Еврейское местечко в городе.

 

На столе...

 

Гостеприимный дом Штейнов был богат на различного рода торжества и праздники. Но и среди этого многообразия пиршеств день рождения единственного и ненаглядного дитяти тётушки Лизы Эрика стоял особняком. Стоит рассказать об этом явлении, тем более что на этот раз у Эрика первый в его жизни юбилей – он прожил первые двадцать пять лет из тех ста, которые ему по пять раз на день желает мама...

... В последнюю неделю дядя Арон был озабочен заготовкой продуктов для праздничного стола и, если чего-то и не хватало на кухне, так это единственного продукта – фойгл мылех (птичьего молока), которого, увы, не бывает даже на торжествах королей.

«Кабриолет» Арона Фроймовича подъезжал к дому многократно и с него сгружались прикрытые рогожкой тазики со свежеизловленной рыбой, с молодой телятиной и ещё не успевшим родиться на свет барашком, с бакалейным остродефицитом и так далее. Интимные поручения выполнял молчаливый Мейлах: ещё тёплая говяжья печёночка, «а кишкы», куриные потрошки, калиброванные цыплята… Напитки заготавливались впрок и ждали своего часа в прохладном погребе сарая рядом с домом. Там же в бочонках «прохлаждались» элитарные соления: помидоры, огурчики, белоснежная капуста, мочённые яблоки и апофеоз – закрученные в стеклянные банки маринованные арбузики.

В течение двух дней тётушка Лиза с помощью двух профессиональных стряпух трансформировала дары природы в чудеса кулинарного искусства.

Ровно в полдень заветного дня, расставленные в большой гостиной комнате буквой П по всему периметру, столы начинали заполняться разнообразной снедью.

Проявляя гуманизм и сберегая нервы читателя, автор не будет перечислять всё многообразие салатов и закусок, которыми изобиловал стол, но некоторые из блюд обойти молчанием просто грешно. Думаю, мало кого удивят румяные, начинённые яблоками, полногрудые гуси, или вальяжно расположившиеся на громадных блюдах гыфилты фиш – гигантский сазан и не менее упитанная щука, или нежная в фирменном соусе телячья ножка...

Нет, не они были героями парада кулинарных планет на этом столе – самобранце… Истинными героями настольной феерии были «гыфылты кишкыс»- начинённые мясным фаршем телячьи желудочки, и лэмале – запечённый целиком в фольге новорожденный барашек-каракульча…

… Впрочем надо остановиться. Праздник ещё не начался, оставим приготовление праздничного стола и обратимся к гостям, которые уже понемногу начинают сходиться.

Первыми подходят соседи, те самые «завсегдатаи», о которых чуть ли не ежедневно можно было встретить в доме Штейнов. Их задача – помочь в хлопотах хозяйке (хозяин своё дело уже сделал).

Пока эта бригада занимается последними приготовлениями, в калитке невысокого заборчика один за другим появляются участники празднества.

Первый из первых - мясник Абрам. Он ближайший сосед Арона, его бессменный партнёр в домино и потому прибыл для принятия парада наравне с хозяевами. В калитку протискивает могучее грузное тело коллега Арона, тоже заготовитель Абум. Несмотря на свою внушительную внешность, как профессионал Аба не стоит выеденного яйца и целиком зависим от своего оборотистого партнёра.

Другое дело - прибывший из того же села Красное Мейлах. Внешностью Мейлах, конечно, подкачал: бирюк-бирюком, как две капли воды похожий на гоголевского Собакевича. Мейлах не умеет красиво говорить или ухаживать за женщинами, но зато он умеeт делать деньги, а это уже что-то, даже если ничего больше…

Вскоре появляется и культурная прослойка: Сонечка с мужем. Сонечка – уважаемый человек, она работает на почте, в окошечке, где выдают денежные переводы и её знает весь город. Сверкая новым нарядом во двор восходит подруга-соперница Лизы мадам Сирошейн. Чарна – известная в городе театралка (где, как не в театре можно блеснуть новым нарядом?), её набору бархатных платьев позавидует прима местного муздрамтеатра Изольда Суховатко.

