ДЕМОНЫ БЕССМЕРТНЫ

 

Ползти было неудобно. В колени впивались острые камни, голова ударялась о низкий свод норы-тоннеля. Я полз уже довольно долго, но тоннель этот всё не заканчивался. В его тесноте собственное дыхание заглушало мне другие звуки. Я остановился и прислушался: полная тишина, никаких шорохов, которые должны были издавать ползущие впереди ангел и джинн. Не один ли я в этой норе, по которой курсирует какой-то огромный волчище с пачками людских душ в зубах? Стало страшно. «Как я оказался здесь? Что же это всё такое творится?» - заныл кто-то жалостливо внутри меня, и в этот момент до моего слуха донеслось отдалённое рычание, а вслед за ним – неестественно высокий визг. Ползти дальше совсем расхотелось. Повернуть назад мне помешала лишь ограниченная ширина норы. Я представил, как на глазах у Льва Николаевича из скалы появляется мой боязливый зад и, взяв себя в руки, продолжил путь. По мере моего продвижения тревожные звуки усиливались. Это были звуки борьбы.

Наконец кромешную тьму норы разбавило едва заметное просветление. Сердце моё затрепыхалось ещё сильнее. Стараясь производить как можно меньше шума, я приблизился к краю тоннеля и осторожно выглянул. То, что я увидел, подтвердило мои опасения. Нора выходила в котлован, освещаемый слабым светом сумерек. На дне котлована, на спине лежал Рубиновый Эрик. Мой джинн погибал. Он был почти разорван пополам, и вовсе не волком - неким чудовищем, огромная зубастая пасть которого вырастала непосредственно из темноты. Казалось, это космос терзает моего джинна. Огонь, вырванный из тела Эрика, был разбросан по камням, в его груди зияла огромная дыра мрака. Одной рукой он ещё пытался отбиваться, ещё упирался в шею животного, но видно было, что Эрик иссякает. Однако и для волка схватка не была безобидной. Шерсть его пылала ослепительно белым пламенем. Это он издавал пронзительный леденящий визг. Там, где пламя пожирало тело животного, образовывались как будто тлеющие угли, мерцающие красным в сумраке котлована.

Я застыл на выходе из норы. Полностью занятый схваткой, волк не заметил меня. Я же лихорадочно пытался представить, чем я могу помочь своему джинну. И вдруг… Вдруг тьма раздалась. Белые крылья вспороли её, и в течение какого-то неуловимого мгновения над волком появилась огромная белая птица. Невероятных размеров когти-сабли блеснули, отражая пляшущие вокруг языки пламени, и обняли волчье тело. Послышался яростный взвизг, и животное было разрублено на несколько частей, словно какой-нибудь огурец. Зад его так и остался лежать на земле, а переднюю часть могучая птица просто покрошила в салат. После этого она сгинула во тьме также неожиданно, как появилась. На камнях остались лежать догорающие волчьи ошмётки и растерзанный Эрик. Я бросился к нему, но, сделав два шага почувствовал… что умираю. Нет не пронзила меня боль, не постигло удушье. Я схватился за грудь, из которой вырывалась, чтобы покинуть моё тело, душа. Она вырывалась, а я пытался преградить ей путь решёткой из перекрещенных пальцев. Так и упал с прижатыми к груди руками. «Держись», - донеслось до сознания, и в последний момент перед глазами снова возникли белые крылья.

 

••••

Я очнулся и сразу почувствовал, как кружится голова. Приоткрыл глаза и увидел сквозь ресницы огромную Луну, до которой, казалось, можно было достать рукой. И Луна вращалась вместе со всем небосводом то по часовой стрелке, то против.

- Выпей, - нежные руки ангела приподняли мою голову.

Я сделал глоток, и вращение Луны замедлилось. После второго, ночное светило стало почти статичным. Я снова закрыл глаза, а когда открыл их, был уже почти здоров. Передо мной сидела на коленях Серафима, та же голубоглазая девушка-ангел, которую я обнаружил у себя в комнате два дня назад. Ничего в её облике, казалось, не изменилось. Но образ атакующей белой птицы с когтями из сверкающей смертоносной стали был уже навсегда впечатан в мою память. Ах, Серафима! Ангел моей души! Зачем я выполз из норы именно в момент твоей атаки. Недолго длилась восхитительная сказка. Недолго пели лучшие струны моей души. Не может добро – белое и пушистое – длиться более двух суток, и голову мне не морочьте!

- А Эрик где? – прохрипел я, сделав третий глоток.

- Он здесь, рядом.

Приподнявшись, я осмотрелся. Ночь. Метрах в трёх от нас горел костёр. Всплески его пламени вырывали из темноты ветви ближайших деревьев, бока скал и Эрика, лежащего на земле.

- Что случилось? – спросил я тихо. - Он умер?

- Нет, демоны бессмертны… пока.

- А я? Я жив?

- Жив! - Серафима сделала паузу и повторила как будто с сомнением, – Жив.

- Пока... – уточнил я.

Серафима промолчала.

- Мне показалось, что я умираю, - прошептал я, снова роняя голову на землю.

- Это почти случилось, - ответила Серафима. - Люди не могут здесь жить. В этой части мира могут находиться только их души.

- Так, значит, я первый и единственный человек, который впёрся сюда со своим бренным телом?

Серафима сидела рядом со мной, обхватив колени руками и положив на них голову. Она смотрела на меня, но я чувствовал, что мысли её далеко.

- Серафима, вы знаете, как мне пройти к Нему?

- Нет, - тихо ответила ангел. – Но мы посчитали, что отсюда ближе. Всё-таки здесь… чистилище. Отсюда людские души и направляются к Нему.

- Так может, мне лучше было Богу душу отдать, она бы и дошла по адресу.

- Человеческая душа – это совсем не то, что ты себе представляешь.

- А я себе душу с трудом представляю. Я её не представляю вообще.

- И не надо, - произнесла ангел с улыбкой. – Живые люди… с ними как-то интересней.

Нет, всё-таки, это была уже не та Серафима, перед которой я плакал, стоя на коленях.

- Послушай, а почему ты меня сразу не забрала? Мы ведь два дня потеряли.

- Ты не был готов. Это же очень непросто затащить сюда человека. Это почти невозможно, чтобы он при этом не погиб.

- Значит, ты готовила меня?

Серафима улыбнулась.

- И всё равно, моя душа хотела покинуть тело, а ты её удержала?

Ангел не ответила. Лишь улыбка вновь сошла с её губ.

- Спасибо, - сказал я. - Но что делать дальше? Куда идти?

Серафима молчала. Луна тоже молчала, воззрившись на меня пустыми глазницами. И ветер молчал, не шелестел листвой невидимых во тьме деревьев. Лишь огонь что-то шептал. Огонь хотел что-то сказать. Это чудо, сделавшее человека человеком, хотело предложить мне помощь. Огонь! Стихия доступная, но не подвластная. Сила снисходительная, дающая часть себя для тепла и пищи человеческой. Больше союзник, чем враг. Редко мы видим огонь в его величии, и трудно людям осознать его красоту, ибо величие огня – это смерть людская.

- Эрик!

Я поднялся и, покачиваясь, подошёл к джинну. Он лежал с закрытыми глазами, накрытый какой-то шкурой. Я опустился у его изголовья.

- Хозяин, - прошептал Эрик, приоткрыв глаза.

Слабая улыбка скользнула по его губам.

- Дружище, ты ранен?

- Я умираю, хозяин.

- Демоны не умирают, - мой голос дрогнул.

- Что-то изменилось.

- Что же сделал с тобой этот монстр?

- Он просто не знал, кто мы такие, а предупредить мы не успели. Он просто выполнял свою работу.

- Но что сделала с ним Серафима, - зашептал я, не удержавшись. – Ты видел, что она с ним сделала? Она, выходит, сильнее тебя, Эрик?

- Да, хозяин, я демон шестого чина, а она ангел самого высокого чина – девятого. Им всё подвластно… - Эрик осёкся. – Почти всё.

- Эрик, держись. Я знаю, ты справишься, - сказал я. – Не может быть, чтобы вот так всё закончилось.

- Я не смогу больше ничем тебе помочь, хозяин, - прошептал джинн и вновь закрыл глаза.

- Эркин! – воскликнул я в отчаянии.

Не допускал я мысли, что Эрик может умереть. Это же джинн! Он всемогущий! Он бессмертный! Я что-то должен был предпринять, но не знал, что. Что-то хотел сказать, но не находил слов. И вот всегда, размышляя о Рубиновом Эрике, я заходил в тупик. Я не представлял свою жизнь без него, но что он такое, не понимал. Эрик, Эрик, я всегда знал, что существует мир неизвестный, недоступный людям. Он манил меня, этот мир. И ты был его обитателем, ты давал мне надежду когда-нибудь вырваться из мира людского. Но разве мог я кому-нибудь рассказать о тебе? И заикнуться не смел. Меня, конечно, сразу сочли бы сумасшедшим. Это трудно - знать, что внутри тебя живёт джинн и не сметь никому об этом рассказать. Но труднее думать, что у других людей внутри никого нет. А ещё труднее – предполагать, что у каждого кто-то есть, но люди не могут этим делиться друг с другом: вынуждены молчать, так же как я. Так постигал я, что такое одиночество.

И вот теперь, когда подтвердились мои догадки, можно сказать, сбылись самые безумные желания, когда я в этом самом нечеловеческом мире, я теряю того, кто многие годы давал мне надежду. И это не сказка.

- Эрик, что же дальше?! – воскликнул я.

- Тебе нужно продолжить путь. Серафима будет с тобой. Она, как ты теперь знаешь, очень сильный ангел.

- А если я не смогу? Неужели всё кончится?! Я ведь не знаю, как! Где этот путь?!

