От музыкальной школы до проспекта, где они жили, дворами было совсем близко. Вадим давно уже возвращался домой сам, даже затемно. Родители, конечно, просили, чтобы он шёл с компанией. После оркестра так и получалось. Трудно играть вместе и хоть немного не сдружиться. Но с теми, кто ходил на сольфеджио, отношения были довольно паршивые, почти как в обычной школе. Чаще всего Вадим искал после занятий спрятанный соседями портфель или просто задерживался, чтобы все они ушли.

 

Сегодня тоже так вышло. Когда он шёл домой, улица была совсем безлюдной, даже не верилось, что за разноцветными окнами кто-то живёт. Снег под фонарями переливался неестественно яркими искрами, а ветви деревьев, днём такие узорно чёткие, терялись во тьме. Вадим зачем-то остановился и поглядел на небо. Городское небо обычно и ночью оставалось пасмурным, линяло-фиолетовым. Но сегодня оно было настоящим, бездонно-чёрным, и на нём по-настоящему хорошо были видны звёзды. У Вадима перехватило дыхание, когда он разглядел и понял, насколько они дальше и больше всего, что его окружало. Что-то кричало в нём : "Не хочу!", отталкивая от себя этот беспредельно далёкий и просторный небосвод с яркими точками звёзд и дымкой Млечного пути.

 

Ему стало страшно. Не так страшно, как было, когда он слышал за спиной чьи-то приближающиеся шаги. Дикий и непонятный ужас захватил его целиком, не оставляя ничего привычного. Вадим не знал, как совладать с этим ужасом, и мог только пойти поскорей, уставившись себе под ноги. Мама сейчас выругала бы его оттого, что он горбится много больше обычного.

 

Вернувшись домой, Вадим подумал, что всё кончилось, но когда он в одиночку пил на кухне чай, его накрыло снова. За отражением в окне не было видно неба, но чувство малости и случайности - даже не себя, а всей жизни, которой он принадлежал, оказалось тем же. С этим ничего нельзя было сделать, можно было только переждать, надеясь не сойти за это время с ума. Выпить ещё глоток, сполоснуть чашку, уйти в комнату к родителям, надеясь, что ужас останется здесь, на кухне.

 

В следующие дни его накрывало ещё несколько раз. Вадим стал бояться вставать по ночам, а днём всегда старался, чтобы кто-то был рядом. Но днём это бывало реже.

 

Страшнее всего было думать о том, что однажды это чувство проникнет в сон, оформляясь там во что-то странное, как это бывает во снах, и превращая его самого в невозможное и незнакомое чудовище. Но сны, по счастью, оставались прежними, наполненными бестолковым серым туманом.

 

Пришибленный, усталый, он плёлся в тот день с сольфеджио, стараясь не подходить близко к задиравшей его компании, но и не терять её из виду совсем. Под куртку и в рукава заползала промозглая сырость безнадёжной зимней оттепели. Мелодию он услышал, ещё не выйдя на проспект. В соседнем магазине такую музыку не включали, да и поздно уже было.

 

На углу стояла маленькая носатая девушка с флейтой. Как у всех флейтистов, щёки её надувались, и от этого она казалась немного сердитой. Вадиму раз в неделю давали деньги на тетрадки, ручки и мороженое. У него оставалось сейчас довольно много. Правда, мама не разрешала подавать попрошайкам, особенно с детьми. Но девушка попрошайкой не была. Вадим хорошо понимал, что то, чем она занималась, было настоящей трудной работой. Играла она просто здорово.

 

Вадим подошёл, постоял рядом, и когда девушка закончила, протянул ей несколько бумажек. Просто кинуть их в пакет было как-то неудобно.

 

- Спасибо, - серьёзно сказала флейтистка. - Это у тебя, наверное, на завтраки?

 

Она отдала ему все бумажки, кроме одной, но Вадим не обидился. Руки у неё были красные и шершавые.

 

- Можно я ещё послушаю?

 

- Конечно.

 

Песня оказалась знакомой, и Вадим начал тихонько подпевать.

 

Ему стало так же тихо, спокойно и хорошо, как когда он маленьким забирался под стол, накрытый шерстяным одеялом. Он был "в домике" и сейчас важным было только одно - точно попасть в следующую ноту. Вадиму даже показалось, что он понял, как флейтистка может так долго стоять в подтаявшей снежной каше на холодном сыром ветру.

 

Когда мелодия закончилась, ветер разогнал тучи на небольшом кусочке неба.

 

- О. Звёзды, - сказала девушка.

 

- Не люблю, - угрюмо пробурчал Вадим.

 

- Почему? - удивилась она.

 

Со взрослыми о звёздах говорить нельзя, - Вадим знал это точно. Поведут к какому-нибудь врачу, потом долго будут разговаривать, пытаясь вытащить из тебя всё странное и неподходящее, а потом ... даже подумать страшно, что будет . С одноклассниками, впрочем, тоже нельзя - задразнят, даже не разговаривая. Но ведь флейтистка не такая, как правильные взрослые. Она, наверное, и сама неправильная, потому здесь и стоит.

