обессиленное сознание.

Снова в дорогу

Дорог в жизни много, но самая правильная та, которая ведет к победе.

Всю ночь Виктора терзали одни кошмары – видимо, сказывалось волнение перед отъездом. В калейдоскопе последних, далеко не радостных событий напомнил о себе и Жлоб: как он? очухался? Затем мелькали рулетки, зеленые столы с роковыми квадратами, карты, игральные автоматы… и полные отчаяния лица: в ужасе, в страхе… ни одного счастливого! Под утро он отчетливо увидел, как смертельно усталый шарик мечется между двумя цифрами: Виктор взволнован – ведь на одну из них поставил он… Но так и не узнал финала. Проснувшись, возмущенно удивился: вот как засасывает эта «машина грабежа и насилия»! Единственное посещение – и уже такое сильное воздействие на сознание! Даже ночью не отпускает!

Вспомнилась и фраза относительно стажеров и дублеров. Предчувствие не обмануло его: на их долю тоже хватило работы.

Об этом ему очень эмоционально поведал Глеб. В 8.30 он прибежал к Виктору и оживленно поделился увиденным:

– За джипом приехал отец Жлоба. Взглянул и не узнал свою машину, настолько она оказалась жестоко «избита». Даже сильнее, чем сын. А тот-то оказался в реанимации! Мы все высыпали на улицу и наблюдали за папашей. А он весь из себя! Обойдя своего скукожившегося «железного коня», признал: «Восстановлению не подлежит. Гроб! Да еще без страховки!» Однако никто даже не посочувствовал ему, ведь он подкатил на еще более крутой тачке: такой же солидной, прилизанной и начищенной до вызывающего блеска. А папашка Жлоба разошелся, начал угрожать: «Я найду тех, кто это сделал, они у меня еще пожалеют! Кровью харкать будут!» Но его нешуточные угрозы не вызвали ни страха, ни трепета – только насмешки и ухмылки. Так ничего и не добившись, он нанял эвакуатор и увез груду металлолома. Хоть за него деньги получит.

В знак благодарности за наблюдательность и подробный доклад Виктор поручил другу нести свой вещмешок – хоть какая-то компенсация за сорванную тренировку. Славный в форме вышел из подъезда и столкнулся с соседом Егорычем, любопытным пенсионером с кривым носом, напоминавшим трамплин.

– О, Витек! Что, уже уезжаешь?

– А мне тоже пора, – он показал четверку водки и щелкнул по горлу: – Требует перед завтраком. Так ты мне так и не шепнул по секрету, в каких войсках служишь.

Он спросил с таким заинтересованным видом, как будто, не узнав об этом, водка в знак протеста не полезет в его жаждущее горло. А это смерти подобно. Знающий цену каждому своему слову солдат приник к любопытному уху старика и удовлетворил его назойливое любопытство:

– В ракетных.

– Ух ты! И ты ее видел?

Виктор смутился, но ответил честно:

– Так чем же ты там занимался? – тихо пролепетал Егорыч и с укоризной уставился на здоровенного гвардейца.

Тот задумался: «А действительно, чем? Что сказать этому простому мужику, которого я знаю с детских лет?»

И он ответил односложно:

– Тогда другое дело. Я ведь тоже «отпахал» в армии – целых три года! А как насчет дедовщины?

– Если умеешь за себя постоять, то ничего не страшно.

– А что, приходилось? – он взглянул с хитрецой и кулаком изобразил удар в свою треугольную челюсть.

– Приходилось.

– Молодец! Не посрамил! Дай я тебя обниму по-стариковски, по-соседски. Удачи тебе, сынок. Мне своего Бог не дал… А я так хотел, так хотел… Сейчас знаешь, как не хватает!

Он в отчаянии махнул рукой и поплелся заливать горе.

В 10 часов Виктор глубоко вдохнул нижегородский воздух и с тяжелым сердцем выехал в Омск – ведь дома осталось столько нерешенных вопросов! Но больше всего его беспокоил брат, у которого в голове еще столько мусора. Да и в Сизом он не был уверен. Для большего авторитета в «своем мире» ему нужны бойцы – вот он со своими дружками и набирает всех подряд, в том числе неопытный молодняк, мечтающий о «легкой», «красивой», «богатой» и «беззаботной» жизни. Глупые, не понимают, что это мираж. Повезет единицам, а остальным уготована далеко не радостная жизнь: кого-то ждут нары, кого-то преждевременная смерть от передозировки наркотиков, пристрастия к алкоголю… А некоторых – пуля или нож. Хотя есть и более современные способы уничтожения.

Сейчас у брата опасный переломный возраст, к тому же соблазнов много, а ума маловато. Поэтому-то Виктор и попросил провожавшего его Глеба присмотреть за Игорем, как за родным братом. Тот пообещал в случае чего проявить с ним жесткость и для убедительности показал кулак.

Виктор томился в плацкартном вагоне, напоминавшем семейное общежитие с тесными комнатушками, поэтому скучать не пришлось. Одни попутчики дружной семьей продолжали отмечать юбилей, другие не только слушали музыку, но и громко подпевали, а третьи сразу взялись за карты. Завалившись на полку, Виктор снова задумался о своей жизни, родственниках, знакомых. Не забыл и слова Ивана Иваныча. Они наталкивали на серьезные размышления и обобщения. Невольно Виктор сравнил себя с тем беззаботным мальчишкой, который за последние полгода так сильно прозрел и повзрослел, что стал настоящим мужчиной. До призыва в армию в нем иногда выплескивался, в том числе и в резкой форме, подобно взрыву, обыкновенный мальчишеский бунт или юношеский протест относительно несправедливости и лжи. Это проявлялось неосознанно – уж так его воспитали. Теперь же он думал не только о себе, и это недовольство стало осознанным. Он допытывался до корней, для него важно было понять причины социального неравенства.

Виктор еще долго размышлял, пока его не сморил заботливый сон. Однако он оказался не только мимолетным, но и мучительным, тревожным. Проснулся солдат от страшных кошмаров – словно кто-то продолжал его испытывать на прочность, даже во сне – и прислушался. Вагон мирно посапывал, большинство пассажиров уже угомонились. Но уснуть больше не смог – что-то его тревожило. Решил сходить в туалет и тихо пробрался в самый конец вагона. Открыл дверь – из тамбура доносился взволнованный мужской голос, заставивший Виктора насторожиться:

– Ну что вы от меня еще хотите? Деньги я вам отдал все. Расписку написал, паспорт отобрали…

Виктор узнал голос парня лет тридцати из шестого купе, который весь вечер резался в карты.

– А твои покупки? А чемодан со шмотками? – возразил ему приглушенный хрип.

– Не могу. Техника не моя. А вещи-то вам зачем – что же вы меня хотите без всего оставить?

Краем сознания процарапалось сомнение. Виктор задумался: что же предпринять? «Вроде бы не мое дело – сам связался, сам пусть и распутывает. Никто его не заставлял играть. Наверняка попались поездные каталы… В то же время жалко парня. Похоже, он с Севера: целый год, а может, и два, копил деньги, а тут нарвался – махом просадил. А если сейчас ввяжусь: драка, милиция, разбирательства – потом оправдывайся, что ты не виноват… Вспомнил о брате. Нет. Я потом себя не прощу. Да и Нина сочтет меня трусом».

Все сомнения Виктора развеяла следующая фраза:

– Заткнись, паскуда, враз прирежу, если добровольно не отдашь.

В душе сразу всколыхнулся решительный протест, толкнувший к последующим действиям. «Везет же мне, словно я специально выбрал себе судьбу искателя приключений. А раз так…» – Славный рванул дверь и сразу увидел приставленный к горлу парня нож. Вначале он испытал первый прилив страха, к которому примешивалось нетерпение, но затем мгновенно сработал инстинкт: не ждать и бить первым. От охватившей злости Виктор был неудержим. В опаснейшей ситуации нож на него подействовал, как красная тряпка на быка. Бой оказался коротким: Виктор вырубил поездных грабителей мгновенно. Отступивший парень застыл в углу и не мог шевельнуться, его глаза то широко раскрывались, то щурились от удивления и скоротечности драматических событий. Он весь дрожал от страха, а из-под уха струилась кровь. К его горлу подступила горечь, и вместе с тошнотой в ней поднялась безудержная, слепая ярость, от которой выворачивалось всё наизнанку.

Виктор присмотрелся к валяющимся жертвам и в одном из картежников узнал старого знакомого: когда он возвращался из Ростова, этот тип так же, как и сейчас, лихо «кидал» любителей азартных игр. Да, точно, тот самый: худой и с орлиным носом. Правда, теперь его носопырник будет кривым – дополнительная особая примета в случае розыска органами МВД ему не помешает.

– Откуда они взялись?

– Н-не знаю. Мы играли, а они подсели к нам, – дрожащим голосом ответил парень. – Ну и затянули. Я только потом понял, с кем связался.

– Я бы всех этих гадов в террариум посадил: на выживание. Или проверку: кто кого? Да успокойся ты, не трясись. Тебе далеко ехать?

Тот утвердительно качнул головой. Виктор проверил карманы грабителей.

– Паспорт твой? – Обрадованный парень машинально схватил. – Расписка – тоже, – ответил за него Виктор. – На, и деньги все забирай. Хватит, чтобы добраться до дома?

Незадачливый картежник уже пришел в себя, чтобы щедро оценить благородство и риск; не считая, он половину пачки протянул удивленному Виктору.

– Мне хватит, а это тебе, солдатик, за помощь.

– Ты это брось, – оборвал его нахмурившийся Славный. – Я не за «бабки» вмешался.

Он не стал ему объяснять, что на мир можно смотреть глазами жулика и злодея, а можно и глазами отважного рыцаря или обыкновенного нормального человека.

– За меня не стоит беспокоиться – я на гособеспечении, хоть и мизерном. Мой тебе совет: на ближайшей станции линяй отсюда, а то они от тебя не отстанут. Не исключено, что их кто-то прикрывает.

Виктор оставил его наедине со своими обидчиками, чтобы тот не стеснялся в выражении нахлынувших чувств при применении к ним методов физического воздействия – воспитательная работа им только на пользу будет. Ободренный столь явной поддержкой, сибиряк так распалился, что с радостью воспользовался благоприятной ситуацией.

Забравшись на свою полку, Виктор с удовлетворением отметил: «Хорошо, что всё именно так закончилось – без шума, скандала, драки. А для азартного парня наука будет».

Минут через десять поезд начал тормозить и вскоре замер на какой-то крошечной станции. Виктор переборол себя и на всякий случай вышел подстраховать. Со спины наблюдал, как воспрянувший духом навьюченный пожитками сибиряк смешно семенил к выходу. Он напоминал могучего носильщика, причем единственного на всей станции. Виктор уставился в окно: но парень пропал. От беспокойства учащенно забилось сердце.

– Ну где же он? Почему так долго?

Наконец-то увидел, как тот со своими вещами покинул вагон и, не оглядываясь, припустил к вокзалу.

– А вдруг они сейчас тоже? И догонят налегке…

Виктор невольно заспешил в тамбур и высунулся: кто еще сойдет? Облегченно вздохнул: полнейшая безлюдность и вполне мирная тишина.

– Неужто, обманчивая? Может, притаилась? Непохоже.

На всякий случай махнул вслед скрывшемуся парню и вдруг услышал за спиной:

– Молодой человек, не могли бы вы помочь уже немолодой женщине?

Он обернулся и увидел приятную, интеллигентного вида женщину лет шестидесяти.

– С удовольствием. Но где она? – бегло пробежался он озорным мальчишеским взглядом по сонному тамбуру и вновь вернулся к ней с открытой улыбкой. – Я таких здесь не вижу.

Бывшая попутчица оценила его юмор и тактичность и мысленно пожелала ему удачи. Бережно поддерживая за руку, современный рыцарь галантно помог ей спуститься – при этом он испытывал странное чувство, будто переместился на два-три века назад. Затем выгрузил два тяжелых чемодана и в ожидании чего-то значительного осмотрелся. Однако и поблекший стандартный вокзал, и стоящая за ним плотная темень хранили молчание.

