Это казалось невероятным, но долгожданный час настал. Позади остались два года службы, марш-броски, учения, строевая подготовка, наряды по столовой, караулы, дежурства на КПП и по роте, устав и гадкие, противные, до крайности осточертевшие подворотнички. Впереди его ждали перрон железнодорожного вокзала, купе в мягком вагоне – и дом. Дом! А дом – это мама, пирожки с капустой и вареники с черникой, компьютер и телевизор, пиво по вечерам с друзьями и ночные прогулки с Ксюшей. И никаких тебе – «равняйсь!», «смирно!», «шагом марш!» и «отставить!». И больше никогда (никогда в жизни!) не услышать ему: «Рота! Сорок пять секунд – подъём!!» И никогда больше не раздеваться ему перед сном со скоростью изголодавшегося Казановы, с ужасом следя за догорающей спичкой в руке сержанта...

К возвращению домой рядовой Бумазейкин готовился с особым тщанием и не щадя денег, которые копил последние полгода, отказывая себе буквально во всём. У начальника вещевого склада приобрел по сходной цене все значки, которые тот согласился продать. Раздобыл золотые аксельбанты и обрамленный серебряной бахромой эполет на правое плечо, купил у какого-то сверхсрочника комплект позолоченных пуговиц с рельефным изображением двуглавого орла. Умудрился даже разыскать неплохую подделку под орден Красной Звезды и настоящую (абсолютно настоящую!) медаль «За взятие Кёнигсберга» с лучащейся звездой и лавровой ветвью под надписью.

По дороге на железнодорожный вокзал Бумазейкину посчастливилось ни разу не столкнуться с патрулем, а на самом вокзале – вовремя смыться от какого-то полковника, который при виде ордена Красной Звезды и медали «За взятие Кёнигсберга», к счастью, на некоторое время впал в полный ступор.

В вагоне поезда Бумазейкина ожидал настоящий триумф. Девушка из соседнего купе, очень хорошенькая и достаточно юная, была начисто сражена его аксельбантами и рассказом о пулевом ранении, полученном под Кёнигсбергом, а среди прочих пассажиров, к счастью, не нашлось ни одного, кто знал бы наверняка, где находится Кёнигсберг и в каком году его «брали».

С очень хорошенькой и достаточно юной девушкой, а также с соседом по купе, словоохотливым работником какой-то строительной фирмы, Бумазейкин очень весело провёл время до вечера. Словоохотливый сосед щедро угощал участника Кёнигсбергской битвы коньяком, а сам Бумазейкин столь же щедро угощал его и девушку водкой, купленной в вагоне-ресторане, так что часам к восьми все трое ощутили настоятельную потребность прилечь на свои койки и немного вздремнуть.

В два часа ночи Бумазейкина разбудила проводница.

– Молодой человек, вставайте! Подъезжаем к вашей станции.

– Встаю, – ответил Бумазейкин и, как только проводница вышла из купе, вновь погрузился в сон.

– Да вставайте же! Уже приехали! – услышал он громкий взволнованный шепот десять минут спустя и вслед за серией энергичных толчков, которыми проводница пыталась заставить его подняться, ощутил еще один толчок – это остановился поезд.

– Ёлки-палки! Приехали! – сообразил, наконец, Бумазейкин и, как ошпаренный, подскочив с койки, начал стремительно облачаться в свою «дембельскую» парадку, снятую им перед сном.

На перрон он соскочил, когда поезд уже не только тронулся, но и успел набрать довольно приличную скорость.

– Фух! – с облегчением вздохнул Бумазейкин и не спеша побрел к зданию вокзала.

Голова побаливала с похмелья. Желудок заунывным урчанием давал знать, что с ним тоже не всё в порядке.

«Надо будет пивка купить, – подумал Бумазейкин. – И парочку хот-догов».

На ходу отыскивая в кармане свой дешевенький дерматиновый бумажник, Бумазейкин вошел в здание вокзала – и тут же застыл на месте, почувствовав, как из всех пор на его теле начал сочиться холодный пот.

Прямо навстречу ему уверенным шагом вооруженных до зубов охотников двигалась троица с повязками на руках – военный патруль. Возглавлял ее молоденький капитан в начищенных до блеска ботинках и с пластиковой бутылкой минералки в левой руке. Завидев Бумазейкина, он вдруг резко затормозил, словно перед ним возникла некая незримая преграда, выронил из руки бутылку и растеряно захлопал глазами. Но уже в следующее мгновение ему удалось взять себя в руки, и, став по стойке смирно, он четким, отработанным за долгие годы службы движением отдал Бумазейкину честь. После чего свернул в сторону и зашагал прочь, бросив мимолетный печальный взгляд на бутылку минералки. Следовавшие за ним бойцы дружно козырнули Бумазейкину, дружно повернули в сторону удалявшегося начальника патруля и, прежде чем догнать его, тоже (дружно и очень печально) посмотрели на оброненную капитаном бутылку.

Бумазейкин проводил всех троих совершенно ошарашенным взглядом.

«Может, пьяные?» – подумал он, пытаясь успокоить свой столкнувшийся с иррациональным явлением разум.

«Точно, пьяные», – заключил он и двинулся в сторону круглосуточного вокзального кафетерия.

– Слышь, военный, будь человеком, дай три рубля, на хлеб не хватает, – проскрипел где-то слева прокуренный и испитый голос.

Бумазейкин повернул голову налево – и холодный пот вновь выступил из его, едва успевших просохнуть, пор.

