Увидеть глаза и …

Снег тяжелыми, мокрыми хлопьями лениво опускался на измученную многодневными дождями столицу, скапливаясь рыхлыми, неаккуратными кучками на скамейках, пучках потоптанной травы на газонах, покатых крышах домов…

- Илья..! Качаев..! Кончай курить. Настоятель идет.- Заметался под куполом голос церковного сторожа, и тут же растаял, осел на резных пилястрах высокого, дубового иконостаса, золоченых балясинах и перильцах хоров, в круговую опоясывающих все строение храма.

Илья недовольно поморщился, загасил о шершавую, занозистую доску лесов недокуренную сигарету и небрежно пройдясь влажной губкой по испачканным темперами пальцам, направился к лестнице, круто уходящей вниз.

Иеромонах Александр Рощин, новый настоятель храма, совершенно седой старик в простенькой черной рясе и серебряным нагрудным крестом поверх нее, молча ожидая появление художника, не торопясь осматривал практически завершенную отделку церкви.

- Здравствуйте отец Александр, - вздохнув, проговорил Илья и щелкнул выключателями.

Люстры и многочисленные светильники с лампами, выполненными под оплывшие свечи, осветили собор. С оконных простенков, изящных подпружных арок и овальных медальонов, обрамленных тонкой гипсовой лепниной с грустью и любовью смотрели выписанные в древней, византийской манере мудрые апостолы, шестикрылые Серафимы, и много терпеливые великомученики. Двенадцать, снежно-белых, стройных колонн казались невесомыми, с легкостью возносились ввысь, поддерживая на себе тяжелые паруса, расписанные почти полностью законченным изображением четырех евангелистов. Девственная белизна парусов, служащая законченным фоном для этих фресок, невольно притягивала взгляд к самому центру, зениту барабана главного купола храма, где среди полупрозрачных облаков, разбавленных бесконечной голубизной небес, в безмерном человеколюбии распростер руки Пантократор, Иисус Вседержитель.

Монах, трижды осенил себя крестом, старательно и четко, и только после этого, все еще не глядя на художника спросил, сухим, негромким голосом.

- А что с ликом? Когда предполагаете закончить? Близится Рождество, тем более на освещение храма предполагается приезд митрополита…

Иеромонах взглянув, наконец, на художника, вновь принялся рассматривать росписи храма, необычайно талантливые и легкие.

- Не знаю. Ничего не знаю! – В отчаянии почти прокричал Илья и, обхватив себя руками, словно в ознобе, забился в угол.

- Я не вижу его! Я глаз его не вижу… Что толку пытаться писать Христа, когда его нет в душе моей!? Вернее не так…. Когда он не смотрит на меня…Когда глаза его смотрят сквозь меня, мимо меня…Куда угодно, но только не на меня… Я так не могу… Я должен увидеть его глаза…Должен…А иначе все это, вся эта красота так и останется красивенькой, пустой, бездушной халтурой.

- А вы Илья, молиться не пробовали?- сквозь собственный крик услышал он спокойный и ровный голос настоятеля храма.

- А? Что? Простите, нет, не пробовал…- Качаев исподлобья посмотрел на иеромонаха, и устало выдохнул: - Нет. Честно говоря, не пробовал…

- А вы помолитесь, Илья. Как можете, как помните… И смею вас уверить, что Господь повернется к вам, и вы брат мой, обязательно увидите его глаза…И еще…Пожалуйста, не курите в храме. Я понимаю, что вы работаете сейчас на верху, на лесах, и вам наверное трудно каждый раз спускаться и подниматься…Но я вас прошу, в храме больше не курите…

Старик ушел, а Илья еще долго и долго задрав голову, смотрел на своего Спасителя, в голубых, развевающихся одеждах парящего под самым куполом, с нимбом тончайшего сусального золота вокруг пустого, серо-белого, залапанного, испачканного карандашом и ластиком овала, будущего лика Христа.

1.

Снег стаял, оставив после себя холодные грязные лужи, легкий запах свежеразрезанного огурца и гнусную тоску, прочно осевшую в душе возвращающегося домой художника. У ресторана «Прага», Илья свернул на Арбат, в надежде что там, на недавно уложенной брусчатке, часто пересеченной бетонными желобками для спуска воды будет несколько суше, чем на шумном, безликом, вечно переполненном приезжими с сумками и пакетами Калининском проспекте.

