16. ПЛАВНИК В ВИДЕ ПАРУСА

Будучи реалистом, и с тем веруя в факты, Рыбов все же был земным человеком, а значит испытывал потребность своей души в Боге. Поэтому неудивительно, что он несколько идеализировал деньги. В этой консервированной энергии ему виделись все признаки, философского камня, бутылированного Джина и наместника Бога на земле.Притом такого Бога, которого не смогла отменить даже Советсткая власть. В своем почтении к золотому тельцу Рыбов, пожалуй, мог бы потягаться с любым евреем. Но если ментальность еврея объяснима верованием, традициями и умственным развитием, то у Рыбова это неизвестно откуда взялось. Ведь нельзя же всерьез полагать, что насаждаемые в обществе коммунистические идеалы чреваты таким осложнением. Поэтому Рыбов вовсе не обижался, когда его считали евреем, и даже склонен был находить в себе признаки родства с богоизбранным народом. Тем более, что у него, Рыбова, был крупный, хоть и несколько рыхлый нос, достаточно выпуклые глаза, впрочем не слишком противоречащие широким скулам, и одного деда его почему-то звали Абрам Ашотович.

Однако в советское время от всех требовалось работать на общество, даже от наместника Бога. И хотя деньги легко доказывали свои магические свойства, превращая глупых в умных, хилых в могучих, а уродов в красавцев, достичь благоденствия с помощью одних только денег было затруднительно. К деньгам следовало добавить еще и положение в обществе. Это в свое время и определило цели и задачи Бориса Рыбова. Не склонный к точным наукам, и при отсутствии выдающихся способностей в прочих областях, он в идеале видел себя с портфелем, в роговых очках и вещающим с профессорской кафедры. Особенно для этого годилась кафедра общественных дисциплин, где главным инструментом научной деятельности являлось словоблудие.

 

Конечно, на тернистом и тесном пути в сферу интеллектуального труда Рыбову выдалось приложить много старания, смекалки, умения воспользоваться обстоятельствами и людьми, но он уже тогда отчетливо понимал, что надо много потрудиться, чтобы заставить других работать на себя.

Не столько замечательно то, что Рыбов все-таки пробился на вожделенную кафедру, сколько то, какую деятельность он принялся там развивать. Здесь не годится метафора, будто он «закусил удила» или «сорвался с цепи», пожалуй, не подходит и расхожее сравнение его с «раковой опухолью». Его деятельность больше походила на действие кассетной боеголовки. Он нахватывал себе лекционных часов, притом по самым разным предметам, иногда далеким от его специальности. Тут он, словно бы стремился накрыть весь стол, как это бывает при игре в рулетку. Не забывал он и стройки народного хозяйства, предприятия и колхозы, где появлялся с агитбригадами, читал лекции, вел разъяснительную работу, доводил до сведения населения решения партии и правительства. Кроме того, он писал методички, а параллельно с этим он начал работу над собственной диссертацией. Темой диссертации он выбрал: «Разумные потребности в коммунистическом обществе».

 

Несомненно, тема была важной и своевременной, поскольку в Союзе к тому времени быстро нарастал дефицит продуктов питания и товаров народного потребления, а также нездоровый интерес к экологическим проблемам и опасения энергетического кризиса.

 

Изначальный посыл темы подкупал простотой и ясностью. Дескать, нормальный человек не способен съедать по десять килограммов колбасы в день. Ему с избытком хватит одного килограмма. Из сотни костюмов человек всегда выберет пять лучших. Остальные все равно останутся висеть впрок. Теоретизирования в этой области должны были привести к торжеству древнего принципа «умному достаточно».

 

Однако постепенно выяснилось, что вся эта проблема стара и избита до состояния полной невозможности подпустить в нее новых вопросов и аспектов. Этот тупик становился все очевиднее, покуда Рыбов продолжал работу над темой. С присущим ему упорством он настырно пытался преодолеть ее кризис. Наконец, Рыбов дошел до самых стен тупика, когда продвижение далее представлялось невозможным, но и бросить тему ему было жалко и обидно. Слишком много времени и сил он на нее затратил. От этого тупик выглядел уже, как изолятор предварительного заключения. А тут еще так совпало, что у Рыбова сломался телевизор.

