Профессор Нилов ставил опыты с кроликами. Классика из школьного учебника биологии: кролика и лису держат в соседних клетках, и кролик, постоянно находясь рядом с хищником, болеет, теряет аппетит и умирает от стресса, хотя лиса за двумя решетками не может причинить ему вреда.

Возможно, именно опыты Нилова вошли потом в учебник.

Кроликов для опытов профессор покупал на базаре. В маленьком виварии провинциального университета не было условий для того, чтобы держать большое поголовье, а в 1938 году еще можно было делать покупки на рынке на подотчетные деньги. В порядке исключения, разумеется, но Нилов уже привык к тому, что в этой стране если что и можно, то лишь в порядке исключения.

И лисы в виварии не было, а собак, даже больших и злых (Нилов специально проверял), кролики, конечно, боялись, но не до смерти. Тоже, наверное, привыкли: все ж собака – домашнее животное. Зато был в виварии красавец ирбис, иначе – снежный барс. В учебнике указана именно лиса – возможно, ее вставили туда потом. Может быть, редактор учебника просто не знал, что такое ирбис.

Барса звали Муратом – с одной стороны, кличка указывала на родство с кошачьими ("мур"), с другой – на азиатское происхождение.

Некоторые специалисты считают ирбиса самым свирепым из кошачьих хищников. Кролики, во всяком случае, от такого соседства мерли, как мухи. Трупы шли барсу на корм. Ирбисы едят падаль, если больше уже совсем нечего, – тут как раз был такой случай. Из положенного ему мяса до Мурата доходила едва треть – остальное разворовывали университетский завхоз, сторож Филимонов и тетя Зина, занимавшая штатную единицу лаборанта и выполнявшая в виварии любую работу, какая была.

Завхозу воровать полагалось по должности. Филимонов брал, потому что было чего брать. (И нечего тут о воровстве! Ворует начальство, а он, сторож, просто уносит понемногу! Для себя.) А тетя Зина Мурата жалела, она бы и не брала это мясо, но сестра прислала к ней в гости племянника из Ленинграда. Хотелось подкормить мальчика, а с продуктами было туго; в Ленинграде, правда, получше, зато у сестры не было вивария.

Будучи не только жалостливой, но и практичной, тетя Зина варила Мурату с костями картошку – так хоть объемом побольше. Сестру она уговаривала устроить ей переезд в Ленинград (виварием придется пожертвовать, но можно как-нибудь приноровиться), а Филимонова – снимать на продажу шкурки с кроликов, умерших от стресса. Сторож отказывался: зверя, говорил он, нужно обдирать, пока еще дергается, а падаль – не мех.

 

Когда профессор, купив на рынке очередного кролика, принес его в виварий, работавший там ассистент Величко поинтересовался:

– Павел Евграфович, вы читали в "Колхозной ниве" статью Трофима Кудрявцева?

– На какой странице? – спросил профессор.

– Передовая.

Нилов поморщился: он не привык ожидать хорошего от передовиц в газетах.

– А кто такой этот Кудрявцев? – спросил он.

– Автор нового направления в овцеводстве. Погодите, где-то она была... Да вот же! Читайте.

Статья называлась "Прививка от страха". Нилов сам никогда не стал бы ее читать, но Величко был комсомолец, а отвязываться от комсомольцев профессор не умел.

"Когда мы прививаем оспу, – писал Кудрявцев, – в организм водится некоторое количество ослабленного возбудителя, и система иммунной защиты приучается побеждать болезнь. То же можно делать и с системой психической защиты.

Баран боится волка. Но если в бараньем загоне поставить клетку со старым, больным, беззубым волком; если каждый день в клетку будет входить человек и бить волка палкой; если баранов много, а волк один – тогда через небольшое время бараны перестанут его бояться, и, окажись волк (случайно или намеренно) вне клетки, бараны, бросившись всем стадом, забодают его и затопчут копытами.

Правильно воспитанный баран не боится никакого хищника: ни волка, ни, например, тигра. Повадки, образ жизни, даже образ питания животного - все поддается изменению.

В не меньшей степени, чем к барану, вышесказанное относится..." Дальше Нилов не читал - и так ясно. А волка жалко.

 

Вечером, придя домой из университета, Нилов на кухне готовил себе чай.