Арбат как всегда жил своей, несколько наигранной, бутафорской, папье-машевской жизнью. Вплотную к стенам, расположились елочные базары, где к привычным, нашим, родным, рано осыпающимся елям, прибавились модные в последнее время импортные хвойники в контейнерах: пихты и голубые ели, отпугивающие покупателей своими заоблачными ценами. По центру и вдоль улицы, шла бойкая торговля солдатскими шинелями времен гражданской войны и шлемами – буденовками, пошитыми быть может только сегодня, смуглыми пальчиками среднеазиатских швей. Ряды лакированных матрешек с легкоузнаваемыми лицами политических лидеров всяческого толка, соседствовали с позеленевшими самоварами и древними, изогнутыми, черными досками икон.

Почти в самом центре Арбата, вблизи театра, пьяный старик, размахивая истрепанной книжонкой в мягком переплете, плохо, бездарно плохо декламировал, по всей видимости, свои, столь же плохие и бездарные стихи. Брошюра постоянно выскальзывала из неверных его пальцев и измученной, израненной белокрылой горлицей падала на грязную мостовую. Старик наклонялся, жалко приседая и подобрав книжицу, уже с другой строфы, а то и с совершенно другого стиха вновь принимался за декламацию. Редкие прохожие не останавливались, и даже не замедляя шага, пробегали мимо, по своим, важным, предновогодним делам.

Старик заметил Илью и недобро, неестественно улыбаясь, подошел к нему: - Купите книжку, молодой человек. Я по глазам вижу в вас творческую личность. Купите, не пожалеете…Это конечно не Фет, но и не Маяковский. Купите…Всего тридцать рублей и мой автограф совершенно бесплатно, можно сказать как бонус… Ну как, решились, купите? Нет!? Ну и не надо! Не очень то и хотелось…- Он, явно работая на публику, заводясь и входя в раж, разодрал надвое свою злосчастную книжонку и, протянув Илье половину, громко прокричал, плюясь в лицо: - Читайте, читайте бесплатно мои стихи!

- Ох, жид и разошелся…- начал было проходящий мимо Ильи интеллигентного вида мужчина, в мягкой шляпе и дорогом плаще, но заметив что-то недоброе в лице художника, замолчал и поспешил за угол ювелирного.

-Ну, вы как, выпустили пар? – Улыбнулся миролюбиво Качаев, попридержав пьяненького поэта за лоснящийся рукав старенькой куртки… - Может быть, сходим куда-нибудь, перекусим?

- Да пошел ты!- неизвестно отчего остервенел поэт и с силой высвободился из рук Ильи. – Тоже мне, меценат нашелся… Уж на порцию пельменей, я худо-бедно, за день как-никак, а заработаю…. Пошел!

- Ну-ну,- Повернулся было Качаев, но в этот миг, яркие, схожие с крупными стразами лампочки вспыхнули на фасаде дома, где весь первый этаж занимал ювелирный магазин, и их дрожащий, холодный свет озарил старое, небритое, пьяное лицо торговца стихами… А еще Илья увидел его глаза.

- Боже!- в голове художника, в его душе, давно и безрезультатно алчущей увидеть глаза Иисуса, что-то огромное, бесконечно-усталое и безнадежно-тоскливое, словно болезненная чужеродная опухоль наконец-то лопнуло, озарив все его человеческое существо, озарив изнутри каждую косточку, каждую клеточку организма, не понять каким чудом сотворенную по образу и подобию…

- Нашел! Нашел!- мысленно ликовал Илья, уже совершенно отчетливо видя перед собой светлый, неземной красоты, законченный лик Пантократора, а руки Качаева, тонкие, но сильные руки художника уже выдернули плачущего пьяными слезами старика-еврея из недоброжелательно зароптавшего круга немногочисленных зевак, остановившихся посмотреть на бесплатное представление, самоуничижение пусть бесталанного, пусть совершенно бездарного человека, но человека, несомненно, ранимого, тонко чувствовавшего грани прекрасного…

- Пошли отсюда, Скорее, прочь…- Качаев легко повлек за собой почти не сопротивляющегося поэта вдоль темного, застроенного домами еще царской постройки « Серебряного переулка».

- Да постойте же вы!- вскричал старик, вырываясь и бегом возвращаясь на Арбат. – Экий вы быстрый молодой человек… А тележечка моя как же?

