Место было выбрано на редкость удачно – с одной стороны долины реки Малкан поднимался высокий тополевый лес, в котором держались сохатые; с другой – вставал склон холма с обильными ягодниками и урожайными зарослями кедрового стланика – мелкой густопереплетеной кустарниковой сосны, произошедшей от кедра. Сразу за холмом в Малкан впадал приток Анмандыкан, верховья которого уходили в скальные цирки горного массива Эгуйя.

Иван Огородников поставил зимовье на высоком берегу прямо над поймой – так что окна получались вровень с верхушками тополей, росших узкой лентой вдоль реки. Именно здесь Анмандыкан впадал в Малкан, и, ударяясь в скалу, выкопал в месте впадения яму. В яме стояла мальма, и отдыхал кижуч перед длинным путем на нерест и собственную смерть.

Склонные к упрощениям местные жители назвали зимовье Огородовой избой, яму на Малкане – Огородовой ямой, а Анмандыкан – просто Огородом.

Иван Огородников, которого в быту, естественно, тоже звали Огородом, построил избу как склад для оленеводческих бригад в середине шестидесятых годов. Построил и двинулся дальше на Восток – с женой-орочонкой, четырьмя детьми и шестьюдесятью оленями.

Огородова изба не пустовала ни одного сезона – уж больно в хорошем месте была построена. Сперва в ней располагалась база геологической партии, потом ее использовала бригада оленеводов, гонявших свое стадо на склонах Эгуйи. В последние восемь лет она служила главной избой (или, как принято говорить у охотников – базой) охотнику-промысловику из ближайшего поселка, что находился в ста двадцати километрах от Малкана.

Виктор Викторович Муралов, человек со сложной кличкой «Победитель, сын Победителя» (а чаще – просто «Победитель») был промысловиком-халявщиком. На халяву ему досталась изба, на халяву кто-то уезжавший из этих мест подарил ему два мешка капканов, на халяву он забрасывался на участок и точно так же с него выезжал.

Много он не брал, ловил на участке полсотни соболей, стрелял пару сохатых и никогда не стрелял медведей. Он их боялся. Особенно после того, как на нижнем участке однажды осенью пропал его сосед, Володя Курин. Курина, точнее, то, что от него осталось, нашли через два года, в кустах стланика. Его опознали по ножнам с инициалами, и по номеру на двустволке, в стволах которой остались только стреляные гильзы.

Три года назад таежная идиллия Победителя кончилась.

Победитель добирался до избы на вездеходе связистов, который за умеренную мзду развозил охотничью братию по их участкам вверх по Малкану. Но в этот раз он даже с вездехода увидел, что в конструкцию Огорода внесены значительные архитектурные изменения.

Задняя стена Огородовой избы, та, где располагалось окошко вполбревна, была разворочена так, как будто в нее попал снаряд от небольшого орудия. В образовавшуюся дыру можно было прямо на вездеходе и въехать. Дверь была выбита изнутри, а в избе, точнее в ее развалинах, по меткому выражению сидевшего за рычагами Володи Винтера, было смешано «всё со всем» - печь, табуретки, журналы «Наш Современник» и «Охота и охотничье хозяйство», тушенка, мука, сухари, спальный мешок, кружки, и прочие нехитрые пожитки таежника. На щепках и гвоздях висели прядья темной бурой шерсти.

Охотники в вездеходе, и сам Вова Винтер хорошо знали, что такое разоренная изба перед промыслом. Они вшестером помогли сложить зимовье заново. Весь дальнейший путь до участков они продолжали думать о том, что и их зимние жилища может постигнуть та же участь.

Эти опасения были отнюдь не напрасны.

Три базовые избы и четыре маленьких переходных зимовья – те, которые использовались при ловле капканами соболей на большом удалении от базы, были разорены по той же технологии, которую местные жители метко окрестили «вход через окно, выход через дверь».

Поэтому, охотники, люди, изначально отнюдь не склонные к артельному труду, совместными усилиями половину сезона восстанавливали разрушенное жилье.

Вечерами, при свете чудом уцелевшей керосиновой лампы, они обсуждали постигшие их неприятности и их первопричину.

По общему мнению, все избушки разрушил один и тот же медведь – «Бомбист» - как его тут же окрестили.

Вопреки широко распространенному заблуждению, отнюдь не все медведи, встречая в тайге или тундре человеческое жилье, всенепременно приходят в ярость и пытаются его уничтожить. Напротив, большая часть этих зверей (да, пожалуй, что, почти все) опасается покушаться на людское имущество, справедливо остерегаясь неминуемого возмездия. Но существует совершенно определенная категория «вредных» медведей, которым и обязано все остальное медвежье племя своей неблагополучной репутацией.

Была уже поздняя осень – преследовать в горах медведя; тем более, что, судя по всему, он уже залег в берлогу, было абсолютно бессмысленно. Но спускать такой разгром промысловики совсем не собирались.

Как всегда, сперва всплыли самые радикальные решения.

Как, например, перебить всех медведей на участках. Однако, те, кто когда-либо имел дело с зарослями кедрового стланика, и с медведями в них, понимают, сколь сильно обозлилась промысловая братия, коли она всерьез заговорила о такой утопии.

По следам, покусам, царапинам на бревнах и клочьям шерсти охотникам удалось узнать о медведе довольно много.

Стоя на земле он доставал лапами на высоту двух с половиной метров. ширина между его клыками составляла 20 сантиметров, это было в полтора раза больше, чем прикус черепа четырехлетнего медведя, хранившегося на одном из охотничьих лабазов.

Ширина ладони следа передней лапы была 17 сантиметров.

Таким образом, портрет Бомбиста был довольно ясен – зверь крупный, но не гигант. Темно-бурого цвета, на правой передней лапе не хватает одного когтя – соответствующего мизинцу.

И, что было хуже всего – не по следам, а по всем его действиям, получалось, что этот зверь очень и очень хорошо знаком с человеком…

Уходя с промысла, охотники применили испытанные средства для охраны своей собственности: на подходах к избам и в дверях зимовий они понаставили полтора десятка петель из стального троса. Способ этот был настолько проверен и испытан, что, возвращаясь следующей осенью на участки, все спорили только об одном – где именно Бомбист нашел свою бесславную кончину.

