Варвара Березина Записки из сложного времени Часть I. АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО В первой половине дня уже заметно парило, было очень тепло и как-то особенно душно. Похоже, быть грозе, да и скорей бы уж! – изнывала Алла. Ей было нужно, просто необходимо, чтобы что-то огромное, сильнее ее, прорвалось сейчас наружу, высвободилось, прогромыхало, пролилось сильным целебным, очищающим ливнем и освежило ее, и чтобы сердце освободилось от тоски и боли, и в него вошел долгожданный свет. Сидя за компьютером и мучительно подыскивая слова и краски, чтобы достоверно передать всю степень терзавшего ее смятения, она совсем забыла о внешнем мире. И тут-то как раз он напомнил ей о себе. О начале грозы ее оповестил звонкий хор мальчишеских голосов, орущих что есть мочи, и с этим дружным воплем наперегонки уносивших ноги по домам. В комнаты врывались порывистые струи теплого воздуха, окна и двери хлопали, компьютер заглох. Она спешно убрала с балкона белье и закрыла часть окон, чтобы не выбило стекла. Ну, наконец-то началось! Оглушительно грянул первый гром, налетел сильный, порывистый ветер, засверкали молнии… От предвкушения непревзойденного по своему ярчайшему эффекту и силе явления природы стало жутко и радостно, захватывало дух! Как завороженная, стояла она у окна не в силах оторвать взгляда от живописного зрелища этой первой майской грозы. Высунув голову наружу и задрав лицо к небу, она надолго застыла так, с восторгом созерцая мощный натиск и буйство природы, мгновенное высвобождение всех ее сил и необузданной энергии. Обильными и беспорядочными, самых разных калибров и направлений струями, водяными вихрями и отвесными, как стена, водопадами обрушивался с небес на землю и заливал все вокруг грозовой ливень. Могучими раскатами невероятной силы, грозно сотрясая все вокруг – и землю, и небо – страшно и весело грохотал гром. В осерчавших на землю сине-черных, клубящихся небесах гневно вспыхивали то тут, то там ослепительно-яркие, огненные зигзаги молний. Нежная, еще желто-зеленая, только-только проклюнувшаяся листва, благодарно трепетала навстречу животворным струям, ликуя и радуясь жизни. Все вокруг задышало вдруг сияющей и прозрачной, блестящей какой-то чистотой, наполнилось нежным, свежим ароматом первой зелени и сирени. Еще полчаса и дождь стал понемногу затихать, появились первые босоногие смельчаки, с удовольствием шлепающие по теплым лужам. Она облегченно вздохнула. Безусловно, гроза – великое сумасбродство стихии. Но как она прекрасна, естественна и гармонична от начала и до конца! Недаром в музыкальных произведениях, и, первым делом, у Чайковского мы находим столько примеров и зарисовок из жизни природы. Она безупречна и совершенна, и потрясающе гармонична даже в своем гневе, протесте и конфликте, в своем несогласии с чем-то… При этой мысли Алла горестно вздохнула. Ей стало стыдно за себя… И когда гроза прошла, а компьютер снова заработал, она уже знала, подходя к нему, что и как ей хочется написать. Весь вечер и ночь она самозабвенно трудилась, и к утру ее роман (вернее, его первая часть) был в общих чертах окончен. В вагоне метро, или те двое …Она ехала по своей кировско-выборгской ветке из центра города домой, в сторону площади Ленина. Приятная, интеллигентного вида, взрослая женщина сорока пяти – пятидесяти лет. В ее взгляде было что-то трогательное, немного наивное и нежное. Время было довольно позднее, и она незаметно поглядывала на людей, желая увидеть их настроение, состояние, услышать тональность текущей рядом с ней жизни. Они подъехали к площади Восстания, и здесь много народу, как всегда, вышло из вагона. И тут она увидела этих двоих, мужчину и женщину, сидящих напротив нее. Они были примерно одного с ней возраста, и, возможно, возвращались откуда-то из гостей. Оба – довольно крупные, видные и заметные, они составляли единое гармоничное целое… Алла старалась, как могла, отводить от них взгляд, но тут же ее глаза сами возвращались к ним обратно. Симпатичная, сильная женщина полулежала, слегка наклонившись вбок и положив голову на плечо своего мужчины. То, что это был ее мужчина, не вызывало никаких сомнений. В их позе, взглядах и состоянии Алла легко усмотрела то редкое и потрясающее со стороны единение двух в одно монолитное целое, когда каждый из них не столько он сам, сколько часть другого… Алла была потрясена тем, что она увидела в реальной жизни и так близко к ней самой, воплощение своей же мечты о любви и союзе с мужчиной. В том, как она сидела, полулежа на нем и прикрыв глаза, было ясно видно, что эта здоровая, симпатичная женщина принадлежит всей душой и всем телом только этому, дорогому ей и единственному ее мужчине. Они – кровная пара, и он вожак. Она не нарушала правил приличия, но и ничего не скрывала, полностью прозрачная и понятная со всей ее глубинной женской, преданной ему любовью… А он не спал, – он сидел на страже. На страже ее покоя и безопасности, бдительно охраняя каждый ее сапожок, завиток, волосок, любую пуговку на ней. Он был впечатляюще силен, и было ясно видно, что она для него именно то и такое в жизни, за что он, не задумываясь убьет, если вдруг что-нибудь… Алла вышла из вагона метро, бережно неся образ этой незабываемой пары в своем сердце, – она, действительно, запомнит их навсегда… Она вообще обращала внимание на всех мужчин и женщин, идущих за руку, и у нас и особенно за границей, где часто можно встретить такие пары с поседевшими уже волосами и даже самого что ни на есть пожилого возраста. Сердце Аллы всегда при этом радостно-горестно трепыхалось и покалывало, потому что, сколько она себя помнила, – это была ее несбыточная мечта: быть не одной в этой жизни, а иметь любимого и друга… В гостях у подруги, или «хлебнули» Алла давно не видела свою институтскую подругу Светлану и решила навестить ее в выходные. Увидев друг друга через несколько лет, они радостно защебетали. – Ну, как дела? Что нового, – рассказывай поскорей. – Все живы-здоровы? – спрашивала Светлана, радостно улыбаясь. – Маму похоронила… А сын уже работает, институт закончил… – Да, я помню, тяжело тебе было одной тогда… – Знаешь, особенно мучает чувство вины перед матерью… Действительно, трудно было очень, она ведь четыре года из дому не выходила, болела очень тяжело, – целая серия инсультов. Ну, а я и ночей не спала, и работала… Вот и срывалась, конечно… – Брось, ты сделала все, что могла, не мучай себя. – Да… я и уколы делала, чтобы припадков судорожных не допустить, – боялась она их очень. Даже сюда их делала, – и Алла дотронулась пальцем до мякоти своего подбородка, чтобы лекарство скорее подействовало, когда она уже дергаться начинала… Не одного не допустила я такого припадка. – Ну, ты уж теперь-то успокойся. Пусть земля ей будет пухом! – сказала Светлана и они выпили по рюмочке. – Но знаешь, когда хронически не досыпаешь по ночам, а утром на работу… Я ведь даже под машину угодила тогда. – Вот видишь… – Но и это не оправдывает! Самому больному – труднее всех… А я срывалась, – уставала очень… И то сказать, какую мы жизнь одолели: муж спился и умер, сына растила одна, да мальчишка еще и болел постоянно. Знаешь, мы ведь не только во всех больницах Петербурга лечились, а еще и до Москвы с ним добрались… Правда! Три месяца там у одного знаменитого детского хирурга обследовались. – Да как же ты могла там столько с ним быть? – удивилась Светлана. – А мне на работе командировку в Москву оформили, сжалились… – Да как же тебя-то с ним на отделении так долго держали? Ведь ему уже лет восемь-девять было тогда? – А я согласилась им за это помогать. Да, бидоны здоровые с едой на себе таскала с общей кухни на отделение. А ночевать там не оставляли, – так я каждый день, три месяца, к семи утра через всю Москву со своей квартиры моталась… А когда уснет вечером, так и обратно. До того не отпускал меня, боялся. На квартиру приеду, рухну в постель ночью, только усну, а уже будильник звонит, – вставать пора… – Да-а, хлебнули вдоволь… – сочувственно откликнулась Светлана. Я-то, как с Валерием разошлась тоже из-за пьянства его, так с тех пор дочку с внуком на себе тащу. Ее Гена тоже пил да гулял, ужас... Я вот за отца теперь боюсь: совсем плохой он стал там, дома. А я все никак вырваться не могу к нему, – работа. – Сколько ехать туда? – Два дня, считай. Но там сейчас, слава Богу, жена его вторая с ним, есть кому поухаживать. Так они сидели, рассказывая друг другу о своей жизни, детях, их успехах и проблемах. Уходя, Алла предложила: – Ты уж не пропадай теперь, звони хотя бы. А то моя подруга, с которой я работала несколько лет и общалась, в Швецию укатила, – замуж вышла, – улыбнулась она. – Так я теперь немножко в одиночестве пребываю, близкой души не хватает... – Ну, конечно, уж теперь-то не потеряемся… – улыбнулась Светлана. Возвращаясь домой от подруги, Алла всю дорогу думала о них. Она вышла из метро, пересела в автобус и, безрадостно созерцая унылый, как всегда, дождливый и пасмурный пейзаж за окном, глубоко задумалась. Сейчас, когда позади оставалась большая часть жизни, она ощущала огромную жажду исповеди и уж если не отпущения грехов, то хотя бы молитвы и самоочищения, пусть даже перед самой собой, но вывалить, как на духу, весь переполняющий ее груз мыслей и чувств на спасительную бумагу. Которая все, как известно, стерпит, – грустно улыбнулась она. Самым властным звуком этой внутренней, несмолкающей, сумбурной какофонии был, конечно же, голос совести, саднящее чувство вины, непоправимой уже никогда, а потому безысходной. Еще и раньше, когда мама была жива, она пыталась представить себе то время, когда ее не будет. И даже в воображении при этой мысли весь мир мгновенно заполнялся таким мертвяще-бездушным вакуумом, что сразу становилось как-то не по себе, неуютно, холодно и жутко. И однажды, решив, что она может не успеть сказать главные слова своей матери, Алла сказала: – Мама… ты у нас самая лучшая, ты выше всех нас… ты вообще – неземная какая-то, идеальная, словно сошедшая с небес. Мы не достойны тебя, и я не стою даже ногтя на твоем мизинце. То, как ты заботилась всю жизнь обо всех вокруг, забывая о себе, – мы на это не способны, мама… Мы – эгоисты по сравнению с тобой. Прости… Значит, все ты понимала уже тогда, много раньше, но исправиться уже не успела? Что ж, неси теперь свой крест до самого смертного часа, – привычно безжалостно и злорадно припер ее к стене внутренний голос. – Алла, что с тобой, как ты можешь, почему ты так ведешь себя? – дивилась иногда дочерней резкости мать. Да, Алла срывалась все чаще, с трудом уже волоча ноги под грузом становящихся непосильными бытовых и материальных проблем. – Это уже не я, мама, меня больше нет… Это не я! – Да, к такой жизни ты была не готова, – печально признавала мать. Бедная моя, великодушная, чистая, добрая мама… В этом вся ты! Ведь я всегда была обожаемым, тщательно хранимым от бед, избалованным вниманием ребенком… И, как всегда, и тут оправдание мне было найдено! Бабушкин буфет В доме Аллы, к счастью, ее стараниями сохранилась до сих пор кое-какая мебель из дома бабушки и деда. В особенно трудные моменты жизни, когда ее никто не мог видеть, Алла подходила к старому, с резьбой, из дерева и стекла, буфету. Сначала она, любовно прикасаясь к нему, смотрела на дореволюционную фотографию с юной бабушкой и ее пятью старшими братьями, стоящую на нем. Затем открывала верхнее, самое просторное отделение с вазочками и рюмками, и… осторожно засовывала туда свою голову. Как ни странно, ее голова, будучи совсем не маленькой от природы, прекрасно вписывалась туда. Оказавшись таким образом, в обстановке той, прошлой жизни, она закрывала глаза и блаженно принюхивалась к запаху буфета. Там пахло бабушкиным вишневым вареньем, пахлавой, чак-чаком… их домом на Аклане… Постояв так, неподвижно, несколько минут, она, нехотя, вылезала оттуда, немножко более спокойная, адекватная жизни, уверенная в себе и сильная, чем до того… Глава 1. РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА, ИЛИ УВЕРТЮРА К ЖИЗНИ Знала ли она тогда, в детстве, что это была не увертюра к ее взрослой жизни и взрослому счастью, а само это истинное (не сравнимое ни с чем в ее дальнейшей жизни) реально выпавшее на их долю с братом чудо и счастье. Вот и выходит, что счастье человека – это выпавшая на его долю любовь… Самым большим потрясением в ее жизни с тех самых пор стало знакомство с театром, с его волшебно-колдовским миром музыки и танца, с его балетом… В Большой театр оперы и балета им. Навои в самом центре Ташкента, как на праздник, их водила мама, часто вместе с другими взрослыми и детьми. «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Аленький цветочек», «Каменный цветок», «Жизель», – все эти шедевры классической музыки и хореографического искусства западали девочке глубоко в душу, потрясая ее до самого основания. Они волновали и будоражили ее воображение, надолго заполняя его картинами свободно-парящего в воздухе, роскошно-полетного танца всегда каких-то неземных, в разноцветных прозрачных нарядах, невесомо-воздушных то ли фей, то ли богинь… Она «заболела» балетом, но в балетную школу ее не взяли, даже не посмотрев. Оказалось, что привели ее туда поздновато. Теперь-то она понимала, что это было, конечно, к лучшему, ведь ее взрослую фигуру и конституцию вряд ли можно было бы назвать подходящей для хореографии, изящной или хрупкой. В отпуск Алла решила махнуть на Черное море и заодно, там, на отдыхе, если получится, конечно, попробовать написать что-нибудь. Она остановилась в доме отдыха в солнечной Абхазии, где ей очень понравился громадный живописный парк по типу дендрария, ее двухместный номер, в котором она жила одна, и вполне удовлетворительное трехразовое питание с неплохим меню. Но главным преимуществом здесь была спокойная, тихая обстановка вдали от так называемой «цивилизации», которая в Сочи и Курортном городке Адлера проявлялась в рекордном количестве народа и критическом уровне децибеллов смешанной из множества разных песен, оглушительно ударной музыки, грохочущей до поздней ночи из всех открытых кафе и ресторанов. Она, действительно, взялась здесь за свою книгу и теперь, выйдя из моря, уютно располагалась под своим индивидуальным, здоровым пляжным зонтом на лежаке с полотенцем, общей тетрадкой и ручкой в руках. Что ж, вот она, ирония судьбы! В самом расцвете своей по-взрослому активной, женской жизни, когда она, вырастив сына, а также оправившись, наконец, от всех своих испытаний и потерь, стала принадлежать только самой себе… И, оглянувшись по сторонам, вдруг побежала, не чуя под собой ног, на эти самые бальные танцы… Вот тут-то ей неожиданно и понадобилось вдруг… Понадобилось вдруг все сразу: и хрупкость, которой не было никогда, и стройность, которой уже не было теперь… И красота, которая с улыбкой удаляясь, пока еще, правда, довольно ласково помахивала ей рукой… Ей стало нужно теперь все сразу, – ведь она встретила там свою долгожданную и сумасшедшую, с почти реальными полетами в ярко-синих просторных небесах и неизбежными падениями в кромешно-черную пропасть ада, свою последнюю любовь… *Далее при этой мысли, для поддержки внутренних ресурсов, она, как за соломинку, уцепилась взглядом за оранжево-золотистый, зовущий и примиряющий с жизнью, изысканно-нежный облачный коктейль закатного пейзажа морского горизонта. Да, она встретила там его, своего Елкина, три года назад. Впервые, в почти пятьдесят своих женских года! Какой ужас, смешно и грустно, право… …Так или иначе, а восьмилетней уже школьницей и, конечно же, принцессой в душе она носилась по саду, пружинисто разбегаясь, лихо отталкиваясь и с удовольствием, долго, подражая Спящей красавице или Жизели, паря в воздухе над очередным, оказавшимся на ее пути, арыком. Ее голубоглазый дед был чем-то похож на древнегреческого патриция. Возможно, правильной строгостью черт лица, высоким лбом и прямым носом. Голубоглазый, стройный, по-мужски интересный и очень обаятельный, дед (для детей бабаем) был сыном муллы и исключительно широкой, благороднейшей души человеком. Эти широта и благородство души были в нем настолько естественными, органичными и, может быть, даже врожденными, что при общении с ним вы ощущали их просто физически. Может быть, в виде светлых, теплых и ласковых лучей-флюидов его улыбающихся глаз? Она хорошо помнила эти серо-голубые, умные и проницательные глаза, его слегка ироничную, грустноватую улыбку… И то огромное, головокружительно-восторженное чувство привязанности к нему от неизменного ощущения в его обществе глубины и безграничности уникального пространства его любящей души, его сверхчуткости и реактивности, сверхскоростного, еще до взгляда и до слова или с полувзгляда и полуслова понимания… Да, дед был сыном оренбургского муллы и имел лишь духовное образование. Но в «политических» диспутах с повзрослевшей к окончанию школы внучкой всегда обнаруживал настоящую прозорливость и безусловную грамотность. Так, она, убежденная комсомолка и даже комсомольский лидер, как было принято в среде передовой успешной молодежи нашего общества в конце 60-х годов, как-то горячо и со знанием дела разъясняла деду программу партии о строительстве коммунизма в СССР в течение ближайших двадцати лет! Бабаем никак не хотел принять на веру или согласиться хотя бы с одним ее доводом… – Нельзя этого построить ни за двадцать лет, ни за какое другое время, – улыбался дед. – Но, бабаем, ну, как ты не понимаешь, что все уже запланировано, рассчитано и все практические задачи будут шаг за шагом последовательно и конкретно решаться в продолжение нескольких предстоящих пятилеток! – Нет, балам (дитя мое, по-татарски), это никак невозможно, – пряча едва заметную иронию в своей слегка насмешливой улыбке, ласково возражал ее дед, покачивая головой… Гадание – Аллочка, иди-ка сюда! – однажды позвала маленькую внучку скромная, невысокая и чуть полноватая, садовница в длинном сером фартуке, с садовыми ножницами и шлангом в руках. Это была та самая бабушка Зайнаб, которая являлась автором проекта, феей и создательницей их божественного сада. Одинокая женщина, родная сестра деда, она жила вместе с ними под одной крышей. – Иду, абака, – и быстроногая внучка тут же подлетела к бабуле. Как мы уже упоминали, идею этого сада абака, вынашивала еще в те давние времена, когда они с дедом еще только выбирали участок для этого дома и вместе с ним ходили присматривать его. Потом, после покупки этого участка земли, началось и строительство дома. Любовно планируя этот сад по всем правилам садового искусства, бабушка Зайнаб придирчиво выбирала и высаживала роскошные кусты ягод и деревья, руководствуясь строгими требованиями садовых энциклопедий. Позже она, к примеру, скрещивала крыжовник со смородиной, получая особенно крупную изысканного вкуса ягоду, выискивала и добывала удивительные сорта роз, сирени и хризантем, яблонь, персиков, урюка, алычи, вишен и винограда. – Ну-ка, сделай пальчики вот так, – и абака плотно прижала друг к другу указательные пальцы своих натруженных рук. Они у нее примкнули друг другу ровнехонько от самого основания до кончиков ногтей! Внучка заметила это и послушно сделала пальчики так, как было показано бабушкой. Старательно выпрямив, она плотно прижала друг к другу, два своих указательных пальца. Заинтригованная чем-то непонятным и новым для себя, внучка с улыбкой, снизу вверх, взглянула на бабушку, а затем снова на свои пальчики, ожидая услышать что-нибудь интересное... Оказалось, что примерно до середины средней фаланги пальцы девочки плотно и ровно прилегали друг к другу. Но выше… Выше они отчетливо расходились и все больше отклонялись друг от друга в разные стороны, и получалось, что очень ровная в начале дорога, начиная примерно с середины пути, явно раздваивалась, на глазах распадаясь на две: левую и правую… По инерции продолжая улыбаться, но уже встревоженная затянувшимся молчанием, девочка вопросительно подняла лицо к бабуле. От неожиданности Алла испугалась. Никогда раньше она не видела у бабушки такого потемневшего вдруг лица. Ее дорогая абака смотрела на свою любимицу с каким-то настороженно-озабоченным, одновременно недоуменным и сострадательным выражением. Будто хмурая туча омрачила вдруг всегда такой нежный и ласковый ее взгляд… Опечаленная и подавленная, абака, не сказав ни слова, повернулась к девочке спиной и на глазах погрузневшей, какой-то не своей походкой медленно зашаркала садовыми калошами, по-утиному тяжело переваливаясь с боку на бок, прочь в глубину сада. За ее плечами были долгие годы тюрьмы, проведенные там вместе с мужем и из-за него. Когда он умер, так и не дождавшись вместе с остальными осужденными в 30-е годы светлых дней, бабушка Зайнаб была освобождена из-под стражи и с тех пор жила в их доме с семьей брата. А косы шестилетней внучки уже опять мелькали то тут, то там меж цветов и деревьев, у русской печи и в малиннике. *Взрослая женщина снова вобрала в легкие побольше морского воздуха и оглянулась на зеленые, в белых клочьях облаков, вершины окружающих море гор. Господи! Неужели уже тогда, в детстве ее судьба была так жестоко определена? Неужели ей на роду было написано все, что она испытала? И даже это итоговое «раздвоение личности», и этот внутренний надрыв, и периодическое бегство от своих принципов и совести, и готовность к капитуляции, и горькое признание в том, что… «меня уже больше нет, мама, меня больше нет… это – не я!» Родители О ее матери – высококвалифицированном враче педиатре-инфекционисте можно было бы написать отдельную книгу. Она отдавала всю себя лечению крохотных детей с тяжелейшими заболеваниями. Не щадя своих сил, она мужественно вступала в борьбу за их жизни и часто побеждала опасность даже в тех случаях, когда ее коллеги недоумевали: «Зря только медикаменты переводите…» О ней ходили легенды, но силы ее истощались с каждым днем. Она работала дотемна, не выходя из отделения до тех пор, пока оставался хотя бы малейший риск для жизни ее крохотного подопечного. Особое внимание она уделяла детям из детских домов, подолгу не спуская заболевшую кроху со своих рук. В их семье таких малышей и их диагноз знали по именам, и дочка часто приходила к матери на работу, чтобы повидать их. Но оформлена ее мама при этом всегда была только на одну ставку, больше не брала, а работала за троих, по ночам читая медицинскую периодику. Отец, опытный строитель, в прошлом офицер-фронтовик, вырос за несколько послевоенных лет от прораба до главного инженера крупного строительного треста. Он строил нефтезаводы, и его переводили по окончании строительства объекта из одного города в другой. Семья жила в разных городах на Волге, всякий раз благодаря отцу получая хорошую квартиру при переезде. Ее родители были глубоко порядочными, интеллигентными, серьезными и обаятельными, с юмором, людьми, беззаветно любящими детей и стремящимися сделать для них все возможное в плане их развития и образования. В жизни их семьи нередко бывали долгие периоды почти идиллических, задушевно-нежных отношений и вполне гармоничного существования. Походы в театр, чтение книг, особый интерес к русскому языку и происхождению любого редкого слова с поиском его значения и трактовки в самых полных, еще дореволюционных толковых словарях, совместные, всей семьей, катания на коньках и лыжах, прогулки по лесу, пикники близ воды, костюмированные праздники… Душой и заводилой во всем этом духовно-богатом общении была, конечно, их мама. Отец вернулся домой с войны весь в орденах и медалях. Он был артиллеристом и участвовал в Сталинградской битве, форсировании Днепра, освобождении от фашистов Будапешта. Там же он спас от лихой беды и одну венгерскую девушку по имени Эржек от наших же солдат… Ее семья долго чествовала и гостеприимно принимала потом молодого, голубоглазого и кудрявого советского офицера, не допустившего их несчастья и насилия. Кстати в 1964 г., в самом начале хрущевской оттепели, Алла, будучи уже семиклассницей, в отрывном настенном календаре углядела любопытную статистику. Оказывается, по числу Героев Советского Союза, награжденных этим высочайшим званием и признанием их подвигов и вклада в Победу в Великой отечественной войне ее народ, татары, занимали одно из самых первых мест в приведенном списке. Было указано, что по абсолютному числу Героев СССР в годы ВОВ татары стоят на втором месте после русских. А вот по относительному их числу, в пропорции к численности всего татарского народа, они вышли на первое место! Жаль, что эта информация, промелькнув в одном-единственном маленьком календаре именно в годы разоблачения культа личности Сталина, позже никогда уже более не встречалась и не упоминалась в СМИ. А между тем, вслед за ее народом и близко к нему в этом списке находились и чуваши, и башкиры, и грузины, и другие народы. В мае каждого года перед началом каникул девочку спрашивали, поедет ли она на лето в Ташкент? Но, как мы с вами знаем уже теперь, разве надо было ее об этом спрашивать?! Каждый год, добравшись, как дорвавшись, до родного уголка на Аклане, она пулей летела в сад, к своим любимым уголкам. Заглядывая в каждый цветок, ласково прикасаясь к тугим бутонам и соцветиям, зачарованно всматриваясь в каждый перламутровый лепесток и золотистую, пахнущую свежей малиной тычинку розы, она наслаждалась и оттаивала всякий раз, и отходила от той, другой ее жизни. В душе воцарялись мир, покой и гармония, жизнь снова превращалась в великолепный, волнующий праздник. А праздников и гостей в их доме в те годы тоже бывало достаточно. В день рождения деда, в конце июня, во дворе устанавливали длинные столы под виноградником, за которые усаживались многочисленные гости. В саду и доме толпилось много народу, все от души веселились и радовались, чествуя деда. К приготовлению блюд в такие дни привлекали и других женщин, всегда приходивших помогать бабушке заранее и даже накануне. Сами они тоже частенько ходили к родственникам в гости. И так случилось, что однажды на свадьбе племянника деда состоялось первое в ее жизни публичное выступление с неожиданным исполнением продолжитель-ного и абсолютно импровизированного танца. Да, это было на свадьбе дяди Ильдара и тети Розы. Накануне этого долгожданно события ее абаба сделала свой знаменитый чак-чак – татарское свадебное блюдо, состоящее из маленьких воздушных продолговатых, тонкого теста и полых внутри, овальных катышков, слепленных между собой медом. Ему, как правило, придается форма усеченного конуса, который к тому же может быть украшен вдобавок сверху разноцветным монпансье. Его утонченный, и сладкий, и нежный вкус, вряд ли можно описать словами. Но изобильно-насыщенная сладость и калорийность чак-чака – наверняка неслучайный традиционный выбор для свадебного приношения! Всей семьей, дружными рядами, они тронулись в путь на трамвай по узбекской махалле – Аклану – с ее широким полем и стадами барашков, жующими клевер, чтобы доехать до остановки Дербаза, где жили племянники деда. Абака, переваливаясь как утка с ноги на ногу, шла медленнее всех и потому замыкала шествие этой процессии. А маленькая Алла, очень переживавшая всегда за низкую скорость перемещения в пространстве абака, постоянно носилась челноком от впереди идущих родных к фее-садовнице и обратно, умоляя придержать шаг и подождать первых и что было сил помогая, пытаясь буксировать ее, отстающей бабуле. Наконец, они вошли в просторный двор, уставленный длинными, свадебно-накрытыми столами и с волнением стали ожидать вместе со всеми молодых. О, вот они, молодая и потрясающе красивая пара, вошли и остановились пока еще у самых ворот. С этого момента начались встреча и чествование молодых с веселым и красочным осыпанием их с головы до ног деньгами, цветами и конфетами, а также с разрешением для детей ползать у ног жениха и невесты и собирать всю эту роскошь. И вот началось свадебное застолье. В центре ярко освещенного двора расположились музыканты. Они были нарядные, с растроганными лицами, и вскоре начали мастерски, с большим вдохновением и вкусом, исполнять какие-то переливчато-кружевные, прекрасные и полные поэзии, восточные мелодии. Она до сих пор помнила небольшую и свободную в тот момент площадку перед оркестром и начальные звуки очередной, полной нежности и любви, проникновенной и завораживающей песни. Переполняемая каким-то новым для нее чувством – безумной жаждой слиться с этой музыкой в движении и танце – она взволнованно замерла на несколько секунд, борясь с охватившим ее желанием… И вот… какая-то мощная сила легко приподняла ее над землей, сделала невесомой, наделила вдруг искусством и вдохновением свыше, освободила ото всего вокруг и властно передала все ее существо одной только этой музыке и танцу! И тогда она побежала вперед и полетела, и закружилась в центре той, ярко освещенной площадки с музыкантами, грациозно подчеркивая нежными и плавными движениями гибких рук, головы, корпуса и ног нежнейшие переходы и трепет жизнерадостной мелодии. Бежали минуты. Музыканты продолжали играть, музыка не кончалась. Изумленные гости затихли за столом, наблюдая небывалое зрелище… А она все кружилась и взлетала, и парила, забыв о стеснении, зачарованно, всецело и свободно отдаваясь своему порыву. Длинные каштановые косы то летели вслед за ней по воздуху, то гибкими змейками обвивали стан… Своими движениями, подражая балеринам, она стремилась тогда не только подчеркнуть ритм и ведущую мелодию, но также выразить весь свой восторг, любовь и нежность, пожелать молодым своими легкими и трепетными крыльями небывалого счастья… С наслаждением упивалась она этой неожиданной, откуда ни возьмись явившейся первой своей импровизацией и впервые ощущаемой всем ее существом вселенской гармонией с миром… Ей было уже почти сорок лет, когда их знаменитая тетя Бася, отчаянная и повидавшая всякого на своем веку женщина, проработавшая всю жизнь кассиром в ресторане, сказала ей совершенно неожиданно при их встрече: – Аллочка, как же ты танцевала тогда… на свадьбе! О-хо-хо… И Бася, как выяснилось теперь, хорошо помнившая все эти тридцать лет пережитое тогда впечатление, как-то очень серьезно покачала головой. Не находя слов, чтобы выразить свои чувства, она уже раскачивалась всем телом, закуривая папиросу. Ее доброе, глубоко изрезанное морщинами лицо, на миг просветлело и опять приняло тревожно-недоуменное выражение… – А вы, Басима-апай, все еще помните об этом? – смущенно и с радостным удивлением улыбнулась Алла. – Как же ты танцевала тогда, Аллочка, – вновь погружаясь в свои старые, но нестертые временем, переживания и переходя уже на шепот, повторила тетя Бася. Она продолжала раскачиваться, прикрыв глаза… – О-хо-хо… Как же ты танцевала… Будучи чуткой и внимательной от природы, Алла рано стала замечать, с каким искренним восхищением и любовью смотрят на нее окружающие. А сверстники, что там говорить? Бывало, Дамир, ее троюродный брат по матери, живший с родителями на Кукче, приходил во время каникул к ним на Аклан в гости, чтобы повидаться и пообщаться с приехавшей из России сестрой. Однако к ее величайшему изумлению, бедный Дамир, будучи уже десятилетним подростком, первым делом, выходя в сад, проворно залезал на их абрикосовое дерево, как можно выше, и не только не хотел слезать вниз для общения с сестрой, а и вообще не мог проронить за все время своего посещения ни единого слова! Их контакт состоял в том, что она, как всегда послушно, играла сама с собой во дворе, а ее гость из кроны их абрикоса сосредоточенно и хмуро следил из своего надежного «укрытия» за каждым шагом и движением играющей в одиночестве принцессы. – Да… – думала она теперь, вспоминая те детские снимки, где русоволосая девочка с красивым удлиненным овалом лица, тонкой переносицей и ясным взглядом из-под чуть-чуть волнистых бровей, с косами, свободно струящимися вдоль ее хрупкой фигурки до подола… где она – нарядная, в бусах, серьгах и кокошнике сидит и безмятежно, во весь рот, улыбается, глядя прямо в объектив фотоаппарата... Да… Знала ли она тогда, что то ее, уже проснувшееся в ней ожидание счастья, что оно, это ожидание, оно-то уже и было, и всегда будет и останется в ней навсегда ее самым большим на свете, почти единственным в жизни счастьем… Что у мальчиков, юношей и мужчин, как у бедного Дамира, будет перехватывать горло и захватывать дух от одного ее вида и присутствия… Что их, этих мужчин, будет много, очень много… Тех, которые, только увидев ее или страстно влюбившись, будут стремглав устремляться к ней и желать ее… Но что беда всей ее жизни будет заключаться в том, что ни один из них не сумеет стать для нее тем единственным мужчиной, защитником и другом, героем и любимым, о котором она мечтала с тех самых пор… и что так и не придется ей встретить того, которого она искала, для которого родилась, пела и расцветала, и танцевала во сне и наяву… – Кзлар арям булдэлар (девочки зря пропали), – сокрушенно вздыхали об их с троюродной сестрой-пианисткой похожих судьбах добрейшие и мудрейшие, не устававшие переживать за них бабули. «Арям булдэлар»… ну да… это по-татарски… а как же по-русски то будет? Как понять смысл этих слов до конца? Бабушек уже нет на свете… А-а, так говорят о каком-то явном ущербе, о порче и напрасном пропадании чего-то изначально хорошего и стоящего, но по каким-то досадным причинам не сбереженного, вобщем, впустую пропавшего, потерянного… Глава 2. ДОЛГАЯ ДОРОГА К НЕМУ Теперь она понимала, что тогда парила над землей и пела, и танцевала ее душа, уже впитавшая в себя столько нежности и любви, ярких красок и ароматов, что, благодарная и переполненная этими чувствами, стремилась безотчетно и сторицей передать их другим… И сейчас, когда ей было уже, увы, так много лет, в ответ на свое ультимативное требование, обращенное к Елкину, сказать ей, хотя бы в день ее рождения, несколько неизбитых слов, он, такой строгий, а частенько не просто сердитый, но даже и вредный, ее мучитель, изверг, кровопийца и кумир, по такому особенному случаю незамедлительно и проникновенно выдохнул: – Столько любви… Первая встреча Единственными мужскими руками, в которые ей захотелось пойти сразу, безусловно и навсегда, были жестковатые, уверенные, надежные и бесконечно комфортные для нее, рабочие руки Елкина. Он был наладчиком, всю жизнь проработавшим на Кировском заводе. На его золотых руках и светлой голове держался целый механический цех, в котором испытывали и доводили до ума новое оборудование. Она, в прошлом научный сотрудник, специалист по авиационной метеорологии и численному физико-математическому моделированию атмосферных процессов, а после перестройки – ведущий редактор крупного петербургского издательства с первого взгляда на Гришу, безмятежно танцевавшему медленный фокстрот с какой-то дамой, совершенно отчетливо и ясно поняла все… Что вот этот, который идет именно таким, как ей надо шагом, именно так слышит музыку и двигается столь гармонично в ее пространстве, и есть тот самый – ее мужчина. И… что теперь она хочет быть с ним и только с ним… Григорий Елкин являлся опытнейшим танцором-«бальником», отдавшим этой своей единственной почти страсти сорок лет жизни. Разумеется, он был из круга любителей, занимавшихся бальными танцами непрофессионально. Но его острый, непреходящий, пожизненный интерес и глубина проникновения в эту стихию были уже отнюдь не дилетантскими, а, скорее, как раз профессиональными. Встреча с этим, далеко не обычным и даже странным в чем-то, человеком действительно потрясла и перевернула вверх дном все ее существо, всю ее дальнейшую жизнь… … Это был обычный танцевальный вечер «для элегантного возраста» в ДК Ленкома. Она частенько ходила туда потанцевать, попрыгать, поразвлечься, пообщаться с весьма развеселым, пришедшим целенаправленно «снять напряжение», разбитным народом. Тот вечер подходил уже к концу, когда она, наплясавшись вдоволь, вдруг увидела его, Гришу Елкина… Выждав окончания танца и улучив момент, когда он отдыхал на низенькой скамейке в одиночестве, она подскочила к нему со всех ног и выпалила, замирая от ужаса и собственной наглости: – Можно пригласить вас на танец? Елкин поднял на нее смеющиеся глаза, в один момент оценил ситуацию и, поднимаясь навстречу, с улыбкой проронил: – Хоть за нормальную женщину подержаться… Это было началом ее конца, теперь-то она хорошо это понимала. А тогда… она просто млела от счастья. Музыка смолкла, и они сели рядом на его прежнее место. Зазвучала следующая, зажигательная и ритмичная мелодия. – А давайте ча-ча-ча! – предвкушая предстоящее удовольствие, воскликнула Алла. Елкин отрицательно покачал головой. Тогда она, имевшая все же кое-какие начальные навыки латиноамериканских танцев, решила пойти ва-банк и продемонстрировать ему, что тоже не лыком шита. Тем более, что бойкости, куража и темперамента ей было не занимать… И она рискнула! Отчаянно стараясь не ударить лицом в грязь, она стала «на гора» выдавать все, заученные прежде цепочки (так в бальном танцевании называется определенная (заученная) последовательность движений)! – Э, э, э! – решительным жестом остановил ее Елкин, одновременно поднимаясь и подходя к ней поближе. – Что это вы тут выделываете? – А что? Нас так учили, – тоном двоечника оправдывалась она. Что-то не так? – Все не так, – проворчал Елкин, и посмеиваясь, комично стал утрировать ее выкрутасы. – Если вы думаете, что это ча-ча-ча… то это громко сказано… От растерянности она уже вообще ничего не соображала. – Господи, помоги мне… Боже мой, «все не так»? Какой ужас. Да, все было явно не так… – это дошло до нее мгновенно. Да, конечно, она не была стройна и миниатюрна и не занималась бальными танцами, как он, с двадцати лет… Но все же от нее не укрылось и другое, что сейчас, благодаря этой встрече и этому, спокойно сидящему рядом с ней не знакомому, но почему-то с первых же минут такому близкому ей человеку, в ее жизни что-то существенно изменилось, словно перевернулось… Что она стоит на пороге чего-то бесконечно огромного и прекрасного, и бесконечно значимого для нее… И, может быть, непосильного даже, добавим мы теперь, забегая немного вперед. Ей предстоял долгий, тернистый путь от новичка к удовлетворительной партнерше, а главное, – мучительная до… потери сознательности, как говорят нынче, борьба с собой, с ним и за него, борьба с реальными и многочисленными соперницами, борьба не на жизнь, а на смерть… Впереди была долгая дорога к нему, к ее любимому, к ее Грише… К нему! Нетрудно догадаться, что дальше она, не помня себя, как одержимая, всем своим истосковавшимся по близкому мужчине существом рванулась к нему навстречу! Она летела к нему, широко и с удовольствием расправляя по пути затекшие от бездействия, мощные крылья, задыхаясь от предчувствия любви и нетерпения… *Солнце уже припекало. Взрослая женщина отложила в сторону тетрадь и оглянулась по сторонам. Отдыхающие потянулись поплавать перед обедом. Она тоже вошла в море и, с упоением покачавшись в освежающих синих волнах, вышла на берег. После обеда, устроившись поудобней на тенистой скамье, окруженной цветущими олеандрами танцевальной площадки их дома отдыха, она опять ушла с головой в свою повесть. Господи, что она наделала? В чем ее вина? Что ее так безнадежно сбило с толку и запутало, чего она не почувствовала вовремя, не постигла и не сумела поправить? Привыкшая к улыбке над собой, юмору и самоиронии, она от души пожалела, что в широких, окаймленных высокими и роскошными соснами, кедрами и лиственницами, прекрасных аллеях парка сейчас не прогуливаются… – Платон с учениками или царь Соломон… или нет, лучше всего помог бы ей сейчас, конечно же, Федор Михайлович! – улыбнувшись своей озорной и дерзкой мысли, размечталась шепотом она. Ей бы немного хитрости, терпения, лукавства, женского притворства и дипломатии, коварства, наконец! Куда там, она не привыкла к такому. Сначала оттолкнуть, потом приблизить, потом снова надуть губки и сделать вид, что совершенно равнодушна? И убегать, убегать, убегать… Все это было для нее смешно, зачем, ведь ей и так очень редко, кто по-настоящему нравился… Обычно мужчины первыми обращали внимание на нее. По этой причине традиционных женских уловок, игры, кокетства и притворной холодности она не знала. Эта смехотворная для нее стратегия и тактика казалась ей ниже ее достоинства, уделом слабых, хитрых, корыстных и лицемерных женщин. О, она была явно не сильна во всем этом и от души презирала такое поведение как сильная, глубокая и цельная натура. Безусловной ценностью для нее, воспитанной на Тургеневе и Драйзере, Хэмингуэе и Достоевском, Ремарке и Чехове, была одна только искренность, открытость чувств, честность, преданность и любовь! Как Суламифи у Куприна, ей были совершенно чужды хитрость и коварство, жажда власти и корысть, и жила она с детства одной только мечтой о самой любви или, позднее, самой этой любовью… Однако теперь обстоятельства изменились. Весь ужас заключался в том, что с Елкиным судьба столкнула ее довольно поздно. Да, за ее плечами все дальше оставалась молодость, прошедшая в борьбе за хлеб насущный и обеспечение семьи, полная хлопот по воспитанию без отца сына, многолетний уход за безнадежно больной, с многократными инсультами и параличами, матерью. Но все же даже теперь, когда все их с братом долги родителям и детям были давно выплачены, она в глубине души по-прежнему ощущала себя той же косастой девчонкой, выдумщицей и артисткой, привыкшей к восторгу и поклонению и по инерции, да и, конечно же, по ошибке, наивно ожидающей их. Таким образом, холодный душ из единственно желанных рук Елкина и следующие за ним с неизбежностью душевные, нередко переходящие также в физические, страдания героини, близкие по силе своей к самым изощренным пыткам зверского средневековья или мукам многоуровневого ада, или, скорее, к внутренним терзаниям героев Достоевского, были ей надежно гарантированы и обеспечены, а потому и не заставили себя долго ждать… Тогда, помимо ее крупной фигуры, наиболее существенной проблемой их будущих взаимоотношений с опытным бальником ей виделось собственное неумение танцевать по всем правилам танго, фокстроты, вальсы, квик-степ и джайф, дотошным изучением и исполнением которых занято на досуге все танцующее сообщество. Да, пока она ничего не умеет, но ведь этому можно научиться! Она будет старательно заниматься и потом все же не с нуля, как многие, а имея неплохую, семилетнюю базу обучения танцам народов мира в детстве. – Конечно, бальные танцы – это совсем другое, но я ведь способная, постараюсь освоить, – подбадривала она себя. Ведь я теперь стала свободнее и так соскучилась по этим, то лиричным, то страстным и томным, то жизнерадостно-вихревым, обожаемым своим танцулькам… Первый луч восходящего солнца …В субботу утром она позвонила Елкину и попросила немного позаниматься с ней. – Я буду сегодня в ДК металлистов, – ответил он. – Там есть два зала. В маленьком можно будет попробовать… Только у меня их там много, – имея в виду своих учениц, с чуть слышной усмешкой предупредил он. Последние его слова несколько насторожили и обескуражили ее, но через минуту она уже смирилась с этим и даже одернула себя: – Чего ж ты хочешь, чтоб у танцора с тридцатипятилетним стажем, которые так редки нынче, буквально исчезают и потому ценятся на вес золота, чтобы у него, такого лапы, и не было учениц? Держи карман шире! И она, строго взяв себя в руки и успокоившись, стала с радостным волнением, как Наташа Ростова перед своим первым балом, собираться и «наводить красоту». Она еще не догадывалась тогда, что в бальном танцевании, при прочих равных, особенно ценятся хрупкие и миниатюрные партнерши, дающие мужчинам такой незаменимый козырь, как маневренность дамы, то есть малая ее инерционность, а значит, и легкость в управлении ею. С хрупкой партнершей танцору легче реализовать свой замысел, ведь ведущим в паре всегда является он. *Дойдя до этого непростого места, женщина встала со скамейки и пошла по направлению к морю, туда, где в двух шагах от него, под уютными зонтами, располагалось крохотное кафе. Усевшись за ярко-желтый столик с чашечкой двойного кофе, она с удовольствием откинулась в кресле. Перед ней поблескивал и играл на солнце до головокружения ослепительный сине-зелено-голубой небесно-морской простор. Наслаждаясь морским воздухом, крепким кофе и восхитительным видом, она кайфовала. …Итак, здесь царили совсем другие стандарты и идеалы. В этом разношерстном, и в общей своей массе не слишком-то культурном, интеллигентном и гостеприимном, а в большей степени – амбициозном сообществе, она сразу ощутила себя пришельцем с другой планеты, чужаком и иноверцем. Она принадлежала к совершенно иной танцевальной культуре, имела свои понятия о красоте движений, свою хореографию, свой, наметанный на движения, взгляд. Единственной ее радостью среди этих надутых и напыщенных, как ей казалось, индюков и индюшек был ее ненаглядный Гриша Елкин. Он охотно возился со всеми женщинами, неповторимо гибко и пластично, а если надо, то и в замедленно-гротесковой форме, демонстрируя им самую суть разбираемых ими, весьма непростых движений. – Ну, можно вот так сделать? – вопрошал он ее, показывая «веер» или «алиману». – Два–три, ча–ча–ча, – подсчитывал он себе, повторяя во второй и в третий, и в энный раз никак не дававшуюся ей фигуру. – Что это за шаг? – улыбаясь, пародировал ее механик с Кировского завода. – Вы идете почему-то на цыпочках, на носках, у вас ступня провисает, а здесь надо полностью, всем весом вставать на пятку! И он, потрясающе органично, виртуозно и легко перенося вес тела под нужный счет на нужную ногу, наглядно и терпеливо знакомил ее со всеми премудростями и вводил в курс дела этого захватывающе увлекательного процесса, именуемого бальным танцеванием. В объятиях теплого детства Этим вечером, собираясь на танцы, выбирая наряд и украшения к нему, Алла взволнованно прихорашивалсь перед зеркалом. Она заранее переживала, что вечер в ДК, как правило, пролетает очень быстро, и они не успевают с Гришей толком пообщаться и хотя бы немножко получше узнать друг друга… – Но как же ей подружиться и установить более близкий контакт с ним? – ломала голову Алла, подкрашивая глаза. Она мучительно соображала и придумала, наконец, показать ему некоторые свои детские и более поздние фотографии, чтобы немного рассказать ему о себе, своей семье и жизни. Так она и сделала, но Гриша не проявил интереса к этой ее затее. По всей видимости, действительно, вечер бальных танцев был не подходящим местом для этого. Но, к сожалению, других мест встречи у нее с ним не было. Вернувшись домой, она переоделась, попила чаю и вспомнила, что надо убрать назад в альбом ее фотографии, которые она таскала для Гриши на вечер. Вынув их из сумочки и включив торшер рядом с кроватью, она достала альбом с фотографиями и, раскладывая карточки по местам, засмотрелась на них невольно и… угодила перед сном в объятия своего доброго, милого детства. Ее детство… Оно было настоящим, выпавшим на ее долю, непомерно-огромным солнечным чудом и счастьем. Оттуда, как из целебного, хрустально-прозрачного живительного родника, она черпала до сих пор все свои, в прошлом недюжинные, силы, чтобы выстоять и удержаться на плаву в этой выпавшей на ее долю одинокой, цинично-жестокой жизни… …В старом городе Ташкента, столицы тогда еще советского Узбекистана, на Аклане – была ее Родина, родной дом их семьи, бабушки, дедушки и мамы. А на Кукче, следующей и конечной остановке девятого и одиннадцатого трамваев в Старом городе, находился дом бабушек-дедушек по отцу. Неподалеку от них, тоже в собственных домах с садиками жили и другие их ближайшие родственники: ее двоюродные бабушки и дедушки, дяди и тети, сестры и братья. Этот старый район Ташкента навсегда остался в ее сердце самым заветным, родным и теплым, одним словом, – по-настоящему райским уголком… Дом был большой, просторный, в несколько комнат со стенами, расписанными тонкой кисти золотым и серебряным восточным узором, с высокими потолками, и огромными окнами, с округлыми от пола до потолка серебристыми печами. В саду, под большим виноградником, с лозой, поднимавшейся до самой крыши дома, стоял стол с зеленым бильярдом, и тут же, неподалеку, в особенной красоты, любовно продуманном и прихотливо разбитом цветнике благоухали не сравнимые ни с чем и совершенно не похожие одна на другую: от белых и кремовых до малиново-бардовых, самых разных форм и размеров, восхитительные розы… Вдоль другой стороны дома также до самой крыши, создавая спасительную тень, поднимался виноградник уже другого сорта, не с темно-синими, как первый, размером в сливу виноградинами сорта «Победа», а с золотисто-розовыми, перламутровыми круглыми ягодами настоящего, с удивительным привкусом, муската или удлиненного и прозрачного «дамского пальчика». Этот сад посадила и вырастила по энциклопедиям, взлелеяла и, покуда была жива, холила с утра до вечера родная сестра дедушки – Зайнаб. Она вынашивала план его создания, еще тогда, когда они только ходили смотреть, как строится их будущий дом. И потом, сидя в тюрьме вместе с осужденным мужем, и затем после его смерти отпущенная на свободу, она всегда мечтала вырастить такой сад! Потому-то он и был так несказанно прекрасен с его цветами, персиками, урюком, яблонями, вишнями и алычой, и, разумеется, роскошными виноградниками, поднимавшимися даже до крыши высоких, с чердаками, дальних сараев, тянувшихся вдоль противоположного дому забора. Удивительно, что в этом саду имелась и настоящая русская печь, такая же точно, как в русских сказках, – и действительно, играя там, Алла легко и естественно «входила в образ» русской девушки и в такие моменты, поглощенная игрой, с удовольствием ощущала себя настоящей сказочной героиней… Каждое лето весь этот веселый и разноцветный, ликующий и радостный мир под горячим солнцем Ташкента щедро ласкал и одаривал маленькую девочку буйством множества самых сочных красок, обилием живописных цветов и плодов, нежностью изысканных ароматов. Она помнила до сих пор, как ее, шестилетнюю девочку, завораживал вид покрывала из опадающих бело-розовых лепестков цветущего в саду, рядом с русской печью, урючного дерева; как она, взволнованно и трепетно любуясь им, осторожно и бережно, чтобы не помять, ступала по тонкому и нежному, словно китайскому, шелку, легчайшим перламутрово-розовым облаком, покрывавшим этот уголок сада. В возрасте примерно шести лет Алла получила в подарок роскошно-изданную, нарядную, раскладную книгу «Спящая красавица», и, мгновенно отождествив себя с прекрасной царевной, стала с тех пор терпеливо и преданно ждать и искать своего принца. Продолжая впитывать в себя этот волшебно-красочный мир, взлелеянная любовью и лаской родных, бабушек и дедов, она, как ей казалось теперь, с высоты прожитых лет, всю последующую жизнь будет искать своего единственного друга, мужа и любимого, чтобы отдать ему всю себя, все, переполняющие ее, и властно требующие выхода чувства. В ней зародились уже тогда и жизнерадостность, и какая-то особенная чуткость, и обостренность восприятия, трепетность и нежность; неравнодушие и чувство справедливости, а также безупречная внутренняя гармония, шагнувшие в ее открытое сердце, скорее всего, из этого прекрасного внешнего мира. Чистота помыслов и благородство преподавались ей дедами и родителями в их доме ежечасно. Благодарность и нежность, удивительная преданность и любовь друг к другу бабушки и дедушки, самопожертвование во всех испытаниях той непростой их жизни, бесконечная доброта и забота о детях, – этот пример великой и самой бескорыстной любви на свете будет потом всю жизнь, играя теплыми лучами и согревая, как солнце, стоять перед ее мысленным взором. – Аллочка, иди кушать, – раздавался из открытого окна кухни ласковый голос бабушки, самой дорогой и любимой на свете бабушки Марьям. Своими удивительно правильными, одухотворенными и вместе с тем милыми чертами лица, а также большими карими глазами лани абаба, как звали ее внуки, внешне, особенно на фотографиях времен ее юности, имела большое сходство с мадонной. Она была очень способной и талантливой. Когда ей было уже хорошо за семьдесят, она, еще до революции получившая только домашнее образование, своим