И правда, возле театральной тумбы, оклеенной морщинистыми, промокшими афишами, стояла небольшая тележка о двух колесиках, груженная стопками тех самых сборников со стихами, уже слышанными Ильей возле театра.

- Это что, весь ваш тираж? - Илья с трудом вкатывал довольно тяжелую тележку по крутым, выщербленным ступеням. Автор, покачиваясь, двинулся следом, опираясь для верности о влажные кирпичные стены…

- Да…- Грустно кивнул он. – Так называемый самиздат… Сам издаю, сам читаю, сам продаю… А впрочем это неважно…Куда мы идем, таинственный юноша?

Илья остановился и, протянув руку представился: Качаев Илья.

- Ну а меня зовут Михаил Семенович… Можно просто дядя Миша… Но все ж таки, куда мы направляемся? Если не секрет конечно…

- Да какой секрет, - хмыкнул Илья.- Здесь рядом неплохое кафе, « Ивушка» называется. Сейчас перекусим. Вы отогреетесь. Мне показалось, что вы озябли, и я, если не возражаете, сделаю с вас пару набросков…Можно было конечно пригласить вас к себе домой, но дома я почти никогда не ем, у меня даже холодильник отключен…Так что лучше уж в кафе….

- Так вы художник?- Михаил Семенович вновь заспешил вслед за Качаевым.

- Ну, если быть более точным, то иконописец, - Подтвердил Илья.- Сейчас я расписываю один из пределов в недавно отремонтированном храме в Медведкове… Роспись практически закончена, остался разве что лик Иисуса… Я к нему уже более двух недель подступиться никак не смел… Не видел я его, не чувствовал…А вот сегодня глаза ваши увидел и понял, все понял, от начала и до конца : какой у моего Пантократора должен быть взгляд…Скорбный, все понимающий, все прощающий и самое главное необычайно добрый. Спасибо вам…

Дядя Миша тихо рассмеялся шелестящим, скорбным смехом и, приоткрывая стеклянные двери кафе, обернулся к Илье…

- Странный вы человек, Илья. Ну как с меня можно такое писать? Да я и в Бога – то скорее всего не верую… Нет…Не того натурщика вы для себя подобрали…Нет…Я уж лучше наверное сейчас на Арбат вернусь…Мало ли…Вдруг читатель какой пойдет?

-Успеете вы на свой Арбат. Никуда он от вас не убежит. – Бросил рассеянно Качаев, осматривая ярко освещенный зал в поисках свободного столика…- Успеете.-

2.

…Дверь, повинуясь тугой стальной пружине, хлобыстнула громко и безапелляционно нагло.

-Замените пружину Олег Иванович. Слишком тугая. Она нам всех прихожан распугает.- Услышал Илья знакомый голос настоятеля и, перегнувшись через перила лесов, увидел стоящих внизу иеромонаха Александра Рощина и церковного старосту. – Уже иду!- крикнул Качаев и поспешил к лестнице.

Иисус Христос, с высоты рукотворных небес, не отрываясь, смотрел на них, онемевших от восхищения и восторга. Смотрел глазами пьяненького поэта, глазами полными скорби, застывших слез и бесконечной любви. Любви и к этим троим, в безмолвии застывшим людям, и через них, несомненно, и ко всему остальному, столь грешному, и столь неразумному человечеству.

- А что с нимбом?- первым нарушил молчание церковный староста. – Насколько я помню, мы с вами говорили о золоте на нимбе…И вы получили несколько пачек…Или я ошибаюсь?

- Нет, Олег Иванович, вы не ошибаетесь…- Илья слегка поморщился, но продолжил, глядя впрочем, в глаза монаху. – Вы не ошибаетесь. И в смете, и на эскизе, да что там, на эскизе, у меня уже и там (он махнул рукой к куполу) вокруг головы Пантократора был золотой нимб, украшенный стрелами и растительным орнаментом. До вчерашнего дня… Да вот и отец Александр в прошлый свой приход видел… Но я понял, отчего-то именно сегодня утром понял, что в данном случае золото скорее только все испортит…Иисус и так настолько велик, что будь он изображен вообще без нимба, почитание к нему и благоговение людское, от этого не сколько не уменьшится…Вот я и решил золото убрать, а нимб сделать чуть заметным…Почти невесомым…Да вот смотрите, вы сейчас сами убедитесь, что я прав.