Свое дело петли, разумеется, сделали. В них попалось три маленьких несмышленых медведька, которых сожрали их же сородичи. Возле петель лежали только груды бурой и рыжей шерсти, куски перемолотых могучими челюстями костей, по которым удалось установить исходный размер животных.

Однако, в ловушки не попал ни один зверь даже среднего размера, не говоря уж о крупных.

На этот раз Бомбист выбрал другую тактику проникновения в избы – он начинал с углов, и повреждения, которые получали дома охотников, были даже сильнее, чем в прошлый раз.

Похоже, зверь просто находил удовольствие в самом процессе разборки этих странных, с его точки зрения, бревенчатых коробов. Тем более, что старания его вознаграждались то банкой сахара, то несколькими емкостями с тушенкой, то прошлогодними пряниками.

Должен сказать, что медведь-хулиган – на самом деле самый уязвимый для охотника зверь. Как правило, он не очень опасается самого человека, и поэтому попадается под первый же выстрел.

Медведь-грабитель, в отличие от медведя-хулигана, несколько более осторожен. Он очень чутко реагирует на всякие изменения в природе и в оторванных человеческих социумах среди природы – таких, как геологические партии и рыболовецкие бригады. Он четко отмечает изменения в распорядке их дня, появление или уход людей, изменение конфигурации лагеря – на те вещи, которые, при правильной интерпретации могут обозначать вещи, способные стоить ему шкуры.

Но они, как, собственно, и медведи-хулиганы, легко ловятся в различные самоловы, на изобретение которых чрезвычайно способен северный промышленник.

Но существует такой тип медведя, который является, практически, неуязвимым как для выстрела охотника, так и для установленной возле избы или привады петли. Такой медведь прошел все ступени взаимоотношений с человеком, носит под шкурой одну или несколько пуль или картечин, уши у него порваны петлями, а лапы – изрублены капканами. Человек уже практически не может предложить ему ничего неожиданного – и такой медведь может жить, и преподносить неприятности столько времени, сколько ему отпущено природой.

Убить его можно только случайно.

Лично я всегда считал, что многие звери и птицы, такие, как медведь, волк или ворон, способны хотя бы к первичному анализу происходящего. И почти никогда они меня в этом не разочаровывали…

Собственно говоря, в этом и убедились малканские охотники за следующие два года.

Пятеро из них превратили свои избушки в подобия ДОТов – с железными ставнями, с обитыми жестью углами, обложенные досками с торчащими наружу гвоздями, опутанные колючей проволокой. Многие поминали «Бомбиста» незлым тихим словом, оставляя на шипах полрукава фуфайки или проткнув гвоздем сапог. Победитель вообще бросил охотничий промысел. Любопытно отметить, что сразу же после того, как Муралов ушел с участка, его избы перестали подвергаться разорению.

В остальном же, все осталось как в первый год. Не помогали ни железные ставни, ни колючка, ни гвозди – каждую осень «Бомбист» исправно продолжал разорять охотничьи избы.

Можно удивиться тому, что остальные пять охотников на Малкане так и не попытались выследить и убить этого зверя самостоятельно.

Это не совсем так.

Во-первых, они палили в любого медведя размером выше среднего, который только попадался на выстрел. Таким образом, за три года они добыли их шесть штук, два из которых можно было назвать крупными. Однажды Сергей Лукьянец, самый настырный и заводной, приехал весной на свой участок на снегоходе и попытался найти и застрелить своего обидчика в то время, когда он только покидал берлогу. В своих силлогизмах Сергей исходил из того, что Бомбист занимается разбоем в конце сентября, уходя в верховья реки на зимовку. Поэтому разумно было предположить, что весной он проделывает этот путь в обратном направлении.

Злые языки, правда, утверждали, что Сергей под прикрытием вендетты собирался заготовить медвежьей желчи столько, сколько елико было возможно. Но, какие бы коварные планы Сергей не строил, им предстояло остаться нереализованными вследствие нижеизложенных обстоятельств.

Так случилось, что именно эта весна была на редкость малоснежной. И к тому времени, когда медведи начали всерьез рыскать по хребтам, «железный конек» Лукьяненко уже прочно стоял на привязи за отсутствием субстрата для передвижения.

Поэтому Сергей, не солоно хлебавши, убрался в начале июня на рыболовецкий стан в устье Малкана. Оставленный на пригорке под брезентом «Буран» Бомбист присоединил к своим ежегодным трофеям – ободрав сиденье и пожевав капот с бензобаком.

Идею поохотиться на этого медведя мне подал как раз Победитель. Покинув промысел, он не нашел в себе сил расстаться с тайгой, и в какой-то день пришел наниматься поваром для обслуживания группы иностранных охотников на снежных баранов. Наш базовый лагерь располагался на хребте Эгуйя, и однажды вечером, глядя с вершины на некогда принадлежавшие ему угодья, Виктор и рассказал все подробности о проклятом медведе Бомбисте, а также попросил меня, как «медвежьего специалиста», избавить Малкан от окаянного изверга.

Соглашаясь на это мероприятие, я одновременно имел в виду некоторые привходящие соображения.

Во-первых, деятельность Бомбиста уже стоила жизни как минимуму десятку ни в чем не повинных медведей, которых пристрелили просто под горячую руку.

Во-вторых, я уже давно не находил удовольствия в охоте, как таковой – подвести гостя-охотника на сто метров для верного выстрела на альпийских лугах – задача не самая трудная. А этот медведь обещал составить полную сертификацию мне, как охотнику-медвежатнику.

История эта запала мне в голову, и, проанализировав имевшиеся у меня сведения, я на следующий вечер сделал некоторые распоряжения по спутниковому телефону.

Прежде всего, я попросил моего заместителя организовать встречу наших гостей в городе, ветеринарные сертификаты на трофеи, банкет, гостиницу, и проводы.

В ответ на его недоуменные замечания, я сказал, что задержусь здесь в горах недели на две. Тур этот в году был последним, так что мое присутствие в фирме потребуется не скоро.

