Редко, очень редко встречаются люди, у которых душевное и телесное абсолютно схожи. По обыкновению своему, человек привык скрывать сокровенные мысли и переживания, закрываясь некой маскою, словно участник маскарада, своеобразный арлекин; сменяя одно лицо на другое, старое на новое, и так – до бесконечности, в надежде, что его истинное лицо никто не разглядит, хотя тайно верит, помышляя, что появится такой человек, не важно, мужчина то будет или женщина, и сорвет с него лживые лица, обнажив образ настоящий, неизменный, до того чистый и интимный, что и сам человек его испугается. Часто случается так, что настоящее лицо настолько не соответствует образу давно привычному, что причиняет массу неприятностей как носителю его, так и окружению, и тогда человек, радостный от облегчения или печальный от разочарования, возвращается к исходной точке – маскам.

Парфен Рогожин принадлежал к той малочисленной категории людей, что чувств своих не скрывают, еще более подчеркивая их телесным обликом; но не по причине наивности или скудности ума, а потому лишь, что, являясь натурой слишком страстной, иного способа жизни просто не видит, не знает и знать не желает. Люди подобного склада характера обычно живут бурною жизнью, заполненной всяческими эмоциональными коллизиями, порой настолько яркими, что походят на пьесу, но никак ни на обыкновенную жизнь. Обычно такой мощный поток иссякает со временем, доводя своего владельца либо до могилы (замечено, что подобные люди часто сводят счеты с жизнью еще в молодом возрасте), либо – до медлительного, почти замкнутого существования, основанного на накоплении личного капитала и деспотизма в семье, где домочадцы подчас сильно страдают из-за жестокости и несправедливого к себе отношения по вине оного. Парфен Рогожин, оказавшись предоставлен самому себе после внезапной кончины отца, словно тут же постарел лет на десять, что, явно произошедшее в его душе, тут же отразилось и на внешности, преобразив его лицо, сделав его более жестким, а выражение глаз – более острым, холодным, пронизывающим. А тут еще продолжение истории, в которую оказались вовлечены люди столь разные и по возрасту, и по положению, и по жизненным взглядам, что и вообразить их всех вместе трудно: красавица, взбалмошная, совестливая, яркая – женщина, от которой Парфен в благоговейном страхе и вожделении добивался одного – смерти своей, ибо женитьба на Настасьи Филипповне была бы смертью для них обоих.

Обнажив свое желание перед нею, он собственноручно подписал приговор, в котором невидимыми чернилами значилось, что едва он получит долгожданную свою законной супругою, как не минует и нескольких месяцев, приревнует, и в порыве лютом, жутком, изничтожит ее, а потом – и себя, от отчаяния и боли нестерпимой. Приговор этот отпечатался на лице Парфена, словно клеймо, которым метят скот: во всем его облике читалась эта обреченность; а взгляд, волчий взгляд, выдавал его, открывая глубинные метания в душе, где не осталось места и малой толике надежды. Не верил Рогожин в спасение, как не верил и в то, что Настасья Филипповна пойдет за него; а тут получалось, при любом раскладе одна дорога – в могилу. Согласится выйти замуж: долго не бывать их призрачному, страшному счастью; не согласится, тем более беды не миновать – только кто первый пострадает, одно лишь не ясно пока; поскольку пострадать-то могут и люди крайние, в деле этом лишь косвенно принимающие участие, но, несомненно, по мыслям Парфена, руки приложившие, вольно или не вольно. Рогожин не верил, что нет в поступках людей бескорыстия, как не верил и в то, что бывает просто чистая, светлая любовь, любовь во спасение, а не в обладание; поэтому и все слова Льва Николаевича, князя, не оставляли в душе Парфена и намеков на надежду, хотя и вызывали в глазах его проблески слез; слез горьких, как у обреченного на смерть, которому теперь уже все равно, поскольку приговор объявлен и будет исполнен в самой ближайший срок…