- Нам должны помочь, - сказала ангел, подойдя неслышно.

- Кто?

- И вообще, - продолжала Серафима, не слыша меня, сейчас все переполошены. Ищут пути. Многие пытаются провести своего человека. Ведь кто-то же должен дойти. Кто-то же должен!!

Отчаяние. Почти уже отчаяние услышал я в этих словах ангела.

- Послушайте! Ну что же это такое! Что, к нему дорогу никто не знает?

- Нет, - ответила Серафима.

- А как же он управляет миром? Он что, непосредственно сам все вершит? Нет у него помощников, с кем бы он советовался? Какие-то же связи должны существовать. Исполнительная вертикаль.

- А миром он не управляет вовсе.

- Как это?!! – оторопел я. – А кто же?

Серафима промолчала.

- Ответь сам себе на один вопрос, - прошептал Эрик. - Честно ответь. Ты действительно хочешь спасти этот мир?

Настал момент истины. Искал смысл жизни? Получи. Смысл смыслов – спасти мир. Не только какое-то там человечество, а мир с его микрокосмосом, слонами, баобабами, шаровыми молниями, закатами, ожиданием хорошего. С океаном, с небом. Со звёздами над головой. Мир, Землю, Вселенную!

- Да, конечно, - пробубнил я.

- Ты готов жертвовать ради этого?

Вопрос показался мне странным. Максимум, чем мог я пожертвовать – жизнью. Но ведь она и так скоро закончится – через четыре дня. Так что это и не жертва вовсе. А чем я могу пожертвовать ещё?

- Чем? – спросил я неуверенно.

- Ты можешь переместиться в одно место, - ответил Эрик. – Там тебе могут помочь. Возможно, там знают, что делать… Но это не просто. Это очень больно.

- Я готов, - ответил я быстро, чтобы не передумать. Боль – вот чего люди боятся больше всего.

Эрик смотрел мне в глаза. «Да, - читал я в них, - жизнь – это далеко не самое большое, чем можно пожертвовать, а смерть – далеко не самое страшное, что можно испытать».

- Готов, - повторил я, холодея.

- Тогда ты знаешь, что нужно делать, - сказал джинн, и я понял, что, действительно, знаю.

- Эрик, мы ещё увидимся?

Ответа я не услышал, хотя мне показалось, что Эрик что-то прошептал. Я отбросил шкуру, прикрывающую тело моего джинна. На земле лежали лишь его части: тлеющими углями мерцали они в темноте. Только в груди ещё шевелились разрозненные языки рубинового пламени.

- Держись, - прошептала Серафима, приникла к моей спине и обняла меня.

Я положил руку Эрику на грудь. Огонь лизнул мою ладонь один, два раза, затрепыхался сильней и впился в плоть с пробуждающейся энергией. Боль пронзила меня: сначала ладонь, затем, добравшись до нервов, через всю руку и грудь – вонзилась в мозг. Я закричал. Пламя в разорванном теле Эрика усилилось, и со всех его частей стало стекаться в меня. Кровь в венах закипела, и кипящей стала продвигаться к сердцу. Боль стала невыносимой.

А ты как думал! Легко иметь в себе демона и владеть его силой?! Легко быть не от мира людского? Легко мир спасать?!! Это ночь, это боль, это кипящая кровь. Это невыносимое «не от мира сего». БОЛЬ!!!

Я кричал. Я визжал сильнее, чем горящий волк, охваченный этим рубиновым пламенем. Ангел не отпускала меня, крылья её бились в судороге. Пламя охватило всю мою руку и грудь. Я горел, а Эрик исчезал, растворяясь во мне. Он не умрёт! Демоны бессмертны. Когда им плохо, они вселяются в людей. Последние огоньки пламени взобрались с земли в моё тело. Эрик исчез, а я снова потерял сознание.

 

ЧИСТИЛИЩЕ

Оказывается, боль имеет цвета и формы. Болело всё тело, каждая его клеточка, и каждая – своей болью. Кожа чувствовала, что меня жарят на огромной сковороде, раскалённой до ослепительно-белого состояния. Голова каждое мгновение взрывалась, и во все стороны летели алые брызги боли. Не успевали они схлынуть, как накатывала боль-волна: вязко-зелёная, тошнотворная, как болотная трясина. «Господи, это что, ад? Да взорвись этот мир со всяким его микрокосмом…» - проносилось где-то между этими болотными волнами. Но в следующий миг грудь, ноги и руки во всех направлениях пронзали ядовитые шипы с острыми зазубринами. Тело было гигантской жевательной резинкой, а боль медленно и тягуче отрывала от него кусочки. Затем боль превращалась в веретено, на которое наматывались мои тёмно-синие нервы. Прошёл век. Солнце сошло под землю. Я умывался слезами. Кости трещали и ломались, мышцы рвались, тело перемалывалось. Новый век родился. Звёзды вливали меня миллионы градусов. Да убейте же меня скорее! Смерть – ничто. Вселенная закончилась. Боль не угасла, она была рядом. Рядом, но уже не во мне.

Наконец, буйство красок стало умолкать, и постепенно я погрузился в абсолютную темноту. Боль-темнота? Чего ожидать ещё? Но нет, ад, похоже, заканчивался. Не исчезнув, однако, окончательно, боль притаилась в одной из ячеек мозга, чтобы оттуда наблюдать за происходящим. Чтобы опять появиться в любой момент? Отныне я стал другим человеком. Теперь со мной можно сделать всё, что угодно. Что угодно, только бы это не повторилось.

Я открыл глаза, но темнота исчезла не сразу: происходящее вокруг проступало постепенно. Я находился в большой пещере. Свода её, который пытался нащупать мой взгляд, не было видно из-за слабого освещения. Повернув голову, я обнаружил, что через всю пещеру тянется людская очередь. Она появлялась из одного входа, едва различимого в сумерках, и исчезала в другом, из которого в пространство пещеры изливался слабый свет. Присмотревшись, я понял, что люди, из которых очередь состояла, - голые. Они стояли не переговариваясь, почти не шевелясь, лишь делая короткие шаги к свету: больше всего стариков, но доставало и молодых, и людей среднего возраста. Попадались и дети. Очередь продвигалась быстро. На меня никто не обращал внимания. Куда выстроились эти люди? За какими благами? И что это вообще за место?

Нужно было найти в себе силы подняться и встать в эту цепочку. Другого пути покинуть пещеру, похоже, не было. Я пошевелил головой. Боль как будто не собиралась повторять своё нашествие. Однако было тяжко. Тело слушалось плохо. Приподнявшись на дрожащих руках, я сел и осмотрелся. На теле – никаких следов горения, одежда сохранилась. Хорошо, не очень-то хотелось быть похожим на этих странных голых людей. С трудом я встал и подошёл к очереди. Что-то подсказывало мне, что искать в ней крайнего бесполезно. Что теперь? Если бы это было какое-нибудь обычное место, для того, чтобы обратиться с вопросом, я бы выбрал женщину средних лет – они обычно всегда рады поделиться информацией и произнести несколько лишних слов. Но здесь обращаться к голой женщине я не решился, а выбрал ближайшего мужичка.

- Извините, - заговорил я тихо, - можно я встану впереди Вас?

Ответа не последовало. «Да, похоже, тут информацией не разжиться», - подумал я, осматривая сосредоточенные бледные лица. Заметив небольшое пространство между мужчиной средних лет и высоченным подростком-акселератом, я втиснулся в очередь и стал потихоньку семенить к выходу. Выход представлял собой каменную арку, за которой взору открылась другая пещера, размерами гораздо меньше, однако хорошо освещённая. И стояло в ней устройство совсем не гармонирующее с этим пещерными помещениями, похожее на металлоискатель в каком-нибудь аэропорту, только гораздо более протяжённое – маленький тоннель. Мои попутчики по очереди заходили в него. Мне же почему-то стало трудно дышать, во рту появился металлический привкус. Я запаниковал и остановился, ожидая, что сзади в меня врежется верзила-подросток. Но ничего подобного не произошло. Толчка сзади я не ощутил, зато увидел, как юноша преспокойно выходит из меня спереди. Я остолбенел и пока стоял, разинув рот, сквозь меня прошли ещё несколько человек. Они были бесплотны!

Я оказался в некоем приёмнике-распределителе душ. В чистилище? И что будет, если я пройду сквозь этот сканнер? Что там дальше со мной сделают? Сожгут? Так я уже, кажется, сгорел. Мучить как-то по-другому? Боли не хотелось. Нет, только не то, что я пережил. А если по-другому нельзя?. Пройти к Богу, спасти человечество, и при этом не поцарапаться, ни обжечься?.. Нет, нужно идти. И сделав несколько шагов вперёд, я вновь остановился, собирая волю, чтобы войти в сканнер.

- Что за чёрт! - послышалось в этот момент. – Это ещё что за фигня?!

Из-за сканера выбежал … некий щуплый молодой человек в затёртой футболке и джинсах, в незашнурованных кедах, с редкой юношеской бледнославянской небритостью на лице.

- Что за фигня?! – повторил он громко.

Очередь на него не обратила никакого внимания. Парень приблизился и… залепил мне хорошего пинка. Глаза его округлились. Мои тоже. Мы стояли друг против друга, не зная, как реагировать. Наконец парень сбросил оцепенение и по движению его тела я понял, что он снова хочет проверить меня на плотность.

- Только не ногой, - предупредил я его, - а то в рыло получишь.

- Нифкурил! – икнул парень, попятился и исчез.

Не зная, что мне делать, я отошёл в сторону, чтобы через меня не просачивались призраки из очереди. Долго ждать не пришлось. Через несколько секунд парень вернулся в сопровождении грузного мужчины невысокого роста с кудрявой шевелюрой и кудрявой же, чернющщей бородой. Облачён чернобородый был в просторный белый плащ под которым на спине угадывался толи огромный горб, толи сложенные крылья. «Неужели ангел», - подумал я. Образ толстяка, которого я про себя окрестил Бородой, никак не вязался с полётом, воздухом, с лёгкостью и т. п.