– А что же вас никто не встречает? Уже ночь.

– Нет у меня никого, – с грустью ответила она, потом с гордостью призналась: – Одни ученики. Да вы за меня не беспокойтесь. На вокзале дождусь утра, а там на попутке или кто-нибудь всё же… – в ее глазах блеснула надежда, но она не договорила и тут же спохватилась: – Они у меня хорошие.

«Если б были такими, то встретили бы, несмотря на позднее время, – озабоченно размышлял Виктор, устремив беспорядочный тревожный взор в притаившуюся тьму в надежде увидеть момент торжества, когда одинокую фигуру учительницы с радостными возгласами окружат десятки ее бывших учеников. Но они так и не порадовали его, не говоря уж об учительнице. – Жаль! Как бы она обрадовалась!»

Терпение Виктора лопнуло. Он уставился на съежившуюся проводницу с рыжим пушком на верхней губе, которая нервно топталась на месте. До станции хоть и рукой подать, но она выглядела пугающе темно и печально – жизнь там словно вымерла. Славный спрыгнул на платформу.

– Сколько в нашем распоряжении?

Проводница взглянула на часы.

– Две минуты.

– О! Да за сто двадцать секунд я куда угодно вещи отнесу, – обрадовавшись, Виктор схватил чемоданы и большими шагами уверенно направился к вокзалу. Смущенная учительница засеменила за ним.

– Да не надо: я сама как-нибудь.

Виктор на ходу, чуть обернувшись:

– А вот так не годится. Вы же их учили не «как-нибудь»?! Вот и они должны… А я донесу, мне ничего не стоит: еще не хватало вам надрываться.

Влетев в тусклый зал, Виктор поставил чемоданы около длинного кресла.

– Вот здесь и отдохнуть можно. Как говорится, бывайте и нас не забывайте. И берегите себя.

Он протянул руку. Несмотря на темень, трогательно-прекрасным показалось лицо этой женщины, которая приветливо и слегка смущенно глядела на него. Показалось, что ей не хочется прощаться. Но время уже отсчитывало последние секунды.

– Спасибо вам!.. За доброе сердце! Сразу видно, что вы не только одаренный человек, но и озаренный!

Славный удивился и пожал плечами.

– Как вы это определили? Ясновидящая?

– Благородство не только на вашем лице, но и внутри…

Она заглянула в его серые искрящиеся глаза, и ее параллельные морщинки между бровей разгладились. Опытная учительница всё же нашла объяснение, но открыла его только себе: «Прежде всего в нем присутствует не по годам ранняя взрослость. Ею обычно обладают дети-сироты, которым пришлось хлебнуть голодной и трудовой самостоятельности. Ему же, похоже, не довелось это испытать. Тогда откуда же? Из семьи! От родителей!» Она искренне порадовалась своему скоропалительному выводу и призналась:

Виктор удивился: чему? Она тут же пояснила:

– Вашим учителям и родителям: хорошего парня воспитали! Вы человек с чистыми мыслями, а они не могут превратить родник в мертвое болото. Все пользуются им, а вы радуетесь и не требуете благодарности.

– Ах, вон вы о чем: так это мой долг. Ну я побежал.

Он бросился к выходу, вдогонку услышал:

– Только не все о нем помнят. Особенно сейчас!

От ее душевных слов признательности Виктор словно зарядился на новые добрые дела. Запрыгнул уже на ходу и прильнул к холодному окну в надежде увидеть встречающих.

– Ну хотя бы один. Ей же страшно будет дожидаться утра в пустом зале.

Но этот клочок заброшенной цивилизацией земли действительно словно вымер.

– Даже собак не видно, – огорчился Виктор.

Вокзал уже давно скрылся, а он мягкой пружинистой походкой в раздумьях прохаживался по вагону. И чем больше Виктор размышлял, тем больше наваливалась на него тяжесть прошедшего дня и таинство предстоящей ночи. Эти часы еще предстоит пережить, а за ними уже притаилась волнующая неизвестность утра.

Виктор с легкостью запрыгнул на полку, досчитал до девяносто девяти и уснул. И снилось ему, как простую провинциальную учительницу, с которой он только что имел честь познакомиться, посвятившую всю жизнь школе, несмотря на глубокую ночь, с цветами и улыбками встретили старшеклассники. Все до одного! От восторга она расчувствовалась. Пока вытирала нескончаемые слезы радости, ученики таскали ее вещи в автобус. Рядом с ним ожидали и десятки личных автомобилей бывших выпускников школы – выбирай любую! Но она предпочла старенький поселковый автобус. Во сне Виктор улыбался и откровенно завидовал этой сельской учительнице, по праву заслужившей звание народной!

А утром из разговора проводников случайно узнал о пропаже в соседнем вагоне двух попутчиков и откровенно обрадовался их «загадочному» исчезновению.

«Так им и надо. Только бы “игрока“ этого не достали…» – размышлял он. Затем поймал себя на мысли, что он словно сам включился в какую-то странную игру, поэтому в последние полгода с ним постоянно что-то случается. Ему даже казалось, что он вошел в роль и видел себя неким роботом, запрограммированным реагировать на любую несправедливость. При столкновении с подобными фактами он невольно сжимал кулаки, которые тут же пускал в ход. Вот и с этими картежниками… Но теперь они мало интересовали его. Он был озабочен предстоящим соревнованием.

Однако на следующий день ему напомнили о них. В Омске, спускаясь на перрон, он чуть не столкнулся с милиционером, который разговаривал с проводницей.

– Как у вас дела? – с озабоченным видом спросил прапорщик.

– Нормально. Обошлось без краж и драк.

– А картежники? Вот взгляни на фотороботы: эта неразлучная парочка не встречалась?

Любопытство распирало Виктора заглянуть, но он всё же сдержал себя, чтобы не привлечь к себе внимания. «Смотри-ка, работают… Зря я подумал о них плохо».

Влившись в свежий людской поток и растворившись в нем, Виктор ощутил в себе такой мощный настрой и силу, что, казалось, никому не удастся сломить их. В нем проснулась жажда первенства, и он был уверен в своей победе. Так и случилось. Он не только выиграл все бои, но и получил специальный приз как самый техничный боксер.

На сборах в Сочи

Легкая жизнь дается с трудом, а трудная – легко и бесплатно.

Предстояли новые соревнования, рангом выше, а значит, более ответственные. Две недели упорных тренировок не прошли даром – Виктор стал чемпионом Вооруженных сил, и его включили в молодежную сборную страны. Он ликовал и светился от счастья – сколько пришлось всего пережить, перебороть, переломить, и все-таки он добился своего. Правильно отец говорил: «Характер – это часть человека, и далеко не последняя».

В своем военном городке, где остались Нина и его товарищи, он уже не появлялся. Его сразу же вызвали на тренировочные сборы в Сочи. Приказ есть приказ! Да он и не сопротивлялся, душа ликовала – может, это и есть его настоящая служба?

По дороге к морю на одной из станций Виктор вышел прогуляться. На перроне нос к носу столкнулся с бывшим попутчиком «Кактусом».

– Здорóво, сосед. Не узнаешь? – не скрывал тот своей радости.

На этот раз он был выбрит. Виктор с трудом узнал его.

– Здравствуй, дед. Откуда ты?

– Да вот приехал домой, к детям ездил.

– А что один?

Он потупил голову и, не поднимая глаз, виновато прохрипел:

– Умерла моя Аннушка. В Нижнем за операцию не взялись, послали в Москву. А там такую сумму заломили – я таких денег даже в руках-то не держал.

– С легким кошельком операции обычно не только тяжелые, но и с тяжкими последствиями.

– Но ведь она всю жизнь работала, и что, не заслужила? Бедного всегда топчут, унижают, в этом мире он всегда жертва. – Голос деда дрогнул, а плечи и голова опустились.

Когда он поднял глаза, Виктор увидел в них столько боли и одновременно гнева и жалости, что его сердце не могло остаться равнодушным. Он обнял худое тело обиженного старика, потерявшего всё: жену, работу, достойную пенсию, уважение…

– Надо держаться!

– Выходит, больницы нынче только для богатых… Выходит, мы теперь никому не нужны? – Он бросил злобный взгляд. – А ведь мы всю жизнь вкалывали, детей растили… За что же они с нами так? Издеваются, глумятся… И пожаловаться некому.

– Успокойся, ты только не…

– Не, я бросил. Одна теперь у меня надежда и радость – это внучки и правнучки.

– Вот и радуйся.

– Чему радоваться-то? Боюсь я за них – сейчас на улицу страшно выйти: то украдут, то изнасилуют, то убьют…

Поезд тронулся, Виктор крепко пожал руку, казалось бы, совсем чужому, но далеко не стороннему деду, так как проникся к нему простым человеческим вниманием.

– Счастья тебе и всем твоим родным. Береги себя.

Уже из тамбура он увидел, как улыбка озарила изможденное лицо деда, его попутчика по жизни.

Прекрасные условия для тренировок, опытные наставники, огромная работоспособность и упорство позволили Славному в короткий срок обрести хорошую спортивную форму. Однако настойчивый и вечно неудовлетворенный собой Виктор вновь поднял себе планку и работал над повышением мастерства и выносливости.

Некоторые спортсмены, особенно молодые, не ограничивались изнурительными тренировками. Их можно понять. Всюду окружали такие же юные и красивые девушки! А соблазны не всегда приводят к победе. Виктор об этом догадывался и проявлял внешнюю холодность. Тем не менее был на «особом счету»! На улицах, на пляже, в кафе женщины обращали на него внимание, некоторые даже пытались познакомиться, бесцеремонно посылая в его адрес восторженные слова: «Ах, какой красавец! Всем пригож! Откуда он такой? Молодой человек, как вас зовут? Не пора ли познакомиться?»

Славный же невольно сопоставлял их с Ниной, и эти сравнения всегда завершались в ее пользу. К подобным заигрываниям и пустым любезностям он относился с откровенным и искренним сочувствием, но внутри оставался безразличным. Всем своим видом он показывал, что уже занят… и не только тренировками и подготовкой к предстоящему первенству России.

Воскресенье – редкий день отдыха, и то только после обеда. Неожиданно на город обрушился ливень. Виктор с друзьями-спортсменами заскочил в кафе. Быстро расселись за столики и не успели еще заказать, как к Виктору подсела девушка и стала пристально глядеть на него. Она выжидала в надежде услышать восклицание, а он – в ожидании хоть малейшей подсказки.

– Не узнаешь? – не выдержала она. – А я тебя сразу.

Виктор недоуменно покачал головой и, пожав плечами, взглянул на друзей – они оживились.

– Ну вот – очередная поклонница Славного! Девушка, бесполезный номер: он женат, и у него трое детей. Идите лучше к нам.

Однако она, совершенно не обращая внимания на реплики, напомнила Виктору:

– Ну, помнишь, в поезде… Мы вместе ехали.

Виктор мгновенно опустил взгляд на ее коленки: такие же пухленькие и привлекательные. Вот теперь узнал. Он приветливо улыбнулся, чем доставил радость бывшей попутчице.

– А где твой ухажер? – неожиданно спросил Виктор: с чего-то надо же начинать.

Не сводя с него глаз, девушка ответила с каким-то подчеркнутым безразличием:

– Арестован. – На лице Виктора застыли как удивление, так и вопрос. Поэтому она сразу пояснила: – За изнасилование. Они с другом заманили домой какую-то деваху и позабавились, а она на них заявила.

– Доплевался! Так он или они… могли и тебя!

– Только попробовали бы! Мой отчим враз бы им башку свернул.

– А он кто? Специалист в этой области?

– Раньше директором кладбища был. А сейчас мясом и зерном занимается. Оптовик! Он тоже здесь, только целыми днями занят строительством дома, а мы с подругой отрываемся на всю катушку.