Перед отлетом я извинился перед немецкими охотниками, уверил, что Александр в городе сделает все необходимое для того, чтобы они без особого беспокойства покинули русскую землю. Я же не смогу сопроводить их, как оно и положено, до трапа самолета, потому что высажусь по дороге вместе с поваром из лагеря, готовить следующую охоту. Объяснение это было принято спокойно – гости все отстрелялись успешно, поэтому небольшое отклонение от правил (руководитель тура обязан оставаться с группой, пока не увидит оторвавшийся от земли самолет) было ими воспринято без раздражения. Естественно, я попросил Виктора составить мне компанию – тем более, что в случае успеха этого мероприятия он получал участок обратно – ведь де-юре он продолжал принадлежать ему.

В принципе, существовало два варианта уничтожения Бомбиста. Можно было попытаться встретить его уже наверху, в высокогорье, там, где, судя по всему, располагались его берлоги. Естественно, в этом случае, мне приходилось бы обходить значительную территорию и прикидывать, подходят ли мне постоянно встречаемые медведи под описание Бомбиста. Но не было никаких гарантий, что медведь не ложится в очень труднодоступных местах – например, в заросших кедровым стлаником подножиях скальных цирков. И тут я не увидел бы его никогда.

Поэтому я счел за лучшее выбрать в качестве базы то место, откуда Бомбист впервые начал свою карьеру – Огородову избу.

Из оружия я взял с собой карабин «Маузер» чешского производства, с карпатской ложей, под патрон 8х57, короткий и вскидистый; и двустволку – горизонталку ИЖ-54 12 калибра – для стрельбы накоротке и «выковыривания» зверя из зарослей.

Патрон 8х57, с точки зрения многих охотников, вполне достаточен для любого зверя, какого только можно повстречать в России. Я, в принципе, также придерживаюсь этой точки зрения.

Кроме того, я предполагал, что мне много и далеко придется ходить пешком, и здесь маленькая компактная Зброевка имела большие преимущества. Двустволку 12 калибра, заряженную картечью, я до сих пор считаю самым надежным ружьем для коротких расстояний – до 20 метров. Впрочем, я предполагал держать его в избе для безопасности Виктора, в то время, как сам я буду отсутствовать.

Моему предприятию способствовало (по крайней мере, я так полагал) два обстоятельства. Во-первых, несколько лет назад я уже проходил этими местами, и уже прощупал их своими ногами. Во-вторых, рядом со мной был человек, который в течение восьми лет охотился в этих местах. Данное обстоятельство, к сожалению, не значило так уж много, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что охотники-промысловики работают на своем участке почти исключительно зимой, а одна и та же территория в снежное и бесснежное время – это не одна и та же территория.

И самое главное – охотники никогда не находились в своих угодьях именно в то время, когда медведь занимался разорением их жилищ – в конце сентября – начале октября.

Я предполагал, что зверь, вне зависимости от степени укрепленности и заселенности зимовий, проверит их все. Безусловно, он начнет с Огородовой избы, то есть, с нас.

Медведь подойдет к избе, обнаружит присутствие рядом с ней человека, но выходить к ней не будет. Не тот это зверь.

Скорее всего, он потихоньку удалится, дабы проверить на прочность остальные избы вверх по реке.

Подумавши, я решил, что самым простым выходом является строительство нового зимовья – маленькой переходнушки, и обеспечение ее продуктами. Тогда появлялся шанс, что Бомбист, разоряя зимовья, задержится у такой своеобразной привады на денек, что даст возможность произвести по нему прицельный выстрел.

Но времени на такую основательную подготовку у меня уже не было.

Другим вопросом было, как Бомбист выходит к охотничьим избушкам? Идет он по вездеходной дороге, или двигается вдоль реки, где для него, по крайней мере, на первый взгляд, было больше пищи? А может быть, вообще поднимается днем на сопки, где отъедается шишками кедрового стланика перед зимой?

Вездеходная дорога, хоть и проходит вверх по реке, по самому краткому пути между зимовьями, но пролегает она по самым бедным местам – лиственничному редколесью, где пищи едва хватало лесным муравьям, мышам, глухарям и кедровкам.

С самого начала надо было все-таки подняться в горы, чтобы с высоты оглядеть местность предстоящих действий. Кроме того, было полезно оценить урожай стланика.

Кедровый стланик – самая главная пища бурого медведя на Северо-Востоке Сибири. А не лососи, как это может показаться людям, которые много смотрят медведей по телевизору. Просто во время ловли лососей их легко наблюдать и снимать – хоть на фотопленку, хоть видеокамерой. Но даже просто увидеть медведя в густой шерсти кедрового стланика, надо иметь большое терпение, умение, и, в конце концов – удачу.

Медведи поедают шишки стланика целиком, разжевывают их, и то, что может перевариваться в медвежьем желудке – переваривается, а что не переваривается – выходит наружу очень чистой массой светлокоричневой шелухи. Часто они просто ложатся внутри очень урожайного куста, наклоняют ветви и обсасывают их, просто съедая все, что на них находится.

Передвигаться среди кедрового стланика очень и очень непросто. Стволы его, толщиной от руки до тела человека, тянутся вдоль земли и переплетены подобно змеям, пружинят подобно батуту, покрыты липкой смолой, иголками и паутиной. Они хлещут вас по лицу, прогибаются под вашими шагами, и выпрямляются вновь, трясутся целыми гектарами, лишая вас твердой опоры, а вы, будучи существом прямоходящим, и к тому же, обвешанным рюкзаком, биноклем и карабином, продираетесь сквозь эти дебри, которые, по сути, чуть выше человеческого роста и проклинаете ту минуту, когда вы решили в них сунуться, а также почитаете за счастье иногда увидать над собой хоть крохотный кусок неба.

Медведю же этот стланик никакой особенной преграды не представляет – будучи существом почти в два раза ниже человека, он проходит под и между стволами этой чащобы, протаптывая внутри нее настоящие норы-тропы.

Для медведя стланик – это «наше всё» - и еда, и укрытие.