- Как ты сюда попал, человече? – спросил он неожиданно тонким голосом.

- Не знаю, - честно ответил я. И подумав, добавил, - я к Нему.

- А! – произнёс бородатый. – Ну всё понятно.

Что было понятно ему, мной осталось недопонятым, но задать вопросы мне времени не предоставили. Борода схватил меня за руку и поволок в следующее помещение пещеры, находящееся сбоку от сканера. Очутившись там, я в свою очередь не смог сдержать возгласа удивления. Пещера была заполнена… ультрасовременной вычислительной техникой. В нишах, видимо специально выдолбленных для этого в скале, красовались несколько компьютеров и отличных девятнадцатидюймовых мониторов. Прямо на каменном полу, несколько покосившись, стоял нехилый сервер. На стене же, за которой был сканер, висела огроменная плазменная панель в полтора человеческих роста. И по ней мерно двигались разноцветные силуэты.

Меня провели в центр пещерного зала и усадили на каменный выступ спиной к панели.

- Имя? – громогласно вопросил Бородатый.

- Игорь, - ответил я, поперхнувшись.

- Ацкий Сотана! - воскликнул парень, - тёзка

- Спокойно, Гоша! – прогремел Бородатый. – И уже тише, обращаясь ко мне: Говоришь, к Нему идёшь?

За полчаса я выложил всё, что со мной случилось в течение последних двух суток. Гоша и Борода слушали внимательно и почти не перебивали. Лишь когда я обрисовывал способ, каким попал в эту пещеру, Борода задал несколько уточняющих вопросов. Я закончил рассказ, и вопросы остались только у меня. И я, конечно, не преминул их задать.

- А это там, за стеной… это души?

- Так называемые, - коротко ответил Борода.

- А вы-то кто?

- Мы обслуживаем процесс.

- Процесс? А что это за процесс? Что здесь происходит? И откуда здесь вся эта техника?

- Да процесс… обычный процесс, - с деловым видом заявил Гоша, опередив Бороду, - грехи сгоняем.

Мне оставалось только промолчать.

- Ждите здесь, - сказал Борода и неожиданно растворился в воздухе. У меня аж голова закружилась. Всё-таки это был ангел.

Повисла пауза. Я рассматривал Гошу, Гоша меня.

- Как там, на земле? - наконец нарушил он молчание, как мне показалось, с грустью в голосе.

- Хорошо, - ответил я также невесело, вспомнив свою убогую холостую квартиру.

- Пиво пьют?

- Ещё как.

- Баб трахают?

- Как же без этого.

Гоша вздохнул и похлопал по карманам джинсов как будто в поисках сигарет.

- Ну а у вас тут что?

- Да вот… - Гоша махнул рукой в сторону плазменной панели, - сгоняем.

- Слушай, а откуда вся эта техника?

- Оттуда, - Гоша неопределённо ткнул большим пальцем куда-то в бок.

- Как она здесь появилась?

- Я выписал, - не без позёрства ответил парень.

- Как это выписал?

- Очень просто. Взял каталоги, полистал, прикинул, и выписал. Через неделю доставили.

- Ну дела! Но зачем?! – воскликнул я. Никак меня не покидало ощущение сюрреализма от такого смешения первобытности пещеры, сказочности шествия душ за каменной стеной и потребительского интереса при виде классной вычислительной техники.

- Как это, зачем! – оживился Гоша. - Ну ты, чувак, даёшь! Смотри!

И, развернувшись на стуле, он схватил мышку, выделил из вереницы силуэтов, мерно шествующих по плазме, один и кликнул. Вереница исчезла, зато во весь экран развернулась пёстрая радуга. Цветов в той радуге было не сосчитать.

- Что это? – удивился я.

- Это человек. Я разложил все человеческие качества по цветам. Очень удобно. С фиолетовой стороны – отрицательные, с красной – положительные. Ширина спектра соответствует степени, с которой то или иное качество было развито у человека при жизни. Ну вот, смотри, вот этот, например, чел. Видишь, зелёно-жёлтые цвета преобладают. Так себе был чел, в общем, средненький. Но у него, видишь, широкая малиновая полоса. Это ребёнок.

И Гоша ткнул курсором в малиновую полосу. Из динамиков, развешанных под сводами пещеры послышался детский смех. И такой он был чистый, такой радостный… У меня защемило в груди. Горло с сердцем соединились ноющей нитью. Затопали по полу маленькие ножки. Из бреда последних дней потянулись ко мне маленькие пухлые ручонки. Папа! Где ты, сынок? Прости меня, сынок. Прости, что дал тебе так мало. Прости за раздражительность. За лень мою прости, за невнимание. За то, что всё-всё-всё было не так в нашей недолгой совместной жизни. Как смел я позабыть про тебя, погружённый в собственный эгоизм?

- О, я ж говорил, - донёсся до меня голос Гоши, - это любовь к ребёнку.

- Выключи! - взмолился я.

Гоша посмотрел на моё исказившееся лицо и парой кликов вернул на экран размеренно двигающуюся очередь.

- И всё-таки, - не унимался я, отойдя через пару секунд от пережитого эмоционального взрыва, - всё-таки, это же человеческая техника. А где же ангельские… технологии?

- Да человеческая техника давно уже эти ангельские технологии за пояс заткнула. Вот так, чувак. И вообще, ты знаешь… - Гоша перешёл на полушёпот, - они ленивые. Они для этого меня и оставили здесь. Ломает их этой работой заниматься вручную, по старинке. Ну ты, представляешь, сколько тысяч лет. С тех пор, как люди чё-то мыслить стали, чтобы, значит, хорту продуцировать.

- Что продуцировать?

- Ну это… я и сам толком не знаю. По-моему, в результате всех этих очищений, то, что получается в итоге от душ, они хортой называют. А для чего она им, что с ней делают, я не знаю. Но если уж хочешь ангельских технологий, на тебе.

И Гоша, переместившись к соседнему компьютеру, сделал ещё несколько быстрых кликов.

Хотелось вам когда-нибудь стать другим человеком? Нет, не изменить свою жизнь, не развестись с женой-поменять работу-сделать пластическую операцию-изменть пол-удалиться в монастырь. Это всё не то. Можно всё это проделать, но от себя не убежишь. А вселиться в тело, в мозг другого человека, оставаясь при этом собой. Ну разве не интересно, как чувствует оргазм человек противоположного пола? О чём мыслит гениальный физик? Ощутить силу трёхкратного чемпиона мира по боксу, власть президента. И вот я вдруг приуменьшился в росте, руки стали короче, верхнюю губу защекотали волоски, торчащие из ноздрей. В левом виске заныло, и сильно захотелось пива. И, значит, иду я это с работы. И баба моя рядом плетётся. И пива жуть как хочется.

- Наташ, я щас, я догоню. Я только с мужиками покурю.

- Я тебе покурю, дубина стоеросовая! Марш домой! Знаю я это ваше покурю!

 

- Тьфу-ты, Господи, что это? – взвыл я, сгоняя наваждение.

- Да, - довольно улыбнулся Гоша, - до этого человеческая техника ещё не дошла. Это вот как раз ихнее. Здорово?

- Да уж, - выдавил я из себя. - Не хило. Только бы вот в кого-нибудь другого. Не в этого работягу. Какие-нибудь получше есть?

- В каком смысле получше? Всяких, как понимаешь, полно.

- В счастливого. В по жизни счастливого. Которому что дождь, что с работы выгнали – всё равно на душе хорошо.

- А вот с этим как раз проблемы. Маловато, честно говоря, счастливых. Да что говорить – нет их. И дело не только в том, что в России вообще сейчас счастливых мало. Счастливые мрут редко. Счастье их как будто защищает. И наоборот – несчастные сплошняком прут.

- Дааа. Как ты выдерживаешь здесь?

- А что такое?

- Ну копаешься в душах как .... Это же люди. Тут грязи, наверно, в фиолетовом секторе.

- Не, не так уж и много. Это пятый круг, понимаешь, последний. Сюда вообще только малогрешные попадают. Те, кто грешил по-настоящему, убийства там, изнасилования, вот там – да. Но их ещё в самом начале отсеивают. Хотя, конечно, и здесь хватает…

- Слушай, а это со всего мира люди?

- Да нет, это наши, русские. Мы Россию обслуживаем здесь.

Мы помолчали.

- А я здесь могу смотреть состояние человека, которое он переживал перед смертью, - похвастался Гоша.

- Тяжело, наверно.

- Да нет, не особо. Знаешь, это для живых смерть близкого человека – трагедия. А для умершего - это освобождение. Если бы ты знал, какое это облегчение, – Гоша осёкся, увидев моё лицо. – А ты что, до сих пор не понял, что ли? – улыбнулся он. – Да, да, и я тоже. Покойник.

- Как же?.. – я неуверенно протянул руку и дотронулся до него. Футболка – обычная хлопчатобумажная футболка. Я приложил усилие, и рука моя провалилась. Под футболкой ничего не было.

- Да, - Гоша одной стороной рта издал чмокающий звук.

- Как же это случилось?

- А, не хочу вспоминать, не очень красивая смерть. Скажем прямо – баян.

Мне сделалось не по себе. Оказывается, я уже почти час разговариваю с мёртвецом. Не зная, как в связи с этим открытием вести себя дальше, я приутих.