пытливым умом и дотошными вопросами к внукам легко докопалась до принципа двоичной системы и работы компьютера, чем привела их всех в почти священный трепет… Недюжинное чувство юмора, постоянная готовность одарить всех улыбкой, полной понимания, любви, озорства и задора одновременно, – все это вместе и сразу яснее ясного выдавало в ней острый ум, незаурядность богатой от природы натуры, удивительно гармоничный и светлый внутренний мир. Сохранившаяся до глубокой старости прямая осанка была привита бабушке с раннего детства как непременное условие воспитания девушки из благородной и состоятельной семьи. Да, бабушка была единственной и любимейшей дочерью в многодетной семье оренбургского миллионера. Ее отец, купец 1-й гильдии Гани-бай, был известным, глубокоуважаемым и весьма почитаемым в своем кругу человеком. Среди семейных реликвий, в современной петербургской квартире Аллы, до сих пор хранилась старинная дореволюционная книга про ее прадеда Гани-бая, написанная на арабском языке. Он, как рассказывала бабушка, вел большую благотворительную деятельность, строил школы для бедных и много помогал всем, кто нуждался. Девчонкой бабушка в определенные дни мусульманских праздников выносила из дому для бедных разную одежду, гостинцы и много других необходимых им вещей. Это была одна из самых знатных и благородных татарских семей, которая по рассказам бабушки участвовала даже в приеме представителей царской семьи в Оренбурге. – Алла, сиди прямо! – тихо, но строго, слегка нахмурив брови, требовала бабушка, когда они сидели за столом в гостях. И вообще, зачастую, все ее воспитание сводилось всего лишь к одному этому строгому взгляду, – ведь его, как правило, было вполне достаточно… Особенно любила ее абаба, когда внучка пела, танцевала или разыгрывала что-нибудь «на заказ». Особенно трепетно замирали старики и гости их хлебосольного дома, когда она, еще 6-летним ребенком, гордо и внятно читала им знаменитые стихи о родном языке классика татарской поэзии Габдуллы Тукаева. Глядя на слушателей, девочка замечала, что ее абаба, сидя с блестящими от радости, любовно устремленными на нее глазами и застыв от волнения в напряженно-неподвижной, с прямой спиной, позе, проговаривала весь текст вместе с ней, беззвучно и синхронно, одними губами, повторяя пронзительно-проникновенные строки поэта. Если бы парни всей Земли Разумеется, песни и танцы в исполнении внучки тоже доставляли всем огромное удовольствие. Особенно обожала ее абаба популярную в те 50-е годы прошлого столетия песню «Если бы парни всей земли…». Она была, безусловно, самым талантливым и чутким, самым удивительным и благодарным слушателем этой песни, постигшим ее смысл чуть ли не в большей степени, чем даже сами авторы (как нам представляется теперь). Дело в том, что подобных песен было много в те годы, они, что называется, были «поставлены на поток» и, разумеется, носили характер заказных антивоенных «агиток». Но наша дорогая абаба была несведуща в таких политических тонкостях и воспринимала мир, руководствуясь исключительно своим чутким, любящим сердцем, распахнутыми, жадными от любознательности глазами и светлой головой. – Аллочка, спой «Парни-нэ», – привычно прибавляя татарское окончание к русскому слову и заранее уже расцветая улыбкой от предвкушаемого удовольствия, всегда просила абаба уже вскоре после приезда на каникулы в Ташкент своей внучки. Алле, тогда уже отличнице и пионерке, посещавшей к тому же музыкальную школу, это не составляло ни малейшего труда. И она, слыша знакомую просьбу, с большим пониманием и тактом, без всяких ломаний, сразу же бодро и весело заводила: Если бы парни всей Земли Вместе собраться одна-а-жды смогли, Вот было б здорово тогда на свете жить, Давайте, парни, на Земле дру-жить! Или – другой куплет: Если бы парни всей Земли Хором бы песню одну-у завели, Вот было б здорово, вот это был бы гром! Давайте, парни, хором запоем! Далее шел припев: Парни, парни, это в наших силах Землю от пожара уберечь, Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых, За сердечность встреч! Радостно выполняя просьбу абаба и по-детски повторяя заученные фразы, Алла всегда, глядя на нее, неизменно поражалась производимому на ее слушательницу впечатлению. Ее дорогая бабуля, задорно и озорно улыбаясь, начинала сиять и светиться изнутри огромным, радостным счастьем прямо на глазах… Сама Алла, девочка-зубрилка, давно привыкшая к словам подобных песен и плакатных призывов к миру, ничего особенно интересного или удивительного в этих стихах не находила. Совсем другое, по-настоящему сильное, граничащее с восторгом, переживание, испытывала, слушая эту песню, ее абаба. Она явно во всех деталях, очень живо, ярко и непосредственно представляла себе все эти малореальные, прямо скажем, картины, которые дерзко и необузданно предлагались нам полетом фантазии (или умелыми навыками) авторов тех послевоенных лет. Скорее всего, перед ее мысленным взором вставали сюжеты собравшихся вместе со всего света парней или парней всего мира, собравшихся затем только, чтобы дружно спеть хором эту песню, или затем, чтобы совместными услилиями «Землю от пожара уберечь!» И лишь много позже Алла, повзрослев, осознала и стала понимать до конца это ее уникальное восприятие и пристрастие к такой, казалось бы, самой обычной советской песне. Тогда, в те первые мирные десятилетия после Великой отечественной войны, раны, нанесенные ею нашему народу, были еще совсем свежими. С войны не вернулось домой много наших близких родственников-мужчин, не было семей, уцелевших от потерь. А в этой песне предлагался такой заманчиво простой, а главное, бескровный, гуманный и весьма остроумный, если разобраться, выход. Путь решения, как сказали бы сейчас, международных конфликтов. Вот она и радовалась, и подпевала, снова и снова восхищаясь и вслушиваясь в эти завораживающие ее слова, смеясь и хлопая, как дитя, в ладоши… Дорогая ее, несравненная, незабываемая ее абаба! Темная точка на горизонте …Блаженная, она еще пребывала на своем седьмом небе, не ведая того, что маленькое темное облачко уже не только появилось на горизонте, но начинало стремительно расти и приближаться. Гришу Елкина хорошо знали и уважали многие бальники, а женщины, так большинство из них вообще относилось к нему с нескрываемой симпатией. – У Гриши хорошие руки, – сказала ей как-то Рита, с любовью глядя на танцующего Елкина. Петр, высокий, стройный, озорной задира и куда более разговорчивый товарищ Елкина, начинавший когда-то вместе с ним, подошел однажды к Алле и поставил ее в известность: – Видишь, Алла, – и он с широкой улыбкой указал ей на противоположный угол зала, плотно заполненный сидящими рядком женщинами, – это все Елкинские, – радостно доложил он. Она только улыбнулась в ответ. Да, все это было действительно забавно… Но Петр не унимался: – И там, – тут он снова размашисто очертил рукой по воздуху еще более просторную дугу, указывая теперь уже в другую сторону зала с замершими в ожидании приглашения, принаряженными женщинами. – Там тоже все-е-е –Елкинские! Улыбка в миг сошла с ее лица. Молниеносно приняв к сведению полученную «инфу» и оценив несметное число куда более опытных соперниц, Алла неумело попыталась скрыть охвативший ее ужас. В ответ на смеющийся и в то же время внимательно-пытливый взгляд Петра она, уже не слишком весело, а с некоторым усилием, продолжала растягивать свой рот теперь уже в не слишком естественной улыбке. Ее охватило смятение. О нет, она не отдаст его, не отдаст никому, и не надейтесь! Да, она будет много работать и заниматься до потери сознания, но она сможет все, она будет бороться! Опрометчивый шаг …С приветливой женой Петра – Гулей они, едва познакомившись, сразу понравились и поняли друг друга. Гульнара, в прошлом балерина, танцевала особенно хорошо и профессионально. Любо-дорого было поглядеть! На одном из самых первых ее бальных вечеров в ДК металлистов они сидели рядом и смогли пообщаться подольше. – Ну-ка, поговорите по-татарски, – упрашивал их неугомонный и шумный Петя. Очень хочется послушать! Однако они, давно и основательно обрусевшие, гораздо свободнее и легче изъяснялись теперь уже на русском, чем на родном языке. Едва обменявшись несколькими общеизвестными фразами, они смущенно и с чуть заметной грустинкой посмеялись по этому поводу. Но общий язык уже был найден. Гуля, как и Петр, знала Елкина смолоду, все они начинали одновременно. – А он, между прочим, один, холостой, – проследив нежный взгляд своей собеседницы в сторону Елкина, сообщила Гуля. – Но ему, наверное, нужна опытная бальница? – затрепетав от волнения, предположила Алла. – Да, нет, необязательно, но чтобы танцевала, конечно… Услышав об отсутствии самого важного, не доступного для нее барьера, Алла засияла. Значит, все возможно? И привыкшая решать в своей жизни все, казалось бы, неразрешимые проблемы в одиночку, и справившись с ними со всеми, кроме устройства своей личной жизни, она, не долго думая, решила и теперь пойти ва-банк. – Гуля, скажу тебе честно, он мне очень-очень понравился, – прошептала она Гуле, обмахивающейся роскошным веером. – Да, но ведь он намного старше тебя! – недоуменно вскинула брови балерина. Она, видно, не догадывалась, что новой ее подруге тоже уже совсем немало… Чего греха таить, не самый юный возраст для женщины, тем более начинающей здесь. Обрадовавшись комплименту, Алла возразила: – Пустое! Гуля, дорогая, помоги мне! Скажи ему, пожалуйста, про меня… По-свойски… Ну, чтобы он обратил на меня внимание… Она не понимала тогда, что допустила при этом самую первую, очень большую и непростительную свою ошибку. Оказалось, что на Елкина претендовали там многие, многие уже пытались, но никому еще не удавалось завладеть им. Такие номера могли пройти с кем угодно, но только не с Гришей. Позже он запросто и без обиняков объяснит ей, такой прыткой: – Это нам в молодости нравится, когда женщина первая признается, а сейчас уже не то-о-о… не нужно этого… Он и так продолжал пребывать в многолетнем, длиной в целую жизнь, безуспешном своем поиске… Он и так обращал пристальное внимание на всех вновь появляющихся в этом кругу женщин. Он видел каждую, казалось бы, насквозь и хорошо понимал, зачем и кто сюда приходит. Он моментально, по своей собственной шкале, определял и калибровал их всех по значимым для него параметрам: слух, чувство ритма, музыкальность, пластичность, артистизм… В этом она убедилась много позже, изумленно вникая в его краткие, но меткие комментарии. Да, любовь начисто отшибает мозги. Это как раз о ней, о ней в ее новом состоянии… И Гуля с Петей выполнили ее просьбу. Впервые у него …Наступил хмурый и неуютный, ветреный ноябрь. Алла позвонила Грише, как всегда, в субботу, чтобы узнать, придет ли он на вечер? – Алё? – услышала она его высокий, тихий, неизъяснимо притягательный уже для нее голос. С первых же его звуков тревожно и радостно замирало все ее существо, обращаясь в слух. Его тенор, который сам по себе никогда в жизни ей не нравился, теперь, по иронии судьбы, стал единственно желанным и самым лучшим тембром голоса на свете. Однако сегодня звучал он довольно слабо. – Гриша, вы заболели? – встревожилась она. – Да нет, ничего… так немножко что-то бронхи заложило… – Температура высокая? Кашель, горло? – Тридцать восемь c половиной, да, грипп, наверное… – Вам ничего не нужно? Лекарства, еда есть? А то я с радостью приеду и помогу вам, если нужно… – Да нет, не беспокойтесь, у меня все есть. Вот если только молока принести, три литра, здесь рядом… Только… У меня беспорядок тут, будьте морально готовы, чтобы не испугаться… Не помня себя от счастья, что может хоть чем-то помочь ему, она, не чуя под собой ног, полетела с улицы Замшина на проспект Ветеранов. По дороге она с улыбкой вспоминала его опасения, чтобы гостья, не дай Бог, не испугалась его холостяцкой квартиры. – У меня там в одной комнате слесарная мастерская, – предупредил он ее. – Бывает, делаю кое-что на заказ, довольно ювелирная работа, между прочим, – заметил он ей с гордостью. Какая ерунда, – веселилась она над его предостережениями по дороге, пустяки! Главное, что он разрешил поухаживать за ним, окружить его заботой! Надо поскорей купить антигриппин, витамины, молоко и все-все, что сейчас ему так необходимо. Вот, когда надо, никого-то рядом не оказалось, – сокрушалась она. Он такой скромный, никому не сообщил о своей болезни. Как хорошо, что я позвонила… И она, ускоряя свой и без того быстрый шаг, уже почти бежала, а, точнее сказать, неслась к нему, одинокому и больному Елкину, по пути расправляя свои сильные, явно имевшиеся у нее в наличии, как пара рук или ног, крылья… Это были, даром что невидимые, но по существу самые грандиозные и мощные от природы крылья любви! Действительно, совершенно больной и бледный, Елкин распахнул перед ней дверь… и Алла остолбенела. Голова Гриши была замотана цвета половой тряпки махровым полотенцем. Эта устрашающего вида повязка, сбившаяся набекрень, огромным узлом с двумя лохматыми концами нависала над его левым ухом. Неопределенного цвета рубашка в многочисленных пятнах и засаленные тренировочные штаны довершали это, и без того нереально-фантастическое для наших дней, зрелище. Бедный Елкин сильно напоминал какого-то из классических персонажей, вроде Плюшкина или «маленьких», несчастных людей из петербургских трущоб Достоевского. Постаравшись не выдать ничем своего изумления и ужаса, она поздоровалась с Гришей, сняла пальто, вымыла руки и уже подшучивала на ходу, проходя в его комнату. Там она выложила из сумки лекарства, фрукты, сметану и другие продукты, потрогала Гришин лоб и огляделась по сторонам. Тут уже и чувство юмора куда-то мгновенно улетучилось. Ужас, страх, бесконечное сочувствие и щемящая жалость к этому человеку острой болью пронзили ее сердце. Вся его, в целом очень неплохая квартира, включая обе комнаты, кухню, ванную и коридор, была захламлена и завалена всяким мусором. Было ясно, что уборку здесь не делали много лет. – Это что у вас, дизайн такой авангардный? – указывая на подвешенные к потолку серые лохмотья, осмелилась пошутить Алла. – А-а, да это руки вытирать, когда работаю, – добродушно, не чувствуя подвоха, пояснил Гриша. От запредельного количества пыли и грязи и этого несвежего запаха становилось трудно дышать. – Давайте ваш бидон, я сбегаю за молоком, – улыбнулась она Грише и пулей выскочила на воздух. – Ничего, – думала она, подавая молочнице огромный, четырехлитровый, пятидесятых годов выпуска и явно видавший виды, бидон. Ничего, я помогу тебе, мой дорогой! Я все сделаю: вымою пол, все приберу, проветрю, ты поправишься, вот увидишь, все будет хорошо… Алла выскочила на улицу и стремлав кинулась в магазин. Через некоторое время она, с полным бидоном молока, во весь опор уже неслась обратно. На одном из уличных прилавков ей бросились в глаза теплые, с мягким начесом, вполне подходящие для дома тренировочные брюки. Прикинув мысленно Гришин размер, она, расплатившись с приветливой продавщицей, схватила покупку и помчалась к его дому. Напоив больного горячим молоком и лекарствами, Алла решила сразу взяться за работу. – Гриша, у вас немного пыльно… а чтобы вам поскорее поправиться, в доме должно быть чисто и светло, и обязательно нужен свежий воздух… С этими словами она распахнула накрепко запертые форточки и балкон, нашла веник, ведро и тряпку и с энтузиазмом взялась за работу. – Да не нужно ничего этого, вы присядьте, давайте лучше поговорим, – слабо протестовал он. – Вот тут Петя мне говорил… Но она уже впряглась в работу. Груды мусора летели в огромные плотные целлофановые мешки на вынос. Затем она погрузилась в мир металлических, самых разных размеров и формы, рабочих деталей и множества других мелких предметов. Выясняя у него назначение и значимость каждого болта и гайки, она сортировала их на нужные и не нужные. Последние тут же отправлялись в пакеты для мусора, и в итоге их набралось целых четыре, огромных, туго набитых всяким хламом мешка, по которым давно плакала помойка. Комната заполнилась свежим воздухом, но становилось заметно прохладнее, и Гриша уже чуть не с головой залез под одеяло. Но чертов застойный запах все не выветривался. У нее начинала кружиться и болеть голова. – Ничего, Гришенька, сейчас-сейчас, я только полы помою… И она принялась вытаскивать из-под серванта и дивана кучу других предметов, облепленных сгустками пыли. Там среди прочих, были и какие-то бумаги и чертежи, которые она бережно протирала влажной тряпкой, отважно вдыхая при этом целые облака пыли и грязи. – Закройте балкон! – окончательно околев и потеряв терпение гаркнул Гриша. Она закрыла балкон и тотчас осознала, как же она безумно устала и голодна. Ее уборка длилась уже несколько часов, за окном стемнело. Алла домыла полы в его комнате и прихожей, вынесла на помойку один за другим все четыре необъятных пакета. Затем собрала и помыла посуду, в беспорядке валявшуюся по всей комнате. В доме сразу стало просторнее, веселее и чище, а главное, – легче дышать! На столике перед его диваном появилось блюдо с апельсинами, чистая посуда и лекарства. – Вот, я купила вам теплые брюки для дома… – Да зачем это, все есть, ничего не надо! – Нет, в таких ходить больше нельзя, носите на здоровье! – Тогда возьмите деньги вон там, в кармане брюк. – Нет-нет что вы, не беспокойтесь, это от меня, поправляйтесь, пожалуйста, поскорее! Она сварила ему овсянку на молоке, накормила и заспешила домой, забыв у него на холодильнике свои глазированные сырки, от которых он отказался. Выйдя на улицу, где уже совсем стемнело, она почувствовала зверский голод и вспомнила, что забыла сырки. Пришлось вернуться. – Берите, берите, конечно, я их не ем, – улыбнулся Елкин и после небольшой паузы добавил, – мне и так сладко. Впервые вне зала …Их первым выходом на люди, в город, стал совместный, на протяжении целых ста метров даже рука об руку, поход к ее врачу. Она была совершенно, по-настоящему счастлива в то утро, когда ожидала Елкина у центрального входа старинного Витебского вокзала. Подумать только, час или два они проведут вместе, без всяких танцев! Он будет только с ней и наконец-то «вне шумного бала» с его толпой и бесконечной вереницей соперниц! Они с ее первоклассным врачом, ведущим специалистом-пульмонологом Военно-медицинской Академии, виднеющейся вон там, за перекрестком, попытаются помочь ему и, может быть, даже вылечат! Это было обычное петербургское, серое, пасмурное утро. Шел классический для городского пейзажа, косой и мокрый снег, прохожие привычно месили ногами снежную кашу. Вон он идет, своей независимой, чуть вразвалочку, дорогой ее сердцу походкой! Встрепенувшись, она бросилась ему навстречу и, подбежав поближе, просияла, радостно заглянув в его светло-зеленые проницательно-насмешливые глаза… Сердце сжалось, когда она заметила, что на нем был потертый старый тулуп, кое-где прямо поверху и наспех зашитый грубыми нитками, а кое-где и вовсе разодранный. На голове Елкина красовалась видавшая виды и подходящая больше для пугала на огороде кроличья шапка. Но весь парадокс заключался в том, что его вид покоробил и смутил ее только в самый первый момент и то, скорее, от неожиданности. Уже в следующий миг это перестало иметь для нее хоть какое-нибудь значение: что за дело ей, как посмотрят на них окружающие? К своему собственному удивлению Алла сразу ловко и крепко ухватила Елкина под руку. Бездарная ученица, но и добрая фея в то утро, она буквально балдела от восторга, поскольку Гриша как ни странно не отстранился от нее. Так, чинной и бодрой, хотя, скорее, и несколько странного вида парой, они пересекли перед несколькими рядами замерших автомашин оживленный перекресток. Им было хорошо вместе! Нина Александровна Тебекова, на консультацию к которой они спешили, являлась известным в городе, опытнейшим врачом-фтизиатром. К ней на консультацию со всего города направляли самых тяжелых больных с легочной патологией. Они с Аллой познакомились три года назад в процессе совместной работы над учебным пособием Тебековой по пульмонологии для будущих врачей – курсантов и слушателей ВМА. Профессура этого прославленного, ведущего в Петербурге медицинского учреждения расспрашивала потом автора пособия, где она нашла такого редактора, восхищаясь стройной системой, а также уходящими ныне в прошлое классическим стилем и грамотным языком подачи материала. Обе женщины сразу высоко оценили и признали друг в друге квалифицированных специалистов. Теперь в их отношениях появились те подлинные близость, доверие и симпатия, которые всегда возникают на основе плодотворного и вдохновенного, а потому и радостного для обеих, взаимодействия. Они вошли в учебную аудиторию, где Нина Александровна принимала «хвосты» у трех нерадивых студентов. Она сидела за столом в сверкающем белизной халате и, широко улыбаясь, поднялась им навстречу. – Пройдем в ординаторскую или вас не смущают присутствующие? – поинтересовалась она, указывая на корчившихся в «предсмертных конвульсиях» хвостистов. – Нет-нет, нисколько не смущают, – хором ответили на все согласные ее гости. Нина Александровна спросила имя пациента и попросила его раздеться до пояса. Она внимательно выслушала и «простукала» его, после чего они вышли из аудитории, и она посмотрела его легкие и бронхи на самом новейшем оборудовании. – Григорий Аркадьевич, сколько вам лет и кем вы работаете? – спросила доктор. Выяснив для анамнеза все интересующие ее вопросы и историю заболевания, Тебекова обратилась к ним обоим. – Я думаю, что это – аллергический бронхит. Кое-какие возрастные изменения в легких присутствуют, но они – в пределах нормы. Скорее всего, дома или на работе имеется скопление вредных веществ, на которые идет воспалительная реакция… – А это может быть пыль, Нина Александровна? – спросила Алла. – Запросто, если это постоянно-действующий фактор… И она назначила Грише противоаллергенную терапию, выписала на бланке ВМА заключение о диагнозе, расписала схему назначенного курса лечения и вручила им несколько рецептов. На обратном пути Алла заставила Елкина, несмотря на дороговизну, купить все назначенные врачом лекарства. Он сопротивлялся, но оханье и причитания не возымели на Аллу желаемого действия, и учителю пришлось все же раскошелиться ради собственного здоровья. Мастер …Самочувствие Гриши постепенно улучшалось, и вот наступило время, когда он снова стал появляться на вечерах. Правда, он был еще довольно бледен, но по-прежнему внимательно и пытливо наблюдал за танцующими и не отказывал дамам в удовольствии потанцевать с ним. Алла обожала наблюдать за тем, как он танцует. В его озорной манере танцевания чувствовалась заветная и недостижимая пока еще для многих повадка мастера, свободно владеющего техникой и накопившего огромный арсенал выразительных средств и движений. Она не спускала с него глаз, испытывая бесконечный восторг, близкий к настоящему экстазу… Однажды в безудержном рок-н-ролле, в конце одной музыкальной фразы, отчетливо прозвучали три мелодичные нотки, подобные звону колокольчика. Никто из танцующих не обратил на них никакого внимания, но только не Елкин! Сверхчувствительный и музыкальный от природы, Гриша, конечно же, обыграл их, совершенно неожиданно, задорно и как бы прислушиваясь, отчеканив этот ритм тремя легкими движениями кисти – воображаемого молоточка – вблизи своего правого уха. Глядя на это, она ликовала… Вот он увлеченно и вдохновенно ведет партнершу в квик-степе. Заводной, развеселый фокстрот звучит так жизнерадостно-залихватски, что трудно усидеть или устоять на месте. И опять он, один из всех, припустил как нельзя кстати «пробежку» (такой специальный шаг), которая для зрителей предстала как само собой разумеющийся, властно продиктованный музыкой и единственно уместный здесь мгновенный переход от быстрого шага к настоящему бегу! Видит Бог, эти эффекты невозможно передать словами, это надо было видеть… И она, имеющая некоторое представление об искусстве танца, не только видела это, а как самый благодарный и тонко чувствующий зритель, всей душой наслаждалась, испытывая вновь и вновь радостное возбуждение и настоящий кайф… Это ее состояние и направление восхищенного взора не могло укрыться от окружающих, а тем более – от ушлого в сердечных делах и бывалого Петра. О-о, это был, безусловно, опытнейший наблюдатель жизни, живо интересующийся подобными «психологическими» моментами. – Вот счастливчик! – услышала она над своим ухом полное зависти его восклицание. – Нет, вы подумайте, я с ней разговариваю, а она отвернулась и даже не слышит, – все бы ей только на Елкина смотреть! Алла оглянулась на Петра и увидела, что тот, хоть и улыбается, но глаза у него колючие, и он, действительно, возмущен не на шутку. Да, она совсем не слушала и не слышала, что он ей говорил, ведь танцевал Елкин. Алла снова безотчетно отыскала глазами Гришу. – Вот счастливчик… – не находя других слов и не в силах сдержать охватившие его, противоречивые чувства, снова выдохнул Петр. Счастливчик… Как бы не так! Ведь это видел и понимал только Петя. А предмет ее воздыханий, ее ненаглядный Гришенька, между нами говоря, не только тогда понятия не имел, какой же он счастливчик, а и потом, в течение целых трех лет, так и не поймет этого, лежащего на поверхности и весьма прозрачного факта… Не захочет понять, не увидит и не поверит… Однако, не будем торопить события… Первые шаги, или начало взаимодействия …По ее отчаянной просьбе Елкин согласился уделять ей перед началом бальных вечеров в ДК металлистов минут сорок для обучения. Он прекрасно мог объяснить и показать то или иное движение и делал это так легко, естественно и элегантно, что у нее только дух захватывало от приобщения к этим тайным сокровищам. Тогда он еще, без всякого стеснения и оглядки на других, открыто любовался ею. Однажды, он поставил ее в профиль к себе и показал какой-то шаг. Она старательно выполняла его задание, а он… Присев на корточки, Гриша (как в замедленной съемке в кино) с видимым удовольствием, постепенно, поднимал глаза, скользя по ее фигуре от самых подошв и щиколотки, по всем изгибам тела, до шеи и волос. Он пожирал ее глазами и оценивал молча, с головой уйдя в свое занятие, словно она была не женщиной, а скульптурой в музее. Боковым зрением Алла углядела необычное поведение Елкина. Но ему, уже тогда, с ее первого взгляда на него с его шагом в танго, было можно все! Почувствовав себя вмиг породистой лошадью, от которой у хозяина захватывает дух, она… продолжала послушно гарцевать, прикидываясь, что не замечает его дерзости. Дело в том, что это неожиданное и явное любование ее линиями, с каким-то глубоко затаенным, но выплеснувшимся все же наружу восхищением, было, с одной стороны, конечно, странным, а с другой – таким естественным… для одинокого человека, работающего всю жизнь в цеху среди мужчин и живущего дома вне женского общества. Моментально все сообразив, Алла восприняла это спокойно и просто веселилась в душе. Она бы даже не удивилась, если бы вслед за этим, Гриша встал, открыл ей рот и стал заинтересованно рассматривать ее зубы! Ведь мы уже поняли, что ему… можно было все… А ей, тоже одинокой, женщине, весьма долгими периодами жизни живущей без ласки и мужского внимания, было не только все понятно и не стыдно. А было, по правде сказать, просто даже несказанно хорошо! И все же, уже в следующую минуту, она, построже взглянув на него, сказала: «Встаньте рядом, я хочу, чтобы мы вместе это сделали!» И Гриша, тоже беспрекословно, сразу поднялся и по-юношески легко заскользил рядом с ней. Начало шторма, или между небом и землей Ураган набирал силу и стремительно приближался, но она еще не подозревала, что всей своей сокрушительной мощью он обрушится именно на нее. Надо заметить все же, что по-своему (хотя и не в бальной манере), но она весьма неплохо танцевала. И некоторые это заметили. – Вы занимались хореографией? Интересно, где, можно узнать? – приветливо обратилась к ней как-то опытная и статная бальница в раздевалке. – Да, было немножко… еще в детстве, – смутилась Алла. – А что, заметно? – Это сразу видно невооруженным глазом, – подтвердила Валя. – Особенно в отечественной программе! Значит, школьная самодеятельность и смотры не прошли без следа? Алла мысленно улыбнулась, вспомнив, что их как лучший школьный танцевальный коллектив Калуги направляли выступать на смотры в Москву. Однако эта ее, несомненно высокая для непрофессионалов культура свободного самодеятельного танцевания была абсолютно чужда и непонятна для привыкших к строгому регламенту и правилам «от и до» бальников. Они, выпучив глаза и усмехаясь, лицезрели ее безудержный, жизне-утверждающий, полный смеха, гротеска и огня, рок-н-ролл с высокими махами и прочими выкрутасами. Да, такой стиль здесь понимали явно не все. Но на обычных танцах, где собиралась публика с не столь зажатым в тиски правил и определенных канонов воображением, там, в зале ДК Ленкома или в клубе «Выборгский», ее рок-н-ролл принимали «на ура» и даже вручали премии (в виде бесплатного билета на следующий вечер) по особым праздникам. Разумеется, у нее были здесь свои поклонники, целовавшие руку, и особый сегмент зрителей, которые с неизменным восторгом каждый раз отмечали ее искусство, копировали движения, интересовались, где она занималась, спрашивали совета, куда пойти, чтобы так научиться? Жаль, что этого не слышали ее обидчики из того специфического, бального окружения. Напротив, они все яснее выражали ей свое неприятие. Конечно, в основном это были женщины. Ведь Елкин тогда уделял ей все больше внимания. Однажды они возвращались с вечера бальных танцев, небольшими группами друг за другом, шагая от ДК металлистов к трамвайной остановке. Стояла зима, и дул сильный ветер навстречу. Рядом с Аллой шла Таня Смирнова, опытная бальница и основная партнерша Гриши по их занятиям у Корнеева в Доме офицеров. По пути они обменивались с Таней короткими и не слишком теплыми (по понятным причинам) фразами. – Вам не надо сюда ходить! – вдруг сделала недвусмысленный выпад Смирнова. – Это почему? – насторожилась, приготовившись к бою, Алла. – Ну… вам еще учиться и учиться. Танцевать в зале начинают, как правило, только после двух-трех лет обучения. – Я вообще-то училась уже немного… в школе, в самодеятельности. – Ну-у, это совсем не то! Этого не достаточно, – категорично отрезала Татьяна, считавшая себя, очевидно, большим мастером в бальном искусстве. По всей вероятности, это было не только ее желание, но высказала его именно она, сетуя на то, что Алла все чаще отвлекала Елкина от ее персоны. Что ж, враг номер один был обнаружен, война объявлена, и Алла приняла этот вызов! Да, партнеров не хватало. А Елкин был одним из признанных лидеров, у которого к тому же были, как говорили все женщины, «хорошие руки». А это уже – на вес золота, ведь мужчин с руками и справных везде не хватает… Проблема века! Во время танцевального вечера борьба за стоящего кавалера становилась столь острой, что даже чуть ли не физической. Все же ей удалось под руководством Гриши неплохо освоить самбу – зажигательно-вихревой, латино-американский танец. Заслышав ее первые звуки, Алла, как девочка, взволнованно устремлялась через весь зал, лишь бы успеть «захватить» свою мечту, Гришеньку, ради трех минут настоящего блаженства. Однажды она сумела даже организовать запись на пленку одной их самбы с Елкиным. Конечно, в их совместном танце присутствовали еще огрехи, но это всегда была импровизация, а не заученные цепочки движений, которые многие осваивают и тренируют часами, заучивая их до автоматизма, во время занятий. Елкин же сам по себе был одной сплошной импровизацией. О да, он имел в своих «сундуках-копилках» много сокровищ, которые вдруг выбрасывал в зал, как горсти жемчужин и бриллиантов, не виданных многими вообще, а другими – давно забытых… – А что, ничего… даже в музыку попадаем, – как бы удивляясь последнему факту, обронил как-то Гриша, когда они вместе просматривали эту запись. Это был – высший суд для нее, самый строгий и компетентный из всех критиков. «Ничего» – так оценил маэстро эту их самбу… – Хорошо еще не выругал, – радовалась про себя, как девочка, Алла. То ли чувствовала она сама? Где там… Танцуя с Елкиным, была ли это их коронная теперь уже самба или что-то другое, она неизменно испытывала одно и то же чувство… Это было огромное, всепоглощающее, долгожданное, именно ее, выстраданное в долгом одиночестве, добытое трудом и лишениями, согретое свалившейся вдруг с неба, неожиданной этой любовью, подлинное женское счастье… Сливаться с ним в едином их порыве, почти лететь рядом высоко над землей, проживать эти мгновенья так близко к его телу и душе, кружась, соприкасаясь челками, ногами и руками, под музыку, в его единственно нужных, непостижимо желанных, жестковатых ладонях… Молниеносно следовать каждой его внезапной мысли и идее… О чем еще могла она мечтать? Ее уже властно влекла и тянула к нему какая-то неведомая, высшая сила… Она чувствовала себя в ее власти, переставая принадлежать себе. Так было и во время танца, и до, и после него. Ей становился нужен теперь только он один, ее мастер и учитель, кумир и талантище, ее партнер и ее мужчина… Он один и больше никто. Никто на свете… – Давайте, я вымою у вас окна. Ведь так нельзя жить, – почти со слезами умоляла она его. Но он не желал и слышать о каких-нибудь неудобствах и изменениях в своей жизни. Он привык жить так, как он жил, и это его устраивало. Периодически Алла готовила дома для Гриши вкусную еду: фирменное второе или пирог какой-нибудь и насильно угощала ими Елкина. О, да, это было куда как не просто. Она складывала свою стряпню в картонную коробку, если это бывал пирог с курицей, или в термос с широким горлом, если – азу или плов, и, волнуясь, тащила это своему любимчику. Он категорически отказывался вначале, повторяя одни и те же слова: «Все есть! Ничего не надо!» Но когда Алла расстраивалась и грозилась обидеться не на шутку, тогда только он со вздохом принимал от нее пакет. А позже, возвращая ей термос или шелковые, белоснежные, с узором, старинные салфетки, он обязательно находил самые редкие и неизбитые слова для оценки ее трудов. – Это пища для гурманов, – говорил он с искренним восхищением и благодарностью. – Как в хорошем ресторане. И вот она, влекомая теперь этим мощным природным магнитом, именуемым любовью, не в силах более сдерживать и контролировать себя, а тем более пускать в ход презираемые ею хитрости и женские уловки, допускала теперь одну ошибку за другой, изо всех сил борясь за него, его внимание, общество и партнерство, чуть не физически оттесняя от него на вечерах многочисленных соперниц. Ее, выражаясь современным языком, понесло… Стоит ли говорить, что в бальной среде приняты совсем другие эталоны поведения. Партнерши там обязаны тихо и скромно сидеть на своих местах, потупив взор и терпеливо ожидая долгожданного приглашения. Что ж Елкин? О, конечно, ясно понимая, что он теряет управление процессом, он стал оказывать посильное сопротивление прямо на публике. Со свойственным ему артистизмом, он комично поднимал обе руки кверху, судорожно закрывая ими лицо и голову, как от удара, когда к нему стремительно приближалась эта недисциплинированная, настырная ученица. Создавалось впечатление, что он укрывается не то от черта, не то от какого другого чудовища, и женское общество поблизости покатывалось со смеху. Алла продолжала тащить его на танцпол, уже зная наперед по опыту, что в таких случаях это практически невозможно. Хотя бывали и исключения иногда, по правде сказать… Одним словом, тучи уже сгущались над ее бедной головой. Пройдет еще немного времени, и они разрастутся так сильно, что совершенно заволокут собою небо и запрячут куда-то ее солнце… Я как в Бразилии побывал… Но пока еще иногда среди туч случались просветы. Как-то раз она сумела все же, при первых же звуках обожаемой ею самбы, опередив соперниц, захватить маэстро в качестве партнера. Это была особенная, потрясающая самба. Здесь, в ДК металлистов, ведущие на эстраде всегда старались подбирать к воскресному вечеру самые лучшие ее образцы. И, видит Бог, что это трудно передать словами, – тот танец, который выпал тогда на их долю с Гришей… Алла не знала, помнит ли маэстро ту его импровизацию сейчас? Но она, его партнерша тогда и помощница, запомнила те минуты как особенное, неземное счастье на всю жизнь. Заслышав первые звуки этой зажигательной, вызывающе-темпераментной и даже, не побоюсь этого слова, эротически-чувственной самбы, она решительно, молча, подскочила к сидящему недалеко от нее Грише. Подняв на нее глаза, он сразу все понял, он понял в один миг все-все на свете… и медленно поднялся. Сможем ли мы выразить то, что он делал дальше? Ну, просто поверьте, что это был бесподобный, головокружительный коктейль из порыва большого чувства и виртуозной техники, новых элементов и импровизационных ходов, в результате чего они, оба вместе, испили, как из одной чаши, единый этот, синхронный и потрясающий кайф и экстаз... – Ну, здорово, это вы… дали жизни… – кряхтел, вытирая даже пот со лба от избытка ощущений Петя. – Я как в Бразилии побывал! Аж жарко стало… Молодцы! – выплескивал он на них свой восторг, сияя весь изнутри и широко улыбаясь от только что пережитого эмоционального потрясения. Позже, когда Гриши не было рядом с Аллой, к ней подошел неугомонный Петя. – Вон там, видишь, это все елкинские сидят… – И видя, что Алла нервно заерзала, Петр садистски хладнокровно продолжал: – И там, – снова сделал он красноречивый жест, полный простора и воздуха, – тоже все елкинские… ожидают. – А ты… – тут Алла совсем уже съежилась со страха, – ты… – просто Елкина! – хитро и довольно улыбаясь своему экспромту, заключил Петя. Было видно по всему, что сверхвнимательный ко всем событиям в зале Петя искренне радовался своей проницательности. Они все дружили тут и прекрасно знали друг друга уже более тридцати лет, с самой юности. Алла зарделась, совсем смутившись, не зная, как реагировать, но надо ли говорить, что Пете удалось, и еще как, поднять ей настроение! Да, но так говорил и думал, наблюдая за ними со стороны, давний и наиболее сообразительный друг Гриши Петя, имея в виду, скорее всего, давно замеченное и не дающее ему покоя отношение Аллы к Григорию. А Гриша-то сам, вроде, ничего не видел и не понимал… Смертельный ураган …Близился новый, 2004 год. Народ на улицах возбужденно и озабоченно суетился, рыская по магазинам и выбирая, чем порадовать детей, родных, любимых. Между тем, Алле этот новый год, похоже, не сулил ничего нового, никаких особых перемен. Она это чувствовала и хорошо понимала. Не сработавшись с главным редактором, она рассталась с издательством. Та была необъятных размеров, грубой и с большими амбициями, но не слишком грамотной халдой, спорить с которой, так же, как и соглашаться, Алла была уже не в силах. И она ушла оттуда, не забыв, выражаясь на современном жаргоне, «слупить» с директора еще одну месячную зарплату за моральный ущерб. На полученные деньги она купила в этот же вечер новый телевизор с видео-плеером, чтобы, как делал Гриша, иметь возможность смотреть разные записи, и два симпатичных, очень шедших к ней, пальто: осеннее и зимнее. Потом она купила сыну английскую, светлую, из чистого хлопка рубашку, галстук и дорогой, из серебра с фионитами, зажим к нему. Грише она купила в подарок комплект постельного белья, но тот отказался праздновать в ее обществе Новый год. …Образно говоря, она ощущала приближение неотвратимого и разрушительного для нее урагана, справиться с которым она была не в состоянии… Силы их были слишком не равны. Энергия штормов, как известно, в огромное число раз превышает соответствующие возможности человека. Ей казалось, что ее уже почти сбивает с ног, трясет, бросает оземь, выворачивая наизнанку и с хрустом ломая все ее существо… На вечерах, ожиданием которых она жила всю свою рабочую неделю, Елкин становился все менее доступен для нее. Теперь он уделял гораздо больше внимания существенно более молодым и несравнимо более миниатюрным партнершам. Некоторые из них вообще никогда не посещали никаких занятий, но смело являлись в силу эффектной внешности, худобы, костлявости, а значит, и легкости при движении, сразу на бальные вечера. И Гриша мог спокойно танцевать с такими даже медленный фокстрот, сложнейший и красивейший из всех танец, который обычно преподают в школах не ранее конца второго или третьего года регулярного и интенсивного обучения. Фокстрот является королем всех танцев и желанным для многих Олимпом из программы так называемого «стандарта». Если же ей удавалось после столь долгого и терпеливого ожидания своей очереди все же подоспеть к Грише раньше других, то он разыгрывал теперь целый спектакль. Принимая нарочно какой-то ошалело-испуганный вид, он поднимал обе руки вверх, как бы защищаясь от кошмара или чудовища, коим для зрителей этой сцены, конечно же, являлась бедная Алла. При этом и на лице Гришеньки отображался неподдельный ужас. Эта его шутка повторялась теперь все чаще, вызывая отчаянный смех и ликование соперниц… Ей было очень и очень больно. Особенно оттого, что она не понимала своей вины. Ведь он сам утверждал, что партнерша в принципе может вообще ничего не знать и не уметь, а вести ее правильно и вывести, куда надо, дело мужчины. Но теперь уже Алла знала, что это – полуправда. На самом деле партнерша должна очень многое знать и уметь, разумеется. Но тогда она поверила ему, тем более, что у них на паркете случались уже, как мы знаем, хоть и не слишком частые, но все же настоящие триумфы. А если вспомнить, что тогда она была еще во власти своей розовой мечты, а точнее говоря, мечты идиотки об их дуэте и всяческих других иллюзий, то этого прозрачного факта она, конечно же, постичь не могла. Все потемнело вокруг. Ее действительно почти сбивало с ног, и она нетвердо, как всегда в одиночестве, вступила в эту кромешно-темную полосу своей жизни. *Взрослая женщина, сидя на берегу, снова бросила взгляд на нежный, перламутровый с розовым, пленительный закат солнца над морем. …То, что теперь творилось с ней на бальных вечерах, воспринималось Аллой, как серия пинков и затрещин. Скорей всего, с Гришей «провели работу» многолетние партнерши и старое окружение. Но «автором-исполнителем» подобного обращения с ней все же бывал, как правило, он сам, а в других случаях – и кто-нибудь из остальных «добрых» ветеранов. – Я вас скрываю, – как-то объяснил ей подобную конспирацию на людях сам Гриша. Но гроза уже грянула. Однажды, подойдя к нему для приглашения, она услышала: – Нет-нет, я не могу, на меня уже обижаются… – и он, резко вскочив, быстрым шагом почти побежал в сторону другого зала. О, она и не подозревала тогда, что это только цветочки, что вся, полная полынной горечи огромная чаша подобной отравы, еще у нее впереди. Динамика и диалектика жизни, или Прав тот, кто неравнодушен Как-то Алла извинялась перед учителем за очередной выплеск на него своего гнева и растрепанных чувств, но Гриша вдруг остановил ее: – Не переживайте, это еще не конец. Когда кричат на вас и ругают, это нормально. Вот, если все уже тихо и спокойно, – тогда конец. И вообще, тот, кто кричит, тот и прав. Потому что он… не равнодушен. Алла онемела, потрясенная этим, лежащим на поверхности, но не замеченным ею до сих пор, фактом. А главное, тем, что Гриша именно так понимал правоту! Прав тот, кто неравнодушен, кого что-то волнует, однозначно сформулировал он. Значит, она была права?! И он уже оправдывал и прощал ее, увидев в ней, наконец, ее настоящее чувство? Грандиозная финальная истерика была неизбежной. Вырвавшись наружу из невыносимой более духоты, она разразилась, как гроза, и излилась на него с такой силой и мощью… что если и были до того у Аллы хоть какие-то незначительно-жалобные шансы, то теперь, после обрушения на его голову и выплеска на мучителя всего ее ужаса, отчаяния и боли, о них можно было только мечтать… Гришенька не любил, когда его бранили. Он этого просто не выносил. Он терялся и сильно нервничал, а потому не прощал никому. Смекалистый Петр заметил ей много позже: – Елкина – только по головке гладить... Она ли не гладила, она ли не боготворила? Но поскольку на пути ее огромной любви стоял сейчас он сам, именно он и только он, этот невыносимо-ужасный бармалей и истязатель Елкин, своими руками приручивший и обласкавший ее, всю, с головы до ног, до потери сознания, а потом бросивший ни с чем… то теперь грозная тигрица в ней рвалась наружу, все более ожесточаясь, стервенея и бросаясь «на врага», посмевшего стaть на ее дороге к счастью! Но однажды, когда, потеряв терпение от его непонятного и непоследовательного к ней отношения, Алла поставила вопрос ребром и «наехала» на Гришу, как теперь говорят, требуя ответа за его, временами садистское, изматывающее ее до изнеможения, подчеркнуто равнодушное к ней отношение на вечерах, он, не выдержав и устав, очевидно, скрывать от нее правду, ответил ей, наконец, вполне определенно и по существу вопроса: – Мы ведь знаем, что ничего не будет… А раз не будет, то и танцевать незачем. После бури. Апатия и хаос – Нельзя насильно загнать человека к счастью, – пытаясь отрезвить и успокоить, убеждала ее Светлана. Но это не помогало. Природная жизнерадостность Аллы, сменившись смятением и отчаянием, наконец, уступила место апатии. Адреналина от отрицательного стресса тоже вполне хватало. И если теперь, перечитывая это, она могла шутить и иронизировать над собой, то тогда, несколькими годами раньше, ей было совсем не до смеха. Она жила в то время в своей тоске, как внутри какой-то черной, бездонной и безнадежно мрачной дыры, засасывающей ее постепенно и пожирающей, откусывая от него частями, все ее существо. «Вас сглазили, – сказал ей как-то Гриша очень серьезно. – Да, да, не смейтесь! Вас сглазили…» Но женщина терзала не только Гришу. Разумеется, с утра до ночи она впадала в отчаянное самоедство по поводу собственной глупости, наивности, влюбчивости, тщеславия, честолюбия и гордыни, а также чувственности и всех остальных смертных грехов. Теперь в ее душе, как после настоящей бури, воцарился полнейший хаос. Она представляла собой обрывки каких-то растерянных мыслей и разбитое, словно кувшин на острые черепки, ранящее ее чувство… Это были, в терминах Д.Джойса, досадно звучащие о чем-то внутри нее и беспорядочно текущие в разные стороны ручейки потока сознания. Однако главной темой над всем этим сумбуром высилось все же недоумение перед бессмысленностью и жестокостью этого обрушившегося на нее, непосильного испытания. Весь ужас заключался в том, что сейчас этой неподвластной ей, неуправляемой, чудовищной по силе стихией была уже не помещавшаяся в ней самой и разрывающая ее на части, безумная, непонятая им и ненужная ему, униженная и безответная ее любовь… Подобно птице с перебитыми крыльями, ее душа взмолилась о пощаде. И Алла пощадила ее. Лететь, лететь, а если не лететь, так ползти, но только как можно дальше, прочь отсюда. И глядя на подруг, перебравшихся, выйдя замуж, в Швецию, она решила пойти их дорогой и уехать. Дуэта не получилось... – Дуэта не получилось… – однажды объявил ей Гриша, очевидно затем, чтобы окончательно освободить себя от старых обязательств по ее обучению или по танцеванию с ней на вечерах в разных залах. Шло время. Редкие случайные встречи на вечерах только травмировали ее и снова бередили едва затянувшиеся раны. Гриша явно сторонился и избегал ее, он желал свободы выбора и покоя. Но иногда ей выпадало все же случайное, шальное счастье. Как-то после удачного вечера, где Гриша танцевал с ней много и она вся сияла от удовольствия, они ехали домой в одном трамвае. Народу практически не было, и они сели рядом на первое сиденье второй половины вагона с тамбуром посередине. Алла устроилась у окна. Взяв Елкина под руку, она, слегка улыбнувшись, заглянула в его глаза. – Гришенька, как же Вы можете не замечать такую хорошую женщину рядом с вами? – почти шепотом, нежно и ласково, допытывалась она. – Какую женщину? Где, где она?! – поддразнивал ее механик, с большим интересом, взаправду, разыскивая ее под их сиденьем. Не найдя ее там, он разочарованно выпрямился и начал крутить головой, как клоун, поверх нее, во все стороны. – Как это где?! Вот же я! – тыча варежкой себе в грудь и сияя от восторга, веселилась Алла. – Это которая?! Вот эта?! – продолжал забавляться с ней Гриша. – А-а-а, – протянул он, – а я и не видел… – Вот в том-то все и дело, что вы не видите ничего… – готовая бутузить по его тулупу кулачками, – сокрушалась Алла. А ведь нам могло бы быть так хорошо вместе, Гришенька… – искренне жаловалась ему на него самого женщина. – Жили бы душа в душу… – чуть не плача, причитала она. Гриша явно заслушался и сидел притихший, уловив своим сверхчутким ухом всю серьезность и выстраданность ее этих слов, идущих из самой глубины любящего сердечка. Но тут она, к своему ужасу, заметила, что они уже подъехали к его остановке и даже затормозили, а он, задумавшись, совсем не замечает этого. Но ведь это был такой момент для них, который случается очень редко. И что бы сделалось, если бы Гриша проехал еще пару остановок и вместо Лиговского вышел бы на Площади Восстания? Ведь это была бы даже его собственная, прямая, кировско-выборгская ветка! Но Алла всегда страховала учителя, и теперь она не могла сжульничать или слукавить ради себя. – Ваша остановка, Гришенька, – с ласковой грустью сообщила она. Мгновенно очнувшись, Елкин рванулся с места и стремительно выскочил из вагона, даже не попрощавшись. Так и не удалось им тогда закончить чем-нибудь хорошим этот серьезный разговор. Глава 3. ЭТО СИЛЬНЕЕ МЕНЯ Подруга, или девушка с флейтой …Ближайшая подруга Аллы – Светлана была редкой, настоящей блондинкой с длинными, мягкими и тонкими, светлыми, как лен, волосами. Она всегда поднимала их наверх в виде закрученного жгута, укрепленного заколкой на затылке. У нее были крупные черты лица, рыжие ресницы, выразительные карие глаза, широкие скулы и пухлый рот. Родом она была из глубинки России, и в ней было намешано много разных кровей, как славянских, так и тюркских народов. В ее лице так же часто, как и у Аллы, можно было наблюдать удивленное, нежное, почти детское выражение. Зная ее со студенческой юности, Алла продолжала и теперь воспринимать подругу как тогда – романтической, чистой, целомудренной девушкой с поэтичным, заточенным (как сказали бы сегодня) на любовь внутренним миром, характерным для тургеневских девушек позапрошлого (теперь уже!) века. Словно музыку, воспринимала Алла отчетливо слышимую для нее все эти годы, свободно льющуюся, трепетную мелодию недюжинного от природы, наполненного тончайшей лирикой, любовного таланта подруги. В довершение всего Света любила играть на флейте, и если бы Аллу спросили в тот момент, какая музыка более всего подходит к самой Светлане, она, не задумываясь бы, ответила, что это, конечно же, романс Г.В. Свиридова к повести А.