Она кивнула на одиноко сидящую девушку за столиком у стены. Спортсмены откровенно обрадовались. Москвич Стас, всегда отличавшийся словоохотливостью, сразу перешел к делу:

– Красавица, тебя как зовут? – обратился он к собеседнице Виктора.

– Римма, а ее – Рая.

Тогда Виктор попросил Римму ради друзей:

– Так зови ее и сама присаживайся.

Тряхнув распущенными волосами, она с удовольствием присела на подставленный стул рядом с Виктором и махнула скучающей подруге. Девушки оказались состоятельными и заказали бутылку дорогого вина. Но спортсмены категорически отказались, ссылаясь на язвы, инсульты, инфаркты и прочие опасные болезни, которые несовместимы со спиртным. Наивные девушки даже не догадались о розыгрыше.

– Так вы из санатория? А на вид вроде здоровые… – с недоумением спросила Римма. Лицо подруги исказилось в ужасе, но всё же решила уточнить:

– Неужели так плохо? Что, совсем нельзя? Даже водки?

Ребята расхохотались, пояснив: даже ни капли! Но Римма не поверила: во всяком случае ее знакомый не такой! Она налила Виктору и на всякий случай с иронией спросила:

– И тебе нельзя? А у тебя что?

Услужливый Стас пояснил:

– Постельный режим! Так что, Риммочка, только ты можешь вылечить его. И чем быстрее, тем лучше!

Девушки деликатно, как аристократки преклонных лет, смаковали вино, а спортсмены налегали на мороженое, соки, чай и кофе. Дождь уже давно закончился, а они всё не расходились. Вскоре истощенная бутылка из-за своей пустотелой непривлекательности спряталась под стол. Захмелевшая Римма как-то по-свойски обратилась к Виктору:

– Пойдем погуляем. К морю хочется. А потом ты меня проводишь. Мы с подругой в гостинице живем – совсем недалеко отсюда.

– Не могу. Мне уже пора на базу.

Незаменимых людей нет, а в таких делах особенно: тут же нашлись два охотника. Один из них –Стас:

– А можно мы вместо него: и погуляем, и проводим. Мы красивых девчонок любим, себя и их в обиду не дадим.

Римма возразила и положила свою ладошку на руку Виктора.

– Нет. Я только с ним – он тогда еще мне понравился.

– Но я сегодня не могу. А завтра посмотрим. Но я ничего не обещаю.

Тогда не по годам напористая Римма написала номер телефона в гостинице и заверила, что будет ждать. Она смотрела на него с твердой уверенностью, как бы внушала: таких, как она, не обманывают – за ними бегают и волочатся.

– Кстати, Рим, по дороге сюда я случайно встретил того деда, который врезал твоему ухажеру. Так вот, жена-то его умерла – денег не хватило на операцию. А кто-то жирует.

– Бедность – не порок, но какой в ней прок? – возразила она.

– Тогда тебе это не понять, – ее бровь исказилась в изумлении.

– Ты меня считаешь молодой и глупой?

– Вовсе нет. Просто ты это не пережила.

Славный с тяжелым чувством встал и молчаливым кивком простился. Кафе покинул с облегчением, а компания осталась развлекаться.

«Не люблю навязчивых соплюх… Да еще пьяных. И как ей мать позволяет? А отчиму, конечно, до фонаря: у него задача – на гробовые деньги дом построить».

А в понедельник в сборной появилась белокурая медсестра с холеным приятным личиком и убаюкивающим голоском. Когда ее представили, Виктор отметил про себя: «Просто так здесь не появляются. Девушка либо с большими связями, либо с очень большими способностями!»

В обязанности Марины входило не только измерять после нагрузок давление и пульс спортсменов, но и делать успокаивающе-расслабляющий массаж, который затем для избранных лиц и любимчиков из экзотических плавно переходил в эротический. Об этом сразу поползли завистливые слухи. Ее профессиональные навыки высоко оценивались многими боксерами и тренерами, поэтому попасть к ней удавалось далеко не каждому желающему. Виктор терпеливо ждал своей очереди, полагая, что сначала должны быть более достойные. При случайных встречах с Мариной ему казалось, что она странно посматривает в его сторону, а когда он впервые оказался с ней наедине в кабинете, то неожиданно для себя услышал:

– А ты мне сразу понравился.

– Чем? Такой же, как все.

– Своим внешним безразличием ко мне. Не скрою – резануло мое самолюбие. Так заело, что я решила действовать.

– Ах, заело! Не учел. Великодушно простите, больше не буду, постараюсь стороной обходить. Тем более что у вас, мадам, и без меня поклонников хватает.

– Речь не обо мне. Мало того, что ты красив, великолепно сложен, есть в тебе что-то такое, внутреннее – так и притягивает… Другие сразу свидание назначают, руки целуют, а ты скромный, внешне невозмутимый, но внутри, мне кажется, очень горячий – тебя только надо разбередить. Не удивляйся моей откровенности – не люблю темнить. Может, прогуляемся вечером, а то я одна боюсь ходить по городу?

В знак благодарности Виктор согласился, но без особой радости, чем в очередной раз задел самолюбие Марины. Во время второй прогулки по безлюдному пляжу она его поцеловала, однако он не откликнулся на ее страстный порыв.

– Не надо. Мне сейчас не до этого, – резанул он, почувствовав в ее поцелуе откровенно-приторную фальшь. – Да и тебе зачем этот флирт?

Марина демонстративно надула соблазнительные губки и сделала вид, что обиделась. Но уже на следующий день она оказалась более откровенной и по дружбе предложила:

– Мне обещали достать супертаблетки «Стимул», которые значительно увеличивают выносливость и улучшают самочувствие. Хочешь? Только тебе…

– Напрасно беспокоишься, Марин. У простого солдата всё равно таких денег нет.

– Можно и потóм.

– Без разрешения старшего тренера даже пробовать не буду, – решительно отрезал Виктор. Его уверенный взгляд был таким выразительным, что Марина поняла: спорить с ним бесполезно.

– Дурак, я же хочу, чтоб ты победил. Не кто-то, а именно ты! Да такие препараты все профессионалы применяют. А ты самый молодой, перспективный.

– Они профи, а мы любители. Так что обойдемся без сомнительных таблеток. Кстати, насколько мне известно, за рубежом применяют новейшие препараты, которые не входят в перечень запрещенных и пока не распознаются при допинг-контроле. А нам всё старье предлагают. Вот наших и снимают с соревнований, и дисквалифицируют, лишают наград... С их стороны это не что иное, как провокация. А с нашей – самая настоящая глупость. Привыкли на авось.

– Ну, как знаешь, – фыркнула Марина. – Стараешься, стараешься, хочешь сделать как лучше, а тут еще претензии приходится выслушивать.

С тех пор она сразу охладела к Виктору.

По подсчетам Виктора, Нина уже должна была вернуться из Москвы. Он несколько раз пытался дозвониться до нее, однако никто не брал трубку. Но он снова и снова приходил на переговорный пункт – и каждый раз неудачно.

– Может, что-то перепутал?

Виктор обратился к телефонистке уточнить номер и вскоре получил короткий исчерпывающий ответ.

– Проверили: всё правильно, просто абонент не отвечает.

– А линия точно исправна? – уточнил он, еще питая надежду, как будто от ее неисправности ему будет легче.

«А вдруг не вернулась? Но почему так долго?»

Виктор всегда отличался настойчивостью: желая услышать дорогой голос, он снова и снова пытался дозвониться. Каждый раз приходил и набирал ее номер – на удачу. Но она напрочь отвернулась от него. В минуты грусти Славный отмечал, что за последние месяцы столько всего произошло, столько на него свалилось, и всё это давит, давит… будто он проживает не только свою жизнь, но еще и чужую.

«Иногда кажется, что из огня я лечу в полымя. Родная моя, я должен, я обязан победить, хоть на зубах, но выдержу эти испытания», – пообещал он Нине, представив ее почему-то грустной и тревожной. Чтобы успокоить даму своего сердца, Виктор проникновенно читал и душевно напевал очередной куплет песни:

Наш гимн любви не смолкнет.

Я выйду из огня,

Я нить, а ты иголка,

И верю: ждешь меня!

Мне град свинца навстречу,

Надежда – как броня,

Горят за здравье свечи,

Любовь в душе храня.

И вот настал желанный день открытия чемпионата страны. Виктор ощутил себя счастливым от одного участия. Еще бы – впервые в финале! Провел и первые бои: тяжелые, но удачные даже с точки зрения вечно недовольных и придирчивых тренеров. С головой окунувшись в эту волнительную и одновременно жесткую, если не сказать жестокую, атмосферу соревнований, слегка прикоснувшись и даже попробовав сладостный вкус победы, он уже испытывал совсем другие чувства. Теперь Виктору было мало одного участия. Его бойцовский дух и азарт требовали от него не просто успеха, а ярких побед. А они давались нелегко. Но Виктор настраивал себя и постоянно твердил:

– Будет еще сложнее, а соперники – еще сильнее. Их много, и все жаждут стать чемпионами.

Опытные наставники сборной помогали Славному советами, и он не скрывал своей благодарности. Но прежде всего всё зависело от него. И он готовил себя к тяжелым и беспощадным испытаниям, накалу страстей и к психологическому давлению. Для него это была большая школа, если не академия, которую, как он полагал, каждый спортсмен высокого ранга должен пройти.

Виктор часто представлял, что происходит в части, вспоминал своих сослуживцев. Он уже успел полюбить таежный край, который манил его к себе. Мысленные переключения и путешествия помогали ему расслабиться и временно забыться. Вот и в это дождливое утро его так сильно потянуло туда, что он не в силах был сопротивляться своему желанию. И если бы ему это удалось не виртуально, а реально, то он непременно оказался бы на показательном суде над его земляком Копытовым.

Старый клуб оказался заполнен до отказа. Командиры постарались, чтобы весь личный состав полка, свободный от несения службы, присутствовал при осуждении злостного нарушителя воинской дисциплины и симулянта, решившего обманным путем уклониться от воинского долга. Выступили внешне невозмутимый главный врач, старшина роты и начальник продовольственной службы. Последний привел поразительные данные, наглядно характеризующие производственные показатели обвиняемого за последние месяцы.

– Товарищи, мы провели ревизию на хоздворе и ужаснулись, – в зале послышался гул возмущения. – Результаты оказались следующими: поголовье скота в полку значительно поредело: бесследно исчезли три свиньи, общим весом шестьсот сорок восемь килограммов! А оставшиеся в наличии животные в среднем потеряли в живом весе по десять-двенадцать кило. Я уж не считаю овощи, поскольку Копытов оказался на редкость прожорливым типом. Куда в него столько лезет?! Что говорите? – среагировал он на реплику из зала и поднес руку к уху. – Откуда вылезает? Ну, это место всем известно. А вот сколько?! Вернемся к цифрам. Судите сами: за два месяца он поправился на тридцать два килограмма и триста семьдесят граммов. Выходит, из-за него не доедали не только свиньи, но и каждый из нас, сидящих в этом зале.

По залу прокатился дружный смех.

На смену не хилому на вид начпроду на трибуну взгромоздился увесистый начальник солдатской столовой. Он тоже нещадно клеймил Копытова, очень эмоционально возмущался – аж щеки тряслись – и требовал заслуженной кары. Не отсиживались и другие: одни по-военному четко чеканили выученный заранее текст, другие монотонно зачитывали – видимо, не успели зазубрить. Припоминались и методично приводились все прежние нарушения воинской дисциплины и прочие незначительные провинности Копытова, которых оказалось столько, что у присутствующих складывалось впечатление: а не коллекционировал ли он их? В общем, нерадивому солдату досталось с лихвой. Ретивые служаки требовали сурового наказания, сочувствующие просили простить обвиняемого или дать ему последний шанс исправиться. Шел уже третий час судебного заседания, а жаркие дебаты продолжались. Больше всех переживала Зоя. Нервно кусая длинные ногти, специально накрашенные для такого печального случая, она тряслась и заклинала: «Только бы не посадили, только бы пронесло…»

После обвинительной речи военный прокурор потребовал три года дисбата. Сначала подсудимый Копытов, пыхтя и тяжело отдуваясь, со страхом и искренним трепетом мигал виноватыми глазами и энергично двигал бровями. Затем пришел в себя и очень красиво и выразительно каялся, не менее выразительно осуждал свое безобразное поведение и обещал в корне изменить отношение к службе.