Тут посреди пещеры спасительно образовался Борода, а вслед за ним кто-то ещё. Вновь прибывший показался мне знакомым, как будто всплывала вечно хранящаяся в памяти системная информация. Телом новый ангел был похож на юного Давида, как тот запечатлён в скульптуре Микеланжело: рафинированный красавец с идеальными пропорциями. В нём, в отличие от Бороды, сразу видна была ангельская порода. Нужно ли говорить, что глаза красавца были голубые, столь же прекрасные, как у Серафимы. И весь он был слегка голубоватый, даже светился приятным голубым светом. Крылья… крылья толи были у него, толи нет, как-то ускользало от внимания. Но без крыльев его образ был бы незакончен. Даже если крыльев не было, моё воображение дорисовывало их. Из одежды на красавце имелась одна лишь набедренная повязка. Ещё бы: зачем такое тело портить одеждой. Невинным выражением лица и глаз это был юноша, почти ребёнок. Но мощное тело и манера держаться заявляли в нём зрелого мужчину. А то, как вели себя при нём Гоша и Борода, выдавало в этом голубоглазом ангеле крупного местного начальника.

- Ну здравствуй, смертный, - произнёс он густым приятным голосом.

- Здравствуйте, - ответил я.

Ангел обошёл меня вокруг, осматривая со всех сторон, и мне стало холодно, неуютно и боязно. Не по себе стало. Что они со мной будут теперь делать? Куда опять переправлять? Только бы не боль. Я вспомнил о недавно перенесённом испытании и содрогнулся. А потом почувствовал, что меня как будто лишили слуха и понял, что ангелы решили посовещаться. «Нет, любезные, - подумал я, – это не тот случай. Я должен знать, что здесь к чему. Если уж я смог преодолеть путь сюда, значит, я не так слаб». И слух вернулся ко мне: я стал слышать, а может быть не слышать, а понимать, что говорят эти существа. Но они, похоже, тоже почувствовали, что я прорвался в их информационное поле, потому что сразу замолчали.

- Вот что, уважаемые, - сказал я, - никуда не деваться. Придётся коллегиально решать, что делать со мной. Раз уж Эрик пожертвовал собой, чтобы меня сюда доставить, я назад просто так не полезу. Да и не знаю я, как попасть назад. Вы-то, может быть, знаете, но согласитесь, когда осталось четыре дня, думаю, вы понимаете, что должны мне помочь.

И голубоглазый красавец ответил:

- Знаете, уважаемый, да мы бы и рады Вам помочь. И правильно Вы всё говорите про четыре дня. Однако есть одно существенное препятствие, которое мы преодолеть никак не можем.

- Что, не знаете, как отправить к Нему живого человека? Привыкли работать с этой своей хортой?

- Нет, даже не в этом проблема. Проблем, собственно говоря, две. Допустим, мы могли бы сделать копию с Вашей души. Даже могли бы ей придать кое-чего такого, что способствовало бы ей в дальнейшем путешествии. Но, во-первых, мы не знаем, что в итоге происходит с душами. Попадают ли они к Нему, или ещё к кому-то. Или вообще уходят в пустоту. В общем, не можем гарантировать нужный результат. А во-вторых, есть ещё более существенное препятствие.

- Какое же?

- Смертный грех, - голубоглазый вонзил в меня взгляд.

- Чего? – вырвалось у меня. – Какой ещё смертный грех? Жадность что ли? Или глупость? Эгоизм? Что там в этом перечне, я не помню. Конечно, у меня полно недостатков. Но не до такой, я думаю, степени, чтобы уж моя душа была такой тяжёлой.

- Ну ты даёшь, чувак! – воскликнул Гоша. - Ты что молотишь?! Какой эгоизм! Ты же убийца! Ты людей убил!

- Что?!?!?!

Чего мне нужно ещё ожидать? Кто-то затащил меня сюда, чтобы обвинить в чём попало и уничтожить? Да зачем же и обвинять? Меня уничтожить можно в любой момент. Я здесь беззащитен перед их «ангельскими технологиями». Я же не перед человеческим судом, не перед лоснящимися судьями-адвокатами-прокурорами. Я перед следствием божьим, где врать не нужно и изворачиваться. А уж если я не виноват я ни в чём, то и бояться мне нечего. Убийство!

Тут Красавец подошёл ко мне и заглянул в глаза.

- Всё ясно, - произнёс он своим восхитительным голосом, - он заморочен.

И быстрым неуловимым движением он положил руку мне на глаза. Совсем как какой-нибудь экстрасенс на массовом сеансе гипноза. И я всё вспомнил.

 

••••

Если мальчик взрослеет раньше, чем его сверстники, если он на голову выше и умнее, чем одноклассники – это беда для него. Ему достаётся бОльшая часть подзатыльников, пинков и издевательств со стороны тех, кто постарше. Он не сможет избежать травли. Мир мальчиков, юношей, парней – это мир непрерывной борьбы, жестокий мир, в котором слабому плохо. Всё как у животных.

Я был ранним. В шестом классе, когда мои одноклассники оставались ещё зелёными и лупоглазыми, я был такой же лупоглазый и зелёный внутри, но внешне походил на взрослого. И всякое хулиганьё, которого полно в каждом районе каждого города каждой, наверное, страны, заползавшее в нашу школу, шарахавшееся по пути моего следования домой, обязательно замечало меня издалека. Я вкусил такого внимания сполна. Это было бы не так страшно, если бы мои угнетатели были только лишь обычные пацаны, которыми двигает заложенное природой стремление занять свое место в жизненной иерархии. Но мне не повезло.

 

Кто доказал, что человечество – это единый вид. Возможно, человечество – это огромный конгломерат, внутри которого природа постоянно выделяет отдельных особей для дальнейшей эволюции. И эти новые, представляющие собой интеллектуальную, научную и моральную элиту, двигают прогресс, тянут за собой остальное человечество – эту руду, состоящую, в основном, из старых, выработанных пластов. А руде той смешаны продукты предыдущих витков эволюции, в том числе самых ранних. Время некоторых закончилось, может быть, пятьсот тысяч лет назад. Им бы охотиться на саблезубых тигров, заваливать пещерных медведей, разрывать гнилыми зубами их кожу и впиваться в сочное мясо. Им бы зарубать каменными топорами особей соседних племён, разбивать черепа и высасывать мозг. А их водят в школы, где заставляют сидеть сложа ручки на парте и послушно отличать деепричастие от сказуемого. Им также трудно, как и новым людям: это уже не их мир - мир, где нельзя безнаказанно убивать и пожирать друг друга. И они глушат зов генов водкой, наркотиками и клеем, но при этом впадают в своё истинное первобытное состояние и делают вылазки на охоту, где жадно вонзают свои клыки в мясо сограждан. Им бы отмереть, но не успели – слишком быстро происходит эволюция у рода людского. И они живут, не подозревая, что являются рудиментами, оставшимися от далёких эпох. Живут, мучаются сами и мучают окружающих представителей в общем-то другого уже вида. Намучившись, люди сажают их в тюрьмы и спецшколы. Там они находят друг друга и объединяются.

Так вот, были в нашем районе двое таких, которые на горе себе и людям родились на пятьсот тысяч лет позже. Один из них – среднего роста, но с такой массивной грудной клеткой, с плечами такими широкими и такими длинными и мощными ручищами, что одна только фигура выдавала в нём не современного человека. Впечатление усиливали бессвязная речь и маленькие медвежьи глазки, один из которых косил в сторону и вверх от переносицы. Взгляд его был страшен отсутствием человеческой мысли. Один из пацанов нашего класса, когда этот ублюдок его бил, даже обмочился. Не от побоев, именно от этого взгляда, как он рассказывал потом. Летом, когда этот косоглазый стригся наголо, видны становились многочисленные шрамы на его черепе. Кличка его была – Корень. Как его звали на самом деле, я не знал. Учился он не в нашей школе, и вообще не в школе, а то ли в детском доме, толи в интернате, расположенном за высоким железобетонным забором на краю микрорайона. Появляться там было небезопасно.

Второго же звали Коля Чистинюк, кличка - Чика. Этот учился в нашей школе – на два года старше. Был он поумнее своего приятеля, или правильнее сказать – похитрее и похож на шакала: ростом невелик, щуплый и имел шакалье чутьё на всякого рода ситуации, где можно развязать конфликт. И где бы он не появлялся, конфликт непременно загорался. Был этот тип страшно агрессивный, вспыхивал из-за любой мелочи и совершенно не мог себя контролировать. От него стонала и голосила администрация нашей школы. Чика страдал слабым зрением и носил очки с толстенными круглыми линзами - увеличительными стёклами. Говорили, что он из вполне приличной семьи, единственный у родителей ребёнок.

Что свело этих двоих? Что заставляло держаться друг друга? Может быть, особая злобность того и другого, из-за которой их боялись и ненавидели все, в том числе другие ублюдки района, такие же злобные и агрессивные. По отдельности их ещё можно было как-то нейтрализовать, но когда они были вместе, спасу от них не было никому.

Началось всё с того, что за одно лето я вырос на восемь сантиметров, и когда первого сентября пришёл в школу, выяснилось, что с четвёртого места по росту я переместился на первое. В это же лето у меня погрубел голос, и выросли весьма заметные усики. В общем, я перестал быть ребёнком и стал подростком. Я теперь выглядел как самый сильный пацан в классе и немедленно ощутил всю невыгодность этого положения. Уже на второй или третий день ко мне подошёл Чика, который раньше меня просто не замечал, и потребовал вывернуть карманы. Я подчинился, за что презирал себя и мучился несколько последующих дней.

Затем произошёл следующий случай. Во время урока физкультуры мы играли в футбол на школьном поле. Физрук, как это было почти всегда, выдав нам мяч, посчитал свои обязанности выполненными и удалился. В разгар игры через забор школы перелезли Чика и Корень. Шёл урок, и кроме нашего класса, на околошкольной территории никого не было. Приятели без церемоний направились к беседке, в которой мы оставляли свои вещи, переодеваясь к физкультуре, и стали шарить по карманам. Игра прекратилась. Делать вид, что ничего не происходит не было сил. Но и пресечь наглость хулиганья никто не решался. Взгляды пацанов устремились ко мне как к самому рослому в классе. И я не выдержал: подошёл к этим уродам как раз в тот момент, когда Корень держал мои брюки, запустив лапу в карман.