С. Пушкина «Метель» (точнее, широко известные нашей публике «Музыкальные иллюстрации» к этой повести и одноименному кинофильму 1974 года). И если бы ее спросили снова, что она чувствует, общаясь с подругой, она бы ответила, что чувствует рядом близость родственной души, которую можно сравнить со скромным и нежным букетиком свежих, светло-сиреневых, на тоненьких зеленых стебельках, первых трепетных лесных фиалок, источающих тончайший, изысканный аромат… Который, к сожалению, не каждый услышит. Вот в чем вся беда… – Брось, Алка, а то в дурку попадешь, – выслушивая стоны танцовщицы по телефону, пыталась урезонить ее ближайшая подруга. Они дружили уже более тридцати лет, со времен учебы в одном институте, и понимали друг друга с полуслова. – Ладно, – нехотя соглашалась Алла, привыкшая теперь денно и нощно укачивать и спасать себя всеми способами от ноящей боли своего сердца. – А что нового у тебя? – Ну, что у меня? – в голосе Светланы уже заслышалась блаженная улыбка. Так было всегда, когда разговор, в свою очередь, доходил до ее «мальчонки». – Еще один мальчик, – усмехалась про себя Алла. Только у нее он танцующий, а у Светланы – обычный. Но это, по мнению Аллы, он был обычный, а уж Светлана-то точно знала, что он… самый-самый красивый и милый на всем белом свете! – Ну, что у меня? – На том конце провода улавливалось заметное оживление и неподдельная, плохо скрытая, радость от закрытия, наконец, темы «танцующего мальчика». Сшила мальчонке рубашечку из батиста, – доложила она. – Рубашку?! Сама?! Ну, ты талантище, рукодельница… – искренне восхищалась артистка. – Ну, да, кто ж ему, кроме меня-то сошьет? – от души веселясь, хохотала Светлана. – И то верно… А какую же такую рубашку ты «забацала»? – недоумевала совсем сбитая с толку от неожиданности подруга. – Ну, знаешь, как в старину носили… С воланами такими и рюшечками. Из того батиста белоснежного, что он мне приносил… – С воланами и рюшечками?! Умереть – не встать и проснуться в слезах… Алла обомлела. Такие подвиги ей были явно не под силу. И то сказать, Светлана была одаренною портнихой, которая могла сделать прелестное лоскутное одеяло, вышивку, создать уютный интерьер и все это в совершенно роскошном по своей естественности, радостной тональности и точности, народном стиле. Так, очень легко и весело дышалось у нее на даче, где на стенах красовались именно такие, созданные ею рукодельные изыски. Она могла цитировать Пушкина и других наших великих поэтов с любого места… И часто делала это на радость собеседникам. Недаром ее, рано ушедшая из жизни, мать была учительницей литературы, и тетка тоже была филологом. Одним словом, талантливый человек талантлив во всем. И обе они, став давно уже близкими, почти родными людьми, наслаждались общением и своей долгой, становящейся лишь крепче с годами, теплой дружбой. Валентин был одним из коллег Светланы, когда-то много сделавшим для нее. Он сумел «пробить» и создать благоприятные условия для успешной работы Светланы, а тем самым и для ее карьерного роста. Сейчас она быстро поднималась вверх по служебной лестнице, и, справедливости ради, надо заметить здесь, что ее собственная светлая голова и способности к наукам сыграли в этом, конечно же, решающую роль. Она публиковала статьи, готовила рекомендации, проекты и отчеты, одинаково хорошо справляясь с довольно трудоемкими и весьма ответственными практическими задачами ее отдела и необходимой для этого организационной работой. Теперь в ее жизни появились и статус руководителя лаборатории и престижные загранкомандировки. А в душе Светланы вот уже много лет жила ее большая-пребольшая любовь. Целых десять лет она любила и как могла ухаживала за ее, как она выражалась, «мальчонкой». Мы говорим «ее», потому что она беззаветно, преданно и нежно любила этого человека. Платонически. Столько лет. В свои пятьдесят она купила автомобиль и научилась водить его, чтобы «катать мальчика», признавалась она с полной юмора и насмешки над собой, трогательной улыбкой. – Без этого мне было бы очень плохо жить… – признавалась она. – Потому что… ну, ты понимаешь, ведь… «Там ямка, а в ней тепло», – помогала она себе цитатой из Марины Цветаевой. Неотразимый внешне красавец и «первый парень на деревне», как казалось Светлане и другим женщинам их института, Валентин «позволял» катать его до дома и даже за город иногда. Он также с удовольствием поглощал собственноручные куличи и пасху Светланы, привозимые ею специально для него на работу; ее варенье, пирожки и ягоды с дачи. Сам коллега тоже привозил Светлане из-за границы сувениры, шарфы и платки. Он даже писал ей оттуда довольно большие и не без лирики письма, возможно, скучая по далекой Родине и по общению с друзьями. Они часто пили кофе в институтском буфете, а иногда и шампанское в их лабораториях. И Алла, очень хорошо зная эту затяжную, без особых перемен, ситуацию подруги на личном фронте, от души сочувствовала ей, горестно вздыхая про себя и внимательно слушая подробные рассказы Светланы об очередном «кофепитии» с Валентином. Главным краеугольным вопросом всех разговоров подруг на любовную тему являлась, конечно же, классическая и самая таинственная, и вечная загадка любви: любит ли Он? Или Не любит?! – Мне психотерапеута, пожалуйста, – прыская и подхихикивая, просили они друг друга по телефону, потешаясь одновременно над собой и над Кашпировским, и заранее радуясь возможности излить душу единственно понимающему человеку. – Вот ты скажи мне, скажи… – и они в мельчайших подробностях рисовали друг другу сегодняшнюю встречу или сцену, которой удостоились от своих ненаглядных и нежно любимых мужчин. Была ли их любовь ответной или безответной, они бы c уверенностью сказать не могли… Она была платонической, и сегодня думалось так, а завтра – совсем иначе. В некоторые дни они, как воробушки, щебетали и порхали, радостно делясь с подружкой каким-нибудь новым шажком вперед или совсем уж небывалым доселе прогрессом: словом, взглядом, поступком, прикосновением… В другое время, напротив, сникали от отчаяния, привычно впадая в кромешную, безысходно-безутешную тоску: от равнодушия ли или непонимания со стороны предмета их страсти, от ревности или какой-нибудь несуразности, допущенной в который раз уже недалекой их и недогадливой зазнобой… Подруги встречались довольно редко, но один-два раза в неделю, как правило, созванивались и честно ломали голову над всеми своими заколдованными тайнами. Они гадали, стараясь разложить все по полочкам и ничего не забыть. Проводили всесторонний психоанализ своего и чужого поведения, помогали друг другу не сойти с ума, систематизируя факты, сопоставляя их и выявляя тенденции, стараясь делать правильные выводы, генерируя, индуцируя и корректируя линии поведения в конкретной ситуации. Видит Бог, им было нелегко, ведь с каждым годом «кофейная гуща» противоречивых фактов, действий, поступков и высказываний их кумиров все более нарастала. Но не таковы они были, чтобы изменить себе и сдаться или отступить и отойти, и отказаться навсегда от своих чувств. И они продолжали, поддерживая друг друга, биться над этими непростыми проблемами, которые создавала их главная в сегодняшней жизни и временами, как тяжкая болезнь, отнимающая все жизненные силы любовь. Не судите меня, девки… …Задушевные песни своей юности с их всепрощающей, полной грустной нежности и смирения, истинной, глубокой, как колодец с чистой водой, в котором днем видно звезды, любовью и потому щемящей душу, народной интонацией подруги, страдая каждая о своем, исполняли у Светланы на даче. Начиная чуть не шепотом, а затем все более увлекаясь, они, сидя tet-a-tet на живописной полянке за бутылочкой красного или белого вина, отводили душу, изливая из нее в звуках любимых мелодий все свои беды и печали… Не судите меня, девки, Не судите меня, бабы… Я б сама себя судила… …ой… Если б силы вдруг нашла бы… …ой… Признаемся тут честно, что эти «ой» никогда не имели места в оригинальных стихах самой песни… Что с того? Нетрудно понять, что междометия добавлялись подругами сообразно с их настроением и исключительно от полноты чувств. К тому же это был элемент известного юмористического гротеска, который они, стремясь приблизить свое исполнение к фольклорному звучанию с превеликой радостью припускали по такому светлому для их души и по-настоящему праздничному случаю. Не судите… тут голос Аллы резко обрывался, как бы спотыкаясь, но при этом она набирала в легкие побольше воздуха для следующих двух слов Не ряди-и-и-те… взметнулось в небо пронзительной звонкой нотой это слово из песни, словно алым языком ночного пламени выхватив и озарив потаенный уголок страдающей женской души… На завалинке весенней… (пауза)…. ой… И с укором не глядите… Мне на голые колени… И дальше почти скороговоркой (и с мольбой): Не судите меня, девки! Не судите меня ба-а-бы-ы-ы… На последние «бы-ы-ы» Алла особенно любила теперь добавлять немного хрипотцы для придания драматизма и правды жизни звучанию своего голоса. И, кажется, ей это удавалось. Они с любимой подругой Светланой сидели посреди великолепного, радующего глаз своим нетронутым, лесным очарованием уголка природы, который являлся также одновременно ее садовым участком. Это садоводство находилось на Карельском перешейке и принадлежало одному из учреждений города. Светлана приобрела два спаренных участка еще в молодости, в первые годы ее работы в институте. Вокруг них высились исполинские, небывалой красоты, изумрудно-зеленые ели, светлые с янтарными стволами и воздушной, серо-зеленой, ажурной хвоей сосны, есенинские березы и трепетные осинки. Закончив исполнение одной любимой песни, они с готовностью, вдохновенно принимались за другую. Однако теперь их посиделки и вся эта красота вокруг нарушались одним, убийственным диссонансом: неподалеку он них, в том месте, где раньше стоял бревенчатый дом Светланы, теперь с вопиющей безднадежностью и каким-то даже цинизмом торчала одна только обгоревшая труба от стоявшей там когда-то русской печи. Она была опоясана голым квадратом фундамента, внутри которого росла трава и чернели угли от сгоревшего дотла строения. Дом сгорел уже год назад, и кто поджег его, – осталось неизвестным. Он был построен руками отца Светланы, педагога и ветерана войны, вложившего в него всю свою душу. Этот лубяной, как из сказки, дом был отдушиной и почти единственной усладой всей ее жизни. Она жила с двумя взрослыми детьми и внуком в трехкомнатной хрущовке с крохотными каморками, почти такой же «душегубке», как и двухкомнатная смежная квартира Аллы. В этом доме Светлана растила детей и отдыхала там душой от всех несуразностей и тягот своей жизни. Однажды, в Амстердаме, будучи там в служебной командировке, Светлана забрела с одной из коллег в улицу Красных фонарей. Вернувшись в Россию, она рассказала подруге о своем впечатлении. – Я видела их через прозрачные, стеклянные витрины. – Сколько им лет? – спросила с тревогой Алла. – Знаешь, они все так размалеваны, что не понять… Все такие худые и синие… – Правда? Вот ужас… – Да-да, вот-вот… И знаешь, когда я вернулась в свой номер в отеле, я плакала… Алла, сердцем откликнувшись на боль подруги, только молча покачала головой. Дом за городом Они любили сидеть на бревенчатых лавках за уютным столиком, с любовью украшенным ими большим белым керамическим кувшином с огромным, нарядным букетом из разноцветного люпина, ромашек и колокольчиков. Алла обожала цветовую гамму импрессионистов, и когда Светлана давала ей задание создать букет, она выбегала на улицу и подбирала их, с восторгом, по одному: белый, розовый, сиреневый, голубой, лиловый, фиолетовый, бардовый люпин. Потом она добавляла другие цветы, белую и розоватую кашку, после чего торжественно водружала роскошный букет в белом кувшине на стол во дворе. Затем появлялось вино и какая-нибудь закуска, после чего подруги усаживались за стол и с приятностью, беспрерывно любуясь скромной и естественной прелестью полевых цветов, вспыхивающих разноцветными красками вслед за меняющими высоту, закатными лучами солнца, изливали друг другу душу, по мере сил радуясь жизни. В этот раз, наговорившись по душам и обсудив до тонкостей непредсказуемое, как всегда, поведение своих ненаглядных, подсказав что-то со стороны и утешив друг друга, они притихли, пригорюнившись каждая о своем. – Не судите меня, девки… – покачав головой, с улыбкой завела Алла. – Не судите меня, ба-а-бы, – подхватила Светлана… Они пели на редкость душевно и искренне. За первой песней неизменно следовала обязательная вторая: «Подари мне платок». Эта песня была особенно любима Светланой, потому что она-то как раз и получала в реальности от своей зазнобы заграничные шарфы и платки. Однако их роман был тайным, и Светлана с большим чувством, особым выражением лица, которое надо было видеть, и нежной, немного растерянной улыбкой исполняла следующие строки: Пусть и лед на реке Пусть и ты вдалеке И платок на груди Не кольцо на руке… После чего они лирично и ласково продолжали вместе: Я одна – не одна… (а-а-а-а) Мне тоска – не тоска… (а-а-а-а) Мне и день невелик Мне и ночь не горька… В этот вечер ими овладело такое вдохновение, что они с большим подъемом и трепетным чувством незаметно для себя исполнили весь свой репертуар. Женщины и не заметили, как жизнь в садоводстве затихла, и в наступившей тишине звуки их песен свободно разносились над всей окрестностью. Впрочем, Алла видела краем глаза, как за спиной подруги, на дороге, за их, ни чем, кроме канавы, не огороженным участком, останавливались машины, заглушив мотор, в которых, по всей видимости, сидели и внимали их творчеству. Конечно, в тот вечер они не подозревали, что вся округа, затаив дыхание, перед сном, вслушивалась в их голоса, рвавшиеся из самой глубины души, а потому никого не оставляя равнодушным. Недаром подкатившие и остановившиеся напротив них машины подолгу стояли неподвижно, пока они пели. Наутро, в воскресенье, ближние соседи, ничего не говоря напрямую, приветливо улыбались им, смущенно приглашая к себе, желая видеть как дорогих гостей, дружить и теснее общаться. Пришло время возвращаться домой в город. Перед отъездом Алла, как обычно, взбежав на деревянное крыльцо, принялась запирать замок на двери сарая, в котором они ночевали с тех пор, как сгорел дом Светланы. И вдруг со стороны дороги они услышали мужской голос, обращенный к ним: – Здравствуйте, девушки, вам дом не нужен? Обе замерли, остолбенев от неожиданности и не зная, как реагировать? Может, шутит кто? – подумала Алла, насторожившись и забеспокоившись сразу о подруге. Но мужчина, казалось, и не думал шутить. – Тут, недалеко, если хотите, могу показать, – предложил он. Это был один из их соседей, участок которого находился метрах в ста от Светланы. Подруги, не веря своим ушам и не зная еще, чего ожидать, но уже заинтригованные до полусмерти, послушно трусцой засеменили сзади, спешно следуя за этим человеком. – А вы бесплатно отдадите?! – сразу занервничав, уточнила Светлана. Слегка ущипнув подругу, Алла сделала ей знак – не задавать пока лишних вопросов, чтобы не спугнуть свалившуюся вдруг на них с неба удачу. – Бесплатно отдам, – подтвердил хозяин. – Но уговор, – забирать будете сами. И Саша, так звали нового соседа, подвел их к шикарному, добротному и тоже бревенчатому, дому с мезонином. Как оказалось, он купил этот участок недавно у одной овдовевшей пожилой пенсионерки. Александр собирался строить здесь другой дом, а этот был ему совершенно не нужен. Он решил его отдать, поскольку разборка и вывоз дома могли обойтись ему тогда в пару тысяч долларов. Получалось, что этот подарок Светлане был ему тоже на руку. Но если бы не он, то Светлана сама никогда бы не взялась за строительство таких хором. Она планировала поставить какую-нибудь времянку по своим средствам. А главное, что этот дом прекрасно встал на старый фундамент, и это тоже было большим везением. Дальше взялись за дело сын Светланы с его друзьями, и совместными усилиями они по бревнышку разобрали и перетащили дом к Светлане. Перетащив, они заново собрали его на новом месте и приводили в порядок потом еще долгое время. Это был титанический для молодежи, но созидательный и дарящий им неописуемую радость труд. Работы, начатые той осенью, продолжались и на следующий год, и еще дольше. Зато хозяйка воспряла духом, поставила в доме печку, засияла, как красно солнышко, помолодела и расцвела, любовно и неустанно украшая изнутри свое новое, уютное и теплое теперь уже жилище. Однажды ее сын Роман, стоя во дворе и гордо глядя на их новый дом – дело рук своих, подошел к матери, улыбаясь: – Хорошо, видно, пели! – констатировал он. – Может быть, теперь… э-э-э… на баньку еще споете? И они, дружно прыснув, расхохотались. Светлана со смехом передала это Алле. – А что, можно, – не вопрос, когда вдохновение найдет! – поддержала та. – Представляю, какая банька может получиться: мы ведь перед тем, как нам дом отгрохали тогда, только «Подари мне платок» исполняли… Настоящая героиня В представлении Аллы Светлана была настоящей русской героиней. Лишь немногим мировосприятие подруги отличалось от ее собственного, хотя главные векторы их мироощущения и шкала незыблемых ценностей, конечно же, совпадали. В ней было, пожалуй, меньше эгоизма, а значит, больше сочувствия и сострадания к людям. Она была мягче, терпимее и нежнее внутри, верила в Бога и носила крестик. Ею от родителей, и особенно от матери-филолога, была великолепно воспринята с детства и впитана душой вся превосходная и многогранная русская поэзия и литература. Аллу тоже в юности называли тургеневской девушкой, но все же дочь степей была более свободолюбивой, независимой и дерзкой. Светлана могла с любого места цитировать стихи Пушкина, Ахматовой, Цветаевой. И любимого-то ей было никак не забыть, потому что, показывая на грудь, она трогательно объясняла: «Там ямка, а в ней – тепло…». Правда, был случай, когда еще в их первые годы совместной работы в одном и том же НИИ после ВУЗа, Светлана попросила Аллу быстренько напомнить ей хоть что-нибудь из Бальмонта. И Алла процитировала тогда свое излюбленное: «В каждой мимолетности вижу я миры, полные изменчивой радужной игры…». Светлана очень обрадовалась и поблагодарила подругу. Все было целомудренно в ней, глубоко, тихо, спокойно и ясно. Она терпеливо тащила на себе свой большой и тяжелый жизненный крест. Не будем вдаваться здесь в ее житейские проблемы, а скажем только, что вырастила она двоих детей и внука. Светлана имела доброе сердце, была не только романтична, но и заботлива, отзывчива, великодушна, по-настоящему добра и терпима к людям. Будучи скромной, она очень стеснялась и чувствовала себя неловко, когда Алла искренне восхищалась ею. Можно было бы сравнить их с двумя разного характера речками. Светлана была рекой поглубже и поспокойнее. А Алла, скорее, напоминала быструю горную речку, стремительную, озорную, с порогами, весело бегущую с высоких гор в долину, играя и сверкая освежающими брызгами и водопадами. Не дуэт, но все же Уже более двух лет прошло с тех пор, как они с Елкиным были знакомы. Уровень и техника Аллы непрерывно повышались. И, какой мучительной для них ни была эта связь, все же именно он, Гришенька, был среди всех, окружавших ее мужчин, и ее единственной радостью, и единственным теплым лучиком в такой серой и пасмурной, а временами щемяще-грустной, по истине петербургской, тональности жизни. В те дни, когда он, уступая ее просьбе, приходил все же на вечер, ей было абсолютно «по барабану», или «параллельно», как сейчас говорят, в общем совершенно безразлично, есть ли на небе Ярило, или оно там отсутствует? Дефицит освещения петербургского климата с лихвой компенсировался взволнованно-приподнятым предвкушением восторга и самим этим счастьем слияния с родной душой под страстные, пронзительно-нежные или зажигательные звуки танго, румбы, сальсы, самбы и ча-ча-ча. Надо сказать, что и публика не оставалась при их выходах на танцпол равнодушной. Все зрители дружно поворачивали головы, внимательно следя за их дуэтом. Погрешности в исполнении Аллы, разумеется, присутствовали. Но ее неизменный задор и кураж, эмоции, переполняющие изнутри и щедро льющаяся из ее сияющих глаз любовь и нежность в сочетании с его безукоризненной и утонченно-пластичной техникой, а также даром импровизатора дарили публике радость драгоценного живого сопереживания. На впечатлительных женских лицах светились добрые улыбки умиления и белой зависти, некоторые из них явно «входили в образ», глубоко сопереживая каждому их непростому па, рискованному вращению или наклону, или комичным моментам шероховатостей и сбоев, вызывающих искреннее сочувствие или улыбку со смехом пополам. И Гриша, и Алла были опытными артистами и обожали радовать или веселить публику своим искусством. Продолжение взаимодействия …Однажды, совсем уже отчаявшись, Алла решила все же предпринять последнюю попытку и выяснить у Елкина, почему он теперь ее так ужасно и бесчеловечно игнорирует? Чем она так перед ним провинилась? За что? – Ну, кто же знал, что вы все это так серьезно воспримете? – ответил Гриша с улыбкой и искренним сожалением. – А разве я должна была иначе как-то воспринять? – У вас еще вся жизнь впереди… для занятий. Лет четырнадцать есть, как минимум… – Четырнадцать лет? Да Вы с ума сошли! Да что тут сложного такого? Я с детства танцую… И потом на ваших-то посмотрите, «многоопытных», на что они все похожи за редким исключением? – ощитинившись, перешла в наступление Алла. – Амбиции одни! – совсем уже, от обиды, осмелела она. – Ну, и эти не могут ничего… – видя, как она нервничает, – миролюбиво согласился Гриша. Но, конечно же, бедная женщина остатками своего разума отчетливо понимала, что необученная партнерша для такого мэтра, как Елкин, это не партнерша. Однако видя, с другой стороны, что он и не имеет никакой серьезной партнерши здесь, среди всех них, столько лет, она, возможно, наивно, полагала, что могла бы под его руководством, за счет регулярных занятий с ним, и при его на это желании подняться с годами на столь заветную для нее ступеньку. Ведь не то было важно в конечном счете, что они делают на паркете (для них, танцоров непрофессиональных), а то, скорее, – как?! Как им вдвоем, вместе?! Но так или иначе, а Гриша, задавленный авторитетными «ветераншами», застеснялся уделять ей внимание на вечерах прилюдно. Сначала он потребовал, чтобы их занятия никто не видел, и они стали залезать аж на третий этаж парадной лестницы ДК перед началом вечера, чтобы заниматься там, в окружении античных скульптур, втихаря от других. Потом, заметив, что и там их «вычислили», он отказался обучать ее совсем. Правда, позже, когда она нашла зал, где это было бы возможно, он заинтересовался. Вскоре Алла выяснила, что и этот зал для них с Гришей будет, кажется, не доступен. – Слушай, тут мне Елкин говорил недавно, что он «болванку» себе ищет, – сообщила как-то Алле Наталья. – «Болванку»? – Ну, да, чтобы сальсу тренировать! Дать тебе его телефон? – Подруга явно, все видя и понимая, посильно пыталась поддержать Аллу и помочь ей. – Нет, нет, не надо… У меня есть. – Есть?! – с удивлением уточнила Наталья, величественно и резко приподняв свои красиво изогнутые, царственные брови. Алла молча опустила глаза. Однако, внимательно взглянув на нее, Наталья больше, из деликатности, не стала расспрашивать ни о чем. – Ну, и где можно заниматься? – вдруг, подойдя к ней как-то на вечере, поинтересовался сам Гриша. – А где угодно, – начала фантазировать Алла, оттягивая время для поиска ответа. Елкин терпеливо ожидал, вопросительно глядя в глаза явно импровизирующей ученицы. – И у меня можно заниматься, – на ходу генерировала идеи Алла, – и у вас можно заниматься! – обрадовалась она еще одному, вдруг осенившему ее варианту. Гриша внимательно следил за ней, обдумывая что-то. – Ну, да, конечно! А почему бы и нет? – возбужденно убеждала она их обоих одновременно. – Подвинем мебель, освободим площадку, – стараясь говорить как можно увереннее, несмотря на скептическое молчание учителя, лепетала она. – Ну, что ж, можно попробовать… – пожал плечами Гриша. Его уже давно не было рядом с ней, а она, стоя на том же месте, все еще не верила в свое счастье. Домашние занятия, или сальса, сальса… …И они перебазировались впервые на домашнюю площадку, занимаясь то у него, то у нее. Это были настоящие праздники для Аллы, да и Гриша оставался очень доволен. Она чувствовала это. Их здесь никто не задирал и не подначивал, не шутил и не подсмеивался, и они, наконец-то, могли быть самими собой, вдвоем, без посторонних. Бывали и смешные моменты у них, ведь понемногу они становились уже не совсем чужими, а, напротив, все более близкими друг другу, пусть даже и очень взрослыми, людьми. Да, чтобы сблизиться по-настоящему, всегда нужно иметь какое-то общее дело, любое взаимодействие. И веселились они друг над другом, и хохотали, и радовались, как два щенка или ребенка. Из ее дневника Однажды Алла, не без «коварства», спросила у Гриши, в кого он влюблен? И тот со смехом, не задумываясь, ответил: «В сальсу!» Весь ужас для бедной женщины состоял в том, что это была, похоже, чистая правда… И тем не менее… Они часами занимались у него, и когда Алла уставала от множества бесконечных и быстрых вращений, Гриша мог сделать неожиданную паузу. Тогда он брал ее кисть в свои руки и долго, внимательно, молча всматривался в нее, распрямляя и разглаживая ее пальцы, вбирая их своим взглядом, словно силясь запомнить, и как бы пытаясь прочесть по ним что-то важное для него и понять для себя: какая это перед ним женщина? …Они уже подъезжали к дому Елкина на его машине, когда она, глядя на свою руку, с улыбкой собственному лукавству, неожиданно спросила его: – А, правда, у меня маленькая рука? И пальцы такие… – она не успела подобрать нужное слово, как он уже ответил ей. – Да, особенно мизинец, – не отрываясь от дороги, серьезно подтвердил Гриша. Она взглянула на свою радость и сразу притихла, боясь спугнуть этот редкий миг, когда они были одним целым с ним, вместе, и абсолютно счастливы. Надо сказать, что сальса, которой Гриша занимался очень интенсивно, по три раза в неделю, после работы, посещая занятия у педагога, приехавшего в Петербург с далекой Кубы, захватила его целиком, перевернув все его мировоззрение. Теперь он активно пропагандировал ее как самый перспективный в будущем танец, внимательно, на занятиях у талантливого кубинца и дома по записям изучая его, а на практике вплетая характерные движения сальсы во все другие латино-американские танцы: самбу, румбу, ча-ча-ча. Действительно, это заметно обогащало вышеназванные и ставшие уже классическими танцы, внося в них новую, свежую струю. В то же время сальса является довольно эротическим танцем. Это любимый танец южной, темпераментной и страстной, молодежи рабочих предместий Буэнос-Айреса. И не зря в Европе существует мнение, что сальсу нельзя танцевать с кем попало, а только, может быть, с мужем или близким другом. Это надо видеть, пожалуй, или испытать, чтобы понять до конца. И занимаясь сальсой с Гришей часами у него дома, Алла, действительно, поняла это «на собственной шкуре» в полной мере. Да, в сальсе, действительно, присутствует так много всевозможных плетений рук, всяких сложных вращений со сплетенными в самых разных местах руками, локтями, торсом и прочими частями тела, что потому и получается в результате очень много мгновенных, но частых касаний рук к разным частям тела и конечностей партнера. Сплетенные вместе руки постоянно скользят в красивых, как бы кружевных узорах, и вверх, и вниз, и за голову, и на шею, и по груди и по бедрам… Все фигуры и узоры стремительно меняются, как в калейдоскопе, в такт музыке, и партнерша вращается партнером, как юла или веретено, бесчисленное множество раз. Все это происходит на фоне основного, весьма специфичного и красивого шага с ходящими вследствие него «восьмеркой» бедрами. …Однажды Алла, резвясь и играя от радости, что у них получился, наконец, довольно трудный, долго не дававшийся им фрагмент танца, шутя приблизила к Гришиным губам свою левую руку с чуть согнутыми кончиками пальцев для поцелуя. Ведь она старательно и терпеливо ходила же веретеном вокруг него уже несколько часов подряд… Гриша, к ее изумлению, не отпрянул от нее, и не сбежал, а взяв четыре ее пальца зубами затащил их в свой рот, насколько они вошли туда, и слегка, со сдержанной страстью, прищемил их зубами. Алла обомлела от неожиданности и силы найденного им, нового «выразительного средства»… Она сообразила, что он тоже, может быть, «хочет…», и была совершенно счастлива. Но все было не так просто. Он не хотел, как признавался ей позже, настаивать на отношениях, ему так было спокойнее. Он видел, что она намного моложе его и здоровее, а потому предоставлял ей самой, и с кем она сама желает, устраивать ее судьбу. Он не навязывал ей себя и даже наоборот как бы гнал от себя. Он ничего не требовал от нее, ему, как он потом скажет ей, так было, действительно, спокойнее. Он был убежден, что она заслуживает лучшей доли, чем он. Но Алла, конечно же, не догадывалась об этом. Она не понимала, что происходит, и ее начинало уже раздражать, что он не проявляет никакой активности и ведет себя, как бесплотное существо. Ведь это неправда. Что же он так не смел? «Ах, не он, не он!», или выстрел мимо цели Теперь-то, казалось ей, все уже стало ясно. Он начал тяготиться ею, когда она, не в силах совладать с собой, прилюдно подбегала к нему на вечерах, наивно борясь за каждый танец с ним под хорошую музыку. Если музыка была плохая, она спокойно сидела на месте. Но если – какая-то особенно прекрасная, тогда ее, прямо по воздуху, через весь зал, несло прямо к Елкину! И что тут удивительного? Для нее никто, кроме него, не мог выразить в танце эту музыку. Ее уже не устраивал кто-то вообще, она была избалована руками мастера. Более низкий уровень партнера, другие руки до отчаяния разочаровывали ее, как выстрел мимо цели или мяч мимо ворот. Она глубоко страдала (чуть не рыдая в душе) от такого безрадостного или беспомощного ведения другими – ни уму, ни сердцу! Вот почему ей стал нужен только он. А он хотел танцевать с разными партнершами, пробуя то одну, то другую. Зная наперед их разные у каждой сильные и слабые стороны, он пробовал реализовать свои замыслы и с теми, и с другими. Но надо отдать ей должное: все это время, она предельно критично старалась следить за собой. Поняв, наконец, что независимое поведение Елкина на вечерах вовсе не являлось умышленной дискриминацией по отношению к ней, а было естественной для одинокого мужчины жаждой свободы выбора, она заметно успокоилась, и ей полегчало. Она убедилась теперь, что ему просто хочется пробовать разные элементы и танцы с разными женщинами, и не то это вовсе, к чему стоит ревновать. Теперь она поставила перед собой смешную задачу – не бегать за ним через весь зал, даже если случится сногсшибательная для нее и для их дуэта музыка. Задача была поставлена, но как же она была удивлена, что выполнить ее оказалось заметно труднее, чем поставить. Алла и раньше теоретически знала, что мы, то есть все люди, в огромной степени живем и действуем по так называемым шаблонам поведения. Они уже выработались у нас в результате многократного повторения таких-то действий в такой-то ситуации, и отступить от них, или перебороть, или переделать их не так-то просто. Они, получается, чем-то сродни выработанному многократным повторением условному рефлексу. Алла не представляла, что несмотря на свои волевые усилия и жесткую команду себе самой «сидеть», ноги ее (при первых же тактах подходящей для них с Елкиным музыки) все равно вскакивали и бежали как бы сами собой к известному нам предмету страсти и мастеру. – Это сильнее меня, Гришенька, это сильнее меня! – горестно извиняясь и теряясь перед стойкостью власти над ней этих шаблонов, открывала она ему потом по телефону свою беду, а не наглость. Почему и когда она стала такой? …Однажды они сидели с Гришей слева от сцены с бравым эстрадным ансамблем на вечере в ДК Ленкома. Елкин скромно сидел, устав, по всей видимости, после работы, и больше наблюдал в этот вечер, чем танцевал. Она, видя это, не приставала к нему, а сидела тихонько рядышком и думала о них. Изо всех сил постаравшись взглянуть на себя со стороны, а именно его, по-настоящему скромного, целомудренного, чистого и строгого, ленинградского рабочего человека глазами, она быстро все поняла. Но другим, теперь уже своим, взглядом оценив себя, она призвала и Гришу тоже еще и с другой стороны посмотреть на нее и ее прошлую жизнь. Почему и когда она стала такой «лихой», как он выразился однажды? Ведь в Ленинград она приехала, впервые оторвавшись от дома, тоже скромной и застенчивой даже девушкой из Калуги. И, обернувшись мысленным взором на всю свою прожитую жизнь, она попыталась что-то объяснить ему. – Да, Гришенька, нам надо было выстоять в этой жизни. И чтобы не сломаться, пришлось стать сильными, смелыми, независимыми… Такими, которые привыкли своими руками обеспечивать своей семье, а значит, и себе свое благополучие и счастье. Мы взяли на свои плечи и детей, и стариков. Наши мужья давно спились и умерли, а друзья покрепче уехали за границу. А мы с больными стариками и малыми детьми (которые тоже постоянно болели) на руках не могли уехать. И не могли мы ни спиться, ни умереть, потому что взяли всю ответственность на себя. Каково нам было, мы сейчас не говорим. Но… Незамысловатая рифма: «Я и лошадь, я и бык… Я и баба, и мужик…», – это как раз-таки о нас. И теперь вот, теперь… Виновата ли я, как поется в песне, что я… не слабая, не тихая и скромная, не беззащитная и не забитая? Все так, я понимаю! – заранее соглашалась она со всеми его аргументами. – Но и ты меня пойми! Не такова я, чтобы на стуле-то сидеть, глазки опустив и ожидая, когда пригласить соизволят! Ведь музыка-то играет, Гриша! Так чего же я сидеть-то буду? Я танцевать хочу! Али не понимаешь ты этого? – вопросительно покачивала она головой. – Так я одна пойду плясать, как Наташа Ростова или Грушенька… Хотя хотелось бы, конечно, как Элиза Дулиттл… Но не вышло, не получилось дуэта и Happy endа. Что ж, поделаешь? – Уж я не говорю, что такого, как Митя, никогда рядом и в помине-то не было… – добавила она про себя. – Ну, да чего уж там теперь… И чтобы облегчить мастеру жизнь, она решила… пойти на хитрость! Против себя, конечно. Да, она решила ни много, ни мало, а обойти и перехитрить их – эти свои «неправильные» шаблоны! Призвав на помощь все свои умственные и креативные способности, Алла приняла новое решение. Сразу после того, как заканчивался ее законный час танцевания и прилюдного кайфа с Гришей (это, как мы помним, был ее бонус, то есть премия за помощь ему в тренинге на дому сальсы), она быстренько собиралась и уходила домой. Гриша же оставался там, в зале, и мог делать беспрепятственно все, чего его душа желала. И тут количество перешло вдруг в качество, или не только солнце, но и почва под ногами Несмотря на допущенные ошибки, она продолжала отчаянно бороться за него, то выбиваясь из сил, то переходя в наступление. Их отношения тем временем перешли на качественно новый уровень, хотя со стороны этого никто бы не заметил. Они иногда встречались и танцевали на вечерах, но это выглядело так же, как и раньше. Хотя, разумеется, их латино-американские танцы приукрасились теперь мудреными, впечатляющими и неизбитыми элементами сальсы и аргентины. Немногие еще тогда могли исполнять эти сложные и малоизвестные широкому кругу танцоров движения. Но дело было не столько в танцах. Они оба, и Елкин, и Алла изменили свое отношение друг к другу. Оно само собой стало глубже у обоих, понятливее, если можно так сказать, чутче и теплее, как между старыми и добрыми друзьями. Если раньше Гриша, напуганный до полусмерти и возмущенный донельзя ее нервными срывами и гневными выпадами, мог хладнокровно заявить ей, что между ними не может быть ничего общего, то теперь, на третьем году их общения, начиная что-то понимать про нее для себя, он уже не отталкивал ее так грубо, терпеливо выслушивая до конца, давая полностью высказаться и облегчить тем самым душу. Видя такое понимание и искреннее сочувствие, она радостно возвращалась из очередного эмоционального крена в равновесное положение и, даже повеселев, шлепала себе дальше, пусть и одиноко, по жизни, то есть, как это сейчас у многих: с утра – на работу, а с работы – домой. …Однажды она заметила, что Гриша стал не такой бледный, как обычно. На ее вопрос, он ответил, что теперь «шатается» по часу в березовой роще неподалеку от дома. Алла вся рассияла, ведь, это она, чуть не на коленях умоляла его выходить из квартиры на свежий воздух, подолгу объясняя и доказывая ему, что его слабость – это следствие неправильного образа жизни, сто процентов которой протекает: в пыльной квартире, пыльном, с металлическими опилками, цеху, в душных, без вентиляции, танцевальных залах школы и домов культуры (кроме единственного зала в ДК Ленкома, где открывают форточку) и в безвоздушном метро по пути туда и обратно. А как-то недавно, приехав к Грише для занятий сальсой, она в изумлении заметила, что одно из окон уже вымыто им до блеска. Впрочем, иногда, прислушиваясь к себе и к голосу Неба, а также к своему слабому, конечно, по сравнению с ее необузданной женской природой голосу разума, Алла чувствовала и понимала, что ее Судьба не только прекословит ей и не дает желанного Елкина, но и, может быть, хранит от него. Информацию о слабом голосе разума в нашем поведении, к сожалению, в полной мере можно распространить на всех людей вообще. У всех нас голос разума намного слабее голоса нашей природы, то есть подсознания. Это оно – наши гены, рефлексы и инстинкты – в конечном счете, управляет нами! Конечно, она «пилила» его за грязь и пыль в его доме, умоляя разрешить ей навести там порядок и помыть окна. Но он не разрешал, и ей приходилось терпеть. Они боролись друг с другом и ссорились по телефону. Она переживала обо всей этой несуразной ситуации с утра до вечера, делясь с подругами и спрашивая совета. – Да ты сбежишь оттуда на третий день, – гарантировали ей знающие ее давно, многоопытные подруги. И Алла уже временами ничего вообще про них с Гришей не понимала, словно бы, совсем, как у Данте: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…». Но про себя саму она начинала понимать все гораздо яснее. Он был теперь не только солнцем над ее головой, но стал еще и почвой у нее под ногами. Он незаметно превратился в остров в океане или спасательный круг, который жизненно необходим, когда плывешь и выбиваешься из сил в бушующих и накрывающих тебя с головой морских волнах. Она набирала его номер, когда ей было плохо, и зная, что сейчас услышит тот самый, единственно нужный в этот миг ее сердцу, тембр голоса, его шутку, иронию, задорную, с подковыркой, насмешку… А после этого ей гарантировано и будет стопроцентно обеспечено его великолепное, мгновенное, молчаливое понимание, сострадание и снисхождение. Этого его понимания и звуков любимого голоса ей было достаточно. Это был необходимый для нее прожиточный минимум. Его сочувствие и понимание к замучившей их обоих, затянувшейся, неизбывной, такой ненужной ему, но как на грех такой живучей ее привязанности. После очередного разговора с Елкиным, повеселев и успокоившись, она вешала телефонную трубку и, как всегда, привычно и одиноко, брела себе дальше по классическим, петербургским лужам пустынной дороги своей столь же пасмурной и дождливой взрослой жизни. Из окон ли транспорта, или стоя на остановках, или просто гуляя по городу, она ревностно наблюдала за сегодняшним состоянием, жизнью и настроением знакомых ей особняков, улиц и переулков. В последние годы город стал оживать и обновляться на глазах, особенно в центре. Это обнадеживало, хотя и создавало довольно затяжные по времени неудобства для пешеходов в период реставрации зданий, как на Невском, так и на Петроградской, и на Васильевском. Аргентинское танго Алла была почти равнодушна к сальсе, но зато обожала Аргентинское танго. Она уговорила Елкина приезжать к ней домой, чтобы они могли осваивать потихоньку и ее любимый танец. Эти занятия шли у Аллы дома по воскресным дням. В перерывах между тренингом новых шагов и па они садились рядышком на диван, и она расспрашивала Гришу о его жизни и работе. Он рос один без отца. Когда отец вернулся с фронта, Гриша еще под стол пешком ходил. И вскоре отец, как сквозь землю провалившись, исчез куда-то навсегда. Его растили мать и дядя по матери, который много сделал для них и портрет которого висел у Гриши в красном углу на стене. Мать его давно уже умерла после тяжелой болезни. Были двоюродные сестры и племянники, которых он периодически навещал. Гришенька ходил в церковь, и однажды комично показывал ей, как поп окроплял или, скорее, щедро поливал паству в холодный день святой водой. Юмор его рассказа состоял в том, что Гриша старался не моргать и скрыть свои эмоции, когда его лицо вдруг окатывалось обильными брызгами ледяной воды. Он приносил освященные куличи и Алле, чтобы угостить ее тоже. Он был уверен, что все ее неудачи с ним происходят оттого, что ее «сглазили» и, возможно, поэтому кормил освященными куличами и поил святой водой, принесенными им из церкви. Если они долго бились, например, у нее дома, над каким-то особенно сложным выкрутасом, Гриша горестно вздыхал: – Ничего не получавывается! – Что, что вы сказали?! Повторите! – раскрывая рот от неслыханного для нее словесного кайфа «с градусом» и заранее балдея от предвкушения нового, прыскала она. – Ну, не получовывается, – наивно полагая, что так будет лучше, поправлял он сам себя. Услышав новый вариант еще хлеще прежнего, она, весело закатившись, хохотала уже во весь голос. Но тут же, приняв во внимание среду его обитания в цехе, она переставала смеяться и ласково объясняла Грише вероятную причину его ошибки: – Это потому вы так говорите, что автоматически, мне кажется, не задумываясь, объединяете в одно два разных слова: получается и вырисовывается. Боже, вы уморите меня совсем, – любовно и нежно поглаживая по плечу и всматриваясь в него, признавалась она. – У нас в цеху все так говорят, – спокойно закруглял он дискуссию. – Опять у вас руки, как коровьи хвосты висят… Дома Алла расспрашивала Гришу о его работе, чем конкретно он там занимается, какие именно функции выполняет? Он рассказал ей, что сам не стоит у станка, а делает чертежи, по которым рабочие выполняют те или иные детали. А при поступлении в цех нового оборудования Елкин вводит его в строй в качестве наладчика, как она поняла. Он сказал, что не любит участвовать в перекурах и прочих посиделках на работе, что они утомляют его и что там имеются, конечно, охотники выпить и выразиться покрепче. Он поделился с ней своею неприятностью там, в коллективе, рассказав, что один задиристый рабочий все время задевает его и подтрунивает над ним. Алла насторожилась: – Почему он цепляется к вам? – Да он все время меня Кулибиным называет, дразнит, насмехается. – Пьющий, наверно, завистливый? – предположила Алла. – Да он татарин, – нашел совсем уж для нее неожиданное объяснение Гриша и простодушно добавил, – у него душа черная. Алла постаралась сдержать улыбку, и только, заглянув Грише в глаза, протянула: – А-а-а… Надо ли еще что-нибудь объяснять или анализировать? Она обожала его, обожала и… обожала. И не в силах молчать радостно признавалась в этом. – Опять вы со своей любовью… – сердился он, – вы только млеете, а за ногами не следите совсем. Я же показывал только что! Это была чистая правда: она расслабилась, а он тем временем давал ей, один за другим, массу сложных и непривычных для них элементов, – это вам не хухры-мухры и уж, конечно, не фунт изюму! В перерывах они сидели рядом на диване, и Алла, прикрыв глаза и нежно обняв его за шею, замирала так, прижавшись к нему и отдыхая ото всего на свете. Когда она спросила его как-то, как ему у нее? Он выдохнул, не раздумывая: – Так хорошо, что лучше и не бывает! Зачем что-то менять? Видимо, он считал, что более близкие и повседневно-прозаичные отношения могут, сократив дистанцию между ними, все испортить и даже растоптать. А может, считал, что Алле нужен более молодой мужчина? Гриша был старше Аллы почти на десять лет. Но выходя из ее квартиры на лестницу, он сказал ей как-то сам, без всяких ее вопросов: – В моей жизни с вашим появлением началась новая полоса, удачная… Она долго смотрела ему вслед в тот день со своего балкона. И все же, когда закончилась весна, Алла начала уставать от этих, непростых для нее занятий. Ведь с каждым из них она щедро дарила ему себя и частичку своей души… Так или иначе, но позже Алла, после одного из самых удачных их занятий у нее, позвонила Грише и неожиданно сказала ему, что берет тайм-аут на лето. До осени. Последний луч пурпурного заката Это стало главной причиной и началом их окончательного разрыва. Ответить на вопрос «почему?» ей было страшно трудно. Страшно трудно, как подъем не по своим силам тяжести, даже сейчас. Во-первых, на том занятии все было так здорово, что стало страшно, достигнув этой точки, продолжать. Она тогда, в самом конце занятия, показала Грише фрагмент ча-ча-ча, который она с большими трудами выучила по английским видеозаписям. С ходу, по ее движениям, угадав мужскую партию, хотя он вряд ли видел эту пленку, Гриша блестяще поддержал ее, и она восхищенно отметила, что они танцевали и закончили этот ее фрагмент безупречно синхронно и вместе. А, ведь, он состоял из довольно сложных и редко применяемых у них в танцзале движений. – Ну, и хорошо! – скажете вы. А ей стало страшно… потому что то, что они сделали тогда вдвоем и ту близость, которая тогда между ними возникла, было уже нельзя превзойти, ничего выше этого уже не могло быть. И она, испугавшись за них (и, возможно, – за отсутствие видимой, достойной их перспективы), решила оборвать все на этой, самой высокой ноте. Из ее дневника Сплетенье рук, сплетенье ног… Была и вторая причина, хотя утверждают, что причина бывает всегда одна. Эти многочасовые ее пребывания в его единственно нужных ей руках, бесконечное соприкосновение рук, ног и тел, создавали подспудное напряжение для нее, одинокой все-таки женщины. Очевидно, это должно было закончиться чем-то более естественным и земным, чем бесконечное продолжение одних только этих занятий. Подобно тому, как в поэме Б.