W-26.06.95

суббота, 14 мая 2005 г.

МОИ ПЕРВЫЕ ПРОБЛЕСКИ СОЗНАНИЯ

 

Мама, ты была со мною рядом.

Я лежал и размышлял об утерянных "корнях" по линии матери, умершей, когда еще я был совсем малюткой.

Когда она умерла, дедушки уже не было в живых. Ее сестры, проживающие в Ленинграде, продали дом в деревне, забрали с собой старую мать с грошовой пенсией и моего сводного по матери брата.

Отсудили от моей пенсии за потерю кормильца целых пять рублей для бабушки и, забрав все материнские вещи и прочий скарб, который мог бы им пригодится, канули в лету.

Отец мой на все это не проронил ни слова и раза два потом принимал у себя в гостях своего пасынка, одевая в простую, конечно, одежонку. Тетки его определили в интернат. Он приезжал к нам без носков и весь насквозь в дырах. Жить же с отцом он не хотел и то, что с ним сталось, я не знаю.

От теток же осталась лишь фотография, на которой они стоят рядом с гробом матери.

По словам отца, мой дед, Загребин, был председателем колхоза где-то в Междуреченском районе. Сумел своим трем дочерям дать высшее образование, и больше о нем я ничего не знаю. Спросить уже не у кого, так как все мои родные теперь померли.

Вот я и мечтал написать на администрацию Междуреченского района письмо с просьбой - узнать через районный музей мои корни и устроить меня на работу учителем в одну из школ, поселив в домике на берегу какой-нибудь речки. До письма еще не дошло, но такая вот мысль все чаще и чаще стала буравить мне мозг.

Я к пятидесяти годам оставил семью и, став совсем одиноким, не исключал такой вот поворот в моей жизни.

И вдруг в моем сознании однажды всплыло слово: "Лопотово". Не знаю почему, но оно мне показалось чем-то знакомым. Я взял карту, а этого добра у меня "навалом", и в самом деле нашел эту деревню на берегу речки в Междуреченском районе.

Это так на меня подействовало, что я стал вдруг вспоминать целыми яркими кусками те впечатления, которые возникли у меня чуть ли не в годовалом возрасте. Они были самыми первыми моими проблесками в сознании, связанными как раз с поездкой нашей семьи к деду. Мне было 1,5 года.

Вот мы сошли с парохода и "идем" по тропинке вдоль реки. Я сижу на плечах отца. Мои эти впечатления обрываются - я засыпаю, положив свою голову на отцовскую фуражку железнодорожника, обтянутую белым материалом.

В семье деда праздник - вернулся родственник, а может и брат моей матери, со службы на флоте. На выбор он мне дает в подарок одну из шариковых авторучек. И вот ярко помню тот момент, когда я нарисовал с помощью ее свою первую линию, и то, когда паста в ней закончилась много дней спустя.

Мы на речке. Отец набирает ведрами воду в реке и выливает в ложбинку, покрытую зеленой травой, а я булькаюсь в этой водице. Но, когда отец подносит меня к берегу на руках, собираясь вымыть меня, я начинаю так орать, что он сразу же бросает эту затею.

Меня укладывают спать в деревянной кроватке в светелке на верху дома. Вот я просыпаюсь и, не увидев никого рядом, начинаю орать. Кричать пришлось очень долго, так как никого в доме не было - все ушли шевелить сено.

Вот и все, что вспомнилось мне.

Отец. Запомнились его руки, плечи, голос. Где же ты, моя милая мама. Почему же я знаю, что ты была рядом, а я не запомнил твоей ласки? Ведь, ты так меня любила.

 

Наша семья жила в маленькой комнатке коммунальной квартиры в деревянном доме по улице Речников, 17. Сейчас это улица Левичева.

Новый 1950 год. У нас много гостей в такой крохотной комнатушке. На елочке я выбираю себе конфету. Игрушки яркие, но в основном из картона, обклеенном разноцветной фольгой.

Мой день рождения. Мне что-то дарят. Настроение у всех праздничное. В окно я вижу, как соседские ребята катаются на санках. Я прошусь тоже на улицу, но мне объясняют, что на улице очень холодно. Это меня не пугает, и я начинаю хныкать. Тогда меня одевают и выпускают ровно на одну минуту, так как на улице я тут же замерз и побежал назад. Надо мной все смеются.