- Это мои штаны, отдай, - сказал я.

- На, - ответил Корень и, вытащив мелочь, бросил штаны в пыль.

- Сука, - ответил я неожиданно для себя.

Меня избили на глазах у всего класса. Избили сильно и унизительно. Дома мне ещё влетело от мамы за все эти неприятные синяки и ссадины и за грязную школьную форму.

И началось. Я перестал выходить на школьный двор на переменах, стал украдкой пробираться домой после занятий. Но не сталкиваться в школе с Чикой было невозможно. А раз в две недели меня ловила и избивала эта жуткая парочка. Страшны были не избиения, а унижения. И ещё более страшен был страх перед унижениями, постоянные мысли о том, как этих унижений избежать, как нужно быть смелым, крутым и неспособность быть крутым и смелым.

Однако я сопротивлялся. Один раз, когда меня били, я стал махать кулаками, но это только разозлило моих мучителей. Меня повалили, Чика уселся мне на спину и, схватив за волосы, стал елозить лицом по земле. И снова это всё происходило на глазах у всего класса, и что обиднее всего на глазах у девчёнок.

Я стал плохо спать, отставать в учёбе, сделался худым и нервным, впал в депрессию. Родителям ничего не говорил. Я вообще никогда не говорил им о своих проблемах. И у меня не было друзей, которые могли бы помочь – мои одноклассники были ещё дети. Полгода я провёл в таком состоянии. Стал ходить в боксёрскую секцию. Выдумывал планы мести.

Как-то раз я возвращался с тренировки не той дорогой, которой ходил обычно. Увязался со мной один новенький парнишка, а жил он чуть в стороне. Разговорились мы с ним, и пришлось мне сделать крюк, чтобы проводить его до дома. Так вот, когда этот новенький скрылся в подъезде своего дома, мне предстояло возвращаться домой не очень-то знакомой местностью. Была весна – конец марта или апрель, и в пять часов уже начинало темнеть. Между той точкой, где я находился и той, куда мне нужно было попасть, располагалась стройка. Давно начатая, но заброшенная по каким-то причинам, она служила пристанищем алкашей и разного рода подозрительных типов. В жизни бы я через неё не пошёл один, но в тот раз что-то меня туда толкнуло. Буквально что-то потащило меня туда. Так и тянет проявить геройство, когда знаешь, что в принципе ничего страшного впереди нет. И я пролез сквозь щербатый деревянный забор и ступил на захламлённую тёмную территорию. На стройке было тихо. Мне вспомнилось, как совсем недавно, пару лет назад, я вместе с другими пацанами из нашего двора бегал сюда за приключениями. Неизменно мы эти приключения здесь получали. То случались потасовки с пацанами из других дворов, забредшими сюда по тем же причинам, то сторож на нами гнался, и приходилось прыгать от него со второго этажа в свежий, несхватившийся бетон. А к стати, сторож… Здесь же должен быть сторож. Я прислушался. Действительно, откуда-то доносились голоса. Я насторожился. На землю уже опустилась темнота, пропитанная низкостелящимся дымом от разожженного где-то костра. Положительно, неподалёку кто-то бубнил. Лучше было бы поскорее убраться из этого места, и я направился от недостроенного здания в нужную мне сторону. Однако по мере того как я продвигался, голоса только усиливались, и были они как будто знакомы. Прежде чем окончательно узнать их, я сделал ещё несколько шагов и остановился. Меня охватил ужас. Голоса доносились из-под ног, из открытого колодца, тяжёлая чугунная крышка которого валялась неподалёку. И были это голоса Чики и Корня.

- Б.., Корень, з…л уже! – капризно, с характерными нотками агрессии произнёс внизу Чика.

- На… не… неи еби мо.. – послышалось в ответ нечленораздельное мычание Корня.

Что они делали в этом колодце: пили водку, кололись, или нюхали клей? Какая разница!!! Нужно было бежать, но ноги мои окаменели. Я боялся пошевелить – а вдруг услышат. Темень, заброшенная стройка и я с Чикой и Корнем наедине. Что могло быть ужаснее? Я моментально замёрз от выплеснувшегося в кровь адреналина. А снизу вдруг послышался какой-то хлопок, и что-то тяжелое с металлическим звоном ударилось в стену колодца. Затем возник и стал нарастать звук хлещущей воды и одновременно послышался истерический вопль Чики:

- Б..я, до…б, ты на кран наступил!

Из колодца повалил пар и одновременно я услышал, как Чика и Корень лихорадочно пытаются выбраться. А дальше всё стало происходить как в замедленном кино. Я бросаюсь к валяющейся рядом чугунной крышке, пытаюсь её приподнять, но лишь обдираю пальцы – крышка тяжеленная. Сумка с формой и боксёрскими перчатками висит на плече и мешает, и я кидаю её на землю. Снова хватаюсь за крышку, теперь уже двумя руками за одну сторону, приподнимаю её и качу как колесо к колодцу. Крышка спотыкается и едва не вываливается из рук, но я удерживаю её и, сделав последнее отчаянное усилие, бросаю на люк, в котором в клубах пара уже показывается чья-то башка. Прыгаю на крышку и оказываюсь на ней почему-то на четвереньках. Чувствую удары снизу и истошный вопль:

- Б..я, б..я, кто там? АААА!!!!

Крышка пытается приподняться. Я ничего не соображаю. Встаю на ноги и прыгаю, пока внизу не успокаиваются. Чувствую, как нагревается чугун. Через пару минут из-под крышки начинает течь горячая вода. Я стою. И лишь когда становится невмоготу от тяжёлого горячего пара, спрыгиваю, вылавливаю из образовавшейся лужи свою сумку и бегу прочь, прочь, прочь от этого места. Прежде чем продраться сквозь забор, оглядываюсь, но в темноте, за клубами пара ничего не видно.

Дома никого нет. Родители и сестрёнка уехали на дачу – первая поездка в этом сезоне. Меня трясёт, колотит. Я сбрасываю с себя одежду и бросаюсь в постель. Когда приезжают родители, делаю вид, что сплю.

Я на грани безумия в ту ночь. Страх, что обнаружат, страх наказания, страх, что Чика и Корень выжили, вылезли из своей клоаки и уже идут за мной, уже поднимаются по лестнице и вот-вот начнут ломиться в дверь. На минуту забываюсь тяжким сном, и видится мне, что на газовой плите стоит кастрюля, в которой что-то варится, что-то кипит, источая клубы тошнотворного пара. Я подхожу, поднимаю крышку и ужас окатывает меня: в кастрюле плавает голова Чики в очках, с колышущимися отставшими лоскутами кожи. Я вскакиваю с постели, бегу в ванну, где меня выворачивает наизнанку. Походит мама. Сынок заболел. Мама, я завтра в школу не пойду. Конечно, сыночек. Съел чего-то. А, может, желтуха? Игорёк заболел - поднявшемуся отцу. Меня снова укладывают, и мама долго сидит у моей постели, и я борюсь с желанием всё ей рассказать, но вскоре засыпаю.

Днём приходит врач и ставит свой излюбленный ОРЗ. Мама уходит за лекарствами. И приходит … Рубиновый Эрик.

Вот когда он появился!!! Я вспомнил. Он появился в тот ужасный момент. Он спас меня. Тогда я понял, что ничего мне теперь не страшно – вся эта реальная жизнь с её чиками, корнями, классными руководителями, контрольными по математике и прочими кошмарами – это всё неправда, понарошку. Есть что-то более значительное, о чём никто почему-то не знает. А я знаю.

Когда на следующий день ко мне пришёл Димка Селезнёв – одноклассник, живший по соседству, и, сам ужасаясь своему злорадству, рассказал о том, что произошло с Чикой и Корнем, меня это уже почти не волновало: уже тогда я никак не связывал произошедшее с собой. И все годы после я воспринимал Эрика как нечто само собой разумеющееся, однако чётко понимая при этом, что никому кроме меня ничего знать о нём не следует.

Но, постойте. Постойте, страшная догадка посещает меня. Эрик появился не в тот день, когда я с ума сходил от ужаса случившегося. Он появился там, на стройке. Нет, он появился раньше и подготовил меня к этому маршруту через стройку. Это он меня туда затащил. И… того парнишку, новичка, в секции бокса он подстроил. Я теперь вспоминаю, что никогда его больше не видел. А, впрочем, я скоро и сам перестал ходить на бокс. Ну и уж точно, этот сорванный в колодце кран никак не мог сам собой случиться. И вообще, откуда там взялась горячая вода в трубах, ведь здание было не достроено, и коммуникации не подключены. Теперь всё встало на свои места. Это он, мой демон, Рубиновый Эрик, спас меня от долгих лет моральных и физических унижений от этих ублюдков. Это он сохранил моё душевное здоровье, он не давал мне падать духом в трудные минуты моей жизни. Он, мой добрый джинн. Где он теперь?

Я очнулся и обнаружил себя сидящим на каменном полу пещеры. Гоша занимался одним из компьютеров. Борода и Голубоглазый стояли в нескольких метрах от меня как будто два незнакомых человека на остановке ждут автобус. Но я чувствовал, что они обмениваются с кем-то информацией. Причём беседа идёт оживлённая и напряжённая. Вероятно, обо мне. Пещера была наполнена движением: воздух вздрагивал, доносился какой-то шорох, то тут-то там вспыхивали едва заметные блики.