Пришедшие раньше начинают почтительно перешёптываться: в створе калитки появляется Николай Огородов с женой Флорой. Николай Александрович – большой человек, корреспондент областной «Правды» последние двенадцать лет. Все эти годы он писал правду, одну правду и только правду об успехах на полях и в цехах, об отдельных ещё имевших место недостатках, о кровавом империализме, космополитизме и сионистской угрозе. Огородова любило начальство и не столько за его публицистику, сколько за умение составлять поздравительные адреса и низкопоклонные оды руководству.

Николаю Огородову уже было за 70, когда, через четверть века, дети закомандовали ехать в Израиль. Тогда-то и нашлись документы, подтверждающие иудейские корни уже Нухема Израйловича, экс-борца с сионистами и космополитами. А тогда… Тогда Флора была двоюродной сестрой Лизы и обойти это сборище местного еврейства Огородов никак не мог.

 

За столом...

Комнаты понемногу заполняются гостями, но в залу, где стоит уже полностью готовый к трапезе стол, никто не заходит. Все ждут сигнала к началу пиршества. Последними из гостей прибывает семья дальней родственницы Штейнов Берты. Если другие гости слыли людьми более или менее известными, то Берта была просто городской знаменитостью.

Берта – врач-венеролог и круг её знакомств сравним разве что с окружением любого непервого секретаря райкома да-здравствующей партии. Скорость мышления и быстрота приносящих ей пользу действий у Берты были феноменальными. Равно, как и у всей семейки, членов которой добродушная Лиза ласково называла «овчарками».

Сказать, что Бертина семья прибывает, значит изрядно приврать: она (семья, состоящая из пяти человек, включая двух детей и свекровь) врывается в дом, как порыв ураганного ветра, как смерч. Раздеваясь на ходу и побросав верхнюю одежду на красивое покрывало супружеской постели хозяев, печенеги с ходу влетают в залу и разбегаются по рядам накрытых допотопными ковриками скамеек. Каждый занимает позицию, где по опыту прошлых банкетов располагаются самые престижные блюда.

Стремительные действия Бертиной команды служат сигналом для остальной публики занимать места за вожделенным столом, от которого разносится аромат божественных блюд и фантастических закусок. Раздаётся призывное курлыканье льющихся в бокалы и рюмки горячительных напитков. Бикфордов шнур пиршества подожжён и сейчас произойдёт вспышка фейерверка.

Традиция семьи – первый тост дяди Арона. Этот тост произносится на каждом торжестве в этом доме в течение десятков лет. Арон вспоминает страшный день осени 1918 года, когда его расстреливали бандиты и только в силу невероятной случайности (Арон убеждён – по божьему провидению) он остался жив. Звучит благодаренье Богу, а затем как из рога изобилия сыпятся тосты в честь «помазанника» Лизы, сегодняшнего юбиляра.

Градус веселья уверенно возрастает. Закуски сметаются со стола, румяные красавцы фаршированные гуси и утки рвутся на части, обильно заправленная домашним хреном фаршированная рыба неумолимо поглощается; телячья нога, прощально махнув ручкой, исчезает сначала из блюда, а затем и вовсе уходит в небытие, нежные хрящики барашка звонко хрустят на не тронутых кариесом зубах дорогих гостей…

На вечере, конечно же, присутствует молодёжь, но Симку она почему-то не впечатляет – что ему, одесскому ферту, до этих провинциалов. Традиции дома включают и богоугодные деяния в дни торжеств. Сегодня богоугодным делом, которым истово занялась тётушка Лиза, было сосватать изрядно засидевшуюся в девках и не отличающуюся ослепительной красотой 27-летнюю племянницу своей дальней родственницы. Как объект этого шидеха (сватовства) был приглашён из Красного тамошний старый холостяк Мозя Лекар. Мозя был мастером колбасного цеха, и, как говорили в местечке, «хорошо стоял». Перебраться в город было его мечтой. На стыке интересов этой пары тётушка и решила совершить благое действие.

Увы, дело было обречено на провал. Не блещущий внешними данными, лысоватый и губошлёпый 32-летний Мозя, тем не менее, имел солидную практику любовного общения с краснянскими «шиксами» (крестьянками) и постная физиономия потенциальной суженной его не вдохновляла. В ответ на упрёк тётушки по поводу его безразличия к даме, избранник изрёк:

- Я вам не кнур (кабан-производитель) и не собираюсь улучшать породу…

После этого Мозя смертельно напился и отбыл домой.

