ДЕТСКИЕ СТРАХИ

 

«Бог есть любовь... В любви нет страха,

но совершенная любовь изгоняет страх»

(1 Ин. 4.16,18).

 

1

Вы испытывали когда-нибудь чувство ужаса? Нет, не страха, этого лёгкого проявления обывательского беспокойства, а именно ужаса? Когда перехватывает дыхание, ничего реально не воспринимаешь, не видишь и не слышишь, когда нервная дрожь мышц вот-вот грозит перейти в судороги, а ноги уже почти не несут и сами собой подгибаются, когда, кажется, достаточно ещё одного малейшего раздражителя – скрипа двери, мелькнувшей тени, просто громкого голоса, – чтобы сердце, и без того бешено, надсадно колотящееся, не выдержало непомерной нагрузки и разорвалось...

Сейчас меня уже вряд ли что-либо способно напугать в такой степени. Но в раннем детстве, когда я был очень впечатлительным ребёнком, мне несколько раз доводилось испытать настоящий ужас. Было это так. Мы с мальчишками, моими приятелями, собирались поздним вечером во дворе, рассаживались на отвоёванных сумерками у пенсионеров скамейках и сначала неумело, с опаской поглядывая по сторонам, торопливо курили. А затем уже не спеша, слово за словом распаляя воображение, начинали рассказывать, зачастую придумывая на ходу, так называемые «страшные истории». Я был обычно в таких компаниях самым маленьким, и потому на мою долю выпадало только слушать. И я слушал, заглядывая расширенными глазами в рот очередному рассказчику, чувствуя, как разбегаются по телу мурашки, и живо представляя себе всех этих упырей, ведьм и леших...

А потом в совершенной темноте один шёл домой. Сначала – через весь двор. Затем – по обыкновению неосвещённому подъезду на третий этаж. Я бежал, задыхаясь, с зажмуренными глазами по лестницам и физически чувствовал, верно знал, что о н и здесь. В каждом углу меня подстерегали сгорбленные в три погибели омерзительные старухи, шипели, цеплялись за ноги; дорогу преграждали циклопы, сверкая гигантским единственным глазом; ото всех дверей тянулись безобразные, с растопыренными пальцами, окровавленные руки... «Скорее! Ну, скорее же!» – едва не кричу я, подпрыгиваю, отчаянно барабаню в двери, и уже почти теряя сознание, падаю на руки своей матери...

 

2

Богу было угодно провести меня в жизни через некоторые испытания, когда по-человечески становилось страшно: например, во время метания боевых гранат в армии, обкатки танками, прыжков с парашютом, и прочее, и прочее. Но все эти страхи, пережитые в юности, не идут ни в какое сравнение с тем ужасом, который я испытал на трёх-четырёх уроках химии в седьмом классе, когда нашу заболевшую добрую и милую учительницу замещала её коллега Галина Васильевна (назовём её так). Это была высокая статная женщина, с суровыми чертами лица и тяжелейшим характером. Знакомство с нами она начала с того, что на первом же уроке поставила двойки и тройки всем самым сильным ученикам в классе. Она не кричала, не ругалась, как это делали некоторые другие педагоги, она – словно гипнотизировала нас и подавляла в корне всякую волю к сопротивлению. Каждый из учеников, кому довелось однажды отвечать Галине Васильевне, почувствовал себя под её мрачным свинцовым взглядом абсолютно бездарным и неспособным на что-либо доброе. У Галины Васильевны была длинная, пропорциональная её росту, тяжёлая деревянная указка, которой во время объяснения нового материала она любила постукивать себя по красному кожаному сапогу. Кажется, даже мухи боялись жужжать, когда она говорила...

Поистине, все мои страхи и переживания позднее в жизни – сущие пустяки по сравнению с теми минутами, когда Галина Васильевна, наслаждаясь властью, водила в журнале пальцем по списку класса и зловеще тянула: «К доске пойдёт... к доске пойдёт...»

Удивительная была женщина!

 

НАДПИСЬ НА СНЕГУ

 

Морозным зимним утром, ещё в полной темноте, мальчик из рабочего посёлка пробирался через сугробы к конечной автобусной остановке. Неожиданно, не дойдя до неё, он остановился, снял рукавицы и, зажигая спички, озябшими пальцами стал рисовать на снегу какие-то фигуры.

Вскоре мальчик услышал голоса людей, идущих в его сторону. Испуганно оглянувшись, он схватил рукавицы и быстро побежал к жилым домам. Между тем, количество людей на остановке всё увеличивалось. Автобус же, как обычно, задерживался.

Постепенно стало светать, и тут кто-то заметил проступающий на снегу у дороги неровный ряд букв: «Смотрите, там что-то написано!» Всем стало интересно. «БОГ... ЕСТЬ... ЛЮ... БОВЬ... Один... Иоанн... четыре... восемь!» – с трудом прочла какая-то девушка.

В переполненном автобусе, стиснутые со всех сторон, жители рабочего посёлка продолжали обсуждать увиденное на остановке. «Религиозный дурман, – недовольно говорили одни, – опиум для народа». «Жив Господь!» – с тихой радостью думали про себя другие. В стране шёл 1965 год...

 

ТАНК

 

Рядовой Иванов лежал на размытой дождями холодной осенней земле, судорожно сжимая правой рукой учебную гранату, левой – автомат. Обкатка танками! Танк, тяжело вздымаясь на пригорках просёлочной дороги, медленно – почему так медленно? – чудовищно медленно, но неотвратимо надвигался на него. Лязг гусениц, шум двигателя... Груда безжалостного железа. Страшно! Трепетное, слабое, беспомощное – казалось бы – человеческое тело было брошено чьим-то приказом на пути многотонной махины. Всё ближе! Секунды – и тяжелые беспощадные гусеницы раздавят его. Гусеницы – да, именно они, их конвульсивное торжествующее движение более всего и завораживает. Невозможно оторвать глаз. Сколько раз он видел подобное в кино, читал в книгах! Ему на мгновение у танка на башне представился даже фашистский крест... «Пора!» – мелькнуло в голове. И в последнее мгновение, когда стороннему наблюдателю гибель солдата казалась уже неминуемой, он вдруг рывком перекатился на середину дороги и что было сил вжался в землю. Стало темно. Резко ударило в нос смрадом отработанного горючего. Сверху посыпались какие-то комья земли, тяжело капнуло мазутом. Танк, заслонив собой весь белый свет, злобно проскрежетал над солдатом. Со слезящимися глазами, задыхаясь, он с трудом приподнялся от земли и, почти не целясь, бросил гранату. Обессиленный, упал...

«Зачёт», – сказал подошедший командир взвода.