Живёт в наших местах дед. Когда он появился здесь – никто не помнит. Знают только, что когда рождались наши деды, он был уже немолод. О семье его тоже ничего не знают: ходили слухи, что где-то на свете живут несколько его родных, но дети это, внуки или правнуки – сказать никто не мог. Имя у него очень древнее и очень забавное, но настолько трудно произносимое, что ни один человек даже не пытался его выговорить. Называют его просто – дед Штукарь: уж очень любит он разные штуки выделывать. Бывало, загрустит кто-нибудь – подходит дед Штукарь, показывает финт ушами, и через минуту-две человек начинает дико хохотать. Над чем смеётесь, спрашивают прохожие. Над чем – не знаю, отвечает им человек, грустивший всего лишь миг назад. Понятно, думали люди, либо умом тронулся, либо опять дед Штукарь что-нибудь выкинул. Идут к деду, а он сидит на лавочке и бормочет. И бормочет-то по-своему: много слов из разных языков, но зато в рифму. И непонятно, и интересно.

А уж как дед Штукарь сказки да байки любит – не передать! И сам сочинял – детям сказывал, и про себя послушать не отказывался. Не брюзжит, как другие, а если что обидное скажут – улыбается и загадочно подмигивает в ответ: ждите, мол, чуда, товарищи люди. И сразу же то дождь среди ясного неба начинался, то в жару летнюю белая крупа на землю ложилась и застывала. Сладкая как сахар и холодная как снег. Дети её любили до изнеможения. Главное, ешь, сколько хочешь – и никакой тебе болезни, только настроение улучшается.

Не раз хотели узнать люди, сколько лет деду. Никогда прямо не отвечал. Помню, говорил, как вчера, крестины царевича Николая Александровича. Торжественно было – ни один нынешний праздник в сравнение не идёт. Сам отец его, великий князь Александр Николаевич, будущий царь-Освободитель, и дед, император Николай Первый, просили за здравие мальчика на брудершафт выпить. Жаль, пожил мало. Двадцати с небольшим лет от роду умер наследник престола. Говорили – чахотка, чахотка. Только дед Штукарь заранее чувствовал, что на самом деле случиться может. Всё просил его к лошадям приставить, от беды-лиха подальше. Не приставили. Просил земли кусочек – не дали. Живите, сказали, спокойно. И жил. Пока революция не пришла.

А как пришло то время грозное, обнаружил дед в себе умения новые. Вызывают его, значит, в органы, и говорят: сознавайся, дед, где добро твоё, не то ждёт тебя смерть голодная. Ну, достал он бутылку старинную и давай с ней чудеса творить! И всем сразу весело стало, отпустили деда с миром. А когда выходил он, самый главный возьми и шепни: один сын у меня женится, а на днях жена второго родила. Покажи-ка, что умеешь, на свадьбе да на крестинах.

И ведь показал дед! Да так показал, что вмиг на всю столицу прославился. Дали дом ему огромный, красным кирпичом выложенный, да земли самой лучшей по выбору. На праздники стали приглашать: юбилеи, свадьбы, Новый Год. Даже крестины запрещённые разрешались, если дед Штукарь присутствовать соглашался. Выпить – конечно, любил, но никто ни разу деда Штукаря пьяным не видел. Может, потому что не пьянел он никогда, а, может, просто не замечали. Только тоскливо стало ему однажды, оставил он дом свой незапертым и ушёл – по свету ходить. Ходил по суше, на пароходах плавал – всё смотрел да дивился: вот так невидаль. А один раз в нашей местности задержался, да так и остался.

А тут опять перемены грянули! Вольности разные разрешили: говори и думай, что хочешь, бизнес свой заводи, имущество, которое есть у тебя, приватизируй. А дед Штукарь – что ему: одна гармонь за плечами да трость в руках. Дом-то столичный давным-давно музеем сделали. Кормиться не на что – так кормили деда бесплатно, слишком уважали и любили его люди.

И прослышало про такого человека телевидение. Приехал Сам, посмотрел на деда Штукаря, записал несколько штук его презабавных, да пригласил в рекламе и в кино сниматься: некому было больше таких добротных стариков играть. Все какие-то тщедушные, челюстями шамкают, ногами шаркают – а у этого зубы свои, говорит внятно и понятно, а ходить – так и стометровку пробежать может. Только отказался дед Штукарь: скромность природная, да и молодым дорогу дать надо. Ему и гонорар хороший обещали, и пенсию больше, чем у первого российского Президента, и льготы все пожизненно сохранить, а он ни в какую. Не надо, говорит, мне ничего. Только дайте счастливым быть. В чём же счастье, спрашивают. А сами додумайтесь, отвечает дед Штукарь, хитро подмигивая. Я вот своё уже нашёл.

Вот так он и живёт, дед Штукарь. Не богато, но и не бедно. Не цветасто, но и не бледно. Приходят к нему люди – советы даёт. А у кого праздник – так песню споёт. Старинную, между прочим, песню и очень красивую, но главное – со смыслом. А голос у него становится звонким и сильным, как в далёкой-далёкой юности. Только вот что же нужно человеку для полного счастья, дед Штукарь пока ещё никому не сказал.