Бьюсь об заклад, эта толстая стерва напротив переплюнула Робина-Бобина Барабека. Сколько всего она проглотила, чтобы добиться такой грандиозности? И глаза навыкат. Куда бы я ни пытался смотреть, все время возвращаюсь к ним. Перебираю бахрому на женином шарфе, заплетаю в косички. А потом эти косички разделяю по три и снова плету. Где жена?

Эти проклятые дети носятся и играют в игры, опасные в своем роде. Наверное, какие-то маленькие версии взрослых игр. Мафия и что там у нас еще есть, у взрослых. Зачем рожать этих засранцев? Знаю, что я сделаю с выродком, если он появится у меня. Буду держать его в клетке, и бить током за любой шум. Жена будет украдкой кидать ему печенье и колбасу, а я ругаться: не корми со стола! Идиллия. Только жена все не родит, несмотря на то, что врач обещал – не пустая.

Скучно. Наблюдаю, как Робинша-Бобинша рвет пухлыми пальцами курью тушку. Рвет и сразу с наслаждением поедает. Умеют они жить, эти толстяки. Косички на бахроме стали слишком толстыми и уже не плетутся. Иду в туалет, и, нажав ногой на рычаг, долго смотрю, как в дырке проносятся шпалы. Разве дадут уединиться? У них мочевые пузыри и кишечники.

Жена говорит: ты как старичок, вечно бурчишь-бурчишь под нос. А я смеюсь. Тихо, по-стариковски. Ничего что еще молодой, я заранее готовлюсь. Жизнь она одна, не хочу ее как попало жить. Хочу с толком с расстановкой. Надолго мои мысли занимают вертолеты, а потом жирная доедает курью тушку и ложится спать. Вот и можно наглядеться вдоволь.

Есть что-то притягивающее в человеческом уродстве. Порой невозможно остановиться, хочется все рассмотреть в мельчайших подробностях, чтобы как-нибудь вернуться на досуге и обдумать. Так, верхняя губа покрыта черными волосками. Нос с жирною кожей забит, Робинша храпит как старый мопс. Кудри-то, кудри… Выкрасила в рыжий цвет, как будто ей это поможет. И пятки давно не терты пемзой. И не стыдно же с такими ногами в проход без носков. Что же вы люди делаете с собой, ума не приложу? Мне это больно. Я супруге не менее раза в неделю тру пяточки до детской розовости. Нет педикюра - пропал человек.

Жены все нет. Ушла к проводнику чаю принести и пропала. Может, заболталась, женщины это любят, а моя тем более. Я все больше молчу, а ее порой не остановить. Все про соседок, да подружек со школы, которых встретила недавно, а они такие страшные стали и мужья у них не мужья и работа не работа, да про какие-то то ли жакеты то ли брикеты, которые она присмотрела в магазине. Пусть себе берет что вздумается, мне для нее денег не жалко. Складываю из узорчиков на одеяле толстухи всякие фигурки. Вот и еще полчаса прошло в пассивном творчестве.

А в соседнем купе пьют. Пьют сильно, отчаянно, так чтобы поскорей опьянеть. Закладывают по полстакана и сразу освежают. Как нужно ненавидеть все вокруг, чтобы так хотеть ничего не видеть? Я к алкоголю отношусь скептически. Не верю в него, как и в потусторонние силы, китайскую медицину и будущее России. Разве можно верить, когда не смотришь телевизора и не читаешь газет?

Иногда приходят мне в голову разные неприятные картины. Пытаюсь их прогнать, но никак. Будто кто-то против воли у меня внутри пытается заглянуть за занавесь, а я задергиваю, но краешек все равно остается открыт… Вот представилось, что толстуха моя жена и лежать мне в постели с ней по супружескому долгу. Что целует она меня безобразным жирным от куры ртом, гладит по голове пальцами-сардельками, а потом ест с наслаждением, отламывая нос, отрывая щеки, высасывая глаза, причмокивая. Та всхрапывает во сне, словно подтверждая – да, да, ты такой вкусный… Боже, как это угораздило меня жениться на монстре и быть съеденным в первую брачную ночь? Но нет. Моя супруга легкая как пушинка, тонкая как тростинка, светлоглазая и свежая как летнее утро. Никогда не станет она кушать жирную курицу в поезде и храпеть на весь вагон. Таким носиком можно только ландыши нюхать, такие же миниатюрные, милые и прелестные как она сама. Умиляюсь даже мыслям о ней, а ведь сколько лет женаты.

В приоткрытое окно рвется свежий ветер с мелкими каплями дождя. Края простыни на верхней полке бьются в нем, как крылья беспомощного мотылька и что-то на миг отрывает меня от купания в своем счастье… Что-то не так, что-то не то. К горлу подкатывает тошнота и какой-то тяжелый груз опускается на плечи. Отчего так не люблю я курицу в поездах? Отчего не возвращается моя прелестная жена? Отчего эти грубые пятки, торчащие в проход, так мне знакомы? И рвется нарисованное мечтами неприятной, зловонной реальностью в маленькие клочки… Прелестная жена, моя тростинка теперь храпит напротив в костюме Робинши-Бобинши и ест меня каждую ночь жадным ртом, смотрит заплывшими жиром еще светлыми глазами, цепляется то с любовью то с ненавистью к каждому движению, сводит с ума… Как бы то ни было, ложусь устало на постель, закрываю глаза и снова вижу, как по цветущему лугу моей родной деревни бежит навстречу мне тоненькая девчушка с анютиными глазками в руке.