– Граждане судьи, я не виноват: просто мой организм, видимо, ярый поклонник японской борьбы сумо. Он совершенно бесконтрольно и наращивает вес. А я из-за этого страдаю.

Но прокурор стоял на своем. Вспотевшая Зоя, вонзив в него презрительный взгляд, так заерзала, будто сидела на раскаленной сковородке, на которой с шипением жарилось ее беспокойное сердце. В ход было пущено всё, правда, только на расстоянии. Излучая мощнейший заряд энергии, она рассчитывала оказать на выступающего положительное воздействие. Но, кажется, ничего не помогало – он оказался просто непробиваем. Зоя уже догрызала последний ноготь, когда подсудимый снова попросил слово и привел убедительные доводы в свое оправдание:

– Я человек аккуратный и предусмотрительный, поэтому вел тетрадочку, в которую добросовестно записывал, кого и насколько отоваривал. Получилось… – он сделал паузу и пробежался глазами по первым рядам военнослужащих с лычками и маленькими звездочками.

Пауза словно застряла у него в горле, он закашлялся, а сам выжидал нужной ему реакции. Первым не выдержал Юрасов:

– И что же? Мы ждем.

– Список очень большой, а суммарный вес – даже больше, чем насчитала комиссия. Выходит, я не доедал, не допивал, а распух, – он похлопал себя по животу, – с голода!

После этой многозначительной фразы по залу прокатился хохот, а сторонников подсудимого сразу значительно прибавилось.

Тут и Дина не удержалась. Ей дали слово.

– Я согласна с доводами Копытова. Вот тут приводились статистические данные: килограммы и даже граммы. Но я не вижу логики. Если полагать, что доблестные бойцы хоздвора едят за двоих, троих и так далее, то им грозит неминуемое ожирение.

– Вы взгляните на Копытова – лучшее тому доказательство! – указал на него прокурор.

Но Дина не привыкла сдаваться.

– А теперь переведите взгляд на Туралиева и сравните. Кащей Бессмертный! А ведь ели, пили одинаково. Так ведь, Туралиев?

Тот вскочил с оживлением на лице: наконец-то и о нем вспомнили.

– Так точно, таварищ женьщина! Копытов – хароший командира. Я его уважала, значит, он уважаемый моя начальник. Его всегда угащала гастинцами из дома, а он кармила, паила меня, никогда не абижала.

– Вот видите, значит, всё дело в конституции, в индивидуальных особенностях организма. Так что этот сухонький солдат является не только бесценным «экспонатом» нашей части, но и лучшим свидетельством против ваших доводов и обвинений, – убеждала Дронова, и в ее словах присутствовала логика.

– Выходит, не в коня корм, – раздалась анонимная реплика из зала, но Дина узнала писклявый голос Музы. На мелочи она решила не размениваться. Окинув зал пристальным взглядом, оратор уверенно продолжила:

– Да какой это конь?! Еще раз взгляните на Туралиева: так себе, пони или детская лошадка, хоть и жилистая.

На лицах снова засверкали добрые улыбки.

– А Копытов тогда кто? Бык или буйвол? – заинтересовалась осмелевшая Муза.

– Ни то, ни другое. Это больной человек, с ослабленным сердцем и вечно голодным желудком. Потаскай-ка такую тушу – тут поневоле проголодаешься да еще надорвешься от такой каторги. Не завидую я ему.

Зал дружно поддержал Дронову сочувствующим гулом.

И трибунал учел искреннее раскаяние подсудимого и настрой абсолютного большинства присутствующих. Копытов получил условное наказание. От счастья он сиял и артистично раскланивался, а солдаты дружными аплодисментами приветствовали справедливое решение военных судей. Довольны были все: воспитательно-профилактическое воздействие на личный состав оказано очень наглядно и с блеском.

Глядя на повеселевшую вдруг сцену, Зоя не сдержалась: расчувствовалась и искренне разревелась, с радостью выплеснув свои жалостливые женские эмоции. У нее даже не осталось сил, чтобы подбежать и расцеловать своего пузанчика. Муза с Диной тоже не скрывали удовольствия – каждая считала, что внесла неоценимый вклад в обретение Копытовым свободы и их активные действия обязательно одобрит Нина и особенно Виктор – ведь они земляки.

Заступив вечером на службу, Муза вдруг загрустила. С хрустом потянувшись в кресле, она призналась:

– Что-то тошно на душе. Нинки нет, как она там, бедненькая? Виктор и Назлымов уехали. Тоска, как поздней осенью. Ну нет для меня объектов, способных вдохновить мое жаждущее сердце. Некуда себя приложить молодой красивой женщине, всегда готовой к подвигу. В груди горит и руки чешутся…

– А как же Сорняк? – предложила Дина, сознательно исказив его фамилию.

Муза недоуменно пожала плечами.

– Об этом, унтере Пришибееве. Пора за Сорняка браться, а то он в азарте своей гнусности такие корни пустит! Потом замучаешься полоть и выкорчевывать. Так что лучше вовремя.

– А чтоб не стал майором, подполковником, полковником… Полагаю, с высоты своего полета до нас он не снизойдет – мы слишком мелки для него, особенно ты… но подумай о его бедных подчиненных! Ведь сколько людей спасем!

– Это ты верно заметила, – согласилась Муза. – Наш долг – избавить доблестную армию еще от одного случайно попавшего или заблудившегося в ее рядах проходимца-карьериста.

– А что ты хочешь: армия – полигон для испытания не только современной техники, а прежде всего людей – на прочность, на вшивость, на порядочность. Так что, подруга дорогая, готовься.

– А ты пораскинь мозгами.

Муза прикинула всевозможные варианты, и ее лицо исказилось в жутких страданиях. Она решительно замотала головой и протестующе замахала рукой.

– Но почему опять я? Нет. Я не хочу погибнуть с особой жестокостью.

Но Дина так грозно взглянула на нее, что словесные убеждения не потребовались. Последовали только несерьезные отговорки:

– Да ты что, он же мелюзга – как раз под мышку мне будет. Как я с ним появлюсь на людях?.. Но и без внимания его оставлять нельзя – он раб своей ненависти и злобы. Что же с ним делать? – серьезно призадумалась Муза.

– Поздно, – вступила в разговор Верочка. – Вчера отец за ужином открыл нам радостную тайну: его куда-то перевели, далеко-далеко…

– Не иначе как к медведям и волкам. И правильно сделали – ему с ними легче будет разговаривать. А то он по-человечески не понимает. – Ликующая Морозова вскочила и с вытаращенными глазами вытянулась по стойке «смирно». – Спасибо, товарищ майор. Благодарю за службу! Я же знаю: вы меня прекрасно слышите, но ответить, к сожалению, не можете. Но мне достаточно вашего невидимого присутствия.

Теперь хорошее настроение не покидало Музу, ей казалось, что только благодаря ее стараниям капитан Зорняк оказался в отдаленных местах. Вдыхая чистый воздух, она уже мечтала о светлом и возвышенном – о счастливом замужестве.

– Девчонки, мне кажется, что муж мой будет самым настоящим деспотом.

Дина удивилась:

– Почему так мрачно? По-моему, ты вполне заслуживаешь и изверга.

– А еще он будет страшным ревнивцем. За каждую мою провинность в Лондоне он в наказание будет отправлять меня в Париж. Но если и там что-то заподозрит, то сразу в круиз вокруг Европы, и без разговоров. Ой, опять чужие столицы, моря и океаны… А за малейшую оплошность или флирт на важном приеме в посольстве или в королевском дворце меня опять будет ждать круиз по всему миру. Ну сколько можно?!

Дина усмехнулась над ней.

– Размечталась. А служить-то ты когда будешь?

– К тому времени я уже буду офицером внешней разведки, путешествия – это и будет моей службой. А ты, Славный и Скальнова будете меня прикрывать, даже сами того не зная. Во как всё будет законспирировано!

Тут уже в фантазии Морозовой вторглась Верочка:

– Музочка, зачем тебе замужество, когда у тебя в голове еще детский сад?

Ее поддержала Дронова:

– Причем малышовая группа. Но она будет выделяться среди всех… своим ростом!

Сочи изнывал от невыносимой субтропической жары. Спортсменов спасали только море и кондиционеры. По вечерам уставший Виктор любил прогуливаться вдоль морского порта, красавца вокзала, по вечнозеленому и сверкающему аттракционами парку, по затихающему от дневной суеты городскому пляжу. Сидя на уставшем от гомона и зноя берегу, он в одиночестве наблюдал за набегавшими легкими бледно-бирюзовыми волнами – это успокаивало его.

После трудного полуфинального боя Славный снова пришел на любимое место, прошелся по осиротевшему берегу, скользкому от мокрого зеленого ворса волнорезу. Присев на самом краю, с удовольствием вдыхал полной грудью влажный солоновато-йодистый воздух. Вечернее лазурно-янтарное море с зеленовато-опаловым глянцем словно устало от дневного беспокойства и умиротворилось.

Виктор искупался – вода ему показалась нежным парным молоком, сменившим вдруг окраску. Растерев мускулистый торс полотенцем, он поднял руки и застыл. Его бронзовую кожу слегка обдувал, словно обволакивающий шелком, ласковый бриз. Приятная безмятежность растеклась по всему телу. Виктор подумал о Нине и сразу включил зрительный дневник последних месяцев. Как было бы здорово, если бы Нина оказалась рядом и тоже окунулась в эту красоту! Сначала представил свою Королеву в объятиях легкого ветерка, он будто слышал размеренный пульс спокойного моря и ее взволнованное учащенное сердцебиение, ощущал сбивчивое дыхание горячих губ и душистый аромат густых золотистых завитушек. Виктору еще больше захотелось прикоснуться к своему нежному видению, крепко прижать и больше никогда не выпускать из рук.

Ворвавшись в мир романтических фантазий, он любовался своей ненаглядной, так естественно вписавшейся в эту многообразную гармонию. Виктор вдруг почувствовал запах сочных луговых трав. Его сразу закружило хмельным дурманом, но он боялся потерять ее, мысленно приблизился к апельсиновой дорожке, на которую Нина с легкостью ступила и побежала. В солнечных бликах он отчетливо увидел ее атласно-розовое, туго налитое молодостью тело. И он не удержался и последовал за своей несравненной Земляничкой. Они снова вместе, прелесть физического и духовного обаяния сошла к ним с неба и объединила их, наполнив бурными всплесками невиданной радости. Теперь Виктор точно знал, что нет ничего светлее и милее этих чувств. Он слышал певучий голос ее влюбленного сердца, оно не кричало, а ласково шептало, в нем ощущался избыток нахлынувшего на нее счастья. И благодарный Виктор отвечал тем же. А длинные, как полярная ночь, поцелуи были завораживающе прелестны.

Вдруг рядом с ней мелькнуло строгое мужское лицо со скорбью в глазах. Он ни разу не видел ее мужа, поэтому очертания выглядели расплывчатыми. И этот напомнивший о себе образ словно перевернул яркие, пьянящие от счастья картины и потянул за собой тягучие воспоминания, которые оставили в душе тяжкий след своей вины и стыда. Славный вспомнил и «колючего» попутчика в поезде. Тогда пьяный дед показался ему омерзительным, и он брезгливо отшатнулся от него. А после новой встречи на перроне он предстал уже совсем другим. Значит, не просто так он сохранился в его памяти.

«И никакой он не “Кактус“, а обыкновенный пожилой человек с нелегкой судьбой. И правильно он врезал тому сопляку. Даже мало! Жалею, что я тогда не добавил ему в одно место: глядишь, не изнасиловал бы девушку».