Пастернака: «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…» Однако сплетение судеб не вырисовывалось. – Выпить вам надо, – переживая за них, советовала Светлана. Другая, или Не надо провожать Итак, Алла взяла тайм-аут до осени. Но осенью уже ничего не возобновилось. Хотя они и позанимались еще пару раз у него. Но туда она напросилась уже сама и с большим трудом. Гриша не забыл ничем не заслуженную обиду и его летнюю отставку. Перед тем занятием, которому суждено было стать заключительной их сальсой у него дома, Елкин позвонил ей и предупредил: – Смотрите, это – серьезно! Что хотел он этим ей сказать? Она понимала, конечно, что бросив его на все лето, она теряет Гришу, что он пойдет искать и найдет себе другую. Но ей был нужен отдых от этих напряженных, а главное, не приводящих ни к чему, никак не решавших вопрос ее женской неустроенности отношений. И она поняла, что после того, как «задвинула» его, он не сидел, сложа руки. И «серьезность» этого занятия заключалась, возможно, в необходимости выбора, который он наметил сделать для себя. Убедившись у него дома в правильности своих предположений, она отшатнулась. Дело в том, что сальса, – это, как и аргентинское танго, весьма эротичный латино-американский танец. И Алла, узнав от Гриши про наличие некого варианта для ее замены, тут же ощетинилась. Это он, ведя в сальсе, мог, очевидно, легко менять их одну на другую. Они для него были лишь «болванки». – Да хоть с мужиками это можно тренировать, – хлопот куда меньше будет, – как-то бросил он ей. И действительно, он даже смастерил куклу-болванку на колесиках, чтобы иметь возможность разбирать сальсу по видео-записям с помощью этого движущегося, более терпеливого и послушного, чем реальные женщины, приспособления. Однако менее капризный агрегат оказался и менее способным тоже, и менее подходящим для серьезного тренинга. Разумеется, он многим уступал реальным женщинам, а потому был заменен ими обратно. Но Алла, очутившись в этой ситуации, не согласилась с маэстро. Она не считала возможным после их занятий и той близости, которая, казалось, возникала при этом между ними (так это все ощущала она!), чтобы он продолжал делать то же самое за ее спиной с кем-то еще. Она не простила его, потому что позволяла ему эти движения только как своему, родному уже, именно ее мужчине. А если он мог все это делать и повторять с кем-то еще, и, может, испытывал к другой такие же чувства, то тогда… – свободен! Она выдержала все это последнее занятие до конца, но, когда Гришенька, ни о чем не подозревая собрался было ее проводить, она остановила его. – Вы куда это собрались? – с напускным интересом спросила она. – Как куда? Провожать, – ответил ничего не подозревающий Елкин, застегивая пуговицы своего пальто. – Не надо меня провожать. Это лишнее, – подтвердив свое решение жесткой интонацией, осадила его Алла. Он был очень поражен и растерян, и как-то сразу весь сник. Понял ли он тогда, почему она так обошлась с ним? Понял ли он, что она не вынесла его предательства? Что его информация о возможной замене и наличии здесь в другое время какой-то другой тетки, появившейся наряду и на фоне их взаимодействия с Аллой, подкосила ее? Так или иначе, все было кончено. Поделившись с подругой своей трагедией, она услышала в ответ: – Алка, да из него уже песок сыпется, вот он и сходит с ума… Брось ты… Но Алла была безутешна. На побережье и мыслям просторнее Прошло почти три года с момента ее знакомства с Елкиным. И вот опять мы застаем нашу героиню на теплом, ласковом, богато благоухающем тонкими и пряными ароматами цветущих субтропических растений черноморском побережье Абхазии. Чудом она сумела вырваться на этот раз в этот благодатный, солнечный край из пасмурного города на Неве. Из своей пасмурной жизни. Она сидела в легком синем кресле, взятом из кафе на берегу взамен лежака на пляже. Сидеть в нем было легко и приятно, потягивая тонкого букета и вкуса, виноградное, насыщенно-бардового цвета вино «Лыхны», тоже доставлявшее немалое удовольствие… Три дельфина неожиданно появились у самого берега, ошеломив отдыхающих живостью естественной картины из жизни этих умных млекопитающих. Когда они подплыли совсем близко к берегу, изумленные зрители увидели крупную серебристую рыбу, вокруг которой ныряло и кувыркалось это семейство. Они выпрыгивали из воды даже белым брюхом и плавниками кверху, демонстрируя затаившим дыхание зрителям озорной задор и мастерство опытных жонглеров. Мужчины, женщины, дети восторженно вскрикивали при каждом их появлении в воздухе и даже аплодировали. Да, дельфинарий отдыхает, подумала Алла с наслаждением вбирая в себя открывшееся ее взору зрелище. Дельфины имели черные маслянисто лоснящиеся, блестящие спины и белое брюшко с белыми же плавниками. Они обладали удивительной координацией и пластикой, органично, легко и свободно скользя и паря, прыгая и взлетая над морскими волнами. Пока Алла, любуясь этим захватывающим зрелищем, смотрела на них, ее посетила неожиданная мысль, и она улыбнулась. А пришло ей в голову вдруг, что Достоевский (да не сочтут это за кощунство), так же потрясающе свободно и играючи владел словом и русским языком, в необъятном и свежем просторе которого мог творить любые чудеса, видя насквозь и чувствуя, и умея поэтому выразить так легко и просто, и предельно доходчиво, все тончайшие движения души и чувства человеческие. Наконец, доставив зрителям максимум удовольствия, семейство дельфинов стало отдаляться от берега и вскоре скрылось из виду. Она снова окинула взглядом серовато-синий морской простор, голубое небо, местами прикрытое плотной пеленой белоснежных кучевых облаков, и темно-зеленые, бархатные, со светлыми пятнами полян, спускающиеся прямо к морю предгорья Кавказа. Ей опять примечталось о будущей книге… Уже несколько месяцев она то и дело возвращалась мысленно к своему нереализованному пока замыслу. Вчера, с удовольствием открыв Федора Михайловича, она улыбнулась пережитому им, похожему чувству. Он тоже с удовольствием мечтал о новом романе. Снова и снова обдумывал, как он у него напишется. И самым потрясающим было то, что мечты его и грезы о предстоящем творчестве и способе реализации нового замысла были много приятнее, как он сам признавался, чем следующий за ними, трудоемкий процесс самого написания книги. Да, конечно же, как всегда, тысячу раз был прав Достоевский, зорко подметив, что в тесной комнате и мыслям тесно. Другое дело, творить в просторной светлой комнате. А уж здесь-то, на берегу моря, сам Бог велел ей выложить на бумагу все пережитое за три прошедших года. И не только с тем, чтобы вылечиться самой, выжить и не сойти с ума… Не столько для этого даже. Но и для того, чтобы приобретенным ею опытом интенсивных женских поисков и метаний могли бы воспользоваться и другие, кому это интересно. …Что ж… Тогда, сидя у разбитого корыта своей несбывшейся мечты о гармоничном союзе с танцующим Елкиным, она смирилась, наконец, с его выбором, с его уходом от нее и стала медленно научаться жить по-новому. Теперь она не только танцевала в разных клубах. Ее спутником на этих вечерах стал согревающий коньяк, который был ей теперь вместо друга, по-своему примиряя с образовавшейся вокруг нее пустотой. После коньячка или шампанского ей становилось проще танцевать самой с собой, без пары, что она и делала с одним только желанием забыть совсем обо всем на свете и не показать виду. Конечно, после приема алкоголя ее шаг становился чуть менее твердым, а движения – чуть менее координированными. Но… пусть хоть так… Кому какое дело? Так прошло несколько месяцев. Наконец, заметив свой новый уклон под горку и близость к «опасной трясине», она оглянулась по сторонам, лихорадочно ища спасительную опору или другие выходы из тупика своей одинокой женской судьбы. Один был нужен человек на целый век… а все бреду я стороной разлук и бед… Вспомнилось свое собственное, давно забытое, которому минуло уже двадцать лет. Двадцать лет?! И все то же? Ну, нет… Она пробьет эти холодные, серые, тупиковые стены. Она переборет свою скупую на счастье судьбу. Пусть хоть за тридевять земель, за высокими горами и синими морями, но она отыщет своего героя и рыцаря, своего единственного мужчину и джентльмена, с которым они будут счастливы… и умрут в один день! Часть II. НА НЕВЕДОМЫХ ДОРОЖКАХ Глава 4. ЗДРАВСТВУЙ, ШВЕЦИЯ! За синими морями… За синими морями? Что ж, если он не встретился ей в родном отечестве, она будет искать его повсюду, пусть, какая разница? Многие теперь выходят замуж за границу. Одна из ее подруг, помоложе, правда, уже живет в Швеции и счастлива. За спиной журналистки Эльги тоже были долгие, почти до сорока ее лет, бесплодные поиски друга жизни у себя дома. Разуверившись и отчаявшись до самой последней степени, она зарегистрировалась в одном из брачных международных агентств. Швед Матс прибыл в Россию как раз в это самое время. В один прекрасный день он приехал в то же самое агентство и выбрал ее там по фотокаталогу. Как в сказке. …Имея перед глазами такой оптимистичный пример, Алла тоже воспряла духом и решила испытать свою судьбу. И понесла ее нелегкая… да так, что ни остановиться, ни подумать уже не было ни времени, ни сил. Ей подсказали и даже показали волшебный путь к счастью, и она, поверив в него, устремилась туда всем своим существом. Муж Эльги Матс сделал ей приглашение, и в конце ноября 2005 года они встретили ее в аэропорту Копенгагена. Ей долго и основательно показывали столицу Дании, и Эльга сфотографировала ее рядом с домиком и памятником Андерсена и во многих других исторических местах. Матс и Эльга жили на вилле в относительно небольшом шведском городе Лунд, расположенном поблизости от третьего по величине города Швеции – Мальмё. Эта самая южная, граничащая с Данией, часть Швеции называется Сконе. Шведы, живущие в этой провинции, обожают ее и считают самой красивой, замечательной и достойной. Они мчались с ветерком на виллу Матса среди зеленых и желтых квадратов фермерских полей, на которых тут и там мелькали белые крупные катушки свежескошенного и аккуратно свернутого клубками сена. По приезде женщины наметили культурную программу и экскурсии, но главное, стараясь не терять времени даром, стали обдумывать разные варианты поиска жениха для Аллы. Не владея какой-либо информацией на эту тему, они обратились за помощью к мужу Эльги. Матс работал программистом в знаменитой фирме «Эриксон». Он стажировался в США и прекрасно владел английским. Подумав немного, он подсказал им название одного из самых популярных в Швеции сайтов знакомств. Именно с этого момента в жизни Аллы стартовал совершенно новый для нее, неведомый доселе по степени азарта и увлеченности самим процессом, этап ее личной жизни. Этот этап смело можно назвать погоней за счастьем. Именно погоней – потому что для смиренного ожидания уже не было ни времени, ни сил, ни веры, ни надежды. Стремительно убегало время, и за ее плечами теперь оставалась уже большая часть ее женской жизни. Это был последний шанс найти своего человека, друга и любимого. *Алла посмотрела на темно-синюю плотную гряду облаков на горизонте, на фоне которой светлели другие, в виде живописных форм белых и сероватых, c клочьями, плоских и круглых барашков. Небо хмурилось, ветер усиливался, над морем собирался дождь. Сейчас, спустя время, она уже знала наперед печальный результат этой жуткой эпопеи, и темное неласковое небо как нельзя более подходило для этой части ее произведения. …Казалось бы, дело было сделано, и остается только ждать корреспонденции от заинтересованных в знакомстве с нею лиц. Но времени для пассивного общения было не так много, всего каких-то пара недель, и они стали думать, как бы ускорить этот вялотекущий процесс? Было решено написать письмо о том, что интеллигентная женщина из России желает познакомиться… После чего эти универсальные письма можно было разослать уже конкретным членам данного сайта, что и было проделано без каких-либо колебаний и промедлений. Эти женщины, в прошлом коллеги по издательской работе, журналист и зав. издательским отделом крупного учебного заведения, могли без труда написать сочинение на любую тему. А уж «подать товар лицом», оформив бойкий текст красивыми фото, – так и подавно! А тем более предпринять массовую рассылку какой-нибудь листовки, так это, – «как неча делать»! Идея и сама массовая рассылка вновь созданного письма были разработаны и осуществлены согласно самым передовым технологиям PR-менеджмента и рекламы. Теперь семьдесят пять шведов ее возраста из ближайших к Эльге городов должны были узнать об Алле и откликнуться (или нет) на ее объявление. Радуясь своей затее и изобретательности, женщины, волнуясь, пошучивая и посмеиваясь, ожидали «выхлопа» от своей рекламной акции. И он, этот «выхлоп», не заставил себя долго ждать. Ей писали и звонили. Предлагали встретиться. Снова звонили и писали. Наиболее настырные требовали адрес и грозились приехать. Подруги решили встречаться и знакомиться только с самыми воспитанными и интеллигентными. Из-за отсутствия сносного английского языка у Аллы роль ее персонального переводчика исполняла Эльга, гордясь своим шведским и возможностью выступать теперь и в этом, новом для нее, качестве. При этом женщины сбрасывали со счетов один «пустячок» – отсутствие у Аллы хотя бы некоторых навыков в разговорном английском. Однако, ведь, и Эльге со временем удалось преодолеть аналогичную проблему. Словом, они верили в свой успех. И все бы могло быть иначе, может быть, совсем иначе… Да, конечно, все было бы иначе… Если бы… Последний в списке мужчина Но, как назло, в самом конце выбранного Алой по возрасту и городу списка «рассылки» стояло роковое для нее имя и роковой для нее, как выяснится позже, заморский герой… Это был Ульф Свенссон, как он представился, а может быть, и сам Воланд в его обличье, откуда нам знать? Но то, что в его красоте и обаянии так же, как и в его внутренней сути, присутствовала какая-то чертовщина, – ей было ясно с самого начала. Она догадалась, глядя на него, что он был из тех, возможно даже, довольно развратных баловней судьбы, – и это очень, к сожалению, могло быть вероятным. Но мы ведь любим не за что-то, а вопреки чему-то, и он сразил ее, заглянув ей в глаза, наповал с первого взгляда. Да, на ее беду, этого оказалось достаточно… (Бывает такое неотразимое, отрицательное обаяние.) Под два метра ростом, плотный и сильный, этот голубоглазый, сверкающий белоснежной сединой и блестящей чистотой швед имел на лице модную тогда, трехдневную щетину. Главной его особенностью были, бесспорно, большие, излучающие мощный поток голубых лучей, смеющиеся глаза, глядя в которые, она растеряется настолько, что уже не сможет их позабыть. Да, именно так, вернувшись домой, она описывала его Эльге: – Если он будет идти тебе навстречу, ты узнаешь его, узнаешь сразу! У него такие глаза, что их нельзя не заметить в толпе. Мимо него нельзя пройти, это – исключено… – покачивая головой, разводила руками она. И она не прошла… И прошла одновременно. Разве так может быть? Да, может, как вы увидите позже. Ульф Свенссон стал для нее исчадием ада, дьяволом во плоти, или дьявольским соблазном. Но если это и был Воланд, а попросту черт, то немного другого характера, чем у М.Булгакова. Он был неотразим для нее, неотразимо хорош и дьявольски желанен. Сам же он исповедовал при этом иные, весьма загадочные и таинственные ценности и имел сложные для нашего понимания интересы. Да, это была редкостная мужская особь, полная физических сил и желаний; блестящий, сверкающий чистотой, тонким юмором и интеллектом, лоснящийся от сытости и комфорта, самец. Верно и, скорее всего, так и было: это был именно племенной самец, удивительно замечательной, редкой и примечательной породы… По его улыбке и взгляду она поняла, что сам он «оторви да брось», что его любовный опыт на несколько порядков выше, чем ее собственный. И еще… То, что он – опытный ловелас и сердцеед, возможно, в высшей степени темпераментный и страстный мужчина, крайне заинтересованный, таким образом, в новых знакомствах, – не вызывало никаких сомнений. Блестящее знание языков, звонкий, с запрокинутой головой, заразительный смех и чувство юмора чрезвычайно шли к нему. Он покорил ее тогда, действительно, с самого первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь. Никогда раньше не стояла она так близко рядом с мужчиной, внешне воплощающим собой ее мечту и самый заветный идеал. Он был такой огромный, статный и сильный физически, словно за руку, влекущий к себе своей притягательной, лучистой аурой. Что ж тут удивительного, если ее голова закружилась? Однако, в его неотразимом с первого взгляда обаянии, как мы уже упоминали, присутствовало кое-что еще. Откровенный, с нескрываемым любопытством, оценивающий взгляд выдавал возможное присутствие в нем порока. Она бы затруднилась описать это словами, но своим женским чутьем угадала все. Думала ли она тогда, что он сделает с ней и кем для нее станет? Разумеется, нет! Она только молча взирала на него снизу вверх, тайно любуясь им и обалдевая от невиданных размеров везения, кажется, свалившегося вдруг на нее, и пытаясь удержаться на ногах с этой новой для нее и невиданной прежде ношей. Встречалась она и с другими мужчинами в ту первую свою поездку в Швецию. Однако Ульф Бенгтсон оставил их всех далеко позади без каких бы то ни было с его стороны усилий. Он одним из первых ответил на ее призыв, подчеркнув, что, действительно, заинтересован во встрече, и просил прислать ему фото. Да, тогда, в самые первые дни, на ее странице шведского сайта еще не было никаких фотографий. О, она с радостью послала ему самое лучшее свое фото, на котором она жизнерадостно и мило улыбалась, сидя в уютном кресле в лаборатории своей подруги. *Тут взрослая женщина снова окинула взглядом бирюзово-голубой морской простор. Сегодня наблюдалась интересная и редкая цветовая гамма света – бирюзовое у берегов море переходило в темно-зеленоватую, а затем нежно-зеленую бирюзу у горизонта. А там белые кудрявые барашки кучевых облаков с темно-голубыми основаниями бежали вдоль горизонта по светло-голубому фону неба. Этот светло-голубой тон неба у горизонта постепенно набирал интенсивность, и у нее над головой сгущался до ярко-голубого, почти синего. Вершины гор были затянуты нежным, белым, будто воздушно-ватным слоем кучевых облаков, сливающихся в один огромный, высотой с сами горы, облачный массив. Солнце светило ослепительно ярко, но с моря дул прохладный, освежающий ветерок, казалось, природа, как умела, хотела порадовать, утешить и успокоить ее. Ведь, надо было продолжать об Ульфе. Чтобы хоть как-то освободить себя от него и от цепкой памяти о нем… Ах, да что Ульф? Нет, он был тут ни при чем. Это она, не зная английского совершенно и не взяв с собой Эльгу, позорно села в лужу. Да, с самого начала их контакта. Не будем здесь вдаваться в унизительные подробности, но когда, спустя довольно продолжительное время и с помощью ее портативного электронного переводчика, им, наконец, удалось понять друг друга, Ульф сокрушенно выдохнул: – Yes, it was not easy. (Да, это было нелегко.) Она пыталась объяснить ему, что в школе и в институте изучала немецкий и что она сдала даже кандидатский минимум на отлично, готовясь к аспирантуре. Но это, кажется, не помогло. Чувствуя и понимая, что идет ко дну, Алла, хватаясь за соломинку, спросила его, может ли он по-немецки? На что Ульф с такой быстротой и живостью, как настоящий фашист из фильмов про войну, «отлаял» ей какой-то довольно длинный текст по-немецки, из которого она не поняла уже вообще ничего. Окончательно осознав свое безнадежно бедственное положение, она перешла на ломаный английский и спросила Ульфа о его семье и детях. Он рассказал ей, что его сын и дочь живут не в самом Лунде, а где-то вдали от него и имеют свои семьи. Тут она заметила, что стоит уже на своей автобусной остановке, откуда ей предстояло ехать домой. Теперь оставалось только дождаться автобуса. Ульф полуприсел на край гранитного парапета, и их глаза стали ближе друг другу. Она взволнованно вглядывалась в него, безотчетно стараясь запомнить. Они, с виду спокойные, то говорили что-то, то молчали, глядя друг на друга. Но Алла уже начинала нервничать, все чаще глядя на перекресток, откуда должен был появиться автобус. Она никогда не умела, а главное, и не пыталась скрывать своих эмоций. Наконец, она подняла голову и заглянула ему в глаза. Мгновенно и чутко уловив ее состояние и этот беззащитный немой вопрос, Ульф среагировал тут же: «Bra, bra» – сказал он ей ласково по-шведски (хорошо, хорошо…). Знала ли она тогда это простое и очень важное шведское слово? Может быть, и нет! Но его интонацию и смысл она поняла так же мгновенно. В ответ она улыбнулась, вздохнула тихонько и немного успокоилась. Вскоре подошел ее автобус, и они простились за руку. Встав в очередь и ожидая, когда люди с остановки войдут в ее автобус, Алла оглянулась. Она увидела удаляющуюся спину Ульфа Свенссона, который уже отвернулся от нее и делал первые шаги в обратном направлении, не дожидаясь ее отъезда и не оглядываясь. Симпатяга из Вадстены Кроме Ульфа, ей написали еще несколько мужчин, среди которых сразу выделился и понравился своей непосредственностью и доброжелательностью милый, симпатичный и приветливый, а по масти – абсолютно, и даже огненно рыжий, Ян Нильссон из Вадстены. Он переписывался с ней на английском, проявлял дружелюбие и интерес, иллюстрировал свои письма любопытными фотографиями. Алла радовалась такой приятной и полезной возможности изучения языка и с удовольствием поддерживала переписку. Она активно задавала вопросы, рассказывала о себе, обожала припустить юморку, когда имелась такая возможность. Так, обращаясь к Яну, который на «молодых» его фото, в море на лодке, имел буйную шевелюру из кудрей уже не рыжего, а отливающего темной медью, бардово-красного цвета, она называла его не иначе, как отважным потомком Рыжего Эрика. Ян хорошо понимал ее юмор и скромно отвечал на такие комплименты: – Ну, если ты и дальше будешь так писать… И она тоже легко понимала, что стоит за этим многоточием и веселилась от души. Их контакт был теплый, дружеский и интеллигентный, без тени пошлости или каких-либо сальных притязаний с его стороны. Последние в изобилии присутствовали в добрых или, скорее, злых восьмидесяти процентах всех писем на этом сайте. На страничке рыжего Яна было выставлено два фото. На одном из них он, довольно молодой человек, заснят в профиль. Там он не только не позирует перед камерой, а напротив, просто занят каким-то своим, очень интересным делом. Склонившись к склону холма, он внимательно изучает и исследует что-то в траве. На втором фото, в резком контрасте с первым, он именно позирует. Здесь она увидела постаревшего, но веселого человека, в шортах, на тоненьких ножках, перед костром с висящей над ним кастрюлей. Гротескным жестом циркового клоуна он как бы приглашает друга и зрителей отпробовать его кухню. Его письма к ней были приветливыми и скромными. В них не было вольностей, которыми изобиловали масса других сообщений от малознакомых мужчин. Внимательно разглядывая это фото, она как-то заметила подругам, что, может быть, он – пьющий. Алла имела наметанный в этом смысле глаз и «богатый» жизненный опыт. Ее муж, в прошлом одаренный молодой ученый, страдал именно этим недугом. Она разошлась с ним через шесть лет совместной жизни, твердо решив избавить себя и маленького сына от опостылевшего ей общества безответственного мужа и отца-алконавта. Это было началом конца его беспорядочной и беспутной жизни. Он очень плохо кончил, спившись и окончательно погубив сначала свой блестящий талант пытливого и успешного ученого, открывшего новый способ разделения трансурановых элементов, а впоследствии – и всю свою жизнь. В облике рыжего Яна она углядела знакомый симптом и даже некоторое внешнее сходство с мужем. Так же, как и Вадим, Ян был не слишком высок, худощав, с буйной гривой волнистых волос. Его взгляд с еле заметной усмешкой смеющихся глаз был проницательным и располагающим. Вскоре она получила некоторые подтверждения своим опасениям. В письмах временами появлялись описки, очень похожие либо на следствие большой поспешности, либо на не вполне трезвое состояние. И в содержании его писем, в тех местах, где он описывал фрагменты своей текущей жизни, стали появляться сообщения о периодических возлияниях: – Доброе утро, Алла, – приветствовал ее златоголовый потомок викингов. Я уже проснулся, выпил бутылку пива из холодильника, и сразу сел писать тебе ответ… Она села за компьютер, нашла и еще раз внимательно прочитала знакомый ей уже в общих чертах текст (с его собственной странички сайта знакомств), рассказывающий о нем самом. Да, так и есть! Там, действительно, честно упоминалось, между прочим, что он любит вечерами сидеть дома, потягивая красное вино перед телевизором. Что ж, пока ей неизвестна степень этого пристрастия. Может, все еще не так страшно? Ведь, считается, что там, на западе, культура приема алкоголя гораздо выше, чем в других краях. Ян работал медбратом по двое через двое суток в госпитале г. Мутала, в психиатрическом отделении. Но его хобби и настоящей страстью была зоология. Он обожал изучать мир насекомых с детства, имел большую библиотеку и ездил в экспедиции по всему миру с биологами и учеными- натуралистами. Она любила получать его письма и даже привязалась к нему, вот так, заочно, ожидая их с нетерпением. И, конечно, не возражала бы встретиться. Однажды, в декабре, Алла была в Москве в командировке. Вечером, когда сгустились сумерки и вспыхнули огни, пошел великолепный, крупными мягкими хлопьями, как рисуют в мультиках, с весело кружащими по улицам, нарядными и свежими снежными вихрями, обильный снегопад. Она всегда была в восхищении от Москвы и этим вечером тоже гуляла, счастливая, в окрестностях Арбата, несказанно любуясь ею и дожидаясь времени начала спектакля в театре им. Вахтангова. Зайдя в интернет-кафе, она черкнула Яну пару строк о том, что находится сейчас в столице и как прекрасна белокаменная в этот вечер, и что она обожает Москву! Спустя некоторое время, Ян спросил ее, как она смотрит на то, чтобы они встретились в столице? Алла подумала хорошенько и отказалась. Причина была чисто экономического характера. Дорога туда и обратно, плюс пребывание в Москве, – все это вместе упиралось в немалые расходы для нее, а лишних средств, как всегда, не было. Да, тогда она отказалась, потому что еще ни разу не видела Яна и не была морально готова к такому рывку. Впоследствии, много времени спустя, она отказалась повторно, но уже от другого его предложения. А вышло у них вот что. В действительности, Ян Нильссон оказался очень обаятельным и интересным для нее мужчиной и человеком, если учесть, что были они почти одного возраста. Да, письма его были непритязательными, но он, как умел, старался понравиться ей. Она это чувствовала по его уважительному и бережному отношению к ней, по неизменному вниманию к ней и ее увлечениям. В одном из писем она сообщила ему, что очень любит песни и музыку шведского ансамбля «ABBA». Ян был за границей в тот момент, однако нашел возможность перед тем, как вылететь из Дании в Армению, послать ей по почте из Копенгагена диски с лучшими записями всемирно известного квартета. Боже! Когда он был так внимателен к ней и с готовностью шел на любое развитие их отношений, зачем она все испортила? И выпустила их счастье из рук? Да полно… Было ли все это в ее руках в действительности? Ну, хорошо, пожалуй, припомним все по порядку. Однажды, в конце лета 2006 года она послала Яну несколько свежих фотографий. Ей хотелось показать ему некоторые виды города на Неве и заодно своих коллег во время их корпоративной вечеринки – праздничной прогулки на катере по Неве. На всех фото, сделанных с катера, красовалась наша Северная Венеция: Исаакий, Адмиралтейство, Университет, Эрмитаж, стрелка Васильевского острова, Петропавловка, Летний сад. Ян искренне поблагодарил ее за эту заочную экскурсию по Неве. Чуть позже этих снимков она послала ему еще один, последний. Здесь она, немного грустная и отстраненная, одна за своим столиком на палубе, задумчиво наблюдала игру невской воды, струящейся за боротом. На столике перед ней стояли два бокала со светлым вином; один уже пустой, а ее – отпитый лишь наполовину. Получив этот снимок, Ян так вдруг воодушевился, что тут же, сей момент и пригласил ее к себе, хотя и ненадолго, поскольку вскоре отправлялся с друзьями в Африку. Она стала радостно собираться в путь, отметив, разумеется, про себя, при каких именно упомянутых выше «обстоятельствах» получила это приглашение. Еще задолго до этого момента Алла, опасаясь вторично, после пьющего мужа, наступить на те же грабли, пробовала выяснить у Яна его взаимоотношения со спиртным. – Нет, я не налегаю на алкоголь, – ответил он ей. – Почему ты спрашиваешь? – В его тоне в первый раз уловила она недовольство и раздражение. Что ж, тогда она почти поверила ему и стала собираться в дорогу. …Прошло еще немного времени, и вот она уже мчится навстречу своей судьбе. Сначала поездом до Хельсинки, затем по синему морю до Стокгольма. Там Ян будет встречать ее у выхода с парома. Волнуясь, как девочка, Алла старалась представить себе их встречу. Надо сказать, что дома она уже занималась понемногу английским, слушала и повторяла аудио-уроки, следя за текстом по русско-английскому пособию. Она надеялась, что теперь уже не сядет в такую лужу, как при встрече с Ульфом. А если рыжий Ян и выпивает немного, то, как она слышала, «в Европах» не принято так напиваться, как у нас. Говорят же об их высокой культуре употребления хмельного? Так именно она рассуждала сама с собой, стараясь не терять присутствия духа и изо всех сил настраивая себя на позитивный лад. И вот прекрасным солнечным утром она вплыла, наконец, в потрясающе живописные воды Швеции и залюбовалась романтичной россыпью лесистых, словно со старинных шпалер, островов архипелага. Да, Швеция встречала ее как чудо, внезапно всплывшее не то со дна морского, не то спустившееся с небес или возникшее вдруг из какой-то удивительно поэтичной по красоте, наполненной нежностью и тонким лиризмом сказки. По зеркальной водной глади, степенно и гордо скользили белоснежные, словно крупные лилии, лебеди. Крутые берега с нарядным ландшафтом и уютными виллами радовали глаз. Все вокруг дышало спокойствием и благодатью. Наконец, они причалили к пристани, и пассажиры, волоча за собой свой багаж, начали дружно спускаться с парома на берег. Кто-то шел прямо к автобусу, идущему в центр города, кого-то встречали на машинах. Вскоре терминал прибытия паромов опустел, и Алла осталась стоять под его навесом совсем одна. Ей стало не по себе и до того грустно, что она, собиравшаяся выглядеть как можно женственнее при Яне и вообще не курить в Швеции, не удержалась и с горечью закурила. Выкурив две-три сигареты подряд, она сказала себе мысленно все, что думала об этой ситуации и о самой себе. – Когда ты поймешь, наконец, глупое, доверчивое и неисправимо наивное существо, что сказочных чудес в этой жизни не бывает! Во всяком случае, – с тобой. А вот сюрпризов такого рода, как сегодня–сейчас, так этого сколько угодно, – получите-с! Она призывала себя к спокойствию и хладнокровию, ведь ничего необычного с ней как раз не случилось, все так же беспросветно, как и всегда, так зачем же так переживать? И чего-то ждать? И на что-то еще рассчитывать? Ну, не глупо ли и не наивно? В самом деле… Есть от чего… И тут она увидела его, рыжего, невысокого, но стройного шведского парня, который стремительно, почти бегом приближался к ней, аккуратно держа в руках листок-распечатку формата А4 со своего компьютера. Ах да, это она сделала ему на днях замечание по поводу обилия ошибок в важной для их встречи информации: номерах его телефонов и т.д. Действительно, сообщая ей свои телефоны, он мог легко написать их неодинаково в разных письмах. И вот теперь он бежит к ней навстречу, этот золотисто-рыжий швед… *Алла снова подняла голову и оторвалась от своих записок. Сегодня небо было безоблачным, и ослепительно светило солнце. На горизонте виднелись корабли. Зеленовато-голубая поверхность моря, покрытая струящимся, плотным, как бы сжатым шелком слабых волн, граничило на горизонте с полосой почти бесцветного, белесого неба. Неуловимо плавно оно набирало интенсивность цвета, становясь светло-голубым над ее головой. – Господи, если бы она сама умела вести себя также плавно и гармонично… Если бы она могла усмирить свою порывистую, импульсивную и временами довольно резкую натуру! Как бы хотелось ей сейчас вернуть назад тот миг, когда Рыжий бежал к ней навстречу, пусть опоздавший, но смущенный, взволнованный и радостный одновременно! А тогда… тогда… …А тогда, увидев его, наконец, она молча погасила сигарету, которая слегка успокоила ее, но не сумела снять раздражение и боль от ничем не заслуженной обиды. Именно в этом состоянии она вяло, без всякого энтузиазма поприветствовала его и внимательно взглянула на его нос. Ну, разумеется, он был впечатляюще красного цвета с множеством багровых прожилок, расположенных довольно близко к поверности кожи. Ей стало вдруг невероятно весело! Что-что, а это… она умела в совершенстве. О, еще как она умела смеяться над собой. И теперь женщина, снова внимательно взглянув на друга, на этот раз приветливо и радостно кивнула и улыбнулась ему, как своему старому знакомому. Они двинулись к его машине, и некоторое время спустя уже плавно катились по гладкому шоссе за пределами Стокгольма. Родной город Яна – Вадстена, находился в четырех-пяти часах езды в западном направлении от столицы-порта, в центральной части Швеции. Путь был неблизкий, а швед, каким ему и положено быть, – немногословен. В этой непростой ситуации, как, впрочем, и всегда в своей жизни, Алла привычно вызвала огонь на себя. Ее английский был уже не таким нулевым, как при встрече с Ульфом, но и не слишком беглым для свободного общения. Все же она, не заботясь об ошибках, как учили делать преподаватели иностранных языков на начальном этапе общения, первая завела разговор, поражаясь собственной смелости и непосредственности. Она рассказала Яну о своей интернациональной каюте на пароме и об особенно быстро возникшей, удивительно теплой дружбе и взаимопонимании с одной из трех, бывших там женщин – финкой, давно живущей в Швеции. Ян прекрасно вел машину и внимательно слушал ее. Наконец, она дошла до того места, где они с новой подругой обменялись телефонами, и та дала ей не только телефон, но и полный свой адрес, на случай, если у Аллы все будет хорошо с Яном и она останется жить в Швеции. Тут она с опозданием сообразила, что, кажется, «брякнула» лишнее. Дело в том, что более дипломатичная и осторожная в таких делах Эльга во время предварительной беседы с Яном по телефону, просила его просто показать Алле природу, достопримечательности города Вадстена и окрестлежащих пригородов. Что он и собирался сделать, как он ей обещал, за эти несколько дней. Поэтому рыжий потомок викингов был крайне удивлен для начала, далеко идущим планам его гостьи и ее новой подруги с парома. Несколько дней назад, педантично выполняя просьбу Эльги, он даже прислал Алле по электронной почте перед ее поездкой к нему небольшой фильм для туристов о его городе. Но теперь, услышав от нее новую для него и крайне любопытную информацию, он совершенно неожиданно и слишком оперативно для скандинава, вдруг поинтересовался о том, когда она уезжает? Мысленно расхохотавшись, женщина успокоила его, что уедет накануне его отъезда в Африку, как они и договаривались. Затем они тормознули у одного придорожного кафе, подкрепились, и тронулись дальше. По пути Алла продолжала рассказывать о себе, причем абсолютно в той же манере, то есть нимало не заботясь о производимом на шведа впечатлении и о своей выгоде. Она стремилась только подчеркнуть самое главное в своем характере и дать ему, по возможности, наиболее правильное представление о себе. *В небе благословенной Абхазии появились перистые облака когтевидной формы. Значит завтра, более чем тридцатиградусная жара, стоявшая уже несколько дней на черноморском побережье Кавказа, могла смениться более прохладной погодой. Это было бы весьма кстати, подумала Алла, поскольку большая часть отдыхающих с трудом переносила духоту, царящую сейчас в этом уголке черноморского побережья с его влажным субтропическим климатом. Зато буйно цветущие на обширной территории дома отдыха олеандры, огромные, белоснежные, с редким ароматом, цветы и бутоны магнолий, великолепные пальмы и эвкалипты, бамбуковые рощи – радовали глаз и создавали праздничное настроение в любую погоду. Сидя на берегу моря в кресле, под большим голубым зонтом, с чашечкой двойного кофе, она снова перенеслась мысленно в те, быстро промелькнувшие для них с Яном, дни в Швеции. Да, она, как всегда, сваляла дурака тогда и теперь глубоко сожалела об этом. …Оставив далеко позади Стокгольм, они через четыре с половиной часа езды на машине прибыли, наконец, в Вадстену. Ян имел прекрасный двухэтажный кирпичный дом с подвалом для бытовой техники и подсобными помещениями. Обстановка в доме была простая, но все вещи и мебель – очень добротными и удобными. Так большой стол и стулья в кухне были из массива натурального дерева, впечатляющей, как в старину, толщины. Ян приготовил вкусный обед и поставил на стол вино. Алла преподнесла ему российские сувениры, среди которых красовалась и подарочная, из толстого, матового фигурного стекла, бутылка водки. Швед был очень доволен, и они сели за стол. Что же и как именно произошло с ними тогда? О, если бы начиная хотя бы с этого момента, можно было «отмотать пленку» назад… Видит Бог, она вела бы себя иначе. Но «отмотать пленку» теперь никак невозможно, ибо это было не кино, а реальная жизнь, в которой она вела себя как реальная тоже, именно эта, с ее характером, женщина. Со всеми ее достоинствами и недостатками. Первое, что она выпалила тогда совершенно ошарашенному через полчаса их беседы шведу, это то, что главной причиной ее поисков является наличие некоторой экономической проблемы. (!) Она жила в двухкомнатной «хрущовке» с взрослым сыном. По сложившемуся у них, негласному кодексу чести, каждый оберегал покой и домашний комфорт другого. Они не приводили в дом свою пару, чтобы не беспокоить друг друга. И со временем Алла стала переживать за неустроенность личной жизни сына. Но разменять свое жилье, или построить, или купить на их честную зарплату было абсолютно невозможно. И она решила, что устроив свою жизнь и переехав к мужу, она освободит от себя их квартиру для сына. Таким был ее нехитрый план, о котором она сразу же, в первых строках сообщила без прикрас совершенно оторопевшему от такой постановки вопроса шведу. Услышав от нее об этой прозе жизни, Ян сначала решил уточнить, не ослышался ли он? – Ты приехала ко мне, потому что хочешь уехать из России, чтобы твой сын мог жить один и жениться?!! – Ну да, это правда, а что тут такого? Мы все в России, кроме 5% богачей, имеем некоторые экономические проблемы, не моргнув глазом, подтвердила Алла, с возросшим от понятного волнения аппетитом уплетая свой завтрак. Рыжий потомок викингов вперился в нее внимательным взглядом, переваривая только что поступившую и явно новую для него информацию. – Тебе же нужна хорошая женщина? – спросила Алла. – Ведь нужна тебе женщина? – явно с некоторым опозданием осведомилась она. – Sometimes, – ответил уклончиво швед. (Иногда.) – А у тебя здесь никого нет? – Есть, одна… – И ты ее любишь? – Да… – А… зачем же ты меня пригласил приехать сюда? – дружелюбно, но с нарастающим любопытством, в свою очередь, обалдевала Алла. – Так… Хотел посмотреть, с кем я переписываюсь? Интересно стало… – отвернувшись, глядя куда-то в пол, и подолгу не поднимая глаз на Аллу, явно импровизировал Рыжий. – Вот и поговорили, – мелькнуло у нее в голове. – Что ж, это даже «прикольно»… Ей стало вдруг легко и весело. Она гордилась тем, что не обманывала ни в чем не повинного шведа, выложила сразу все ему начистоту, не прикидывалась, не лгала, и теперь могла спокойно, с чистой совестью наслаждаться жизнью! Поужинав, они отправились осматривать исторические памятники города. Крепость XIV–XV веков особенно поразила ее. Она уже видела ее план и все строения заочно в том рекламном ролике для туристов, который присылал ей Ян по электронной почте. А теперь могла соприкоснуться с историей воочию, потрогав рукой эти древние стены и ворота, подобные которым она видела раньше только в кинофильмах о средних веках и рыцарях. Они посетили также городскую церковь готической архитектуры и весьма оригинальный, хотя и небольшой музей современной живописи местных авторов. Пока что они только исподволь наблюдали и присматривались друг к другу. Ей очень пришелся его прекрасный, звучащий словно музыка, английский, одновременно скромная и уважительная, полная внутреннего достоинства и внимания к ней манера общения. Для них, женщин среднего возраста из России, таких не избалованных судьбой и обществом настоящих джентльменов, в этих иностранных, с виду благополучных, подтянутых, аккуратных, уверенных в себе, бойко говорящих почти на всех европейских языках мужчинах, разумеется, присутствовал определенный шарм и очарование. С одной стороны, Алла была смущена и испытывала явный стресс от ограниченных возможностей для поддержания полноценного контакта на чужом для нее языке, но, с другой, прикрыв глаза на этот свой неизбежный пока, без языковой практики, дефект, она кайфовала. Ян тактично поправлял ее грамматику и произношение, и вскоре ей стало легко и комфортно с ним, и очень интересно. Внешне – это был самый коренной и натуральный, будто специально подобранный для нашей любознательной путешественницы, типичный швед, с волнистыми, как мы уже отмечали не раз, густыми, медными волосами и умным, проницательным, чуть насмешливым взглядом темно-серых глаз. В повадке его, осанке, походке, во всем, присутствовала та легкость, координированность и точность движений, которые в комплексе создают какой-то особенный, задорно-щегольской и прыгуче-жизнерадостный эффект мужского обаяния. Заметив его легкость, подвижность и пластичность, Алла с удовольствием незаметно поглядывала на мужчину, с теплой улыбкой наблюдая врожденный шарм его повадки и движений. На природе, или опасный обрыв На следующий день швед решил показать ей окрестности и они, усевшись в его автомобиль, направились в сторону Омберга. Он привез ее в удивительно прекрасный заповедный лес с озером, где благоденствовало множество уток, провел по лесной дороге и вывел к огромному, как море, другому озеру с высоким, отвесно-крутым, обрывистым с каждого берегом. Они остановились завороженные открывшимся перед ними видом необъятного простора темно-синей глади озера и ярко-голубого солнечного неба. Ян надел ей на шею новый, роскошный бинокль и показал, куда надо смотреть. Алла навела окуляры в указанном направлении и увидела вдали рыбацкую лодку с туго наполненным ветром, белоснежным треугольником паруса. Она улыбнулась благодарным взглядом Яну. – Спасибо, дорогой! – Как здесь прекрасно…, – ее рот сам собой растягивался в широкой улыбке от восторга, благодарности и восхищения. Желтые, будто покрытые узорными рельефными плитами скалы крутого берега завершали этот удивительный жизнеутверждающий пейзаж. Вдруг Ян, заметно посерьезнев, тихо произнес: – Сюда приезжают иногда специально… движением головы и глазами он указал ей на далекую площадку у подножья почти отвесного склона. – …чтобы броситься вниз головой с этого обрыва. – Как?! Ты что?! Не может быть… Сюда? – Алла отказывалась верить своим ушам. – Чтобы покончить с собой?! Но почему? Вам ли не жить и не радоваться жизни? – недоумевала она. Ян только молча пожал плечами в ответ. – Посмотри в бинокль еще туда и в-о-о-н туда! Кстати, я приобрел его специально к твоему приезду, по каталогу. – Спасибо! Но… это, должно быть, психически больные люди? – никак не в силах придти в себя от услышанного, пыталась уразуметь и хоть как-то уложить его в своей голове Алла. Говоря это, она пытливо и напряженно всматривалась в Рыжего. Он снова воздержался от комментария, молча пожав плечами, но от нее не укрылись неожиданная скованность в его чертах и закрытость взгляда в тот момент, словно маской равнодушия отгородившие его от несанкционированного доступа к его душе, сделав непроницаемыми лицо и глаза. И только потом, много дней спустя, она догадалась, что это и он тоже, конечно, он, он сам много лет назад приезжал сюда с такой целью. Он стоял тогда на краю отвесной скалы, как сама человеческая жизнь стоит перед этим невысоким барьером, ограждающим крохотную смотровую площадку от беспощадного, крутого и высокого, твердо-острокаменного обрыва и ее конца там, внизу. Его трагедия тогда состояла в предательской и немыслимой для него до того момента измене жены с его другом. Очевидно, сам Ян находился в этот момент на своем дежурстве в психиатрическом отделении госпиталя в Мутала, соседнем городе, где он много лет уже работал медбратом. Он сказал Алле, что даже двуспальной кровати в его доме теперь не имеется. Он выкинул ее тогда из окна на улицу. Они двинулись от рокового обрыва назад к шоссе. Алла пошла в гору быстрее одна, поскольку Рыжий просил ее идти вперед и не оглядываться, «я должен задержаться по нужде», – предельно просто и ясно объяснил он. Перейдя шоссе и оказавшись у их машины, Алла с интересом вперилась взглядом в огромную доску-плакат с изображениями живущих в этом лесу животных. Их было очень много, и рядом с каждой картинкой значилось название данного животного и основные сведения о нем. Ее друг вскоре вернулся, и они, сев в машину, направились обратно к дому. По дороге Алла вспоминала чудесный завтрак, которым неожиданно ее порадовал шведский джентльмен. Утром, выяснив у нее, какую музыку она предпочитает, он быстро нашел среди своих записей великих итальянских теноров и включил для нее в тот момент, когда она села за стол, великолепного Плачидо Доминго. Ян мгновенно уловил восторг, охвативший ее, и сев за стол напротив Аллы навел на нее взявшийся как бы из воздуха фотоаппарат. На этих снимках, сделанных им за завтраком, она смущенно улыбается, глядя на него, свежая, утренняя, румяная, слегка растерянная еще, но уже отогретая изнутри его мужским вниманием. Что еще было нужно ей для полного счастья? Далее в их программе была поездка в соседний с Вадстеной город Мутала. Там они должны были докупить продуктов для какого-нибудь вкусного блюда, а, кроме того, ей хотелось увидеть здание госпиталя, в котором работал Рыжий. Удивительно, что госпиталь Яна оказался абсолютно таким же с виду, каким Алла себе его и представляла. Это было многоэтажное здание из стекла и бетона, и Ян показал ей этаж и окна своего отделения. – Ты любишь свою работу? – спросила Алла. – Нет,– грустно покачал головой Ян. – Я понимаю. Конечно, ведь с психически больными людьми работать очень тяжело… Ты делаешь им уколы, процедуры? – Да, и еще приходится очень много писать. – Но все же ты работаешь на этом месте уже десятки лет… – Да… днем, конечно, много работы, но зато по ночам я имею возможность читать свои книги по зоологии, – улыбнулся Ян. Алла вздохнула, представив Яна на его рабочем месте. Он рассказывал ей, что помимо здоровых детей, двух взрослых дочерей, он имеет еще и неработающего сына-инвалида. – У него болит здесь… – при этом Ян, резко заломив свою руку вверх и за спину, сильно постучал ребром ладони, сложенной лодочкой, по шейному отделу своего позвоночника. По его лицу пробежала тень. – У меня все трое детей от разных женщин, – усмехнулся он, глядя на Аллу. – Младшая, Илва, учится в Мальмё на дизайнера. Алла посмотрела на картину маслом, висевшую в простенке между комнатами. Там была изображена тоненькая светло-рыжая девочка в голубом, развевающемся на ветру платьице на берегу залива, чем-то неуловимо похожая на Яна. – Прекрасный портрет, – заметила Алла. Илва очень естественная здесь, совсем как живая. – Да, это работа моего друга. Он художник. Ян был очень внимателен с Аллой, вел себя крайне тактично и предупредительно. Он поинтересовался, где она будет спать: на первом или на втором этаже? Спальня самого Яна находилась внизу, рядом с большой комнатой, где стоял старинный камин с изразцами и телевизор. Она выбрала второй этаж, а именно комнату, фактически являвшуюся его кабинетом с библиотекой и компьютером. В этой же комнате, а также в небольшом пространстве между лестницей и входом в другую комнату второго этажа находились специальные шкафы с множеством ящичков, в которых Ян расположил коллекцию пойманных им редких экземпляров всевозможных насекомых и картотеку к ним. Он увлеченно демонстрировал ей «всяких гадов» под микроскопом, рассказывать о повадках которых он мог бы часами. На ее вопрос, откуда в нем явилась такая страсть к зоологии, он ответил, что всякие жучки и паучки начали интересовать его еще в глубоком детстве. Так они прожили бок о бок друг с другом несколько дней, и ей было очень хорошо с рыжим Яном, да еще как комфортно… Но в доме Яна он был не единственным Рыжим «мужеского полу». Вместе с хозяином, и абсолютно в масть ему, там жил фантастический кот Моррис. Разумеется, фантастическим считал его только Ян Нильссон, и Алла догадывалась, почему? Рыжий номер два скрашивал номеру один одиночество, составляя живую и веселую компанию в любые моменты жизни. Он был симпатичный, но чрезвычайно избалованный кот, поскольку Ян, считая его уникальным и потрясающим, позволял ему делать все на свете. Моррис не только спал на постели хозяина, но во время их трапезы проворно запрыгивал на свободный стул, а оттуда на стол. По столу он подходил к тарелке Яна, явно интересуясь ее содержимым. При этом Алла, сидящая ровно напротив Яна могла в полной мере «насладиться» зрелищем его задранного хвоста и остальной части зада. – Ян, кот должен знать свое место, и есть только из своей посуды, – и она показывала рукой на кошачью миску, стоящую в другом конце кухни. Рыжий номер один молча убирал своего кота со стола и относил его к миске. Все же Ян и кот чувствовали себя обиженными. – Он залезает на стол, чтобы смотреть в окно, – оправдывал любимца Рыжий. – Да, – продолжал он, – Моррис обычно сидит здесь и просто смотрит в окно. Алла от души рассмеялась. – Он что – дурак – смотреть в окно, когда на столе такая еда? Назавтра Алла должна была готовить фирменное блюдо и попросила Яна эвакуировать Морриса на время к друзьям. Ночью Моррис поднимался на второй этаж, подходил к закрытой двери Аллы и, отчаянно царапал ее, требуя, чтобы ему отворили. Единственное, чего он добивался, это – чтобы его впустили в комнату, после чего, пробежав по ней, он вылезал в открытую Аллой форточку, чтобы обойдя вокруг дома, снова забраться внутрь и… проделать все это с самого начала. Алла уже была знакома с этой повадкой ночной жизни кошек, и потому, не удивляясь, просто перестала открывать Моррису дверь. – Сегодня Моррис опять царапался в дверь, – доложила она обстановку Яну. – И что ты сделала? Ты ответила ему? – Да, я ответила, – умирая со смеху в душе, призналась Алла. – Что ты ему сказала? – Вскричал Ян. – Я сказала ему: «Only not it!» (Только не это!) – Через закрытую дверь? – Допытывался Рыжий. – Да, через закрытую! А что, надо было открыть, чтобы сказать это? – Не удержалась Алла. На лице Яна мгновенно, в высшей степени красноречиво и однозначно отобразились ее «черствость» и «жестокое» обращение с животными. Кстати, с одинокими людьми эти животные могут творить что угодно, умело управляя ими. Недавно Алла узнала, что если кошка что-нибудь желает, она в свои голосовые требования включает звуки особой частоты, на которые мгновенно реагирует «центр заботы о потомстве» одинокого человека. Именно одинокого. На следующий день Ян со словами: «Ты ему не понравилась», бережно усадил Рыжего номер два в специальную клетку и эвакуировал к друзьям. Вечером Ян получил е-майл, что Моррис – ОК, и, рассияв радостному известию, немного успокоился. Кстати, когда она, вернувшись домой, со смехом рассказывала об этом эпизоде сыну, он тоже развеселился и даже подарил ей одну идею: – Ты можешь теперь дать объявление в газету: «Обучаю котов английскому языку». Глядя телевизор, Ян любил потягивать красное вино. Он настойчиво угощал и Аллу и явно желал, чтобы она тоже поддерживала компанию. Перед тем, как оставить ее комнату на ночь и спуститься вниз, он подходил в Алле и, стоя к ней в профиль, замирал перед ней, как солдат… Она сообразила, что он, по всей видимости, ждет поцелуя и нежно целовала его в подставленную щеку. Он давал ей слушать своих и ее любимых кумиров, показывал редкие, богато иллюстрированные книги о животных, водил ее по заповедным лесам и озерам, заставляя взбираться по скользким ступенькам на высокие деревянные вышки, чтобы получше увидеть и разглядеть живописные окрестности. Дома он показывал ей в микроскоп множество редких, любопытных насекомых, привезенных им с Мадагаскара, Армении и других экзотических стран. Еще до их встречи Ян прислал ей по электронной почте небольшой фильм из слайдов об этой их экспедиции на Мадагаскар. Этот фильм оказался не слишком радостным и даже грустным для Аллы. Дело в том, что там, на некоторых слайдах, присутствовали чумазые смуглые дети из бедных семей, и подпись под этим фото гласила: «Эти дети живут в трудных условиях и имеют убогое воображение». Может быть, Алла не совсем точно перевела этот текст, – она очень спешила тогда. Но и на других фото присутствовал, к примеру, сарай из трех убогих палок с насмешливой надписью «Hotel» под этим слайдом. Но самой убийственной в этом фильме, сделанном профессиональными биологами, с которыми путешествовал Ян, была информация о том, что все они там страдали расстройством желудка, и Ян, как медик, оказывал им всем неоценимую профессиональную помощь в этой сложной ситуации. Так что о его экспедиции в Африку Алла имела теперь кое-какое представление. Вечер в баре Вечером, накануне ее отъезда к Яну зашел его друг – Карл, и, посидев немного за столом, где гордо красовалась бутылка с водкой из России, друзья отправились в бар. Карл был очень симпатичным, интересным, высоким и худощавым шведом, культурным и интеллигентным человеком, бывавшим однажды в России. В баре было пока еще не так людно, и они расположились за столиком у окна. Ян пошел заказывать напитки. Алла взглянула в окно, на другую сторону улицы. – Да, это вам не Невский проспект, – с затаенной иронией, но почти без всякого выражения на лице, заметил классический швед. Они разговорились. Алла хорошо видела, что она нравится Карлу, и ему интересно в ее обществе. – А вы женаты? – Поинтересовалась Алла, когда Ян вернулся к ним с пивом для мужчин и великолепным красным вином для нее. – Нет, я не женат, – ответил Карл, и глаза его потухли. – Вы – вдовец? – сочувственно спросила Алла. – Нет, я разведен. – И ваша бывшая жена тоже живет в Вадстене? – Нет, она живет в Индии… с гуру. – С кем? С гуру?! – прыснула Алла. – Да, с гуру, – кивнув, подвердил Рыжий Ян, – во-о-т с таким животом. – И он обрисовал в воздухе перед собой внушительную дугу, на сколько хватило обеих рук, весьма однозначно передав своим жестом размеры и характер непомерно-объемистого и жирного живота того гуру. Аллу передернуло. – Ну, и дела! Воскликнула она. И чтобы как-то утешить бедного Карла, она добавила: – Не переживай, Карл… Ты еще можешь встретить хорошую женщину… – Я и не переживаю, – ответил Карл, пожав плечами, и глаза его потеплели. Чтобы отвлечь Карла от грустных воспоминаний и перевести разговор на другую тему, Алла стала рассказывать ему историю о том, как ее встречал у парома его друг – Ян Нильссон. Она передала ему информацию об этом событии в лучших традициях социалистического реализма. Он слушал ее крайне внимательно, не перебивая, и с каким-то очень сильным внутренним переживанием. В результате Карл, напрочь позабыв о своей неблагодарной и дурковатой жене, с большим изумлением узнал о том, каково пришлось Алле, когда все пассажиры парома уже давно разъехались по домам, а она все стояла в одиночестве, чуть не плача и ожидая Яна Нильссона у терминала прибытия. Она даже, сжав кулачки, покрутила ими перед своими глазами, изображая, как она, якобы, плакала. Алла хотела просто развлечь всю компанию, но и, конечно, дать легкого «щелбана» Яну с целью профилактики за то, что он мог так поступить с ней. Однако на Карла ее рассказ произвел совершенно иное и вовсе не шуточное впечатление. Пока она рассказывала, он, сидя через стол, ровно напротив нее, внимательно и неотрывно смотрел ей прямо в рот, ловя каждое ее слово. Но теперь, когда она закончила говорить, он, сидя до того абсолютно неподвижно, стал теперь крайне, и даже подчеркнуто медленно (со скоростью примерно один миллиметр в секунду) поворачивать одну только свою голову, без всякого выражения на неподвижном лице, в сторону Яна, который сидел рядом с ним. Наблюдая за этим, мягко говоря, неспешным, как в замедленной съемке, и строго в горизонтальной плоскости поворотом головы Карла, Алла, замирая от ужаса, ожидала, что будет, когда его взгляд достигнет своей цели? Не было сомнений, что целью этой являлся, разумеется, Ян, но не просто Ян или его голова, или его лицо, а его глаза! Бедный Рыжий заерзал на своем стуле много раньше, чем голова и глаза друга настигли его. Алла с преогромным вниманием и наслаждением, что расплата обидчика уже близка, тоже, умирая со смеху в душе, наблюдала эту сцену. Наконец, их взгляды встретились! Лицо Карла мгновенно оживилось, но единственно за счет мгновенного, недоуменно-ироничного взлета его бровей! Ян так и подскочил на своем стуле, абсолютно синхронно с бровями Карла. – Traffic! (Пробки!), – в ужасе вскричал он, перекладывая вину на избыточную загруженность автомагистралей на подступах к Стокгольму. Карл разочарованно поглядел на друга и печально покачал головой. Алла пожалела о содеянном и поняла, что теперь надо оказывать психологическую поддержку Яну. В этот вечер, в баре, она общалась преимущественно с Карлом, потому что Ян довольно часто и подолгу отлучался куда-то. Когда он вернулся очередной раз за их столик, было видно, что он заметно захмелел. Встревоженно Алла глядела на Рыжего, который, сидя рядом с ней, все ниже поникал головой и как-то, прямо на глазах у них, обмякал подобно весеннему сугробу. Почуяв неладное, взрослая женщина насторожилась. Она с опаской, вопросительно взглянула на Карла. Тот не сводил с нее умных, проницательных глаз, жадно всматриваясь и угадывая все ее эмоции. За окном давно уже стемнело, и пора было возвращаться домой. На следующее утро Алла уезжала домой. На пароме Попрощавшись с Яном, Алла поднялась на борт парома в свою каюту. Быстро разложив свои вещи по местам, она поднялась на одну из самых верхних палуб, чтобы лучше видеть берега, когда паром будет отчаливать. Вокруг было много туристов из самых разных стран, все радовались солнечному дню и фотографировались, прогуливаясь