Чтобы наладить хотя бы телевизор, Рыбов пригласил физика Лалыко. Физиком Лалыко был неважным, к тому же пьющим, но телевизоры по свидетельству многих ремонтировал, «как семечки». И всего за поллитровку. Эта замечательная способность и удерживала его при университетской лаборатории.

Распивая с физиком бутылку, чтобы уменьшить таким образом стоимость ремонта, Рыбов взял да и пожаловался на свои научные трудности.

 

- А ты, Борисыч, обратись к высшему разуму, - посоветовал физик, закусывая селедкой.

- Чего? – удивился Рыбов. – К какому разуму?

 

- К какому, какому? – жевал физик. – Я же сказал, к высшему. Вон Менделееву высший разум взял, да и показал всю таблицу Менделеева. Тому ее осталось только запомнить и записать. А Кекуле была явлена формула бензола в виде змеи, пожирающей собственный хвост. А ты чем лучше Кекуле?

Конечно, Рыбов не знал, чем он лучше Кекуле, зато, как видно, был трезвее физика Лалыко. Впрочем, из благодарности за ремонт телевизора спросил.

- А что, это возможно?

 

- Очень даже возможно, - вдруг обрадовался физик. – Сейчас я тебе устрою контакт с представителем высших сфер. Может с ангелом, может с архангелом? Кого пришлют.

 

В университете о Лалыко поговаривали, будто он свихнулся на эзотерических знаниях. И подвыпившему Рыбову теперь стало даже интересно убедиться в этом непосредственно. К тому же момент был удобный по отсутствию жены, и еще его обрадовало, что затея физика отвлечет его от селедки, которую Рыбов и сам любил.

 

Получив добро, Лалыко задернул занавески на вечерне темных окнах, усадил Рыбова перед трюмо, достал из кармана две маленькие свечки, поджог их и укрепил под зеркалом. Затем в его руках появился блестящий шарик на нитке, за которую он подвесил его так, что у отражения Рыбова он оказался прямо во лбу. Предупредив, что Рыбов должен смотреть только на шарик, физик вытащил из кармана какие-то ветхие листочки, погасил люстру, и, торжественно объявив, что все готово, стал читать монотонным голосом какую-то несуразицу.

Вначале у Рыбова появилась догадка, что Лалыко как-то уж слишком подготовлен к наведению контакта с высшим разумом, и что тут возможна запланированная профанация. К тому же было странно, как физик умудряется читать в такой темноте, если даже свое отражение в зеркале Рыбову удавалось разглядеть с трудом. Но затем его повлекло обнаружить смысл звучащего текста. Постепенно в этой тарабарщине он как будто стал различать ритм и слова, которые обещали слиться в некий смысл. Просто, чтобы проникнуть в него, необходимо было сделать какое-то особое внутреннее усилие. И он, кажется, нашел такое усилие и сделал. И тотчас в зеркале стало проявляться иное изображение с признаками странной фигуры. А уже через мгновение он уже явно увидел, что это была женщина, очень толстая и с дрыном в руках.

- Вы кто? – спросил Рыбов, еще не зная, что думать и как отнестись к видению.

- Я то? Я то фея, - заявила женщина, голосом натужно высоким, что бывает присуще уличным торговкам.

 

- Ну, уж? – усомнился Рыбов.

 

17. УГЛИ СВЕТА ИСТИНЫ

Теперь, в глубине своей ванны Улейкин, разумеется, сомневался, что представленный ему ведьмой поросенок мог быть мыслящим. Но в атмосфере «Крысиных двориков», где ведьма читает Бергсона, такое казалось вполне возможным.

- Не можете ли вы объяснить, какова цель этого эксперимента? Зачем Федулычу нужно, чтобы поросенок мыслил, да еще и неразумно?

- Конечно, могу,- заявила ведьма. – Ты знаешь, что такое «свет разума»?