Виктор отвлекся и мысленно перенесся домой: перед глазами возникло измученное от душевной боли лицо матери.

«Как быстро постарела. Какое страшное и безысходное слово “вдова“! Сколько в нем печали, грусти и жалости. А ведь она еще молодая! Как же я был несправедлив к ней. А ведь я ей сын, а не судья. Надо сегодня же позвонить ей, поддержать. Она всегда ждет моего звонка или письма!»

На душе от скачущих в галопе мыслей застыла тяжесть. Но море лечит. Виктор снова взглянул на бескрайние просторы и залюбовался сочным апельсиновым солнцем; от него тянулась огненно-рыжая полоса, приглашавшая его в дорогу.

Вдруг с берега донеслась призывающая к танцу мелодия, она спустилась откуда-то сверху. Механические звуки духового оркестра смешались с музыкой ритмично набегавших волн, с энергией угасшего шторма, выдохшегося ветра, иссякшего дождя… Они то удалялись, то приближались, то звучали как фоновые шумы, то, снова набирая силу, вели основную партию в этом уникальном оркестре. Коллективное исполнение сопровождалось многоголосым дыханием моря, уставшего от дневного зноя. Виктору захотелось пожить как другие люди, развернуться и броситься туда, откуда неслась медленная чувственная мелодия, чтобы расслабиться и освободиться от собственного контроля. Он уже собрался смешаться с этими веселящимися загорелыми парами и танцевать до упаду, а потом с головой окунуться в стихию водного фейерверка. Но… привычно сжал кулаки.

«Сколько вокруг соблазнов, которые словно специально проверяют меня на прочность и верность. Они, как на блюдечке, подаются со всех сторон, и все в красивой обертке, а сами наблюдают: клюну на их приманку или предпочту не искушать судьбу. – Виктор бегло вспомнил некоторые из них в последние месяцы, начиная с того принципиального для себя боя в Ростове, и с удовлетворением признал: – По-моему, я не сделал ни одной серьезной ошибки, поэтому-то и нет угрызений совести».

Виктор понимал, что не может уйти от самого себя: важно оставаться самим собой. Мысленно он продолжал удивляться всему новому и радоваться только что открывшимся ощущениям, хотя столкнуться пришлось и с победами, и с поражениями, счастливыми минутами и печалью, восхищением и сочувствием, познать сладость праздника и душевную горечь. Но самым значимым для него оставалась любовь! И это многообразие событий и чувств обогатило его, заставило серьезно задуматься о прошлом, настоящем и будущем. Славный боялся упустить время, хотел быть активным, участвовать во всем, чем живут его современники. Жизнь требовала от него самообладания, смелости, благоразумия и личной инициативы. А для этого надо постоянно работать над собой. Тут же вспомнились напутственные слова отца: «Только упорство и умение преодолевать неудачи воспитывают личностей, обладающих сознанием и волей победителя».

Надкусанное снизу солнце по-прежнему было на плаву и вовсе не спешило утонуть в приветливом теплом море, чтобы утром вынырнуть свежим, чистым, энергичным и окрасить плавно гуляющие или бушующие волны в слепящий оранжевый цвет. Так начнется очередной многообещающий день, который, как и вся жизнь, таит в себе радость и печаль, удачи и проблемы. Виктору хотелось, чтобы «завтра» наградило его новыми красками, ощущениями, радугой впечатлений и заранее припасенными сюрпризами.

При гаснущем свете летнего сочинского заката он возвращался в спортивный комплекс. Виктор словно зарядился от гигантского природного генератора, наполнился духовными и физическими силами. В отличном настроении он бежал в разминочном темпе и улыбался, ощущая в себе мощь и бойцовский дух.

Любовь между смертью и жизнью

Победы завоевываются во имя жизни и любви!

К больничному запаху Нина уже давно привыкла – он везде одинаков. Знакомство с госпиталем она начала с откровенного разговора с лечащим врачом. Маленький, еще не старый человек с красным обрюзгшим лицом и большой плешью был к ней приветлив и доброжелателен. Выслушав, Нина уверенно заявила:

– Я хочу быть с ним... Постоянно.

– Ночевать нельзя. Не положено. Там же мужчины.

– Если вы способны на сострадание, то войдете в мое положение.

– Ну хорошо, хорошо, я попытаюсь уговорить зав. отделением.

С нехорошим предчувствием она спешила по длинному коридору. На этот раз заметила стенгазету, в глаза бросилась фраза: «Время сильных любит, лечит, слабых духом – гнет, калечит». Надо запомнить, подумала она. Когда подошла к палате, оробела. Впервые ей предстояло войти в палату мужа и увидеть его страдания. Какой он сейчас? Как ее встретит? Снова настроилась и занесла уже руку, чтобы постучать, и опять застыла в нерешительности. «Нет, надо собраться и войти бодрой… И обязательно с улыбкой. Первое впечатление очень важно».

Нина не вошла, а почти вбежала и сразу бросилась к мужу – ей показалось, он в беспамятстве: бледный, высохший, непричесанный. Его лицо как будто только что заново было нарисовано новой болью и старыми накопившимися страданиями. Эти нечеловеческие страдания мгновенно частично передались и ей. Дрожа как в лихорадке, она приложила руку ко лбу Федора – он сразу ощутил присутствие жены и проснулся: лицо залилось улыбкой. В последние дни он не испытывал ни страха, ни стыда, ни скуки, а только усталость и душевную пустоту. Жизнь казалась окутанной сплошными сумерками. И вдруг, как из сказки, явилась она – его лесная очаровательная затворница, от нее веяло здоровьем, лаской, бодростью и надеждой.

Федор лежал в небольшой палате на двоих, но мест в госпитале не хватало, поэтому подселили еще одного, совсем «свеженького». Нина нежно поцеловала мужа и стала знакомиться с остальными. Первого, лежачего, звали Владимиром. Сухой, скуластый, белый, как привидение, лейтенант сообщил о себе кратко: родом с Урала, служит в мотострелковой части, трижды направлялся в Чечню. В последний раз уезжал с тяжестью в душе – жена не пускала: ревела, закатывала истерику, даже обещала на развод подать, как будто чувствовала беду. Спустя две недели их бронетранспортер подорвался на фугасе. Как говорят врачи, многочисленные осколочные ранения. Две операции сделали, предстоит еще несколько. Нине показалось, что на его лице прописалось выражение суровости, и она пообещала себе растопить эту болезненную угрюмость лаской и вниманием.

Второй, с перевязанной головой, – пограничник. Как ей показалось, совсем мальчишка, хотя и ровесник ей. Говорил он охрипшим глухим басом, доносившимся словно из раненого живота. Когда он на мгновение вытащил правую руку из-под одеяла, Нина заметила бинты в бурых пятнах.

«Может, он нуждается в перевязке?» – мелькнуло в ее похолодевшей душе.

Родился Сергей в Архангельске, а до призыва жил в Подмосковье. Судя по его желтовато-оранжевому загару, Нина решила, что он попал сюда из Таджикистана, но уточнять не стала. Она бережно скользнула по его застывшей на животе левой кисти, в ответ он смущенно улыбнулся и стыдливо покраснел.

«Много ли больному надо? Порой одного вида, ласкового слова достаточно для поднятия настроения и силы духа». Приободрив обоих солдат, Нина вновь подошла к оживившемуся мужу:

– Почему ты не писал мне?

– Да что в письме напишешь? Мне обещали мобильник подарить – я хотел услышать твой голос, твое дыхание… Каждый день! Ведь ты от меня была так далеко!.. А расстояние и неизвестность терзают душу, – голос Федора дрогнул, и Нина почувствовала себя виноватой. Интуитивно она устремилась туда же, куда прилип и его пристальный, но бессодержательный взор, – на противоположной стене одиноко притаился гвоздик. Нина впилась в него острым взглядом: он словно стеснялся своей кривости и невзрачности и как бы извинялся за свой уродливый вид.

«Но он ведь изо дня в день мозолил глаза Федору! На нем, видимо, раньше висела картина, ее унесли, а его почему-то оставили – наверно, в память о ней: пусть, мол, хоть что-то, чем совсем ничего. А вот о больных не подумали. Непорядок. Он совершенно лишний – как в этой палате, так и во всем мире… И люди такие бывают, точнее, ощущают себя такими».

Нина долго не раздумывала и проявила беспощадность, вытащив этот гвоздь-калеку – чтоб больше не раздражал своим никчемным присутствием. А дырку аккуратно заклеила пластырем.

– Раз я приехала – теперь всё будет по-другому. Даже в мелочах… А впрочем, в таких заведениях не должно быть мелочей.

В жизни очень часто за резким обнадеживающим всплеском наступает спад. Нина двое суток не отходила от мужа. Ей казалось, он увядает на глазах. Но Федор храбрился и старался улыбаться, хотя у него это плохо получалось. А когда засыпал, она с нежностью сестры милосердия ухаживала за Сергеем и Володей – такими же беспомощными, поэтому нуждающимися в элементарном уходе и внимании. По ночам Нина приучилась спать на жесткой табуретке. Присядет в уголке – всего в метре от мужа, – сожмется в комочек и чутко дремлет, готовая в любой момент выполнить любую просьбу. Он часто просыпался, просил пить, и она тут же подносила ко рту чашку.

– На, миленький, выпей – не холодная, не бойся. Тебе надо больше пить – столько всяких таблеток наглотался!

Федор по-лебединому вытягивал тонкую шею и жадно чмокал губами. Иногда захлебывался, и спящая палата оглашалась резким судорожным кашлем. Приходилось долго успокаивать его.

По желтому лицу Федора и его как бы извиняющемуся беспомощному взгляду, Нина догадывалась о его мучениях. Спасали только обезболивающие уколы, и то не всегда. А когда он начинал задыхаться в беспрерывном кашле, она бежала за медсестрами и врачами, поднимала на ноги весь этаж, лишь бы облегчить его страдания.

Конечно, Нина испытывала к нему не только жалость. Разные чувства и мысли посещали ее. Но горечь, обида, муки совести преобладали. Почему именно с ним случилось такое? Всё перевернулось в их семейной жизни, да и самой ее не стало в прежнем понимании: она разрушилась, распалась на два одиночества, хотя они в этом не признавались, не хотели признаваться. Федор мужественно переносил тяжелейшие боли. Она часто спрашивала себя: за что ему такое испытание? За подвиг?! Но он ни разу вслух не произнес этого героического слова... Будто его героизма и самопожертвования вовсе не было.

«Я всё-таки правильно сделала, что приехала, и буду с ним до конца – пока он не встанет или…» – второй вариант Нина сразу отвергла и даже испугалась, что ее посетила такая мысль.

Когда боли утихали, Федор, прижав ее руку к своей впалой груди, тихонько разговаривал, иногда умудрялся шутить. Однако все их беседы уносились в прошлое и сводились к воспоминаниям отдельных эпизодов совместной жизни. Нина обратила внимание: ни разу о настоящем, будто его уже нет, ни разу о будущем, будто его уже не будет! Что это, случайно?

В то же время она ценила его благородство – Федор никогда ни в чем не упрекал ее. Лишь однажды как-то робко, словно извиняясь, заметил:

– В последний раз, когда я приехал к тебе… – Нина сразу насторожилась: не домой, а «к тебе», – «бдительные» соседи нашептали, что у тебя компании собираются: подруги, солдаты… шум, веселье.

Нина вспыхнула, но тут же взяла себя в руки:

– И что же ты ответил?

– Жена Цезаря вне подозрений!.. – после паузы он признался: – Я тебе всегда верил и буду верить до конца.

Губы Нины задрожали, веки торопливо сомкнулись, спрятав заблестевшие глаза; она не могла сдержать себя и упала ему на грудь. Ей казалось, что ее тихие, теплые слезы благодарности падали в самое сердце мужа. Но оно не отзывалось ни единым звуком, ни единым сокращением. Поглаживая рассыпавшиеся шелковистые волосы, Федор успокаивал ее и искренне благодарил – ведь рядом с ним, с надвигающейся тенью смерти благоухал небывалый по красоте и цветущей свежести оазис. И этим спасительным для него миром являлась Нина! Она любовно ухаживает за ним, берет на себя часть его страданий.