по палубе. Поужинав в ресторане и высоко оценив прекрасный шведский стол этого теплохода, она заглянула в бар на другом конце парома, откуда слышались звуки оркестра. Действительно, в этом уютном ночном кафе с приглушенным освещением, эстрадой и полукруглым амфитеатром кресел вокруг сцены со столиками для зрителей играли музыканты, и пела солистка. Алла расположилась в последнем, самом верхнем, ряду амфитеатра и с интересом поглядывала на сцену. Вокально-инструментальная группа из скандинавской молодежи, ее профессиональная игра и, особенно, репертуар из самых популярных, всемирно известных лирических и танцевальных хитов ей очень нравились. Она ни о чем не думала, с удовольствием отдыхая и расслабившись. Чуть позже она заметила, что на полукруглый тоже и освещенный танцпол перед самой сценой стали выходить желающие потанцевать. Ее настроение сразу пошло вверх, глаза загорелись. Конечно, она не имела партнера здесь, но потанцевать ей, как нетрудно догадаться, очень хотелось. Она оглянулась по сторонам. Неподалеку от нее только что расположился, присев на подлокотник диванчика, лицом к ней и в профиль к сцене, какой-то мужчина. Алла вопросительно взглянула на него, тогда он быстро встал, шагнул к ней и представился. Это был финн, возвращавшийся из Стокгольма в Хельсинки. Он присел на соседнее кресло, и они разговорились. В этот момент со сцены шла активная реклама фирменной финской водки с грейпфрутом. – Хотите попробовать? – поинтересовался он у Аллы. Она не возражала, и мужчина, поднявшись с места, пошел к сцене и принес для них с Аллой по бокалу. Они попробовали напиток, – он оказался неожиданно приятным на вкус. Финн быстро справился со своей порцией и спросил у Аллы, принести ли ей еще? Она улыбнулась, поблагодарила его и отказалась. Рекламное шоу вскоре закончилось, и возобновились танцы. Оркестр с чувством заиграл аргентинское танго, и Алла с мольбой взглянула на финна: – Может быть, потанцуем немного? Он согласился, и они спустились на светлый, хорошо обозреваемый с любого места зала танцпол. С первых же шагов выяснилось, что финн танцует в весьма сдержанной и даже скупой манере, поступательно перемещаясь по полу самыми обычными шагами. – Что ж, каждый танцует как умеет, – подумала Алла и решила на свой страх и риск, держась за финна, подчеркнуть как-то огненные и страстные виражи мелодии, рядом эффектных движений. Финн был очень напуган ее смелыми действиями и даже стушевался. – Я так не умею, – в страхе признался он. – А вам и не надо этого уметь, – это женская партия, – успокоила его Алла. Они дотанцевали танго до конца и вернулись на место. Ее партнер еще долго сидел с ней рядом, чего-то выжидая и вопросительно поглядывая на Аллу. Он выходил курить на палубу и возвращался назад, но танцевать категорически отказывался. Она же, напротив, очень хотела подвигаться и теперь спокойно делала это уже без него. Убедившись, наконец, воочию, что ее интерес к танцполу несоизмеримо больше, чем к нему самому, он, посидев еще немного рядом с ней, разочарованно удалился. Зато другие зрители, как оказалось, внимательно наблюдали за ней. Она была в тот вечер в ударе, а музыка – просто восхитительной. Звучали и излюбленные ею зажигательные латино-американские ритмы, и джайв, и музыка в стиле диско. Народу в зале было достаточно, многие стояли и закусывали у барной стойки, но все глаза были по традиции устремлены на освещенную веселыми огнями площадку танцпола. Люди входили и выходили, лениво погружаясь в обычный для них вечерний кайф. И вот она услышала первые вкрадчивые звуки так хорошо знакомого ей и самого отменного для исполнения (из всех ей вообще известных) рок-н-ролла. Затаив дыхание, она несколько секунд боролась с собой и колебалась, но отказаться не смогла! Сбежав на танцпол, она прижалась ближе к краю площадки, неподалеку от зрителей, чтобы, не дай Бог, не задеть кого-нибудь на паркете во время своего высокого шага, батманов и киков в разные стороны. После этих мер предосторожности, с наслаждением вслушиваясь в негромкую, но озорную и проникновенную, полную весьма обаятельного и негромкого юмора, шведскую интерпретацию этого известнейшего шедевра эстрады, Алла выдала на-гора целый залп искрометных фрагментов и столько же куража, стараясь как можно точнее попадать своими движениями в интонацию оркестра. Повернувшись в какой-то момент своих вращений лицом к зрителям, она заметила, что туристы из Японии, остановившись в проходе за самым верхним рядом кресел зрительского амфитеатра ровно напротив нее, снимают ее на кинокамеры. В ансамбле на сцене тоже заметили ее творчество. И по окончании вечера солистка уточнила у Аллы, из какой она страны? Услышав, что из России, она поблагодарила ее со сцены, назвав нашу страну и сказав «спасибо» по-русски. Конечно, это было неожиданно, приятно и трогательно. На следующий день, как выяснилось утром, она проснулась знаменитой. Позавтракав в ресторане, Алла вышла на палубу. Оставался всего один час до прибытия парома в Хельсинки. Сидя в кресле и щурясь на солнце, она пожалела о забытых в каюте темных очках. При этом она подметила, что одни пассажиры, узнавая, всматривались в нее молча, а другие уже улыбались и здоровались. Были и такие, которые подходя к ней для приветствия, уточняли, откуда она, из какой страны? – Из России, – с улыбкой повторяла Алла. Сидя тогда на палубе, она бы очень удивилась, если бы узнала, что и на этом ее выступление в Балтийском море еще не закончилось. А между тем их паром подходил уже совсем близко к Хельсинки. Пассажиры с вещами спускались из своих кают в салон теплохода, предназначенный для выхода. Алла тоже вошла с чемоданом в этот зал и, с трудом отыскав свободное место, где сидело уже несколько человек, опустилась на скамейку. Она оказалась среди скромного и приветливого общества нескольких женщин из Турции, рядом с которыми стоял крупный и видный, очень импозантный и эффектный мужчина с черными усами и приветливым взглядом больших темных глаз. Увидев Аллу, мужчина сразу оживился и разулыбался ей, как своей хорошей знакомой, мгновенно вступив с ней в разговор на английском языке. – Я вас сразу узнал, это вы вчера танцевали в баре! – обрадовался он неожиданной встрече. – Вы здорово танцуете! – восторженно прибавил он. – Спасибо… – Откуда вы? – Я из России. – О, мы были у вас в Санкт-Петербурге, – тут все женщины тоже заулыбались и закивали головами. Они даже попытались перечислить то, что видели в Северной Венеции. Вдруг романтичный мужчина, неожиданно приблизившись к ней и глядя ей прямо в глаза, запел лиричным, бархатным, полным трепетного чувства, свободным и сильным голосом довольно известную и популярную когда-то мелодию. «О, голубка моя…» – разносилось теперь на пароме в салоне для выхода, полном пассажиров. Он пел так задушевно, по-восточному томно и нежно, как бы умоляя ее поверить в искренность его чувства, что сердце Аллы дрогнуло. Она поднялась и шагнула ему навстречу… Вступив на долгую ноту «я-а-а-а», она двигалась на маленькой свободной площадке так же нежно и трепетно, как он пел, в латино-американской румбе, синхронно и точно заполняя своими движениями свободно льющиеся из его уст, протяжные и мелодичные музыкальные фразы. В конце куплета, она решила сделать два шага из ча-ча-ча, которыми и приблизилась в ритме песни к своему месту на скамейке, показав этим публике, что выступление окончено. После нескольких секунд тишины зал вздрогнул от громких аплодисментов. Все улыбались им и дружно рукоплескали. И хотя эта песня звучала сейчас на английском, а Алла вообще танцевала, как принято, молча, люди всех национальностей поняли их однозначно и приняли, потому что им спели сейчас о любви, которая нужна и греет душу каждого человека. Поющий турок на прощание вручил Алле свою визитку, снабдив ее приглашением посетить его офис в Германии, если она будет когда-нибудь в том уголке Европы. В Хельсинки, добравшись до вокзала, Алла решила выпить чашку кофе с бисквитом в открытом кафе у платформ. Она с интересом вслушивалась в финскую речь вокруг нее, пытаясь уловить на слух особенности ее звучания. Но как велика была ее радость, прямо чуть не до слез, когда она, подойдя к своему вагону, услышала обычное русское приветствие от проводницы. Алла готова была обнять и расцеловать эту незнакомую ей российскую женщину в форме только за то, что с ней можно было говорить по-русски! Это был сейчас самый желанный и дорогой подарок для нее… Глава 5. БЕЗ НЕГО И вот она дома, едет в метро и с глубоким внутренним переживанием наблюдает родные, уставшие и озабоченные решением бесконечных экономических и всяких других проблем лица соотечественников. Безумно соскучившись по всем друзьям и близким, Алла набросилась на телефон. Она позвонила и Грише. К телефону подошла какая-то женщина, но Алла попросила учителя. – Вы нашли мне замену? – Да, может быть… Хотя, бывает, думаешь, что нашел, а потом получается, что – нет… Сколько боли было в этих его словах, сказанных ей сегодня! Ноги женщины подкосились, и она уже ничего не могла больше делать, сидя тупо, как в столбняке. Его боль стопроцентно и безошибочно была воспринята ею, мгновенно передалась и парализовала ее. – Спасибо, что хоть позвонили… Они поговорили еще немного, и Алла тихо попрощалась. …Теперь Светлана оказывала подруге скорую и даже экстренную в такой беспросветной ситуации психотерапевтическую помощь. В выходные дни они отправлялись на спасительно-целебную для них дачу, чтобы привести Аллу в чувство. Надо сказать, что и туда, в их традиционные и задушевные посиделки жизнь внесла свои коррективы. Главной песней нынешних загородных страданий, которую от души и с большим, неподдельным чувством затягивала теперь Алла, отхлебнув с наслаждением глоток рубиново-красного вина, была уже другая лирическая песня с иной героиней. Краси-и-и-вая и смелая дорогу перешла-а черешней скороспелою любовь ее была… – клеймила соперницу безутешная Алла. – Во-во! Черешней скороспелою… – недобро грозя пальцем Лахудре, повторно акцентировала она эту мысль подруге, с аппетитом закусывая вино сыром и фруктами. Надо сказать, что в стрессовых ситуациях у Аллы всегда наблюдалось повышение и без того неплохого аппетита. – А, скорее всего, кое-чем еще похуже, – наклоняясь над столом, понизив голос и глядя в глаза подруге, добавляла она. – Чует мое сердце, Светка! – с бдительным, материнским беспокойством за своего, совершенно оторванного от жизни Гришеньку, терзалась она. Не в силах справиться со своей бедой самостоятельно, она подошла к телефону и позвонила знакомому, очень опытному, психиатру. Они успешно работали когда-то вместе над его книгами по психологии, и он высоко оценивал ее квалификацию. В процессе этой работы у них сложились теплые отношения, и поэтому Алла сейчас могла посоветоваться с ним. Она задала специалисту несколько мучивших ее вопросов. Относительно неопрятности холостых мужчин и толерантности некоторых из них к грязи он заметил ей, что это совершенно нормально и что, если бы не его жена, и у него делалось бы то же самое. По поводу выбора другой женщины, которая была, как оказалось, намного старше Аллы, он заметил, что, значит, таково положение вещей в этой ситуации и добавил: – Никогда не пытайтесь изменить то, что нельзя изменить. В памяти Аллы всплыла щемящая сердце картина из фильма «Большая дорога». С полными слез глазами в толпе беззаботно веселящихся людей идет обманутая в своих надеждах на счастье, еще раздавленная горем, но уже готовая улыбнуться жизни, героиня Джульетты Мазины, растерянно и ошалело оглядываясь по сторонам и как бы удивляясь тому, что жизнь еще продолжается. Движения без Елкина, или кривая дорожка …Теперь они редко встречались на танцах. И Алла изо всех сил старалась избегать этого. Дело в том, что новая гришина болванка, взойдя на престол, установила новые порядки. Она правила им безраздельно и не давала ни с кем танцевать. Вообще. Он имел право танцевать только с ней и сидеть рядом. Но вся комедия состояла в том еще, что она, ведь, не умела толком танцевать. То есть с их, людей танцующих, точки зрения. И не в том беда, что не умела, а в том, как раз, что не могла понять роли Гриши в их танцующем сообществе. Привязывать мэтра к своей юбке было более чем не дальновидно. Алла тут же заметила этот непорядок. Позвонив Елкину, она сказала ему, что он – светило такого масштаба, которое принадлежит всему их коллективу. И накладывать на него единоличную лапу никто не может. Это неправильно и неприлично. – Сами же вы утверждали, что надо с разными партнершами танцевать все время, а то закиснем в собственном соку, – напоминала она. – Тогда будут обижаться, – предугадывал Елкин недовольство подружки. – Пусть танцевать сначала научатся, а потом уже обижаются, – парировала Алла, тонко намекая на толстые обстоятельства. Ей было очень больно, когда при ней Гриша танцевал только с новой болванкой, и она всеми силами пыталась избегать этих встреч на вечерах, потому что такое зрелище для нее было настоящим ударом, вгоняло в стресс, и вечер бывал полностью испорчен. Теперь она на всякий случай созванивалась с учителем, чтобы выяснить, будут ли они там, куда она собирается, и, если что, направить стопы в другое место. А между тем его Лахудра, как называл ее в разговоре с Аллой сам Елкин, уже получила тем временем от Аллы один заочный щелчок. …Однажды организаторы ближайшего вечера оповестили Аллу о том, что в следующее воскресенье придет к ним оператор с Ленфильма и будет снимать их вечер на кинокамеру. Этот шанс увидеть себя со стороны с Гришей, когда ее уровень стал уже не таким беспомощным, как в самом начале, а более или менее приличным (не во всех, но в отдельных танцах, конечно) Алла, разумеется, не могла. И она, дрожащей рукой набрав номер телефона Гриши, попросила его об этой услуге. Он чертыхался, кричал, рвал и метал… Ведь теперь он имел другую болванку. – Я никогда вас больше ни о чем просить не буду! – как ребенок, чуть не плакала она. – Хорошо, я приду, но учтите: это – в последний раз! Даже если оператора не будет, это будет в последний раз. – Хорошо, Гришуня, спасибо! Я и билет Вам сама куплю. Зато теперь у нее была эта волшебная палочка, которую она хватала в руки в минуты тяжкой хандры, когда жизнь казалась ей каким-то неприятным сном, от которого хотелось поскорее очнуться. В такие моменты Алла доставала из ящика письменного стола свое сокровище и снова оказывалась рядом с ним, ее партнером, ее танцующим мальчиком. И рот сам растягивался до ушей, и было весело смотреть, как они лихо и ловко танцуют с ним сальсу, несмотря на то, что оператор, запихивая большой материал на одну кассету, безжалостно повырезал из сделанной видеозаписи большую часть их удачных номеров с мастером. И Полина осталась тогда сидеть дома при своих интересах. Но, взойдя уже на престол и царствуя там полновластно, она, конечно же, как любая женщина, а не только императрица, не забыла этого случая. И тучи сгустились над головой Аллы очень скоро, как и следовало того ожидать. …Позвонив как-то Елкину, чтобы доложить ему, что она идет в ДК Ленкома и выяснить их планы на этот вечер, она получила непредсказуемый ответ. Гриша сообщил ей, что они собираются туда же. – Да, но вы опять, как первого мая, испортите мне весь вечер. Вы точно пойдете? – занервничала она. – Я не знаю, но Полина хочет пойти. Есть одно обстоятельство, из-за которого мы должны пойти. Мы только в одном уголку… – Какое обстоятельство?! Знаю я эти уголки! Она непременно будет везде мозолить мне глаза и отравлять жизнь… нарочно! Но точно ответить ей на этот раз Гриша ничего не мог. Он сказал, что еще позвонит, когда они примут решение. Алла осталась сидеть в адском напряжении, бледная, с раскалывающейся от боли головой, понимая, что на этот раз пробил час Лахудры для отмщения. Она так ослабла, что даже залегла под одеяло, чтобы успокоиться, и стала ждать. В голове крутились все варианты возможной в этой ситуации самозащиты и обороны. Ничего хорошего в голову не лезло. Понятно, что дальше, и не только на этот раз, а вообще при любом возможном случае Лахудра будет напоминать ей, кто есть кто! Да, надо как-то тормознуть это все, но не ходить больше туда совсем и жить без танцев она не может, но и смотреть, как они все время танцуют и только вдвоем, и именно перед ней, она тоже не могла… Это было выше ее сил. И Алла, от ужаса чуть не теряя разум, в состоянии экзальтации и в приступе гнева, решила завтра же встретиться с Елкиным и положить этому конец. На следующий день она подловила его у метро, откуда он направлялся на свою сальсу. Увидев Гришу, Алла стремительно подбежала к нему, поздоровалась и, поравнявшись, пошла рядом. Она сказала, что не допустит никаких издевательств над собой со стороны Лахудры, и что они не будут держать ее в неизвестности и в напряжении каждый раз перед предстоящими выходными. Елкин не знал, что он должен делать, но и пообещать ничего не мог. Он, будто, не располагал собой. Это окончательно снесло с Аллы «крышу»: – И если она, сказавши, что вы не идете, все же явится с вами туда с единственной целью травить меня, потешаться и выбивать из колеи, я за себя не отвечаю, слышите? – ее голос звенел и срывался. – Я, ведь, и пнуть могу, как бы нечаянно, но ощутимо, – добавила она, с удивлением слушая себя издалека, как кого-то другого. – Каблуком, – уточнила для убедительности разгневанная в ней тигрица. Учитель возмущенно взглянул на нее, и в глазах его вспыхнули, запрыгав, зеленые огоньки. – Что ж, – бросил он ей, невозмутимо поднимаясь на крыльцо, – мы учтем. На подкашивающихся, непослушных ногах, Алла побрела назад к метро. Ей было так плохо и так невыносимо стыдно, что не хотелось больше жить. Она доехала кое-как до дому, но ни делать что-нибудь, ни думать, ни страдать уже больше не могла. Рухнув в свою постель, она забылась каким-то больным, неспокойным сном. Наступил решающий день и час. Алла позвонила Грише и спросила, что они решили? – Я никуда не пойду, – ответил Гриша. – Чего мне там делать? – голос у него был расстроенный и какой-то взъерошенный. – А Лахудра? – Она собирается, хочет посмотреть, как вы танцуете. За шестьдесят рублей. – О, это всегда, пожалуйста! Я покажу ей высший пилотаж. И Алла стала лихорадочно собираться на вечер. Не таков был, как мы знаем, ее характер, чтобы убегать с поля боя. «Русские без боя не сдаются», – напоминала она себе. «А татарские… так и тем более», – добавляла с улыбкой она, мобилизуя себя всеми силами и готовясь к решающему броску. Весь вечер поочередно танцуя и попивая коньяк за столиком крохотного кафе, отсекающего небольшой угол этого танцевального зала, наблюдая за танцующими парами и думая о постигшей ее беде, она ни на секунду не забывала о предстоящем появлении соперницы и целых четыре часа кряду ожидала ее. Однако вечер близился уже к своему завершению, но никто так и не припожаловал. …Следующим утром, в субботу, чтобы вылезти как-то из этого стресса, Алла решила чаще дышать свежим воздухом и пошла прогуляться в их просторный парк неподалеку от дома. Теперь она, подняв голову к небу и окинув взглядом большое, открытое для солнечных лучей пространство парка, всей грудью вдохнула свежий весенний воздух. Мучавший ее вопрос – твердый орешек, казалось бы, щелкнул сам собой. Вернувшись домой с прогулки, она перекусила и достала свой дневник. Ей нужно было срочно кое-что туда записать. Из ее тайного дневника Когда она изменила себе? Надо вспомнить хорошенько. Первый раз она предала себя и свои принципы – честь, доброту, совесть, когда, открестившись от самой себя, она ответила матери: – Это уже не я, мама, меня больше нет… Это уже не я. Главным тогда было снять с себя ответственность за свои поступки, без нее было куда легче. Твори, что хочешь, – «это – не я»! Тут, справедливости ради, надо заметить, что, в действительности, Алла сделала для своей матери все, что могла. Что могла, – сделала. И если не все, то почти все. Врач скорой помощи, навещавший их годами, сказал ей незадолго до смерти матери, что она сильный человек. Первый эполиптический припадок матери Алла наблюдала в самом начале ее ужасно тяжелой, четырехлетней, с целой серией инсультов и параличей, болезни. В первый же раз, перепугавшись насмерть, мощных и грозных судорог, подобных которым она никогда не видела и которые швыряли тело матери и крючили его, и поднимали, и бросали в бессознательном состоянии так, что Алла, вызвав врачей, даже выскочила со страху в подъезд. Тогда бригада врачей специальной неврологической скорой помощи из четырех человек помогла Алле справиться с тем кошмаром. Покидая их квартиру, врачи очень сочувствовали Алле и, прощаясь, одна из них, качая головой, пожелала ей: – Терпения вам, терпения… Терпения! И Алла, если не на отлично, то на хорошо справилась все же с этой задачей. Но, конечно, срывалась временами, было дело… Второй раз это было, когда она решила, что может решить жилищный вопрос, выйдя замуж за благополучного иностранца и уехать, оставив сыну квартиру. Как известно, честным путем у нас на квартиру заработать невозможно. Что у нее есть еще в запасе? Только она сама, – усмехнулась Алла. Нет, без любви замуж она идти не собиралась, это уж дудки! Но если понравится мужчина, то почему бы и нет? Она слышала, что российских женщин, как жен, очень ценят за границей. Они скромные, по сравнению с западными, не притязательные, довольствуются малым, домовитые, ориентированные на семью, а не на собственные только эгоистические интересы, – заботливые, чуткие и любящие женщины. Думая так, она считала вполне возможным решение таким путем и своего личного вопроса. И они с подругой Эльгой, которая уже жила в Швеции, стали искать с помощью шведского сайта знакомств жениха для Аллы. Но совесть все грызла ее за то, что, руководствуясь наставлениями опытной в этих делах подруги, она, как ни крути, но все же участвует в погоне за несчастным шведом. Вообще-то, по правде сказать, он ведь нравился ей очень, этот Рыжий. И она вернулась в Россию даже немного влюбленная в него. И потом она от всего сердца жалела (а как мы знаем, в некоторых областях России это слово означает – любила!) его из-за его личной трагедии: «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Алла, действительно, глубоко, до боли, прочувствовала из его рассказа, как он любил жену и как страдал от ее измены с его другом. Это произошло на их супружеском ложе. Ян даже показал ей окно, в которое выкинул эту кровать… И она, поняв до конца, сколько горя он испытал, приняла его тогда же на себя, и теперь этот Рыжий был уже не чужим ей человеком. Забавно, что образ Гриши даже несколько померк там в ее душе, и когда она вспоминала о нем, то перед ней почему-то возникала картинка старого пиджака, висящего на вешалке в шкафу. Конечно, это несколько странновато, но было именно так. Да, Рыжий пил, но, скорее всего, это началось после того, как жена ему сделала «left». И потом, ведь, шведы пьют все же по-шведски, как им и положено, впрочем, а не по-русски. И, может быть, это не так уж страшно, как у нас? Все же, положа руку на сердце, Алла признавала, что Рыжего трудно назвать надежным вариантом. Но втянувшись в эту авантюру и рискованную игру – игру в жизнь с иностранцами, – она, по сути, снова и снова, мало-помалу предает и теряет себя: свое гордое, бескомпромиссное когда-то, свое кристально честное, целомудренное и принципиальное в прошлом «я». «Это не я, мама, меня больше нет, это не я»… Когда ты говорила это матери, тебе было страшно тяжело тащить свою ношу, Алла. А сейчас что? Теперь твой сын уже совсем взрослый, ему надо жениться, он все чаще стал баловаться пивком. Ему нужна женщина, жена, семья… И хорошо зная по себе, что молодым лучше жить отдельно от родителей, ты решила самоустраниться, да не куда-нибудь, а за бугор. – Ну, да… – Он хороший, милый, симпатичный, но ведь он выпивает, этот Рыжий Ян. – Ну и что же, может, я остановлю и вытащу его из этого? – Что, комфорт понравился? – Да, он был очень внимательным ко мне. – Конечно. Да у него и работа такая: он, ведь, медбратом в психиатрическом отделении работает… – продолжал иронизировать неподкупный внутренний голос. – Да, правы были классики марксизма – бытие определяет сознание. – Ну, хорошо. Я уже во всем разобралась. И между прочим, языки изучать, – только польза одна против склероза. Уже пишу кое-что и даже пытаюсь лопотать по-шведски. Я же с юмором к этом отношусь, «развлекалово», так сказать. Вот съезжу еще разок летом, если пригласит. Для практики в языке. А там видно будет. – Не лги себе, Алла – снова отрезал голос садиста-правдолюбца. Ты, вроде бы, развлекаешься, а надеешься-то серьезно. Смотри, как переживаешь, что он редко пишет, прямо почва из-под ног уходит, даже, вон, курить снова начала! – Ну, хорошо, хорошо, – заткнула она кровопийцу. Я только еще разок летом съезжу, если пригласит… А там видно будет. – Опомнись, – продолжал ерничать, назойливый мазохист, – очень нужен этому шведу в его доме российский борец с его ежедневными возлияниями. Сама знаешь, практически всегда любой, стоящий поперек дороги алконавта, становится для него врагом номер один! Ничем хорошим это не закончится! …Ян позвонил ей в середине лета, предлагая поехать с ним в экспедицию на Мадагаскар ближайшей осенью, в сентябре. – Но ты, ведь, уже был на Мадагаскаре, – напомнила она путешественнику. Перед ней всплыли некоторые слайды из их фильма о той поездке. – Да, я был там, но именно в этой части острова пока еще не был. – Нет, Ян, я не поеду туда, – отказалась она. Через полгода, весной, Ян поехал в отпуск в Тайланд. Вернувшись оттуда, он чем-то заболел. Алла, забеспокоившись, позвонила ему, и ей все стало ясно. Он был в плохом состоянии: снова «зеленый змий» одерживал верх над человеком. Позже из прессы Алла узнала, что в Таиланде существует много «подводных камней» для иностранцев. Здесь могут подмешивать даже специальные наркотические вещества в алкоголь для туристов. Это обеспечивает гостям особо яркие эффекты наслаждений, еще крепче привязывая незадачливых любителей удовольствий к этим местам. Светлана не одобрила ответа подруги Рыжему. – Вот, видишь, – упрекала она Аллу. – А съездила бы с ним в Африку, глядишь, и в Швеции жила бы сейчас… Утренние мысли …Проснувшись в субботу утром под барабанную дробь дождя по оконному стеклу, она вспомнила светлое, из детства: Весенний дождь многоголосый Всю ночь в саду озорничал: Он прыгал прямо, прыгал косо, И топотал он, и журчал… Плескался, фыркая, в кадушке, В кустах жасмина покружил… В листы зеленые – ракушки Украдкой жемчуг положил… … Алла лежала в постели и вместе с этими стихами ей вспомнилось то ее детство, когда она устраивала концерты в их дворе, привлекая к этому всех ребятишек их большого двора. Где ты, мое радужное детство? Взрослая женщина хорошо помнила, как она, школьницей, раздала ребятишкам их дома по куплету из этих замечательных стихов для выступления в «монтаже», – одном из номеров их детского концерта. Они и пели, и танцевали, и читали стихи, а родители с малыми детьми на руках им радостно и дружно аплодировали. Да, она была заводилой… И не только когда устраивала эти концерты или кукольные спектакли во дворе, или настоящую, действующую библиотеку, состоящую из книг их собственного дома… Она была лидером и в школе, начав писать статьи о школьной жизни в городскую комсомольскую газету еще в седьмом–восьмом классе и получая даже по почте гонорары за них. Тогда же она начала заниматься в танцевальном кружке, пожертвовав музыкальной школой, но продолжая посещать по выходным областную филармонию, где знакомили старшеклассников с классической музыкой и приезжавшими из Москвы на гастроли оперными и драматическими театрами. В их доме матерью была собрана роскошная библиотека. Читали много и с удовольствием обсуждали прочитанное. За каждым незнакомым или не до конца понятным словом азартно лазили по словарям, докапываясь до самой сути, – благо в их доме было предостаточно таковых, в том числе и редчайших. Вот видишь, ты не забыла о том, что родители с детства делали все, чтобы вы с братом выросли порядочными, культурными, интеллигентными людьми. И своим братом ты гордишься всегда! А теперь, уже прочитав кое-что из написанного тобой, он только грустно вздохнул: «То-то позору будет…». Да, все так. Культурные и интеллигентые люди не могут угрожать кому-нибудь физической расправой, а ты уже и до этого докатилась? Ей стало очень стыдно и тяжело... Конечно, этот проступок она будет помнить всю жизнь как свой позор. Этим днем она тоже задумчиво и печально долго бродила по улицам. …В воскресенье утром, проснувшись не слишком рано, Алла первым делом подошла к окну. Разноголосое щебетанье и возня птиц, цветущие под окнами кусты белой и нежно-лиловой сирени, начинающие распускаться бело-розовые бутоны и первые цветки яблони… Конечно, ей вспомнился тот незабываемый сад начала жизни. К уставшей и неприкаянной ее душе подкатила первая волна покоя. За домашними делами прошло еще полдня, когда она вдруг вспомнила, что у нее остался один вопрос: почему же Лахудра так и не явилась в пятницу на вечер? Ведь она до последнего момента собиралась придти. И Алла привычно подошла к телефону, собираясь выяснить это у Гриши. Но на этот раз, взглянув на аппарат, она поймала и тормознула, и одернула себя. Продолжая смотреть на свой сиреневый, цвета фруктового мороженого, телефон, она поняла, что и сама уже давно знает ответ на свой вопрос. – Стоп, дорогая, некрасиво это. Ведь вчера ты могла забыть свой страх и спокойно танцевать благодаря одному только Грише. Это ясно. Конечно же, это Гриша не позволил, не допустил. Ишь чего вздумала, ходить смотреть на меня, как я одна теперь танцую! Сглазить хотела, должно быть… Гриша не позволил! Спасибо, Гришенька, что сам с ней не пошел и ей поэтому расхотелось… За это… я не стану больше… беспокоить… и мучить тебя… Заключительный разговор Она говорила с ним не обычным для нее, тихим и слабым, голосом с непонятным для самой усилием извлекая звуки из своего горла. Не было в помине не только самоуверенности, но и даже и обычной ее уверенности в себе. Сейчас она была чем-то похожа на ту прежнюю, не уверенную в себе девушку, приехавшую много лет назад поступать в институт из провинциальной Калуги в город на Неве, тогда – Ленинград. Разобравшись самостоятельно в сотворенных ею самой ошибках, отнявших и уничтоживших для нее не только возможность чего-то хорошего в жизни, но и надежду на него, она ужаснулась и теперь стояла перед ним, как одинокая, поникшая былинка в поле, которой больше не было, на что опереться. – Гришенька… Я очень благодарна вам… Вы дарили мне такой незабываемый экстаз на паркете… Она растерялась, чувствуя, как волнение сдавило ей горло и мешает говорить, но и нужных, подходящих для нее слов тоже не хватало. Она беспомощно замолчала. Алла, всегда предельно внимательно относясь к каждому слову, давно заметила, что с наступлением новых экономических условий в их жизни в разговорном языке, да и в литературе появилось много новых слов. Охочая и смелая на острое словцо молодежь в ее случае сейчас сказала бы другое слово. Взрослая женщина не уставала поражаться, как в ответ на жесточайшие условия их дикого, некультивированного, попирающего законы чести и совести рыночного времени в России, будто компенсаторно, молодежь находит быстрые и точные ответы в виде самых неожиданных, остроумных, смешных и поразительно метких, точно, в яблочко, новых словечек! Разумеется, эти их находки, по существу, являлись хлесткими, хотя и жаргонного типа, неологизмами. У нее иногда даже от них захватывало дух! Какие-то из них, возможно, уйдут когда-нибудь совсем, но какие-то, как память об этом безумном, сумасшедшем периоде, возможно, останутся жить в их языке. Некоторое время назад она была убеждена, что весь этот слэнг и жаргон только засоряет их уникальный, великий и могучий язык. Но слушая внимательно радиопередачи с филологами о русском языке, она поняла, что любой язык, это, действительно, живой организм, которые вбирает в себя или отфильтровывает сам предложения нового времени. Ее сначала даже потрясла излишняя, на ее взгляд, либеральность специалистов в этом принципиальном вопросе. Но позже их аргументы убедили ее, что если законсервировать язык и не допускать в него новых выражений и веяний из жизни, то он может зачахнуть и ослабнуть. А ведь Алла так всегда следила за чистотой своей речи и речи детей, это ревностное чувство передалось ей от матери. И, надо сказать, что многие окружающие особо отмечали и называли ее речь литературной. Жаргонные слова в доме запрещались, и она их тоже игнорировала, как не достойные великого русского языка, в котором можно было найти великое множество синонимов для выражения нюансов и оттенков любого чувства! «Вы дарили мне такой экстаз и… кайф на паркете, спасибо Вам…», – призвав на помощь тюркский, добавила краски она. А как бы выразились молодые? О, да, они все чаще используют сейчас в подобных случаях более колоритное, с их точки зрения, но и более грубое, и циничное, безусловно, вышедшее на свет божий из терминов скрытой от посторонних глаз, интимной жизни словцо. И Алла замечала, что имея в виду экстаз, они для сочности зачастую (или бессознательно, не понимая смысла) заменяют его словом «оргазм», который для многих и многих людей сейчас обозначает чуть ли не единственное в их жизни, высшее наслаждение. Но то, что она испытывала с Елкиным на паркете, было на порядок выше того, что именуют оргазмом, поскольку на порядок выше чисто физиологического было ее при этом, творческое, единение с ним. – И мало кто по-настоящему понимает вас и то, что вы делаете, Гриша. Даже преподаватели, – не удержалась она. – А я понимаю вас, потому что неплохо подготовлена и имею для этого некоторую базу. И она, ваша Полина, тоже, вас не понимает… Алла замолчала, горестно переводя дух. – Правда, между нами постоянно стена какая-то встает, – признала она досадный этот факт. – Да, между нами стена, – ответил Елкин. – Мы, как две половины Берлина. – Но сейчас в Берлине уже нет никакой стены. – Придет время, и стена упадет. – Значит, вы считаете нас двумя половинами одного целого? И стена когда-нибудь упадет? – с надеждой поймала его на слове Алла. Елкин промолчал, и Алла обрадовалась, что он хотя бы не отрицал этого. – Вы уже никогда не будете со мной танцевать? – Ну, в жизни всякое возможно. Ни от чего нельзя зарекаться. – А она что вам, как жена теперь, что вы ее так слушаетесь? И после некоторой паузы она услышала Гришин ответ: – Мы – друзья. – И мне не звонить вам больше никогда? Я хочу знать, как для вас лучше будет? – Я замкнулся, – признался он. – Хорошо… – Алла перешла почти на шепот. Но последний всплеск крыльев ей был еще позволен. – И все же в трудную минуту, может быть, я буду рядом с вами. А может, и она… На том конце провода стало совсем тихо. – Потому что ей что-то надо… Она хитрая, очень хитрая… и возможно, коварная. Не зря, ведь, она говорила вам, что ей квартиры дарят! – Ну, у меня тут дела, – закруглил тему Гриша. – Будьте счастливы, – и Алла положила трубку. Памятник В воскресенье утром она поехала за памятником. Каменотес Андрей Никаноров с товарищем уже ожидал ее в своей мастерской. – Идите, посмотрите хотя бы, – улыбаясь, показал он ей на белую «газель». И вот Алла первый раз увидела это чудо, сделанное по ее эскизу и из специально привезенного и долго ожидаемого ею особого сорта гранита. Андрей не обманул ее ожиданий. Он максимально сохранил красоту камня, талантливо обработав плиту с правой стороны в виде естественного, с неровностями и бугорками, обрыва природной скалы. Ее мать была большим и светлым человеком, и Алла выбрала светлый гранит. Камень был розовым, узорным, с крупинчатой текстурой и живописными, вихревых форм, серыми прожилками. И форма, и цвет камня радовали глаз… С большим вкусом подобранным шрифтом на камне были высечены слова: «Замечательному детскому Врачу И Человеку Всегда помним» Через час Алла была уже на Муринском кладбище. Скалу начали выгружать из машины. Она подошла к могиле матери. – Мама, я привезла тебе памятник, он очень красивый… Прости, что пришлось так долго ждать, – губы ее задрожали. Она наклонилась, чтобы положить цветы и повыдергать траву. – Мамочка, прости меня, дорогая моя, любимая… Я так виновата перед тобой! И она разрыдалась… Подарок судьбы Трудно сказать, но, по всей видимости, за все ее муки судьба немного смилостивилась к ней и сделала Алле подарок. Она получила наследство, и теперь они с сыном жили в светлой и очень высокой квартире на четырнадцатом этаже точечного кирпичного дома в трехкомнатной квартире с двумя балконами. Правда, здесь требовался грандиозный ремонт, но они, шаг за шагом, потихоньку справлялись с этим. Надо ли говорить, как они вздохнули, наконец, и каждый новый день в новом их доме радовались своему счастью. Из всех окон и обоих балконов открывался потрясающий вид на весь город. Теперь, первым делом, проснувшись, Алла бежала к окну, чтобы увидеть ослепительно сияющий на солнце и гордо, как золотой луч Петербурга, устремленный в небо шпиль Петропавловки. Повернувшись налево, она любовалась семейкой игрушечных, с золотыми маковками, светлых куполов Смольного собора, досадно скрытого коробкой жилого дома. И в пространстве между ними, ближе к Петропавловке, отыскивала монументально спокойный, чуть приплюснутый, червонного золота, купол Исаакия, роскошное тело которого тоже было закрыто, к сожалению, плоским прямоугольником длинного заводского здания. Прямо перед ними, как на ладони, расстилались, утопая в зелени, родной Калининский и Выборгский районы города с их новыми кварталами, узнаваемыми микрорайонами и высотными зданиями. Рядом с их домом находились детские сады и школа. Во дворе школы прошлой весной сделали на радость детям великолепную спортивную площадку с двухцветным, зеленым и терракотовым, искусственным покрытием. Она была замечательно оборудована и разлинована белыми линиями. В нее входило футбольное поле, баскетбольная и волейбольная площадки, а также беговая дорожка. Эта площадка своим совершенством, красотой и удобством для детей не уставала радовать глаз. Вглядываясь в нее, утром, днем или вечером, Алла всегда старалась отыскать там хотя бы одного ребенка с мячом. И даже если их было там совсем немного, она очень радовалась этому: – Мальчишки играют? Значит, все хорошо! – улыбалась она. Голубое небо, наполненное постоянно меняющимися в лучах солнца, самых неожиданных красок и форм облаками, было так близко, что захватывало дух. Порой, выходя на балкон, она, затаив дыхание, наблюдала грандиозные, во все небо, живые корабли из великолепных облаков, отдельно или целыми фронтальными многослойными отрядами, плывущих, повинуясь ветру, мимо нее по воздушному океану. Пылающие малиновые закаты с золотисто-алой подсветкой узорных краев серовато-синих облаков надолго приковывали взгляд. Они с сыном стали жить ближе к небу во всех смыслах этого слова. Да, прав был Федор Михайлович, как всегда, – в большем пространстве и мыслям, и душе было явно просторнее. Они с сыном жили счастливо вдвоем, бдительно следя и бережно заботясь друг о друге. И следуя их семейной традиции, имеющей глубокие, еще со времен их бабушек и дедушек, корни (не говоря о родителях!), они постоянно изыскивали и успешно находили самые разнообразные поводы для шуток и смеха. Алла изо всех сил старалась поддерживать и другую, еще более серьезную традицию их семьи. Она не позволяла употреблять в их доме грубые, неблагозвучные слова с улицы, не говоря уже о матерщине. За слово «жрать», например, принятое в среде друзей сына, как самое что ни на есть обиходное, ее Толик неизменно получал внушение. Хорошо зная неперед негативную реакцию матери, он часто сопровождал самопроизвольный вылет этого слова, ненавистного его матери, следующим сразу за сим, забавно-церемонным извинением. Их дом был свободен от матерщины, и молодежь, приходящая к ним в гости, хорошо знала об этом. Те из них, которые употребляли русский устный, имели уже горький опыт строгих воспитательных бесед с Аллой и теперь прикусывали языки. Но, кстати, надо заметить, что эти бранные матные словечки вылетали у них не всегда, а только в тех случаях, когда, излишне расслабившись по поводу праздника, они малость «перебирали». Вот в эти-то моменты, «не отходя от кассы» они и получали отрезвляющие педагогические внушения, которые надолго запоминались им. В отличие от многих других моментов, чересчур основательно отмеченного ими праздника. Сын стал вести себя намного разумнее и теперь все чаще подставлял свое окрепшее, мужское плечо матери в финансовых вопросах, когда ей хотелось съездить за границу или к морю. Алла кормила его любимыми блюдами «на заказ», строго следуя в своей стряпне заветам и рецептам изысканной кулинарии бабушки и мамы. На все дни рождения сына его друзья заранее просили Аллу делать для них ее знаменитый пирог с курицей. И в прошлом году ей пришлось сделать целых три таких огромных, во весь противень, пирога перед уходом на танцы. Почему три? Вы не поверите, но парни не желают у них есть ничего другого, кроме этого пирога. Их аргумент неопровержим: «Все другое мы можем поесть и у других». Во-вторых, потому что некоторые из них, друзей с пятого класса школы, уже приходят со своими женами. И, в-третьих, потому что некоторые особые ценители ее кулинарного искусства, специально с утра до вечера в этот день ничего не едят, чтобы, придя к ним на праздник, отвести уже душу по полной программе, то есть, проще говоря, чтобы больше вошло. Им обоим стало очень комфортно жить в их новой квартире. В личной жизни сына пока не было изменений, хотя Алла и ожидала их, когда была на море. На ее вопрос, не появился ли кто-нибудь у него на примете, Толик ответил, что пока еще трудно что-нибудь сказать. Но, потом, немного смутившись, все же признался: – Ну, хорошо: но только вот именно – на примете пока. – Ага, значит, уже присматривается, – и это правильно, – обрадовалась Алла. И теперь она ждала, всей душой желая сыну счастья и удачного выбора и готовясь, в случае необходимости, даже разменять эту квартиру для молодых, если потребуется. Еще они планировали, что Толик будет учиться заочно, чтобы получить второе высшее образование. Но в этом году он, правда, решил отложить учебу еще на год. Они с его друзьями очень увлекались охотой и практически все выходные проводили за городом, на дачах или на Ладоге. Утром, обуваясь в прихожей, приводя себя в порядок и глядя в зеркало, сын, как правило, перебрасывался с матерью на прощанье парой слов. – А ты выходи замуж за монгола. – Почему за монгола? – искренне удивлялась она, – я не имею к ним никакого отношения, – добавляла Алла, улыбаясь. – Вон сейчас их по телевизору показывали. Он мне за тебя табун даст – сорок лошадей! – Тебе лишь бы выгоду свою заиметь, – прыскала Алла. – Почему? Будешь в юрте жить. На свежем воздухе. Чем плохо? И рассмешив Аллу чуть не до слез, сын, с довольным видом, широко улыбаясь, приветственно, энергично и бодро поднимал на прощанье руку, целовал мать в голову и выходил из дому. Страсть всей жизни – русский язык, или Камень в наш огород …Однажды Алла, особенно чуткая ко всему, что говорят и пишут о бесконечно любимом и живительном для ее сердца, как родник с хрустальной и прозрачной живой водой, русском языке услышала о нем нечто совсем несуразное. Это циничное, свысока, заявление о нашем языке, как острым лезвием резанувшее ей слух, было, ясное дело, анонимным. Но оттого было не легче, а даже – наоборот. Судя по всему, это утверждение, как и все, не очень дружелюбное, пришло к нам с запада, до сих пор никак не желающего (по каким-то своим причинам) хорошо и открыто дружить с нами. Заявлялось и даже доказывалось при этом, что «в русском языке и порядка-то нет и слова-то можно ставить, как угодно, потому что русские – народ безалаберный и недисциплинированный». Алла просто отказывалась верить своим ушам, услыхав столь несправедливое и бесстыдное мнение о Великом и могучем. Оно было мгновенно расценено ею как воинствующе враждебное и абсолютно безграмотное. Сравнивая с тем, какие письма она иногда получала по интернету, можно было предположить, что авторы ушли недалеко от юных (и часто совершенно безграмотных, по ее собственному опыту общения с ними, но бесконечно злобных) неонацистов. Так или иначе, но этот пасквиль на их богатейший и обожаемый всем многонациональным российским народом язык, почему-то прозвучал… От еле сдерживаемого, внутреннего гнева все вокруг слегка поплыло и померкло. Мир сделался черно-белым. Алла прикрыла глаза, пытаясь осмыслить это дерзкое и наглое, совершенно не справедливое по своей сути утверждение. – Уж не прибалты ли сочинили? Вон они что с памятниками нашим героям, освободившим их от гитлеровского фашизма, вытворяют… Кто еще может похвастать и противопоставить нам свою организованность? Немцы? – доискивалась мысленно она. – Так нельзя, – одернула себя Алла, ведь очень легко ошибиться и зря обидеть кого-то. Тоже правильно, – честно признала она свою ошибку. Конечно, ей очень хотелось бы выдернуть за шкирку из темноты на свет божий авторов этого странного измышления, чтобы разглядеть их получше. Но корректно это сделать не получалось. Сочинители этого грязного, безымянного нападения на наш язык представлялись ей лилипутами, злобно замахнувшимися на Гулливера или на большую гору. Не потому в Великом и могучем русском языке слова не стоят в строгом порядке, что русский народ – недисциплинированный! А потому как раз, что нет нужды в этом никакой для русского ли или для российского в целом многонационального народа вообще. – Да и, с другой стороны, зачем вообще глагол всегда строго на втором месте должен стоять?! Или иначе не отличить будет? – с гневной усмешкой возвращая нападки, парировала она. – Что нет у нас требования (под страхом наказания!) строгого порядка слов в предложении, так ведь это самобытность наша (как и наш алфавит, впрочем), уникальность, широта и сообразительность, если хотите, дающие невиданную свободу языку его гениальным создателем для свободного же, не регламентированного никакими рамками, выражения мыслей и чувств человеческих… А то ведь и мысли, и чувства, как в клетке, тоже в рамках будут! О, да… Запад никак не желает теплых, открытых и уважительных отношений с нами. Она замечала это и по телепередачам о России в других странах, и по настороженному в иных случаях, как к русской мафии, отношению мало осведомленных о настоящих русских иностранцев. Ее удивляло немного, что англичане, отчасти изолированные от Европы их островным положением, к примеру, демонстрировали более глубокие знания, понимание и восхищение русской культурой (в частности, классической литературой и музыкой, нашими великими именами), а также – российскими людьми, с которыми они встречались, нежели соседствующие с нами скандинавы. – Не представляя себе чего-нибудь толком, нельзя это и полюбить, – печалилась за державу Алла. Умом Россию не понять… … Случилось так, что после этого события она была по делам в одной фирме. Ее возглавлял человек лет тридцати восьми–сорока, являвшийся, как он сам рассказал ей полукровком; наполовину – эстонцем, наполовину – русским. Он давно уже переехал из Эстонии в Россию, организовал здесь свой бизнес, и они беседовали с Аллой как раз о возможности создания в нем нового направления. Их беседа длилась более трех часов. Руководитель фирмы знакомил Аллу с их бизнесом и его проблемами. В настоящее время сотрудников в его компании не было вовсе, – все они были уволены им совсем недавно. Рассказывая ей о нерадивых этих сотрудниках, он очень переживал и горько сетовал, что доверял им, платил хорошую зарплату... Но они, пользуясь его частым отсутствием на работе, лоботрясничали и занимались, когда его не было в офисе, сугубо своими делами. – Я же платил им! И все у них было, чтобы хорошо работать! А они врали мне, что были там-то и там-то, но клиентам наша продукция не потребовалась. И хозяин фирмы приводил ей еще много примеров недобросовестность и недисциплинированность его людей. Алла, в свою очередь, пыталась выяснить, как конкретно была организована работа его менеджеров, по какому принципу и каким образом она мотивировалась? Но он, не слишком вдаваясь в эту сферу, сделал лишь один, глобальный и довольно неожиданный вывод: – Да-а, «умом Россию не понять, аршином общим не измерить», – с ироничной улыбкой вдруг процитировал он. Услышав эти трепетные, поэтичные, полные лиризма и сыновней любви к Родине строки, из уст руководителя столь безуспешного предприятия и в таком превратном контексте, а затем внимательно всмотревшись в его глаза и недобрую, насмешливую ухмылку, Алла заметила сухо: – Здесь не то имелось в виду… Собеседник сдвинул брови, вопросительно и пристально, в свою очередь, взглянув на Аллу. Она поднялась со стула, придвинула его на место к столу и, накинув ремешок своей сумочки на плечо, сказала ему на прощанье: – Федор Иванович Тютчев имел здесь в виду совсем другое… А именно, самобытность российской культуры и ее духовность, которая испокон веков была в крови и является отличительным свойством великого народа России. У ней особенная стать – В Россию можно только верить. Да, верить, заметьте себе… Умом не понять, но можно чувствовать и верить… как в Бога… Брови директора подскочили вверх, теперь он не сводил с нее пристального взгляда изумленных глаз. – Да, как в Бога… который за всех пострадал… Глава 6. ИНТЕРНЕТ. ИНТЕРНАЦИОНАЛ …После той короткой, но памятной встречи с Ульфом, она влюбилась в него, вернее, в зеркальное отображение в нем, как в глубокой водной глади, своей давней мечты о сильном и смелом герое, неотразимом и непобедимом, к которому она стремилась сломя голову, днем и ночью, всю свою сознательную жизнь. Да, весь ужас этой роковой встречи состоял для нее в том, что плотного телосложения Ульф физически был реальным воплощением ее мужского идеала и, может быть, даже еще и превосходил его! Ей всегда мечталось, чтобы мужчина, которого она полюбит, составлял гармоничную пару с ней… то есть был бы заметно больше, чем она сама, и вообще сильнее ее во всех смыслах. Чтобы он был матерый, как волк, вожак и лидер… Земля качнулась под ее ногами, когда она впервые подняла на него глаза. Лучистый, смеющийся взгляд, совершенное владение языками, чувство юмора и заразительный смех. Он хохотал от всей души, запрокинув лицо к небу, и так самозабвенно, что невозможно было – даже не имея понятия, над чем именно? – не смеяться вместе с ним. Надо заметить, что подобная манера веселья абсолютно не характерна для шведов. Рыжий Ян, например, умирая в душе со смеху, умудрялся еле заметно повеселеть лицом за счет едва уловимого для окружающих движения уголков губ. А этот безграничный во всех своих проявлениях, Ульф хохотал в голос, запрокидывая голову назад и вверх, к небу, точно так же, как делала это сама Алла, когда покатывалась и умирала со смеху. Ее несчастное правое полушарие, однажды впитав в себя зрительный образ Ульфа Свенссона, сразу признало его безусловной доминантой и высшим пиком среди прочих вершин других мужских образов, как на карте горного массива отмеченных им и заархивированных когда-то, и с тех пор мирно хранящихся в кладовых ее души. Отныне его образ, в том виде, как он был воспринят ею тогда, просто вошел в нее и поселился там навсегда. Там… Но не где-то там, в закоулках ее души и подсознания, а вот тут, на поверхности, прямо здесь, всегда рядом. Все ее попытки изгнать и вытеснить его из памяти или упрятать куда-нибудь подальше внутрь были обречены. Он был таким желанным и интересным для нее, и симпатичным, что забыть или «задвинуть» его совсем, то есть не думать о нем и совершенно охладеть к нему для Аллы не представлялось возможным. Наша птичка была ранена так ощутимо впервые в жизни и заболела им надолго, со всеми вытекающими… * – О-хо-хо, – подумала Алла, глядя на отчаянные виражи в море местных скутеров. Желаете по порядку? Что ж, мы попробуем. Хотя, никакого порядка более в ее жизни уже почти не было. В ней царил теперь один Ульф Свенссон, а это значит – раздрай, беспредел, хаос, кошмар, ужас и ад. …Итак, тогда она рассталась с Ульфом, еще полная радужных надежд, он, вроде бы, планировал куда-то съездить по делам, вернуться через пару дней, и, может быть прокатить ее до Стокгольма до ее отъезда из Швеции. Оставалось несколько дней и, разумеется, она ждала его. Но он не приехал, не позвонил и не дал о себе знать вплоть до самого ее отъезда. Так и вернулась она тогда домой с ощущением какой-то большой утраты. Но отчаяние, которое охватывало ее вечером, наутро сменялось, как правило, робкой надеждой и даже верой в прекрасное будущее. Вера эта, конечно же, была слепой… И Алла хорошо понимала это. Но без нее было очень трудно дальше жить. Далее она все больше мечтала о нем и все больше верила в эту свою мечту, незаметно для себя все более отрываясь от реальности. Шведский сайт знакомств, или лобное место …Да, этот чертов интернет и этот кошмарно-соблазнительный для нее шведский сайт все больше засасывали ее. Теперь все чаще, приходя домой, она бросалась к компьютеру, чтобы увидеть скорее, как там, и что пишут? Ведь в реальности никакой личной жизни у нее, как мы помним, не было. Елкина увели, и даже парные танцы она танцевала теперь в одиночестве, поскольку после Гриши – все остальные партнеры казались ей бездарными и постылыми. А тут – красота! Могут написать и пишут (черт их дери!) из Швеции, Финляндии, Англии, Греции, Испании и даже Новой Зеландии. Да и сама она любила писать, обмениваться мнениями, узнавать что-то новое, словом, расширять кругозор и круг общения. Но вся беда состояла в том, как она поняла много позже, что в нэте (в глобальной сети, значит) по ту сторону от нее, могли сидеть, и случалось, как правило, в подавляющем большинстве своем одни «отморозки». Или положительные, но не интересные ей и даром не нужные мужчины, или, чаще всего, пьющие и дефективные, а потому не нужные никому в реальной жизни моральные уроды. Они начинали писать как обычные люди, несколько позже приступали к самым нескромным вопросам, в которых главное место отводилось выяснению темперамента женщины и ее пристрастий в интимных отношениях, а заканчивалось все это самыми непредсказуемыми и откровенно оскорбительными сексуальными домогательствами. Коренные шведки давно уже подмяли под себя и поставили на место своих разнузданных в сексуальном плане мужчин. Замужние держат их в крепком своем кулаке. Зато в интернете каждый, с виду приличный семьянин, может анонимно выпускать наружу все свои инстинкты и сексуальные потребности. Бесконечный поток вопросов и фантазий такого рода, словно ушат помоев, обрушился и на нашу бедную героиню. Весь ужас в ее случае состоял теперь именно в том, что она, как глупая рыбка, заглотила крючок в образе Ульфа Свенссона. Только там, на этом сайте и больше нигде, она могла «увидеть его присутствие» (то есть узнать, что он сидит сейчас за компьютером и доступен для общения в данный момент), поприветствовать и перемолвиться с ним в режиме он-лайн. И больше – нигде, ведь мы помним, что жили они в разных странах! Конечно, Алла вернулась домой, но, ведь, она могла начать переписку с Ульфом? Да, верно, она могла начать. И уж, конечно, начала. Начала так, как она умела это делать, то есть быстро, без обиняков, энергично и по существу вопроса! Вобщем, какой она была торопыгой с детства, такой почему-то и оставалась до сих пор. – Да-а-а, выходило, что предыдущие события жизни почти ничему ее не научили, – содрогнулась романистка от своих собственных воспоминаний и напрашивающихся выводов. Для облегчения дальнейшего течения мыслей на этом сложном для нее участке повествования она взглянула со своего балкона на море, бушующее за открывавшейся отсюда центральной частью их великолепно разбитого парка, буйно цветущего в эти дни и утопающего в белых, светло- и темно-розовых гирляндах, низко склонившихся под тяжестью крупных соцветий олеандров. *Сегодня море штормило. Оно приковывало взгляд удивительно глубоким зеленовато-бирюзовым, с полосками темно-синего, цветом. Дул сильный ветер. Волны с шумом обрушивались на берег, вскипая жемчужно- белой пеной, и откатывались назад, уступая место все новым и новым гребням с белыми барашками. Она поймала себя на мысли о том, что Ульфа Свенссона описать словами будет так же трудно, как и выразить непостижимую игру цвета волн штормящего моря, его силу и глубину, его волнующий магнетизм и одновременно смертельную опасность для человека. Ульф Свенссон тоже стал теперь для нее непреодолимым и другого, чем все остальные, масштаба магнитом. И в то же время, она чувствовала это слишком хорошо, он представлял для нее смертельную опасность. Понятно, что пройти мимо него молча, не испытав своих сил, она не могла. Алла стала писать ему о себе, своих интересах, друзьях в Швеции и т.