Для человека стланик – это зеленый ужас, скорость движения в нем по прямой – пятьсот метров в час, человек выходит из стланика обессиленный и потерявший ориентиры. Поэтому, любой, кто собирается пересекать заросли стланика, сперва долго думает и рассматривает их с некоторого расстояния – высматривая прогалы и соображая, как можно пройти между куртинами. Если, он, конечно, до этого не имел с ним дела.

В кустах перекликались кедровки. Принято считать, что эти птицы могут подсказать нахождение зверя. На самом деле это не совсем так. Показать они, может быть, что-то кому-то показывают, но гораздо чаще они показывают не лосей и оленей, а белок, горностаев и мышей, или просто орут друг на друга из-за нехорошего настроения.

Переход через пояс стланика занял у меня часа два. Собственно говоря, с этой, северной стороны, стланика практически не было – несколькими полосами вниз, почти до самого лиственничного редколесья спускались каменные реки курумов. Их-то я и наметил, для относительно удобного подъема наверх.

Вот так, перепрыгивая с камня на камень, я поднялся на покрытое серым ломким лишайником плато.

На плато по мне тут же ударил легкий морозный ветерок – вершины Эгуйи уже были припорошены снегом и на них уже не раз поднимались ветровые флаги буранов – наступит зима, и они провисят там уже до весны.

Внизу раскидывалось мохнатое, темно-зеленое, в серых каменных дырках, одеяло кедрового стланика. Я устроится среди россыпи крупных валунов (ветер сюда заглядывал не так часто) на вершине, в расчете провести тут несколько часов жизни.

Всегда полезно отвлечься хотя бы на пять минут от своих основных задач, и взглянуть на мир с высоты птичьего полета. Но при этом надо помнить, что дело это – для мужчин не только с холодной головой, но и с крепкими нервами. Ничто так не говорит нам о бессмысленности нашего существования, как взгляд с высоты.

Так и теперь – мне подумалось, насколько тщетны мои усилия в поисках одного определенного зверя на площади в сотни квадратных километров.

Во время трофейной охоты ваша задача значительно проще – надо обнаружить на этой же территории одного из полутора десятков крупных зверей, которые, к тому же и не ждут появления людей.

А Бомбист, насколько я понял, был как раз специалистом во взаимоотношениях с человеком.

Первых медведей я углядел уже через полчаса облизывания биноклем нагорья. Это была самка с двумя уже изрядно подросшими медвежатами, размером почти с ее самое. Медвежата весело лазали среди стланика, подпрыгивали на сетке его стволов как на батуте, ветки, хвоя, и шишки летели от них во все стороны. Мама их лежала посереди другого куста и медленно, но верно притягивала ветки к земле и обсасывала их губами, собирая шишки себе в рот.

На Бомбиста они даже все втроем не тянули.

Наблюдать за ними было одно удовольствие, а вот необходимости никакой.

Понаблюдав за ними всласть, я принялся разглядывать окружающие вершины. За два часа я обнаружил еще двух зверей, небольших, трех-четырехлетнего возраста.

На вершине я пролежал почти до сумерек. Спускаясь вниз, подумалось, что крупные медведи могут двигаться и прямо по руслу реки – надо было завтра проверить и это предположение.

На подходе к Огородовой избе я повесил несколько ниток через тропы – с тем, чтобы знать, кто, когда и в каком направлении по этим тропам прошел. По правде говоря, я понимал, что все эти меры носят в достаточной мере косметический характер: вверх по реке, в преддверии зимы, двигались три десятка медведей. Все они любопытны, и каждый третий из них, по меньшей мере, подойдет к избушке. Сделает он это, вероятнее всего, в сумерках или в полной темноте. И понять, кто из них Бомбист, будет практически невозможно.

Идея у меня была следующая: надо пройти до следующей базы в двадцати километрах отсюда. После этого залезть на лабаз, который располагался поблизости от зимовья и тупо дожидаться на нем появления зверя.

Проблема была только в одном – сколько времени придется ждать зверя – день, два, неделю, или несколько часов. Но этот план, по крайней мере, давал хоть какие-то шансы, по сравнению с бессмысленным шараханьем по округе.

Вверх, к избушке Лукьянца я пошел прямо по руслу Малкана. С собой я взял минимум сухого пайка, перчатки и теплые носки. На лабазе у Сереги, я знал, лежал спальник из меха северного оленя – так называемый кукуль – самый теплый предмет для сна, который только встречается в мире. Я планировал залечь в этом спальнике на лабазе и караулить сколько хватит терпения, спускаясь вниз лишь посреди ясного дня, когда звери обычно отдыхают в кустарнике.

Но даже мое ожидание завершится успехом, мне, может, придется стрелять в почти полной темноте. Конечно, светосильный оптический прицел мне давал довольно много шансов в сумерках и в светлую лунную ночь. Однако, когда небо полностью затянуто тучами нельзя даже помыслить о точном выстреле.

Самой сложной частью подготовки этого плана было уговорить Витю остаться одного. Несмотря на то, что никто с полной уверенностью не мог сказать, что Бомбист когда-либо нападал на человека, в воображении Муралова он представал неким гибридом киношного вампира и «злого духа Ямбуя».

В конце концов я оставил ему свою верную «лупару» для стрельбы картечью накоротке и наказал не выходить из избы в сумерках. У Вити был еще собственный кавалерийский карабин и малокалиберная промысловая винтовка, так что в итоге он оказывался вооружен много лучше меня.

Избушка Лукьянца была сложена по-серьезному. Углы зимовья были обиты железными листами, сквозь них торчали острия 10-сантиметровых гвоздей с заточенными концами. В дверях была насторожена петля, еще одна была закреплена возле печки посреди строения. Сама печь представляла собой полутонного монстра, на ржавой поверхности которого лежал лист бумаги, на котором было крупными буквами начертано – «ОСТОРОЖНО, КАПКАН». Не заметить ее можно было только в полной темноте. Капкан был замаскирован хорошо и незаметен, но я не сомневался, что там, под тонким слоем хлама притаился настоящий медвежий капкан – реликт начала века. Такой агрегат запросто отхватывает человеку руку или ногу.

Собственно, я и не собирался заходить в саму избу. Я нашел лестницу, лежавшую на крыше, забрался на лабаз, который напоминал маленький сруб, закрепленный на двух четырехметровых столбах, раскатал Серегин кукуль, вытряхнул из него мышиные гнезда и залег.