Ощущая ее благотворное дыхание, Федор снова пробежался глазами по знакомому до мельчайших подробностей потолку, уже без прежней безнадежности и уныния, но боль тут же напомнила о себе и всё испортила. Нина, взглянув на мужа, испугалась: его привычная приветливость на губах стала похожа на горькую улыбку смертельно больного старика.

– Что это вдруг с тобой? Феденька, ты меня не пугай, – зашептала она в страхе.

А он как-то сразу сник и потускнел: в сознании уже, наверно, в тысячный раз мелькнули испуганные глаза солдат, которых он бросился спасать. И каждый раз ругал себя, что вовремя не проконтролировал их. Ведь он как начальник заправочного отделения должен, нет, обязан был не только проинструктировать, но и проверить исполнение инструкции по технике безопасности. Но его срочно вызвали в штаб. Федор временно отлучился, а подчиненные, воспользовавшись бесконтрольностью, проявили элементарную халатность. Старослужащий сержант решил продемонстрировать свою лихость и не надел противогаз. Другой же – молодой и неопытный птенец – решил последовать его примеру. При изъятии ракеты из шахты произошла разгерметизация резервуара топлива. Ничего не подозревавшие солдаты вдохнули эти ядовитые пары бурого цвета – достаточно всего одного раза – и скорчились от боли. Услышав истошные крики, Федор бросился к ним. Он почувствовал специфический запах и отшатнулся… Но там же люди! Медлить нельзя! И он нырнул в клубы смертельных испарений. Федор подскочил к подчиненным и увидел сморщенные, искореженные от боли лица. Схватив одного, оттащил в сторону. Пошатываясь, бросился за другим. Взвалив его на плечо, успел сделать несколько шагов… и потерял сознание. Очнулся уже в госпитале.

Позже выяснилось, что солдаты предварительно отвернули клапан, оттуда и повалили пары остатков топлива. Они растерялись и пострадали… Федору было не так больно, как досадно.

«А ведь этого могло и не произойти… Как много стечений обстоятельств! И почему именно со мной? – в очередной раз спрашивал себя Федор и отвечал: – Да потому, что я во всем виноват. Серьезная техника не терпит разгильдяйства. Маленький пустяк, казалось бы, мелочь, а расплачиваться приходится по-крупному: здоровьем и даже жизнью. Жаль! Всё еще только начиналось».

Федор сжал веки, сквозь редкие ресницы просочилась слеза, которая робко, будто стесняясь, поползла по его болезненному лицу. Одно утешало – солдаты еще живы, значит, есть надежда. Другие вообще не пострадали. Выходит, не зря рисковал.

Военный госпиталь еще не успел проснуться, а в палате появился старший лейтенант Коноплев.

– Старина, откуда ты? – обрадовался Федор, слабо пожимая ему руку.

Нина просто ликовала: «Какой же он молодец! Специально приехал поддержать друга».

– Да я проездом, из отпуска возвращаюсь в часть. Решил тебя и Нину проведать.

– Она о тебе рассказывала. Значит, хочешь вернуться к нам?.. – он осекся и после мучительной паузы исключил себя из списка личного состава: пусть временно, но исходя из объективной реальности. – На старое место… Ну, в общем, ты понял.

– Постараюсь. Рапорт я уже отправил.

Затем последовали приятные воспоминания, разговоры о службе и общих знакомых. А когда Федор после обеда уснул, Коноплев отправился сдавать двойную норму крови.

– Куда мне одному столько? Она у меня первой группы, офицерская. Значит, всем подойдет: и офицерам, и прапорщикам, и сержантам, и рядовым, – шутил он на кушетке, ритмично сжимая и разжимая пальцы.

Госпиталь он покинул вечером. Провожая его, Нина искренне поблагодарила:

– Спасибо тебе! Ты настоящий друг и офицер!

– Это тебе огромная благодарность от всех нас! Ты достойная жена офицера. Держись. Самое трудное еще впереди. Я вот иногда задумываюсь: а ведь на его месте и я мог оказаться. И становится страшно. Но у меня хоть нет никого… кроме родителей.

– А как же Галя? – бровь Нины вопросительно дернулась и потребовала ответа.

– Она в моем будущем. Ты не подумай, что это легкое увлечение, – у меня серьезные намерения.

На прощание он пожал Нине руку, а она благодарно поцеловала его: за всё!

Когда вернулась в палату, на тумбочке случайно обнаружила конверт. На нем всего несколько строк. Жадно пробегая глазами, услышала голос Коноплева:

– Ниночка, прими от всей души, они тебе пригодятся.

Втайне от мужа заглянула внутрь – там оказались деньги. Она благодарно улыбнулась:

– И когда успел подсунуть?

Этого дня Нина ждала и одновременно боялась. Казалось бы, обыкновенная больничная суббота. Но для нее – праздничная: день рождения всё-таки! А побаивалась потому, что Федору этот день может принести лишние волнения, переживания… Она хорошо знала его и заранее беспокоилась, что он будет болезненно осознавать свою беспомощность, поскольку не может в это утро подарить жене полноценную радость, сделать ее счастливой хотя бы в этот день!

Но Федор думал совсем иначе. Бывают такие дни, часы, минуты и мгновения, когда красота просыпается в вас, прорывается, выплескивается наружу и осыпает свое окружение неистово сверкающими красками счастья, победно одаривает безумной радостью, швыряя к вашим ногам пестрое изобилие чарующих цветов. И душа счастливчиков тут же вспыхивает, горит и полыхает изумительной радостью. И такой ликующий день родился! Праздники любят рождаться на пустом месте – им надо только чуть помочь, а затем умело воспользоваться их плодами благодарности.

Еще до общего подъема пожилая медсестра принесла в палату большой букет и, улыбаясь, положила на впалую грудь Федора. Он вдохнул аромат полевых цветов – именно такие заказывал – и с нежностью вручил их Нине. Слегка касаясь ее руки, Федор порадовал жену ласковым голосом.

– Поздравляю! Ниночка, я желаю тебе благополучия, счастья и удачи!

Он хотел петь, прыгать, безумствовать – вот какое восторженное опьянение овладело им. Нина не узнавала мужа и оценила лихорадочный блеск его глаз. А его трогательная забота и внимание до слез взволновали ее: еще бы, несмотря на свое состояние, он не забыл и подарил самые любимые – луговые цветы!

За простоту в общении, отзывчивость и душевность, которыми Нина щедро делилась со всеми, ее любили в отделении. Весть быстро разнеслась, поэтому заходили врачи, медсестры, санитарки и даже больные и искренне поздравляли ее. Володя и Сергей тоже не поскупились на добрые слова, поцеловали и крепко пожали ей руку, словно через нее хотели передать тепло своих боевых сердец. Нина в долгу не осталась и угостила всех шампанским – заранее припасла, решив устроить мужу и его товарищам по несчастью маленький праздник.

Не сводя глаз с жены, Федор светился от радости. Но для всех праздников тоже отведено свое время. А далее – кому как повезет.

К вечеру после временного улучшения и эмоционального подъема у Федора неожиданно резко ухудшилось самочувствие. Он пластом лежал с полузакрытыми глазами, его сухие губы, на которых блуждала неясная улыбка, шептали непонятные слова. Он вновь и вновь повторял, что дни, недели и месяцы неприметно скользят мимо него, медленно складываясь в искалеченные годы. А ведь ему самому всего-то!..

В его застывшей костлявой руке Нина ощутила смиренную холодность, ей показалось, что и всё его тело безвольно остывает. Но совсем угаснуть он не успел – она вовремя оказалась рядом.

– Помогите! Сестра, сестра, быстрее! Ему плохо, – закричала Нина в приоткрытую дверь, а сама снова бросилась к мужу.

Прибежали врачи, медсестры, сделали укол – в нем снова затеплился обнадеживающий лучик жизни. Мало-помалу боль отступила: уже не так цепко, не так рьяно и жгуче впивались в него ее свирепые когти. На измученном лице снова отразилось усилие воли. Нине так показалось, и она настроилась на лучшее.

Однако неотступная болезнь и истерзанный страданиями и каждодневным ожиданием смерти Федор думали иначе. Смерть уже гнездилась в его слабом теле. Несмотря на редкие вспышки радости и обнадеживающие проблески в настроении, он всё же медленно и незаметно увядал. Глядя на жену, Федор с трудом выдавил из себя:

– Я должен повиниться перед тобой, покаяться. Слушай и не перебивай. Когда я учился в военном училище, познакомился с девушкой. Целый год дружили. Я ее Незабудкой называл: она никогда не забывала и не опаздывала на свидания. Нам казалось, что мы любили друг друга. Но когда она узнала, что меня направят служить в Сибирь, сразу охладела ко мне. Видно, рассчитывала, что меня распределят в Москву, ну, в крайнем случае оставят в училище, а тут… такая незадача. Мы крепко поругались. А потом я встретил тебя и нисколько не жалею.

Нина сидела воробушком и горько плакала, в ее слезах бегущей строкой мелькали вопросы: «Что же ты мне раньше не рассказал? За что же ты мучил меня своим молчанием?»

Но она так и не открыла своей душевной тайны: «Пусть считает, что мне ничего об этом неизвестно». И сразу почувствовала двойное облегчение.

С первого дня пребывания в госпитале Нина мужественно терпела и внешне никогда не проявляла ни усталости, ни раздражения – всё носила глубоко в себе. Когда же не в силах была сдержать себя, убегала под лестницу или в туалет и давала волю слезам. Потом умывалась, «надевала» на лицо маску, излучающую целебную бодрость, и возвращалась в палату. В этот вечер непослушные ноги вынесли ее на улицу. Яркая луна напоминала наждачный круг: значит, смерть свою косу для кого-то точит. От этой мысли на душе стало жутко. Спрятавшись на укромной скамейке, Нина проплакалась, затем скомкала свою слабость в кулачок и настроилась на дальнейшее выполнение своего святого долга – служение мужу.

– А может, в этом и заключается мое предназначение? Вот он, мой крест – на всю оставшуюся жизнь!

С угнетающей тяжестью в груди Нина медленно поднималась по лестнице. Однако обеспокоенная душа подгоняла ее. Обычно она торопилась, летела над высокими и нескончаемыми ступеньками и несла в себе, в каждом кармане, в складочке, в волосах густой сочный запах лип. И каждый раз приговаривала:

– Этот пьянящий воздух благосклонен ко мне, он успокаивает и наполняет энергией и свежестью. Сейчас я поделюсь с мужем и с ребятами, они благодарно улыбнутся, и им обязательно полегчает.

Но сегодня Нина не впитала в себя целебный аромат в полной мере. А то, что ей удалось вобрать, к сожалению, быстро расточилось и выветрилось.

Открыв дверь палаты, Нина увидела задыхающегося мужа: он метался и глубоко дышал, а она ощущала не вздохи, а всхлипы. Снова врачи вступили в борьбу со смертью. Федор был в сознании, ему казалось, что какая-то чужая, неведомая сила сперва острым, потом тупым орудием выгребала из него остатки жизни, нить за нитью обрывала в его теле нервы, сосуды, а затем и куски мяса. После уколов он уже не ощущал ни боли, ни мучительных тисков. Но что-то тихо истлевало и разлагалось внутри, что-то по цепочке начало отмирать в нем.

Женское чутье каким-то внутренним голосом настойчиво подсказывало Нине, что конец уже близок. Но она сопротивлялась и не хотела верить. Врачи знали и видели больше, после короткой консультации они перевели его в реанимационное отделение. А там свой отсчет времени и открытая борьба на выживаемость. Навалившийся тяжелый, мутный сон для Федора был единственной передышкой между угасающей жизнью и всё смелее намекающей о себе смертью; для него в этом бескомпромиссном противостоянии, в этой бешеной скачке по замкнутому кругу с каждой минутой финал становился более очевиден.