д., и т.п. Он отвечал ей иногда, правда, очень скупо, совсем уж кратко, как бы цедя сквозь зубы. – Конечно, она бы предпочла другой эпистолярный стиль, но, что поделаешь, – шведы вообще народ немногословный… – утешала она себя. И она радовалась даже этому. Воистину в каждой паре одни из нас любят, другие – позволяют себя любить. Наши способности покорять и магнетизм для противоположного пола отнюдь и далеко не равноценны. И тогда, в самом начале, на первых месяцах их знакомства, он еще позволял, как ей теперь казалось, себя любить. Потому что дружить он не желал вообще, а может, и не мог делать это с женщиной. Иногда, стесняясь еще своих чувств, она выдумывала всякие глупости, чтобы оправдать свою, возможно, не слишком уместную инициативу. Так, она сообщила ему, что Эльга и Матс тоже долго переписывались, а потом вместе ездили по разным странам в отпуск, прежде чем поженились. Еще она добавила, что таким образом они с подругой реализуют грандиозный проект заочного изучения иностранного языка. Да, и в самом деле: там, где подключаются эмоции и для нас, действительно, при обмене письмами становится важным и интересным каждое слово, процесс обучения языку становится куда как более эффективным в сравнении с тем же школьным или институтским курсами, дающими больше теории, нежели практики. Итак, в основном и помногу писала сама Алла. А Ульф… либо отвечал ей очень кратко, либо… ему было не до того. Она же, вдохновленная им и жаждущая углубления их контакта (со своим-то слабеньким тогда английским!), пыталась рассуждать и описывала даже суть своих любимых литературных произведений, в частности, роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Ульф отмалчивался в этих случаях, сообщая только об очередных поездках по делам. Очевидно, его коробил низкий уровень ее английского, но, ведь, даже из вежливости можно было бы и ответить: «Да, читал, в курсе. Интересно» или «Нет, не слышал, не знаю. Не приходилось». Немного обижаясь такому равнодушию, она продолжала, однако, большей частью в одностороннем порядке поддерживать худо-бедно этот контакт. Ведь это был не кто-нибудь, а Ульф Свенссон… Наступил Новый, 2006 год, а с ним – и новогодние каникулы. Она поздравила шведа и сообщила ему, что катается на лыжах за городом. А в перерывах между лыжными прогулками танцует самбу, румбу, ча-ча-ча. На это он ответил ей мгновенно: I want to be with you! – прочитала она, не веря своим глазам. (Я хочу быть с тобой!) Господи, как же она была счастлива тогда этим шести коротким словам. I too… – застеснявшись, ответила она еще короче. (Я тоже.) Однажды, этой же зимой, в Северо-Западной России трещали сильные морозы, до минус тридцати градусов и еще ниже. Алла с присущим ей юмором сообщила об этом Ульфу. Она писала о том, что некоторые девушки, покидая автобус, повизгивают, со смехом сожалея о том, что пришла пора выходить. О себе же она сообщила, что несмотря на эту жестокость погоды она продолжает ходить на занятия бальными танцами. При этом Алла весьма неумело, возможно, выразила по-английски свою мысль о том, что российских женщин морозы не остановят. Со спецификой применения отрицательных частиц в английском она была еще мало знакома. И Ульф, без сомнения, сразу заметив это, в очень мягкой и деликатной форме повторил для нее эту фразу, легко поправив грамматику. Он сообщил, что знает о том, какие ужасные морозы стоят сейчас в России. И еще он добавил, что знает так же и о том, что: «No frost can stop Russian lady!» (Никакой мороз не сможет остановить русских женщин!) Боже, как ей это понравилось! И как с его помощью с первого раза и на всю жизнь осознала она разницу в применении отрицательных частиц в английском и русском, к примеру, или немецком языках. Да, это очень здорово, когда тебе на практике помогают понять такие важные вопросы. Этими, как бы незаметными и необидными, уроками Ульф восхищал ее, и она была несказанно благодарна ему за них. В продолжение этой темы, она поинтересовалась, знает ли он, что именно дает ей право делать такие заявления? Знает ли он о декабристках, их героической любви и подвиге? Оказалось, что он знает об этом и что он знаком с нашей историей. Аллу крайне удивил и заинтриговал его ответ. Ведь, казалось бы, откуда мог он это знать? Возможно, он имел когда-то какие-то связи с Россией? Да, но она спрашивала его при встрече, и он тогда ответил, что не бывал у нас никогда. По образованию Ульф был инженером, а по роду деятельности – частным предпринимателем. Он рассказывал ей, что занимается организацией фестивалей и праздников, деловых встреч, конференций и семинаров. Греясь в лучах своей новой, нарождающейся любви, Алла, замирая в душе от нежности и нарастающего тяготения к Ульфу, начала писать ему свои трепетные признания. Ну, если не совсем признания, то слова о надежде на встречу, например. Он отвечал ей тогда еще почти так же нежно и радостно. Ульф писал ей, что он подолгу работает не в Лунде, а в разных других городах Швеции, к примеру, в Гетеборге и за границей. На выходные, как правило, он возвращается домой. «Здравствуй Алла. Я уже дома. Как я хотел бы сейчас, чтобы ты была со мной…» – Здесь остановите, пожалуйста, – умоляла женщина на берегу, подняв голову вверх и беззвучно взывая к Небесным силам. Может быть, поумнев, с этого момента она могла бы повести себя иначе и не испортить их отношения с ним?! А тогда она была еще совершенно счастлива, получая такие послания! О чем еще ей было мечтать! Она, разумеется, работала, но уже подумывала о каком-нибудь отпуске, может быть… Шло время. Алла вдохновенно продолжала изучение шведского языка, всей душой мечтая взять реванш за тот ее позор с нулевым почти английским, который мог тогда напрочь оттолкнуть от нее и, в действительности, максимально отдалил от нее Ульфа. Наконец, наступил долгожданный момент: она рискнула написать по-шведски свое первое письмо Ульфу. Отослав его, она, дрожа, замирая, сходя с ума от ужаса и нетерпения, стала ждать его ответ. О, Боже, вот он… Господи, дай мне силы… – Что, что он напишет ей теперь? – взволнованно и учащенно вопрошало ее сердце. – Доброе утро, Алла, – отвечал ей Ульф в первый раз по-шведски. – Какая ты способная к шведскому языку! Как жаль, что я не могу по-русски… Даже теперь, повествуя об этом, она была под тем же сильнейшим впечатлением от его ответа, что и тогда. В глазах ее защипало, и сами собой покатились слезы. Ей было с чем сравнить это потом. Рыжий Ян, отреагировал на ее успех совсем иначе. Он вернулся тогда домой из месячной поездки в Тайланд. – Надо же! Ты стала писать уже по-шведски? Хорошо, если хочешь, я буду так же отвечать тебе. * Чтобы снова справиться с собой и «взять под контроль» нахлынувшие воспоминания, а главное, спастись и остаться в живых от главной ее беды – необратимости и невозвратности описываемого ею и не пережитого еще до конца, не вытесненного из сердца и из памяти процесса борьбы за Ульфа и с самим Ульфом… она решила встать и пойти поплавать в ласковом, теплом море. – Ведь, оно такое огромное, сильное, синее… Да, конечно, оно поможет ей! Вездесущий швед Обозначив этот непростой для нее, прямо скажем, заголовок, Алла снова для подкрепления сил глотнула рубинового, с приятным привкусом, виноградного вина, окинув взглядом богатые, смеющиеся в последних лучах предзакатного солнца, белорозовые кущи олеандров, полюбовалась темно-зеленого бархата, слегка качающими своими вершинами кипарисами и текущим сегодня в сторону Гагр светло-синим морем, ограниченным на горизонте самым что ни на есть светло-голубым, безоблачным, почти белесым небом. В небе летало, щебеча, несколько радостных стрижей. Прямо перед ней, по ту сторону балкона, блестели на солнце ярко-зеленые, плотные, словно покрытые воском, листья нарядной магнолии, украшенной тут и там крупными, с тарелку величиной, сочными и нежными, белыми цветами. Тихий час закончился. Алла вышла из корпуса, прошла двадцать метров до пляжа и с удовольствием поплавала в прозрачных, зеленовато-бирюзовых морских волнах, после чего, с наслаждением растянулась во весь рост, запрокинув за голову руки, на горячей гладкой гальке. Приятно было лежать так у моря, всем телом, сверху и снизу, впитывая тепло, и ни о чем не думать, накрыв лицо розовой мягкой шляпой и закрывшись от внешнего мира по самый подбородок. Однако образ вездесущего Ульфа пробрался и сюда… Он снова, как в тумане, замаячил перед ее мысленным взором, с улыбкой как бы приглашая Аллу продолжить работу над ним, но на самом деле издеваясь, интригуя и мучая ее. С этой раной в душе, но более добрая и сильная, чем до купания, Алла вошла в свой номер и решила, хлебнув квасу, продолжить «ваять» этот противоречивый и ошеломляющий ее, порой как сама жизнь, такой непростой в своем одновременном отталкивании от себя и в то же время необоримой притягательности его, Ульфа Свенссона, образ. Ну, что же дальше? – Сначала открою квас, хлебну немного, а потом продолжу, – решила женщина. С мыслью о своем мучителе она отвернула крышку большой, двухлитровой, пластиковой бутылки с квасом, и вдруг, как ей показалось, вся жидкость оттуда разом рванула из неволи наружу! Потолок, стены, ее одежда, постель на кровати, – одним словом, все вокруг стало мокрым, в пятнах и брызгах кваса… Под столом и кроватью, а также под ее ногами растекалось темное, сладковато-кислое озеро бывшего чудесного летнего напитка. Все вокруг, включая ее ноги и тело, стало липким и с виду каким-то не чистым. – Господи, Ульф! Это так символично! – думала Алла, подтирая лужи кваса. – Ты пытался и погружал меня точно так же во что-то сладкое, липкое и не совсем чистое. Но я все же устояла, видит Бог. И теперь я еще больше одинока, чем раньше, но я не сдалась тогда, не потеряла себя, и мне есть, за что себя уважать. Утопая в квасе и задумчиво обозревая его подтеки на всех предметах, потолке и стенах, Алла мысленно усмехалась. Такая большая и красивая бутылка… чего-то родного, близкого и желанного. А вместо утоления жажды, лишь что-то сладковатое, темное и липкое вокруг, которое все перепачкало и зря пропало… – Совсем как у нас с тобой, Ульф, – подумала Алла. – Мой, такой сильный физически, и такой больной духовно, непостижимый мой, но все равно желанный и никогда незабываемый, великолепный мой… мой исполин и гномик Уффе… Что же случилось с нами тогда и почему? …Однажды, снова вернувшись домой на уик-энд, кажется, из Дании, Ульф написал Алле странные слова: «Я вернулся домой и один сейчас. Но… хотел бы…» – Что хотел бы он? – недоумевала Алла, судорожно хватая свой большой шведско-русский словарь. «Я сейчас уже дома», – почти по слогам, изо всех сил напрягая совокупность своих извилин, пыталась перевести она его слова. – «Но хочу быть… хочу быть… inner i dig», – признавался ей Ульф на родном языке. «Inner i dig»? – Вдумавшись в эти три кратких слова и осознав, наконец, их смысл, она задохнулась, до жути ошарашенная тем значением, которое они могли заключать в себе: – «Я сейчас один, но хотел бы быть внутри тебя». Или: «в тебе». Внутри меня? Алла поморщилась и нахмурила брови. Не было никаких сомнений, что речь не шла о ее душе или сердце. В этом случае находят другие слова. А здесь он ей прямо пишет, смеет писать о своем откровенном желании близости и ее тела… Не в силах поверить в это и однозначно, наверняка, разобраться в языковых нюансах самостоятельно, Алла позвонила Эльге, чтобы уточнить перевод. Первым делом Эльга усмехнулась и хихикнула, после чего они обратились к ее мужу. – Да, это, бесспорно, двусмысленность, – подтвердил швед. – Но почему письмо такое короткое? – насторожился он. Все было ясно: на длинное письмо Ульфа не хватало, а вот на такое именно – это, пожалуйста! И понимай, как хочешь. Алла не могла все же успокоиться и поверить в такой цинизм. Она задала ему уточняющий вопрос. – Я хочу любить с тобой, – так дословно перевела она его ответную фразу (Jag vill älska med dig). Здесь надо пояснить, что наши слова: «хочу любить тебя» при дословном (буквальном) переводе звучат по-шведски именно как «любить с тобой». Но тогда Алла об этом тонком нюансе еще не имела понятия, и для нее все это вместе выглядело как что-то совсем несуразно непристойное… – Чертовщина какая-то, – сокрушалась Алла. Вот тут-то, может, и следовало его остановить, но интерес и увлечение Ульфом так же, как и живой интерес к шведскому языку, толкали ее в этот лес все дальше и дальше, вперед и вперед. Теперь ее собственная страничка о себе на шведском сайте была переписана по-шведски, и эти ее усилия по изучению их языка не укрылись от мужчин, ей стали писать гораздо больше. На какой-то период Алла, увлеченная перепиской и изучением svenska (шведского языка) путем общения с его носителями, даже позабыла об Ульфе. Тем более что она понимала вполне свое невыгодное положение в отношениях с ним. Зато ее захватил теперь сам процесс общения на этом языке, первые шаги и успехи, комплименты, удивление и похвалы от шведов, как мужчин, так и женщин. Она переключилась на общение с другими, более понятными и подходящими ей, кандидатами. И вот, как раз в тот момент, когда она уже готова была отступить, оценив ситуацию и прислушавшись к голосу своего разума, вот тут-то Ульф снова сам первым вышел на арену и устремился к ней навстречу. «Поймав» ее во время посещения их сайта, он прислал ей письмо следующего содержания: «Ты ищешь мужчину, Алла?» Ее будто окатило холодной водой, и все в ней взбунтовалось от такого цинизма и бесцеремонности. Она ответила, не задумываясь ни на минуту: «Да, Ульф, конечно, я ищу моего мужчину. Но, похоже, он еще не родился…». Зачем она не остановилась на этом и не ушла оттуда без оглядки? Это было бы самое лучшее для нее… Об этом «выходе из подполья» и напоминании ей о себе, присланном Ульфом, она, конечно же, с изумлением и улыбкой написала принимающей в ней большое участие и всячески помогающей Эльге. Та ответила неожиданно резко и с возмущением ее, Аллы, поведением. «Вы что, – писала ей Эльга, опомнитесь! Он сам, сам написал вам и что вы ответили ему? Да вы с ума сошли? Разве так можно? Немедленно, сейчас же напишите ему и извинитесь за свою бестактность… Напишите, слышите меня, что вы неудачно пошутили и что вы сожалеете об этом…», и т.д., и т.п. Эльга торопила ее и напоминала, что ведь, он, Ульф, живет в Лунде! «Вы что, забыли? Ведь он из того же города, где живем и мы с Матсом!» Как она могла это забыть? Напротив, она все прекрасно помнила. Только теперь Ульф замолчал, по-видимому, донельзя раздосадованный и оскорбленный ее ответом. Алле стало неловко, что она так огорчила подругу, и она сделала все, чтобы немедленно и насколько это еще возможно исправить положение. *Сегодня ветер усилился, море немного волновалось и не было столь прозрачным, как вчера. Серо-зеленая гладь его, очерченная узкой полосой у горизонта, была накрыта сверху воздушным светло-голубым куполом неба с взвешенными в нем, самых разных причудливых форм, кудрявыми облаками, которые над горами уже объединялись в плотные, клубящиеся, сплошные слои. …А тогда она села за компьютер и написала: «Здравствуй Ульф! Пожалуйста, извини меня, я пошутила. Разумеется, дорогой, ты – вне всякой конкуренции! И это вполне серьезно. Может быть, нам встретиться с тобой? Я бы не возражала увидеть Стокгольм». На этот раз Ульф не заставил себя ждать: «Ну, здравствуй. Конечно, я буду рад провести с тобой несколько дней в Стокгольме, я покажу тебе город, – радуясь его словам, как музыке, читала Алла. – Но при этом я хотел бы жить в той же гостинице, что и ты», – добавлял он. Прочитав это, женщина погрустнела. Она поняла, что стояло в действительности за этой фразой. И ей это очень не понравилось. В этом деликатном вопросе Алла твердо стояла на той позиции, что сначала джентльмен должен ухаживать за женщиной, расположить ее к себе и, по возможности, понравиться ей. И только после этого, когда они узнают друг друга ближе, и он станет для нее другом и человеком, которому она сможет доверять, только тогда он может на что-то претендовать и строить какие-то планы. Это требование априори распространялось ею на всех мужчин, и даже желанный и несравненный Ульф Свенссон не мог стать исключением из этого правила. Алла попросту испугалась похотливого, мужского, чисто полового влечения, которое у Достоевского, в Братьях Карамазовых, именуется сладострастием. Если бы Ульф писал ей дружески весь период их знакомства, поддерживая их переписку и обычные человеческие отношения… Но нет! Он как бы намеренно, до обидного подчеркнуто, сужал контакт с ней до одной и той же, опостылевшей уже, сугубо сексуальной темы! Как горько было ей сознавать эту правду, этот ужасный, как сказал бы Митя Карамазов, реализм. Таким образом, ножницы между ее отношением к Ульфу и его отношением к ней имели критический, максимальный растр. Объяснить ему это, не обидев его, было довольно трудно. Главным, что задевало ее самолюбие, – была эта чертова гостиница, которых он, судя по всему, имел во множестве, когда и сколько хотел. Она не желала потеряться среди тех, других. Алла была уверена, что для созидательных отношений, о которых она мечтала, гораздо лучше было бы пожить у него дома, хотя бы пару дней. Узнать, чем и как он живет? Она и ответила ему в том духе, что передумала ехать в Стокгольм, но если он хочет, то она могла бы когда-нибудь, в удобное для него время, принять его приглашение и погостить у него дома. «Ты хочешь посетить меня и пожить у меня дома, Алла? – уточнял Ульф. И при этом я тоже буду жить там с тобой?» – допытывался он до главного и максимально волнующего его момента. Эти уточнения особенно веселили Аллу. Ну, как, скажите, она могла бы жить у него дома, если бы его там не было? Что, разве можно его самого выгнать на улицу, к друзьям, в гостиницу?! Хотя, возможно, и следовало бы… Но Ульф, очевидно, спрашивал об этом неспроста: ведь отказалась же она ехать в Стокгольм после его условия насчет совместного проживания с ней в гостинице. Очевидно, он не понимал, что должно измениться от того, что они будут теперь у него дома? Она и сама не очень понимала это, – что изменится? Но в дом, ведь, совсем чужих и ненужных людей не приглашают? – надеялась она. А только близких и желанных… Ведь так? Она ответила ему на свой страх и риск, что, разумеется, он как хозяин тоже может жить, когда она будет там, в своем собственном доме. Кажется, Ульф был удовлетворен тогда ее ответом и сообщил, что после его возвращения домой из очередной загранкомандировки они вернутся к этому вопросу. Адлер-Петербург, или Пассажирский интернационал Она, действительно, хорошо отдохнула в Абхазии, много плавая, играя в большой теннис, обучившись на утренней зарядке новой для нее, целебной дыхательной гимнастике и работая в перерывах над своими записками. И вот ее отпуск на море закончился. Наступил день отъезда. С чемоданами и пакетами, честно отстояв очередь на абхазско-российской границе и благополучно миновав российских таможенников с немецкими овчарками, двинулась в сторону казачьего рынка, чтобы выйти за ним к автобусам до вокзала. Идя вдоль нескольких рядов всевозможных прилавков и товаров, она периодически останавливалась, чтобы сделать покупки. Некоторое время спустя, она уже сидела в своем плацкартном вагоне, который был не только экономичнее купейного, но и заметно, по нынешним временам, безопаснее его. Ее место было не боковым, но все же верхним. Время бежало быстро, и вот уже вполне определился весь круг ее ближайших попутчиков. На одном из нижних мест под ней сидел Володя, приветливый и открытый водитель из Санкт-Петербурга. Напротив них разместились две женщины – мать и взрослая дочь, тоже из Петербурга. Напротив их купе боковую верхнюю полку занимал довольно симпатичный с виду узбек, гастарбайтер. Его друг, Нафиз, с боковой верхней полки соседнего купе уже сидел тут у них, напротив Аваз-бека. Заслышав узбекскую речь, Алла невольно улыбнулась, и ей стало уютно, как на родном Аклане, в старом городе Ташкента, где она родилась и отдыхала каждые летние каникулы. В третьем классе, когда ее родители в России переезжали в другой город, она даже училась там. Правда, в русской школе, но с узбекским языком. Вскоре к двум узбекским мужчинам присоединились таджики из соседнего купе. Все перезнакомились, и потекла обычная, с неспешным разговором, вагонная жизнь. Да, думала она, наблюдая их купе с двумя постоянными гостями как бы со стороны. Здесь так хорошо и дружно, как в бывшем Советском Союзе. Толерантность, основанная на искреннем дружеском приятии, радовала глаз и грела сердце. Тем не менее, надо было держать ухо востро, так как разноязычные люди могли даже совсем нечаянно чем-то задеть или обидеть друг друга. Очутившись в буквальном смысле между двух разнообразных культур, и зная обе из них не понаслышке, Алла почувствовала, что немного волнуется, не ударил бы кто-нибудь лицом в грязь. В душе она глубоко симпатизировала как русским попутчикам, так и тюркам. Вскоре она поймала себя на мысли о том, что прекрасно понимает содержание их разговоров не обнаруживая себя и, получается, что она как бы подслушивает их. Стало ясно, что пора «выходить из подполья». Тогда, поймав удачный момент, когда речь зашла именно о ней, Алле, она улыбнулась. – Шунды яхше хатн, – сказал татарин Рамиль, поглядывая на Аллу. Он недавно подсел к мужчинам из соседнего купе с другой стороны. – Зангар кузь, алтн щащ… – продолжал он мечтательно, кивнув в ее сторону головой. (Такая хорошая женщина… голубые глаза, золотые волосы…) – Спасибо за комплимент, – не удержалась Алла. – Вы очень добры, –улыбнулась она. – Ты понимаешь, о чем мы говорим? – вскричал изумленный Рамиль, ты все понимаешь? – Да, все понимаю… – почти шепотом призналась она и, улыбнувшись, добавила, – как не понять?! И тут она поймала на себе одновременно удивленные и обалдело-ошарашенные взгляды русской части попутчиков. – Ах, да, ведь они-то как раз и не понимают, – всполошилась она про себя. Это не хорошо. – Узбекская речь… – шепотом сказала она Рамилю. – Говори по-русски, ведь ты сидишь на их полке, – незаметно качнула она головой в сторону Володи и Татьяны с дочерью, – у них в гостях, получается, а говоришь на непонятном им языке! Нехорошо… Рамиль, а за ним и узбеки послушно перешли на русский язык. Алла была благодарна им за это, и теперь разговор сделался общим и приятным для всех. Чтобы как-то поощрить Рамиля за эту его понятливость в такой ситуации и деликатность по отношению к другим людям, она решила рассказать ему и всем, конечно же, что-нибудь познавательное и интересное. Учитывая, что он – татарин, она решила ознакомить его с некоторой, известной ей, информацией о годах войны. Однажды, будучи еще школьницей, в годы хрущевской оттепели, она открыла новый день на мамином, толстом отрывном календаре. Машинально перевернув в руках оторванную страницу вчерашнего уже дня, она быстро пробежала глазами статью на обороте. Там приводилась совершенно необычная в условиях совсем недавно покинувшей их сталинщины статистика о числе Героев Советского Союза среди каждого из народов, входящих в него, за годы Великой Отечественной войны.. «По абсолютному числу Героев Советского Союза в этом списке – на первом месте, конечно же, русские, тихой и бережной интонацией сообщила Алла. Но по относительному числу, если взять отношение числа Героев к численности самого народа, – разъяснила Алла, – на первом месте находятся татары». Рамиль с удивлением и благодарностью посмотрел на нее. «В том списке, недалеко от татар находились башкиры и чуваши, белорусы и грузины, украинцы и калмыки», – закончила Алла. Да, Победа в Великой Отечественной войне была добыта героическим подвигом всего многонационального советского народа. Об этом следует помнить всегда… Призадумавшись, попутчики молчали. Тогда, чтобы как-то развеять их и отвлечь от грустных мыслей, Алла снова обратилась к Рамилю. – Знаешь, я не очень-то могу по-татарски. У меня в Петербурге нет никаких родственников и никакой практики в родном языке. В Ташкенте, где живут все мои родные, я не была уже девятнадцать лет, с тех пор, как бабушки и дедушки не стало. И когда я была там, родные замечали мне, что в моей речи присутствует сильный русский акцент. И это неудивительно, ведь моя семья всю жизнь прожила в России, и русский язык я знаю и люблю как свой родной. – Мы абсолютно обрусевший народ… – призналась Алла. Но зато я помню с детства одно стихотворение Габдуллы Тукаева о родном языке. Бабушка научила, – улыбнувшись своим воспоминаниям, поделилась она. – А то, что с детства – то на всю жизнь. – Прочитай, – попросил Рамиль. – Я могу, – не заставила упрашивать себя Алла. – Только сначала, давай, я расскажу для всех перевод на русский. Все попутчики с видимым интересом замерли в ожидании стихов, а Рамиль… так тот вообще, сдвинувшись почти на самый край противоположной полки их основного купе, опершись локтями на колени и подперев подбородок обеими руками, приблизился к Алле почти вплотную, внимательно глядя ей в глаза. И обе русские женщины, и Володя, и узбеки, не говоря о Рамиле, слушали Аллу с большим вниманием и неподдельным интересом. – А теперь прочитаю по-татарски, только извини, может, произношение будет не самым чистым... И она с удовольствием поделилась с людьми дорогими строчками, любимыми с детства и хранимыми в самом сокровенном уголке ее души как особым, необходимым для нормальной жизни человеческого сердца сокровищем. Габдулла Тукаев Стихи о родном языке Мой родной язык, мой прекрасный язык, Язык моих отца и матери… Много чего знавал я на свете, Но ты, родной язык, мне дороже всего! В давние времена на этом языке Пела мне мать, качая меня в колыбели, Позже, ночами напролет, Бабушка рассказывала сказки… Рамиль был взволнован и восхищен. Он попросил ее повторить стихи, но только по одной строке… так, чтобы он мог самостоятельно перевести на русский поочередно каждую из произносимых ею фраз. К его огромной радости у них все получилось. Он понял правильно и синхронно перевел за ней все слова, хотя, конечно, может быть, язык великого поэта был для Рамиля богаче, чем его собственный татарский. К примеру, слово «хикаят» (сказки) из самой последней строки стихотворения, было ему до того незнакомо. Так они ехали, с удовольствием общаясь, рассказывая друг другу об их семьях, жизни и дружно разминая ноги на платформах крупных станций. Мужчины с наслаждением пили пиво, бдительно, пропорционально убыли, пополняя его запасы на остановках. Ночной разговор В ту ночь, перед их утренним расставанием с Рамилем, а выходил он в Ростове, Алле не спалось, и она долго ворочалась на своей верхней полке, слыша временами снизу обрывки негромкой, но проникновенной беседы Рамиля с Нафизом. Мужчина искренне и, как-то особенно взволнованно, с чувством, поверял попутчику свое неизгладимое впечатление и восхищение ею, и в голосе его слышалось смятение от нахлынувших на него чувств. Он был даже как-то растерян и ошарашен. – Шунды яхше хатн, – снова и снова, на все лады, с грустью повторял он. – Любовь? – почему-то вдруг переходя на русский с тонким пониманием вопроса и сочувствием к собеседнику, – заметил Нафиз. – Я не хочу выходить, – продолжал Рамиль. – Шунды яхше хатн… – не находя других слов, снова повторил он. – Куб курьган… – заметил с верхней полки над ними Аваз-Бек. От неожиданности Алла вздрогнула и чуть не слетела вниз. Она даже затаила дыхание, чтобы не было слышно, как вдруг от этого комментария забилось ее сердце. Дело было, разумеется, в этом замечании сверху. «Куб курьган» – дословно означает «много видела», а в переносном смысле, в том именно, в каком только что сказал о ней Аваз-бек, – «много испытала». – Это чистая правда… – подумала Алла про себя. – Уж чего только не испытала… Но ты-то откуда знаешь? – молча вопрошала она попутчика-узбека, тихонько усмехнувшись в темноте. И вдруг ей стало так тепло и спокойно оттого, что ее заметили здесь и сразу поняли до конца, и приняли, и полюбили… И тогда она, больше уже не тревожась ничем, но продолжая дивиться проницательности наблюдательного земляка, повернулась на другой бок и спокойно заснула. Еще через день утром их поезд прибывал в Петербург. За окном уже проплывали пригороды Северной Пальмиры. – Спасибо вам большое за ваше общество, – негромко, серьезно и как-то особенно прочувствованно, сказала Алле Татьяна. – Было очень интересно… – добавила она. Алла тоже поблагодарила Татьяну за компанию, и они тепло попрощались. Профи А между тем, квартира нуждалась в грандиозном ремонте, и сыну нужна была хорошая машина. Ремонт был оценен другими наследниками аж в полмиллиона рублей, потому-то те и согласились принять предложение Аллы на компенсацию их доли в этой квартире деньгами. Из-за крупных масштабов ремонта, предстоящего им в этой квартире, Алла стала все чаще заглядывать в газеты о работе. Ее интересовали вакансии с хорошим заработком. Увидев в газетах уму непостижимое количество грубых грамматических ошибок на самых заметных местах и в подписях к цветным, большого формата, рекламным картинкам, первым делом бросающимся в глаза на каждой странице газеты, она погрустнела и пригорюнилась. Если в Петербурге, культурной столице России, самые популярные нынче в народе газеты печатают такие, на кол по русскому языку (в пятом классе!), тексты… Тогда чего же ждать от других? Она нехотя набрала телефон газеты «Специалист». Ответила секретарь, попросив Аллу представиться и озвучить ее вопрос к главному редактору. Алла представилась и вежливо озвучила. – Простите великодушно! Почему в вашей газете так много грубых грамматических ошибок? – поинтересовалась она у главного редактора, изо всех сил стараясь придать своему голосу наиболее конструктивный для такого непростого, с дипломатической точки зрения, диалога дружелюбный оттенок. Ей объяснили, что три корректора работают над номером. Но исправить указанные Аллой ошибки не представляется возможным, поскольку их допускают в рекламных файлах сами клиенты и «влезть» в эти файлы, якобы, нельзя. Этот ответ для Аллы, проработавшей много лет в крупном издательстве в качестве ведущего редактора, звучал как детский лепет. – Менеджеры, которые находят клиентов и передают их рекламные модули в номер не видят таких ошибок! – оправдывалась главный редактор. – Они что – слепые? Или безграмотные совсем?! – Да, они – неграмотные… – А почему их приняли на работу? – Да, отдел кадров тут не дорабатывает… – Писать диктант при приеме на работу! Хотя уже по одному только резюме можно сделать соответствующие выводы. Прочитав вашу газету с громким названием «Специалист», народ решит, что сегодня резко изменились основополагающие правила русского языка! – Наша газета – не пособие для изучения русского языка… – – А на каком же она у вас? Государственный-то – русский! Вы смотрите номер, подписывая его в печать? – Нет, не смотрю. А вы – кто? – Я ведущий редактор крупного издательства и всегда проверяю, после редакторов и корректоров, еще раз всю книгу целиком, прежде чем подписать ее в печать. Почему вы не смотрите? – Номер идет в печать сразу после верстки, – некогда смотреть. – И вы, в буквальном смысле не глядя, выпускаете одну из основных городских газет по работе? Значит, пусть и Петербург потонет в безграмотности? Шикарная визитка для культурной столицы… – Уже потонул! – И не без вашей лепты в это «благородное» дело?! Значит, и дальше все будет так же продолжаться? – Нет, я скажу об этом… но только не вам… – Что вы скажете и кому? – Я скажу им, чтобы этого больше не было! – А-а… Тогда ладно. Желаю удачи! И Алла устало положила трубку. Отложив эту газету как можно дальше от себя, она взяла другую и принялась внимательно высматривать объявления, ища, по возможности, большую зарплату. Хороший заработок, или Главный ее консультант и помощник Вскоре она уже звонила по одному из них, в котором была заявлена должность администратора с хорошей оплатой труда. Требовались также хорошие внешние данные. Она поговорила с работодателем и уточнила функциональные обязанности. Ей ответили, что надо будет руководить группой из пятнадцати человек и распределять заказы. – А какого рода у вас эти заказы? Какой профиль деятельности у фирмы? – У нас – интимные услуги, – негромко ответил ей женский голос с какой-то одновременно приниженной и сожалеющей, а в то же время и тихо констатирующей свое бесспорное право на существование интонацией. – Да?! – Обомлела от близости смердящего болота Алла. – Да, надо распределять между девочками клиентов и… – И что еще? – И самой тоже… участвовать, если клиент вас выберет… – А-а-а… Тогда ладно, – ответила Алла и положила трубку. Ближе к концу газеты замелькали фотографии эффектных юных девушек в полуодетом виде, открывающем их сокровенные женские прелести, а иногда и демонстрирующие их в откровенно зазывных, непристойных позах. К ужасу своему она увидела под этими фото бодрые лозунги типа: «Нравится прозябать на зарплату десять–пятнадцать тысяч? Или хочешь жить, как королева, и научиться зарабатывать достойные тебя деньги? Скорее к нам, мы ждем тебя, с нами – не пропадешь! Дружный коллектив, поможем с жильем и всеми другими проблемами!». Но убийственно выглядели и приглашения в их коллектив от самих, из этого страшного бизнеса, девушек. Это были, якобы, их собственные обращения с призывом поступать к ним на работу и доказательным рассказом о себе: о реальном решении всех ее жизненных проблем и о действительном, столь заманчивом для многих, запредельном и недостижимом на честной работе, уровне заработка в сутки. Отбросив очередную, «продажную», газету, она взялась за следующую, твердо решив смотреть исключительно только ее первую половину (где еще нет девушек в подвязках и белье). Ее внимание привлек размером зарплаты и посильными функциями один из анонсов. Требовалась грамотная речь, а также умение и желание общаться с людьми. Она позвонила. Оказалось, что предстоит работать на телефоне и общаться с клиентами, желающими приобрести что-то конкретное в медицинском центре, консультируя их на входящих звонках. Алла поехала на собеседование и даже успешно преодолела его, получив приглашение на трехдневное обучение, после которого можно было уже приступить к работе за весьма солидный гонорар. По пути домой из шикарного, «навороченного», как говорят сегодня, бизнес-центра, расположенного в самом сердце города, Алла беспрерывно уговаривала самою себя. – Ну, какая разница тебе, черт побери, после всех уже мыслимых и немыслимых карьер, чем теперь ты будешь заниматься? Деньги нужны! На ремонт, на машину… А честным путем – не заработать, знаешь уже. Она действительно знала, что в активных продажах, например, где изначально заявляют возможность хорошего заработка за счет процентов с продаж, потом обязательно изыскивают возможности для отымания или урезания этого заработка под любым предлогом путем перетягивания одеяла в сторону руководящего эшелона. Что же делать? Пойти, что ли, на эту работенку? – Конечно, старший менеджер объяснила ей, что, во-первых, их продукция – биодобавки – для мужчин, страдающих импотенцией. Но звонят им чаще всего после телевизионной рекламы, где показывают двадцатиминутный фильм о действии и пользе этих препаратов. Таким образом, звонят в фирму только те клиенты, которые собираются приобрести тот или иной их препарат. Задача состоит в том, чтобы так проконсультировать позвонившего, чтобы он точно уже купил. Требуется поговорить с ним, ответить на все его вопросы и сделать так, чтобы он купил. Препараты дорогие, но, как выразилась менеджер, экономический кризис «играет им (то есть их бизнесу) на руку, повышая потребность мужской части нашего населения в этих препаратах». Алла слушала эту молодую, уверенную в себе, привлекательную, с юмором, холеную женщину с некоторым внутренним испугом, который, как умела, пыталась срочно замаскировать. Возможно, прочитав что-то из ее невербальной, мимической, реакции менеджер, которая представилась Надеждой, решила объяснить ей все еще раз и более популярно. – Понимаете, будет нормальный человек к нам звонить по этой проблеме? – уверенная, что уже немного приоткрыла тайную завесу их успеха и испытующе глядя на Аллу, спросила она. Алла сделала на всякий случай ряд неуверенных и неоднозначных кивков головой, которые можно было растолковать как отрицательно, так и утвердительно. Она явно предпочитала дождаться в этой ситуации ответа от самой Надежды. – Конечно, нет! – с радостью поделилась опытом Надежда. – Они – импотенты, понимаете, как тут, так и там, – и она для наглядности уверенным жестом постучала по своей голове, а потом указала в сторону своего же причинного места. – На себе не показывают… – как-то совсем уж некстати мелькнуло в башке у Аллы. Она все более съеживалась под прямым взглядом Надежды, чувствуя себя беспомощным кроликом перед гипнотизирующим ее удавом. – Нет, я не спорю, препарат помогает, – поспешила поправить себя Надежда, – я и сама его принимаю… Тут уж Алла, опешив, совершенно потерялась, стараясь изобразить на своем лице хоть какую-нибудь, пусть, самую жалобную, улыбку. – Да-да, – подтвердила Надежда. А то совершенно заснуть не могу! – Это верно, – поддержала разговор Алла. Ей мучительно захотелось домой. – И потом, после покупки лекарства, вы должны будете вести этих ваших клиентов. – Да? – искренне удивилась Алла. – Еще и вести? – Ну, конечно! Ведь они будут звонить вам, рассказывать о себе, задавать вопросы… – А-а-а, – с пониманием протянула Алла, представив себе растущую с каждым днем толпу мужчин с проблемами, которые будут ей регулярно звонить. – И что же я буду отвечать им? – решила уточнить она «не отходя от кассы». – Как что? Ну, чтобы еще покупал… еще и еще… – так и сдвинетесь с мертвой точки, и дело пойдет! – То, что, сдвинусь, – это очень может быть… – подумала Алла. – Вон сама-то Надежда уже и бессонницей страдает, и лекарство это пьет. Невроз и стресс налицо! Потом Надежда рассказала о размерах заработка и показала Алле внушительные цифры, нарисованные мелом на настенной доске в соседней комнате и показывающие сегодняшнюю выручку, а значит, и заработок каждого консультанта. Платили здесь еженедельно, и эти цифры, заставляя забыть и нивелируя все предыдущее, безусловно, впечатляли. По дороге домой она, как мы уже упомянули, все время уговаривала себя. – Да выдержу ли я шестидневную неделю по десять часов каждый день на телефоне? – Ничего, привыкнешь, – человек ко всему привыкает, – все более жестко настраивала себя она. Господи! Неужели теперь можно заработать нормальные деньги, только продавая себя и свою совесть? Воистину, рынок незаметно для нас вполз и пробрался повсюду, захватив в плен все сферы нашей жизни… – с горечью осознавала Алла. Почти все вокруг нас и в нас самих уже становится рыночным и продажным! Неужели мы когда-нибудь, как американцы, везде и повсюду будем искать только собственную материальную выгоду? Господи, прости и сохрани, укрепи и направь, – пролепетала она, открывая ключом дверь своей квартиры. Оказавшись дома, отдохнув и подкрепившись, она все же решила завтра к двум ехать на обучение. – Надо попробовать, – убеждала себя она, прикидывая стоимость предстоящего ремонта и сумму, необходимую для покупки машины сыну. Вскоре и сынок вернулся с работы. Алла рассказала Толику, что решила попробовать поработать в одной фирме. – Чем заниматься будешь? – поинтересовался он. – Ой, лучше не спрашивай… – застыдилась Алла. – Ладно, – не буду, – согласился Толик, взглянув, однако, вопросительно на мать. И она, не выдержав этого искренне заинтересованного в ее делах, заботливого взгляда, тут же рассказала о своем собеседовании сыну. – Биодобавки? В этом ни под каким видом и никогда нельзя участвовать. – А у меня одна сокурсница, бывшая институтская подружка, способная очень, занималась этим успешно когда-то, – вспомнила Алла. – И ты знаешь, я поразилась тогда, как она сама молодо стала выглядеть, принимая их регулярно, как она сказала. – Во-первых, ты не выдержишь такую нагрузку – шестьдесят часов в неделю с одним выходным. Это – нереально. Даже я не смогу. – Да, ты прав, скорее всего, не выдержу, – подключила свои мозги за компанию мать. – И потом… это – обман. – Да, конечно… Спасибо, сынок! Боже, какое счастье, что ты мне все растолковал и теперь мне не придется завтра туда ехать. Спасибо, сына… И она нежно и благодарно поцеловала его. Она и не заметила, как ее мальчик вырос и возмужал. Теперь он во всех смыслах: и морально, и материально, все чаще подставляет ей свое мужское плечо. И подумав о нем с благодарностью, она который уже раз в жизни с гордостью обрадовалась его честности и чистоте. Вспомнились слова о нем одной ее коллеги-редактора, когда он еще подростком заходил к ним на работу, чтобы немного, в конце рабочего дня, поиграть там на компьютере. Тогда, увидев ее сына, сослуживица с искренней, теплой улыбкой, помогая себе выразительным жестом распахнутых ладоней, заметила Алле на ухо: – От него так и исходит что-то хорошее… В адских сетях сладострастного демона Она была уже дома, а дома, в отличие от дома отдыха, имелся компьютер. Алла посмотрела почту, – оказалось, что ее здесь ждали. Шведы не только заметили ее почти месячное отсутствие, но и рыдали «во весь голос» по этому поводу, подтверждая свои трагические эмоции обильными голубыми фонтанами слез бесподобно комичных смайликов. Более того, администрация сайта тоже призывала Аллу вернуться! Это было забавно. Ульф тоже, «неплохо отдохнув, вернулся с ней домой». Он по-прежнему был рядом, в ее мыслях. Во всяком случае он принялся мучить ее своими загадками с новой силой. Да, было все же нечто, способствующее ее неоднозначному отторжению образа этого человека. Она, сама не замечая того, цеплялась за тончайшие соломинки лишь бы обнаружить в нем что-то хорошее, без червоточины: «Ведь в каждом из нас есть это хорошее, помимо плохого!» – надеялась женщина. И она нашла то, что искала, или ей это предоставили. В виде непрямого, но хотя бы косвенного и анонимного признания в чем-то. …В том хоре мужских голосов, которые (посредством писем к ней, конечно) о чем-то «пели» для нее, солировал один голос (отчетливо слышимый во многих письмах). И этот, раскиданный по разным письмам от разных, якобы, людей, голос отвечал ей на те вопросы, которые она задавала Ульфу и, казалось, сообщал ей что-то именно о нем. О, разумеется, эти ответы были вложены (в целях конспирации или сведения с ума, доподлинно не известно!) в уста многих и многих других членов сайта, возможно, созданных им самим, как куклы-марионетки. Но, может быть, Ульф, как герой Николая Караченцева, в фильме «Собака на сене», доверил брать самые высокие ноты своей серенады абсолютно другим певцам или актерам. Или же, скорее всего, он сам скрывался за выдуманным им на тот момент времени именем, как скрываются за маской на карнавале, чтобы не выдать себя. Смысл грустной арии этого непрерывно обращенного к ней, доминирующего над остальными, серьезного, но и расстроенного тоже голоса сводился к откровенному разговору с Аллой. И суммируя как опытный редактор все письма, пришедшие именно от Него, она уловила из них, вкратце, следующее. «Я только хотел сказать тебе всего-навсего, что Ты была красивая. В нашем возрасте уже редко бывают такими. Но ты была красивая… И, когда я вижу красоту, я не могу пройти мимо… чтобы не сказать или не написать об этом. Поэтому я пишу тебе сейчас.» «Я дурной человек, и хочу оставаться таким. Я люблю развращать… неопытных и чистых. Я хотел бы взять тебя за руку и повести за собой в страну наслаждений. Но я упустил тебя. Я должен был остановить тебя тогда… Вместо этого я прошу тебя: «Остановись сейчас!» «Ты должна уметь читать между строк. Я не рассматриваю вопрос о брачных отношениях. Мне нужны отношения сёрбо . По крайней мере я честен с тобой… Ты любопытна как ребенок… А я предельно откровенен с тобой… И именно это притягивает тебя ко мне, сюда… Ведь ты сама не можешь так писать, как я пишу тебе…» Все попытки Аллы однозначно идентифицировать (то есть выявить и установить, кто же это в реальности?) автора этой арии из множества писем, якобы, от разных авторов, были тщетны. Как только она начинала задавать вопросы о его реальном имени, фамилии и просила прислать фото, он тут же исчезал, испаряясь словно облако, но на смену ему через некоторое время с неизбежностью появлялся новый член сайта, в письмах которого прослеживалось продолжение прерванного с ней недавно диалога. Его интересовало все: какую музыку она любит, что она читает, где она бывает, что сейчас она делает, какую еду она готовит и т.д., и т.