- Я ничего не помнил, - зашептал я. Движение остановилось. Ангелы обернулись ко мне – Я ничего-ничего не помнил.

Странно, но никакого шока от этих вновь обретённых воспоминаний я не испытывал. Как будто каждый день варю заживо на ужин двоих-троих уродов. Мне, наверное, не к Богу, а в противоположную сторону надо. Туда-то я попаду без сгораний и преобразований.

- Неудивительно, что тебе пришлось пережить такое, чтобы перенестись сюда. Очищение совершается мучениями, соответственно грехам. И понятно, зачем тебе понадобился твой Рубиновый Эрик, - сказал красавец. – Но, несмотря на все мучения, не пройти тебе через нас, никак не пройти. Ты должен был отсеяться ещё на первом круге. И как ты всё-таки сумел попасть на пятый, не понятно.

Я молчал. Что мог сказать я, оказавшийся убийцей, который удобно предпочёл забыть о своём преступлении. Хотя, стоп, какое это сейчас имеет значение? Какая разница, что у меня в прошлом? Да и то, что было, не на ровном месте мной совершено, не со злого умысла, Оно было спровоцировано. К тому же я был несовершеннолетний. Меня и по земным законам не слишком сильно наказали бы.

- Что, невозможно меня протолкнуть сквозь ваши сканеры?! – осмелел я. - Снять этот грех, стереть его, скрыть и протолкнуть! Вы же этим столько веков занимаетесь, наверняка были случаи! У вас же такая техника! Вы что, уже меньше четырёх дней осталось!!

- По всем нашим требованиям мы тебя должны вернуть назад, - сказал голубоглазый.

- Куда это?

- Назад, на Землю.

Этот вариант мне совсем не понравился. Несмотря на тяжесть возложенной на меня миссии, несмотря на гибель Эрика, собственные сгорания и атакующую белую птицу, мысль о том, что неплохо было бы вернуться в обычную (можно уже сказать – в прошлую) жизнь ни разу не посетила меня. Нет, только не так. Только не тоска этого бессмысленного-бессмысленного существования. Да нет, меня нельзя вернуть. Я уже не я. Я уже не писатель-неудачник Игорь Солодов. Ради поставленной передо мной высокой цели я готов претерпеть всё, даже чёрт побери, повторное сгорание. Я спаситель мира, и голову мне не морочьте. Вот только не спрашивайте меня, какой смысл этот мир спасать.

- Да нет, - ухмыльнулся Голубоглазый, как бы прослушав мои мысли и прервав их в патетической кульминации - вселить твою душу в новорожденного, чтобы прожила новую жизнь.

- А тело, - вырвалось у меня.

- В том то и дело, - задумался голубоглазый. – Сюда, попадают, понимаешь, без тел.

- Да, случай для нас уникальный, - вставил Борода.

- Хотя, в принципе, избавить тебя от тела мы можем и здесь, - заметил Красивый.

- Можем, - согласился Бородатый.

Заново отправиться жить на Землю но уже кем-то другим? Я снова почувствовал себя мужичком-рабочим, в шкуре которого недавно побывал.

- Послушайте, а как становятся люди счастливыми? – мысль прожить жизнь заново неизменно порождала у меня этот вопрос. – Где, когда и как это происходит? Не вы ли, раскладывая души по телам, определяете, кому быть счастливым, кому – нет? А, впрочем, без разницы, - продолжал я, не давая собеседникам ответить. - Не успею я пожить новым человеком на Земле. Как вы всё время забываете: осталось четыре дня. Делайте же что-нибудь со мной. Если вперёд нельзя, отправляйте назад, к Серафиме. Мы с ней что-нибудь придумаем.

- К Серафиме, говоришь, – красавец запустил свою красивую ладонь в красивую шевелюру. – Не думаю, что это хорошая мысль. Не сможет твоя Серафима тебя к Нему провести. Не знает она, как.

- Знаю, что не знает, - поник я.

- Вот что, - голубоглазый положил руку мне на плечё, отвёл немного в сторону и, наклонившись с высоты своего немаленького роста к моему уху, зашептал, – если хочешь моё мнение - вряд ли кто-то из нас… из тех.. ну, в общем вряд ли кто-то вообще в этом деле тебе поможет: пройти к Тому, Чьего Имени Даже Никто Не Знает… И вообще, честно говоря, существует ли Он? Многие, знаешь, сомневаются.

- Как это? – опешил я.

- А так. Никто Его никогда не видел… Если столько лет живём, и никак Он не проявил себя, думаешь, легко верить.

- А откуда вы вообще про Него знаете? Откуда пошло?

- Да в школе учили… - недовольно признался Красивый.

- Что, в школе?!?!?

Я расхохотался так, что, казалось, за стеной вздрогнули души. Голубоглазый спокойно подождал, когда я успокоюсь, затем продолжал.

- Да ты не смейся так, человек. Эта не та школа, которая тебе знакома. Это…

- А кто же сотворил всё это? – перебил я его.

- То-то и оно, - кивнул он согласительно. – В, общем, есть проблемы с пониманием этого вопроса.

- Погоди, а откуда же стало известно про конец?

- Да прилетал тут один. Тоже непонятно, кто такой. Объявил. Ну а старики наши поверили. Всполошились.

На плазменной панели продолжали размеренно вышагивать несчастные души, которых гнали куда-то, что-то собирались с ними делать, посылать тому, в чьём существовании сомневались. Зачем – неизвестно. Господи, и здесь тоже самое. Бессмыслие. Господи, ну где же ты!?!?! Где ты?!?!? Появись, объясни, зачем всё это происходит столько времени. Объясни хотя бы им, а они, может быть, с нами поделятся. Объясни, ведь это становится невыносимо. Невыносимо, Господи!

А может, и прав Он, собираясь уничтожить этот мир. Может он и сам всё это время мучился тщетно пытаясь придать смысл его существованию. И не смог. И поэтому не показывался всё это время, зная, что те, кто им создан, обязательно зададут этот вопрос: ЗАЧЕМ?!?!?! А может, ещё хуже. Он создал этот мир от скуки, от нечего делать, чтобы наполнить хоть каким-то смыслом своё собственное существование. А ?!

- В общем, вот что я предлагаю, - голубоглазый попытался вернуться к своему величественно-начальственному образу. Может быть, ты будешь удивлён, но и мы здесь часто впадаем во всякого рода сомнения, плохое настроение, депрессии, если хочешь.

- Не могу поверить.

- Верь. Людские врачи невропатологи, да психиатры знают, что чем выше психическая организация человека, чем он, значит, умнее и способнее, тем более он подвержен разным сомнениям, колебаниям, срывам и психическим заболеваниям. Очень правильное наблюдение. Люди с низким интеллектом гораздо реже бывают шизофрениками, например. Если какой-нибудь слесарь-алкоголик попадёт в аварию и ему полголовы снесёт, он полежит-полежит в больнице, да и вернётся в свой ЖЭК трубы менять без ущерба для производства. А если какой-нибудь профессор головой о косяк посильнее ударится, у него могут все знания выскочить из головы.

- Это Вы к чему? – спросил я, внутренне поражаясь обыденной, совсем не ангельской риторике голубоглазого.

- Это я к тому, что мы здесь поболее людей интеллектом наделены, и у нас в точности этот закон выполняется.

«Что, тяжело работать душеведами?..» – хотел я спросить с иронией, но наткнулся на прекрасные голубые глаза, и ёрничать мне расхотелось. Такая мне показалась в них тоска и усталость, не заметные с первого взгляда, что сердце моё будто тяжёлой рукой кто-то сжал.

- А ты представь себе… сотни тысяч лет, - ангел и вправду читал мои мысли.

Я представил, и не нашёлся, что ответить.

- То-то и оно. Но я не об этом сейчас. Здесь у нас есть такое.. ну фишка такая, если хочешь. Назовём её «Дверь в себя». Когда тебе тяжело, заходишь в эту дверь, и находишь за ней ответы на все вопросы.

Это было как раз то, что нужно - найти ответы на главнейшие вопросы: 1. Как спасти мир? 2. Зачем мир спасать?

- Так ведите меня скорей к этой двери!!! – воскликнул я.

Голубоглазый не стал сразу отвечать на моё восклицание. Всё-таки это был умный ангел. Через мгновение до меня дошло, что не всё так просто. В таких вещах не бывает простых путей.

- А что происходит за этой дверью? – стал я озвучивать вопросы, возникающие в голове один за другим.

- Никто не знает, что происходит за этой дверью с другими. Известно лишь, что те, кто оттуда возвращаются, имеют совершенно чёткое представление, что им нужно дальше делать.

- Что, этой дверью могут пользоваться только ангелы?

- Не совсем. То есть, да, этот метод разрешения внутренних противоречий обнаружился у нас здесь. Но очень редко, когда умирают на Земле люди очень неординарные, имевшие сильный интеллект, накопившие за время земной жизни огромные знания и приобретшие мощнейшие душевные качества, но в то же время совершившие недопустимые поступки, мы предлагаем им самим решить свою дальнейшую судьбу.

- И что обычно они выбирают после того, как побывают за этой дверью?

- Каждый своё. Кто-то возвращается на Землю. Кто-то предпочитает, чтобы его уничтожили…

- Есть и такие?

- Многие выбирают именно этот путь. Но многие … не возвращаются вообще.

- Как не возвращаются? Куда же они деваются?

- Никому не известно.

- Может быть, переходят в другие измерения, которые и высшим силам не видны?

- Может быть.

- А, может, уходят к Нему… - угадал я то, о чем думал голубоглазый.

Ангел промолчал.

- Так где находится эта дверь?

- Где угодно. С того момента, как человеку делается такое предложение, для него эта дверь может находиться где угодно. Буквально любая дверь может для него стать дверью в себя.