- Слышал такое выражение. Оно старинное и, похоже, даже церковное.

- И как ты это понимаешь? - допытывалась ведьма.

 

- А разве тут можно что-то не понимать? По-моему, яснее некуда. Впрочем, если вы не вкладываете в это выражение особый смысл.

 

Последнее замечание было предусмотрено на случай, если Федулыч задумал, например, как-нибудь извлекать свет из несчастного поросенка.

- А вот свет мышления не бывает, - блеснула эрудицией ведьма.

- По-вашему получается, что мышление – это что-то, вроде тени для разума. Вы знаете, я кое-что слышал из философии о подразделении ума на разум и интеллект, но о том, что рассудок призван помрачать разум… Уж не хотите ли вы сказать, будто Федулыч специально привил поросенку мышление, чтобы потушить свет его разума?

 

При этом осталось не высказанным: «Вот это эксперимент! Вот это у них тут НИИ! Если старуха не бредит, то Федулыч – настоящий садист-вивисектор. Может поэтому его так боится Хоперский? Что они сделали с поросенком? На какую операцию они способны? Как они добились, чтобы поросенок повредился в уме? Самое безобидное, если они просто били его по голове, покуда у того не съехала крыша.

- А что вообще такое – свет? – не унималась ведьма.

 

В соединении со странностями происходящего, вопрос ведьмы позволял думать, что и к свету у нее с Федулычем особый подход. Не исключалось, например, что они как-нибудь не понимают смысла света и оттого ведут ночной образ жизни, как и должно носителям зла.

 

- Свет? Свет, он освещает. Понимаете? Делает видимым.

 

- И все? Ну, а в школе тебя чему учили? По физике.

- По физике свет – это движение элементарных частиц и электромагнитных волн.

- Так, так, так,- ободрила ведьма.- А чего это так – и то, и то?

- Да. И волна и частица одновременно. Тут работает принцип дополнительности, открытый Нильсом Бором.

 

- Вот. То-то, - похвалилась Сократиха, приписывая себе успех и лишний раз оправдывая свое прозвище. – Принцип дополнительности. Понятно?

- Мне-то понятно. А вам? Вы что, тоже про это знаете?

 

- А-то. Что ж я в школе не училась по-твоему?

 

- В таком случае, может, вам про интерференцию света рассказать?

- Нет нужды, - отмахнулась Сократика. - Главное ты сказал, что свет – это энергия и масса вместе.

 

- Э, нет. Вы не передергивайте. Во всяком случае в нашей школе учили, что про энергию и массу говорил Энштейн. А Нильс Бор открыл принцип дополнительности. Он доказал, что частицы и волны дополняют друг друга.

- А зачем? – вопросила ведьма с таким видом, будто знала ответ.

 

- Что значит, зачем? Просто одно не может быть без другого. Не существует, как энергия и масса, если уж вам они нравятся.

 

- А свет существует без тени?

 

- Свет без тени? Существует.

 

- А как же принцип дополнительности?

 

- Принцип дополнительности здесь не причем. Тень это просто отсутствие света. Они не дополняют друг друга. А вот, чтобы был свет, электромагнитные волны и элементарные частицы взаимодополняются.

 

- Складываются, - тужилась понять ведьма, однако, не забывая прикидываться, будто валяет Ваньку на манер самого Сократа.

 

- Нет, не складываются. Они не могут складываться, потому что у них разная природа. Они несоизмеримы. Изучали вы это в школе? Например, в математике два и корень квадратный из двух несоизмеримы.

 

- Про корень это мы знаем, - легкомысленно заявила ведьма. – И про язык?

- Какой язык?

 

- Который показал этот…

 

- Кто?

 

Видимо, бред и пророческие настроения у старухи начинались, когда она слишком напрягала голову.

 

- Ну, премию который получил… Энштейн.

 

- Не понял.

 

- Да ну тебя, бестолковый, - махнула рукой Сократиха.

 

- Энштейн открыл, что между энергией и массой существует зависимость, но несоизмеримости он не устранил.