Всей семьей: папа, мама, Леня, мой сводный брат, и я идем на выборы. Стоит солнечный мартовский день. Я опускаю в ящик какие-то бумаги, а потом идем на другой участок, где столько уже народу, что мы стоим у входа и слушаем концерт. Я запомнил, как красивый мужской голос исполнял "Коробочку". По пути выясняется, что все хотят очень кушать и у меня возникает также это острое чувство. Дома мне наливают целую тарелку супа и я, как и брат, крошу в нее хлеб. Меня останавливают и говорят, что я не смогу это скушать, но я уверено настаиваю на своем и крошу весь кусок. Аппетит же мой быстро почему-то исчезает - меня ругают, а я реву.

Мы идем с братом гулять и заходим в соседний по нашей улице двор. Там вырыт большой котлован, (кстати, в построенном на этом самом месте доме я буду жить лет через сорок) заполненный водой. Брат посадил меня на плот, сколоченный ребятами, и покатал на нем немного.

В этом дворе стояла разбитая машина и я долго сижу в ее кабине, фыркая, как работающий мотор, вращая руль.

На семейных праздниках громче всех пел мой папа. "Прощай, любимый город" я пел вместе со всеми, но, сидя под столом. Иногда из-под него я и запевал для них песни.

Мы идем с отцом по улице в больницу к матери. Это городская больница по Советскому проспекту. Мать выходит к нам на улицу и тянет руки ко мне, но я прижимаюсь к отцу. Видимо я не узнаю мать, так она изменилась во время болезни. Она плачет и тянет меня к себе, а я ору и упираюсь. Назад мы идем с отцом вдоль забора из гнутой проволоки.

Мне было тогда два с половиной года.

Мать была больна лейкемией, и я ее больше не видел. Даже не знаю, где она похоронена в Ленинграде, так как мы ее могилку с отцом найти не смогли.

ПРО ДЮДЮ И ТО, КАК Я НАШЕЛ МАТЬ.

После смерти матери я часто жил у своей бабушки Ани, которую, все звали мамой Аней.

Дюдя же мой, Евгений Никанорович, хотя и был еще совсем не старым, но все время болел. Его кашель и табачный дым прямо терроризировал жену и дочек, которые жили вместе с родителями. Помню его рыжую бороду, которая имела такой вид, что мне даже в голову не приходила мысль о том, что у меня на голове такие же волосы, хотя, по цвету, они может и совпадали.

И вот как-то, когда в комнате никого не было, я решил попробовать, из чего сделана его борода. Я тихонько подошел к спящему деду и пальчиками потрогал бороду. Было страшно, но, видимо, то, что дед был ласков со мной, а любопытство было сильнее страха, я сумел сделать это.

Дед сел в кровати и, выпучив глаза, стал оглядывать комнату. Меня же, как ветром, сдуло за шкаф. Но, никого не увидев, дед улегся снова спать.

Этот эксперимент не дал мне необходимого ответа, но повторять его я не стал, а скоро вслед за матерью умер и дюдя. (3,5 года).

=========================

Был я в детстве пухленьким, совершенно рыжим маменькиным сыночком.

Жил по строгому режиму, за которым строго следила моя мамочка. По утрам съедал по яичку, которое несла единственная курочка Ряба. Жила она летом в сарайке, а зимой в кухонном столе. Гулял строго по минутам, днем спал - и все это я выполнял очень охотно. Когда мама вышла на работу, со мной водились няни, которых, к сожалению, я не запомнил.

Как же стало мне плохо, когда она заболела, а потом умерла...

Ведь, я засыпал лишь, положив свою рученку на грудь. Приходилось соседке тете Вере брать меня к себе в комнату и расстегивать кофточку.

- Хорошо еще, что хоть от груди отлучен, - шутили соседи.

Потом я научился засыпать, держась за мочку папкиного оттопыренного уха. И в том, и в другом случае я засыпал мгновенно.