Богатые профессорские квартиры – это в Москве и Ленинграде, а Нилов жил в коммуналке с тех пор, как красные выбили из города белых.

Скрипя ремнями, в кухню вошел сосед Нилова – старшина Потапов.

– Со службы? – спросил он профессора.

– Да, вернулся, – ответил тот. – А вы на службу?

– На нее, будь она неладна, – добродушно проворчал Потапов. Он служил в НКВД, и служба его часто проходила по ночам.

Старшина присел на табурет и сказал:

– Это ужас, Павел Евграфович, сколько вокруг вредителей! И ведь люди-то образованные, руководящие – что им не живется, как всем?

Нилов промолчал. На этот счет у него было свое мнение, отличное от общепринятого. К тому же его младший брат, поручик, когда-то служил у Деникина. Последнее письмо от брата пришло в 1926 году из Праги – тот писал, что сильно болеет. Больше от него вестей не поступало, скорее всего, он умер, но Нилов не сомневался, что рано или поздно органы это раскопают. Почему-то представлялось, что за ним придет Потапов – тоже, наверное, будет удивляться, что это профессору не жилось, как всем.

За окном просигналила машина. Потапов торопливо поднялся и вышел, а Нилов достал из кармана пробирку с нитроглицерином, вытряхнул таблетку и сунул в рот. "Интересно, – подумал он, – будет эффект, если кроликам тоже давать сердечное? Надо попробовать". Он выглянул в окно – у подъезда стоял грузовик с серым фургоном без окон. Вышел старшина, сел в кабину, и грузовик двинулся дальше. Когда он свернул за угол, Нилов увидел, что одно окошко все же есть. Маленькое, зарешеченное, в задней двери фургона.

Ночью профессору приснился злобный баран, скалящий клыки.

 

На следующий день профессора пригласили в партком университета. Нилов был беспартийный, но отказаться не мог.

В парткоме, кроме секретаря, профессор увидел проректора по научной работе. Еще один человек сидел в кресле, но его лицо заслоняла стопка папок с личными делами на столе, и Нилов не понял, кто это.

– Павел Евграфович, вы знакомы с работами Трофима Кудрявцева? – спросил секретарь.

– Читал, – ответил Нилов.

– Вот и хорошо. Мы тут поговорили (секретарь глянул на проректора, тот кивнул) и решили, что хватит вам изводить кроликов. Переключайтесь лучше на это направление.

– Я еще не набрал необходимую статистику, – сказал Нилов. Секретарь отмахнулся:

– Доберете на баранах, какая вам разница?

– Где я их возьму, баранов? На рынке и кролика-то...

– Это обеспечим, – перебил человек, скрытый стопкой личных дел, и Нилов узнал голос университетского бухгалтера. Мелькнула дикая мысль: вузовская верхушка хочет разжиться бараниной за счет науки...

– А выбракованных баранов можно скармливать этому... как его? Барсу, – добавил бухгалтер, и Нилов подумал, что они и к говядине ищут подход. Мурату по нормам полагалась говядина.

– И волка у нас нет, – сказал профессор, но проректор тут же парировал:

– Есть ирбис. Ведь с кроликами все равно закончили?

Вернувшись в виварий, Нилов подошел к клетке барса. На полу ее валялась обглоданный говяжий мосол и две заветренные картофелины. Мурат лежал в углу; он глянул на профессора злым желтым глазом и снова притворился спящим. Нилов знал, что вид зверя обманчив; он представил, как в клетку, ничего не подозревая, входит Филимонов с палкой, и понял, что сторожа ему ничуть не жаль.

Подошел Величко, сообщил:

– Кролик сбежал.

– Как он сумел? – спросил профессор.

– Прогрыз дыру. Доски-то гнилые.

 

Чтобы хоть как-то поправить настроение, профессор по дороге домой зашел в редакцию журнала "Юннат" – забрать письма юных читателей. Он считался специалистом по поведению животных в условиях опасности и часто писал для журнала на эту тему.

Нилов принес себе в комнату чаю, включил лампу на столе и вскрыл первое письмо. "Уважаемый профессор, – спрашивал шестиклассник Вова Лаптев, – вы пишете, что страус вовсе не прячет голову в песок, увидев опасность. Что же тогда он делает?"