Я позволял себе слегка придремывать на дежурстве. Как ни бесшумно подходит медведь к человеческому жилью, если он всерьез соберется разбирать строение, ему придется зашуметь.

Сперва я постарался запомнить те звуки, которые постоянным фоном меня со всех сторон. Дело в том, что любой лес, любое дерево, любое строение шумит по-своему. Но здесь надо запоминать не только те звуки, которые раздаются постоянно, но и те, которые случаются, скажем, раз полчаса. Кроме того, звуки меняются при изменении направления и силы ветра. Еще находясь внизу, я попытался вычислить и закрепить те предметы, которые могли издавать скрип или бряканье – рукомойник, пару жестянок, осколок зеркала из развилки дерева.

Вместе с тем, я разбросал десятка два пустых консервных банок на двух тропах, по которым Сергей, видимо, таскал воду из реки. Если медведь пойдет по руслу Малкана, то он появится, скорее всего, прямо оттуда.

Вездеходная дорога проходила прямо подо мной – точнее, в метре от лабаза. Поэтому мне предстояло вести себя тише воды, ниже травы – на случай, если Бомбист придет по ней.

Лабаз располагался довольно удобно для стрельбы – не очень высоко – около четырех метров, его вход был повернут к зимовью, точнее – к двери в зимовье. Дверь эту я распахнул настежь – ее внутренняя поверхность из струганных досок была значительно светлее внешней стены, и если я увижу на фоне этой двери темное пятно, то пойму, что у меня гость.

Гости у меня появились гораздо скорее, чем я ожидал. Это были две рыжие мыши – красные полевки, маленькие, не больше катушки ниток, с черными, навыкате глазами-смородинами.

Эти мыши – самые настоящие древолазы, поэтому не было ничего удивительного, что они поселились на лабазе, который предназначен, в основном, для того, чтобы хоронить имущество от медведя и росомахи. Харчи Сергей хранил в закрытых стеклянных банках, недоступных для зубов грызунов, но при их пересыпании был… эээ… несколько неаккуратен, и рассыпанного по полу лабаза риса и гречки вполне хватало для пропитания этим мышкам, да и еще нескольким. Больше всего их возмутило мое вторжение в спальный мешок, судя по всему, служивший им общежитием.

Следом за мышами я увидел стремительную белую тень, размером не больше ручки от половника, мелькнувшую вдоль порога избы. Вот из-за чего мыши ищут убежище на лабазе – возле избы поселился горностай – самый страшный убийца в мире животных. Я не раз задумывался, каким грозным и неуязвимым стал бы этот зверь, дорасти он до размеров пусть не медведя, но хотя бы большой собаки. А может быть, и не стал бы – подвижность и кровожадность у этого зверька, по крайней мере, в его нынешнем теле, с лихвой искупались полным отсутствием сообразительности.

Уже смеркалось, когда на трубу села ястребиная сова – решительно, сегодня весь мир ополчился на бедных мышек.

В лесу не раз и не два раздавались резкие щелчки опадающих тополевых сучьев. Сучьями стучит осенью лось, но при этом он издает дополнительный костяной звук, грубая шерсть шоркает об листву, и копыта, вдавливаясь в грунт, также характерно хрустят.

Медведь, в тот момент, когда он не подозревает о близости человека или другого медведя, тоже не относится к бесшумным животным. Он пыхтит, сопит, урчит животом и стучит когтями по камням или гальке. Однако, когда он предполагает опасность, то может передвигаться абсолютно бесшумно. В этом отношении он не уступает никому из кошек – даже, наверное, тигру.

Однажды мой отец сидел в засаде, ожидая медведя, который, по всем его расчетам, должен был выйти на останки сохатого на другом берегу реки. За его спиной рос густой тальник – причем расстояние между стволами ив не превышало 15-20 см – я потом сам видел это место. В какой-то момент отец почувствовал настоятельную потребность обернуться – и очень вовремя, потому что обнаружил медведя, который внимательно смотрел ему в спину буквально с десяти метров! И ни одного звука, пробираясь по этим кустам, он не издал.

Ночь прошла относительно спокойно – кто-то небольшой, скорее всего, подросший лисенок, катал консервные банки перед избой, да и два белых зайца проскакали, как призраки во тьме прямо по вездеходной дороге.

В самое темное время я несколько раз наводил прицел на дверь и с удовлетворением отмечал, что на фоне светлого дерева я довольно хорошо различаю перекрестье. Таким образом, я предположил, что при появлении зверя, наведу оптику на верхнюю часть двери, а потом резко опущу на уровень убойной зоны.

К сожалению, у меня был карабин с болтовым затвором, а не полуавтомат, который позволяет подряд, не меняя прицела, сделать три выстрела в две секунды.

Но этой ночью мне стрелять не пришлось. Когда полностью рассвело, я заснул. Проспал я глубоко за полдень, а проснулся, когда пара кедровок, устроившись на краю крыши устроила перебранку. Мешок Лукьянца вонял так, что я мог не беспокоиться, что медведь обнаружит меня по человеческому запаху. Впечатление создалось, что через пару дней дежурства я буду пахнуть оленьим мехом и мышиной мочой всю оставшуюся жизнь.

Следующая ночь также прошла без происшествий. Еще через день с северо-востока, натянул низкие, войлочного цвета облака, из которых нехотя пошел первый в этом году снег.

Тут уже кукуль я помянул с большой благодарностью. Еще я подумал, что первый снегопад – это тот знак, который говорит зверю, что пора идти на берлогу, и может быть, в ближайшие день-два мне удастся сделать свой выстрел.

Беспокоила меня только мысль о Викторе, оставшемся на своей избе. На охоте нет хуже напарника, в котором ты не уверен на двести, нет – триста процентов. А я в своем не был уверен даже на пятьдесят. Геологи и егеря называют такую публику «заменитель женщины», которого держат, чтобы готовить еду и разговаривать.

Медведь пришел на четвертые сутки моего ожидания.