п. …Наступил момент, когда ей захотелось помириться с Ульфом, предварительно построив конструктивный диалог, чтобы, по возможности, путем взаимных уступок добиться друг от друга большего понимания и доверия. Хорошо зная, что людей без недостатков вообще не бывает и что он, хоть и повернут на сексе до последней степени, а и в нем есть много хорошего тоже, она решила первая сделать шаг к примирению и написала мужчине доброе, приветливое письмо с множеством искренних, нежных и ласковых слов в надежде продвинуться вперед на пути создания новых, более приемлемых, или хотя бы спасения старых, бывших до того между ними, относительно нормальных отношений. И вот на следующий день после ее примирительного шага в виде полного любви и страсти, всепрощающего письма к Ульфу, она получила «ответ». Оригинальный ответ, или Приглашение в Швецию …Этот «ответ» носил характер вполне серьезного и солидного вопроса-приглашения к совместной жизни. Однако приглашал ее к этому совершенно другой, незнакомый пока человек. Ульф, напротив, как мы помним, даже на своей странице специально подчеркнул для женщин, что не имеет никаких мыслей о браке. Получив письмо от Гуннара, так звали нового соискателя, Алла сразу насторожилась. Как опытный научный работник и исследователь, да еще в области метеорологии, она стала привычно искать возможную связь (или корреляцию, как говорят в науке) между этими двумя событиями. Такое грандиозное письмо о своей большой любви к нему и принятии его личности целиком и полностью, без каких бы то ни было условий, она написала Ульфу впервые, сама себе удивляясь, на одном дыхании и честно, как на духу. И странным образом, практически через несколько часов после этого ей прислали приглашение в Швецию. И заметьте, новый претендент приглашал ее не просто к знакомству, а к совместному проживанию с ним в Швеции. Таких писем от совершенно не знакомых мужчин она не получала еще никогда. Выходило, что есть какая-то корреляция, между этими двумя событиями. Написала так впервые, и прислали такое тоже вдруг впервые. Одно произошло вслед за другим. – Значит, связь существует, – констатировала Алла. – Да, но зачем Ульфу отдавать ее другому? – Очень просто – отвечала она самой себе. – Помнишь, как ты сама писала некоторым шведам, клянущимся тебе в страстной любви, но, скажем, не свободным, чтобы они… ха-ха…нашли тебе хорошего жениха, если они так любят тебя и желают тебе добра. – Да, писала, и что же, пошутить нельзя? Кстати, некоторые шведы отвечали на это, что подумают… – Вот именно. Ульф тоже мог быть среди тех, кто знал об этих твоих выдумках. И ведь ты, действительно, много раз убеждалась в том, что имеет место утечка информации от одних твоих адресатов к другим. Скорее всего, против тебя (как в «Что? Где? Когда?») играет целая команда игроков (друзей-приятелей за рюмкой виски), которые вместе разрабатывают стратегию и тактику борьбы с конкретными женщинами из других стран. Не гнушаясь при этом никакими недозволенными приемами. – И он, не имея возможности, быть может, самому взять на себя такую обузу, и не желая связывать себя семейными узами, решил «исполнить» твою мечту о Швеции… с помощью кого-то из своих друзей, как раз ищущих себе подругу жизни? – Так что ли? – терялась в догадках Алла. Во всех трудных случаях и запутанных ситуациях она всегда обращалась за помощью к задушевной подруге. Светлана тоже часто звонила Алле, чтобы разрешить ее собственные затруднения на личном фронте. Встречались они не так часто из-за напряженного ритма жизни и кучи повседневных дел, не терпящих отлагательств. Но уж если встретились, на даче Светланы или дома друг у друга, то не могли наговориться, упиваясь праздничным пиршеством тонкого и мгновенного взаимопонимания, юмора, анекдота к слову, а главное, потоком чувств своих и мыслей о любви… «О ней самой, чистой, бесконечной, живительной и необходимой им обеим как воздух или родник в знойной пустыне. – Психотерапеута, пожалуйста – нервно начинал хихикать кто-нибудь из них, едва заслышав звук единственно нужного в тот момент голоса по телефону. – Светлана, ну скажи ты мне, будь другом, мог ли Ульф «подсунуть» меня этому Гуннару, чтобы устроить мое и его счастье? А то у меня уже крыша едет, совсем замучил, садист, – жаловалась подруге Алла. – Думаю, запросто мог, а почему бы и нет? Ведь не изверг же он совсем – ни себе, ни людям! Тут надо заметить, что в последнем предположении присутствовали, разумеется, только их собственные логика и понятия о человеческих взаимоотношениях. Вовсе не очевидно, что таковыми руководствовались с противоположной стороны. Ульф-Воланд младший, каким он видится нам сейчас, или Демон-соблазнитель, точнее говоря, которым он, безусловно, является по своей природе, исповедовал совсем другую мораль… Но женщины, строя свои догадки, могли судить, как обычно, только по себе. И в этом, как мы увидим дальше, была их главная ошибка. После аргументов подруги Алле становилось много легче оттого, что Ульф, возможно, желает ей все-таки добра… и не гонит из Швеции, как другие душные негодяи. – А молчит он… потому… что… он капризный очень, избалованный, неуступчивый, – мысленно любуясь им, улыбалась она. – Любит всякие фантазии… Да, и, возможно, он хочет сделать ей сюрприз! – стремительно влетала Алла в свои новые мечты на мощных крыльях недюжинного от природы воображения… – Алка, ну, теперь давай мои вопросы решать, – напоминала о себе подруга. – Давай, – с готовностью опускаясь на землю, отзывалась, в свою очередь, романистка. – Ну, чего, опять кофе ходили пить? Выкладывай, не стесняйся! – улыбалась она, заранее запасаясь терпением. У Светланы тоже был «роман века». И, может быть, она даже превзошла по уровню своей чистой и преданной, терпеливо ожидающей стадии потепления, любви всех предыдущих «великих возлюбленных», как называют их у нас в одной оригинальной радиопередаче о личной жизни выдающихся людей. – Да, ходили кофе пить… – подтвердила Светлана. – А ты откуда знаешь?! – с детской наивностью удивлялась она. – Помилуй, родная, ведь вы уже в течение десяти лет только и делаете, что ходите кофе пить в замечательный бар вашего института, – улыбнулась Алла. – И все эти годы я без устали обсуждаю с тобой каждый ваш культпоход и новые диалоги. – Брось издеваться, Алка. Мне – не до смеху, – в голосе подруги звучала какая-то новая забота, обеспокоенность новыми событиями и заметное волнение. Тут же отбросив шуточный тон и иронию, Алла, сосредоточившись, честно «развешивала уши на гвозди внимания». – Ну, что опять твой ненаглядный? – начинала вникать она. Глава 7. ТЕБЕ ПОНРАВИТСЯ ЗДЕСЬ! Ох, Гуннар… Прости меня, но я буду писать о тебе правду, всю правду и ничего, кроме правды. Такой уж роман у меня выходит, – о реальной правде жизни… Ведь… какой бы горькой она ни была подчас, все же любая правда лучше, чем сладкая ложь. Верно? Это у нас всем известно… – А потому в случае с тобой я попыталась быть максимально реалистичной, – думала Алла, сидя на балконе после обеда солнечным воскресным днем. Они начали писать друг другу регулярно и даже по несколько писем в день, начиная с июня прошлого года. Гуннар звонил ей довольно часто, рассказывал о себе и своей жизни. Он также весьма интересовался тем, как живет Алла в России, задавал много вопросов. Конечно, от опытного, проницательного, можно сказать, редакторского глаза Аллы не могло укрыться наличие порой некоторого шутовства и ерничества в его сообщениях, а местами – и грубоватого юмора, смысл которого и интонацию шведских идиоматических или разговорных выражений Алла всегда, боясь ошибиться в переводе, в сложных для нее случаях дотошно выясняла и уточняла у Матса и Эльги. – Да, вы правы, довольно плоский и примитивный юмор, – подтверждали, усмехаясь, они. В таких случаях Алла очень гордилась тем, что сумела правильно сориентироваться и найти единственно верную тропинку в огромном темном лесу не знакомого ей пока, но уже и не чужого, и такого самобытного, захватывающе-интересного для нее шведского языка. Она радостно открывала зеленый свет к своему обществу практически каждому шведу, который дружелюбно и тактично, смиряясь с ее ошибками, терпеливо поддерживал общение с ней на его родном языке, таким образом, обучая и натаскивая ее. Гуннару она прощала за это не только его местами странноватый все же юмор, но также и временами резко возрастающее количество ошибок, свидетельствующее о некотором известном, сказали бы мы, расслабленно-хмельном состоянии. Эту мысль она гнала от себя как назойливую муху или возможный бзик, преследующий ее в силу известных жизненных обстоятельств и, вероятно, травмировавший даже ее психику. Он сразу стал приглашать ее к себе, делая особенный акцент на том, что вокруг него – везде и всюду – удивительно прекрасная природа, богатые леса, живописные горы и синие, прозрачные озера… – Тебе понравится здесь! – уверял он. И вот, помня о том, что синица в руках все же лучше, чем журавль в небе (ведь она прекрасно понимала, что Ульф после всех их конфликтов сделался теперь уже совсем недосягаемым для нее), Алла решила, что могла бы, пожалуй, съездить в Швецию и встретиться с Гуннаром… А что, чем черт не шутит? И черт, действительно, шутил всем! Более того, он пребывал, как мы увидим дальше, в самом что ни на есть игривом настроении… Иначе говоря, для Гуннара за его постоянство, преданность, чувство юмора и дружелюбность был открыт особенно яркий зеленый свет. Тогда, в августе прошлого года, закончив намеченную на лето часть ремонта их новой с сыном большой квартиры, с двумя балконами и роскошным видом на Петропавловку и другие красоты города, она, радостная и счастливая, поверив, что началась, возможно, светлая полоса в ее жизни, стала понемногу собираться в Швецию. Эльга и Матс, со своей стороны, тоже неоднократно звонили ее новому знакомому и остались удовлетворены разговорами с ним, его ответами, намерениями и манерой общения. Она решила ехать через Гетеборг, который был наиболее удобен для их встречи с Гуннаром и последующей дороги к нему домой. Конечно, не без некоторых сомнений и колебаний пустилась она в путь. Была, ведь, во всем этом какая-то мистика и чертовщина даже, начиная с совершенно неожиданного письма-приглашения от постороннего мужчины. Надо сказать, что шведы – очень осторожный и основательный народ, они с опаской относятся ко всем, стремящимся в их страну, подозревая их в корысти. И вдруг – такое приглашение от совершенно не знакомого ей человека! Да, она подозревала, что здесь «что-то нечисто». И что «ветер дул» со стороны Ульфа. Возможно, это Ульф решил «разобраться» с ней таким образом. Или, напротив, устроить ее жизнь, если сам не свободен, скажем. И этот Гуннар, на которого она исподволь поглядывала сейчас, когда он вел машину, как нельзя лучше подходил для этой роли. Он был похож на одного из персонажей свиты Воланда. Еще когда в первый раз она только увидела его на фото, она мгновенно осознала это и даже мысленно «ахнула». Сколько же какой-то липкой грязи, надменности и душевного неблагополучия, дискомфорта и, возможно, обиды, – красноречиво выражали его глаза. Внешность Гуннара действительно была совершенно непримечательной, если разбирать все его черты по отдельности. Но все они вместе с его глазами являли собой вполне законченную личность. В нем чувствовались хулиганство и наглость, хитрость, своенравность, избалованность и какой-то внутренний беспредел. Лицо его, при всей миловидности в прошлом, теперь выглядело столь несвежим, с большими мешками под глазами и какими-то застывшими складками хронического неудовольствия в уголках рта, что, будучи старше Гуннара на два года, внешне Алла имела большое преимущество перед ним. Однако позже, узнав его получше, шагая с ним по лесным дорогам в сопровождении его на редкость умной собаки, она разглядела в его душе и другое наполнение. Так же, как и во многих других шведах, в нем присутствовало все же то особенное, чисто шведское, национальное мужское обаяние и привлекательность, которые отчасти обезоруживают вас и лишают бдительности. Это особенное обаяние потомков викингов трудно описать словами: они и мужественны и трепетны, немногословны и трогательны, сдержанны, но удивительно тонки и чутки к природе и женщине… Их обаяние естественно и органично как шелест листьев, запах трав, как восход и закат Солнца… Это надо увидеть и почувствовать, чтобы понять… Так они ехали в небольшое лесное местечко, которое расположено ближе к границе с Норвегией, чем к остальной центральной части Швеции. В пути они непринужденно беседовали, и Алла не побоялась задать Гуннару свой главный вопрос: – Знаешь ли ты Ульфа Свенссона? – спросила как можно спокойнее она. – Нет, не знаю, – ответил тот. – Я знаю одного Ульфа, но он уехал из Швеции и живет теперь в Тайланде. – А как его фамилия? – Карлссон, – немного подумав, сообщил Гуннар. На этом ее вопросы об Ульфе были исчерпаны, и через некоторое время они подкатили к двухэтажному дому Гуннара, находящемуся в стороне от шоссе и соединенному с ним лишь небольшой дорогой, проходящей среди настоящего леса. – Гуннар, – повторяла Алла тихо, сидя ранним утром за тетрадью у открытого окна своей новой квартиры. Отсюда были видны купола Исаакиевского и Смольного соборов, а также сверкающее на солнце ослепительным золотом, одновременно сдержанное и победное совершенство Петропавловки. – Да, Гуннар, я помню о тебе и всегда буду помнить, – шептала Алла, описывая свое путешествие. – Как в любом человеке в тебе было все: от возвышенного (но этого, конечно, заметно меньше) до самого низкого. В доме охотника …Итак, они приехали в его уютный, деревянный, двухэтажный, довольно приятный домик, с фотографиями близких на стенах. Это был родной дом родителей и предков Гуннара, который он вернул себе только недавно. До того он жил в каменном доме в городе Карлстад, неподалеку отсюда. Гуннар встретил ее в аэропорту с небольшим букетом увядающих розовых гвоздик. Теперь, войдя в дом, Алла первым делом принялась оживлять их всеми, известными ей способами и, наконец, поставила цветы в вазу на обеденный стол в просторной и светлой кухне. Гуннар быстро организовал обед, и теперь они блаженно отдыхали после долгой, многочасовой дороги. Швед рассказал Алле свою нехитрую историю. Дело в том, что он уже был женат в прошлом на русской. Вернее, они являлись друг другу самбо, – т.е. были официально зарегистрирован-ными в этом качестве – гражданскими мужем и женой. Эльга тоже была из Санкт-Петербурга. Гуннар показал Алле ее фотографии и рассказал, что много раз в его дом приезжала и ее мать – очень хорошая женщина, и ее подруги. Три года жизни в Швеции в статусе самбо уже дают женщине-иммигрантке право на шведское гражданство. Из рассказа Гуннара выходило, что жили они с Эльгой по-разному: то хорошо, то плохо. Случались и ссоры, и полное отсутствие взаимопонимания. Она была младше Гуннара на десять лет. Однажды, когда в его доме гостила мать Эльги, произошла странная сцена. Рассказывая о ней, Гуннар заметно волновался. Они с Эльгой хозяйничали на кухне, стоя рядом друг с другом. Алла уточнила у Гуннара, говорили ли они при этом о чем-нибудь? – Нет, – ответил тот. Они молчали. На пороге кухни появилась мать Эльги. И в этот момент… Эльга вдруг, резко развернулась к Гуннару и со всей силы залепила ему звонкую пощечину. Потирая щеку, Гуннар возмущенно и гневно посмотрел на Аллу. Та съежилась и опустила глаза. – За что, почему, как? – я до сих пор не понимаю. Я не забуду этого никогда, – выдохнул он. Алле стало стыдно и неловко. Она-то уж тем более ничего не понимала. Пока. Однако мысль о том, что об этой сцене она располагает свидетельством лишь с одной стороны, постепенно вернула ее в чувство. Они закончили обед, Алла помыла посуду и попросила выделить ей комнату на первом этаже. Гуннар спал на втором. Показывая свою спальню, он, волнуясь, сделал намеренную, подчеркнуто затяжную паузу, прежде чем распахнуть перед ней дверь своего пристанища. Но Алле надо было присмотреться и привыкнуть к нему, поэтому она спокойно, но твердо расположилась на диване в гостиной первого этажа. После душа, устроившись в свежей нарядной постели, она мгновенно и крепко уснула, почти что, как у себя дома. Она и чувствовала себя потом с ним почти что, как у себя дома. Да, именно, так хорошо и комфортно, как дома… И не в своем одиноком доме, а – в другом. Со своим мужчиной… И с их любовью… Разве такое возможно? Да, это было возможно! И оно, это неожиданное, земное счастье, наконец, блеснуло ей тут, не в мечтах, а в реальной жизни… Всего один его лучик, но он был – ее… До того страшного происшествия, о котором речь пойдет впереди. Гуннар Хунтер был профессиональным охотником. Вернее, раньше он был профессиональным водителем большого автобуса, а теперь – охотником. Он и жил, и питался продуктами своей охоты. Здесь, в этих лесных и озерных краях, было так красиво и благодатно, тихо и безлюдно, что сам Бог велел жить дарами природы, в любви и дружбе с ней. На следующее утро, взяв с собой собаку, они поехали в лес, и Гуннар показал ей места, где обычно бывает много лисичек. Но на этот раз все они были уже собраны, а из земли, размером в пять–десять миллиметров, выглядывали только шапочки новых, крохотных лисят… – Кто же собрал их уже здесь, так рано? – спросила Алла. – Да эти места многие знают… Даже поляки приезжают сюда специально за лисичками, – ответил Гуннар. – А может и Эльга… – допустил он. Она сумасшедшая до грибов, очень любит эти места. Все россиянки – сумасшедшие до грибов, – добавил он, с улыбкой глядя на Аллу. – Да, это правда… – весело согласилась Алла. – Грибы – наша страсть! – подтвердила она. Потом Гуннар показал ей два озера. Одно – маленькое, лесное. А другое – огромное, не широкое, но очень сильно вытянутое и обрамленное удивительно живописными, крутым и пологим, лесистыми берегами. Алла залюбовалась чудесной природой. Вода в озере была голубой и прозрачной, в ней живописно отражались синее небо и голубые облака. – Гуннар, я буду купаться в этом озере каждый день! – храбрилась женщина. – Да, но сейчас уже конец августа, и вода довольно прохладная… – Все равно я буду купаться каждый день! – А я буду только смотреть, пожалуй, – улыбнулся Гуннар. И действительно, начиная уже со следующего дня, Алла влезала в бодрящую воду озера и плавала там, как рыбка, стараясь скрыть от Гуннара свой неподдельный страх и ужас в минуты погружения в воду. Она прекрасно знала, что это – очень замечательно и полезно, здорово освежает, и молодит. Последний фактор, пожалуй, мы смело могли бы поставить на первое место в этом списке. Через неделю вся округа была уже в курсе, что приезжая русская обожает купание и, более того, не упускает случая, чтобы поагитировать и пригласить с собой к озеру местных дам. О том, что к Гуннару приехала женщина из России, население Грэссберга узнало гораздо раньше: примерно через полчаса после ее прибытия, а может, еще и до того! Об этом со смущенной улыбкой сообщил ей сам Гуннар, как только они вышли из машины и вошли в его дом. – Откуда? – наивно удивилась Алла. – Здесь небольшая деревня, и ничего нельзя скрыть от других, – уклончиво ответил швед. Быстро летели дни в его доме. Они ездили в ближайшие городки, покупали продукты, из которых Алла готовила другу свои фирменные блюда. Гуннар уплетал все с большим аппетитом. Особенно ему нравился ее пирог с курицей. Продукты в супермаркетах выбирала сама Алла, или давала Гуннару список нужных ингредиентов перед его поездкой в магазин. Он очень тщательно и дотошно выполнял все ее пожелания, и, наконец, объявил что теперь она, Алла, заведует двумя его громадных размеров холодильниками и ее обязанность – следить за их наполнением и содержанием. Попеременно с Аллой Гуннар тоже готовил шведские фирменные блюда и очень старался, стряпая их к обеду или ужину. Для разнообразия он иногда жарил мясо на улице, в гриле или в специальной жаровне для барбикю, на углу удобно расположенной с краю большой, приподнятой над землей, как эстрада, площадки, на которой уютно красовался также большой пластиковый стол со стульями и креслами. Алла с удовольствием пружинисто запрыгивала на эту уютную веранду под открытым небом и с наслаждением пила там кофе днем с Гуннаром, когда он, поработав в первой половине дня в лесу с собакой или с поваленными деревьями, возвращался домой усталый для непродолжительного отдыха. После обеда ему хотелось обычно прилечь на часок, и он просил Аллу, как правило, разбудить его в положенное время. Она послушно поднималась наверх, неслышными шагами входила в его комнату, смотрела некоторое время, как он спит, а потом, стараясь не испугать его со сна и не очень огорчать этой вынужденной побудкой, наклонившись к нему, тихим и нежным полушепотом звала: «Гуннар…». Он сразу просыпался и откликался без раздражения. А однажды, взяв ее за руку, потянул к себе… Что ж, все это было вполне естественно и… прекрасно. Им обоим нужна была эта любовь и ласка, и забота, и нежность. Им обоим был нужен этот союз… и все было бы хорошо, если бы не одно, уже неумолимо приближающееся к ним необычайное событие. А пока оба радовались новым отношениям и, казалось бы, все вокруг было так замечательно... Если бы еще не обращать внимания на некоторые мыслишки. И Алла старалась делать это. К примеру, она очень старалась не обращать внимания на некоторые странные звонки по телефону. Вообще Гуннару звонили с утра до вечера. С некоторыми друзьями он говорил часами. Но теперь он даже запретил ей подходить к телефону – любопытствующих было достаточно. Однажды Алла, войдя в дом, услышала, как он по-английски сказал кому-то, отвечая, возможно на чей-то упрек: «Ну, почему? Я люблю тебя…». Увидев Аллу, Гуннар швырнул трубку, мгновенно завершив свои заверения. Что первично? Или первый маленький листик Она изо всех сил пыталась не обострять отношений, надеясь, что он, может быть, уже перестраивает свою жизнь на новый лад. Единственное, чем был недоволен всерьез Гуннар, это тем, что Алла до сих пор спала на первом этаже. – Почему ты спишь одна, а не в моей спальне? – Спрашивал он. – Мне так удобнее, – по-шведски защищалась Алла. Ей было трудно объяснить этому горячему шведскому парню, что еще маловато времени они знают друг друга и что нельзя в этих условиях форсировать события. Что все должно быть естественно и в свое время. Ей, как истинной российской женщине, хотелось бы сначала полюбить его душой и покрепче, а остальное – придет само собой. Гуннар же, похоже, придерживался обратной логики: сначала постель, и тогда придут любовь и подлинная близость. Что делать, но каждый из них твердо стоял на своих позициях. Он ждал от нее любви и нежности, а может быть, и просто секса, который доказывал бы ему, что он, как мужчина, желанен. А Алла ждала, чтобы Гуннар старался добиться и заслужить ее любовь, больше ухаживал за ней, заботился о развитии их внутренней симпатии друг к другу, и душевной близости, интересовался бы ее внутренним миром. Ей не хватало пока душевной близости с ним, большего взаимопонимания, и еще зова сердца, что ли, и тяготения к нему. Иногда с ней случались такие моменты, она уже замечала их. Однажды, когда она днем лежала на своем диване, а Гуннар стоял поодаль и думал о каких-то своих делах, она, глядя на него, ощутила вдруг физически эту волнующую приязнь и тяготение к нему, нахлынувшую и захлестнувшую ее волну нежности и теплоты… Но ее так сковало и, словно, парализовало при этом, что она лежала, прислушиваясь к себе и растворяясь в этой нежности, боясь спугнуть это чувство… Конечно, она не решилась тогда признаться ему в этом или потянуться к нему… Ведь это было таким глубоким, внутренним и сокровенным, волнующим движением ее души… Стоп, дорогая! Разве только души? Да, если по правде, то не только души, это было движением и души, и тела. Вместе. Нельзя, ох, нельзя отделять одного от другого! Теперь, будучи совсем взрослой, она не позволяла себе лгать. Об этом. Нельзя даже в мыслях отделять нашу душу от нашего тела! Конечно, когда мы говорим, «это ниже пояса», мы имеем в виду обычную пошлятину, скабрезные шуточки и сальные двусмысленности на эту, самую многострадальнейшую, особенно теперь, тему взаимоотношений полов. Хотя они являют собой только цветочки. Ей представлялось сейчас, что противопоставление души и тела имеет религиозные корни. Душа как что-то высшее в нас, а у верующих – и само бессмертие. И тело как что-то кратковременное, тленное, а потому – низшее и презираемое. С его животными инстинктами… Напоминающими атеистам, да и остальной части реалистов и дарвинистов, об их животном происхождении… А между тем, душа наша живет в нашем теле, чутко и трепетно откликаясь на все без исключения события нашей или не нашей (но которым мы были свидетелями) жизни. И тысячу раз прав был тот, который сказал: «Кто отделяет душу от тела, тот не имеет ни того, ни другого!». Сейчас Алла чувствовала и знала это по себе на сто процентов. Она помнила физически то свое глубоко внутреннее, сокровенное, неожиданное как зигзаг молнии, почти парализовавшее ее, движение к Гуннару. Это был первый маленький листик едва взошедшего, а потому не распустившегося пока еще цветка ее любви. Зеленая ладошка, протянутая ему навстречу. Чтобы вытянуться и вырасти, а затем расцвести роскошным цветком, ей нужно было еще немного тепла, заботы, внимания и терпения. Удивительный парадокс, но как раз домашние растения и цветы Гуннар чувствовал и понимал превосходно. Он утверждал, что с ними надо разговаривать, поливал их, ходя по кругу с лейкой, и всячески ухаживал за ними. При этом он просил и Аллу тоже обращаться с каждым из них, как можно бережнее… Лесная идиллия Было прекрасное солнечное утро, когда они с Гуннаром и его собакой отправились в лес. Гуннар должен был тренировать пса перед предстоящей охотой на зайца, а Алле был выдан бидон и задание собрать два литра малины. Эту ягоду любила мать Гуннара, живущая где-то неподалеку от них в специальном доме-интернате с уходом за пожилыми людьми. Алла надела свою любимую розовую блузку с тонким узором из редких бордово-коричневых силуэтов полевых трав. Надо заметить, что эта блуза своим свежим, нарядным, как летний луг, цветом, очень шла Алле и молодила ее. Они шли великолепной, лесной дорогой в сторону большой просеки и огромной поляны, сплошь заросшей лесным малинником. Умнейшая собака Гуннара, охваченная волнующей радостью и охотничьим азартом, носилась взад-вперед где-то неподалеку. Дойдя до малинника, они разошлись в разные стороны. Гуннар пошел дальше по широкой просеке, чтобы там, на следующем участке леса, тренировать собаку искать зайца, а Алла, стараясь не потерять его из виду, принялась собирать огромные, сочные, вспыхивающие на солнце то бардовым, то алым пламенем, ягоды душистой малины. Ее опасения потерять из виду Гуннара и заблудиться самой были совершенно напрасными. Опытный охотник, он имел профессионально натренированный глаз, привыкший выслеживать разные, и в том числе гораздо более мелкие объекты, чем Алла с ее цветущей, крепкой фигурой и в этой ярко-розовой блузе. Он вышел в одном из перерывов своих занятий из кустов, и Алла услышала его разговор по телефону. – Друг звонит, интересуется, занимаемся ли мы здесь сексом? – подходя к ней, со смехом сообщил он Алле. Она усмехнулась, заткнув ему рот горстью малины. – Нет, не занимаемся, – доложил он, с удовольствием пережевывая ягоды. – Мы работаем здесь, – тебе этого не понять! С наслаждением вслушивалась Алла в его голос и чистую шведскую речь, стараясь запомнить нюансы его произношения. Но особенно в эту минуту ей понравился смысл того, что он говорил. На обратном пути из леса Алла шла какое-то время на несколько шагов впереди Гуннара. Вдруг сзади, из-за ее спины, прямо перед ней появился восхитительно розовый, в тон ее блузе, некрупный, но нежный и трогательный, лесной цветок на длинном тонком стебле. Гуннар протянул ей его с поклоном, и они весело зашагали дальше к уже видневшейся у дороги машине. Надо сказать, что Гуннар был очень артистичен. Он смешил Аллу без конца, изображая те или иные сцены и иллюстрируя свои слова комичными жестами и телодвижениями. Собака Гуннара постоянно проживала на улице, в своей конуре, на специально огороженном для нее и довольно просторном участке с будкой. Лишь изредка заходила она в дом, обыкновенно, до или после охоты. Кошки находились пока на улице постоянно, поскольку Алла имела на их шерсть аллергию. – Когда ты приедешь ко мне в следующий раз весной, то должна будешь пить лекарство от аллергии, ведь в марте кошек не выгонишь на улицу! – заранее просил он ее. Однажды после этого разговора они распечатали на компьютере страницы анкеты для получения визы самбо и два–три вечера сидели вместе за столом, ломая голову и соображая, как лучше и правильнее ее заполнить? По приезде в Санкт-Петербург Алла должна была подать ее в консульство Швеции. Время в доме Гуннара бежало быстро. Наступила настоящая грибная пора. Пошел «слой», как говорят грибники. Людей в лесу почти не было, а грибов, напротив, было немеряно! Потрясенная этим чудом, Алла вспоминала набитые битком первые, утренние, «грибные» электрички в Ленобласть, выйдя из которых нужно было еще пробежать по лесу несколько километровый марафон наперегонки, чтобы оставить позади всех самых резвых конкурентов. Тут она была одна, а грибов: и белых, и красных, и подберезовиков, и волнушек, и груздей, – «косой коси!». Раньше это выражение казалось ей фантастической гиперболой, но Швеция доказала, что такие чудеса вполне реальны. И Алла с наслаждением погрузилась в это занятие. Она собирала их с утра, а Гуннар приезжал за ней в середине дня с собакой на машине. Потом ей приходилось высушивать их на солнце, поскольку хозяин дома из соображений экономии запретил использовать для этого целыми днями духовку электрической плиты. Она чистила их, резала и сушила на воздухе, радуясь объемам своей работы. Для Гуннара она насолила волнушки и грузди, а главное, делала исключительно вкусные большие пироги с грибами, а также варила потрясающие грибные супы. Гуннар «проглатывал язык» от удовольствия и не уставал нахваливать ее кулинарные изыски. Шел десятый день ее визита. Из Гетеборга должен был приехать на выходные друг Гуннара Фольке. Он был на восемь лет моложе Гуннара и являлся не только товарищем, но и работодателем, которому тот помогал отделывать изнутри его, купленный недавно в этих краях, дачный дом. Фольке приехал в пятницу поздним вечером и едва поспел к их ужину. Они ждали его с особым обедом и особенным яблочным пирогом, сделанным из плодов, взятых накануне с его разрешения в его же саду. Гостю очень понравилось угощение. Прощаясь с Аллой, Фольке, стоя уже на крыльце, тихо и проникновенно сказал ей несколько слов и «Спокойной ночи» по-русски. Его произношение покорило Аллу своей удивительной правильностью и чистотой. Она была тронута, а позже узнала, что Фольке тоже имел одно время русскую подругу и даже бывал у нее в России. Наступила суббота. Этим вечером Гуннар был приглашен на день рождения к Нильсу, весьма состоятельному его приятелю, живущему в часе езды отсюда и имеющему собственный магазин по продаже автомобилей и мотоциклов. В самом начале ее визита, две недели назад, они уже были у него в гостях, познакомились, поболтали. Нильс и с виду был блестящим, процветающим шведским джентльменом, моложавым, лет пятидесяти, брюнетом. Он с гордостью показал Алле свою огромную и разнообразную коллекцию автомобилей и мотоциклов. Особенно ей пришелся его уютный, послевоенных лет, роллс-ройс, который со скромным, но величавым достоинством стоял во дворе под открытым небом. – Ты ездишь на нем? – спросила она хозяина, с волнением касаясь машины и замирая от восторга. – Да, иногда, – ответил Нильс. В общем, он понравился ей, но… Но было немного неприятно, что жена Нильса так и не вышла к ним и что… Их не угостили даже чашечкой кофе, на которую они были званы. Причиной были названы срочные дела, возникшие у Нильса в это утро, но неприятный осадок от этого все же остался. Ведь, они не навязывались сами, а приехали по приглашению. И теперь, когда их обоих пригласили на день рождения, Алла отказалась пойти к нему. Она нашла массу причин, чтобы остаться дома. Правда, Гуннар, как умел, пробовал настаивать. – Ты тоже приглашена, – уговаривал он ее за обедом. – Нас звали обоих. – Нет, я не могу пойти, ведь я не знаю его совсем, а он – меня. – Но тогда я приглашаю тебя! – Не унимался, упираясь, Гуннар. – Ты не можешь меня приглашать не в свой дом, ты сам там гость. Нильсу было объявлено, что Алла не пьет пива и не посещает пивных вечеринок. – Я так и сказал ему: «Нет, она не любит всего этого, она не придет!», – отрапортовал ей Гуннар. Однажды, когда речь зашла об отношениях Гуннара с алкоголем, Алла выразила свою обеспокоенность по этому поводу. – Не тревожься, – заверил ее мужчина. Если я и выпью когда-нибудь и приеду домой поздно, то я не побеспокою тебя! Ты даже не услышишь, как я поднимусь к себе наверх. Ты будешь спать, и я не нарушу твой сон. Будь спокойна насчет этого. И Алла поверила ему, ведь, он описал ей свои осторожные, бесшумные шаги к себе наверх так прочувствованно, заботливо и реалистично! За пару дней до дня рождения он сказал ей: – Может быть, меня привезет домой жена Нильса… Я не знаю… – замялся он, может, кто-нибудь другой… Однако теперь, когда приехал Фольке, Гуннар попросил друга отвезти его на праздник и забрать оттуда обратно, когда он соберется ехать домой. И Алла осталась дома. В первой половине дня она, как всегда, собирала грибы. Их было много, и в тех местах, куда она шла с надеждой найти роскошные белые, она и находила их: именно там и именно такие! Это выглядело несказанно хорошо и очаровательно со стороны леса… Он вел себя с Аллой как настоящий, внимательный и щедрый джентльмен, доставляя ей массу истинного наслаждения! После возвращения домой из леса они пообедали в обществе Фольке. Он приехал на своем роскошном серебряном лимузине, и Алла тоже не ударила лицом в грязь, накормив мужчин превосходной солянкой и пирогом с грибами. Гуннар тоже отличился как кулинар, приготовив свое фирменное блюдо из селедки. Уже неплохо зная вкусы своего друга, Алла поставила к селедке перед ним вазочку с бруснично-яблочным вареньем. Увидев это, Фольке поморщился, не успев скрыть свою негативную реакцию, в то время как Гуннар, кивнув головой в знак одобрения ее действий, тут же наложил толстый слой варенья на слоеный «пирог» из селедки и принялся с удовольствием наворачивать эту оригинальную «фантазию». Они весело общались за обедом, потом Фольке уехал, а Алла, убрав со стола, взялась за чистку своих грибов, сидя на открытом воздухе под солнцем в одном купальнике и кайфуя от свежего, душистого и чистого, лесного воздуха, словом, отдыхая телом и душой. Из дома вышел Гуннар и сел рядом с ней на скамейку. Он ждал приезда Фольке. – Принеси мне мороженого, – попросила она. Гуннар поднялся по ступенькам, вошел в дом, и вскоре появился вновь с ее любимым лакомством в руках. Теперь стало совсем здорово… – Чего еще можно было желать? – так думала Алла. А что же Гуннар? Был ли он так же доволен жизнью? Если честно, то не совсем. И даже… совсем нет. Но почему? А-а, вот то-то и оно… Алла по-прежнему жила и спала внизу в своей отдельной комнате. Гуннар смотрел там вечерами телевизор. Однажды, не особенно следя за экраном телевизора и уже почти засыпая на своем диване, Алла заметила все же, что Гуннар смотрит фильм с откровенными сексуальными сценами. Досмотрев фильм до конца и выключив телевизор, он отправился по лестнице к себе наверх, что-то причитая вслух и негромко сокрушаясь, но так, чтобы было слышно Алле. – No sex, no sex, – бубнил Гуннар в отчаянии, не обращаясь к ней напрямую, но тем самым как бы деликатно, по факту еще более упрекая Аллу в ее «бессердечии». – Да ведь я не жена тебе еще! – пыталась отрезвить и урезонить его Алла. – Почему? Иногда уже как жена… – тихо возразил Гуннар. …В отчаянии от этих упреков – пожеланий близости Гуннара, Алла рванулась к компьютеру и сообщила обо всем… Ульфу. Она писала, что «хочет, чтобы он знал… знал все о ней… что сейчас, в эти именно дни, она убивает свою любовь к нему с другим мужчиной… и одновременно с этим – свою душу… пусть он знает об этом… пусть…» Гуннара дома не было, он с собакой занимался где-то в лесу. Алла быстро оделась, сложила походную корзинку, надела сапоги, куртку и, повязав косынку на голову, тоже отправилась на природу. Вечером она застала Гуннара у компьютера в странном состоянии. Он сидел к нему в профиль на кресле, совершенно неподвижно, с остановившимся взглядом и стоящими дыбом волосами… Таким она не видела его никогда, – на нем в буквальном смысле слова не было лица! – Боже, что случилось?! Ты пугаешь меня… – начиная о чем-то догадываться, лепетала Алла. – Гуннар, кажется, у тебя проблемы… – не глядя на Аллу, пробормотал он вдруг сам себе. – Да что же это? Что такое?! Скажи мне, – умоляла она, присев перед ним на колени. – Да, кой-какие проблемы… с другом одним… – проронил он, и Алла поняла, что больше от него она ничего не узнает! Она не должна была ни о чем больше знать… Далее пойдет текст, содержащий некоторые интимные подробности, а потому детям до восемнадцати лет и более старшим детям читать его запрещается. Хотя, сдается нам, что молодежь наша давно обошла нас, взрослых, в своей осведомленности по этим вопросам – время такое. Слава Богу, что Тургенев, Толстой, Чехов и Достоевский не дожили до наших дней! Что было бы с ними сейчас, если бы они хоть одним глазком могли увидеть те «картинки», которые нам насильно показывают в Интернете, когда мы ищем какую-то совсем иную, нужную нам информацию? Или, не дай Бог, – видео, которое, рекламируя свой циничный бизнес, разные «добрые дяди» в виде обычного спама ежедневно рассылают всем, ни в чем не повинным людям, по электронной почте? Когда она задумывалась над этим, становилось по-настоящему страшно. И, правда, почему, когда она искала в интернете какую-то строительную фирму, то на ее главной странице, в самом верху, в том месте, где, как правило, находится «шапка» фирмы, ее логотип и куда первым делом падает глаз посетителя любого сайта, там красовалась тогда такая реклама, что Алла пожалела о том, что не успела закрыть до того свои глаза. Какая-то фирма, очевидно, рекламировавшая свой салон интимных услуг, разместила здесь, (на сайте строительной компании, нужной многим покупателям) свою рекламу. И – ладно бы, с одним только текстом… Но нет, они выставили для всеобщего обозрения фотографии поданных крупным планов половых органов, и даже убийственные по своему цинизму и вседозволенности фрагменты полового акта. С отвращением содрогнувшись, словно на нее ни за что, ни про что вылили ушат помоев, Алла в подавленном настроении отошла подальше от компьютера. Ее уже не интересовала та строительная компания, которая, очевидно, за «бешеные бабки» позволила этим негодяям разместить на своем сайте их развратную рекламу. Необходимость закона о запрете и цензуре в интернете на подобный рекламный беспредел давно назрела, и над ним должны работать дружно все государства. Это так очевидно, что остается неясным только одно: почему это все процветает там до сих пор пышным цветом? Ответ на этот вопрос тоже прост и не менее очевиден: потому что главной движущей силой в человеческом обществе продолжают оставаться деньги для многих и многих беспринципных, без чести и совести, людей… С этими горестными мыслями было страшно заглядывать в будущее… Что ожидает там наших детей? И Алла искренне и все чаще теперь печалилась, задумываясь об этом и не находя, на что опереться, чтобы увидеть завтрашний день человечества в отрыве от зла и хронической жажды наживы, засевшей в мозгах, печенках и других причинных местах множества недостойных, продавших свои души дьяволу людей, желающих только одного: купаться во всех без исключения наслаждениях жизни сегодня, сейчас, любой ценой, не щадя ни женщин, ни детей, ни подростков для удовлетворения своего эгоистичного и жадного, сметающего все человеческое на своем пути, центра удовольствия . Мы были всегда сильны своей духовностью, а это способность коллективно противостоять любому злу и любой грязи. Потому что в душе нашей светло и чисто: «В горнице моей светло…». Там чисто, потому… что в душе нашей – любовь и добро, сочувствие и сострадание, умение переживать чужую боль, как свою. И нас нельзя было победить и унизить, потому что все сердца людей нашей многонациональной страны бились в такт. Это было одно большое сердце, полное любви к Родине (тогда – Советскому Союзу), которую нельзя было убить или сломить. И тогда кто-то там, из наших недругов, ясно понял, что уничтожить нас можно только хитростью. «Разделяй и властвуй», – это раз. К тому же национальные конфликты, как известно, самые болезненные и значимые для любого народа, поскольку затрагивают его самые сокровенные, кровные интересы. Влезть в отношения двух народов, имея достаточные средства для этого, спровоцировать и раздуть между ними конфликт, – для грамотных идеологов и соответствующих служб не составит труда, – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать это. Сделать нас нищими – это два. И, главное, уничтожить нашу духовность: доброту, сопереживание, любовь, дружбу народов… Это – три, и делается это теперь, как мы видим, путем пропаганды секса и насилия с экранов телевизоров и, особенно, в Интернете. Даже аудио-наркотик изобрели интернетный. Посредством музыки – (одной частоты – в одно ухо, другой – в другое) вводят молодых людей в настоящий наркотический транс, воздействуя по-разному на левое и правое полушария мозга. Это так же опасно, как и химические наркотики, поскольку однозначно пагубно воздействует и приводит к заболеванию психики аудио-наркомана. Широкой рекой в интернете льется на любопытных и порно-видеоинформация, доступная теперь для любого подростка, не окрепшего еще духом и телом. В ночных клубах и даже во всех ВУЗах «заботливые дяди» подсовывают нашей молодежи наркотики, и даже бесплатно (для начала). А читать хорошие книги им часто некогда, ведь затраты на заработки для более или менее достойной жизни отнимают все их время и силы. Зато пиво им по карману, и его так много вокруг, – хоть залейся! Это очень опасно, когда душа почти пуста, работа отнимает все силы, а половые инстинкты требуют выхода. Квартиры или собственного жилья, чтобы создать нормальную семью, по понятным причинам не имеется (ведь честным путем на нее не заработать, а кредит – при нестабильном наличии работы – вещь опасная!), и они идут… в эти ночные клубы и на дискотеки, где их уже поджидают «добрые дяди». Гуннар уехал Фольке приехал без опоздания. Гуннар, приодетый и с большим, перевязанным нарядной лентой с праздничным бантом подарком сидел уже наготове рядом с домом. Его подарок был в высшей степени оригинальным. Он представлял собой сделанную в стиле «авангард» модель головы и рук бравого мотоциклиста. Голова мотоциклиста, как ей и положено, была экипирована шлемом, основным по смысловой нагрузке элементом которого являлись наушники, выполненные не без юмора и молодого задора из продолговатых, жестяных банок из-под пива. За полчаса до выезда из дома, Гуннар позвал Аллу в дом, и они совместными усилиями упаковали этот шедевр абстрактного искусства в огромную картонную коробку, прицепив к ней сверху вышеуказанный нарядный и яркий бант. Алла видела, что до того момента эта «Голова мотоциклиста» украшала «красный угол» гостиной Гуннара, где она висела чуть пониже впечатляюще-развесистых лосиных рогов. Укладывая подарок в коробку, она, решив сделать другу приятное, поинтересовалась: – Гуннар, ты сам это сделал? Оригинально и, главное, злободневно! Очень актуально и современно, – откомментировала она, имея в виду изобретательное использование в этой конструкции пивных банок. – Ты что, разве я сам смог бы это сделать?! – поразился он. – А разве нет? Где же ты взял это тогда? – недоумевала, в свою очередь, гостья. – Как где? Купил, конечно, в магазине! – Да, ну? Правда? Забавно, – еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, заметила Алла. Наконец, Гуннар со своим объемистым подарком успешно разместился в машине друга, и сверкающий серебром на солнце лимузин тронулся с места. Алла с улыбкой помахала им рукой, и мужчины плавно укатили. Шло время. Она продолжала заниматься своими делами на воздухе, а позже, когда солнце спряталось за деревьями, перетащила все свои заготовки, корзины и ведра с улицы в дом и, сварив себе чашечку кофе, намеревалась немного расслабиться и отдохнуть. В этот момент зазвонил телефон. Решив, что это Гуннар, Алла кинулась к аппарату и схватила трубку. – Hej! – сказала она по-шведски. – Привет. – Привет, – ответил ей незнакомый и очень уверенный в себе мужской голос. – Где Гуннар? – Гуннара нет дома. Он уехал к Нильсу на день рождения. – Вот как? Неужели? – И дальше этот суперуверенный в себе, с четкой дикцией и авторитетными интонациями голос, что-то сказал и засмеялся. Надо заметить, что Алла далеко еще не всегда полностью понимала шведов. Особенно, если те говорили в их обычном темпе, не заботясь о ее начальном уровне языка, без поблажек и адаптации к ее скромным возможностям. Очевидно, по ее бойкому началу разговора они делали ошибочный вывод о том, что она владеет им в достаточной степени. Но когда обладатель этого бархатного неотразимого голоса, проговорив что-то быстро, вдруг непринужденно рассмеялся, она тоже вдруг, неожиданно для себя, и тоже от всей души расхохоталась! – Боже, что это со мной?! – поражалась самой себе Алла, но ничего, как на грех, не могла уже поделать: мужской голос был сильнее ее и в этом разговоре каким-то странным, волшебным, непонятным образом он управлял и явно руководил ею. Такое с ней было впервые. Заинтригованная, она с удовольствием и повышенным интересом продолжала разговор. – Сегодня он будет пить там, и его привезет домой Фольке, который приехал вчера вечером из Гетеборга, – радуясь, что может легко выразить все это по-шведски, сообщила Алла. –А-а-а… Вот оно что! Очевидно, Гуннар приедет завтра утром (?) – полувопросительно-полуутвердительно уточнил важный голос. – Нет! – засмеялась Алла. Он приедет сегодня вечером, – как можно спокойнее добавила она. – Он приедет завтра утром… – настойчиво, тоном, не допускающим возражений, как будто это было им уже решено и больше не обсуждалось, изрек командир. Да, это был голос безусловного лидера и шефа всего, как показалось ей сейчас, этого региона. Он явно знал больше Аллы и просто ставил ее в известность. – Нет, – не сдавалась россиянка, – он вернется домой сегодня вечером! Она положила трубку и тяжело перевела дух. В голове мгновенно пронеслись, замелькали и всплыли на поверхность все ее тайные опасения по поводу этой поездки. Да, это мог быть любой розыгрыш, любые злопыхательства. – Ну-ну, ведь ничего плохого пока не случилось, – успокаивала она себя. Еще на днях он обещал ей быть там недолго, не весь вечер, а только пару-тройку часов… И она стала ждать Гуннара. Шло время. Женщина то и дело напряженно вглядывалась в лесной пейзаж за окном. Там постепенно сгущались сумерки, темнело, и что-то очень похожее внутри нее, синхронно с внешним, вползало, наполняя и захватывая, помимо воли, ее сердце. С каждым часом ее беспокойство и дурное предчувствие нарастали. Гуннар давно должен был вернуться, но от него не было ни слуху, ни духу. Не находя себе места, но все же выждав еще час-полтора, Алла стала быстро одеваться. Подкрасившись и приодевшись, чтобы не ударить в грязь лицом, она, заперев входную дверь, бросилась по лесной дороге бегом по направлению к шоссе и дому Фольке. Он встретил ее и выслушал с неодобрительным недоумением. – Поедем, Фольке, уже поздно, давай заберем его оттуда… – Но ему это не понравится… – Да, но я приехала к нему из другой страны по приглашению, и он должен помнить о том, что он – не один сейчас! – Он сказал, что будет звонить мне, только тогда я должен буду ехать за ним… – Но Фольке! Ведь, может быть, он просто пьян и уже не может сам позвонить тебе! Они стали набирать номер Гуннара, однако телефон его не отвечал. – Хорошо, – после длительных уговоров согласился с ее доводами Фольке. – Мы поедем за ним, но попозже… Через час. Алла вздохнула, но была рада и этому. Фольке работал, громко стуча молотком внутри своего дома, а она пошла прогуляться вокруг, по поселку и вдоль дороги. Наконец, прошел и этот час, и они уселись в лимузин. По дороге водитель чуть не наехал на огромного лося, который, под прикрытием темноты, спокойно пересекал шоссе, направляясь в сторону большого, вытянутого озера. Фольке резко затормозил, увидев зверя в свете фар всего в нескольких метрах от них, – машина дернулась и встала на месте! Животное же, как ни в чем не бывало, невозмутимо продолжало свой путь к водопою. Отдышавшись и придя немного в себя, тронулись дальше и они. По дороге они негромко беседовали ни о чем, и Алла изо всех сил пыталась успокоиться, тщательно скрывая свое волнение, а также нараставшую изнутри дрожь. Спустя сорок минут они подъехали к дому Нильса и остановились в стороне от дороги. Вечеринка была в полном разгаре. Двери дома стояли распахнутыми и в их освещенном проеме виднелся народ. На крыльце тусовалось несколько человек – мужчины и женщины; они, казалось бы, мирно беседовали. Один из высоченных и крупных молодых мужчин, опершись руками о перила крыльца, пристально всматривался в темноту, пытаясь понять, кого еще сюда могло принести? Алла тоже напрягала зрение, чтобы на этом расстоянии разглядеть получше мелькающие на фоне светлого проема фигуры и определить среди них Гуннара. Но его там не было. Не видно было его и во дворе, и возле гаражей. Должно быть, он внутри дома. Фольке отстегнул ремень и вышел из машины. Алла осталась сидеть неподвижно, затаив дыхание, чтобы не выдать своего присутствия, и лишь напряженно всматривалась в группу людей, стоящих на крыльце. Они держали в руках напитки, пили и веселились. – Гуннар должен быть где-то здесь, – притаившись в машине и замирая от страха, что ее заметят с крыльца, шептала женщина. Но где же он?! И вдруг… она заметила какое-то странное движение и шевеление чего-то трудно определяемого и, на первый взгляд, бесформенного, находившегося на ступенях крыльца. Приглядевшись, Алла сообразила, что это был человек, лежащий одновременно на всех ступенях и, очевидно, безуспешно пытающийся подняться! О господи… Да ведь это Гуннар, это он, он лежит там и не может самостоятельно встать на ноги… И все видят это, и никому нет дела, и никто не поможет ему и не поднимет его?! Она была в ужасе от такого бездушья в своей, казалось бы, компании… Теперь Алла изо всех сил пыталась разглядеть гостей, стоящих в тот момент на крыльце чуть выше головы лежащего вдоль его ступенек Гуннара. Ну, да, так и есть, там были две женщины: блондинка и брюнетка, лет около сорока. Они оживленно беседовали и смеялись. Наконец, возможно, с помощью подошедшего Фольке, Гуннара привели в вертикальное положение. Он пошатывался, стоя напротив женщин, и что-то мычал. Вдруг в руках одной из подруг появился фотоаппарат и замелькали вспышки. Алла с горечью и стыдом, в бессильном унижении наблюдала, как ее друга напоили, а теперь еще и фотографируют, вероятно, для того, чтобы иметь возможность еще более изощренно и дальше потешаться над ним?! Взирая из окон лимузина на эту сцену, Алла совершенно расстроилась. Теперь она смотрела не в боковое окно, а прямо перед собой, ничего не замечая вокруг. Она даже не заметила, как Фольке подтащил к машине Гуннара. Тот послушно перебирал ногами и что-то бормотал. – Фольке, друг, ты приехал за мной! Сам… Ты спас меня дружище… – говорил он в каком-то невозможном восторге чувств. Он стоял, приговаривая так и блаженно улыбаясь, упершись для удержания равновесия руками в капот машины. Фольке попросил Аллу выйти из машины и пересесть на заднее сидение. Увидев Аллу, Гуннар не смог скрыть своей досады. – Фольке, как ты мог? Фольке… – бормотал он в каком-то отчаянии, будто друг его предал в этот миг. Потом, вглядевшись в нее ошарашенным взглядом, он неожиданно воскликнул: – Какая ты красивая… Почему ты так прекрасна сейчас?! Для другого мужчины?! – в голосе Гуннара слышались боль и растерянность. Алла онемела от неожиданности, но из своего жизненного опыта она имела понятие о повышенном уровне ревнивости среди любящих выпить мужчин. Наконец, все они расселись по местам, и машина тронулась в обратный путь. В дороге Гуннар вел себя крайне необычно. Он был очень взволнован и растроган, и без конца благодарил Фольке за его чуткость и понимание. – Фольке… (пауза), Фольке… – на все лады, с самой задушевной и полной трогательного лиризма интонацией, а также искренним восхищением, то вскрикивал, то почти шептал он. В одно это имя он вкладывал сейчас целой гаммой разнообразного его звучания все то, что чувствовал и хотел бы, но, увы, не мог выговорить в его теперяшнем состоянии. Кончилось тем, что, несмотря на весьма высокую степень опьянения, Гуннар изловчился и «прицелившись» к правой руке друга, лежащей на переключателе скоростей, умудрился-таки, проворно склонившись над ней, облобызать ее в умилении. Он был бесконечно, до слез, благодарен Фольке… Было заметно, что друг вызволил его из очень непростой для Гуннара ситуации. А Фольке, ведя машину и не отрывая глаз от дороги, напротив, вел себя с ним подчеркнуто сдержанно, но в то же время было ясно видно, что в душе он глубоко сочувствует товарищу и, если и говорит ему что-то в ответ, то очень не строго, а даже мягко для такой некрасивой ситуации, тихо, внимательно и с большим пониманием его неординарного состояния в тот момент. Аллу очень тронула и чувствительная благодарность Гуннара, и немногословное, но исключительно тонкое и чуткое понимание друга… Все это было так душевно, тепло, естественно и… по-человечески! Но тут этот ход ее мыслей резко оборвался, – они остановились, подъехав к дому Гуннара. Пришла пора прощаться и выходить из машины. Алла взглянула на охотника и испугалась. Ей захотелось остаться в машине и уехать отсюда. Однако выхода у нее не было, и, поблагодарив Фольке, они молча направились к дому. Даже сейчас, сидя в своей новой уютной квартирке, окруженная старинными вещами и мебелью бабушки и дедушки, придающими всей ее жизни мирный, любовный и спокойный лад, она с трудом и содроганием заставляла себя вспомнить эту страшную ночь, глубоко переживая вновь и вновь все те же ужасы, отвращение, безумный страх, унижение и боль… Поединок с охотником Да, это было без малого год назад… Они вошли в дом, и Алла увидела, что джинсы Гуннара совершенно мокрые на уровне трусов, спереди