«В себя, - задумался я. - Действительно, где же ещё можно искать Бога. Это же было ясно с самого начала. Для этого не обязательно было куда-то идти – ползти. Ну да, теперь осталось только найти эту дверь. А как же её найти, если в этой пещере ни одной двери нет. Только каменные своды.

- Ведите меня, господин ангел туда, где у вас тут двери есть.

За всё время разговора со мной голубоглазый впервые улыбнулся.

- Что? – насторожился я. – Что, проблемы с дверями?

- Да, знаешь, в радиусе нескольких месяцев твоего пути никаких дверей ты не найдёшь.

- Как несколько месяцев? Я ещё только вчера был у себя дома (в воображении промелькнула моя обеденная дверь)

- Вряд ли ты отсюда сможешь вернуться в свой дом тем путём, которым пришёл.

- Ну а здесь, в этих мирах – широтах что, нет никаких дверей?

- Зачем ангелам двери? Для того, чтобы запереться друг от друга мы пользуемся совсем другими приспособлениями.

- И всё ж таки, что мне делать? Куда идти?

- Ничем мы не можем помочь тебе, - вмешался в разговор Гоша, - кроме, пожалуй, одного. Ты голоден, и они, - он указал на ангелов, - могут отвести тебя туда, где ты почавкаешь от души.

Вот это было кстати. «Я не ангел, не бес, я усталый странник», и мне нужно время от времени закусывать… И меня, между прочим, кроме голода, мучают ещё кое-какие потребности. Спасибо, Гоша, спасибо, дружище, что напомнил этим… высшим силам про человеческие слабости.

- Следуй за мной, - повелел голубоглазый, - и поплыл из пещеры. Я последовал. Проходя мимо Гоши, я хотел было похлопать его по плечу, но не решился: вспомнил неприятное ощущение пустоты под футболкой.

- Спасибо, дружище, - сказал вместо этого я, - не унывай тут.

Мне представились пятьсот тысяч лет, которые предстоит провести парню в этой пещере, и сделалось не по себе. А впрочем, что я знаю про их жизнь здесь. Может быть, они работают посменно: сутки через трое. Скоро закончится его смена и пойдёт он отдыхать в райские кущи. А там у него несколько заполученных путём тщательного отбора женских душ. А может, это наказание такое – пятьсот тысяч лет сортировать души людские. Думал я так, а между тем ангел влёк меня лабиринтом.

Наконец пещеры закончились, и мы вышли на обширную террасу. Колонны, расставленные по краю террасы поддерживали крышу, которая образовывалась виноградными листьями и лозами. Терраса выглядела бескрайней. Солнце проникало сюда, прореженное сквозь листву и ласкало, не угнетая. Кисти винограда килограммов по пять состояли из ягод размером в мелкое куриное яйцо. Ягоды, попадавшиеся в прицел солнечных лучей отбрасывали на серо-синего мрамора пол изумительные изумрудные зайчики. «Вот он, рай!!!» - воскликнуло моё естество.

Приблизившись к колоннам, я обнаружил, что это не колонны вовсе, а деревья неизвестного мне вида, с ровными гладкими стволами. Крон их, шумевших где-то вверху не было видно из-за винограда. Похоже, ничего искусственного здесь не было. Воздух благоухал запахом солнца, моря и цветов. Запахом восторга и свободы - свободы от всего. Мгновенно из моей души (которая недавно рвалась из тела, видимо, сюда) улетучились тревога, разочарование, тоска и злость. Из тела струйкой вытекла остававшаяся после сгорания боль. Мне стало так легко, что если бы меня поставили на весы, они, наверное, показали бы граммов триста-четыреста. И то это была бы моча, которая единственная тянула меня к земле.

Терраса находилась, видимо, на плоской вершине скалы, метрах в ста над океаном. Я осторожно приблизился к краю, взглянул вниз и захлебнулся восторгом. Океан ударял могучие волны об основание скалы с мощью ему подобающей. Брызги долетали до меня, несмотря на головокружительную высоту. И здесь, на уровне террасы, они превращались в облака. Я протянул руку и дотронулся до одного. Оно было осязаемым и мягким. Я попробовал поцеловать его и чуть не свалился с террасы. И тут заметил, что внизу, в этих огромных волнах - вот уж никак не ожидал - купались … ангелы. Плескались, трепеща крыльями. Возносились над поверхностью и бросались с высоты во вздымающуюся воду. Радостного визга, гогота, какой сопровождал бы непременно людские купания, слышно не было. Чувствовалась сосредоточенность в этом действии. «Переживают, - решил я. - Наверное, хотят напоследок вкусить простых радостей жизни».

Красавец ангел, терпеливо наблюдавший, как я исследую райскую местность, наконец прервал это моё занятие:

- Ну вот, уважаемый Игорь Станиславович, - располагайтесь здесь пока.

Мне сделалось неловко оттого, что я в свою очередь не знал, как зовут ангела, но спросить его об этом я не успел: он растаял в воздухе также быстро, как недавно это проделал Борода. Выдержав несколько секунд, я в три прыжка оказался за ближайшей колонной-деревом и, вжимая голову в плечи, поспешил облегчиться, надеясь, на то, что камер слежения здесь нет. Надеясь также, что никто этого не заметит и с помощью ангельских технологий. Ну вот такие мы, люди: нас только пусти в рай, мы и его обгадим. Да, правильно говорят… бренное тело. Только всё равно мне почему-то не хочется с ним расставаться. А вот интересно, есть ли у этих ангелов-демонов потребности сродни человеческим? Почему-то раньше я об этом не задумывался. Наверно нет. Хотя… Я вспомнил, с каким аппетитом Серафима уплетала шурпу с божьими коровками. Забавлялись они с джинном что ли, составляя мне компанию за той трапезой? А, может быть, они устроены как люди: имеют пищеварительную систему (мочеполовую, сердечно-сосудистую, - потянулось в голове). Пьют, едят, отправляют другие потребности (трахаются). А внатуре, интересно, как они плодятся. Надо спросить кого-нибудь. Хотя нет, не будем уподоблять эти высшие создания людям, пусть они останутся божественными субстанциями. А то что-то хорошее теряется.

Однако еду, которую я ожидал, всё не несли. Да и присесть на ровной обширной террасе было не на что. Я побродил, измеряя шагами её ширину, оглянулся по сторонам, высмотрел кисть винограда, что висела пониже, подпрыгнул и сорвал две ягоды. Подержал их на ладони, с удовольствием ощущая тугую округлость и приятную тяжесть, и отправил одну в рот. Чувства голода не стало. Чудненько, зачем нужно что-то ещё? Я схрумкал вторую ягоду и… приподнялся над каменным полом террасы. Ого! Антигравитация! Так вот как они летают! И вовсе им не нужны крылья! Поэтому они в таком нелепом месте у них прикреплены. Крылья – для красоты. И то верно: Эрик-то без всяких крыльев летал. При мысли об Эрике меня потянуло обратно к земле, и я мягко опустился на террасу. Наверно голубоглазый красавец не вернётся с угощениями. Наверно, так всё и было задумано: не имели они права кормить меня этими ягодами. А так – я сам украл их, святые силы не виноваты. Что ж, спасибо и на этом.

Я чувствовал мощный подъём сил. Лёгкости, кажется, ещё добавилось. Ну что ж, не будем тогда тратить времени. Я подошёл к краю площадки… оттолкнулся и прыгнул. Страха не было. Если умереть, лишиться жизни окончательно, то только здесь и только так: совершить напоследок фантастический полёт. Но нет, я не упал - полетел. Не затрепыхались у меня за спиной крылья, не появился под ногами ковёр-самолёт. Просто я оторвался от края террасы и, набирая скорость, стал удаляться от неё. Всё ясно, меня отпустили искать мою дверь в себя: лети на все четыре стороны. Знаем мы эту сказочку: «иди туда, не знаю куда». Что ж, путь к Богу не прост, это понятно. Но пусть бы он был непрост, архитруден, но пусть бы он был. Снабдили бы меня картой, где между изгибов пространства, из одного измерения в другое, вихляла бы нитка дороги и упиралась в белый прямоугольник с надписью «БОГ». И я поднялся бы в воздух с ГЛОНАСС-навигатором, или на худой конец с компасом, в рюкзаке болталась бы коробка спичек, пакетик соли и алюминиевая кружка, а вдоль дорог встречались указатели направления: «БОГ, 93 парсека». А так что же, не у кого и дорогу спросить, не с кем даже словом обмолвиться. И где теперь ангел моей души, голубоглазая Серафима? Парила бы рядом со мной.

Так летел и летел я над ровным, бесконечным океаном. Солнце уже клонилось к горизонту, очередной день заканчивался, а я всё летел и летел и летел. И стало мне это надоедать, потому что ничего не происходило. Хорошо, не нужно крыльями махать. Как эти гуси-лебеди покрывают такие расстояния? Умрёшь от скуки. Хоть бы какой островок попался. И как по щучьему велению на линии горизонта показался остров. Да нет, видимо, не по щучьему велению, а по моему. Неинтересно, господа ангелы. Разве рай – это место, где мгновенно исполняется любое желание? «Снижайся», - скомандовал я сам себе и стал снижаться. Спланировал как на парашюте, пробежался несколько шагов по изумительно чистому песку пляжа. Море набегало волной… какой там волной? Лазурной, конечно. На какой пляж? На янтарный. А вот если бы этот песок был голубой, или, допустим, зелёный, было бы красивее. Я постоял, присматриваясь, не голубеет ли под ногами. Но нет, ничего такого не происходило. «Плохой рай, - подумал я, радуясь. – Ну хоть здесь меня накормят?» Я приготовился наблюдать, как из джунглей (а это, конечно, были джунгли, ибо дальше у меня фантазия не шла), выйдут прекрасные индианки (или индейки, как их там?) с подносами на головах. А в подносах – райские яства. Какие они, интересно? Мне представилась молодая картошечка, жареная с грибами, посыпанная мелко нарезанным чесночком и зеленью. Да, элементы рая положительно были и в моей прошлой жизни. Я сел на песок. И тут мне до головной боли, до рези в глазах захотелось домой, в мою предпоследнюю жизнь, в нашу трёхкомнатную квартиру, где звучал когда-то детский смех и все ещё были счастливы. Где ты ищешь смысл, человек? В каких измерениях? Я лёг и мгновенно уснул.