Он пришел посреди бела дня, фыркая, сопя, пуская газы и стуча когтями, как и полагается нормальному непуганому медведю. Он подошел к двери избы, втянул носом воздух и застыл, как легавая на стойке.

Медведек этот был не очень большой, не очень жирный, с псовой мордой и на высоких ногах. Типичный медвежий подросток-трехлеток. Я задумался – если он сейчас сунется в избу, то неминуемо попадет в петлю и заорет, напугав всех медведей в округе, а если я сейчас выстрелю у него над головой, чтобы напугать… то, в общем, добьюсь того же результата. Подумавши, я решил оставить все как есть. Подросток постоял, постоял перед открытой дверью, да и побрел восвояси – причем, как пришел он со стороны реки, так и вернулся.

Тут-то мне и пришла в голову гениальная идея – слезть с лабаза и обойти вокруг, посмотреть на следы по свежему снегу.

Действительность превзошла мои худшие ожидания.

Следы были. Они были в двадцати метрах позади лабаза в островке мелкого лиственничника. Зверь лежал здесь на брюхе довольно долго, видимо, вслушиваясь и внюхиваясь в происходящее. И что-то в этом происходящем ему не понравилось – так что он встал и пошел вверх по вездеходной дороге.

На правой передней лапе у него хватало когтя, соответствующего мизинцу. Ширина ладони была семнадцать сантиметров.

Я вышел на вездеходный путик, и почти побежал к следующей охотничьей базе. Вездеходная трасса была, без сомнения, самым кратким путем, тем более, я мог не отвлекаться на всякие соблазнительные для медведя мелочи вроде трухлявого пня с муравьями, сдохшего лосиного телка, или брошенных тракторных саней – возле которых покрутится (и потеряет время) каждый уважающий себя косолапый. Но при этом у меня оставались две ноги, а у медведя – четыре.

И когда я подошел к следующей таежной базе, то понял, что опоздал.

На это раз Бомбист избрал принципиально иной способ проникновения в укрепленное жилище.

Изба стояла на краю промоины и зверь вырыл под одним из ее углов такой котлован, что вся она расселась – а попросту, развалилась на бревна.

Причем, произошло это за считанные часы до моего прихода. Все петли, самострелы и колючая проволока, разбросанные среди развалин зимовья, оказались совершенно бессмысленными.

Задержался я возле избы буквально на полчаса. Было довольно очевидно, что этими темпами мне медведя догнать уже не удастся. А еще подумалось, что напарник мой сегодня уже находится на грани нервного срыва – подумывая, не чухнуть ли ему пешим ходом сто пятьдесят километров до ближайшего поселка – вызывать поисковую партию, искать по тайге мои обглоданные косточки. Почему-то, еще решил я, Бомбист почти наверняка «показался», и чем эта демонстрация кончилась, было довольно трудно предугадать. А еще я вспомнил, что Муралова зовут Виктор Викторович – Победитель, сын Победителя, и мало было среди моих знакомых людей, которым собственное имя подходило бы так мало.

Поэтому я, скрепя сердце, двинулся в обратный путь. К Лукьянцевской избе я выходил уже в сумерках, потому не сразу обратил внимание на некоторые изменения в пейзаже. А когда заметил – мгновенно остановился и изо всех сил напряг слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки соседства чего-то живого в кустах или пойме.

Исчез лабаз, на котором я провел последние три ночи.

Конечно, я помнил случаи, когда в голодные годы, в верховьях Колымы, медведи просто перегрызали опорные столбы лабазов, валили их на землю и съедали все припасы. Но это были, во-первых, голодные годы, а во-вторых, опоры, над которыми тогда звери старались, были не больше тридцати сантиметров в диаметре.

А самое главное, что было очевидно – медведь был здесь буквально минуты назад. И, возможно, еще находился возле избушки.

Вот почему я снял с плеча карабин, снял его с предохранителя, и медленно-медленно двинулся вперед.

Продвигаясь, я каждое темное пятно, вне зависимости от того, казалось ли оно выворотнем, бочкой, чертом или медведем, внимательно рассматривал через прицел, и только потом делал следующий шаг.

Тишина стояла абсолютная – учиненный погром разогнал здесь всех зайцев, лис, горностаев и мышей.

Потом уже я разобрался, что на крышу избушки Бомбист попал, прыгнув метра на три с вершины штабеля бревен, которые Лукьянец свалил почти вплотную к избе для какого-то ведомого только ему строительства.

Оказавшись на крыше, он покрутил немного за трубу полутонную печку, которая спустила капкан, сорвала внутреннюю петлю и проделала метровую дыру в потолке.

Медведь, судя по всему, несколько торопился – он ограничился тем, что проделал дверь в стене с оконным проемом.

Лабаз он также свернул довольно простым способом: раскачал одно из деревьев, пока не развалился его пол. После этого все сооружение, ничтоже сумняшеся, рухнуло вниз.

И вот этот лабаз мне не понравился больше всего.

Уж очень происходящее начинало походить на вендетту.

Поэтому я собрал все, что можно было спасти с лабаза в один из углов разгромленной хаты (над ним сохранилось некое подобие крыши), разжег костер и просидел у него практически до рассвета.

Глядя на огонь я думал о многом. Ситуация сегодня мне казалась гораздо сложнее, чем неделю назад. И вот почему.

До этого вечера можно было считать, что мы имели дело с обычным медведем, который по врожденным свойствам характера, по дороге на зимовку походя разоряет человеческие жилища, которые в это время практически заброшены.

В принципе, первый звоночек можно было услышать тогда, когда Муралов сказал, что Бомбист оставил его зимовье в покое, когда он ушел из леса. Вывез продукты, снегоход и т.д. Я тогда не почувствовал в этом рассказе подвоха. А ведь в избе продолжали оставаться сахар, крупа, консервы и посуда, в количестве, потребном для одинокого путника.

То есть – по сути ничего не изменилось. Не стало только главного – постоянного присутствия человека. Как это там Баба Яга говорила – «людским духом пахнет». Вот перестало пахнуть людским духом – и оставил Бомбист избу в покое.

А сейчас… Что, интересно, подвигло его на возвращение к избе Лукьянца, на пятнадцать с лишком верст? Чувство невыполненного долга? И я гнал мысли о Витьке Муралове и Огородовой избе.