- А бес его думал, что всех одурачил, - пояснила бабка. – И показал всем язык. Может, видел такую фотографию Энштейна. Мол, вот вам, съели?

- Да о чем это вы?

 

- О принципе дополнительности, - беззаботно пояснила бабка. – Ведь о нем давно было известно. Из библии. Мир сотворен волею отца и духа святого.

- И у Карла Маркса не хуже. Деньги – товар, количество – качество, материя – дух … Но все же причем тут язык?

 

- А вот причем, - пояснила ведьма, указавая вперед, где из темноты вновь появился куст.

 

Да, это был тот самый куст, под которым еще недавно отсутствовал Федулыч.

 

18. ПРЕВРАТНОСТИ ПОРОСЕНКА

 

Если бы Горби был нормальным поросенком, то его ошибка, наверняка, легко сошла б ему с рук. Но он, по заверению старухи, являлся поросенком мыслящим, а значит, способным на недоразвитость, недоработки и злой умысел. И снять ответственность с такого поросенка, поправшего истинный путь, представлялось невозможным. Напротив, появилось непреодолимое желание отомстить ему, проучить любыми доступными средствами.

Самыми доступными оказались нащупанные на дороге комья земли. Они были настолько твердыми, что вполне могли заменить камни. Первый же из них угодил точно в видимую часть мишени. И хотя удар получился достаточно весомым, так что задница взвизгнула и помчалась вскачь, жажда мести осталась неуталена. Следующий бросок, произведенный уже на бегу, вышел менее удачным.

Промах в сопровождении окриков и сатанинского хохота, быстро отставшей, ведьмы еще сильнее распалил ненависть к свинской заднице. Возникла потребность не только попасть в нее очередным комом, но и нанести ей максимальный урон.

Нашаривать комья в темноте, иногда в падении или ползая на четвереньках, было нелегко. Причем, под руку чаще попадались они слишком легкие, или рыхлые, а то и совершенно разжиженные до состояния коровьей лепешки. Тем обиднее было, когда снаряд не попадал в цель.

И уж совсем стало досадно, когда мишень вдруг полностью скрылась во мраке. Все чувства по этому поводу и весь остаток сил вместились в запуск

немного подгнившей свеклы. Сделанный почти наугад, этот бросок имел уже чисто теоретический смысл. Тем торжественней прозвучал шлепок, с которым свекла врезалась во что-то мякотное. А затем послышался глухой звук, как от падения тела, и даже некий голос, будто произнесший то ли «ого», то ли «ой, е». В связи с этим тотчас возникла догадка, что экспериментальный поросенок не только мыслящий, но и говорящий. А главное, появилась надежда надавать ему пинков.

 

Бугристая местность препятствовала быстрому продвижения к вероятной точке падения Горби. Кроме того, мешали какие-то столбы с перекладинами. И почти одновременно с озарением: «Да ведь это кладбище!», откуда-то сбоку и притом, как будто из-под земли, взялось произнесенное сдавленным голосом «Е мое».

Это побудило внимательнее приглядеться к черному провалу, зияющему совсем рядом. Его форма и размеры соответствовали стандартам могильной ямы. Разумеется, поросенку нетрудно было свалиться туда под воздействием свеклы. Не совсем верилось лишь в обретенную им способность говорить. Впрочем, уже следующая фраза развеяла эти сомнения.

 

- Что это было? - явственно донеслось со дна ямы.

 

Засекречивать средства достижения блестящего успеха не было никакой нужды.

- Это я тебя свеклой.

 

- Йе-мое. А зачем?

 

- Да хотя бы, чтоб ты вот так свалился в яму.

 

- Да?.. Ну а за что?

 

И странное дело, меры, принятые к заблудшему поросенку, минуту назад казавшиеся естественными, теперь, когда он задал свой вопрос, представлялись уже несправедливыми, даже лишенными основания. Ведь по-существу, поросенок сам являлся жертвой чудовищного эксперимента и оттого был уже не столько поросенком, сколько подопытным кроликом. Но тогда, быть может, первоначальное чувство ненависти вызвал не сам поросенок, а та прививка, которая ввела его в заблуждение? Однако, возможно ли, чтобы какая-то незримая прививка могла вызвать столь сильное возмущение?