На день меня стал отец отводить к бабушке, где меня закрывали на замок, пока все были на работе. Однажды я закрылся изнутри на защелку и лег спать. Стук в дверь и окно не помог - я открыл дверь лишь тогда, когда проснулся, а проспал я в тот день на удивление много.

В коридоре соседи топили печь с открытой дверцей и несколько нас малышей сидело и смотрело на огонь. В руках у каждого была игрушка, которую тот вынес для общей игры. Я держал в руках пластмассового коричневого медведя. Кому-то из малышей пришла идея совать игрушки в огонь.

Дошла очередь и до меня. Мой мишка вспыхнул сразу и я его бросил на пол. Кто-то топнул по нему ногой и повалил такой дым, что в коридоре стало нечем дышать и заело глаза.

Не помню, как меня наказали за это, но тот страх, который у меня возник перед огненной стихией остался на всю жизнь.

 

Я играл с соседской девочкой Галей. Мать ей подала коробку полную серебряных полтинников с разными на них изображениями. Мы их рассматривали и сортировали по кучкам.

Я попросил Галю отдать мне несколько монеток и она охотно мне выбрала из них три штуки. По дороге домой я показал их отцу и на вопрос, где взял, почему-то сказал, что нашел их. Отец похвалил меня и сразу же отобрал, хотя они никакой ценности уже не представляли, а наследующий день соседка тетя Люда пожаловалась отцу, что я забрал у ее Галинки эти полтинники. Получилось все так, как - будто я украл их. Я от обиды заревел и строгий выговор отца не хотел слушать, а к Галинке больше не подходил ни разу.

У одной из папиных знакомых мы смотрели диафильмы, которые проецировали прямо на стену. Я не помню ни одного из них, но с этого дня стал приставать к отцу, чтобы он мне купил такое же "кино". На мой постоянный вопрос: "Что, папочка, ты мне принес сегодня?"- когда он приходил с работы к бабушке за мной, он отвечал, что принес "фигу с маслом" и доставал конфету. Конфету я брал, но разочарованно при этом вздыхал.

Но вот однажды вместо конфеты он протянул мне коробку.

- На вот тебе, Женечка, твое кино. Смотри.

В коробке находился великолепный железный фильмоскоп, который надо было научиться правильно заряжать и находить человека, который бы читал мне текст. При этом его надо было направлять на яркий свет, чтобы рисунок был виден лучше.

Фильмоскоп надолго заинтересовал меня, но помню я один лишь диафильм - "Зимовье зверей".

Отца стали знакомить с женщинами, но у него с ними почему-то все не ладилось. Может из-за того, что он стал выпивать, и об этом все хорошо знали.

Но вот к тете Тамаре из Нюксеницы приехала молоденькая стат инспектор Гелечка Крысанова. Малыш, то есть я, ей очень приглянулся, и она со мной была очень нежной и ласковой. И вот, когда она меня держала у себя на коленях и прижимала к своей мягкой груди, я спросил:

- Тетя, твое лицо мухи обкакали?

Геля была красива, но ее лицо все было покрыто веснушками.

Так получилось - красивый малыш сыграл в жизни молодой женщины не очень приятную роль, так как, выйдя замуж за человека на двенадцать лет ее старше, она прожила жизнь, ой какую тяжелую. С каждым годом для меня она становилась все более красивей и дороже.

 

Но вот мне выхлопотали место в детском саду и я стал в него ходить. К режиму я был приучен и привыкать к садику было легко.

Мама Геля своим терпением и ласковым ко мне обращением быстро растопила весь "лед" отчуждения моего к ней - и все наши горести и радости в жизни стали общими.

Ребенок заболел оспой и его вывели из детского садика. Геля сидела на больничном. Взяв за ручку, она повела меня к себе на работу, где получила зарплату пятьсот рублей.

Потом надо было идти в больницу, где голову облучили рентгеновскими лучами с тем, чтобы потом пинцетом выдергать рыжие волосики. Это спасет, будто бы, меня от облысения.

Домой поехали на автобусе, так как сын пешком идти отказался - до дома, в самом деле, было далеко.

Дома Геля обнаружила, что деньги ее пропали.