С другой стороны, я продолжал размышлять над тем, как часто мы полагаем, что человек, живущий и работающий в тайге, должен быть мудрым, уравновешенным неторопливым работягой, мастером на все руки. А когда он оказывается суетливым жадным и ленивым обалдуем, мы отказываемся воспринимать, что у него за плечами полтора десятка таежных зимовок. И еще интересно – Виктора из тайги вышибли не морозы и бураны, которых он повидал до дьявола, а зверь – умный, коварный и изобретательный – более изобретательный, чем человек.

С рассветом я загасил костер и двинулся к Огородовой избе и своему напарнику.

Признаться, когда мне по ушам ударил знакомый грохот кавалерийского карабина, я наряду с ужасом, испытал огромное облегчение – жив человек!

И сразу же заорал в ответ:

– Не стреляй, идиот, люди идут! – и бахнул вверх на всякий случай – здесь уже этим ничего нельзя было испортить.

Как я и предполагал, медведь три дня продержал его в правильной осаде. В общем-то, ничего особенного он не делал, но на психику давил постоянно. То показывался Виктору, когда тот с утра выходил из избушки, то трещал сучьями в кустах стланика посреди ясного дня, а пару дней назад (судя по всему, как раз перед тем, как он добрался до Бобковской избы), он просто рявкнул на него с пяти метров из зарослей стланика. После этого Виктор зарекся выходить из избы, обходясь при большой и малой нужде помойным ведром, а для успокоения нервов при малейшем шорохе стрелял в солнце, луну и прочие планеты и звезды.

При всем том, Бомбист проявил себя в высшей степени разумным тактиком - он ни разу не вышел из кустов таким образом, чтобы по нему можно было сделать прицельный выстрел. Как я понял, он ни разу не показал больше чем просто кусок бока – а по такой мишени ни один уважающий себя охотник не стреляет.

- Ты прям сегодня его и грохнешь, - с триумфом заявил Виктор, завершая свой рассказ о ежедневных медвежьих визитах.

Я был настроен гораздо более скептически. В очередной раз медведь демонстрировал, что он в состоянии улавливать некие флюиды неуверенности, исходящие от человека, и пользоваться этим состоянием, терроризируя человека. Я до сих пор уверен, что этому есть какое-то вполне рациональное объяснение – так, зверь, обладающий более развитыми чувствами, чем мы может отличать уверенную поступь от неуверенной, на запах определять повышенное потоотделение, и вообще, наверняка у него есть десятки каких-то своих диагностических признаков.

Сейчас, когда нас стало двое, он наверняка затаится, или уйдет на зимовку.

Чем дальше я размышлял, тем больше понимал, что просто нахожусь в тупике. Весь мой двадцатилетний опыт охоты на медведей был бессилен в случае, когда зверь принимался играть со мной по-настоящему, всерьез. Я передумал множество самых экзотических вариантов, среди которых был и такой – демонстративно покинуть лагерь, залечь на ближайшем склоне, и когда Бомбист примется снова выписывать петли перед избой, изловчиться и застрелить его.

Я почти сразу отбросил эту идею, как малореальную, и вот почему. Почти наверняка, медведь попытался бы совершенно незаметно проследить за мной, и вернулся бы только в случае моего несомненного ухода. Хотя, тут можно было попробовать и другой вариант.

Хребет прямо над нами заканчивался огромной полосой каменной россыпи, пересечь которую незаметно не могла даже лисица. И если медведь решит проследить за мной, то воленс-ноленс этот голец ему придется пересекать. Пересекать он будет его в самом узком месте, между куртинами стланика, но, тем не менее, этого будет достаточно, чтобы сделать небольшую петлю и подкараулить его на своем же следе.

В этом плане имелся один значительный изъян – в своих силлогизмах я исходил из того, обстоятельства, что Бомбист никогда на человека не нападал. А насколько правильным было это предположение?

Дело в том, что при реализации моего плана, мне предстояло пройти метров шестьсот через густейшие заросли кедрового стланика. И там я был целиком и полностью во власти этой бестии, захоти он заполучить мой скальп.

Я спросил Муралова, были ли в этих краях случаи нападения медведей на человека. В ответ он и поведал мне историю пятилетней давности про Володю Курина с нижнего участка, которого нашли в кедраче с разряженным оружием. В ответ на вопрос, убил ли Курин этого медведя, Витя простодушно ответил:

– А как же иначе? У него же два ствола двенадцатого (калибра) было разряжено!

Тогда я поставил свой вопрос несколько иначе: а нашел ли кто-нибудь неподалеку мертвого медведя?

На это бесхитростный Витя ответствовал, что никто его и не искал, раз он и так мертвый.

Безусловно, в его логических построениях была довольно значительная доля истины. В зарослях стланика стрельба возможна только накоротке – не дальше двадцати метров, и если на таком расстоянии кто-то попадал в кого-то из дробовика двенадцатого калибра, то этот кто-то в кого попадали долго не жил.

Но тут у меня сразу возникало несколько контраргументов: во-первых, насколько точно попал незадачливый сосед Витьки в медведя? Мне встречались люди, которые второпях мазали и по спокойно стоящему ведру в пяти метрах. Не то, что по летящему на них сквозь кусты страшному оскаленному зверю. Кроме того, раны могли оказаться и не смертельными. Во всяком случае, я решил исходить из того факта, что Бомбист вполне может оказаться именно тем самым куринским крестником. И тут уж никакой речи о том, чтобы сунуться в стланик не заходило.

Некоторые читатели могут подумать, что Бомбист мог несколько раз меня прикончить и безо всяких зарослей. Это не совсем так. Я намеренно двигался, избегая всяких зарослей, по открытым местам, а если приближался к сомнительным участкам, то брал в руки оружие. И зверь, даже если и наблюдал за мной с небольшого расстояния, не мог не понимать, что я уверен в себе и настороже. Но в хитросплетении ползучего кедрача, быть таковым постоянно практически невозможно – вы должны сосредоточиться на одном из двух – или вы идете по стланику, или ожидаете нападения медведя. В любом случае, это игра на собственных условиях самого хитрого хищника в мире. И полагаться на его добрую волю, при том, что сам я только и искал момента всадить в него пулю, совсем не хотелось.