 

- Они чужие, - решительно начал Вадим. - Как будто нас всех не надо, и всего этого не надо.

 

На Земле всё родное, - заторопился он, желая скорее объяснить. - Деревья. Озёра. Собаки. Люди вот (Вадим вспомнил доводивших его одноклассников, подумал и решил, что всё-таки - родные). Даже если тебя ... ну... съест стая волков. Или вулканической бомбой пришибёт. Всё равно, всё это останется. А когда звёзды ... начинаешь думать, что всего запросто могло бы и не быть. Ну, зародилась случайно жизнь на Земле, а могла бы и не зародиться. А получилось бы что-то другое совсем. Или где-то уже есть это другое совсем, и мы перед ним - так, быстрое и ненужное что-то.

 

Девушка серьёзно кивнула.

 

- Знаешь, наверное, это потому, что мы с ними просто незнакомы ещё. А если познакомимся, будет совсем по-другому. Я их хотя бы по названиям знала когда-то. Смотри, это Бетельгейзе.

 

Бетельгейзе была большой и красноватой.

 

- От неё свет идёт шестьсот пятьдесят лет. С ней, может, уже случилось что-то, а мы так и не узнаем.

 

- А что с ней может случиться? - удивился Вадим.

 

- Ну, если большая, то взорвётся, если поменьше, то сожмётся рано или поздно, съёжится. У них ведь тоже своя жизнь. Кстати, ты знаешь, почему всё вокруг такое сложное (она помедлила, как будто представив себе что-то, и добавила) ... и красивое? Всё построено из множества химических элементов... вы в школе, наверное, ещё не проходили. Иначе бы ничего не получилось. А накопили эти элементы самые первые звёзды, которые уже взорвались. И только потом это досталось планетам - Венере там, Марсу, Земле. Ты подумай про всё, а сейчас беги, у тебя родители волнуются, наверное.

 

Вадим побежал, но обернулся как раз когда она махнула ему рукой. Джинсы у неё были старые и сильно потёртые.

 

Жить стало полегче, по крайней мере пока не погиб Пашка. Учителя теперь каждый день долбили им про дисциплину, заставляли дежурных проверять форму и задерживали после уроков для бесед с разными милиционерами и психологами. Пашка со своей компанией что-то натворил, побежал прятаться от милиции на стройке и свалился в котлован на железные прутья.

 

Своими хулиганскими делами Пашка обычно занимался не в школе, а где-то ещё. То мышь из компьютерного клуба сопрёт, то нераспакованный ящик с колой от магазина утащит. Занятый всем этим, к Вадиму он практически не приставал, за что тот испытывал к нему едва ли не благодарность.

 

Учителя, наверное, жалели Пашку, но до Вадима с одноклассниками долетало разве что: "Бедная мать...". Зато было понятно, что у взрослых теперь есть повод подтянуть дисциплину и потребовать. И никто не сказал им, что делать с тем чужим, что лежало в гробу вместо Пашки, когда его несли хоронить из Вадькиного подъезда. Видимо, говорить об этом тоже не полагалось. Вадим случайно посмотрел и теперь не знал, как с этим справиться. Он ни разу больше не видел флейтистку и боялся, что с ней что-то случилось. Музыкантов ведь тоже гоняют менты, хотя она слишком умная, чтобы побежать, как Пашка, на стройку. И ведь он всё равно ничего не узнает, как никогда не узнает, что случилось с какой-нибудь дальней звездой.

 

Время до летних каникул тянулось долго и томительно, даже праздники не очень помогали. Ещё дольше пришлось ждать отъезда на дачу. По его поводу Вадиму полагалось нудеть и ворчать, чтобы обозначить, что он не маленький. Но на самом деле ему ужасно хотелось тихонько полежать в тени под старыми яблонями, плюясь косточками от собранных полчаса назад вишен, и не торопясь почитать книжки. Перед отъездом Вадим в последний раз добежал до того самого угла, где встретил девушку, но её, конечно, не было.

 

Дачное время притворялось тягучим, а на самом деле протекло очень быстро. Совсем незаметно дело подошло к августу. Однажды Вадим проснулся после полуночи, на ощупь засунул босые ноги в сандалии, примяв ремешки и выскочил на двор. Был короткий час настоящей, тёмной летней ночи. Вадим задрал голову и больше не чувствовал ни ночного холодка, ни колючего куста малины, дотянувшего ветви к его правому плечу. Он снова упал в небо, и вокруг него кружились жаркие летние звёзды. На этот раз они оказались такими, словно сам Вадим был огромным, и мог достать рукой до ближайшей звезды. Он был там в небе весь, целиком, полностью захваченный этим восторгом и ужасом. Он видел, как другие звёзды загорались, взрывались и гасли, а это означало, что сейчас он невозможно, нечеловечески долговечен.

 

И всё-таки когда Вадим пришёл в себя, остался восторг, а ужас почти исчез. Он снова был человеком, но собирался помнить, что в нём есть и это - фантастически огромное и неправдопобно древнее. И это было таким же хорошим и правильным, как старые яблони рядом, которые Вадим и в нынешнем году не дал спилить.