Зачем я иду спасать этот мир? А если я его спасу, кто узнает об этом? Ради кого я стараюсь? Хоть кто-нибудь оценит? И нужно ли мне, чтобы кто-то меня оценивал? Чья оценка для меня важна? Зачем я иду, ползу, лечу? Просто мне нечего больше делать. Только такое путешествие может занять мой мозг.

 

ДВЕРЬ В СЕБЯ

Я сидел в единственном кресле своей квартиры. Нет, не предпоследней - последней, чёрт её подери. На моей кровати спала Лёлёка. Подложив вытянутую руку под голову, она мерно сопела. Вздрагивали ресницы. Я коснулся её маленькой руки - она была тёплая. Глаза Лёлёки засуетились и сбросили занавес век.

- Прости, - прошептала она спросонья. Я здесь… Мне такой сон снился, будто ты …

Лёлёка резко села на кровати.

- Я уже два дня сижу в твоей квартире! – затараторила она. - Не знаю, зачем! Что-то меня не отпускает! Здесь у тебя совсем нечего есть! Я голодаю! Дочери мои дома одни! Игорь, отпусти меня!!

Я молча смотрел на Лёлёку.

- Я чувствую, что сейчас должна сказать тебе что-то самое-самое важное, - вновь заговорила она. Но не знаю, что. Игорь, прости меня. Я глупая баба. У меня у самой жизнь наперекосяк. Что я должна тебе сказать? Что со мной происходит? Помоги мне, Игорь, иначе нам обоим не выпутаться.

- Лёлёка, - перебил я её, - давно хотел тебя спросить. Как твоё имя?

- Люция.

- Красивое имя! – восхитился я. – Почему же тебя все называют Лёлёкой?

- Так называл меня мой муж. Когда он погиб, я стала представляться Лёлёкой.

- Я знаю, что ты видела во сне, - сказал я тихо, - знаю, зачем ты здесь…И ты всё знаешь, Люция. Ты должна мне помочь. У меня был джинн, но он умер. У меня есть ангел, но она потерялась. К тому же выяснилось, что ангелы и джинны не всегда хорошо разбираются в людях. Люция, мне некого больше спросить. Как мне найти эту дверь в себя?

Лёлёка смотрела на меня не моргая.

- Не знаю, - скорее глазами, чем голосом ответила она и помотала головой.

- Подожди, подожди… - я схватил её за руки, - ты должна знать! Для этого ты здесь! Люция, посмотри на меня. У меня никого больше не осталось. А ты, ты любишь меня, я знаю. И в то же время между нами нет ничего: мы не жили вместе, романа у нас не было, мы ничем не отягощены. Я не знаю, может это. Но что-то же должно быть, почему ты здесь. Ты можешь сказать?

- Я не знаю! Не знаю! Не знаю, Игорь! – крикнула Лёлёка. Из глаз её потекли крупные слёзы. – Не знаю я… - и она упала лицом в подушку.

- Не может быть, - прошептал я в отчаянии. – Тогда как же? Ведь так мало времени осталось!

Я бросился на кухню, смахнул посуду, и что там ещё находилось, с обеденной двери и влез на неё.

- Давай, – зашептал я ей. - Давай!!! – заорал. - Любая дверь может стать дверью в себя! Давай!

Ничего не происходило. Тогда я стал прыгать. Один из ящиков, выполняющий роль ножки, подломился, и я рухнул в кучу кухонных принадлежностей, громоздящихся в углу. За спиной послышался истерический хохот Лёлёки. Очень легко эта дама переходила из одного крайнего состояния в другое. Я поднялся, отряхивая с рук и одежды соль, хлебные крошки и ещё какую-то шелуху и, улыбаясь, присел на подоконник.

- Смешно!

- Значит, ты собрался спасти мир, Солодов? – уточнила Лёлека, когда приступ хохота отпустил её.

- Не буду скромничать, да! – подтвердил я.

- И я, значит, твой партнёр в этом крутом деле?

- Партнёрша!

- Совсем как в голливудских фильмах.

- Точно, - согласился я.

- А скажи, - Лёлека поискала глазами зеркало, которого у меня в доме не было, - тяну я на голливудскую красотку, подругу главного героя?

- Несомненно, Люция!

Если я и приврал, то немного. В свои, наверное, тридцать пять Лёлека умудрялась иметь великолепную фигуру, которой многие семнадцатилетние позавидовали бы. Лицо и прокуренный голос, конечно, выдавали, что ей не семнадцать, но выглядела она молодо и вполне заманчиво. Опять же африкано-узбекские косички.

- А что, Игорь, для полноты сюжета между нами обязательно должен быть роман. Правда ведь?

Упс! А вот про это я забыл. А Лёлёка между тем была уже около меня. Уже она положила руки мне на плечи и заглядывала в глаза, касаясь грудью живота. Мужское тело, чётко запрограммированное на такие случаи, сработало на автомате. Прежде, чем я успел что-либо сообразить, руки мои обняли хрупкое женское тело, засуетились вниз-вверх по спине, губы ласкали шею и уже собирались шептать что-то нежное на ушко.

- Немного не по плану, - успел я вложить в них, - мне нужно мир спасти.

- По плану, по сценарию. Во всяком случае, я именно для этого сюда пришла, а сценарий, он один для всех. И потом, ты не допускаешь, что именно я могу быть твоей дверью в себя?

«Да, в уме, и в умении добиваться своего этой женщине не откажешь», - подумал я, сдаваясь. Что ж, спасибо тебе, Люция! Что будет дальше, неизвестно. Возможно, я погибну, возможно, не возвращусь в этот мир. Не дойду до Него – мир вообще перестанет существовать, дойду – тоже не факт, что всё останется как прежде. Может быть, я перестану быть человеком. Так это чудо, что последние минуты в этом мире я провожу с женщиной. Лучшего и желать нельзя. Пожалуй, только за это и можно любить человечество, что оно наполовину состоит из женщин, и какая-то часть из них – хорошенькие. Так что справедливо напоследок подарить одной из них любовь. Хотя бы это, если уж не получалось у меня любить всё человечество. А не получалось, это факт. Почему-то это очень трудно. Я бы и рад любить всех вокруг, я бы и хотел этого. Но любовь не подчиняется нашим желаниям. Как я могу любить соседей, из чьей квартиры вонь по подъезду распространяется? Глупых бабушек у подъезда (они и в молодости глупые были, откуда в старости у них ум возьмётся). Как любить этих многочисленных уродов – чик и корней, которых легион слоняется по миру, этих великих политиков, бизнесменов, говорунов-аналитиков, заполняющих собой экраны телевизоров. Я могу их терпеть, могу не обращать внимания. За некоторыми я могу признавать ум и ещё какие-нибудь там способности. Уважать, в конце концов. Но любить я их не обязан. Не обязан я вас любить, слышите! Не обязан… Что?

Люция прикрывает мне ладонью рот.

- Не надо, мой хороший, не говори так.

- Так я это вслух?,,

Оказывается, всё уже закончилось. Мы лежим на моей старой кровати. Люция положила голову мне на грудь. Она печальна, того и гляди – заплачет. Ну вот, даже последний акт любви с этим миром провалил. Что я за урод. Один их многочисленных уродов этого мира. И почему он так напичкан уродами? И все они что-то хотят и ни на секунду не оставляют друг друга в покое. Господи, ну зачем я должен это спасать? Не пойду никуда, долежу до конца с Лёлёкой в этой постели. Сейчас вот отдохну немного, и мы продолжим.

- Где ты, Игорь - донеслось до моего сознания.

- Я здесь.

- Нет тебя здесь. Ты где-то далеко, в заоблачных высотах. Мир спасаешь. А я здесь, земная женщина. Посмотри на меня, Игорёк. Ты и всегда был таким, Солодов – не достучишься до тебя. Ходишь как неживой, весь в себе. Не радуешься жизни совсем. Ни рассмеяться, ни разозлиться, ни накричать не можешь. Холодно с тобой. Как будто северный ветер дует. Замёрзла я.

Лёлека села на кровати, показав восхитительный профиль своих грудей.

- Холодно, - повторил я, осознавая.

- Раньше я думала, попадись он ко мне в руки, я бы его отогрела. Ну кто тебя так заморозил, Игорь? – Люция снова прислонилась к моей груди.

- Постой, - сказал я. - Холодно. Вот в чём правда.

Женщина подняла на меня уставшие глаза. Да, холодно мне в этой жизни. В этом времени, в этом пространстве. Я не умею впитывать тепло. Не умею завести дружбу, любовь удержать. Трудно мне ответить улыбкой на улыбку. Но я всю жизнь впитывал в себя холод: темноту и одиночество зимних вечеров, безразличие окружающих, звериную ненависть Чики и Корня. Мне самому от себя холодно. Оно не удивительно: айсберг не может излучать тепло.

- Нет! – воскликнула Люция, но холод, накопившийся в моей душе, уже полз наружу. Он разоблачён, больше ему не нужно сдерживаться. Его больше не сдержать. Теперь я понимаю, почему Эрик стал жить отдельно: он не мог вытерпеть этого холода внутри меня. Никто не сможет в нём жить.

Я открыл глаза. Райский остров исчез. Не было ни песка, ни пальм, ни океана.