Илья схватил пачку сусального золота, упакованную в пергаментную бумагу, лежащую на ближайшей скамеечке и торопливо поднялся на верх, на покачивающиеся леса… Нетерпеливо заскочив на табурет, поставленный непосредственно под ликом Христа, Качаев аккуратно вскрыв упаковку, и не вынимая нежнейших и капризных золотых листочков, прижал ее к потолку, дабы стоящие внизу люди воочию убедились в его правоте. Он гордо улыбнулся, увидев поощрительное помахивание головы иеромонаха, и шагнул вниз. Крайний трап, под ногой художника с резким, протяжным скрипом прогнулся и Илья, отпрянув, ухнул вниз, на слегка присыпанный опилками серого мрамора пол.

Резкая боль, отбросившая сознание Ильи в плотную, непроницаемую тьму, закончилась неожиданно скоро и странным образом переродилась в радостную, легкую, сияющую тишину, полную бесконечного добра и ожидания чего-то прекрасного…Да и сам свет, наполняющий эту тишину, был не безлико-белым и холодным, а трепетно-теплым, словно свет множеств одновременно зажженных свечей…

Впрочем, чего-чего, а зажженных свечей и в самом деле было в достатке. Не менее сотни прихожан, по внешнему виду из крепких крестьян, с трудом умещались в битком забитом, от души протопленном храме. Седенький священник, неожиданно густым басом напутствовал о чем-то собравшихся, а церковный хор, невидимый отсюда, снизу, старательно выводил праздничные псалмы. Что-то из доселе виденного вдруг поразило Илью, и он уже более внимательно огляделся вокруг. Залапанные снизу , а выше украшенные виноградной лозой колонны, уходили в изобилующий фресками полумрак, с трудом разжиженный светом лампад и свечей. В самом зените барабана купала, неизвестным, но несомненно необычайно одаренный художник изобразил «Спаса в Силах», сидящего на троне и благословляющего прихожан правой, старательно выписанной рукой.

- Да! Да! Я угадал! – радостно толкая соседей закричал в голос молодой иконописец. – Ну конечно я угадал. Смотрите, смотрите, у него точно такие же глаза… Разве вы не видите…Окружающие Илью луди невольно посмотрели на верх, откуда на них, добрыми грустными глазами арбатского поэта взирал Пантократор.

Полный, багроволицый городовой в распахнутой по случаю духоты шинели, внимательно посмотрел на Качаева и вдруг словно чему-то поразившись небрежно перекрестился и, работая локтями начал пробиваться сквозь плотную толпу по направлении Ильи… - Милостивый государь,- начал было он, протягивая руку, но тут Качаев опомнился, дернулся и, застонав открыл глаза.

3.

- Ну, ты и счастливчик, Илюша.- Заглянув на минутку к своему молодому соседу по коммуналке, завистливо охала Баба Клава, всю жизнь проработавшая билетершей в Вятских банях. – С такой верхотуры упасть и ни одного перелома…А синяки, что синяки?…Они пройдут…Неделю –другую и все, нет их, синяков-то…Главное живой…Нет, Илья, ты точно у Бога в любимчиках.. Точно-точно…

Соседка уходила, оставив после себя чистый запах банного мыла, березового веника и пару апельсинов на столе, сияющих, словно два маленьких солнышка.

-Живой…- также поражался и он, с усилием, превозмогая боль, поворачиваясь набок и засыпая…- Живой…

4.

Синяки и в самом деле прошли довольно быстро…Уже через несколько дней, Качаев с крахмальным скрипом подминая ногами снег, лепил малышне, ходившей за ним по пятам высоких, необъятных размеров снежных баб и строил зубчатые крепости, с башенками и фанерными флюгерами…

…В первых числах марта, ближе к ночи дверной звонок в квартире Ильи судорожно выдал нечто похожее на соловьиное коленце, после чего как обычно простужено заскрипел и смолк. Соседка его баба Клава, с работы домой возвращалась, как правило поздно, и Качаев невольно ругнувшись, как был в одних только трусах и раздолбанных шлепанцах, зашлепал к входной двери.

В дверях стоял иеромонах отец Александр, в насквозь промокшем, линялом плаще накинутом поверх обыденной рясы.

- Проходите, Александр Семенович - Илья посторонился, пропуская позднего гостя. – Прошу прощения за мой вид. Я вас не ожидал, сейчас переоденусь, поставлю чайник.