 

Вообщем, уважительной причины, позволявшей загнать несчастного поросенка в могилу, как-то не находилось, и весь поиск ее будто сам собой свернулся к простому и ясному вранью.

 

- Видишь ли, я попутал тебя с одним очень нехорошим поросенком.

 

- Меня? С поросенком? Почему с поросенком? – в его голосе явно присутствовала обида и ущемленное самолюбие.

 

Это, конечно, выглядело странным. Но обоснований такой его реакции находилось сколько угодно. Вынужденный заблуждаться с помощью своей прививки, он, например, и впрямь мог воображать себя каким-нибудь сверхпоросенком и даже настоящим президентом. Да мало ли к каким выводам приходил он, следуя спиралям своей глисты.

 

Впрочем, терять время на разговоры с поросенком не хотелось, но и оставить его в могиле было бы нечестно.

 

- Ладно, давай я тебя вытащу. Отойди в другой конец ямы – я спрыгну.

На самом деле, прыгать на неизвестную глубину было опасно. Поэтому пришлось спускаться в могилу, опираясь грудью на ее край и скользя носками батинок по отвесной ее стенке. Яма оказалась глубокой, во весь рост с руками.

 

- Ну, давай. Где ты?

 

В ответ на это последовало очень мрачное и сырое молчание, обычно именуемое могильным. Надежда на то, что поросенок прячется, решив подшутить, а затем и попытка нащупать его оказались тщетными. И с тем вдруг наступило отрезвление, ясное понимание происходящего. Конечно, никакого говорящего поросенка в действительности не существует. Он был лишь продуктом дьявольского наваждения, устроенного ведьмой.

Под такую догадку страх пробился изнутри густым ежом. Остроту его тотчас усугубил отчаянный вопрос о перспективах западни на кладбище, то есть, о дальнейших мероприятиях ведьмы, подготовленных ею, возможно, совместно с обитателями погоста. И в этот момент сверху разверзлось:

- Так чем же я похож на поросенка?

 

Хоть произнесено это было голосом поросенка, но над могилой стоял вовсе не он, а некто вроде мужчины, силуэт которого из ямы виделся подавляюще величественным.

 

- Ничем.

 

Такой ответ пришел в голову даже прежде, чем осознание его ужасного смысла.

- Тогда кокого черта ты меня долбанул свеклой?

 

- А кто вы такой?

 

- Я, разумеется, мертвец, сиречь покойник. И нахожусь здесь на законном основании. А вот относительно ваших хулиганский действий извольте объясниться.

 

Теперь было понятно, почему голос поросенка из могилы с самого начала казался несколько унылым, нудным, вроде как замогильным. Но тогда это можно было списать на его неудовольствие, связанное с падением. Кто же мог подумать, что вместо поросенка в могиле окажется мертвец? Кстати, представлялось гораздо лучшим, если бы он оставался поросенком, пусть даже в виде наваждения. Теперь же эффект превращения поросенка в мертвеца неблагоприятно действовал на весь организм. Казалось, будто туда вселилось сонмище муравьев. Они немедленно повредили суставы, кишечник, перекусили некоторые жилы, отпили изрядную порцию крови и продолжали свою кипучую деятельность, доводя внутреннее состояние до подобия трухлявого муравейника. Соображать в положении такого муравейника было затруднительно, однако молчание еще больше нагоняло страху.

- Я пришел к Федулычу. А на дороге встретил бабульку…

 

Так и подмывало назвать вещи своими именами и как минимум «бабкой», но черт его знает, в каких отношениях покойник с ведьмой.

- Она показала мне одного поросенка и посоветовала идти за ним. Я так и сделал…

 

Если мертвец на самом деле произошел из поросенка, то имело смысл мягче говорить о Горби и претензиях к нему.

 

- Но поросенок ошибся, заблудился. А я подумал, что он издевается. Ну и погнался за ним. Кинул на всякий случай свеклой. Но тут мне стало его жалко. Мы ведь с ним ни о чем не договаривались. Я осознал свою вину и понял, что надо извиниться и выручить его из беды.