Нилов недолго подумал, взял ручку, бумагу и написал: "Дорогой Вова, страус, почуяв опасность, сначала опускает голову к самой земле – прислушивается к шагам крадущегося хищника. Поняв же, откуда грозит нападение, он очень быстро убегает в противоположную сторону. А прятать от опасности голову в песок – это глупость, так не поступают даже страусы".

На улице раздался шум мотора. Профессор потушил свет и выглянул в окно. Серый фургон с зарешеченным окошком повернул за угол – значит, старшина Потапов уже заступил на службу. А может, это совсем другой фургон – мало ли их ездит по городу?

Привычным движением Нилов достал пробирку с нитроглицерином и увидел, что таблетки кончились.

 

Люди в форме с голубыми петлицами НКВД (Потапов в том числе) постучали в дверь к Нилову не ночью, а днем. И (пока) не затем, чтоб арестовать профессора – в университете беспокоились, что он второй день не появляется и не дает о себе знать.

Дверь в комнату была заперта, окно - нет, только рама прикрыта. Что само по себе ни о чем не говорило: третий этаж, карниза под окном нет, а водосточная труба в метре от окна настолько гнилая, что, когда Потапов ударил по ней найденной в комнате шваброй, она разломилась надвое.

Осматривая вместе с другими комнату профессора, Потапов все время что-то ворчал себе под нос. Он интуитивно не доверял Нилову: тот был образованным человекам, а в шпионы и вредители шли в основном образованные. Но вслух старшина ничего не сказал. А через месяц его арестовали. Органы дознались-таки о брате профессора в Праге. И хотя брат умер десять лет назад, старшину обвинили в потере бдительности (хорошо – не в прямом пособничестве).

Выпустили Потапова через полгода, когда разоблачили наркома Ежова, оказавшегося на поверку английским шпионом; часть посаженных им людей освободил его преемник Берия. Дело профессора Нилова закрыли, всесоюзный розыск так и не был объявлен. Потапов после дослужился до майора, а еще позже, выйдя в отставку, руководил первым отделом университета, где когда-то работал Нилов. Сотрудники считали его интеллигентным человеком, не склонным к повальному запретительству.

Ассистента Величко арестовали через год – за махинации с бараниной. Кроме него, взяли еще с десяток народа: верхушку парткома, завхоза, бухгалтера... Тетя Зина и Филимонов проходили по делу свидетелями; они-то, похоже, и сдали всю компанию.

Этим еще повезло: попались на мясе, а могли бы сесть за шпионаж.

Тете Зине сестра устроила-таки переезд в Ленинград. Было это перед самой войной...

Трофим Кудрявцев в войну эвакуировался в Киргизию. Воспитанием баранов он больше не занимался, а в повышении продуктивности добился успехов, хотя и не очень значительных.

Профессор Нилов, скорее всего, погиб весной 1942 года под Вязьмой, где тридцать третья армия, сформированная из московского ополчения, безуспешно штурмовала оборону немцев, заваливая трупами передний край. (Как двумя годами раньше под Выборгом, только с другим результатом.) Некто В. Аникин пишет в мемуарах, изданных в 1975 году в Торонто, о своем однополчанине Павле Егоровиче Нилове. Когда тот погиб, в его вещах нашли листовку с карикатурой на Гитлера работы Кукрыниксов, широко известной на фронте и в тылу. На обороте ее карандашом было написано: "Прививка? Показать Кудрявцеву". (Из чего следует, что Нилов с ним, возможно, встречался или переписывался.) Аникину, бывшему учителю немецкого языка (в лагере военнопленных он служил переводчиком), фамилии Нилова и Кудрявцева ничего не говорили, а отчество он, возможно, спутал. Или профессор изменил его, записываясь в ополчение.

А самой первой жертвой стал снежный барс Мурат – он умер через полгода после исчезновения Нилова. Отказался есть мясо павшего барана (а свежего ему к тому времени уже и не давали). Два дня ничего не ел, потом умер, и явно не от голода: хотя он был далеко не упитанным, но и на истощенного или больного зверя никак не походил. Тетя Зина слезно умоляла Филимонова снять с барса шкуру, но тот опять отказался.

В войну виварий ликвидировали, а после не стали восстанавливать. Но университет существует, в нем по-прежнему учатся студенты и ведется научная работа. Правда, с августа 1991 года там нет парткома. Первый отдел сохранился.