- Не волнуйтесь Илья, переодеваться право же не стоит, вы у себя дома. Тем более, что я ненадолго. Вот за чайник спасибо. Продрог если честно. Отвратная погода: зима не зима, весна не весна, а так, непонятно что…

Иеромонах повесил плащ на приоткрытую дверь в ванную и не торопясь, аккуратно и основательно принялся за свои калоши, в коих ходил почти круглый год. Расчесав свою реденькую бородку, настоятель Александр Рощин прошел на кухню следом за художником.

- Я вот почему к вам заглянул, Алеша. Мне передали, что вы уже более или менее поправились, и могли бы вновь преступить к работе. Прихожане преподнесли в дар несколько древних (хотя я могу и ошибаться) икон и одну картину, выполненную на холсте… Требуется ваша помощь и как консультанта, и как мастера…

Качаев отрешенно глядя в темное окно, не оборачиваясь к собеседнику, качнул головой.

- Не знаю, отец Александр, не знаю… Боюсь, что мне придется отказаться от предложенной вами работы…

- А что так? - просто поинтересовался монах. – Нашли новое место, поближе и …

- Нет! Все не так… - Илья забрался на подоконник, отодвинув в сторону горшок с уродливо изогнутым, чахлым столетником. –… Все вокруг твердят одно и тоже: Ах счастливчик, ах Божий любимчик…

-А разве это не так? – Иеромонах вышел из-за стола и сам себе заварил чай.- Бог как нельзя очевиднее показал вам свою любовь и огромную бесконечную милость, сохранив вам жизнь. Вы могли уйти без покаяния, не исповедавшись…Что может быть ужаснее? А вы живы… Вы молоды, красивы, талантливы… Вы Илья, с вашими способностями еще так много успеете сделать и во славу Божию, и во славу самого обыкновенного человека, вашего соседа, вашего товарища…Детей ваших будущих…Ведь у вас обязательно будут дети…Красивые, добрые…

Илья спрыгнул с подоконника, подбежал к холодильнику и рывком сбросил с него свернутый в трубку ватман. – Он сохранил мне жизнь? Да на что мне теперь такая жизнь? На что!?-

Священник развернул бумагу и подслеповато щурясь, принялся рассматривать многочисленные наброски карандашом: рисунок женской кисти, сломанная роза, разбитый граненый стакан на фоне пожухлого кленового листа…

- Ну что? Убедились? – Качаев сел напротив своего гостя…- Я ничего не могу…Это дилетантство чистой воды дилетантство…Бог сохранил мне жизнь, лишив меня того, что я единственно умел по настоящему…Он лишил меня всего…

- Не богохульствуйте мой мальчик. Мне трудно оценить эти наброски…Я не профессионал. Но мне кажется, ыы слишком драматизируете произошедшее. Известны случаи, когда в человеке после серьезной травмы просыпаются необычайные способности, доселе в нем дремавшие…Кто-то начинает писать стихи, кто-то свободно разговаривает на неизвестном ему языке…Божья милость безгранична. Наверное в этих случаях происходят неизвестные пока науке изменения в головном мозге человека…Но, раз эти доселе дремавшие способности могут просыпаться, то теоретически я вполне допускаю, что какие-то напротив …Скажем так засыпают…А проснутся они или нет, кто знает? Разве что только он, тот о котором вы сейчас говорили так невоздержанно…Бог…

- Вы знаете, Илья. Я к вам прихожу уже не впервые. Но в прошлый раз вы играли во дворе в окружении детей видел, с какими глазами они смотрели на вас…Дети…Их не обманешь…Они человека чувствуют своими сердцами…Кто знает, а может быть именно талант общения с детьми в вас и проснулся…Поверьте, это не сколько не меньший дар, чем дар иконописца…

5.

Иеромонах Александр Рощин, уже давно ушел, шаркая своими старомодными калошами, а Илья все стоял и стоял у темного, запотевшего, кухонного окна.

6.

…Ветер, радуясь погожим, сухим денечкам, весело гонял по асфальту сухие, осенние листья, то раздувая, то напротив задувая дымные огни костерков, на которых дворники в оранжевых безрукавках сжигали собранную листву.

Прозвенел звонок, и коридоры школы для одаренных детей взорвались детскими криками и топотом сотен детских ног, и только в классе живописи под руководством Ильи Качаева как обычно царила тишина, лишь иногда прерываемая шорохом карандашей, да нетерпеливым шуршаньем ластика по бумаге…