Прямо за спиной престарелого бомжа неопределенного пола, всего в нескольких шагах от Бумазейкина, стоял облаченный в парадную форму генерал-майор ВВС.

Не патруль, конечно, но зато, вроде бы, трезвый, а значит, проблемы могут возникнуть достаточно серьезные, учитывая наличие на груди Бумазейкина поддельного ордена и особенно медали «За взятие Кёнигсберга».

Всем корпусом повернувшись в сторону генерала и приняв стойку смирно, Бумазейкин уже потянулся кистью правой руки к козырьку своей фуражки, как вдруг...

– Ну, так что, военный, дашь три рубля или нету? – снова подал голос престарелый бомж неопределенного пола.

– Нету, – ответил Бумазейкин.

Бомж, разочарованно махнув рукой, удалился – и он остался один на один с генерал-майором ВВС в парадной форме.

Бумазейкин медленно поднёс правую руку к козырьку фуражки, выждал несколько секунд – и крепко зажмурил глаза. Когда он вновь открыл их, генерал-майор ВВС по-прежнему стоял прямо напротив него, но теперь не оставалось никаких сомнений – генерал отражался в большом настенном зеркале, а поскольку поблизости от Бумазейкина никого не было, этим генералом мог быть только сам Бумазейкин.

С подобной «крутизной» не могли соперничать даже золотые аксельбанты и даже орден Красной Звезды вкупе с медалью «За взятие Кёнигсберга»...

* * *

Около половины четвёртого утра проводница вновь заглянула в купе, которое еще совсем недавно с такой поспешностью покидал Бумазейкин.

– Просыпайтесь! Подъезжаем, – произнесла она громким шепотом и осторожно потрясла за плечо спавшего мирным сном мужчину лет сорока пяти.

– Что такое? – недовольно отозвался мужчина и, оторвав голову от подушки, глухо застонал.

Судя по всему, не один Бумазейкин перед сном старательно мешал коньяк с водкой.

– Подъезжаем, – повторила проводница и, убедившись, что пассажир не собирается вновь опускать голову на подушку, покинула купе.

Генерал-майор ВВС Канубриков Петр Сергеевич чувствовал себя разбитым и совершенно не выспавшимся. Поскольку в поезд он сел в половине первого ночи, то, даже не смотря на сильное похмелье, легко мог сосчитать часы, отведенные сну. Получалось всего три, никак не больше, и, даже не смотря на сильное похмелье, генерал-майор Канубриков мог сообразить, что этого совершенно недостаточно.

Жмурясь от пробивавшегося в купе из коридора света и старательно борясь с приступами тошноты, он кое-как натянул на себя форму и, достав с полки сумку, отправился в тамбур. Поезд уже остановился. Проводница стояла у раскрытой двери вагона. Увидев генерала, она почему-то вдруг хохотнула, но тут же отвернулась, и генерал ничего не заметил.

В том состоянии, в котором он находился, генерал вообще почти ничего не замечал.

Зато его самого заметили достаточно быстро – он даже не успел доковылять до здания вокзала.

– Предъявите ваши документы, товарищ рядовой! – рявкнул чей-то голос над самым его ухом, и, подняв голову, генерал увидел перед собой молоденького старшего лейтенанта – начальника военного патруля.

– В чём дело, старлей? – сурово спросил генерал и поглядел по сторонам, отыскивая машину, на которой его должны были встретить.

– А! Так вы еще и пьяны, товарищ рядовой! – не без злорадства констатировал старший лейтенант и, повернувшись к своим бойцам, прорычал: – В машину его!

– Да вы что, совсем охренели?! – генерал почти протрезвел, когда двое рядовых начали выворачивать ему руки, и протрезвел окончательно, когда вдруг заметил на своей груди золото аксельбантов и орден Красной Звезды по соседству с медалью «За взятие Кёнигсберга». – Что это... что это такое? – растерянно спросил генерал, моментально обмякнув в руках солдат.

– В комендатуре разберутся, что это такое, – зловеще улыбнулся старший лейтенант и кивком указал своим бойцам на стоявший неподалеку УАЗик.

...В комендатуре действительно очень скоро со всем разобрались. Генерала отвезли в его часть, Бумазейкина разыскали по его документам раньше, чем он сам разыскал генерала по документам, обнаруженным в нагрудном кармане генеральского кителя. И всё, слава Богу, закончилось благополучно.

Но в родной деревне Бумазейкина и по сей день вспоминают его эффектное возвращение из армии. Мало кто из деревенских жителей знал наверняка, что за два года срочной службы никак нельзя успеть дослужиться до генерала, да и почти никто, кроме родителей Бумазейкина и его невесты Ксюши, не знал точно, сколько именно лет отсутствовал Бумазейкин. Поэтому, когда он появился на единственной улице своей родной деревни в парадной генеральской форме, большинство местных парней едва не лопнули от зависти, а у Ксюши в единый миг появилось несколько десятков серьезных конкуренток.

Но и тут, слава Богу, всё закончилось благополучно. Зависть вечером того же дня была навеки заспиртована в местном термоядерном самогоне, а проблема кратковременной жестокой конкуренции была решена одной лишь фразой, сказанной Бумазейкиным его невесте Ксюше. Какой именно фразой, – об этом история умалчивает. Но любой, кто, вернувшись из армии, находил свою невесту по-прежнему любящей и любимой, знает содержание этой фразы от первого слова до последнего. А всем остальным эта фраза всё равно ни к чему. Верно?