Но Нина не верила и надеялась на чудо. Ей казалось, что ее уверенность и в мужа вселяет силы. Всю ночь она провела около него – ее глаза не отрывались от белокаменного лица Федора, изредка переключаясь в испуге на приборы в случае сбоев монотонного ритма. Она не сомневалась, что он слышит ее, но сказать ничего не могла – язык не поворачивался, так как на его лице застыло искаженное выражение безмолвного ужаса: то ли от страшных снов в глубоком беспамятстве, то ли от мучительной физической боли.

В этот момент Нина еще не догадывалась, что грань между тяжелой болезнью и смертью очень тонка и незаметна. Но чувствительное к чужой боли сердце (а для него любая боль никогда не была чужой) не зря трепетало.

Слез своих Нина уже не замечала, в них отражались и боль, и тоска, и покаяние. Вот так и вся ее жизнь: с радостями и печалями, взлетами и падениями – чего из них больше, она не считала. За эту немую, но богатую на тяжелые размышления и впечатления ночь Нина по-другому взглянула на мир. Навязываемое неведомыми силами предчувствие близкой потери сначала ослабляло, а затем беспощадно подавляло прежнее созвучие с почти безжизненным телом мужа: ведь за его сердце работали ритмичные писклявые приборы. Вдруг вспомнилась фраза: никогда так не любишь близких, когда прощаешься с ними или рискуешь их потерять.

В состоянии, близком к обмороку, Нина на цыпочках вышла в душный коридор, пропитанный запахами лекарств. С трудом добрела до лестницы и, быстро открыв окно, высунулась, чтобы глотнуть свежего спасительного воздуха. Небо на горизонте уже наливалось свежим багрянцем. Она смотрела, как занимается новый день, и вдруг почувствовала, что ее душа погружается во вселенский поток времени. Ей хотелось заглянуть, что ждет ее впереди. Но всё те же неведомые силы, только чуть приоткрыв дверь, дальше ее не пустили, вернули в больничную реальность. В воздухе повисла свинцовая тревога, которую Нина ощущала каждым своим органом. Теперь солнце показалось чахлым и невыразительным, как бы намекая, что не всё в мире идеально и гармонично.

Она бросилась назад и вдруг застыла перед дверью с надписью: «Палата 2 интенсивной терапии». Почему-то испугалась, но всё же решительно вошла: там в ней нуждаются. Молчаливое общение с Федором оказалось коротким: жизнь стремительно покидала его обездвиженное тело, а незрячие глаза угасали, теряя и без того тусклый свет.

Около шести часов голова безвольно упала вправо – в сторону Нины, и истерзанное болезнями сердце остановилось. Она с ужасом взглянула на мужа: подбородок заострился, вытянутое лицо приняло восковой цвет, стало строгим, серьезным и печальным, словно предупредило: смерть пришла! Его бессмысленный взгляд уперся в окно, насквозь пронзил стекла и устремился далеко-далеко, к небесам. Федор будто заранее заглянул в тот потусторонний мир, откуда не возвращаются. Нашел ли он в этот миг облегчение, Нина не знала. Он умер с застывшими капельками на остекленевших глазах – она восприняла их как слезы прощания и прощения ее и была благодарна мужу за его мужество и благородство… проявленные даже после смерти!

Внезапно воцарилась зловещая тишина. Там, где только что билось сердце, вдруг стало пусто, холодно и жутко.

Горькое рыдание сильно сдавило пересохшее горло Нины. Из сокровенных глубин ее души, из огненной лавины чувств родился, наконец, короткий крик, похожий на всхлип, вместивший в себя муку долгих месяцев, дней и ночей, последних часов и минут. В нем сконцентрировалось всё: борьба и отчаяние, надежда и тоска, боль и ненависть, гнев и любовь…

Сбежавшиеся врачи не просто попытались, а сделали всё возможное, но…

– Отмучился, – услышала обессиленная Нина сквозь суету. Вокруг всё поплыло, ноги подкосились, она потеряла сознание. Ей сделали укол, вынесли в коридор и уложили на диван.

Очнулась Нина с тяжелой головной болью, вставать не хотелось – зачем? Теперь ей не к кому спешить. Почерневший мир опустел. Ощущение бесконечной ночи с запахом смерти давило и угнетало. Она лежала с закрытыми глазами и пыталась сосредоточиться, определиться, что же делать дальше… Но все ее размышления были о чем-то расплывчатом и неясном, чужом и далеком… Вокруг воцарились беспросветная темнота и траур. Ей показалось, что она тоже умерла. Невольно чуть дернулась и ощутила капельку себя, своего почти невесомого тела. Вдруг среди вселенской черноты блеснул светлый лучик – это она чуть приоткрыла глаза. Удивилась и одновременно испугалась. Веки сами сомкнулись: лучик тут же угас, но этой короткой вспышки оказалось достаточно, чтобы, пусть и не совсем осознанно, понять: жизнь продолжается, значит, надо что-то предпринять.

Постепенно тягучее сознание возвращало Нину в реальность. Вспомнила о муже, которого только что не стало, о его и своих родителях… Угрызений совести не испытывала: для Федора она сделала всё, что было в ее силах. На себя их уже не осталось. И в этой суматохе размытых мыслей до нее донеслись холодные, словно неживые, странные женские голоса:

– Ты укол сделала?

– Да этой, вдове…

Нина чуть встрепенулась – да это же о ней!

«Вдова, вдова, вдова…» – словно издалека по проводам донеслось это горькое слово и накрепко засело в ее туманной голове. Душа словно окунулась во мрак и снова онемела. Казалось, во всем мире воцарилась гнетущая тишина. Вдруг замелькали мрачные эпизоды из детства, намертво застрявшие в ее памяти. Нина четко увидела себя, как она, четырехлетняя девчушка, обливается слезами у гроба с дедушкой; как, оказавшись под водой, изо всех сил пытается вынырнуть на поверхность и не может; как в голом поле по-волчьи завывает налетевшая вдруг пурга, а она сидит на портфеле и своим дыханием отогревает окоченевшие руки; как отчаянно плутает по нескончаемому лесу… В этой череде событий почему-то не мелькнуло ни одного светлого, радостного события. Снова перед глазами застыло лицо умирающего мужа, а она в который раз просит у него прощения.

Почему-то вспомнилась ее квартира, стена и трещина-река, уходящая в самый угол, в пугающую неизвестность.

«Это был намек на смерть? Предупреждение».

Срочно нужен ремонт, лихорадочно размышляла она, чтобы в жизни больше не находить ни двусмысленных трещин, ни щелей и не быть в плену тревожной неопределенности.

В висках беспощадно стучали «молоты» – они словно испытывали на прочность ее и без того истощенные нервы и сосуды. Если раньше беда ей казалась отвлеченным понятием и была где-то далеко, то теперь она уже жила в Нине и терзала душу. Смерть подкрадывалась постепенно и мучительно, а всё случилось почти мгновенно. Впервые так нестерпимо больно и тяжело. Глаза даже не хотят открываться, чтобы не видеть тусклый и скорбный мир, в котором она осталась совсем одна… Одна?

И тут в ее тусклом сознании из небытия возник яркий образ Виктора. Сначала Нина услышала свой искренний ответ в тот роковой день ссоры: «Любой человек нуждается в чем-то… Или в ком-то» – и не могла с этим не согласиться. Затем последовал его свежий ласковый голос: «Я здесь. Я с тобой».

Всего несколько слов, но каких! Стало будто светлее. «Нет, я не одна. Спасибо тебе, любимый. Еще у меня есть будущий ребенок, наш ребенок…» Вспомнилась стенгазета и слова: «Время сильных любит, лечит, слабых духом – гнет, калечит». Нет, надо вставать, двигаться, что-то делать.

Нина не могла не проститься с Владимиром и Сергеем – они стали для нее родными, как младшие братья. В своих чувствах она была откровенна с ними. Они утешали ее, но в данном случае их скупые, но сердечные слова оказались бессильны. Убитая горем Нина просила прощения за всё: она действительно считала себя виновной, будто не кто-то, а именно она послала их на службу, на войну, будто из-за нее они получили тяжелые ранения и до сих пор не могут вылечиться… Даже за то, что пришла к ним с такой печальной вестью, и теперь их ждет расставание… Кто теперь за ними будет ухаживать?

Наревевшись вдоволь, Нина долго собиралась и настраивалась перед тем, как позвонить домой. Трубку долго не брали, потом раздался недовольный голос Дины:

– Ну кто там еще?

Спазм в горле не дал Нине вымолвить ни слова. А подруга уже начала нервничать:

– Алло, алло… Что за шутки?.. – вдруг ее осенило: – Нинок, ты? Как же ты некстати…

Нина выдала себя тяжелым внутренним скрипом на выдохе. Она не очень удивилась, в голове мелькнуло: «Смерть всегда приходит не вовремя!» А Дина торопливо пробубнила:

– Ты даже не представляешь, что я сейчас делаю! Ой, кажется, проболталась… Хотела сделать тебе сюрприз, но ты же знаешь: честность и правда всегда дружат с моим языком. Так вот, мы с Димулей затеяли ремонт.

Нина сразу вспомнила про трещину в стене и подумала: давно пора, а впрочем, всему свое время. А Дина продолжала удивлять:

– Мы хотели, чтобы ты вернулась в совсем новую квартиру: чистую, светлую! Вот сейчас я, как цапля, стою на одной ноге с обоями в руках.

– Почему на одной? – невольно спросила Нина.

– А другой я уперлась в стену, чтобы не упасть и дотянуться до края потолка.

– Он помогает мне… А еще на нем все стены. И не сопи, Димочка, – успеешь. Представляешь, ему даже на табуретку не надо вставать!

– А Муза где?

– В тренажерном зале. Никак решила стать шестом!

Слушая подругу, заторможенная Нина всё никак не решалась сказать о смерти мужа. Наконец собралась:

– Диночка, сойди с табуретки – у меня печальная новость... Федор умер! – надгробным голосом выдавила она.

– Как? Когда?

– Сегодня. Я уезжаю хоронить, а ты сходи к командиру и доложи – пусть продлит отпуск. И еще… Когда позвонит Виктор, ты ему скажи, что я прошла через великие испытания и страдания. Он всё поймет.

В палящий полдень, покидая госпиталь, Нина еще раз взглянула на унылые обветшалые здания: желтые цвета ей показались черными и мрачными. Перед глазами мелькали палаты, больные, раненые… Там остались люди, такие же, как ее Федор. Она испугалась, отчаянно тряхнула головой и смахнула слезы. Нина стояла и с состраданием думала о них, словно от нее что-то зависело: «Пусть там будет жизнь, хотя бы надежда на нее – без этого нельзя».

Заботой о других она облегчила и свою душу. Теперь корпуса ей виделись уже совсем иными: снова перекрасились в более светлые тона и постепенно приобрели прежний оттенок горячего от зноя речного песка. Казалось, в них тоже держалась повышенная температура.

Почему-то вспомнились Муза и Дина, уверенный голос последней призывал: не раскисать, держаться и думать о будущем. Учащенное биение сердца Нина приняла за стук колес, в мыслях тут же возникла «гречанка»-попутчица, а в ушах прозвучало: «Цени свою молодость и береги настоящую любовь!»

Ее душа разрывалась на мелкие клочья, которые, казалось бы, уже не собрать. Но снова на помощь пришел Виктор. С этого момента Нина мысленно уже не расставалась с ним – со своей надежной опорой и самым лучшим успокоительным лекарством. Даже сопровождая гроб, под оглушительно-раздражающий рев двигателей самолета, Нина думала о нем и его справедливых словах. Только сейчас она признала: «Да, он оказался прав. Хоть наши сердца и тянулись друг к другу, но по отношению к Федору это было подло. Я утопала в своих чувствах и вела себя безрассудно, а Виктор – мужчина, для него важнее не эмоции, а разум. Его никогда нельзя терять: ни в радости, ни в горе».