 

Будем жить!!

В соседней комнате уже начались танцы под проигрыватель. Разгорячённые напитками штейтбалабусы, тем не менее, бережно и чопорно, манерно оттопырив толстые пальцы могучих рук на талиях дам, ведут в вальс или танго своих дебелых подруг, которые, потрясая женскими прелестями, плывут лебёдушками в танце…

Финал этого феерического вечера был несколько омрачён нетривиальным событием: Эрик упился до предела. Читатель с его ординарным взглядом на подобную проблему вообразит, что юноша, поднимая бокал за бокалом, рухнул по православному обычаю «мордой в салат». Отнюдь! Выпил он не более полусотни грамм чистейшей «казёнки», однако и это количество в расчёте на 60 кг живого веса именинника оказало достаточно радикальное действие. Относившийся к собственному здоровью с большим уважением и даже трепетом, почувствовавший вызванное «перепоем» недомогание, Эрик решил, что его часы сочтены:

- Мне плохо… это конец..., - пессимистически прошептал виновник и жертва торжества, обращаясь к маме Лизе.

Тётушка Лиза, ценившая самочувствие сына десятикрат более самого себялюбивого Эрика, разразилась панической сентенцией, смешивая от волнения русские и еврейские слова и тем самым подчёркивая безысходность происходящего:

- Азохн вэй, Срулык, мой сыночек, что с тобой?! Сколько раз я тебе говорила - не пей так много, чтоб она горела. Вей из мир фар даны бейнер! (Пусть мне «обломится» за твои косточки). Ты не мог мне сказать, чтобы я это выпила за тебя?! Готыню, кройвн, махт шойн эпис! (Боже мой, люди, делайте что-то), он же стал синий, как баклажан!

За дело спасения кронпринца взялись две одесские тётушки, у которых Эрик прожил пять лет студенчества и которые хорошо изучили особенности его национального характера.

- Ша, Лиза, мах ныт а рэих! Сы ит им гур нышт ныт зайн. (Тише, Лиза, не разводи бодягу. Ничего ему не станется) – пресекла панику старшая из сестёр Поля.

- А ну, шлимазл, пойдём со мною, я тебя сейчас полечу.., - угрожающе проворчала менее дипломатичная младшая сестра Дора, загребая юбиляра подмышки и волоча страдальца в туалет.

Праздник был слегка омрачён. Танцы прекратились. Женщины собрались в одной из просторных комнат дома и вполголоса сплетничали на городские темы, мужчины кружили вокруг стола, время от времени пропуская по рюмочке.

Все ждали развязки, и она наступила. Из «кабинета задумчивости», то есть из туалета в торце домика вышла живописная троица, напоминающая известную картину расстрела немцами пленных матросов: две еврейские тётушки по бокам и повисший на их плечах, обессиленный после процедуры очищения организма от алкоголя и излишних продуктов питания, но вернувшийся к жизни Эрик.

Пошатываясь и совершая зигзаги на ковровой дорожке, эта скульптурная группа прошла сквозь анфиладу комнат в гостиную. Здесь «измученный нарзаном» поднял свисающую набок, как у спящего попугая, голову, обвёл просветлевшими, освобождёнными от алкогольной мути глазами окружающих и произнёс слова, которые ему уже никогда не забудутся:

-«Буду жить!..»

Обрадованная этим сообщением публика встрепенулась и провинциальный пир вернулся в своё обычное русло…

...Время уходит... Остались в памяти уже немногих идише штейтлах – местечки в их первозданном виде. «Еврейское местечко» из городов России и других республик Союза в большинстве своём рассеялось по свету. Также немногие, оставшиеся в этом мире, из старшего поколения гостей юбилейных торжеств в весёлом доме Штейнов, их дети и внуки живут в Израиле, Штатах, Канаде, Германии, даже в солнечной Австралии.

Вот бы написать цикл «Еврейское местечко в Мире!» Но для этого надо объездить весь земной шар. Нет, не успеть.

...Время уходит... А может всё – таки попробовать?!