 

- Как странно,- сказал покойник задумчиво.

 

- Э-э, что вы имеете в виду?

 

- Я говорю, странно, что ложь внешне больше похожа на правду, чем сама правда. Я тут познакомился с одной женщиной, которая специально изучает правду и неправду. И она мне открыла, что ложь привлекательнее уже потому, что конечна, и оттого кажется совершеннее правды. Моделью лжи, оказывается, служит змея, пожирающая собственный хвост. А правда больше напоминает куст. Из ветки вырастает новая ветка. Здесь неподалеку есть такой большущий куст. Когда эта женщина показала мне его, я сразу понял коренное отличие правды от неправды. Может и тебе стоит поглядеть на него?

Если покойник не шел на поводу у змеи с нездоровым аппетитом, то из его признания следовало, что ведьма уже успела его обработать. Но, словно ветки известного куста, возникали новые вопросы. Встреча с ведьмой произошла у него до того, как он стал покойником или после? А что, если покойником он стал в результате их свидания под кустом? Тогда получалось, что бегство от ведьмы было спасением. Но так ли уж удалось убежать и спастись? И не стоит ли за откровением покойника умысел вернуть беглеца к исходному кусту? Однако склонность мертвеца к философским рассуждениям несколько обнадеживала. Известно, что философы предпочитают делу продолжительные беседы и дискуссии. И словно в подтверждении этой мысли, покойник вдруг продолжил.

 

- Впрочем, зачем тебе представления о правде. Тебе, наверное, больше нравится лгать. Ты, небось, и сам себя обманываешь. Разве нет? А вот представь, что я взял бы, да и поверил, будто меня можно спутать с поросенком. Я стал бы себя недооценивать, стесняться собственной внешности, бороться со своими недостатками, а этим противодействием мнимому материализовал бы его. И вполне вероятно, что в итоге поросенок бы во мне восторжествовал. А? Вот на что способна твоя ложь.

 

Очевидная предвзятость в обвинительной речи покойника указывала на его попытку сделать приговор справедливым. Это вселяло надежду хотя бы на возможность полемики.

- Да откуда вы взяли, что я такой врун? И что ложь материализуется путем сопротивления ей? Это, наверное, вам та женщина раскрыла?

 

- А хотя бы. И тебе полезно с ней встретиться. Она уж все растолкует получше, чем я. Ты, пожалуй, тут посиди, а я схожу за ней. Может, она еще не спит?

 

- Да зачем создавать такую панику? Ведь на самом деле ничего сверхъестественного не случилось. Поросенок в вас не восторжествовал. Как раз наоборот, восторжествовали вы. Но самое главное, я же не знал…

- Что не знал? Что врать нехорошо? У тебя какое образование?

 

- Почти уже высшее.

 

- А специальность?

 

- Журналист.

 

- Ну и после этого ты будешь рассказывать, что не любишь врать?

- Но я же не соврал.

 

- Наверное, впервые в жизни, и то, сказавши, я профессиональный лжец.

- Да что вы несете? Это же абсурд. Есть даже такой знаменитый парадокс «Я лгу». Тут ничто ничтожит само себя. Тень без света. Вы спросите у своей бабули, бывает ли такая ложь?

- Бабуля? Это кого ж ты называешь бабулей? Уж не Сократиху ли? Какой мерзавец! Назвать прекрасную женщину бабулей! Все, не будет тебе пощады. Наоборот, сейчас подниму всех покойников, всех вурдалаков, и даже Вия позову сюда.

 

Конечно, следовало предполагать, что среди покойников и вурдалаков ведьма слывет прекрасной дамой. Допущенная оплошность в свете угрозы покойника представлялась губительной. Воображению уже открывались мертвецы, лезающие из могил, и вурдалаки, резво бегущие к месту пирушки. А погоняемые ужасом мысли пошли в такой разнос, что казалось, способны образовать смерч, тусующий предметы. И вся эта энергия перешла в решимость немедленно действовать.