От того, что Нина выполнила свой долг, душа ее не ощущала в себе тяжкого греха – ведь неизлечимо больной муж умер на ее глазах, он ни одним жестом, ни одним словом или взглядом не осудил ее. Она обязательно заметила бы. Нина действительно чувствовала облегчение и душевное очищение. Никто уже не вправе свидетельствовать против нее, кроме собственной памяти.

Но ей так не хватало Виктора, он помог бы ей выстоять на похоронах.

Отчетливо услышав рев двигателей, Нина машинально взглянула в ночной иллюминатор и снова ощутила невесомость мыслей и тела. Казалось, что вот-вот распахнутся все люки и двери, а Федор встанет из цинкового гроба, поцелует ее и уверенно шагнет в звездное небо, чтобы навечно остаться там. Он любил его, к тому же она полагала, что все герои и хорошие люди должны находить свой приют среди звезд, которые и называют их именами. Этот шаг и будет его последней солдатской дорогой длиною в одно мгновение.

Накануне финального поединка приехал Глеб – не выдержал. Вечером он внезапно нагрянул в номер Виктора и без умолку засыпал комплиментами друга.

– Ничего не говори – я по телевизору видел твой полуфинальный бой. Смотрелось великолепно: не просто красиво, а мощно, убедительно, я бы даже сказал, солидно! Ну ты здорово прибавил! Завидую твоему триумфу, славе.

– Да ладно тебе, Муха, – остановил его Виктор. – Слава – как времена года.

– Не скромничай. Ты просто гений! Таких единицы – они все на учете.

– Ты меня не только в квадрат, а даже в куб возвел. Учти: гениев рождается много, но не все развивают свой талант и выживают в условиях острой конкуренции. А она здесь такая, аж челюсти трещат! Но все предыдущие бои – в прошлом, а мне надо сосредоточиться на будущем, самом главном.

– И не сомневайся: верхняя ступень пьедестала – твоя!

– Да не в нем дело: пьедестал возвышает, но только на две ступеньки, на два шажка. А мне хочется показать в финале приличный бокс.

– Но как тебе удалось так резко прибавить?

– Армия закаляет! А впрочем, и о ней лучше сейчас не думать. Надо забыться, расслабиться. Расскажи о себе, поделись, что нового в городе, дома, в спортклубе?

– Там всё нормально. Ах да… чуть не забыл, – Глеб сморщился, словно надкусил лимон. – Леху-то Сизова арестовали. Оказывается, у них была целая банда: грабили, убивали, похищали людей, вымогали деньги, шантажировали… Всего взяли восемь человек: среди них борцы и боксеры. Да ты их всех знаешь. В общем, влетели парни на полную катушку. В городе столько разговоров об этом!

Виктор представил понурого Леху в переполненной камере: нет уже того прежнего лоска, который исходил от его упитанной физиономии. Он с тяжестью на душе задумался: «Вот тебе и машина, квартира, домик, “бабки“ и девочки. На смену легкой красивой жизни пришла совсем иная, далеко не сладкая. Хвастался независимостью и свободой, а сам враз лишился их, и, видимо, надолго. Жаль, сгорел сам и других парней спалил».

– А из малолеток никто? – спросил Виктор с волнением.

– Не, только его кореша.

Виктору вспомнились и пророческие слова Степаныча о том, кого он «воспитал» за свою тренерскую жизнь, и сочувственно покачал головой. «Для него это будет новым ударом, надеюсь, не нокаутирующим».

Но Глеб прервал раздумья друга:

– Есть и приятная новость: нашли убийцу Сашки Абрамова. Оказались залетные, с Кавказа. А взяли их в Татарии. На этой группировке столько преступлений в различных городах!.. Так что следствию работы на годы хватит.

– Но причина?.. Почему Сашку?

– Не беги впереди паровоза… Ничего не знаю. Всё только начинается, а у тебя уже столько вопросов! Да, еще одна новость. Направляясь сюда, на вокзале случайно встретил Лизу: как она изменилась! Внешне вся цветет и сияет, а в глазах столько злобы и ненависти: дай волю – загрызет, разорвет. Говорит вроде бы всё так же ласково и учтиво, но как-то язвительно и горько. «Еду в Москву заключать контракт с иностранной фирмой», – артистично произнес Муха надменным Лизиным голосом, подражая ей даже в мимике и в манерах.

Глеб продолжал рассказывать о ней, а Виктор представил ее и этот вокзальный разговор:

– Теперь я – профессиональная топ-модель.

– Ну наконец-то, свершилось! Теперь хоть нашелся наш человек, который будет профессионально топать, топтать и притоптывать. А то всё чужие да зарубежные – я так переживал за наших красавиц, аж по ночам не спал. Рад за тебя! Надеюсь, ты меня не забудешь? Когда станешь очень известной и богатой, поделишься кусочком славы и капелькой состояния? Ведь я в тебя всегда верил всей душой! Неужто ты в нее плюнешь?

– При чем тут ты? А вот мне плюнули, и я этого никогда не прощу.

Виктор не удивлялся многословности друга, поэтому перебил:

– Людям свойственно преувеличивать. И что же ты ей пожелал?

– Попутного легкого ветерка.

– Почему такого?

– А чтобы далеко не унесло – она же такая доверчивая. Боюсь, обещающие богатство различные течения и дуновения могут ее так далеко унести в поисках легкой жизни, что заплутается и назад не вернется. Жалко. Всё-таки наша, автозаводская!

– Не всё, что рядом, наше. Теперь я это понял. А что касается Лизы, она уже хищница, орлица! Всё прошла, научилась, и вот теперь ей удалось вырваться на волю и заняться свободной охотой… И будь уверен: своего она не упустит!

Глеб и Виктор еще долго увлеченно разговаривали на различные темы, но вошедший тренер прервал их затянувшуюся беседу – нарушать спортивный режим никому непозволительно. Увидев самого Очулина, счастливый Глеб вскочил. Еще бы, рядом с ним легенда российского бокса!

– Вот, напутствую, настраиваю на победу! – просиял он.

Опытный Геннадий Петрович одобрил такую помощь и озабоченно взглянул на часы. Виктор и сам понимал, что ему надо как следует выспаться и настроиться на финальный бой, поэтому крепко пожал другу руку.

Однако тренер задержался.

– Хочу с тобой поговорить, Виктор. Я сегодня отчислил Марину из сборной. Она тебе тоже предлагала?

Славный понял, о чем речь, и смущенно опустил глаза. Геннадий Петрович для него кумир! В каждом его слове – биография! Поэтому солгать ему Виктор просто не мог.

– Я отказался: откуда у меня такие деньги… Да еще без вашего разрешения.

– И правильно сделал. А некоторые соблазнились. Ищут легких побед, вот и поплатились.

– Сколько же людей спешит в пропасть! Кто-то должен же поставить шлагбаум?

– В первую очередь государство! А также все мы и каждый! А теперь относительно завтрашнего боя. Соперник старше, более опытный. Но на тренировках и в предыдущих боях ничего особенного не показал. Ты сильнее!

– Вы всем так говорите, чтобы успокоить, придать уверенности?

– Нет. С ним я не встречался: у него свой тренер. Они готовились по индивидуальному плану и подошли к финалу в неплохой форме. Ты это учти. Но твой класс выше. Однако далеко не всегда побеждает сильнейший. Мотай на ус. Главное, не зарывайся и не стремись добиться эффектной и досрочной победы – известная болезнь молодых. Бой состоит из эпизодов, десятков микропоединков. Вот и старайся победить в каждом. А там судьи подсчитают, тренеры и болельщики оценят. Мандраж-то есть? – спросил он повеселевшим голосом.

– Есть немного. Как без него! – признался Виктор.

– Это нормально! Главное, чтобы он тебе на ринге не мешал, а чуть что – в зубы ему! Пусть не лезет под горячую руку. Девушку-то свою нашел? Дозвонился?

Виктор мотнул головой, но в лице не скис. Это понравилось Очулину.

– Никуда не денется: после длительной разлуки крепче любится. Знаешь, как редко я бываю дома? Зато с какой радостью возвращаюсь! Ну, удачи тебе! Помни: потенциально ты сильнее, вот и докажи это в конкретном финальном бою. Только не забывай о защите и правильно распредели силы. И победа будет за нами!

– Геннадий Петрович, у меня к вам просьба, – Виктор несколько смутился и потупился. В глазах тренера застыл интерес. – У нас на складе случайно не завалялась пара белых перчаток? А то в этих, черных…

– А что, малы?

– Жмут, спасу нет! Да и цвет…

Тренер хитро улыбнулся и по-простецки опустил чугунную руку на плечо Виктора.

– Найдутся. Только для тебя! Наслышан, наслышан о твоем характере… Молодец! Завтра получишь. Но ты уж не подведи.

– Постараюсь… оправдать их доверие!

Довольный Очулин оценил его юмор и вышел, а Виктор еще долго не мог уснуть – он словно вырван был из нормальных условий жизни. Любовь теперь заполняла не только часы бодрствования, но и время сна. Ворочаясь в постели, он вспомнил последний куплет своей песни – наконец-то завершил! И с удовольствием представил бы ее на суд Нины, но между ними огромное расстояние. Вдруг родилась мысль: если очень сильно захотеть, то желание обязательно исполнится. Для него уже не существует преград.

Слушай, дорогая!

Не пил нектар из чаши,

С тобой неласков был.

Как хрупко счастье наше –

Прости, недолюбил.

Я мир спасал от смерти,

Готов к сраженьям вновь,

И в страшной круговерти

Меня спасет Любовь!

Виктор вспомнил, как Нина подпевала ему припев. Он даже услышал ее голос и с новой ободряющей волной вдохновения продолжил:

С тобой я крылья обретаю,

С губ пью пьянящий аромат,

А смерть придет – огнем встречаю:

Мне автомат – как друг и брат!

Мгновения в бою опасны,

Горячей кровью залит путь,

Но ты – мой ангел, образ ясный!

Мне согреваешь лаской грудь.

Ночью снова приснилась Нина – она то плакала, то улыбалась ему с такой нежностью, что появлялось нестерпимое желание увидеть ее и обнять. Но даже во сне не удалось: их разделяла река, а они, не отрывая друг от друга взглядов, шли по своим берегам в поисках мостика. Однако так и не нашли его, а река всё шире и шире… Тогда она призналась:

– Я выстрадала, выплакала свою любовь – напоила ее слезами и взрастила лаской и теплом. Теперь она расцвела, и от этой красоты глаз невозможно оторвать.

Виктор понял, что любит ее так сильно, что жизнь без нее становится невыносимой. Проснувшись, он не сомневался, что этот сон принесет ему удачу. И свою победу он посвятит ей, только ей! Дело оставалось за малым – победить!

Бой Славный провел уверенно и жестко, его подвижность и мощные акцентированные удары совсем измотали соперника – в конце третьего раунда он оказался поверженным. Досрочно и красиво! Это был триумф! Виктор Славный – самый молодой чемпион страны! Прямо со стадиона он помчался на узел связи: перед глазами мелькали радостные лица отца, матери, бабушки, дедушки… Вспомнились слова деда: «Я счастлив настоящим и горд своим прошлым!» Теперь эти слова Виктор относил и к себе.

Очнулся он от барабанной дроби по крыше автобуса: на город вдруг обрушился дождь, чтобы умыть его и дать короткий перерыв прочно устоявшемуся зною. Вот-вот выходить, а ливень не унимался. То ли природа заранее не согласовала погоду с настроением чемпиона, то ли наоборот. Славный столкнулся с противоречием внешних сил и внутреннего состояния. Пытливое замешательство длилось две-три секунды, ему – оптимисту по натуре – ничего иного не оставалось, как ликовать в любых условиях, даже в самых неблагоприятных климатических. Виктор не мог спокойно стоять и ждать: он с улыбкой просачивался между разноцветными встречными «грибами», обгонял торопливых попутчиков – спешил быстрее услышать любимый голос и, как благородный рыцарь средневековья, поделиться с дамой своего сердца великой победой! Только сражения, турниры и бои сейчас совсем другие.