и сзади. Сомнений не было, он помочился прямо в них и, может быть, не один раз… Ужас и гнев пополам с омерзением до тошноты переполнили ее до краев. – Посмотри на себя! Ты в мокрых брюках, – отшатнулась от него Алла. Гуннар удивленно взглянул на свои штаны и молча пошел в туалет. Через пару секунд он вышел оттуда, оставив там брюки и трусы, которые ей так не понравились. – Алла… пойдем ко мне в спальню, – услышала она. Мгновенно оценив всю безнадежность своего положения, Алла приготовилась к борьбе. Пока Гуннар ходил на кухню, она выключила свет в своей комнате и спряталась там за дверью одного из двух стенных одежных шкафов. Стоя таким образом в темной комнате и бдительно наблюдая за освещенным проемом входной двери, Алла всей душой молилась Богу и просила его об одном: чтобы Гуннар поднялся к себе наверх и уснул там молодецким сном… Ведь, он был очень сильно пьян. Но этим надеждам Аллы не суждено было сбыться. По всей видимости, утолив жажду на кухне и набравшись сил, он тихонько крадучись, на цыпочках вошел в ее комнату. В темноте она могла спокойно наблюдать за его действиями, не обнаруживая себя. Будучи совершенно голым ниже пояса, он подошел к изголовью ее дивана. – Алла, Алла… – звал он ее. – Я люблю тебя, я хочу тебя… снова и снова похотливо повторял он, приблизившись вплотную к ее ложу и обшаривая его обеими руками. Наблюдая за ним из своего убежища, Алла похолодела… Он не заснет и не успокоится, пока не удовлетворит свои инстинкты, – сообразила она. В этот момент Гуннар осознал, что ее на диване нет! Он быстро выпрямился, как абсолютно трезвый, и пошел к выключателю. У Аллы оставалась ровно одна секунда, чтобы, проскочив мимо него на космической скорости, преодолеть следующим прыжком дверной проем, и опрометью выскочить на улицу. Она справилась с этим только потому, что он был под градусом. На улице вокруг их дома стояла кромешная тьма. Яркий прожектор над крыльцом включать не разрешалось, поскольку тот съедал кучу электроэнергии и денег. Но на этот раз, чтобы отыскать Аллу, охотник не жалел ничего, и сам включил свой мощный, словно несколько юпитеров, прожектор. Поляна перед домом теперь была ярко освещена. Гуннар вышел на крыльцо и позвал ее в дом. Алла своевременно спряталась, отбежав в темное место. Он стоял на крыльце, напряженно вглядываясь в темноту. – Алла, девочка моя, где ты? Иди в дом, я люблю тебя! Где ты, Алла? Наконец, ему надоело кричать, и он, стоя на крыльце в лучах мощного прожектора, стал, от нечего делать… любоваться своим… грандиозным «бананасом» (так называют диковинный плод – гибрид банана с ананасом, выведенный на острове Мадейра). – Min bananas, – сокрушенно причитал он, разглядывая свое мужское достоинство. При этом он принялся даже выполнять, похоже, какую-то невиданную зарядку, то приподнимая вверх, то опуская вниз с помощью мышц нижней части живота свой здоровый бананac без помощи рук. На ярко освещенном островке крыльца среди окружающей его темени он выглядел сейчас, как опытный и весьма циничный актер из порнофильма, который больше напоминал ей сейчас фильм ужасов. Единственный его зритель, наблюдая за ним, действительно, трясся от неподдельного ужаса, холода, недоумения, истеричного беззвучного смеха и страха. Алла глубоко сожалела, что вокруг них только темный лес и ни одной живой души, чтобы позвать на помощь. Единственные соседи, которые были здесь на днях, уже уехали к себе домой, в Данию. Не сводя глаз с Гуннара и его странных, прямо скажем, упражнений, Алла задумалась о том, как страшна и непредсказуема жизнь. Сидя на этой поляне сегодняшним солнечным вечером, мирно занимаясь грибами и провожая Гуннара в гости, разве могла она представить себе, что через несколько часов, стоя здесь в темноте, она будет следить за ним, пьяным вдрабадан и не на шутку взбесившимся? Алла уже знала к тому времени одно из самых сильных и точных определений алкоголизма. Алкоголизмом можно назвать ту беду, когда человек создает проблемы для других людей. Да, у нее этой ночью проблемы… Она должна избежать зверства и насилия, не допустив при этом криминала…. Тут же она вспомнила, как одна убеленная сединами, бойкая старушка, постоянно навещала все эти дни Гуннара на своей шикарной спортивной иномарке. Алла, чуя что-то неладное в ее посещениях, предпочитала не выходить к ней из дома на улицу во время ее неожиданных, словно смерчь, визитов. Справившись у Гуннара о цели ее посещений, она была «приятно» удивлена: старушка хотела быть уверенной в том, что Гуннара не обижает русская мафия! Это было довольно забавно… Тогда… – Господи, сколько можно рассматривать и любоваться своим орудием? – прямо Нарцисс какой-то, сексуально озабоченный… – мысленно усмехнулась Алла, наблюдая за Гуннаром в лучах огромного, как юпитер для киносъемок, круглого и ослепительного прожектора над крыльцом. Кстати, о юпитерах. Неплохо было бы создать сценарий и показать все это в кино. В назидание другим наивным глупышкам, стремящимся замуж в Скандинавию. Во всяком случае, эта сцена, свидетелем которой, к сожалению, являлась одна только Алла, могла бы не только заставить задуматься других соискательниц, но и сделать, пожалуй, кассовым этот фильм… Налюбовавшись досыта предметом своей гордости и еще раз громко, на весь черный лес, прокричав Алле о своей любви, охотник вошел в дом, закрыл дверь и выключил дорогостоящее освещение. Алла осталась стоять на улице, в кромешной тьме, заполнившей мгновенно сверху донизу все ее существо. В то же время в ее ошалевшей голове сейчас мелькали разные мысли, в том числе и такие: «Поделом тебе, дуреха! Будешь знать, как с моральными уродами связываться! Ну, уж теперь-то я больше никуда… Ни-ни… Если выживу, конечно… Только бы до рассвета продержаться! Он еще много раз выходил потом на крыльцо и звал ее: – Алла, где ты? – кричал он в темноту. – Иди в дом, моя женщина! Я люблю тебя… Безумно устав бегать по открытой местности в темноте и здорово замерзнув, Алла решила укрыться, хотя бы на время, в одной из трех его машин. Та, в которую она незаметно залезла, стояла ближе всех к крыльцу. Сидя в машине, она стала согреваться понемногу и надеялась, что гуляка скоро утихомирится и уснет. Отсидев так, абсолютно неподвижно, довольно долгое время, она малость осмелела и рискнула поднять вверх, за голову, свои затекшие руки. Это была ее ошибка. Опытный охотник и не думал спать или успокаиваться. Он лишь притаился на время, бесшумно выслеживая жертву из окна своего дома, стоя на лестнице между этажами. Разумеется, на фоне огромного спящего пространства коротко подстриженных лужаек взмах обеих рук Аллы в одной из машин не остался им незамеченным. Он пулей вылетел на улицу и распахнул перед ней дверцу машины. Алла с ненавистью взглянула на него, лихорадочно соображая, что же ей делать дальше? На улице было очень холодно, близился сентябрь. Значит, – в дом, и она, мгновенно выскочив из машины, взлетела на крыльцо и, прошмыгнув в туалет, совмещенный с душем, заперлась там изнутри. Гуннар приотстал от нее всего на один шаг, но было уже поздно. Алла окопалась в своем новом убежище на первом этаже. Вскоре ей стало душновато там и тяжело дышать. Она неслышно приоткрыла форточку, заранее моделируя возможное появление в ней страшных лап Гуннара. – Тогда придется прищемить, – прогнозировала она возможные риски и свои ответные действия. С периодичностью десять–пятнадцать минут Гуннар всю ночь, вышибая, колотил в дверь и, казалось, готов был расстаться с нею. Алла сидела при этом на унитазе, и в голове ее уже не было больше никаких мыслей, ее неудержимо клонило в сон, но для сна временами было шумновато. Ближе к утру, теряя силы, она стала впадать в апатию. На другой стороне баррикады, кажется, выбросили белый флаг. – Я сижу на кухне, – услышала она. – Выходи, надо поговорить, – ничего не добившись, сменил пластинку Гуннар. Но Алла больше не верила ему! Она ждала только одного, когда он поднимется в свою спальню и уснет. А он, не дождавшись Аллу на кухне, неожиданно, в бешенстве, прокричал ей свой «приговор»: – Если ты сейчас же не пойдешь в мою спальню, то завтра ты поедешь обратно домой. Я не буду заполнять для тебя никаких документов! Никакой визы самбо ты не получишь… – Когда же он уснет? – стучало в воспаленном от изнурительной борьбы мозгу Аллы. – Когда он уснет? За окном постепенно начало светать. Заторможенно, с каким-то болезненным недоумением, женщина взирала теперь на свою любимую лужайку, где она еще вчера вечером, сидя на солнышке, занималась грибами за чашкой кофе, а Гуннар, перед отъездом, приносил ей мороженое. Наконец, тяжелыми медленными шагами он поднялся к себе наверх, и Алла, спустя некоторое время, как тень проскользнула в свою комнату. Она плохо соображала, но из последних сил заставила себя сосредоточиться, быстро собрала все свои вещи, упаковала чемодан и стала ждать, когда совсем рассветет. Потом она сообразила, что Фольке, к которому она направлялась и который сегодня должен был возвращаться в Гетеборг, очень понравился ее яблочный пирог. Тогда она пошла на кухню, разрезала свое изделие, занимавшее почти весь противень, на ровные куски, сложила их аккуратно в коробку из-под печенья и сунула в свой пакет. Потом, слегка перекусив, она выпила чаю, и, пожелав себе счастливого пути, вышла из дома. Отъезд Аллы Бедный Фольке не сразу понял, что происходит? И почему Алла собралась уезжать? – Но ведь сегодня он уже не пьяный! – Пытался защитить Гуннара преданный друг. – Но, Фольке, как ты не понимаешь?! Если человек способен на такое, то разве можно жить с ним под одной крышей? Это не безопасно! Однако упрямый Фольке оставался при своем мнении. Он угостил Аллу кофе, а она быстренько достала к нему слоеный и нежный, как торт, пирог. Пока женщина смотрела телевизор, он пошел и позвонил Гуннару, и тот не замедлил явиться. Наш герой был бледен, тих и, кажется, даже смущен. Он зашел в комнату и, увидев, как Алла с Фольке наслаждаются утренним кофе с яблочным пирогом, сглотнул слюну. – Собирайся! Сейчас Фольке отвезет тебя с вещами домой, – скомандовал он. Алла в ужасе устремилась в переднюю, где стоял ее чемодан, и стала лихорадочно затаскивать его подальше в комнаты. – Это твой дом, Гуннар, а не мой! И туда я больше не поеду! Что ты вытворял сегодня ночью, ты помнишь? Я полночи провела на улице, а другую половину – в запертом туалете. Ты кричал мне, что если я не пойду в твою спальню, то завтра я поеду в мою страну! – Но ведь сегодня он не пьян, – попытался снова вставить свое слово Фольке. – Ты бегал за мной без трусов, сняв свои мокрые штаны и облив тут же все вокруг унитаза, – не могла успокоиться Алла. – Кстати, твои подружки фотографировали тебя в таком виде… Ты не знаешь, зачем? Ты животное, Гуннар, ты – злое животное, – задыхалась она. – Я оплачу тебе дорогу, – вдруг расщедрился охотник. – Что?! Скажи спасибо, что я не звоню сейчас в полицию! Услышав последнюю фразу, Фольке всерьез забеспокоился и мгновенно излечился от пассивного созерцания. Он тут же сменил свою тактику. Приблизившись к Гуннару почти вплотную, он стал как-то очень сосредоточенно и целеустремленно надвигаться на него, словно танк. Теперь он, в чем-то убеждая Гуннара, одновременно с этим твердо и настойчиво наступал на него, все дальше и дальше оттесняя товарища к выходу. Алла заметила, что Фольке уже не слушал аргументов Гуннара, – он продолжал в буквальном смысле слова задвигать и выдворять его из своего дома. Сначала Гуннар, протестуя, что-то тихо отвечал ему, пытаясь сопротивляться, но потом совсем притих и, наконец, освободил помещение. Алла с Фольке позвонили Эльге и Матсу в Лунд и сообщили о случившемся. Через некоторое время оба шведа дружно изучали расписание самолетов, рейсы и цены. Наконец, подходящий маршрут для Аллы был найден. Вскоре Фольке с Алой выехали в направлении Гетеборга, и через четыре часа они были уже там. Фольке проводил Аллу до железнодорожного вокзала и посадил ее на поезд. Еще через три часа в Лунде, на платформе, ее встречало близкое и дорогое семейство: Эльга, Матс и маленький Никлас. По дороге к дому Алла в ужасе рассказывала друзьям о пережитом происшествии. Она радовалась, что сумела этой ночью путем немыслимых усилий изолироваться от Гуннара, потому что иначе мог иметь место вообще любой криминал из серии тех, которые часто показывают по телевизору. Ведь и она могла от безысходности ситуации огреть разбушевавшегося Гуннара чем-то тяжелым. И он, разумеется, мог применить к ней один из тех приемов рукопашного боя или «захвата», которые он мастерски демонстрировал ей, поражая блестящими навыками, совсем недавно. Эльга и Матс только поражались ее рассказу, сокрушенно вздыхая. Ведь в разговорах с ними по телефону Гуннар успел расположить их к себе своей общительностью и даже понравился им. Ей предстояло побыть в Лунде с неделю, после чего она самым выгодным рейсом улетала домой из Копенгагена. Глава 8. СУДЬБА ЛЮБВИ Гришенька Однажды Алла в воскресный день позвонила Грише. Ей захотелось просто услышать его и узнать, как он там живет? Гриша взял трубку. – Алё, – услышала она дорогой сердцу голос. – Здравствуй Гриша, – улыбнулась Алла. – Как поживаешь? – А-а-а… мгновенно узнал ее учитель. – Ничего… Живу пока… помаленьку. – Где танцуешь? Далеко уже продвинулся, должно быть, с Лахудрой? – Да, нет, – вдруг услышала она его разочарованный голос, мгновенно уловив в его звуках нотки неожиданного разочарования. – Когда мы приходим куда-нибудь на вечер, она совсем не отпускает от себя и не дает ни с кем больше танцевать… А, ведь, нельзя же все только с ней одной… – Алла не верила своим ушам. – Чувств никаких нет, – продолжал он, а надо, ведь, чтоб чувства были, – поверял ей, видимо, давно уже и сильно наболевшее Гриша. – Требует, чтоб все время при ней был, и когда я устал уже, а она все равно тащит и тащит: «Давай потанцуем, давай потанцуем». – Да что же это такое? Да как вы могли дать ей так на голову сесть? С чего это вдруг? – Возмущенно сетовала Алла. – Вы скажите ей, что для вас замену найти, – это раз плюнуть. Вы только свистните, и к вам восемь в шляпах в очередь встанут! – Подбадривала его ученица. – Да, и передайте ей, что я первая приду и заменю ее в любой момент! Нет у вас этой проблемы, чтобы при ней всегда сидеть. Да как она смеет, без году неделю занимавшись? В общем так. Если будет третировать вас, дайте, я с ней поговорю. Уж я-то объясню ей доступно, как вести себя надобно… С Вами. Ишь чего удумала… – искренне возмущалась и негодовала Алла. – И ведь она на десять лет старше меня, продолжал жаловаться, как маленький, Гриша… – Как? А Вы мне лгали, что она ровесница Ваша! – Упавшим голосом напомнила Алла. Он промолчал. – Вот если б у нее штамп в паспорте стоял, прибавила она свой последний аргумент, – тогда, конечно, имела бы кой-какие права указывать. А так – никаких, решительно никаких прав не имеет! Если хотите, я с ней поговорю. И эта ее готовность заступиться за него, ее уверенность в себе и в Гришином праве на свободу, действительно, помогла ему сбросить ставшее уже непосильным ярмо чужого влияния и тирании. Встретившись с ним через неделю на вечере, Алла увидела, что Гриша повеселел, раскрепостился, как раньше, и танцует уже с другой, не знакомой ей, правда, женщиной. Она пригляделась. Гришина новая партнерша совсем не «владела вопросом». К изумлению Аллы, она при первых звуках вальса наивно отправилась вальсировать с ним. Ну, разумеется, с первых же шагов дело у них не заладилось… Создавалось впечатление что ноги партнерши насмерть приклеились к полу, или увязли в чем-то, или на них выросли стопудовые гири. Алла решила не мешать ему на вечере. Но в телефонном разговоре, после того, она спокойно поделилась с ним своей тревогой: – Гришенька, дорогой мой. Я конечно, тоже не сахар, и, ни Боже упаси, не достойна вашего мастерства. Но все же два года занятий с вами не прошли даром, и я хотя бы не ноль уже, а, можно сказать, добротный полуфабрикат, – усмехнулась она. – Так зачем вам снова и снова тратить силы на обучение разных, случайных дамочек? Ведь ваше здоровье уходит при этом в песок с каждой новой неумейкой совсем безрезультатно! Больно видеть, честно говоря… И вскоре Гриша, видно, что-то окончательно поняв, наконец, для себя уже сам приехал к ней, на ее новую квартиру, где они радостно и жадно наслаждались обществом друг друга и работали над новыми элементами с большим упоением, занимаясь, с небольшими перерывами, почти целый день. Позже Гриша сообщил Алле, что ищет партнершу для занятий сальсой в новом сезоне да и на вечера не отказывается ходить. Одиночество, или свои и чужие – Привет! Как дела? – зазвучал в трубке родной и любимый, чуть низковатый голос Светланы. – Привет, спасибо, неплохо. Вот ваяю, пишу и пишу, не могу остановиться. А ты на даче? – Да, с ребятами, они второй этаж делают, а я кормлю их. Настроение Светланы после серьезной размолвки с ее любимым резко ухудшилось. Из-под нее тоже была как бы выбита жизнью ее основная, эмоциональная, дарящая ежедневно необходимые для жизни свет и радость, «подпорка». Раньше, живя в этой иллюзии, что все у них с Валентином может быть хорошо, она черпала из нее бодрое настроение и оптимизм. Теперь, напротив, когда он, оскалившись, стал кусаться и показывать клыки, скорее всего, завидуя и с трудом перенося ее внушительные, признанные руководством и коллегами, успехи по службе, она впала в черную полосу негатива. – Хорошо! Можно воздухом подышать, в лес сходить, расслабиться, – улыбаясь, старалась поддержать подругу Алла. – Ромка женился, так и помощница есть там у тебя. – Не нужна я им, – заметила Светлана. Одиноко, – страх… Я о тебе все думала тут, много… – Спасибо. – От этого одиночества, пожалуй, и по за границам поедешь, и куда угодно... – Да-а, Белла лихо ухватила: «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным…» – Точно… Но знаешь, я бы не могла в чужом доме жить, я думаю… – в растерянности прикидывала Светлана. Алла прыснула, оглядываясь на свою эпопею. – Я не знаю, конечно… – оживилась она, сияя от множества ярких и забавных лоскутков своих красочных воспоминаний. – Но вот как испечешь пару пирогов эдаких или изобразишь солянку какую-нибудь страсть выпендрежную, а потом накормишь несчастного… – И что же? – недоумевала домашняя недотрога. – Так и не чужой он делается, дом-то… – интонацией Дорониной из «Трех тополей на Плющихе» вывела Алла. – А-а-а… Серьезно?! Надо же… – подивилась подруга. – Чего ж, не осталась тогда? – А ты забыла?! – возмущенно прикрикнула на нее Алла. – Я-то помню… эту ночь в свете софитов! Видишь ли, я привыкла спать по ночам у нас в России, а не бегать по темному лесу или сидеть, запершись в туалете, когда из него каждые десять минут с другой стороны дверь вышибают… – А-а-а… ну, да… и то верно… – погрустнев, согласилась Светлана. Однако, подумав немного, через пару секунд, снова возразила. – А чего запиралась? – Ты что, с Луны свалилась?! Я же все тебе рассказывала, в подробностях! Ведь он в мокрых брюках явился, обдутых, и потом вокруг унитаза тоже все уделал… с пива этого чертова… – Обмыла бы и спать положила, не чужой, чай… – усмехнулась Светлана. – И так-то брезговала, жуть, а еще и мыть его, описанного… Ишь, чего выдумала, тьфу, гадость какая… Нет у меня смирения твоего, Светка! Отвращение одно вызывал, страх и ужас. Не более того… – Вот, видишь, – в который раз упрекала ее Светлана. А не уехала бы от него, глядишь, и в Швеции жила бы сейчас… – Мне и тут неплохо: слава Богу, все в сухих штанах ходят пока еще. Вообще Светлана умела излагать свои мысли и чувства не только поэтичными строчками из великих, но также неплохо владела вульгарным, если это было нужно, и даже русским устным языком, припуская его не часто, но не в бровь, а в глаз, метко поражая при этом самое яблочко своей цели, которая состояла в таких случаях, как нетрудно догадаться, в максимально достоверном отображении действительности с помощью усиления выразительных средств обычного разговорного языка. Однако Алла, в тайне восхищаясь подобной смелостью подруги в выборе выражений, иногда все же одергивала ее, когда та припускала больше, чем обычно, ненормативной терминологии. – Вот так из тургеневских девушек и превращаются в извозчиков, – любовно, но с напускной строгостью поддразнивала она подругу. – Как ты сказала? – удивлялась Светлана. – Из тургеневских – в извозчиков?! – смакуя метафору, начинала хихикать она. – Ну, да, вроде того, – подтверждала Алла с улыбкой. – Слушай, прямо в точку попала. Это про меня! Так и есть, вот ужас, – с готовностью признавала она, испытывая приступ недовольства собой. Но и Светлана часто критиковала Аллу, споря с ней постоянно о ее поступках и пытаясь изменить поведение подруги в лучшую для нее же самой сторону. Она все время призывала Аллу к большей терпимости в отношениях с мужчинами для достижения более стабильных и ровных отношений. И после истории с Гуннаром Светлана не поняла и не одобрила срочный побег от него Аллы. И для подкрепления своей мысли тогда она дала еще одно неожиданное и смелое, на наш взгляд, определение любви: – Любовь, Алка, это когда… дерьмо едят, – тихо и убежденно, почти шепотом, сообщила Светлана. Поморщившись, но тут же проигнорировав покоробившую ее форму, Алла мгновенно вникла в самую суть и в принципе согласилась с подругой, но нашла ее пример не подходящим для той своей ситуации с охотником, от которого она спешно уносила ноги без оглядки. – Мы были знакомы с ним еще только пару недель, дорогая… и такой любви, о которой ты говоришь сейчас, еще и в помине быть не могло. Можно сказать, что когда он вел себя хорошо, он был довольно приятен и симпатичен мне, но и только! Он мог бы стать любимым, но тогда еще не был им. – Ну, как знаешь… – не стала спорить Светлана. Ее фиалковая любовь… Однажды, в выходные дни последних чисел августа, они со Светланой приехали на дачу. Подруга в те дни была расстроена не на шутку своим ненаглядным и пребывала из-за этого в затяжном мучительном стрессе. Вечером они, как обычно, сидели за бутылочкой виноградного вина, утопая в своих воскресных, с задушевной подругой, излюбленных «страданиях». Было славно сидеть в бревенчатой горнице, друг напротив друга, у теплой, уютно потрескивающей печи, говоря обо всем как на духу, без всяких тайн и стеснения, понимая все с полуслова, если не с полувзгляда, давая друг другу выговориться, испросить совета и утешения… Столько лет вынашивая и лелея свою мечту, радуясь и любуясь своим «мальчонкой» (которому было в реальности уже за пятьдесят), Светлана осуществляла по сути огромную, повседневную, душевную творческую работу по созиданию более крепких, тесных и надежных отношений, молча и терпеливо стараясь вывести их из рамок чисто производственного и, по сути, ближе к флирту романа. Она возила ненаглядного на залив, предлагая ему и другие увлекательные маршруты; звала съездить в Михайловское или куда-нибудь еще, всячески пытаясь отыскать заветные тропинки к его сердцу. Но теперь, когда он так неожиданно и злобно вдруг ощетинился, оскалившись на нее и показав клыки, ей пришлось уже волевым усилием стащить с себя розовые очки, через которые она, упорно цепляясь за них и не слушая подругу, все это время с великой любовью и нежностью взирала на него. Сейчас ее гневному и строгому взгляду предстало самое неприглядное зрелище, и она, осознав, наконец, что вся ее многолетняя деятельность по возведению светлого и просторного здания их новых, более близких, душевных и теплых отношений оказалась на деле лишь плодом ее воображения, вместе с болью открывшейся вдруг сердечной пустоты ощутила невыносимую тяжесть реально образовавшегося вокруг нее и обступившего со всех сторон одиночества. Конечно, у нее были дача и дети, и внук, но от этого сейчас было не легче. В той ямке в груди, тепло которой, как огонек свечи, она свято берегла и лелеяла столько лет и которое помогало ей жить, теперь стало холодно и пусто. Вскоре вино было выпито, и, как это бывает в некоторых случаях, в тот вечер его не хватило. Светлана предложила съездить в магазин на станцию, и они съездили. Известно, что когда человек сильно расстроен, он, разумеется, хочет поскорее забыться и хоть на время избавиться от боли. Светлана, которую на этот раз очень сильно и неожиданно обидел «ее мальчонка», не то позавидовавший ее семимильным шагам вверх по карьерной лестнице, не то еще от чего другого, была вся какая-то морально надломленная и разбитая и пребывала в особенно удрученном и подавленном состоянии. Непомерно тяжело было сейчас, потому что еще недавно, как ей казалось, между ними с дорогим ее сердцу мужчиной все шло как раз-таки на лад. Она кормила его на работе домашними разносолами и куличами, отвозила до дома на ее фирменной новой иномарке (которую освоила вообще ради него), сшила ему, как мы уже знаем, батистовую рубашку, а он за это регулярно поил ее кофе в их кафе на работе и угощал шампанским. Из-за границы он писал ей большие письма и привозил разные шарфики. Вся трагедия Светланы состояла в том, что он вел себя крайне не ровно с ней, а временами и не слишком достойно, несмотря на то, что не видеть и не знать о ее молчаливом, но преданном чувстве к нему он, конечно, не мог. Коллега был довольно нервным, а кроме того избалованным женским вниманием индивидом. Светлана глубоко страдала временами от его странного и, как ей казалось, садистски демонстративного равнодушия к ней. И это после всех его писем, которые он присылал ей, живя в одиночестве по полгода в Штатах или где-нибудь еще. Имея тончайшую душевную организацию и супер-гипертрофированную (т.е. неадекватно повышенную) реакцию на каждый его взгляд или вскользь брошенное им слово и чуть не умирая от его холодности и невнимания к ней, Светлана в такие дни впадала в тяжелейший стресс, иногда ища спасения не только в исповедальных беседах с подругой, но и в согревающем эликсире жизни. Истерика, или разборка в собственном тылу Эти выходные не были исключением, и Алла, как могла, старалась утешить подругу, но пока это плохо получалось. Они съездили на станцию, купили чего надо и вернулись к своему застолью. Время, однако, уже близилось к ночи. Видно было, что Светлана очень утомлена, расстроена и перебрала малость лишнего. Чтобы утешить и отвлечь ее, а если удастся, то и развеселить, Алла стала рассказывать ей о своих зарубежных впечатлениях, на ходу прибавляя, или «причесывая», как говорят в Саратове, свой рассказ для интересу, веселья, театральных эффектов и увлекательности. Однако подруге было явно не до смеха. Более того, она сидела все более отстраненно и нахохлившись, без обычной теплоты поглядывая на рассказчицу и, казалось бы, думая о чем-то, о своем… Вскоре после этого произошло нечто совсем неожиданное: со Светланой вдруг случилась истерика. Да, это была настоящая, с рыданиями и воплями, отчаянная истерика. Она выкривала что-то, захлебываясь от слез, не помня себя и бросая в лицо ошарашенной подруги горькие упреки и слова осуждения. Прислушавшись к ним, Алла поняла, что недовольство подруги теперь направлено в ее сторону. Светлане явно претили ее недавно начатые и вроде бы в шутку продолжающиеся поиски мужчины и мужа за границей. – Но почему же, почему никогда у тебя ничего не получается?! – Почему? Отвечай мне! – восклицала она. – Ты – как последняя… я не знаю, кто… вот ты кто… ты позоришь Россию… – захлебывалась она в рыданиях, стоя напротив Аллы с покрасневшим, заплаканным и опухшим от слез лицом и, скорчившись, выкрикивая все это. Ее трясло, колотило и шатало… – Ну, да, конечно, ты права… я и сама так думаю временами, – во всем и полностью соглашаясь с подругой, пыталась успокоить ее Алла. Через некоторое время ей удалось уложить Светлану в постель, но сама она не сомкнула глаз до утра. На следующее утро Свете было немного лучше, но она ничего не помнила. Вернее, она не помнила того, о чем кричала в своей вчерашней истерике. Ей стало много легче. – Ну, это ж надо было так набраться! – с довольной улыбкой и деланным удивлением, посмеиваясь, говорила она. – У тебя была настоящая истерика, мамашка… – Что, Алка? Что? Говори! Я ничего не помню! Что я плела?! – Да нет, ничего особенного… так… Сначала ты вопрошала меня о том, почему у меня ничего не получается в личной жизни и очень убивалась по этому поводу… и плакала… А потом… – Что, что потом?! – Ты говорила все по существу вопроса, мать, – усмехалась Алла, крайне довольная тем, что теперь подруге стало лучше. – Что, что я говорила? Не томи! – продолжала допытываться, терзаясь рискованной неопределенностью, подруга. – Ну, что я – эта… как его? Ну, ты меня понимаешь… и позорю Россию. – Алла! Прости меня, слышишь? Прости, ради Бога! – Да нет, чего ты извиняешься? Все верно… Я и сама так думаю про эти свои поиски за бугром… Но, видишь ли… Я если и вступаю когда в отношения, то ведь крайне редко и только с тем, кто мне, действительно, по душе… Да, только по доброй воле и в полном согласии с собой, ты ведь знаешь. И потом… я за это никогда ничего не имела… Вообще ничего… Кроме расходов на эти поездки проклятые. – Прости меня, прости…– умоляла подруга. – Да нет ничего, ты права. Я заслужила это, и правда: неча нам по их буграм шататься… Это верно, кто же спорит? Но Светлана не унималась. Она поняла, наконец, что произошло. Искренне переживая о случившемся, она еще очень долго после того, практически весь следующий день, в течение которого они ходили по лесу и собирали грибы, все просила и просила прощения. И потом, когда они вернулись в город – тоже. А когда наступило прощеное воскресение, она позвонила Алле ни свет, ни заря: – Алла… Прости меня! – Да что ты, совсем уже с ума сошла, Света?! Я сплю еще. Который час? – Прости меня, слышишь? Прости… – Ну, хорошо, хорошо… конечно, прощаю, – не выдержала Алла. Ну, и ты прости меня, если что не так… – следуя старинному русскому обычаю, попросила она. Финал Танцуя, она летала теперь по новой их квартире. И если бы кто-нибудь имел возможность заглянуть в замочную скважину и подглядеть за ней, то поразился бы тому, как довольно взрослая женщина жизнерадостно, как девочка, порхает взад-вперед по просторной прихожей то в ритме вальса, технично и как бы над полом тренируя вращения, то в ритме еще бог знает чего. Выходные дни она проводила по-разному. И счастливее ее, казалось, был только один человек на свете: это был Гриша Елкин, зелеными смеющимися глазами строго следящий за каждым ее движением. Не срочный ответ Грише – Да, Елкин, ты, конечно, очень долго думал… Но с годами разобрался в вопросе и понял все правильно обо мне, – улыбнулась Алла, привычно обращаясь к Грише в своих мыслях. – Кстати, теперь, после истории с Лахудрой, она легко и естественно перешла с ним на «ты». И он – тоже, будто давно ждал этого. Их отношения явно стали более близкими. – Только я – не из прерий, мой дорогой… Я – дочь степей! И душа моя – цвета бескрайнего поля ярких и нежных оранжево-красных маков, трепещущих на теплом ветру, или – алых тюльпанов в весенней степи, проросших из бесчисленных добрых семян моего детства… И я не говорю «никогда» Гриша серьезно и откровенно объяснил ей, наконец, что он – несчастный человек. Он очень нервный и немощный для полноценной жизни вдвоем. Ему это уже не под силу. – Но, Гриша, ведь женщина – живой человек, и она невольно привязывается к вам, когда помногу дней и часов проводит с вами наедине, в ваших, можно сказать, непосредственных объятиях…– пыталась объяснить очевидное Алла. – И она, эта женщина, как правило, не так помешана, как вы, на этой сальсе. Да это и невозможно! – добавила Алла, хорошенько подумав. – Да, она соглашается быть вашей помощницей, то есть этой самой «болванкой», как вы выражаетесь. Но только ради вас… Вернее, из-за вас… – мучительно подыскивая слова, пыталась достучаться до Елкина Алла. – Доказано уже, что все, что человек делает, он делает ради себя. Вот. И эта женщина, ваша очередная жертва, тоже надеется в глубине души, что вы будете ее другом и ее мужчиной… Она делает это, чтобы не быть одинокой! – Но ведь она получает тоже уроки и навык танцевания новомодного танца, ее мастерство растет… – Верно, но в нашем возрасте – это уже не так важно, как найти своего человека, свою пару. Вы, извините, «трекнулись», Гришенька, на вашей сальсе. И ставите женщину, человека, любящего вас, ниже какой-то танцевальной техники. Да, я понимаю, что это – ваша жизнь… – Я тоже все понимаю, – грустно признался Гриша. Я – несчастный человек, и когда я думаю о будущем, я уже подыскиваю себе богадельню. Алла мысленно ужаснулась. – Гриша… Конечно, если что-то случится, я прибегу к вам… Но вы подумайте все же и обо мне. После всех наших занятий, вы всегда уходили или выпроваживали меня. И я опять оставалась одна. Но ведь мне, как любой одинокой женщине, хотелось иметь друга, который будет со мной… – Да, я понимаю… И я не говорю «никогда». Дописывая повесть Слава Богу, что у нее еще оставалось свободное время от отпуска. Она поставила себе задачу закончить свое произведение, поставив в нем жирную точку. Однако, как оказалось, это было совсем не просто. Имелись разные варианты. Она и не заметила, как эти разные варианты нарисовались не только в ее воображении, но в самой ее жизни. А теперь еще и несколько шведов предлагали ей свое общество, совместную жизнь, заботу и любовь. Внутри себя она была как-то непривычно спокойна. И главным в ней было то, что она не собиралась никуда ехать, ни в какую другую страну, даже в Швецию. Она не мыслила себя теперь без своего дома, своих друзей, своего города, а главное, без русского языка. Ведь мы не только говорим, но и думаем на нем, на нашем языке. А если ты будешь плохо знать язык, то и думать на нем ты не сможешь свободно. А хорошее знание языка придет только через много лет. Вон, Эльга, уже так устала от шведского за три–четыре года жизни там, что дома говорит теперь только по-русски. Слава Богу, что Матс интересуется русским языком и Россией и не возражает против этого. Благодаря этому теперь он практически все понимает по-русски, все! И может даже говорить немного, причем произносит все очень нежно, музыкально как-то и красиво! Эти мужчины, пишущие ей, были, возможно, совсем не плохими. Но они были все же чужими для нее и совсем не притягивали больше к себе. Она продолжала изучать шведский и переписываться с ними, обсуждая литературу и фильмы. Но главным ее интересом была пропаганда и ознакомление чужестранцев с особенностями русского языка, его правилами в устной речи и на письме. Особый же интерес проявляли шведы к русским идиомам и пословицам, восхищаясь ими, и даже писали ей, что «покупают» и будут применять в своей речи эти, новые для них, русские выражения. – Я здесь не в своей тарелке, – жалуясь на одиночество и отсутствие душевного комфорта в небольшом городе, куда он недавно переехал, – писал ей Ингвар, бесконечно смеша и забавляя ее мгновенным применением на практике ее недавних уроков. Пока она колебалась и раздумывала над решающим выбором вариантов для завершения своего романа этот выбор совершился сам собой. Дело в том, что Ингвар был одним из любимых ею товарищей, одновременно и учителем для нее шведского, и учеником для себя русского языка. Его самым любимым занятием было смотреть телевизор и слушать радио. Он всегда очень радовался приходу воскресения, потому что по этим дням, как он сообщал Алле, было много хороших радиопередач. Справедливости ради, надо отметить, что он с удовольствием смотрел передачи о России и сериалы о русских литераторах – лауреатах международных премий. Это делало ему честь в глазах Аллы, потому что такой «продвинутостью», по ее мнению, мог похвастаться далеко не каждый швед с данного сайта знакомств. Тем более что на собственной странице Аллы, расположенной на этом сайте, она специально акцентировала и подчеркивала, что ищет мужчину, интересующегося Россией, ее культурой и языком. Он писал ей и о том, что говорила ему мать в трудные минуты жизни, в чем она видела выход и спасение для любого человека? Она говорила ему, что жизнь будет лучше, если большую ее часть заполнить работой. И Алла написала Ингвару, что его мать была мудрой женщиной и что она, Алла, абсолютно согласна с ее этой мыслью. Ингвар был очень растроган. Затем швед прислал ей имена русских классиков, с произведениями которых он был знаком, и интересовался, что читает она? Выяснив, что Алла почти не знакома со шведской литературой, Ингвар порекомендовал ей Августа Стриндберга. И все было бы замечательно, если бы в их мирной переписке не случился один досадный инцидент. Алла написала Ингвару, что не возражала бы увидеть еще несколько его фотографий. И ответил ей, вроде бы, обычным письмом. Вначале там не было ничего непристойного: он отвечал на ее вопросы о качестве ее шведского в сложных и больших ответах на его письма, а также спрашивал о том, что она сейчас читает? Как преподаватель шведского в еще недавнем прошлом Ингвар хвалил язык и читабельность ее писем, и Алла была очень рада такой его оценке. Она поблагодарила за это и ответила ему, что сейчас перечитывает «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского. Алла была рада этим его вопросам, тем более, что Достоевский был упомянут им среди знакомых ему русских писателей. Она даже в тему этого письма вынесла отдельно имя своего литературного божества: «Федор Михайлович Достоевский». И даже обо всех видах танцев, которые она танцует, расспрашивал ее дотошный, неугомонный швед. – Самба, румба, ча-ча-ча, танго, рок-н-ролл, – стараясь ничего не упустить, перечисляла Алла. – Аргентинское танго, сальса, – на этом она решила остановиться. Отечественную программу и все виды вальсов, которые мы изучали, не буду упоминать… Ведь он все равно не видел никогда ее и не знает еще, что такое: «Русский бальный», «Русский лирический» или «Венгерский бальный», или «Вальс-гавот». Да, остановимся на сальсе, этого достаточно, подытожила Алла, отправляя письмо. Но Ингвар так не думал. Он похвалил Аллу за ее широкий репертуар и спросил… танцует ли она кан-кан? – Кан-кан? – это рассмешило ее, и она с удовольствием объяснила Ингвару специфику кан-кана – короля ночных кабаре. Образы танцовщиц кафе Мулен Руж, увековеченные в танце кистью Тулуз Лотрека, мгновенно всплыли перед ее глазами. Большие батманы и махи, нарастающий ритм зажигательной музыки, мелькание кружевных панталонов и подвязок, ослепительный, озорной антураж беспечного вихревого веселья… Все для услаждения плотоядных взоров и ненасытных желаний. Она спросила Ингвара, видел ли он фильм «Мулен руж»? Да, он смотрел его, а также был в музее мадам Тюссо в Копенгагене, где стоит восковая фигура знаменитого художника. – Конечно, – ответил Ингвар на ее просьбу о фото. – Я пришлю тебе, нет проблем. Но я хотел бы тоже иметь несколько твоих фотографий. У меня есть только один твой снимок, где ты сидишь на кресле у рабочего стола. У тебя есть фото в купальнике? Или в нижнем белье? – Продолжал запросто он. Дочитав до этого места, Алла вздохнула: начинается. Ну, как же без этого? Жаль, что я не успела еще познакомить Ингвара с русской поговоркой: «горбатого могила исправит». Для чего им тогда, этим козлам, Интернет? – Все мужчины любят сексуальное нижнее белье, с кружевом, продолжал просвещать ее швед, – высокие каблуки и т.д., – заботливо информировал он Аллу. Волосы, казалось, зашевелились у нее на макушке, ее передернуло, и она еще раз пробежала глазами письмо. Дальше швед, как обычно, отвечал на ее вопросы и задавал по ходу дела свои. «Достоевский, Тургенев, Лермонтов, Пушкин» – читала она великие имена, выведенные автором письма красивым, залихватским, шрифтом. Как-то вдруг сразу устав и пригорюнившись, Алла решила не отвечать наглецу. Зачем? Масштабы этого циничного явления, связанного с бесстыдным поведением иностранных мужчин в Интернете, ей все равно не изменить. Можно только самоустраниться… И она, подумав так, уже решила было отойти от компьютера, как вдруг глаза ее вернулись к самому верхнему заголовку письма на экране монитора и застыли на его теме… Какой ужас! Сознательно или случайно, но Ингвар забыл удалить или изменить в заголовке ту тему, которую указала Алла в своем последнем к нему письме. Над этим позорно-циничным письмом Ингвара с просьбой о фото в нижнем белье остался стоять прежний ее заголовок: Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы». Алла ужаснулась случайно допущенному кощунству. Совершенно расстроенная, безутешная и разбитая, она легла спать. Но сон не шел к ней. Она долго ворочалась и металась, никак не находя удобного положения и покоя. Ее уже ничем нельзя было обидеть или оскорбить, но было бесконечно тошно, муторно и противно. Наконец, она вскочила с постели и написала ответ: «Вот как? Неужели? А я и не знала, что у вас принято, чтобы женщины посылали незнакомым мужчинам свои фото в нижнем белье! Это ваша традиция? Ай-яй-яй! Какой позор... Может быть, они и кан-кан танцуют для вас? В таком виде? Тогда почему вы все такие одинокие и несчастные? Не понимаю!» Последнюю фразу Алла вынесла в самый верхний заголовок – тему письма. Она быстро отослала свой ответ Ингвару и снова заметалась по квартире. Она чувствовала, что забыла что-то сверхважное, совершенно необходимое и лихорадочно продолжала думать. Сейчас, еще немного, и она окончательно припечатает его, как таракана… Наконец, ее осенило. Она села за компьютер и послала Ингвару следующее сообщение: «P.S. Я вижу, что ты очень плохо читал русскую классику и ничего не понял в ней… Сожалею.» Теперь-то уж он точно замолчит, а может, и задумается, – усмехнулась Алла. Ей стало удивительно легко и весело, точно страшный и, главное, совсем ненужный ей груз, который она зачем-то упорно тащила на себе последние три года, свалился, наконец, с ее плеч. И тогда, снова улыбнувшись тому, что испытывает «шестое чувство каждого советского человека», а это, как мы уже знаем, – чувство законной гордости и глубокого удовлетворения, – она поставила в романе со Швецией жирную точку. Через некоторое время Ингвар снова объявился, показав недюжинный характер бойца и проявив волю к победе. «Началось со ссоры, а кончилось любовью», – написал он ей вдруг. Действительно, он практически признался ей в любви, допуская возможность самых серьезных отношений и даже совместной жизни. Потом пригласил ее провести с ним две–три недели в Стокгольме в квартире его сына. В разговоре с Аллой по телефону он любил говорить ей русские слова. Так, подтверждая свое желание и серьезные намерения взять ее к себе в Швецию, он очень неожиданно для нее, мягко, чисто и лирично, выговорил по-русски: «Правда…» – Ну, если правда… – поставив ему «птису» за произношение, недоверчиво пожала плечами Алла. Эпилог А тут как раз один швед на днях прислал ей их внутреннюю и очень удобную поисковую систему. Она набрала там имя, фамилию и город Ингвара и сразу разжилась кое-какой любопытной информацией о нем. Оказалось, что он написал статью в местную газету своего небольшого городка… о переехавших в Швецию российских женщинах. Смысл этой статьи сводился к тому, что… «женщина-мечта из России может дорого вам обойтись, сограждане вы мои…». Очевидно, за такие материалы газета хорошо платила. Алла знала, что Ингвар был уже два года на пенсии после инсульта и, очевидно, нуждался в приработке, во всяком случае, он совсем недавно отказался даже от стационарного домашнего телефона из соображений экономии. И, может статься, до того он или кто-то из его друзей, или все они вместе, были насмерть «обижены» россиянками. Алла тут же связалась с Ингваром и уточнила, его ли эта статья? Оказалось, что – его. Но в процессе выяснения этого факта, Алла даже несколько пострадала морально: он, поняв, что не имеет возможности отпереться, от досады, в гневе, даже оскорбил ее… Как будто она была уже с ним в Швеции и в чем-то зависела от него… (!) Тогда она ответила ему так: Я вижу, что оскорблять женщин – теперь не только твое хобби, но и профессия, Ингвар? Что ж, «дурное дело – нехитрое!», – как у нас говорят. Жаль, что таким образом ты теперь зарабатываешь даже себе на хлеб и на жизнь. Видно, больше уже ничего не можешь делать? Несчастный человек… После этого, спустя некоторое время, Ингвар снова написал ей. Он явно «держал удар», не желая терять ее… Швед написал даже, что приступил к изучению русского языка. И что язык наш – не такой уж трудный для людей, способных к языкам вообще… Хотя некоторое время назад он писал об этом ровно противоположное… В таких случаях мы говорим: «охота пуще неволи». Как мы уже упоминали выше, на страничке этого сайта у Аллы было подчеркнуто, что она ищет человека, интересующегося Россией, ее культурой и русским языком. Он просил и даже умолял Аллу продолжать знакомить его с русскими поговорками, и чтобы она сначала писала их по-русски латиницей, а потом уже кириллицей. Но на этот раз Алла ответила ему… что русский язык – это «наше все», это наше святилище! И что она будет знакомить с ним только честных и дружелюбных людей, а не тех, кто говорит нам одно, а за спиной россиян – о них же – другое. Ингвар долго еще сопротивлялся принятому в отношении него решению и продолжал писать ей. – Не плюй в колодец, – пригодится воды напиться… – продолжала выборочно знакомить его с русскими поговорками Алла. Очевидно, от отчаяния раздобыв где-то русский источник, он ответил ей тоже по-русски, написав даже кириллицей: – С одного вола две шкуры не дерут! Очень удивившись тому, что теперь она от него уже на русском языке узнала новую для нее поговорку, Алла снова, с чувством глубокого удовлетворения и законной гордости, подумала про себя: – Что ж, если он, действительно, такой способный к языкам, то тогда, ладно уж, пусть его, изучает… Судьба тюльпановой любви, или открыты мои глаза – А что же Ульф?! – спросит изумленный читатель. – Какой Ульф? – не менее изумленно слукавим мы. – Ах, этот… – тут мы еле заметно улыбнемся. Ну, что же? Он был режиссером всей этой шведской драмы (спасибо, не трагедии)! Каким он был, таким он и остался, и продолжает оставаться до сих пор все там же, в тени, за кадром… Он живет, как и раньше, прикрытый надежной ширмой интернета, который предоставляет огромные возможности для жутких беспощадных игр анонимов и даже ведения, как мы видели, ими тайной и жестокой борьбы с теми, кто им не по вкусу. Конечно, творить зло гораздо удобнее и безопаснее, когда тебя не видят и не знают, что все это дело рук твоих... «Уютно и комфортно», вроде как швырять камни в кого-то из-за угла. Да, он остался за кадром всей этой лесной шведской истории, но это только потому, что ему с самого начала было несколько раз отказано. Судьба всегда хранила Аллу от чего-то очень страшного и спасала ее ее же собственными устами и руками, ее интуитивно грамотными действиями, ее собственным решением и отказом. Она никогда не ставила ногу в явное болото, предпочитая изнутри, в своей незапятнанной ложью или распутством душе, светлые сухие пригорки. Даже если она случайно вплотную приближалась к какой-нибудь трясине, она, почуяв беду, стремглав уносила оттуда ноги, как от Гуннара. Да, творить беспредел и потешаться над российскими женщинами, – это их главное хобби и «развлекалово», судя по всему. Ведь у бездуховных и пресыщенных жизнью немолодых мужчин уже так мало истинных радостей в жизни. И разумеется, он был автором, сценаристом, режиссером и «постановщиком» в реальной жизни ее последней одиссеи. Конечно, он знал Гуннара и всю его лихую компанию: не то альфонсов, не то бизнесменов, не то торговцев телами, не то еще кого… И это он или его человек, звонил ей в преддверии той страшной ночи с вопросом-предложением, что Гуннар явится домой на другой только день. А эта ночь была нужна ему самому, чтобы провести ее с ней, временно (хотя бы на одну ночь) нейтрализовав Гуннара! Кто еще, как не пьющий и зависимый от них, его работодателей, Гуннар, к тому же до сих пор страдающий по ушедшей от него через три года совместной жизни русской женщине, лучше всего подходил для этого? В голосе звонившего тогда очень четко слышалась интонация командующего парадом, с которой Алла, как актриса, могла только соглашаться, но не спорить. А она не согласилась… Тогда – получи! Мы помним, что Алла интуитивно, с первого взгляда, еще три года назад, распознала его порочность, поскольку для нее в нем как бы печатью на лбу и реальным сиянием изнутри жила, как непревзойденная по своему великолепию и могуществу царица, та распущенная до вселенских масштабов, поистине беспредельная, сексуальная свобода, не знающая никаких границ, пощады или остановки во времени. Он был велик, голубоглаз и дьявольски притягателен, энергично излучая вокруг себя мощное биополе, какие-то фантастические флюиды… Он был абсолютно неотразим, и не слишком влияло то, что и похотлив к тому же… Вряд ли хотя бы одна женщина, хотя бы когда-нибудь, отказала ему! Этого просто не могло быть! Никогда. Где ей было тягаться с Той, безраздельно царящей в нем? И все же она попыталась… Потягаться… Не зная многого тогда, у Гуннара, но после звонка руководителя безошибочно почувствовав западню… Из ее тайного дневника Мог ли «подложить»? – Запросто. Вы помните фильм «Интердевочка» c потрясающе талантливой, пронзительной и замечательно достоверной в каждой своей роли, будь то монахиня или проститутка, Еленой Яковлевой в главной роли? Ту сцену из него, где главная героиня с мужем, уже живя в Швеции, принимает гостей и коллег по работе мужа за большим праздничным столом на солнечной летней лужайке перед их домом? Случайно облив чем-то свое светлое платье, она идет в дом, чтобы переодеться. И там, в ее спальне, в тот момент, когда она переодевается, ее настигает похотливый начальник мужа. Желая овладеть ею, он признается, что «подложил» ее под своего подчиненного, ее теперяшнего мужа, еще в Петербурге, специально, с целью достижения интимных отношений с ней здесь, в Швеции. Эту, с великим трудом постижимую нами, логику вполне мог иметь и Ульф. Почему нет? Во всяком случае наглядный и убедительный, вполне допускаемый в реальности определенной категорией шведских мужчин прецедент, как мы видели, уже был создан. И если учесть, что главным препятствием между ними с Аллой Ульф считал то большое расстояние, которое отделяло их друг от друга в повседневной жизни, то можно допустить, что он решил сократить его таким нешаблонным образом. Устроив Аллу в Швеции с Гуннаром, он, возможно, хотел получить взамен одну эту ночь с ней. А позже, не исключено, что и много других ночей… Однако она с самого начала активно сопротивлялась, с трудом устояв физически, когда он был готов к их встрече: всячески увиливала, лавировала, перенося ее из одного города в другой, оттягивала время, бесконечно опасаясь за себя и этим уже отказав ему. Она устояла и в самом конце этой не самой печальной повести, почувствовав интуитивно близость тряского, гибельного болота… Но всей остальной своей сущностью, духовной и женской природой, она была полностью, до кончиков ногтей, покорена им и взята в полон с того же самого их первого взгляда. И не уследив за отлетевшей к нему и беззащитной перед ним душой своей, она попалась уже тогда в его адские сети… А ведь мы помним, кем он был, на самом деле… Хотя в своем внешнем облике Ульф имел всего-то сходства с Воландом, что… никогда не был нашим соотечественником, пожалуй. Поэтому-то по всему, как мы предполагаем, Алла и не заслужила счастья. Она заслужила только покой. Но зато с ней по-прежнему оставалась ее вольная воля, дарованная ей как дочери степей, будто летящей верхом по бескрайним, алым от тюльпанов просторам, самим Небом еще задолго до ее рождения! 2006-2009 гг., Санкт-Петербург Содержание Часть I. АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО 3 Глава 1. Родом из детства, или увертюра к жизни 6 Глава 2. Долгая дорога к нему 10 Глава 3. Это сильнее меня 31 Часть II. НА НЕВЕДОМЫХ ДОРОЖКАХ 50 Глава 4. Здравствуй, Швеция! 50 Глава 5. Без него 70 Глава 6. Интернет. Интернационал. 84 Глава 7. Тебе понравится здесь! 95 Глава 8. Судьба любви 115 |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