 

- Да я совсем не про Сократиху говорю. Сократиху я знаю. Действительно, чудеснейшая женщина. Но тут есть одна бабуля… Вряд ли вы ее знаете. Она немного придурковатая, и несет всякую хрень. Например, подойдет так к тебе и говорит: «Я молчу. Видишь, я мочу? Ты что, не понимаешь, что я молчу?» и так далее в таком роде.

 

- Нет, такую я не встречал, - засомневался покойник. – Так, говоришь, Сократиха чудеснейшая из женщин? В таком случае ты заслуживаешь шанс на спасение.

- Да? Спасибо. А что он собой представляет?

 

- Ты должен отгадать одну загадку. Всего одну.

 

Отказываться от единственного шанса было нелепо.

 

- Я согласен. С трех попыток.

 

- Ладно. С трех - так с трех.

 

Похоже, мертвец заранее подготовился к загадыванию загадки, поскольку немедленно извлек из кармана штанов какую-то бумажку, и, несмотря на недостаток света, внятно прочел:

- В чем смысл жизни?

 

Загадка явно отличалась оригинальностью по сравнению с более привычными «два кольца, два конца». Это свидетельствовало об отсутствии творческого полета у покойника, но никак не упрощало задачу. Вместе с разочарованием в голову полезли всякие побочные вопросы о том, насколько лучше иметь дело с недоразвитым поросенком, чем с философски настроенным покойником? Что первично, покойник или поросенок? Если поросенок, то как же он мог настолько повредиться от простой свеклы? А если первичен покойник, то кем он был до своей кончины? И знал ли он отгадку при жизни? А если не знал, то откуда он черпает нужные сведения? Возможно ли, что он повышает образование в местном НИИ? И вообще, почему он увлекается такими загадками, когда ему больше приличиствует говорить о смысле смерти? Может он зачем-то пытается доказать, что коль загадка не имеет решения, то и в жизни нет никакого смысла? И впрямь, многие философы отрицают возможность достоверного ответа на вопрос о смысле жизни. А ведь прежде, чем вынести такой вердикт, они, наверняка, изучили все мнения на этот счет. И мнений этих чертова уйма. Именно, чертова. Ведь ведьма права, без подкривлений дьявола здесь не обошлось. А теперь и он, сам дьявол, вряд ли разберется, где истина. Вот и получилась тайна, которую обожают ведьмы, да и, как видно, покойники.

- Можно делать первую попытку, - прогудел мертвяк.

 

- Сейчас, сейчас.

 

Образ ведьмы, извлеченный из памяти в связи с уяснением происхождения иных тайн, напомнил ее имя. Но «сократиками» назывались и киренаики – философы, которые находили смысл жизни в удовольствиях и в счастье. На эту идею, словно большая рыбина на приманку, воображению явился Эпикур. А за ним пошли стайками поборники гедонизма, утилитаризма, прагматизма…Все они в главном были согласны с киренаиками, однако, несколько сторонились Гегесия. Между тем, Гегесий тоже был киренаик, но особенный, поскольку учил, что самым полным избавлением от страданий и наиболее правильным наслаждением может быть только смерть. Зато, несомненно, такой ответ должен более всего понравиться покойнику.

- В счастье.

 

- В счастье? – голос покойника выдал его разочарование. – Счастье – понятие растяжимое. Если один видит свое счастье в несчастье другого или даже смерти, то как же в этом может быть смысл жизни? Притом это как-то некрасиво. Вообщем, неправильно. Давай, еще думай.

 

Неудача показывала, что угодить покойнику не просто. Возможно, задачу облегчило бы знание его наклонностей, пристрастий, симпатий. Например, если он человек набожный, то ему, наверное, понравилась бы мысль Соловьева, который видел всемирный смысл жизни в добре. Однако понятие «добра» не менее растяжимо, чем «счастье». И мертвец к этому непременно придирется. Тогда, быть может, его устроит что-нибудь более популярное. В роде того, что смысл жизни состоит в искуплении и спасении мира. Но покойник может спросить: «А в чем был смысл жизни до грехопадения?» Нет, религиозные концепции слишком глубокомысленны. У Гегеля больше определенности. По Гегелю, жизнь получает смысл, если служит развитию и познанию духа. Тут они дули с Кантом в одну дуду. Притом, они классики, авторитеты. И ведьма их читает. И НИИ ихний называется «Духа».