Соседи спасли маму от веревки и крик сынишки: "Мамочка, милая не плачь!". Я плакал не меньше ее, а, когда пришел отец, то разговор начал такими словами: "Папочка! Почему мы ни у кого не воруем, а у нас воруют?". Хотя и жили мы трудно, но отец такому горю посмеялся.

После мы еще больше сблизились с новой мамой.

 

Отец пил и мать об этом жаловалась сынишке.

- Мама. Давай ему вместо вина воды нальем.

Так и сделали. Взяли бутылку и налили кипятка, а когда отец пришел уже сильно пьяный и попросил еще вина, мать поставила ее на стол.

После первой же рюмки бутылка полетела в угол и разбилась. О скандале, который произошел после этого, вспоминать не хочется.

 

Садиковская группа, не как обычно, возвращалась на обед с прогулки через кухню, где в коридоре спал огромный и лохматый сторожевой пес, стороживший по ночам садик. Все прошли, а Женя решил погладить.

Боли я не почувствовал, но ревел. На ладони с двух сторон остались глубокие следы от зубов собаки. Нянечка мне хорошо промыла в холодной воде руку и скоро у меня все зажило.

 

Умер Сталин. В садике нас всех собрали и воспитатели что-то говорили и плакали. Из всех детей заревел почему-то один я.

 

Мама Геля ушла в роддом "покупать" мне сестренку, а в садик меня повел двоюродный брат Саша. При переходе улицы Герцена между перекрестками улиц Менжинского и Ворошилова надо нам было пропустить телегу, но Саша побежал и я за ним.

Саша успел, а я попал под ноги лошади. Я упал, но ни лошадь ни телега меня не задели. На этот раз Саше не попало, но вообще-то он водиться со мной не любил, так как я мог наябедать и попадал вечно в какие-нибудь переделки.

 

Бабушкин дом ремонтировали и во дворе лежали толстые бревна. Мы с Сашей ходили и собирали щепки на растопку печи. В одном из бревен торчал воткнутый рабочим плотницкий топор. Саша взял его и перерубил щепку, потом воткнул его на место, но, видимо, не хватило при ударе силы и топор, упав с бревна, рассек резиновый сапог брата.

Пока снимали сапог и перевязывали рану, вели в санчасть и делали уколы против столбняка, Саша не ойкнул. Зато я поревел за него вдоволь.

 

Я рос и, как только в семье появился небольшой достаток, отец пообещал мне купить велосипед. А когда на праздники ему дали премию, то я уже спал и видел, как вращаю педали и буксую на нем в канаве. Вообще-то я игрушками был не избалован. Любил играть я больше всего лежа в кровати, или, сделав из двух стульев самолет, покрытый сверху одеялом, или с санками, в которые запрягал большого из папье-маше коня. В них я летал, ездил и плавал. Играл чаще всего один, так как не все ребятишки понимали мои фантазии, да и фантазии мои получались у одного интереснее.

Праздник пришли праздновать к бабушке. Так как народу собралось много, то нас ребятишек (у бабушки было только две внучки: одна, в коляске, моя сестренка - Надя, другая, взрослая уже, сестра Саши - Рита) прогнали на улицу. Там ребята гоняли кольца от бочек с помощью палочек по всему двору и улице. Я быстро усвоил, как надо управлять кольцом, и скоро, как и они, носился.

Я был, если так можно сказать, неуклюжим ребенком, но тогда впервые в жизни у меня стало получаться это занятие, и делал я его легко и непринужденно. Мне удавались такие повороты и виражи, что я скоро забыл все на свете.

Вышел мой отец и запретил почему-то мне бегать с кольцом. Я послушался его, но, буквально, уже через несколько минут, не понимая, в чем причина его запрета, гонял уже снова, брошенное через забор кольцо.

Отец, выйдя на этот раз, взял меня за руку и увел в дом, сказав, что за свое непослушание я буду наказан тем, что у меня не будет велосипеда. На что я никак не отреагировал, так как никакого велосипеда мне после этого кольца ненужно было. Впервые, я думаю теперь, я встретился тогда с конкретной реализацией своих фантазий и был счастлив.

Только через год, о велосипеде я ему не напомнил ни разу, он купил мне его, когда уже мы переехали жить из Вологды в Буй. Это уже был 1955 год.