А что, если попробовать разыграть карту с общей паникой – попытаться создать впечатление, что мы оба испуганы не на шутку? Но Бомбист (а он, уже, несомненно, знает меня по запаху) уже предполагает, что я подкарауливал его возле Лукьянцевской избы… Стоп, а не слишком ли многого я ожидаю от медведя – пусть, даже очень умного?

Словом, оказавшись в полном недоумении, я решил не пороть горячки, а просто отоспаться за прошлые дежурства. Как это говорят у нас на Севере – чувствуешь, что непонятно – не дергайся, жди!

Вертолет должен был прийти за нами через три дня, а я довольно твердо решил выбрать для себя выжидательную тактику.

Может, кому и кажется, что хороший охотник – это тот, кто с утра до вечера без устали ходит по лесам и холмам в поисках дичи. Я же всегда придерживался той точки зрения, что хороший охотник – тот, который знает зверя настолько хорошо, что сможет выбрать позицию, при которой зверь сам выйдет к нему.

Поэтому, раз Бомбист, судя по всему, за последнее время дольше всего жил в окрестностях Огородовой избы, то в ее окрестностях им и надо заниматься.

Поступил я довольно просто – собрал преизрядное количество вонючего мусора, которого довольно много уже успел произвести Муралов, и отнес на косу Малкана, в двухстах метрах от зимовья, так, чтобы эта помойка простреливалась из окна, причем постарался выложить ее так, чтобы с одной и с другой стороны располагались полосы мягкого песка. После чего с чувством исполненного долга лег спать, наказав Победителю поднять меня на рассвете.

На рассвете по долине Малкана стлался сплошной туман. Как я ни старался разглядеть что-либо в его молоке, все мои усилия оставались тщетны.

Я не стал выходить из избы даже после того, как туман, где-то к полудню, поднялся. Мы вскрыли и не вытряхнули несколько банок тушенки, а также – сгущенки, после чего я попросил Виктора быстро, словно опасаясь чего-то выскочить из избы, вынести помойку и при этом особое внимание обратить на следы.

В бинокль же я видел, что вчерашний мусор разбросан совсем не в том порядке, в каком я его вчера оставил.

Возвратившийся Муралов бодро отрапортовал, что мусор весь перевернут медведем, на передней правой лапе которого не хватает мизинца.

Известие было обнадеживающим, только… Только вот вертолет уже нельзя было отменить, и он должен прилететь послезавтра. При том всем я уже понял, что Бомбиста можно взять терпением и только терпением.

Я до сих пор не понимаю, какую я совершил ошибку там, на лабазе – то ли неловко повернулся, то ли кашлянул. Медведи обладают таким тонким слухом, что, скорее всего, он услышал какой-то шумок, что уберегло его от выхода к Лукьянцевской избе и от моей пули.

На следующее утро по долине шел все тот же туман, и развеялся он тогда же – не позднее полудня.

Медведь побывал там снова, но в остальном он не проявлял никаких признаков жизни. Не рявкал из кустов на вылезающего из избы Победителя, не сопел и не трещал кустами. Видимо, считался с тем, что нас сейчас двое.

К вечеру Муралов совершенно отчаялся в успехе нашего мероприятия. Оставалось всего одно утро, погода стояла стабильной, и тот же туман ожидался назавтра. Я уже и сам начинал жалеть, что мы не имеем возможности отложить прилет на несколько дней – рации у нас не было, так что оставалось рассчитывать только на предварительную договоренность с вертолетчиками.

В то же время я отлично понимал, что теперь я точно знаю, как взять этого окаянного зверя – необходимо терпение, терпение и имитация легкой паники.

Весь этот день я просидел у открытого окна, вслушиваясь и всматриваясь в природу. Медведь был рядом все время – одно время две кедровки сопровождали кого-то, возможно, очень крупного, по кустам. Но ни звука, ни треска оттуда не доносилось.

Солнце уже село, а я все продолжал вслушиваться, ожидая звона консервных банок. Но так и не дождался.

Всю ночь я просидел возле окна, наблюдая, как сгущается туман, который к рассвету приобрел густоту и вязкость сметаны. И вместе с этим туманом уходили мои надежды покончить с Бомбистом в этом году.

Когда рассвело полностью, я решил не соблюдать больше никакой осторожности и выйти из дома.

Дверь слабо скрипнула, и я застыл на пороге.

И услышал явственные шлепки лап по мелководью. Кого-то встревожило мое появление и этот кто-то пытался перейти Малкан по перекату.

Скорее машинально, я снял с гвоздя в предбаннике заряженный карабин и сдвинул предохранитель.

И почувствовал слабый ветер, дунувший по реке со стороны моря.

Туман неожиданно взмыл вверх буквально на несколько мгновений, и я увидел идущего через реку крупного темного зверя.

Одновременно я вскинул к плечу карабин, прицелился и выжал спуск уже когда туман снова падал вниз.

С тем же прицелом я выстрелил три раза, а два последних выстрела опустил на сорок сантиметров вниз.

В абсолютной тишине мои пять выстрелов из маузера прокатились, как канонада корпусов маршала Жукова под Берлином – от Огородовой избы до каменных цирков Эгуйи, отразились от них и ушли в сторону моря – раскатисто грохоча и перекатываясь от одного борта долины до другого.

Ошалевший Виктор высунулся наружу. Над Малканом вновь опустился сплошной белый саван.

- Готово, - сказал я туману.

 

Как и в прошлые дни, туман простоял до полудня. А когда он поднялся, я увидел на мелководье у другого берега Малкана лежащую бурую мохнатую тушу. Две пули попали в него в районе лопаток, еще одну я всадил в него, уже упавшего.

А позже я обнаружил под шкурой в районе груди две старые пули двенадцатого калибра. Никто не узнает. Откуда он их принес – с участка Володи Курина, или с берега моря, где его угостил какой-нибудь рыбак, мы уже так и не узнаем.

Но Муралов на свой участок, в итоге, так и не вернулся.

 

В конце концов, Бомбист одолел Победителя.