- Ну-у, - вновь раздалось завывание покойника.

 

- Смысл жизни в эволюции. То есть, в развитии и усовершенствовании.

 

- В развитии? – усомнился покойник, изучая свою бумажку.

 

- Нет, не убедительно, – заключил он.

 

- Почему? Опять некрасиво? Режет слух? Мне – нет.

 

- И зря, - уязвил мертвец. – Развитие – это примерно такая же необходимость жизни, как пищеварение или рост для организма. Как же может быть в этом смысл его существования? Тогда лучше прямо спросить, какой смысл в пищеварении? Нет, давай еще накидывай. У тебя осталась целая попытка.

 

Доводы покойника не казались бесспорными. Тем заметнее была его предвзятость, а возможно, и решимость не гнушаться никакими средствами в сокращении шансов, отпущенных пленнику. Такой подход к делу мог быть результатом его приверженности к какому-нибудь философскому иррационализму с его Шопенгауэром и Ницше. А почему бы и нет? Ведь ситуация иррациональная, и сам он тоже иррациональный. Тогда ему должна понравиться идея всевластия воли, борьба всех со всеми, взаимопожерание. Но покойник ведь отклонил процесс пищеварения как смысл жизни. Значит дело не в пищеварении, а в какой-нибудь экспансии, пожерании не ради насыщения, а из принципа, для самоутверждения. Это тем более предпочтительно, поскольку у покойника, наверняка, с пищеварением проблемы. Если он и питается, то скорее соками. Человеческими, разумеется. Пьет кровь или энергию. Тогда, быть может, не стоит соглашаться с тем, что смысл всего в экспансии? Возможно, как раз этого ответа он и добивается, чтобы подвести идеологическую базу под свои действия? В таком случае, идею экспансии, следует, наоборот, оспаривать. Например, можно показать, что экспансия в итоге ни к чему не приводит. Допустим, есть такой циклоп, который способен всех пожрать. Но как только он это сделает, его жизнь автоматически заканчивается. Прямо, как змея, пожирающая собственный хвост. Ну, а без жизни, в жизни уже не может быть никакого смысла. Вот именно, смысл жизни есть, покуда есть жизнь. Выходит, смысл жизни в самой жизни? Кто так считал? Кажется, Верисаев.

-Эврика!

 

- Ну-ка, ну-ка, - оживился покойник.

 

- Смысл жизни в самой жизни.

 

- В самой жизни? Ответ из двух слов. Посмотрим, посмотрим, - и мертвец снова принялся лупиться в свою бумажку.

 

- Нет, - вздохнул он, наконец. – Не подходит по количеству букв.

 

- Так это у вас там кроссворд, что-ли?

 

- Ну да, кроссворд, - признался мертвец.

 

- Значит, вы и сами не знаете отгадку?

 

- Конечно, не знаю. Если б я ее знал, я бы уж тут не сидел. Дело в том, что этот кроссворд мне дал Федулыч. Обещал – если я его решу, то он поможет мне воскреснуть, - здесь он потряс своей бумажкой. – Всего один вопрос, и клеточки на два слова крест-накрест! Вот я сижу тут и решаю, а ты лезешь со своей свеклой.

- А можно я вылезу и посмотрю. Я же угадывал без клеточек. С клеточками легче.

 

- Валяй. Только не вздумай дать стрекоча. Я, в крайнем случае, хоть поделюсь с тобой своими несчастиями.

 

- Несчастьями? Зачем? Зачем вам делиться?

 

- Какой ты странный. Залепил мне в висок свеклой, так что я аж в могилу угодил. А теперь и слушать ничего не хочешь. Давай-ка, брат, без капризов. Выбираться лучше с той стороны, откуда я сам вылез. Там в стене есть специальные ступеньки.